очевидная данность, то возможно ли ее появление в нейронной сети,
без внешнего раздражения?"
Из вопросов конференции.
Петенька Ромодановской, чиновник по особым делам особого отдела...
"Да что же это такое, вообще? Заберите сейчас же у него микрофон! Где мужчины? Только и может - ерничать.
Безответственный болтун - и всё. Так ли следует начинать: "Петенька?"
Рассказывайте всё по-взрослому, по-серьезному. По правде. Правды хочется, а не шуточек. Глупые они всегда и неприятные. Нашутились уже. Тошнит".
"В самом деле, давайте как-нибудь поаккуратнее с "лицами". Мы вот слушаем, а вдруг это потом расценят как-нибудь? Но продолжайте уж".
...
Петр Кириллович Ромодановской, молодой еще и симпатичный весьма мужчина (с легкими залысинами на светлом лбе, интеллектуальными почти), уже и отмеченный (между делом и, как водится, вполголоса) "наверху", ответственный и крайне, крайне исполнительный работник (а он и работал! работал! а не файлики, как вы, гонял!) в очень ответственном отделе при ... об том, давайте, господа, только шепотом - при ком это, "при"... Так вот, Петр Кириллович, в тот самый день, часа этак в три пополудни, был мягко и бесшумно провезен на достойном, как требовал протокол, автомобиле, мимо истуканов-гвардейцев в тихий сумрак, постоянно дремавший меж холодных правительственных зданий, древней, великокняжеской площади, и скромно, без караула, но прилично выгружен аккурат возле "красного" крыльца теперь уже музейных царских палат.
Петр Кириллович был деловит, собран и бодр. Интересы державы дремать не позволяли. Встав на источающую власть брусчатку, он поскрипел для уверенности ботинками из английской кожи, три года выдерживаемой зашоренным от мировых новостей английским обувщиком для скрипа и прочности в чистейшем спирте, принял от помощника (тот - мелочь пузатая и очкарик, просто отметим, что помощник был) приятно-деловой, крокодиловый портфель с ценными бумагами, в которых речь шла об усилений инноваций в области умственного прорыва в Н-ском экономическом районе, который Петр Кириллович и курировал, вдохнул полной грудью живительный воздух многовековой мощи и чести и со сдержанной радостью оглянулся.
Всё было тихо-спокойно. Привычно и хорошо.
Увидав, прохаживающегося возле крыльца знакомого офицера гвардии, Петр Кириллович на правах "своего" подошел к нему, улыбаясь, и поздоровался.
- Что-то народу сегодня пришло - не бывало столько, - обратился он к офицеру, майору с лицом строгим и как бы говорящим: "Смотрите тут у меня! Шутить - в другом месте!"
Ему хотелось спросить, как к этому относятся "там", но он знал, что спрашивать впрямую нельзя.
Майор, прищурившись, посмотрел на густую толпу, метрах в двухстах от них, на спины гвардейцев, редко, шагов через десять друг от друга стоявших неподвижной цепью и ничего не сказал.
Петр Кириллович тоже посмотрел на спины гвардейцев и за них, на людей, стоящих и чего-то ждущих.
- Сергей Сергеевич, - обратился он к майору по имени (они тем временем тихо шли по площади по направлению к толпе), - а ведь опять на колени встали некоторые. Нехорошо это. Тут ведь и иностранные журналисты могут быть и китайцы, которые туристы. Надо бы распорядиться.
Петр Кириллович знал, что нарушает порядок, отдавая вроде как приказ гвардейскому офицеру, но он знал и об отношении к таким вот сценам "наверху", потому и позволил себе некоторую вольность.
Они подошли ближе и двинулись вдоль спин гвардии.
- Только коснулись ручкой головы, и у племянника сразу экзема прошла, - довольно громко, и с истеричными нотками в голосе рассказывала кому-то пожилая женщина в дорогом пальто и очках, с умными губами и похожая на бывшую сотрудницу прокуратуры, а возможно, даже и пенсионного фонда. Стильная. Со вкусом.
- Что экзема, - отвечал, по-видимому, ей, а обращаясь ко всем, мужчина без кепки, с профессорской внешностью, - что племянник! Я лично страдал желчнокаменной болезнью десять лет, лично перенес три операции! Плюс аденома. Курорты не помогали. Даже Анапа. Работал, можно сказать, только на врачей. Аденома - не дешевое удовольствие. Жена ночами рыдала. И вот - абсолютно здоров!
Говорит: "Вы чем-то больны? Я этого не хочу, не болейте!" Сейчас проверялся - томография показала начавшуюся регенерацию желчного пузыря! А вот вам камни!
Мужчина вытянул к слушающим ладонь.
Толпа глухо зашелестела.
Все ждали продолжения про аденому.
Из-за спин, откуда-то из глубины толпы раздавались периодически повторяющиеся выкрики:
- Мне больше не нужны костыли!
- Тихо! - хриплым и строгим шепотом отреагировал на этот шелест майор Сергей Сергеевич, - будить не велено!
Они отошли.
- Как будить? - спросил несколько озадаченно Петр Кириллович, - да разве "он" спит?
- Государыня, как отполдничали, изволили вздремнуть, - строго отвечал майор, направляясь к помещению караула.
"Какая государыня?" - подумал Петр Кириллович, - "Или теперь уж можно?"
Он медленно вернулся к "красному" крыльцу.
К крыльцу же, вынув с усилием, и не с первого раза, из маленького полуподвального выхода противоположного здания, осторожно повели, придерживая под руки, ветхого старичка.
Старичок этот был легендарной личностью - это был повар, готовивший парадные обеды еще секретарям ЦК, во времена совершенно исторические и сказочные.
Он был давно на пенсии, но консультировал. Петр Кириллович его неплохо знал и при случае оказывал старику маленькие услуги. На всякий случай.
- Семен Яковлевич, день добрый, - обратился он к старому повару, когда процессия приблизилась, - просветите меня, что у нас тут нового, а то закрутился совсем, дела. Новых каких едоков не появилось? "Государынь?"
И Петр Кириллович вроде как пошутил и улыбнулся, но осторожно. Случись что, и фразу можно было и переистолковать, согласно протоколу.
Повар притормозил ведущих волочащейся по брусчатке ногой.
- Дал Бог дожить, - просипел он, - радость сердечная, хоть не помирай теперь! Я знал, я молился!
Старик всхлипнул и утер слезу.
- А у них все не готово! Кухня там, палаты там! Не накрыть толком, не подать!
- Кому подать? - тупо спросил Петр Кириллович.
- Государыне, кому же еще?
Повар посмотрел на Петра Кирилловича с изумлением.
- Как приехали, изволили скушать слоеного пирожка с "крэмом" и киселя ежевичного. А заливного осетра велели отдать караулу.
Старый повар гневно засопел и побагровел.
- Кто же будет осетра кушать, когда хрен не подан!
Петр Кириллович стоял, раскрыв рот.
- Теперь проснутся, откушать вдруг соизволят, а у них опять ничего! Пирожка по-новгородски испечь не умеют! Нет уж, отцам хранителям государства служил, а уж матушке царице втройне послужу.
Петр Кириллович со стуком захлопнул рот.
- Семен Яковлевич, - пугаясь сам своей просьбы, (а вдруг провокация? Вдруг - проверяют просто?) тихо спросил Петр Кириллович, - а можно я с вами? Я ведь и не видел еще... Сегодня.
Подумав, для чего-то добавил он.
Семен Яковлевич кивнул, и они прошли мимо немигающего, двухметрового почетного караула внутрь старинных и похожих на чью-то весело раскрашенную и лакированную игрушку, великокняжеских палат.
Там было полным-полно знакомых и не знакомых Петру Кирилловичу, так или иначе связанных с государственной службой, людей. Самых влиятельных, впрочем, было немного.
В основном были мэры различных мелких городков, авиаперевозчики, начальники, ведающими квотами на вылов трески и пеляди, много было лесничих, ограничивающих вырубки, дорожных строителей и региональных руководителей пожарной службы, были и кураторы народного образования.
Отдельной, взволнованной группой стояли режиссеры и писатели.
Все негромко говорили, и гул голосов, сливаясь в единый звук, то нарастая, то затихая, напоминал уханье моря возле скал.
- Самое время подать прошение о помиловании, - слышалось слева, - пока "лайнер разгон не взял"... Потом не подступишься.
- Да ты не пиши, что крал - кому это интересно теперь?- пиши, что сопротивлялся по мере сил и ума расходованию бюджетных средств..., - отзывалось справа.
Один угрюмого вида мужчина, строгий весьма, пристроившись у подоконника, быстро писал что-то. Петр Кириллович, проходя, взглянул мельком и успел прочесть: "... а засим, нижайше прошу Ваше Царское Величество семейный наш графский титул и, равно, как и имение, бессовестно и беззаконно отнятые, мне вернуть. Ваш покорный раб, Алешка Губов, сын Николаев".
Петр Кириллович удивленно покачал головой и потихоньку прижался к группе людей "настоящих". Пожилой, важный мужчина, с дипломатическими манерами в одежде и со взором усталым и равнодушным, выдававшим знатока законов, тихо говорил окружающим: "Следует все хорошенько обдумать, а не "глори квин" кричать. "Квин" еще успеет наслушаться. Конституционность - вот прерогатива".
"О чем они говорят? О ком?" - подумал Петр Кириллович и, наконец, взглянул в глубину зала, туда, куда и смотрели безотрывно, но не глазами, а затылками все присутствующие.
Там стояла большая резная кровать под красным с золотом бархатным балдахином. На кровати под белым и пенным, как взбитые сливки, одеялом кто-то лежал. Вдруг этот кто-то пошевелился, повернулся и сбросил одеяло на пол. Это была девочка, почти девушка.
Она потянулась, потом подняла ноги к потолку и поболтала ими, потом встала, подошла к столику, стоявшему возле, и взяла с блюда яблоко. Надкусила и, не выпуская яблока, подняла с белого мехового кресла красную, как степные маки, мантию, накинула ее.
Под мантией на ней была только прозрачная почти, ночная пижама - штанишки в золотых цветах и такая же сорочка. Девушка сунула босые ножки в тапочки с помпошками и пошла мимо толпящихся вокруг людей к дверям.
Она шла, чуть улыбаясь и откусывая маленькие кусочки яблока, а красная мантия сползала с кресла и текла за ней следом темными складками и волнами, таинственно сверкая, и не прерываясь, как река.
Петр Кириллович заметил, как двое или трое пытались было приподнять и услужливо понести края мантии, но от прикосновения к ней получался разряд и треск и искры, и смельчаки отлетали на несколько шагов и падали без сознания.
Он посмотрел на лицо девушки и ощутил странную, болезненную дрожь. Лицо было колдовски прекрасно, и он вдруг почувствовал непреодолимую тягу - встать на колени и поползти за этим лицом.
В это же время, через, распахнувшую темный, львиный зев, арку могучей башни быстро и плавно проскальзывали черные, мрачные фургоны. Они поочередно разворачивались на том месте, где недавно высадился Петр Кириллович, из них высыпались черные фигуры, отбегали и строились по отделениям. Пара мгновений, и площадь перед палатами была пересечена черной фалангой-убийцей. Она состояла вроде бы из людей, но были ли это люди? Фигуры, создающие строй фаланги были угрожающе мощными, ощетинившимися стволами коротких автоматов, лица фигур были под масками, а глаза, ждущие приказа, одинаково холодными.
Из черного же фургона, последнего, вышел статный мужчина лет сорока в такой же черной форме, но с погонами генерала. Он сделал несколько шагов и остановился.
Фаланга-убийца равнодушно ждала, когда начинать убивать.
Девушка с яблоком в руке, ночной пижаме и красной мантии вышла на "красное" крыльцо.
Тишина стояла необыкновенная - было слышно, как плывут, постукивая боками, по небу облака.
Девушка отбросила яблоко и вытянула вперед руку, как для поцелуя.
Тишина ждала.
- Солдаты ...нской дивизии, узнаете ли вы меня? - прозвучал над площадью чуть хрипловатый со сна девичий голос, - любите ли вы меня?
Тишина стояла, чуть дрожа.
Раздался глухой стук - черная фаланга опустилась на одно колено, стволы оружия нацелились в небо, и единым выдохом сотен глоток фаланга рявкнула до шпилей и дальше до улиц города:
- Слава государыне Евгении Александровне!
...
"е-е-е".
...
Рука девушки, вытянутая в сторону фаланги и направленная на генерала, легонько пощелкала пальцами. Генерал встал с колена и, пройдя меж солдат, чеканно приблизился к ожидающей руке.
"Сердится? Нет?" - скакало у него в голове.
"На коленях ползи, на коленях", - звучал в ушах чей-то командный голос.
Рука не опускалась и не убиралась, и генерал, чувствуя почти юношескую негу блаженства, встав на колени, прижался к ней губами.
"Яблочком пахнет", - мелькнула детская мысль.
- Что же вы, Василий Сергеевич, я гулять собралась и жду, - произнесла девушка и с лукавой улыбкой взяла генерала за мочку уха и легонько подергала, - приберитесь тут.
"Не сердится! Прикажет умереть - умру!"
Он дал знак, и фаланга рассыпалась на шеренги, выстраиваясь широкими шпалерами по площади и дальше.
Девушка рванула край мантии, та взвилась и бесшумно пролетела над головами солдат, осеняя их диким, багровым светом.
И глаза воинов отражали этот бешеный свет, свет, разжигающий звериную страсть любви, преданности и смерти за свою государыню.
...
Началось.
...
Девушка в мантии пошла по направлению к народной толпе, и красная мантия змеилась следом, покрывая всю брусчатку. Большинство из присутствующих спешило за ней, некоторые бежали в палаты.
Беготня пошла страшная. Люди, толкаясь и налетая друг на друга, забегали внутрь царских палат, другие мчались прочь - всё кипело.
Петр Кириллович оказался прижатым к стенке. Мимо, быстро, по-деловому проходил давешний важный мужчина с дипломатическими ухватками и так же быстро, по-молодому говорил товарищу: "Какая еще, милейший, вам конституция, когда народ и армия признали! Государыня дел ждет, а не разговоров!"
- Простите, - обратился к нему Петр Кириллович, - что же будет теперь с особым отделом при...
- У меня бумаги не сданы, - добавил он виновато.
Важный мужчина строго посмотрел на него.
- Теперь, указом государыни Евгении Александровны, образовано третье отделение Ее Величества канцелярии. Вам следует обратиться туда.
- Канцлером Вячеслав Сергеевич назначен, - обратился он к товарищу, - сейчас получил графское достоинство и звезду.
- Умнейший человек, - откликнулся товарищ, - и алмазный король, между прочим.
- Дочка его - любимая фрейлина государыни Евгении Александровны, между нами, - добавил важный хитрым и умильным шепотом, - вот так-то умные люди поступают. Правильно дочерей воспитывают.
Петр Кириллович почувствовал, что эти двое, хотя пока и не "внутри", но "ходы" знают, и решил держаться рядом.
- Да вы лучше старые-то бумаги уберите, - посоветовал первый Петру Кирилловичу, - теперь порядок другой. Теперь, если государыне что непонятно, сердится начинает. В министра финансов докладом кинула. "Что это такое - НДС?" - говорит, - "Не До Смысла?"
"Если один дяденька землянику вырастил, а другой ее в пакетик упаковал, какой с него за это налог?" - так говорит, а глаза смеются, и ножкой покачивает - у всех мурашки по коже.
- Умна государыня, - отозвался второй.
- А вы не слыхали, - осторожно спросил Петр Кириллович, - будут ли проскрипции? А то иные популисты требовали. Многие ждут.
"Знающие ходы" мужчины переглянулись, и второй, не тот, что с манерами, ответил:
- Государыне как представились, иных пожурила, а иных изволила за ухо потрепать. Не больно.
Потом говорит: "Хочу", - говорит, - "Чтобы у меня под окнами розарий был с соловьями!"
Теперь копают. Да вон, видно отсюда.
Петр Кириллович посмотрел, куда показывали.
Группа солидных мужчин трудолюбиво расковыривала голыми руками брусчатку, подсыпала из пакетов, кем-то уже привезенных, питательный гумус и высаживала розовые кусты.
Один, весьма пожилой, поливал кусты из детского ведерка, при этом громко выкрикивал:
- Подонок! Я тебе морду набью! Смотрите все на этого подонка! В любимчики метит опять! Мало ему! Наша партия всегда была за монархическую форму правления! Только в монархии полнота демократии! А этот негодяй только мешал!
Тот, к которому была обращена реплика, маленький, постриженный налысо мужчина с грустным и умным лицом постаревшего мальчика, не обращая внимания на обвинения, сидел на табуреточке возле своего куста роз и пробовал насвистывать соловьем.