Людям приятно иметь собственность. Кто-то любит солидный, греющий душу своей "дурной бесконечностью", банковский счет, кто-то предпочитает старый, с металлическими уголками, надежный чемодан с рваной наличностью, кто-то с успехом владеет, пусть скромным пока, пусть пока в подземелье, без санузла и электричества, производством сахарной ваты и чипсов, кто-то, в единичном числе, обладает крайне секретными и важными учеными знаниями, а кто-то натренировал мозг и руки до автоматизма для блестящего исполнения одной единственной, но востребованной процедуры, например, лихо долбит по фортепьяно или рвет зубы желающим.
Все это как-то несолидно. Основательные люди, люди в пиджаках и с носовым платком в кармане, люди, по-настоящему заботящиеся о наследниках, предпочитают просто и скромно владеть землей. Понятно, что землей не в Сахаре, лесотундре или на Аляске, а той, которая сама по себе, без чрезмерных усилий и понуканий, приносит владельцу регулярный доходец.
Это может быть жирная пашня или густо-травное пастбище, дивная для почечников курортная зона или легко разрабатываемый участок с полезными для цивилизации ископаемыми. Высоко ценится земля внутри старых мегаполисов - "под застройку".
Виктюша Корнет владел ...нским кладбищем - он был его директором.
Выделяя землю под скромную могилку, Виктюша с просителями был сух, строг и неуступчив до крайней степени жестокости. Хоронить на ...нском кладбище уже давно было негде, да и запрещено, поэтому суммы за столом директора кладбища озвучивались и ходили немалые - куда там вашему месторождению никеля или площадки под дом внутри Садового кольца!
В тот день, о котором речь идет, Виктор Корнет "по серьезному", "без дураков" продал участок земли между могилкой гражданки Пичугиной - забытой напрочь теперь, а некогда богини сцены и братьями Орловыми - известными душегубами, и был теперь доволен собственной значимостью и полезностью обществу. Он "рулил".
Стоял тихий русский вечер, каких в Америке и не бывает вовсе, вечер с луной и шепотом трав.
Виктюша Корнет неспешно шел, меряя прозой бухгалтерии хозяйский шаг, по кладбищу, оглядывая придирчивым взглядом свое хозяйство. Куда бы еще подселить желающих?
Кого бы из старичков пора "уплотнить"?
Было тихо. Светила полная луна, и только из-за часовенки раздавались нетрезвые голоса живых. Копателей.
Внезапно Виктюше почудилось чье-то лишнее присутствие. Да. На кладбище был еще кто-то.
Кто-то еще.
Виктюша встал и с опаской посмотрел в небо - не оно ли? Ему не мерещилось. С ним говорил некто. Прямо из-под ног, из-под земли, тихо и властно шел голос. Голос, мрачно напевающий старинную бандитскую песню. В двух шагах от владельца кладбища возвышался монумент покойного олигарха, рядом была закопана бывший директор школы, нетрезвый самоубийца и автор странных методичек, сводящих с ума почти всех читающих - место было жуткое, само по себе.
Считай, проклятое.
- Кто здесь? - произнес Витя Корнет достаточно крепко - он был готов, в принципе, сдаться, но по предъявлению. Ответа не было.
А слышалось из-под могил:
"и за ней следила ГубЧК".
На подгибающихся, макаронных ногах Виктюша добрел до кладбищенской конторки, глухо сел за стол и замер. Он думал. Минуту.
- И "шта"? - был вопрос алчных и безбожных подельников. Копателей.
- В два раза тариф подымаем, - был выстраданный ответ: - на "святой земле" хороним. Поет.
Когда усердные занятия бизнесом приведут вас ночью в свежевыкопанную могилу, помяните мое слово - вам захочется вспомнить что-нибудь светлое. Циничное, может быть.
Я чуял холод сырой земли, слушал, как Шура бьет штольню, кругом лежали усопшие, стояла зловещая тишина, и непроизвольно вспоминалось жизнеутверждающее.
Мы довольно усердно пили пиво с Вячеславом, и что-то, под настроение, я стал уговаривать его сходить на исповедь.
Как всех нераскаянных грешников меня периодически влечет церковь. До головокружения. До юродства.
Я был красноречив, он был внимателен. И он внял, он заплакал, он послушался, и пошел.
Я лежал "с похмелья", проклиная слабость нашей человеческой воли, когда он вернулся и, без приглашения выпив стопку, объявил меня негодяем. Последней мразью.
И добавил, что в следующий раз на исповедь пойду я.
И он и я совершили старую ошибку - мы хотели испросить прощения. Мы страдали от вопиющей совести. Когда она временами просыпалась. Но мы не сделали главного: перед тем, как каяться, следует примириться, а значит, заделать пробоину в психике.
Осторожно спросив у батюшки, нужны ли подробности, и с облегчением услышав, что нет, а нужна только суть "дела", Слава и стал излагать просто суть.
Она же была такова.
Как-то, летя на маленьком полу-пассажирском самолете в Казахстан, чуть ли не на "Як-40", Слава стал весело перемигиваться и переглядываться с шаловливой и шустрой стюардессой, девушкой весьма привлекательной, кажется, Жанной по имени.
Самолет этот имел в проходе багажное отделение, наполовину заполненное мешками с луковицами тюльпанов - экипаж подрабатывал на какого-то "бая". За этим отделением, прикрытым от прохода кожаным пологом на молнии, был крошечный буфет и туалет без замка - уединиться было негде. Слава вздыхал и подмигивал Жанне, жалея, что случая не будет. А случай, возьми, да и подвернись.
Внезапно в салоне самолета погас свет. Дело было ночью, какие-то лампочки горели, но еле-еле. Стало темно, и потянуло на приключения.
Слава оглянулся, ища, где же Жанна - она уже стояла рядом.
- Тише! Иди за мной! - шепнула она ему.
Он встал и, думая только одно: "Господи, неужели получится? Но как? Где?", пошел за ней. Они подошли к пологу, Жанна расстегнула молнию, Слава все понял и полез на мешки с луковицами. Жанна залезла следом и закрыла проход.
Тот из вас, кому доводилось летать на маленьких самолетах, знает, как их часто и нещадно "кидает" в воздушные "ямы". А в тот раз еще и погода была дрянь, и настроение у пилотов тоже.
Слава едва перемолвился с Жанной на ушко о том, о сем, как самолет рухнул в "яму", и Жанна отъехала от него куда-то за мешки. Но любовь способна преодолевать трудности.
Молодые люди, барахтаясь в мешках, с трудом воссоединились и решили действовать быстрее.
Жанна была готова, Слава тоже.
Он уже осторожно входил в "калитку счастья", как самолет опять сильно бросило в сторону и вниз, и Жанна, как он сам потом говорил, "сорвалась".
Разговаривать громко они не решались, по проходу то и дело в туалет бегали пассажиры, и поэтому молча ворочались в мешках, ища друг друга на ощупь.
В это же время второй пилот прошел в "хвост" самолета к буфету. Недоумевая, где Жанна, он открыл маленький лючок в боку багажного отделения и стал рукой искать припрятанную там бутылочку пива. Искал наугад, делая известные хватательные движения.
Вдруг рука его поймала некий теплый и продолговатый предмет похожий на горлышко от бутылки. "Что бы это такое могло быть?" - подумал второй пилот, с силой потянув заинтересовавший его предмет на себя, и тут же услышал из-за полога вкрадчивое: "Держи крепче! Он твой!"
- Это что еще за хрень! - воскликнул второй пилот. Он вообще был зол без пива, а тут, наконец, нащупал и отгадку "горлышка".
Он вскочил, свирепо расстегнул молнию и полез на луковицы, желая разобраться, что за шутник у него в самолете.
Слава, услышав гневный мужской возглас и звук раскрываемой "молнии", решил сматываться - Жанна барахталась где-то недосягаемо далеко в мешках, "ее", как он думал, рука "его" почему-то отпустила - и он потихоньку выскользнул в оставленную пилотом щель.
Спустя двадцать минут, когда он уже давно сидел в своем кресле, мимо прошла Жанна. Она склонилась к нему и ласково шепнула: "Молодец. Было просто кайфово!"
Самолет уже шел на посадку.
...
- Все? - спросил несколько озадаченно батюшка.
- Это только вступление, - горько сообщил Слава.
И "отчет о проделанной работе" продолжился.
Из могилы показалась Шурина голова. Она улыбалась.
- Знаешь ли, что я сейчас вспомнил?
- Нет, а что?
- Историю с актером Алмазовым. Помнишь?
- А напомни.
Актер Сильвестр Алмазов был занят в труппе небольшого провинциального театра. Как-то к ним в городок приехал режиссер - сухая и истеричная женщина, помешанная на зарубежных авторах. Приехала, чтобы ставить спектакль.
Спектакль сложный, костюмированный, перегруженный спец эффектами и музыкой.
Алмазов играл в нем бога Аполлона. Он выходил в начале первого действия и произносил текст:
- О, род людской,
глумящийся в разврате!
И так далее.
Далее по ходу действия появлялся актер Петрович, изображающий уставшего от жизни философа, и произносил:
- Кому-то - бог, а мне - крючок для шляпы!
И небрежно вешал кепи на руку Аполлона, становившегося в этот момент статуей.
В вечер премьеры все нервничали.
Режиссер, уже не знающая, как и чем вдохнуть гениальность в замордованных актерах, злобно прогуливалась за кулисами.
Прозвучал второй звонок.
Алмазов в костюме Аполлона - легком лавровом венке на голове и таком же на бедрах - переминался возле занавеса, готового взлететь.
Режиссер подошла.
- Алмазов, милый, соберитесь же, будьте мужчиной, будьте богом! Что вы за размазня! Вы же Аполлон! Мечта женщин! Любая готова сказать вам - возьми меня, я твоя! А вы?
Вы готовы ли к такому? Распрямите плечи! Подбородок выше! А здесь? Здесь-то есть хоть что-то ?
Режиссер сунула руку под венок.
- Войдите в образ, - продолжала она, придавая голосу столько страсти, сколько и на курсах не преподается, -
- Представьте: я молю вас - возьми меня, возьми!
Режиссер была талантлива.
Прозвучал третий звонок. Наступила тишина.
Занавес распахнулся.
На сцене стоял Аполлон, угрожающе направив в затихший зал страшное оружие бога.
Богатый русский язык что-то скуповат на интимное. Акт близости между мужчиной и женщиной у нас обозначается словом похабным. Не употребляемым в компании.
То, что висит или торчит у мужчин, называется, обыкновенно, хреном. Хотя я, любя нашу закуску из хрена с помидорами, этому удивляюсь. Овощ этот обычно длинный до раздражения, когда выкапываешь, и тонковат.
Когда я работал в Африке, в Джибуту, коллеги антропологи возили меня в гости в племя Абоду - жителей влажных лесов. Суровых охотников. Мужчины племени с трехлетнего возраста ели орехи дерева Сиккая (священного!) - и к восемнадцати годам - временю брачных игр - их орган любви вырастал до полуметра.
Инструмент внушал страх и уважение, но, увы, был совершенно неподъемен.
Я тогда был парень молодой и любознательный. И я спросил у грудастой девушки из этого племени: "И как? Разница ощущается?"
Она шаловливо погладила меня по животу теплой ступней (мы сидели с ней на ветвях "пьяного" дерева", она - чуть выше, я пониже, как требует этикет, на случай, если появится леопард) и сказала: "Мы, женщины Африки, ждем от охотников лишь силу и скорость".
"Ты сегодня был Бобобо".
Бобобо - лесной дух Африки, тайно приходящий в их деревню по ночам и без спросу делающий неосторожных африканских девушек беременными, что-то типа европейского инкуба.
И я успокоился, и не стал заниматься селекцией удивительного ореха.
Кстати, кому надо - езжайте. Орехов полно.
Девушкам повезло больше:
"Записная книжка для друзей", "Вечная точилка", "Кошелек с сюрпризом", "Ты, что ли, спать собрался?", "Ловушка для королей".
Скабрезность - она всегда будет то проглядывать, то скрываться в зарослях человеческой культуры, всегда будет рядом с величественным и возвышенным, как алые цветы репейника, распускаться в едва оставленном садовником розарии.
Чувство стыда архаично, оно чуть ли не от одноклеточных, оно лезет изнутри и создает мораль, оно от незащищенности героев, например, во время любовных наслаждений перед, хранимым древними инстинктами, страхом смерти, страхом перед внешней опасностью хищного мира живого - теряя разум, зрение и слух, людям необходимо уединиться, спрятаться, но богам это чувство не ведомо.
Боги стыда не ведают.
Бессмертная виртуальная реальность - и того менее.
Мы, живущие в ней, циничны по ее законам.
Юность божественна и бессмертна - она так же беспощадна, прекрасна и безоглядно смела, и, как бы не шипели завистливо, отыгравшие свое соло с либидо, старухи и фанатичные аскеты, юность демонстрирует свой эротизм на весь мир, подобно культовым актам древних царей и их красавиц жен, совершаемых на вершинах священных холмов под одобрительный рев и рукоплескания племени, признающего красоту, стихии и силы природы личностями.
Внешность и поступки таких личностей всегда манят.
Этим личностям можно то, чего другим нельзя.
Другим - простым смертным.
Ольга. Да, ее так и звали. Она была кудрява, сероглаза и юна. И она была милой. Худенькая и независимая. Сто раз обиженная и сто раз оболганная.
Сто раз осужденная, и прощенная - кем?
Носительница греха - чьего?
Кудрявая, сероглазая и даже стройная.
Ждущая.
И она поступила, как обыкновенная девушка, когда невысокий, приятно склонившийся мужчина, сказал ей: "Утомительно, наверное, искать прошедшее, не лучше ли выпить за живых?"
От него пахнуло такой жизнью, пьянящей влагой и силой. И властью быть господином.
И с ужасом, понимая, что это неправда, но и правда тоже, Ольга встала и пошла, вслед за зовущим, готовая отдать все - мысли, сомнения, все последнее. Душу.
И если, ему, господину, так захочется, и тело. Если скажет.
Вечером, перед закрытием кладбища, я, как обычно, занес Шуре обернутую полотенцем маленькую кастрюльку с отварной картошкой. Отодвинув грубый деревянный лючок, сколоченный из досок кладбищенского забора и лежащий поперек раскуроченной могилки гражданки Штосс О. Е, я тихо посвистел в черный лаз "кротовой дыры". Оттуда раздался наш условный ответный свист. Это мы "тихорились". Если бы штольню случайно обнаружил кто-то посторонний и поинтересовался бы у Шуры, чего он там ищет, тогда Шура бы его просто "замочил". Он так сам выразился. Кажется, на третий день землеройных работ.
Я на это неодобрительно покачал головой - обычно, перед тем, как распускать руки, Шура советуется со мной, но не попенял старому товарищу. Ему было тяжело копать одному - у меня "шалила" поясница, и я побаивался заполучить приступ радикулита.
Полиции он бы тоже, по его словам, живьем не сдался бы, а застрелился. Хоть из лопаты. Хоть из ж...
Шура с жадностью, обжигаясь, роняя капли из носа и постанывая, ел горячий картофель, который я заказывал для него в придорожном кафе, временами прихватывая неделю немытой ложкой куски тушенки прямо из банки. Опорожненные банки он грубо кидал в сторону соседних могил. При этом рыгал. Я подозревал, что свой туалет он совершал тоже там.
Шура дни и ночи не отходил от штольни дальше десяти шагов, опасаясь конкурентов.
- Хорошо горяченького поесть. С устатку, - сказал он, счастливо глядя на меня добрыми глазами сытого пса.
Он становился сильно похожим на самое жалкое, по своим потребностям, существо на земле - на наемного рабочего.
- Как там дело-то идет?
- Похоже, дорыл. Ночью поставлю крепь, и надо потихоньку вытягивать.
- Потихоньку не получится. Объявилась некая Штосина Ольга - праправнучка этой самой Штосс О. Е. Периодически шарахается по кладбищу и ищет могилу бабуси. Хорошо, что в конторе записи утеряны.
Так что, забираем предмет твоих мечтаний нынче ночью.
Шура поднял к небу изнуренное, покрытое могильной землей лицо.
- А сведенья точные? Я быстрее рыть не могу.
- Точные. Я сам ее заметил, когда совершал дежурную прогулку вокруг "объекта". Теперь приходится заниматься ею. В кафе водить. Отвлекать от поисков бабушки.
- Толик, - безнадежно спросил Шура, - а можно я с ней в кафе, а ты покапаешь? На руках мозоли уже лошадиные. Хотя бы на один вечер.
- Я бы не против, но ты забыл? - у меня поясница!
... ... ...
Мы все еще сто раз вспомним наше время - и благословим его.
Время мудрости, и печали, и смеха.
Время доброго консерватизма.
Редкому человеку удается прожить без оскорблений, но кто преодолеет их, войдет в вечность.