Эту историю рассказывал один англичанин, этнограф. Имя его у меня из головы вылетело,
название истории тоже, но я все-таки расскажу ее вам, своими словами.
Название годится такое:
"Простодушные людоеды".
На одном из тихоокеанских островов, находящимся под опекой Австралии, проживало маленькое племя папуасов. Племя было настолько маленьким, что умещалось целиком в одной бамбуковой деревушке на берегу жемчужной лагуны. Мужчины охотились на кабанчиков и ловили рыбу, женщины тоже ловили рыбу и собирали фрукты.
Браки у них были весьма условные, так что дети знали и чтили, обыкновенно, мать, а отцом считали всё, вкупе, взрослое мужское население деревушки.
Бога у них не было, а были духи - воды, огня и земли.
Убить человека считалось тяжким преступлением, караемым изгнанием с острова.
Раз в год на остров приходил полицейский катер, и налоговый инспектор-австралиец, добродушный старик, производил учет добытому со дна лагуны жемчугу. Жемчуг забирался для нужд метрополии - в этом и заключалась опека "старшего брата".
И вот инспектор сменился - вместо старичка, привыкшего к экзотическим нравам островитян, прибыл молодой и энергичный. Он даже окончил университет в Сиднее. Вот как.
Прибыв на остров за жемчугом, молодой инспектор был сражен красотой местных девушек, особенно их обнаженными грудями, каких в Сиднее на улицах не часто встретишь.
Он крепился до обеда, а в обед, выпив за праздничным столом (у порядочных народов встреча с налоговым инспектором - праздник!), потерял слегка рассудок.
И уведя одну из девушек в заросли, совершил бестактность.
Дело в том, что обладать девушкой мужчина мог только после подношения старикам или кабанчика или рыбы.
Совсем доходяги приносили хотя бы кокос.
Папуасы сделали вид, что не заметили, насколько их гость не воспитан.
Инспектору же было все в диковинку - безотказность островных красавиц, спокойствие аборигенов-мужчин, он и не думал об этикете.
К вечеру, видимо, отдохнув от учета жемчуга, он увел и другую девушку - теперь потолще выбрал и тоже с красивой грудью - в те же заросли.
Старейшина племени решил, хоть ему было очень стыдно, сделать молодому инспектору замечание и, когда тот выбрался из зарослей к костру, легонько тюкнул его дубинкой по темечку. Тот, непривычный к подобным увещеваниям, грохнулся навзничь и был готов.
Что делать?
Хоронить чужака на семейном кладбище запрещали духи предков.
Везти тело в океан, чтобы отдать прах тому, который все и породил, мешал прилив.
Старики совещались, наконец, седой воин с татуировкой альбатроса сказал:
"Когда солнце коснется вон той горы, Мунго, есть его уже будет нельзя".
Все посмотрели на солнце, на гору - у них был чуть больше десяти минут.
И инспектора съели.
А кости отдали детям - играть в "городки".
Я же говорю - это были очень наивные, не испорченные цивилизацией люди.
Было дело - приезжал к ним миссионер-протестант, говорил о спасении душ, но толку не вышло. Люди принимают только тех пророков, которые учат сообразно с логикой жизни.
Вот у меня один товарищ всё недоумевает: как это? Ислам разрешает и две и три жены!
Я ему говорю: чудак, Восток, в отличие от Европы всегда был раем для людей, в смысле, хорошо покушать. Людям, стоявших у истоков ислама, и в голову бы не пришла такая дикая мысль, что их народ, живущий в благодатном климате, будет голодать. Девушек "на выданье", которых всегда было больше, чем юношей (войны - особенность человека разумного), надо было прилично пристроить, только и всего.
И никто на Востоке не считал лепешек, баранов и фиников.
Европа приняла бы ислам, да только в Европе за корку хлеба надо "вкалывать" до седьмого пота, а уж за курицу в котелке и брата зарежешь - какая еще вторая жена! От первой бы избавил кто. Ну, и как тут не выпить? Поэтому, вздохнув, европейские государи остались христианами, а лишних невест отправляли в монастыри.
Голодать и грустить.
А люди на острове веселились целые сутки - инспектор был упитан, и можно было не ходить на охоту и не заниматься рыбной ловлей.
Потом, спустя недели две, власти Сиднея прислали другой катер, и полиция все узнала, потом губернатор велел арестовать всю деревню, чтобы понять - что теперь делать? Он чтил законы страны и общечеловеческую мораль. Еще потом их (всю деревню папуасов, которая наслаждалась в "гостях" у губернатора в Сиднейском "сизо" - там был туалет, суп и кровати с матрасами) отправили обратно на остров, потому что судья был не назначенный, а выбранный - это разница! подумайте сами.
Вообще, приятно, когда тебя судит не чиновник, а порядочный человек из народа, но у нас этому счастью не бывать.
А потом они прислали губернаторской жене (она очень чопорная дама - я с такими не знакомлюсь), в знак признательности за суп и матрасы, огромную черную жемчужину стоимостью с графское поместье.
И все закончилось счастливо.
... ...
Это я к чему рассказал, не знаете? Я тоже нет. Видимо, просто "гамма".
А вот, о чем теперь говорят у нас в районе:
"Внученька, бабушка-консьерж или кто кого перехитрит".
Люся, кассирша из гипермаркета, дружила с Мишей, просто Мишей - он работал на продуктовой базе грузчиком и прилично получал. Надежный парень. Опористый. Дружили они очень хорошо, серьезно, так что и жили бы дружно вместе, и не тужили, но им постоянно мешала Люсина бабушка - Надежда Сергеевна. Бабушка эта не всегда была бабушкой, была и она когда-то молодой длинноногой специалисткой, чуть ли не геологом, и что-то соображала, а с возрастом как-то сдала и поглупела совсем - и только мешала молодым людям дружить.
Странно как-то - живут люди, работают до пенсии, а потом опять идут работать. До смерти что ли? А жить-то когда?
Это неплохо - бабушка-консьерж. Плохо другое.
Работала бабушка или, как называла ее Люся, бабуля, консьержем сутки, а потом двое суток торчала дома и мешала дружить!
Миша прямо на стены лез.
- Ей ведь помирать пора, - жаловался он Люсе, - а она телевизор, знай, смотрит, будто вечная! Интересно ей! Будто наизусть выучить хочет! Тошнит уже!
- Подождем маленько, - успокаивала его Люся, - все равно помрет ведь.
Миша, однако, сердился - ему хотелось простора, выдумки хотелось, хотелось дружить прямо в центре гостиной, на заграничном диване! А там постоянно сидела Надежда Сергеевна и тупо смотрела телевизор. Именно тупо.
Люся тоже нервничала - в разговорах с подругами часто обсуждалась дружба между мальчиками и девочками, и из этих обсуждений Люся уяснила, что подлинная дружба должна быть искренней, самозабвенной, "до крика" из сердца.
Но бабушка была не глуха.
Поэтому дружили украдкой, втихомолку. А это оскорбляет.
И вот юные друзья решили бабушку усыпить. Не насовсем, а хоть на сутки, на суточки коротенькие и безумные, и подсыпали ей в чай таблеточки, те, которые Надежда Сергеевна принимала, когда чувствовала себя неважно.
Бабушка-бабуля выпила чаек и "отключилась".
Похрипела маленько и затихла. Только жилка на шее билась тихонько.
То-то было радости! То-то Миша выдумки обнаружил, а Люся откровенности самозабвенной! И всё на диване заграничном - родители покупали, когда еще жили. Вдвоем, в смысле.
На другой день обнаружилось, что бабушка сидит, молчит и не шевелится. Миша потер ей уши ладонями, но не помогло, и тогда вызвали врача.
Врач, очень деликатный молодой человек - проходя в комнату, он вытер ноги о половичок! поставил диагноз: паралич.
С чем всех присутствующих и поздравил.
Выписал таблетки подешевле и ушел, а Люся, Миша и бабушка остались жить дальше.
Теперь Надежда Сергеевна не мешала молодежи дружить, а уходу за собой требовала минимального - воды залить, да подгузники сменить.
Все было хорошо.
Хорошо-то, хорошо, да только у Миши фантазия неукротимая была, а пространства в квартире не хватало.
Уж диван заграничный давно разломал, уж и кухонную мебель, наконец, добрался и до двуспальной кровати, уехавших в никуда, родителей Люси, стоящей в комнате бабушки напротив ее кресла.
Была глубокая ночь. Молодые друзья спали голые в обнимку на кровати, отбросив душные простыни, бабушка неподвижно сидела в кресле.
Вдруг она встала, подошла твердым шагом к шкафу, вынула припасенный загодя провод с вилкой, примотала оголенные концы провода к пальцам ног друзей и вставила вилку в розетку.
Этой ночью электрик Рафик, ремонтируя распредшкаф в подвале, задумчиво подключил два "фазовых" кабеля не совсем правильно: в квартирах в розетках появилось триста восемьдесят вольт.
Люся и Миша даже и не проснулись - подергались маленько и все.
Бабушка отключила провод и села в привычное кресло.
Я снимаю у Надежды Сергеевны комнату - договаривался через ее дальнюю родственницу из Воронежа, города, где периодически возрождают промышленность. Меня устроила сумма, и дополнительные обязанности - ухаживать за старушкой - показались не слишком обременительными.
Я держу Надежду Сергеевну перед телевизором - она любит политические ток-шоу. А я - нет. Я слишком начитан для политики. Старыми газетами. Обычно, когда начитанный человек заявляется в политику, он устраивает в стране кровавую баню. Поэтому, я торможу.
Иногда мне не спится. Я включаю фонарик, подхожу к Надежде Сергеевне и свечу ей в холодный, полумертвый, молчаливый глаз. И смотрю.
Луна дрожит за окном.
Мне становится зябко и, одновременно, завораживающе приятно.