Свесившись через перила, помахал рукой. Буксир протрубил - теперь уж точно - мне. Протрубил так, что мокрые перила задрожали, а утки поднялись и полетели к Белогорью. И ещё какие-то трубы в вышине нежно отозвались из-за туч знакомым блюзовым напевом. Очень блюзовым.
А души тех пришельцев уж были далеко. Они, наверно, сделали ещё прощальный круг над роковой Собачкой и легко понеслись в вышине, спеша, очень спеша, обжечь родные сердца непонятной тревогой. Большинство взяло курс на Норвегию
...И почему-то вспомнилась ему командировка в приморский город, в научный институт, когда ещё работал инженером. Придя однажды утром, очень удивился, что на столах лабораторных у химиков стоят вверх дном обычные гранёные стаканы, под ними мыши мечутся. - Биологические опыты? - Да, опыты, сейчас увидишь. И очень важные.
А этот белый силуэт плывёт к мосту, наперерез мне. Теперь я разглядел, что это человек, худой, весь в чём-то белом, и лишь глаза чернеют... Верней, глазницы...
И из окна автобуса всегда смотрю невольно, как ровный ряд огней линейкой моих лет уходит вспять, от устья в сторону истока. Идёт тепло от дальних фонарей.
Выходят сияющие, непонятной формы существа, берут пробу грунта и скоренько-скоренько возносятся над Козлиным парком, держа курс на космос. Ошеломлённые детишки связались как-то с репортёрами и стали героями.
Я полагал, что вскоре она успокоится и считал инцидент уже исчерпанным, а вот бывалые сотрудницы, напротив, прекратили все важные женские разговоры и, заняв удобные позиции за лабораторными столами, с интересом ждали продолжения - они знали, что начальница так просто не отступала.
Опять несколько осторожных кошачьих шажков в коридоре и снова тихо. Сами собой в руках ножи оказались, а мы у двери в коридор. Раз, два, три! - и разом мы ныряем в темноту.
Так и не дождавшись полной тишины, я ударил ещё раз и ещё. И звук в синеве зависал с повышающейся интонацией. От этого казалось, что в воздухе вокруг висит вопрос какой-то очень важный. Вырвавшийся из заточения колокол громко и настойчиво спрашивал нас всех о чём-то. А вот бы его расспросить! Ведь мы по сравнению с ним - бабочки-однодневки.
Свидетели: луна в тумане, трамвайный стук в логу и Иосиф Сталин. Сначала вождь исчез, затем заузили дорогу над обрывом и место, где была ажурная ограда, повисло в воздухе. Амурное моё пространство вознеслось, легко паря между луной и логом. А юная любовь прозрачным миражом ещё порой дрожит в ночных лучах и в непонятных шорохах из лога...
Всё этот взгляд и шёпот представлялись. Тихо солнце зашло, а ясный свет всё исходил ещё от розового облака, висевшего в зените, похожего на плотное бизе с малиновым вареньем. И свежей желтизной ещё светилась изнутри пшеничная стерня - след, может, их комбайна. Но по прохладному картофельному полю уж тени поползли, в домах за огородами окошки стали загораться, и робко запели ночные цикады. Конечно, в эту ночь приснилась Аня.
Людмила размягчалась в церкви, куда давно ходила регулярно. Болтали, что влюбилась в батюшку. При малейшем на это намёке вскипала, багровела. Всегда с ней Библия в хорошем твёрдом переплёте, аккуратно обёрнутая в казённую институтскую кальку.
И параллельно множилось число бедняг, которые к контейнерам питают слабость, интересуются их содержимым. Всё ж чаще со стеснением, безлюдное находят время. Шакалят, мониторят круглый год
Бабуля ласково касалась каждого морщинистой рукой, как будто гладя их и даже, вроде, поправляя в костюмах что-то. И называла без ошибки, сразу. Да разве ж можно ошибиться ей!
А одна женщина тихонько дотронулась до трубача и ласково попросила: "Подудел бы ещё немного, пока идёшь". Он ответил шуткой и вдруг улыбнулся, улыбнулся какой-то совсем-совсем моей - да! моей! - улыбкой. Улыбкой моей юности.
Идиотская ситуация заехала так далеко, что объясниться уже было трудно. От меня явно ждут какого-то вводного обращения к курсантам, но вместо этого я тихо выдавил: "Произошло недоразумение. Я пришёл не принимать экзамен, а сдавать
Повеяло моргом. Было слышно, как в недрах безумного мира санитарка по военному отдавала какие-то команды и втолковывающе повторяла слово "одноклассник". Долго стояла тяжёлая казённая тишина, но вот шаги, завертелся ключ и очень серьёзная санитарка, как дрессировщик на арену, выводит какое-то существо - не то согбённую бабушку, не то ряженую зверушку в похожих на юбку широченных красных штанах.
А в окошках как раз зажигается свет - старый дом оживает каким-то особым уютом. Обычному туристу такого не увидеть! Его ведь засветло отсюда увезут. Стою в снегу по пояс и любуюсь этими вечерними, спокойными огнями - мне уж с лихвой довольно приобщенья. Не обижайся на меня, заветный луг. Я сделал всё, что мог.
Заходим в лифт спускаться. И здесь, в лифтёршином подъезде угловом, роняет наша Таня всю связочку своих ключей квартирных в такую точно щелку. И так знакомо звякнуло под полом.
Земляника! Даже скромно смолкают в лесах соловьиные страстные песни, когда ты появляешься, волшебная ягода! Знаете вы, как в народе обычно зовут землянику? Ягода. Просто ягода. Все остальные с каким-то уточнением зовутся, а просто ягода - это она. Потому, что главная и лучшая. И без какой-нибудь обиды для других, по праву.
У городских всё по-другому. Девчата курят, любовные романы у замужних. Приврут ещё чего-то, а у Танюши кругом голова. Там разом у неё две революции - культурная и сексуальная.
От неизведанной Шукавки засела в память лишь трансформаторная будка, вся в пышной зелени, и башня серебристая какая-то. И на обочине, возле машины растерянный седой Жигун.
