ГОРОД часть Љ5 (Театр), экзистенциальная фантасмагория.
-"Тебе необходимо отвлечься от работы и от бухла." -"Во первых, хорош уже бухать, пить водку только потому что она есть, это дурной тон, если "Город" не пишется водка точно не поможет, тебе нужны свежие впечатления, к тому же сидя на Башне суть Города не понять, необходимо погрузиться в его жизнь", - Рюмочник разлил водку по рюмкам, - "Ну что, по рюмочке?" -"Ты сам себе противоречишь Рюмочник, только что ты посоветовал мне не бухать столько." -"Что правда?" - Искренне изумился тот. -"Хотя мне Саксофонист говорил что я иногда как бы раздваиваюсь и одна моя часть противоречит другой." -"Кстати вы не знакомы с Музыкантом?" -"Я часто слышу как он играет, он давно здесь, в Городе?" -"С тех самых пор как потерял свою женщину, там, среди людей, ее зовут Лакримоза, он не может забыть ее, а Город помогает Музыканту вспоминать о том времени когда они были вместе." -"И еще, мне кажется Саксофонист, как его зовут тут, в Городе, ищет свою женщину в нем." -"Он говорит что в том мире, мире людей, потерял ее навсегда, но тут, в Сумеречной Зоне, можно отыскать ее неочевидную суть, неочевидную суть их кармической связи, мне кажется Музыкант пытается что-то исправить." Перс мрачно наколол пельмень на вилку и машинально съел его, находясь мыслями где-то не здесь. -"В чем суть Города Рюмочник?" -"Как мне понять это?" -"Город, он для каждого свой, у него много лиц, имен и предназначений, вот ты пишешь "Город", а Город пишет тебя, я это вижу, ты меняешься, вернее он, Город, меняет тебя, а ты в свою очередь меняешь его." -"Хорошие сегодня пельмени, кто готовил?" - Автоматически, невпопад бросил Перс. Рюмочник занервничал. -"Ну вот, так хорошо сидели, взял все испортил, я тебе что академик, или профессор какой, дались тебе эти пельмени, вот Пятно, встает из за Горизонта Событий каждое утро, а вечером заходит за него, так и пельмени, они просто есть, если пытаться понять кто их готовит, можно мозг надорвать, оно тебе нужно?" - Рюмочник раздосадовано опрокинул рюмку "Хозяйской". -"Прости, как-то машинально спросил." -"Сходи в Театр, развейся, наберись впечатлений, там хорошо, там общество собирается." -"Что за Театр, он где?" -"Городской Театр Абсурда он в Городе, где ему еще быть, и название у него красивое; - "Городской Вертеп"." -"Здесь есть Театр, да кому он тут нужен, кто в него ходит?" Рюмочник разлил, и протянув рюмку собеседнику, продолжил, - "Театр нужен Городу, а Город нужен Театру", - объяснял Рюмочник своему собутыльнику расклад культурной жизни в Городе. -"А какая пьеса играется сейчас в вашем "Вертепе"?" -"Пьеса всегда одна и та же, во все времена." -"И как называется?" - Спросил Перс опрокинув рюмку водки и закусив пельменем. -"Так и называется; - "Город"." -"Называется всегда одинаково на протяжении многих лет?" -"А сюжет хотя бы меняется время от времени?" - Иронично уточнил Перс. -"Конечно меняется, каждую минуту меняется, ведь экзистенция в Городе присутствует постоянно и всегда, это и есть состояние Города на каждую минуту его пребывания в параметрах все той же экзистенции самого себя." -"Хорошо, понимаю, пьеса "Город" играется в Городе на протяжении всей жизни самого Города, других пьес не ставят, да и зачем, Город сам постоянно подкидывает новые сюжеты своему Городскому Театру, а "Городской Вертеп", неизменно, представляет все эти сюжеты на своих подмостках для того, чтобы Город всегда мог насладиться пьесой о самом себе, в своем же Городском Театре." -"Я правильно тебя понял?" - Перс вопросительно смотрел на собеседника. -"Вот молодца, когда мы с тобой говорим о простых вещах, всем все становится понятно, ну что, по рюмочке, под разговор?" - Хлопнул в ладони держатель заведения. -"Заметь, наши беседы идут тебе на пользу как прозаику, мы уже не просто пьем водку, ты по-серьезному начинаешь писать свой "Город", а я подсказываю тебе, как Суфлер", - Слово Суфлер Рюмочник произнес с каким-то значением. На улице разлилась завораживающая мелодия альт саксофона, полчаса собутыльники наслаждались этими кружевами музыкальных фраз. Когда мелодия оборвалась, в помещение "Рюмочной на Углу" вошел Саксофонист. Темные волосы, ложащиеся на плечи, нервное лицо, пронзительный взгляд темных глаз, красивые руки с длинными, подвижными пальцами, выше среднего роста, правильные, скорее даже очень правильные черты лица, длинный кожаный плащ черного цвета, поднятый воротник, армейские ботинки. -"Знакомьтесь, Перс, Музыкант - Саксофонист", - представил гостей друг другу хозяин заведения. Через полчаса новые знакомые уже вели беседу как старые приятели. Было в "Рюмочной на Углу" что-то такое, что создавало атмосферу доверия, обыденного комфорта и спокойствия, хотелось никуда не спешить и просто наслаждаться неторопливым диалогом, спрашивать, отвечать на вопросы, просто молчать. -"Сводил бы ты Перса в Театр, а, Музыкант?" -"Пусть развеется, а то он еще пока не серый, Опасность его видит, с тобой ему будет безопасно, покажи ему Город, он его пишет, но чтобы написать "Город" необходимо его узнать", - попросил Саксофониста повелитель рюмок. -"Хорошо, сегодня в Театре дают "Город", открытие нового сезона, сегодня же и пойдем", - согласился Музыкант. Посидев еще немного они распрощались с Рюмочником, и Саксофонист повел прозаика по улицам Города, к центру, где и располагался Городской Театр Абсурда.
По пути не произошло ничего примечательного, Опасность никак себя не проявляла, только из недр Метро, иногда, доносились жуткие вопли, но это судя по всему никак не беспокоило Саксофониста. Ближе к центру Город стал немного чище, и более обжитым что ли, по крайней мере у Перса сложилось такое впечатление. Встречались агитационные, предвыборные плакаты, видимо предвыборная компания на пост Городового шла полным ходом. Один из плакатов, в лице строгого рабочего, как бы спрашивал у кого-то; - Кто вы, Семен Полигруздов!? -"Кто этот Полигруздов?" - Поинтересовался прозаик. -"Лидер партии Изнурительного, Низкооплачиваемого Труда", - равнодушно ответил гид Перса. -"Он вождь пролетариата, сейчас директор Завода." Далее Перс прочитал на стенде с одиозной надписью; - Они позорят наш Город, в рубрике происшествия о том, что злой Водочник избил доброго Молочника. С фото действительно смотрела мрачная рожа валютчика. Здание Театра находилось на центральной площади, под названием; - "Площадь Героев". В центре ее стоял монумент двум роботам, Љ777 и Љ32. -"Что за личности?" - Спросил Перс у гида. -"Национальные герои, они спасли Дикую Промзону от иностранных агрессоров и национал-предателей, эти роботы легенда стойкости, патриотизма и самопожертвования."
В полумраке фойе их встретил Гардеробщик, доказывая посетителям всем своим видом, что Театр начинается с вешалки. Он предложил вошедшим раздеться, заметив при этом, - "Вам в нашем "Вертепе" внешние одежды все равно не потребуются, ведь здесь, у нас, внешние одежды теряют всякий смысл." -"Уважаемый", - спохватился Перс, - "Вы что, предлагаете нам пройти в зал голыми?" -"Нет, что вы", - ответил Гардеробщик, - "Вы просто будете одеты в свои истинные одежды, те одежды, которые вам обеспечит ваша точка сборки, то есть одежды истинные, не придуманные вашей личностью, а только те, в которые облачена ваша индивидуальность." -"Только ваша точка сборки способна представить вас публике именно в том виде, который может олицетворять вас здесь и сейчас, именно в том состоянии, которое достоверно сумеет показать все ваши внутренние за и против, и противопоставить их всем тем за и против, которые будет диктовать экзистенция местных порядков, традиций, предпочтений и течений сегодняшнего дня." -"Как-то так однако", - завершил свою тираду Гардеробщик. В фойе раздались аплодисменты, Гардеробщик раскланялся и ушел к себе, в "джунгли" верхних одежд. Перс удивленно оглядывался. -"Не удивляйся, тут, в Театре, аплодисменты живут своей жизнью, они часть "Вертепа"", - пояснил происходящее Музыкант.
На сцене группа уборщиц со щетками исполнила какой-то кордебалет плавно перетекающий в канкан. Бригада токарей, затянули ламбаду, на токарных станках различной модификации. Но наибольшее внимание захватывал конвейер. Группа танцующих пар непрерывно исполняли нечто ритмичное и в то же время заунывное, до омерзения однообразное, тоскливое и убогое, перетекающее от одного блеклого па к другому, как гигантская, мерзкого вида многоножка, непрерывно ползущая из ниоткуда в никуда. Ансамбль возлежащих на больничных койках дряхлых толстосумов, монотонно и невнятно пытались донести до зрителя немую сцену умирания, со всеми присущими ей гримасами, конвульсиями, судорогами, подергиваниями конечностей, хриплым, замирающим дыханием, перекошенными беззубыми ртами, отваливающимися в завершении сцены челюстями и страхом смерти в глазах. Все это происходило под вой плакальщиц, явно наемных, но слаженно и профессионально исполняющих свой фарс. Перед состоятельными старцами, на прикроватных тумбочках, лежали груды пентаклей, к которым те непрерывно тянули уже холодеющие, скрюченные пальцы. Отдельной сценой режиссер обозначил кульминацию бренности материи в мире материи. На подмостках "Вертепа" была талантливо разыграна сцена в суде, где претенденты на наследство дрались, таскали друг друга за волосы, выливали на оппонентов ушаты грязи и обвиняли друг друга в меркантильности, корысти и неуважении к памяти усопших. Сытые, лоснящиеся от своей успешности адвокаты, надменно хихикая, перешептывались, с удовольствием потирая руки от предвкушения гонораров. В массовке, взяткодатели и взяткобратели танцевали свой, завораживающий танец корысти. Они виртуозно передавали друг другу, и не менее виртуозно прятали, заветные конвертики, откровенно издеваясь над фискалами в масках и с надписями на спинах; - Финансовая полиция нравов. Иногда конвертики исчезали в карманах силовиков и даже в хламидообразных складках судейских мантий, которые незаметно превращались в полосатые, тюремные робы. В следующем эпизоде, на сцене, пожилой полковник каких-то войск, постоянно снимал трубку телефона, который не звонил. Перс вопросительно взглянул на Саксофониста, тот со знанием бывалого театрала пояснил, - "Полковнику никто не звонит." Перс понимающе кивнул в ответ. Стареющие актрисы кино, непрерывно и судорожно наносили на свои дряблые лица различные виды макияжа и питательных, косметических масок. Но макияж тут же осыпался с их лиц пеплом времен, и те неутомимо начинали все сначала, рисуя себе уже давно отсутствующие лица, больше напоминающие теперь мрачные лица театра Кабуки, на которых уже не задерживалось ничего, никакого выражения, только краска, и та не надолго. Компания горьких пьяниц, торопливо, суетясь, дрожащими с похмелья руками, разливали водку по граненным стаканам, в надежде на то, что она уже наконец сумеет развеселить их навсегда. И та веселила, опять на время, короткое время, а затем, на всех опять наваливалось похмелье, шепча на ухо каждому из них, в клубах смрадного дыхания своего, что чтобы стало и правда легче, наконец-то легче, необходимо выпить еще, а затем еще, и снова еще, до тех пор, пока их всех не охватывала белая горячка, в виде огромной, мерзкого вида, стерильно белой белки - переростка, со злобными, немигающими, красными глазками альбиноса. На сцену вынесли трибуну и группа персонажей, окруженных своими последователями и приверженцами, приготовились говорить речи. Один гремел о величии нации, другие уповали на пролетариат, третьи прочили что только рыночная экономика способна творить чудеса, другие утверждали о том, что либеральная демократия, при всей своей склонности к популизму (неуклонному стремлению лизать исключительно западную попу), одна лишь совершит чудо и нас примут с распростертыми руками в сытый, западный мир. И что калитка Западного Зазаборья всегда дескать для нас открыта, следует только постучаться в нее, преодолевая при этом так свойственный всем приличным людям рвотный рефлекс, приближаясь к тому объекту, который необходимо правильно лизнуть, чтобы тебя пропустили. Затем к трибуне потянулись различные пророки и мессии местного значения. Одни трубили о конце света, другие призывали всех покаяться, третьи предлагали просто расстаться со всеми своими материальными средствами не задумываясь отдав их им, тем самым облегчив себе переход отсюда туда. Были еще те, кто собирали на храм, другие на ремонт Шамбалы. Еще одни пытались продемонстрировать театральной публике свободный полет своих тел, производимый при посредстве горения газов биологического происхождения, выделяемых их же телами, просто поднося горящую спичку, в нужный момент, к нужному месту на теле. Реактивная тяга, образующаяся за счет горения метана, уносила эти неуправляемые, живые снаряды, в различные дальние и ближние углы здания Театра. Хотя без жертв и травм не обошлось, адепты "свободного" полета нагло утверждали о том, что главное это полететь, и не важно за счет какой тяги, что физиологическая тяга к баллистическому полету по дуге ничем не хуже внутренней тяги к полетам по ночам, что это просто дело вкуса. Двое из тех пророков, которые никуда никого не призывали посредством речей и энергичного размахивания руками вышли на сцену, один из них повисел на кресте какое-то время, явно страдая от боли и всеобщего презрения, затем и правда, за счет внутреннего намерения полететь закончил эту сцену состоянием свободного полета себя. Крест опустел, зал разразился овациями. В завершении сцены ему была показана опустевшая могила. Другой, просто заснул в кресле, затем через некоторое время пробудился, зал взревел криками; - Смотрите это Пробудившийся! Экзистенция тихо подошла к нему, они начали прощаться, было понятно что им уже не встретиться никогда в этом Театре. А закончился спектакль тем, что трое, на кухне, за бутылкой водки, сидели, бухали и обсуждали все Экзистенциальные перипетии увиденного в Театре. Все завершилось. Перс с удивлением обнаружил, что сидящие на кухне за бутылкой водки персонажи, это он, Рюмочник и Музыкант.
-"Что мы будем тащиться к тебе на Башню, пошли ко мне, там и переночуешь?" - Предложил Музыкант. -"А где ты обитаешь?" - Поинтересовался Перс. -"Это здесь, недалеко, на Кладбище, вернее на Кладбище Потерь, я там по совместительству сторожем, охраняю потери." Прозаик вопросительно смотрел на своего знакомого. Тот помолчав уточнил, - "Потери бережно охранять способен лишь тот, кто терял сам." -"Она лежит на этом кладбище?" - Догадался Перс. -"Нет, на этом кладбище лежу я", - грустно пояснил Музыкант. -"Я тебя не стесню?" -"В моей могиле много места", - иронично ответил повелитель городских мелодий.