Александр Васильевич Чаянов "Романтические повести", 1989, Москва, изд-во "Правда" (библиотека журнала "Огонёк" N28).
Любому книголюбу свойственна ретивость в выборе книг для личной библиотеки - это бесспорно и очевидно. Способность каждого ревнителя печатного слова при знакомстве с новой книгой это, первым делом, - выделять приятное сочетание всех элементов литературного текста, соответствующих его вкусу в нескольких фрагментах, выбранных без всякой закономерности. Иногда, не у всех, конечно, и в не намеченный день происходит смещение читательских критериев в упрощённую систему. Она подразумевает собой не избирательность, но - избранность. Всё это происходит именно тогда, когда любитель книг, томимый скрупулезностью собственных придирок, кидается в иную ипостась, где ищет вдалеке от преднамеренных попыток тщательного поиска, случайно вдруг наткнуться на шедевр.
И редкостный читатель, оказав пренебрежение здравому рассудку, отдаёт свободу выбора случайным ощущениям. Скажу откровенно, что подобное необычное состояние поиска мне стало близко лишь недавно, - и посему рассказывать о нём буду, судя по собственному опыту.
Представь, читающий эти строки, как будто кожей или сердцем даётся тебе почувствовать тепло и лёгкость книги, исполнившись желанием открыть её и прочесть. Поразительным случаем появилась у меня эта книга, которая является частью подборки избранных творений от журнала "Огонёк". Считаю её той книгой, которой полезно было бы дополнить личную коллекцию, храня этим самым мысли забытых несомненно талантливых людей уже ушедшего времени.
Три повести в сей книге есть, о них и толк вести я буду. Итак, приступим.
1_"Венедиктов, или Достопамятные события жизни моей":
"...Впрочем, в эту ночь моя встревоженная душа была чужда спокойных наблюдений..." (гл.3, с.8);
В тот вечер моего знакомства с книгой проникся я схожими чувствами.
По излюбленной мною манере при написании критических статей, в дальнейшем обозначу свою читательскую позицию именно посредством выдержек, которые досконально следуют авторскому оригиналу. А именно - дословными выписками из всех трёх повестей, составляющих вышеупомянутый сборник, буду раскрывать, в некоторой степени, особенности биографии автора через описания его героев. Испытываю непреодолимое желание, собственно, в такой форме представить читающей публике стиль писателя Чаянова. Каждый убедится, что в авторской мистике сокрыто больше личного, чем сам бы автор захотел поведать в открытую.
Не будем отвлекаться, и продолжим путь в глубины тайн чаяновских героев.
"...Я уже соображал прямую дорогу, желая направиться домой. Думал разбудить Феогноста и велеть ему заварить малину и согреть пунш..." (гл.3, с.8);
К слову сказать, упоминания о пунше не единожды встречается по тексту у Чаянова. Прослеживается в них явная увлечённость самого автора этим напитком так же, как и к посещениям кондитерских, где его герои, в нескольких фрагментах, рисуют круг своих увлечений в окружении быта достопамятных лет. Словно бы Чаянов преднамеренно выделяет этот элемент их светской индивидуальности, претендуя на создание их исключительности в общем литературном мире всех романтических героев.
"...Я с сожалением поднялся со стула и стал разыскивать свою шапку, собираясь уходить. Однако Марья Прокофьевна меня не отпустила и очень просила вместе с ней выкушать утренний кофий. Добрая женщина встретила меня как давнишнего знакомого, хотя допрежде того мы никогда не встречались..." (гл.4, с.10);
Милое описание встреч с противоположным полом ещё одна приятная особенность повестей Александра Васильевича.
"...Шёл я в рассеянности, и у Петровских Ворот чуть не сшибли меня с ног кареты знатных посетителей, съезжавшихся в Английский клуб. Монументальная белая колоннада клуба, окаймлённая золотом осенних листьев, принимала подъезжавших посетителей..." (гл.5, с.10);
Пишет Александр Васильевич изящно и, даже сказать, в русле русского романса. В подтверждение этого и сама авторская загадка информирует об этом в коротком вступлении "Из "Предуведомления" о якобы очередных найденных рукописях некоего "Ботаника Х.", из которого следует, что дословно: "Рукопись в клеёнчатой тетрадке была выдержана в той же манере, но в ней авантюрные невероятности были уснащены хорошим запасом московской древности и языком 1790-х годов..."
Надо сказать, что "Ботаник Х." - это тот самый псевдоним, за которым неотъемлемо кроется личность Чаянова, как автора всех этих произведений.
В этой самой "тетрадке", о которой сейчас велась речь, и содержалась та самая повесть "Венедиктов, или Достопамятные события жизни моей".
Ещё одно замечание к авторской технике описания содержится всё в той же выдержке, что представлена выше, где выражение "золотом осенних листьев" появляется в тексте повести не единожды. Увиденные повторения наталкивают на некое вынужденное, со стороны меня, как читателя, осуждение автора за слабую работу в сотворении неповторимости в каждом тексте. Одни и те же изобразительные формы вписываются в аналогичные рамки повествования, если время года способствует тому, чтоб их употребить. Это является неизменно выраженным элементом стиля Чаянова как писателя.
"...Провёл руками по овлажнённому лбу, посмотрев на свет, вскрыл пакет. Стал читать, волнуясь до чрезвычайности..." (гл.5, с.11);
Последнее словосочетание, как переходящий шаблон стилизации у Чаянова, аккомпанирующий чувствам главных героев всех его повестей, напоминает о себе довольно часто... до чрезвычайности.
"...Душа моя походила на иву, сгибаемую ветром надвинувшейся бури, в её порывах изгибающей ветви свои..." (гл.5, с.11);
Явной чертой письма является намеренное сведение текста к лирично-песенной концовке, как подобает стихосложению. Текст приобретает лёгкость за счёт вкрапления таких прозаических "романсов".
"...Искромётная влага Шампани сделала язык его разговорчивым, и он изливал передо мною тоску свою. Всё более хмелея, повторял ежеминутно: "Эх, если бы ты что-нибудь понимал, Булгаков!" <...> Воскликнул: "Я - царь! А ты червь передо мною, Булгаков!.." (гл.5, с.11);
Знакомясь со статьями других авторов, которые посвятили время на изученье произведений и жизни Чаянова, наталкиваюсь на схожее чувство восторженности, обнаруживая в этом же самом отрывке мистическую суть переплетения общих судеб грандиозных, по-своему, писателей - Александра Васильевича Чаянова и Михаила Афанасьевича Булгакова. Факт тот, что одна-единственная книга Чаянова в библиотеке Булгакова, а именно - "Венедиктов, или Достопамятные события жизни моей" (1922 год), спровоцировала написание неординарного романа "Мастер и Маргарита"*.
Художница Н.А.Ушакова подарила Михаилу Булгакову книжку, в которой делала обложку. Это и был "Венедиктов..." не открывшейся широким читательским массам, что был написан рукой, известного на тот момент лишь в качестве профессора, Александра Васильевича Чаянова.
Н. Ушакова, иллюстрируя книгу, была поражена, что герой, от имени которого ведется повесть, носил фамилию Булгакова. Не меньше был сим фактом поражён и сам Михаил Афанасьевич.
Всё рассказанное в повести Чаянова связано с пребыванием сатаны в Москве, с борьбой Булгакова-героя за душу любимой женщины, попавшей в подчинение к дьяволу. Герой по имени Булгаков испытывает ощущение гнёта над своей душой: "Казалось... чья-то тяжелая рука опустилась на мой мозг, раздробляя костные покровы черепа..." Так почувствовал герой-повествователь присутствие дьявола.
Сюжет таков: по ночной Москве преследует герой повести зловещую чёрную карету, уносящую Настеньку (так зовут героиню) в неведомую даль. Любуется попутно спящим городом и особенно "уносящейся ввысь громадой Пашкова дома".
Судьба сталкивает Булгакова с Венедиктовым, и тот рассказывает о своей дьявольской способности безраздельно овладевать человеческими душами: "Беспредельна власть моя, Булгаков, - говорит он, - и беспредельна тоска моя, чем больше власти, тем больше тоски..." Он повествует о своей бурной жизни, о чёрной мессе, оргиях, преступлениях и неожиданно: "Ничего ты не понимаешь, Булгаков!" - резко остановился передо мной мой страшный собеседник. "Знаешь ли ты, что лежит вот в этой железной шкатулке?.. Твоя душа в ней, Булгаков!"
Преодолев череду мистических событий, Настина душа обретает свободу. И, связавшись узами сердец, Настенька и Булгаков соединяются в долгой совместной жизни.
Продолжим читать выписки из этой повести:
"...Я сел, не отдавая себе отсчёта, и взял в руки карты; кровь прилипла у меня к голове и забилась в висках, когда взглянул я на них.
Порнографическое искусство всего мира бледнело перед изображениями, которые трепетали в моих руках. Взбухшие бёдра и груди, готовые лопнуть, голые животы наливали кровью мои глаза, и я с ужасом почувствовал, что изображения эти живут, дышат, двигаются у меня под пальцами. Рыжий толкнул меня под бок. Был мой ход. Банкомёт открыл мне пикового валета - отвратительного негра, подёргивавшегося в какой-то похотливой судороге, я покрыл его козырной дамой, и они, сцепившись, покатились кубарем в сладострастных движениях, а банкомёт бросил мне несколько сверкающих трёхугольников. Как удары молота, стучала кровь в моих висках. Но я, боясь выдать себя, продолжал играть. Карта мне шла, и неистовые оргии карточных персонажей, сплетавшихся во славу Приапа... решались в мою пользу..." (гл.6, с.13);
Прочёл... и будто тут же окунулся в Зазеркалье Кэрролла. Но только мир этот уже повзрослевший. Мир мне виделся изнанкой реального мира автора. Внезапно веришь в навеянную мистическую природу его биографии. Его существование само по себе мистично. Он был, и как будто бы и не был вовсе. Известный в мире теоретик аграрного вопроса и исследователь экономических теорий - он не был востребован для советской власти как преемник Энгельса и Маркса. Ещё одного "великого" при жизни реформатора советская верхушка власти не смогла вынести. О расправе над ним буду вести ближе к завершению статьи.
"...На счастье, увидел я двух косопузых карапузиков в красных редингтонах, янтарных лосинах и чёрных цилиндрах, которые, о чём-то споря, простились с соседями и, очевидно, направились к выходу. Незамеченным, последовал и я за ними. Они подошли к плотной кирпичной стене и, не замедляя шага, слились с нею. Я бросился к ней, выдвигая правое плечо вперёд, ожидая удара холодного камня. И только коснулся её поверхности, как увидал себя в сутолоке вечерней толпы "Пикадилли-стрит"..." (гл.6, с.13-14);
Не впервой для читающих, когда герой срывает привычную оболочку с предметов и явлений. Прорывающие границы действительности - такие герои населяют сказочные миры, о которых ещё теплятся воспоминания из детства.
"...Первые дни сидела она, родная голубушка, в уголке дивана недвижно, как зверушка в клетке, и как-то испуганно глядела на нас. Отчётливо и с радостной грустью помню я дни, когда тётушка, окончив с хозяйством, присаживалась к нам и, быстро мелькая спицами, вязала чулки, Настенька смотрела в сад; где опадали последние жёлтые листья, и, задумавшись, гладила белую кошечку, а я, поместившись у её ног, читал творения Коцебу, описания путешествия господина Карамзина и трогательные стихи великого Державина..." (гл.11, с.19);
Такое милое соседство необычной фантазии с огромной долей романтизма побуждает к прочтению всех произведений Александра Чаянова.
2_"Венецианское зеркало или диковинные похождения стеклянного человека":
"...Полоса тумана застилала собою водную поверхность и поворот шоссе, и обнаруженные уже осенью деревья чернели изгибами своих ветвей сквозь сизую утреннюю дымку..." (гл.4, с.30);
"...Как это часто бывает, новое потрясение смыло собою старое, и он избавился совершено от припадков стеклянного оцепенения, постепенно вернув себе былую бодрость..." (гл.5, с.31);
Как зачарованный читатель, я не спешил расстаться с приятным волнением от сюжета. Я пристальней вперяюсь в грань размытой той реальности, за которой вновь открывается мистическое окружение. И вот - по тексту - отражение героя вышло из оков своего "зазеркального" пребывания, нарушив закон бытия. Течение мысли Чаянова вынесла новую задумку для впечатлительных читателей. Найдутся те, кто меня поправит, что оживающий облик отражения не впервой прочитан ими и в европейских сказках. Читающим не внове это, соглашусь, но талант мистификаций всё ж не мал для автора Чаянова.
"...Он вошёл в первую комнату, очевидно, приёмную гадалки, и невольно ироническая улыбка мелькнула на его устах при виде наивной декорации, долженствующей, очевидно, по представлению хозяйки поразить сознание её клиентов..." (гл.5, с.32);
Я тоже с автором смеялся над гадалкой, но выйти из путины необычности явлений, сотканных Чаяновым, не смог. Не зря - введённую иронию в устах героя - я ощущаю как издёвку над собою. Чаянов посмеялся надо мною, над читателем, заманив как цыганка юного мальцА своей игрою мысли, слов и таинственной атмосферой.
3_"Юлия, или встречи под Новодевичьим":
"...Родственники мои обеспокоены, держат меня в наблюдении. Сначала зачастил ко мне дядюшка Евграф, пока зелёная со шнурами венгерская куртка, сизые подусники и висящая на нитке полуоторванная пуговица верхнего кармана не привели меня в неистовство и я не наговорил ему дерзостей..." (с.48);
То восхищение, что дополняло моё ощущение после первой прочитанной повести, чуть угасло после того, как натыкался на вторично используемые "изящные" строки описания, а также некоторые словосочетания, которыми автор пользовался излишне нарочито. К таким относятся: "до чрезвычайности", "золотом осенних листьев". В этих примерах со мной можно согласиться, опираясь на факт малочисленного наследия художественных произведений у Александра Васильевича. Но, думаю, можно позволить создателю "аграрной утопии" такую вольность во внесение схожих мазков в полотно сцены, картинах явлений и элементов антуража. Несправедливо будет, если решаемся критиковать, не учесть всю особенность главной профессии автора. Канцелярский язык подразумевает на деле установленный перечень терминов и обязательный порядок словообразований в научных отчётах и докладах. Это и помогло, в лёгкой своей манере, пагубно сыграть на разнообразии способов самовыражения. Очевидно то, что чрезмерное воздействие тех правил, которым вынужден был следовать Александр Васильевич в своей основной работе, поспособствовало тому, чтобы своим влиянием накрепко влиться в русло нового увлечения. Утверждать, что эти повести были только лишь увлечением, указывает малый объём художественных работ Чаянова. Несомненным дарованием, в масштабе всей важности для мировой общественности, является научные материалы по изысканиям в экономической теории и важные исследования касательно аграрного вопроса, в коем, надо заметить, Александр Васильевич видел путь преобразования России.
Простим человеку, который неотступно, и, можно сказать, монотонно следовал одной прогрессивной цели, и видел в её достижении всё необходимое для процветания страны, но позволивший себе уделить время на литературные увлечения. Он сделал это талантливо, хоть и с некоторыми придирками для искушённого читателя. Ведь Чаянов видел в своих научных работах, главным образом, естественный путь восстановления страны. Это, надо отметить, очень значимая цель в жизни неравнодушного к судьбе страны, и достойный путь истинного патриота своей Родины. Занятие литературой для него было отдушиной, приятным моментом жизни, с которым он с нами поделился - за что лично я его благодарю также искренне, как он отдавал себя этому занятию.
Неизменно схожим в плеяде творческих людей его времени в биографии Чаянова остаётся то, что он разделил участь русских мистиков, ведь смерть его трагична, и вошла в звено привычной тогда цепочки: подвал НКВД - расстрел - забвение могилы. И много лет истекло до свершения момента, когда, силами его сына Василия, было реабилитировано имя невинно осуждённого человека. Человека умного и талантливого. Восемьдесят седьмой год двадцатого столетия инициировал процесс восстановления всего созидательного наследия Александра Чаянова.
Декабрь 2009, Апрель 2010
* Сведение взято из книги харьковского филолога Маргариты Строковой "Глупый пастух" (фрагмент из главы "Дьявольская пародия, или "Ничего ты не понимаешь, Булгаков!").
