Зубачева Татьяна Николаевна : другие произведения.

Сон 4-2

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


Оценка: 8.00*4  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Вычитано


СОН ЧЕТВЁРТЫЙ

продолжение

...там же и тогда же...

   ...темно, почему так темно? Он ослеп? Выжгло глаза? Вспышка перед глазами и темнота... лицо горит, будто содрали кожу. Глаза, целы ли глаза?... но поднять руку невозможно, со всех сторон холодный твёрдый металл, он почему-то знает, что это металл, а не камень, что это не завал в Чёрном Ущелье. Откуда? Знает и всё. Он... кто он?... Гаор Юрд... старший сержант... нет, не то, это не то... Рыжий... да, он Ры­жий... тоже не то... нет... Материно имя... Как мать звала? Мать... моя мать... как звали? Не помню... ничего не помню... холодная тяжесть на груди, давит, не даёт вздохнуть... больно... тяжело дышать...
   Он захрипел, теряя сознания в безуспешных попытках вдохнуть, ше­вельнуться, и специальные пружины, отзываясь на его судороги, плотнее прижали к нему пластины, умело выгнутые по контуру человеческого тела.
   Наступило беспамятство, но он продолжал биться, пока окончательно не потерял сознание и застыл в мёртвой неподвижности. Время текло неощу­тимо и незаметно, вернее, его вообще не было...
  
   Выслушав Гархема, Сторрам озабоченно сжал губы и так посидел, об­думывая дальнейшее.
   - Да, - наконец, принял он решение. - Благодарю, Гархем, вы всё сде­лали правильно.
   - Благодарю, полковник.
   - Не за что. Его пистолет у вас?
   - Да, если вы думаете об отпечатках...
   - Нет, я не собираюсь давать делу столь официальную окраску. Умышленное уничтожение чужого имущества - вполне подходящая статья.
   - Но он хочет...
   - Он может хотеть что угодно, Гархем. Нанесённый им урон должен быть восполнен, и если он не хочет годами выплачивать мне компенсацию за причинённые им убытки, то согласится на мои условия.
   - Он не согласится, полковник. Я ему достаточно доходчиво всё объяснил, - Гархем позволил себе улыбнуться, - меня бы понял любой раб, даже поселковый дикарь.
   Сторрам тоже улыбнулся.
   - Да, я согласен с вами, Гархем, среди них много гораздо более сообразительных. Я не собираюсь его уговаривать. Просто нужен другой объясняющий. Чьи слова дойдут лучше.
   - Вы знаете его?
   - Да, Гархем. Я уже связался с ним и, разумеется, он не отказал мне в маленькой и необременительной для него услуге.
   - Когда?
   - Завтра. Пригласите этого идиота-спецуру, - Сторрам всё-таки сор­вался, но Гархем сделал вид, что не заметил, и Сторрам, мгновенно ов­ладев собой, продолжал уже спокойно, - ко мне в двенадцать.
   - А...
   - Третий, - Сторрам улыбнулся, - и главный собеседник пройдёт через магазин. Больше инцидентов нет?
   - Нет, полковник, работа бесперебойна.
   - Отлично.
   И они перешли уже к чисто производственным и финансо­вым проблемам.
  
   Трое суток. Сегодня кончаются первые. Ни шума, ни веселья обычно­го вечернего отдыха. Лежат на койках, чинят одежду, в умывалке молча курят без обычного трёпа. Слишком страшным, небывало страшным был выходной. Убивали и умирали и раньше, каждый такое не такое, но видал. И трупы, и как живого трупом делают. И такие сволочи надзиратели попадались, но чтоб такое...
   Мастак, разложив свои инструменты, сидел среди них, праздно сло­жив на коленях руки. Бесцельно бродил по спальне, зачем-то трогая сто­яки, Тарпан. Лежал у себя на койке, спрятав голову под подушку, Зуда. Аккуратно заправленная, как никто больше не умел, койка Рыжего, слов­но притягивала всех, но взглянув на неё, тут же отводили глаза. Слиш­ком несбыточна надежда. Что там сутки, на час в ящик запирали, так когда от­туда вынимали, уже не в себе были, один, грят, сутки пролежал, так и ослеп там и умом тронулся. Его как выпустили, так в тот же вечер в печку и увезли. А здесь трое суток. Может, он и помер уже там, так ведь даже ни обмыть, ни отвыть по-людски не дадут.
   Ворон лежал на своей койке, закинув руки за голову и разглядывая испод верхней койки. Не было ни горя, ни отчаяния, только усталость. Хотя работа у него сидячая, по специальности, но тело ломит, будто он опять весь день мешки таскал. И в голове ни одной мысли, серая пусто­та.
   Старший вернулся из умывалки, оглядел тихую, будто и впрямь по­койник тут же лежит, спальню и решительно тряхнул головой.
   - Ворон, - позвал он.
   - Ну, - ответил, не поворачивая головы, Ворон.
   - Поспрошай Махотку.
   - Что?! - Ворон изумлённо сел на койке, - ты о чём, Старший?
   Повернули головы и остальные. Стоя в проходе между койками, Стар­ший оглядел всех лихорадочно блестящими глазами.
   - А чо, Ворон? Ты по умственной части работаешь, пока Рыжего вы­пустят, и позанимайся с Махоткой, а то он на хрен всё перезабудет.
   - А чо, Старший, - встал Мастак, - думаешь, вернётся Рыжий?
   - Без надежды жить нельзя, - ответил за Старшего Ворон, - иди сюда, Махотка, - и заставил себя улыбнуться бледными губами. - Зря, что ли, тебя Рыжий учил? Нельзя чтобы пропало.
   Махотка оторопело посмотрел на него, сглотнул слюну и кивнул.
   - Раз надоть... - протянул он.
   - Пока койку убрать не велели, жив Рыжий, значит, - убеждённо ска­зал Старший, - так и нечего по нему как по мёртвому.
   - И то правда, - кивнул Асил. - Сволочь эту видел кто?
   - Не,- откликнулся Губоня, - я на дворе работал седни, слышал, ох­рана трепала, что так там у них в этой...
   - Санчасти, - подсказал Ворон.
   - Во, точно, тама и лежит.
   - Кто на дворе, в оба глядите, чтоб мимо не прошёл, - сказал Стар­ший.
   - Не учи, - откликнулся Юрила.
   - Махотка, - с притворной строгостью позвал Ворон, - иди сюда, раз сказано.
   Кто-то даже хохотнул, глядя, как Махотка неохотно слезает со сво­ей койки и идёт к Ворону.
   Проходя к своей койке, Старший искоса посмотрел на койку Рыжего. Да, пока убрать не велено, значит, живой. Ну и будем этого держаться.
  
   ...темно, нечем дышать, хочется пить, это не завал, что это?...
   Упрямо шаг за шагом, стараясь лежать неподвижно - что каждое ше­веление только усиливает нажим, он сообразил быстро - сберегая силы для дыхания, Гаор восстанавливал прошлое. Он уже вспомнил, кто он, что он раб, Рыжий, куплен Сторрамом, что был выходной, что он дрался с этой сволочью... И опять сама мысль, что не успел, не додавил, не заг­рыз, заставила его сжать кулаки и рвануться в бессмысленном порыве. Темнота ответила холодным сжатием и слабым звоном, похожим на пружин­ный. Иногда он шевелился, чтобы услышать этот звон и убедиться, что не оглох. Безнаказанно можно было только шевелить пальцами ног и слегка рук. От неподвижности и тесноты тело немело, и тогда любое движение вы­зывало боль. Но пока болит, ты живой. Значит...
   ...ничего, надо выдержать... Седой говорил... всегда есть более страшное... опять прав Седой... такого ещё не было... такого с ним ещё не делали. Темнота... здесь так темно, или он ослеп?... если ослеп, то конец, печка... нет, врёте, не сдамся, нет! Он забился в бессмысленных попытках освободиться, ослабить нажим.... Опять нечем дышать, кружится голова... тело содрогается в неуправляемых судорогах, из пересохшего горла хриплый... не стон, нет, рычание... И опять темнота беспа­мятства...
  
   Дежурный надзиратель, слыша этот хрип и звон, озадаченно покачал головой. Надо же, вторые сутки пошли, а жив, и даже шевелится. Силён парень!
   От домика наружной охраны по главному пандусу не спеша поднима­лись двое. Оба в камуфляже, в фуражках с эмблемой Сторрама вместо ко­карды. Но один с автоматом, в чистой аккуратной форме, у второго оружия нет, лицо покрыто синяками, на шее свежая белая повязка. Он шёл мед­ленно, со звериной настороженностью оглядываясь по сторонам. Его более молодой спутник, несмотря на автомат, явно чувствовал себя неуверенно и старался соблюдать дистанцию.
   Стоя у окна, Сторрам внимательно следил за ними. Рядом с ним сто­ял молодой мужчина. Гаор сразу бы узнал в нём того хозяина "коробочки", но сегодня Венн Арм был не в полевой форме без знаков различия, а в хорошем, явно не готовом, а пошитом на заказ костюме, незаметного се­рого цвета.
   - Забинтованный?
   - Да.
   - Я не думаю, что будут затруднения, но благодарю, что обратились ко мне.
   - Вы любите оказывать бесплатные услуги? - улыбнулся Сторрам.
   Венн улыбнулся в ответ.
   - Бесплатных услуг не бывает. Но я благодарен вам потому, что каждая услуга - это связи, кто знает, - тон его стал подчеркнуто фи­лософским, и комичная серьёзность тона сгладила жёсткий смысл слов, - что, когда, кому и от кого может понадобиться. Мир непредсказуем.
   - Вы правы, - кивнул Сторрам. - Мне обязательно присутствовать?
   - Вы начнёте, полковник. Если он примет ваши предложения, отлич­но, если нет... оставите нас вдвоём.
   - Разумеется. Досье вам оставить?
   - Я просмотрел, но пусть лежит для солидности. Такие часто боятся не самой информации, а факта её фиксации. Кстати, как парень?
   Сторрам пожал плечами.
   - Не интересовался, но, кажется, ещё жив.
   Венн кивнул.
   - Я просмотрел и его карту, ещё армейскую. В Чёрном Ущелье завалы обычное явление. Он выдержал там пять смен. И был только контужен и легко ранен.
   - И оставался в строю?
   Венн пожал плечами.
   - Раненых оттуда не эвакуировали. Кто мог, оставался в строю и, если выживал, то выходил. Кто не мог, погибал и оставался там навсег­да. Ого! Смотрите!
   За разговором они пропустили начало, и теперь понять, каким обра­зом двое охранников оказались в узком проходе-тупике между стеной складского корпуса и сдвоенным рядом тяжёлых контейнеров, было невоз­можно. Деваться им было некуда, а по единственному свободному проходу на них, набирая из-за естественного уклона скорость, катилась высоко нагруженная чугунной посудой тележка.
   - Побьют посуду - выпорю, - мрачно пробурчал Сторрам.
   - Разумеется, - согласился Венн, наблюдая за происходя­щим с азартом спортивного болельщика.
   Молодому охраннику с трудом удалось сдвинуть один из контейне­ров, образовав нишу, которую тут же занял забинтованный, а молодому пришлось прыгать на контейнер. Тележка с неслышным через стекло, но хорошо представимым грохотом пронеслась мимо них и, врезавшись в стену склада, остановилась.
   - Мимо, - с явным сожалением в голосе констатировал Венн.
   - Выпорю, - пообещал самому себе Сторрам. - Как вас представить?
   - Только по званию. Ну, хотя бы... капитаном. Майор его насторожит, а лейтенант в моем возрасте не внушает уважения.
   - Согласен, - улыбнулся Сторрам. - Надеюсь, больше их ловить не бу­дут, а то ведь всё переколотят.
   - Сплошные убытки, - поддержал его Венн. - Никогда не нанимайте ветеранов, если не знаете точно, в какой части они служили. Не обижай­тесь, с "глазастыми" случаются и худшие варианты.
   - Чужой инфаркт не спасает от своей зубной боли.
   - Неплохо, - искренне улыбнулся Венн, - если вы не против, беру. Сколько с меня?
   Сторрам улыбнулся.
   - Примите в качестве торговой скидки-подарка. Слава Огню, вошли, вряд ли мои секретарши будут обливать его чернилами, а клерки бить счётами по голове.
   - А хотелось бы, - вздохнул Венн, проходя в угол, чтобы ока­заться за спиной вошедшего, и усаживаясь там в кресло.
   Сторрам занял своё место за письменным столом.
  
   Трое рабов в оранжевых комбинезонах в мрачном молчании разбирали получившийся завал из чугунных сковородок, гусятниц и обломков тележ­ки, не выдержавшей сочетания тяжести и удара об стену. Рядом стоял от­чаянно ругающийся надзиратель.
   - Обалдуи, дикари волосатые, ни хрена толком сделать не можете!
   Судя по выражению лиц рабов, они были на этот раз полностью согласны с надзирателем.
   - Много разбилось? - вышел из-за контейнеров Сторрам.
   Надзиратель щёлкнул каблуками и вытянулся. Светлобородый бригадир тройки грузчиков выпрямился и глубоко вздохнул.
   - Так оно не очень, хозяин, пощербило малость, ну и тележка зна­читца... да стену покарябало.
   "Так, - вздохнул про себя Сторрам, - новая тележка, ремонт стены, и посуду в уценку, действительно, сплошные убытки".
   - Пять "по мягкому" каждому, - распорядился Сторрам, - получите вече­ром.
   - Да, хозяин, - нестройно откликнулись три голоса.
   Сторрам оглянулся и подозвал оказавшегося неподалеку Старшего.
   - Немедленно убрать это безобразие! Посуду к оценщику.
   - Да, хозяин, - гаркнул Старший и исчез.
   - А вы, - Сторрам посмотрел на надзирателя, - проверьте третий пан­дус, почему там скопление?
   Надзиратель убежал, размахивая дубинкой. Старший привел ещё три двойки дворовых, которые стали расталкивать и растаскивать контейнеры, причём некоторые оказались почему-то сцепленными, подкатили новую те­лежку и на неё перегружали посуду. Убедившись, что большая часть посу­ды уцелела, Сторрам пошёл дальше.
   Оглянувшись, Старший шёпотом выругался.
   - Ну, дурни, чтоб вас так и поперёк, простого укорота не сваргани­ли. А теперь его и на третьем не перехватишь.
   Тарпан только вздохнул в ответ.
   - Пять "по мягкому" это ничего, - сказал Губоня.
   - Дурень, - Старший слегка врезал ему по затылку, - кабы вышло, я бы хоть на три по двадцать пять лёг.
   - Это ты загнул, Старший, - возразил Тарпан, - столько человеку не выдержать.
   - Рыжий выйдет, спросишь у него, сколько ему эта сволочь тогда ввалила, и как он выдержал, - бросил, уже убегая, Старший.
   Тарпан снова вздохнул и поднял очередную гусятницу.
   - А ты как, - спросил Клювач, - веришь, ну что Рыжий... вернётся?
   - Верь не верь, а гада этого сегодня ловить надо, - ответил вместо Тарпана откатывавший контейнеры Зайча. - Говорили, тройную стенку ставь, так нет, ни хрена, и двойной хватит, ну, хватило?!
   - Он теперь сторожится будет, - вздохнул Губоня.
   - От Судьбы в подпечек не спрячешься, - ответил, уходя с контейне­ром, Моргаш.
   На рабочем дворе кипела работа, и, несмотря на все старания надзи­рателей, вокруг административного корпуса то и дело возникали скопле­ния контейнеров и тележек.
  
   В кабинете Сторрама приятная прохлада, за окном, если смотреть сидя на стуле, весеннее яркое небо.
   - Итак, - Венн оторвался от окна и повернулся к сидящему на стуле посреди кабинета охраннику, - вам предлагают увольнение с выпла­той положенной зарплаты за отработанное время, а вы настаиваете... повторите свои условия.
   Охранник настороженно следил за ним зло сощуренными глазами. С самого начала всё пошло не так, как он рассчитывал. Сторрам даже не стал с ним разговаривать, а просто предложил, нет, объявил об увольне­нии за умышленную порчу хозяйского имущества и ушёл. Он только и успел сказать, что не согласен, а дверь за Сторрамом уже закрылась. И в ка­бинете вдруг - как из-под ковра вынырнул, - оказался этот... штатский капитан и начал.
   - Побеседуем? - и приглашающим жестом стул посреди кабинета.
   И теперь сиди как на допросе, а капитан ходит, мотается по каби­нету, и голос его то сзади, то сбоку. Ещё бы лампу в глаза - и готов пе­рекрёстный допрос.
   - Итак?
   - Мне разбили лицо, выбили зубы, - охранник тронул повязку на шее, - ранили в шею. Я требую оплаты лечения, компенсации за увечья и...
   - И... - с интересом спросил из-за его спины капитан.
   - И выдачи напавшего на меня раба, - твёрдо ответил охранник.
   - Выдачи? - задумчиво переспросил капитан. - Интересно, и кому?
   - Мне. Я сам рассчитаюсь с ним.
   - Понятно.
   Капитан подошёл к столу, взял и перелистал одну из лежавших там папок, удивлённо присвистнул.
   - Однако... Вы работаете с осени, сейчас у нас конец весны, и за это время... нарушения распорядка, ссоры с сослуживцами, вмешательство в работу других участков, пребывание в нерабочее время на чужом участ­ке... бурная жизнь, что и говорить. Припадки ярости, неадекватная ре­акция на происходящее... Кстати, вы демобилизовались по какой статье? Неуживчивость или неадекватная реакция? Ну и конечно, последний инци­дент. - Капитан жестом искреннего сожаления развёл руками. - Умышленная порча чужого имущества, ничего не поделаешь. Вы ведь убили эту девчон­ку вполне умышленно, кстати, можно даже вменить и явную жестокость, даже садизм.
   - На меня напали, и меня же увольняют?! - вспылил охранник.
   - Кто на вас напал? - заинтересовался капитан. - Девчонка-рабыня с перебитым вами позвоночником?
   - Рыжий раб! Он набросился на меня, он хотел убить меня!
   Капитан улыбнулся.
   - Ну, я бы сказал, что у него были на это причины. Но... но по показаниям ваших сослуживцев, уже, правда, бывших, он не нападал на вас.
   - Что?! Как это?!
   Капитан сочувственно покивал.
   - Я понимаю, вы испытали стресс, возможно, состояние аффекта, я не психиатр и не берусь уточнять, если захотите, обратитесь к специа­листу. Но события развивались так. После окончания смены, вы сдали та­бельное оружие, но не ушли, а стали вмешиваться в работу начальника ноч­ной смены, указывая ему, как надо расставлять патрульных. Вам предло­жили покинуть караульное помещение. Вы вышли, были уже в несколько возбуждённом состоянии, стали предлагать странные пари. Спорить с вами никто не стал, двое из вашей смены пытались вас успокоить и увести, но вы отобрали у надзирателя дубинку и подозвали девчонку-рабыню. Кстати, ваши сослуживцы здесь не остановили вас, считая, что вы хотите разря­диться сексуальными действиями, что вполне объяснимо. И когда вы заставили её раздеться и встать в позу для анального контакта, это их даже несколько успокоило, хотя и покоробило. Но вам никто, включая ра­бов, не препятствовал. Далее. Вы ударом дубинки перебили ей позвоночник, а потом добили выстрелом из личного пистолета в упор. Потом вы отошли от неё, упали и стали биться в судорогах, подойти к вам просто побоялись, ведь вы всё ещё держали пистолет и могли непроизвольно выстрелить. Да-да, - капитан снова кивнул. - Именно так всё и было. Все свои увечья вы нанесли себе сами. Вы не дошли до газона и бились в припадке на бордюре пандуса, а он гранитный. Сочувствую, но помочь не могу.
   - Нет, - прошептал охранник, с ужасом глядя на него, - нет! На меня напали! Рыжий...
   - Ах да, рыжий раб, видимо вы ещё что-то ... м-м, воспринимали, но... неадекватно. Рыжий раб действительно подбежал, но не к вам, а к умирающей девчонке и держал её на руках, пока она умирала. Потом он рвал на себе рубаху, что-то кричал, и вошёл в запретную для рабов зону охраны периметра. За что и наказан. Повторяю, все свои увечья вы на­несли себе сами, и потому никакой компенсации быть не может.
   - За шею я тоже сам себя укусил?!
   - Врач подтверждает повреждения кожного покрова, но не берётся классифицировать причину повреждения. Человек так не кусает! У него зубы иначе устроены! - голос капитана на мгновение обрел начальственные нотки и тут же насмешка. - Или вы сейчас скажете, что рыжий раб был волком-оборотнем?!
   Охранник вспомнил страшное залитое кровью лицо, оскаленные зубы, сморщенную верхнюю губу в тёмной щетине, отливающие жёлтым глаза и, не­вольно поёжившись, кивнул, но тут же взял себя в руки.
   - Что вы из меня психа делаете? Все было не так! Он напал на ме­ня! А вы...
   Капитан снова сочувственно покачал головой.
   - Можно подумать, у вас есть к нему что-то личное. На весеннем празднике вы пытались его застрелить. Ещё раньше, придравшись к какому-то пустяку, неадекватно интенсивно избили, кстати, это тоже можно квалифицировать как попытки уничтожения чужого имущества. Являлись в наруше­ние распорядка в место ночного содержания рабов и звали его, чуть ли не поединок хотели устроить. Чего вы с ним не поделили? Эту девчонку-рабыню? Судя по его реакции, он был действительно к ней привязан, но рассматривать раба как сексуального соперника... это уж слишком. И кстати, тоже характеризует вас не с лучшей стороны.
   Охранник в бешенстве вскочил.
   - Сидеть!
   Резкая как выстрел команда бросила его обратно на стул.
   - Почему вы его защищаете? - прошептал охранник, у него вдруг сел голос: таким стало ещё недавно приветливое лицо странного капитана.
   - Идиот, я тебя, дурака и психа "глазастого" защищаю. - Жёсткий командирский тон, никакого сочувствия, откровенное презрение, что страшнее злобы. - Ты понимаешь, что если Сторрам даст ход делу, то всплывут все твои художества? Ты же на дембеле и трёх месяцев подряд нигде не проработал, а полиция с радостью повесит на тебя все нераскрытые убийства, и ты ахнуть не успеешь, как получишь клеймо.
   Капитан вдруг мгновенным движением оказался рядом и навис над ним, целясь ему в лоб пальцем как стержнем для клеймения.
   - Сколько ты проживёшь на шахтах? Если доедешь до них! Идиот.
   - Нет! Этот раб...
   - Дважды идиот! - капитан вдруг улыбнулся и опять резко сменил тон. - А что? А если и в са­мом деле... пофантазируем. Спецовик, вооружённый, опытный, тренирован­ный - и безоружный раб. И спецовик позволяет подойти к себе вплотную, взять себя за горло, повалить, избить и укусить за шею. И при этом не делает ни одного выстрела. Интересно, как на такую историю отреагируют другие спецовики? Может, стоит им рассказать такую версию? А? Могу по­мочь.
   - Нет, вы не сделаете этого!
   - Почему? - с прежним благодушным интересом спросил капитан.
   - Вы не знаете...
   - Чего? Болван, ты так ничего и не понял?
   Охранник судорожно перевёл дыхание и, будто видел впервые, оглядел капитана.
   - Вы... вы оттуда?
   - Ну-ну, - капитан весело хмыкнул, - попробуешь произнести вслух, или всё-таки хочешь жить?
   - Но... но я...
   - Идиот, - подчёркнуто безнадёжно вздохнул капитан, - ну почему вся спецура такая упёртая? И главное там, где не надо. Ты что же, думал, у спецуры дембель есть? Всё, надоел ты мне. Иди в бухгалтерию, получи выходное пособие, и чтоб тебя на дневной переход* рядом больше не было. Всё было так, как я сказал, понял? А попробуешь по-другому вякнуть и вооб­ще пасть открыть... рассказать, что с тобой твои же бывшие соратники-сослуживцы сделают, или сам догадаешься? Всё, пошёл вон.
   Обмякший, будто из него вынули костяк, охранник встал и поплёлся к двери, остановился.
   - Подбодрить? - насмешливо предложил капитан.
   - Меня там убьют, - угрюмо сказал охранник.
   - В бухгалтерии нет, а на дворе... а на хрена спецовик, что уво­рачиваться не умеет? Пройдёшь - твоя удача, подохнешь... - капитан негромко и очень искренне рассмеялся, - коллеги помянут. Выпьют за встречу у Огня. - И по-командирски. - Марш!
   Команда вытолкнула охранника за дверь.
   Венн Арм с наслаждением потянулся, сцепив руки на затылке, и распахнувшийся при этом пиджак на мгновение открыл наплечную портупею с кобурой под мышкой. А неплохо было сделано. Пустячок, конечно, но приятно. Такой милый, достаточно профессиональный пустячок. А ведь этот идиот так до конца ничего и не понял. Клеймо он себе на лоб, ко­нечно, заработает. Удивительно прямо, как они глупеют на дембеле. Видимо, привыкли к безнаказанности и не могут перестроиться. Ну и Огонь с ним. Зато отношения со Сторрамом теперь налажены. Взаимные услуги - великая вещь. Особенно когда они не запротоколированы.
   Венн оправил пиджак и подошёл к окну. Оглядел великолепную па­нораму рабочего двора, пандусов и лестниц. Неплохо придумано и велико­лепно сделано. Ага, а вон и ловушки для охранника. Что ж, для полуди­карей без военного и другого образования вполне прилично. "Кого вы за­щищаете?" Идиот. Кого угодно, но не тебя, кому ты нужен, дерьмо спецурное?! А парень этот, Гаор Юрд, бастард Юрденала, проданный отцом в рабство за долги наследника рода Гарвингжайгла Юрденала... извини, парень, но тебя подвела твоя кровь, без тебя от генерала Юрденала было не изба­виться. Хороший ты, видно, парень, и классный автомеханик, и вояка славный, если сумел голыми руками так спецуру уделать, но... слишком много проблем решалось твоим рабством. Целых три. Отставка генерала спецвойск по столь позорному поводу, а значит, можно убирать всех, ко­го Юрденал поставил на командные посты, и начать вполне серьёзное ре­формирование всей системы спецвойск, это первое. Уж слишком жёстко Юрденал их под себя сделал. Перекрыты в зародыше и на ранних стадиях многоходовые операции Юрденала, а значит, целые рода и семьи теперь в безопасности, это второе. Ну и личные интересы коллеги-соратника, у которого свои сугубо личные счёты с генералом, это третье. Жаль, парень, что ты такой. Будь ты сволочью, вроде своего отца и кровного брата, мне было бы лег­че, но убрать Яржанга Юрденала, отправить его живым в небытие - это слишком важно и, в конечном счете, благородно. Не так много, вернее, очень мало подобных операций, я потому и разозлился так, когда понял, кто ты, рыжий раб-автомеханик. Но раз ты такой, то есть и четвёртое, па­рень. Ты вряд ли даже подозреваешь, какую роль уготовил Юрденал тебе в своих планах. Поняв, ты бы наверняка отказался, а было бы уже поздно. А так совесть твоя чиста. И всё, что я могу сейчас для тебя сделать, это убрать отсюда эту не просто сволочь, а дурака, что гораздо хуже просто сволочи, чтобы ты мог и дальше жить, рабом, но жить, тискать по зако­улкам девчонок-рабынь, обманывать надзирателей... ну и какие ещё ра­дости в рабской жизни? Но главное - генерал Юрденал теперь никому нео­пасен, волк с вырванными зубами, лишённый власти и своего войска. Если б я был уверен, что тебя это обрадует, я бы сообщил тебе. Живи, па­рень. Ты, похоже, везде выживешь.
   Ага, идёт. Ну-ка... нет, чёрт, ты смотри, какой всё-таки сообра­зительный, когда о шкуре речь. Девчонкой из бухгалтерии прикрылся. Странно, но аборигены никогда не трогают женщин. Видно, брезгуют, не считая достойными противниками. Иного объяснения просто не придумаешь. Сколько приходилось разбираться, и всегда одно и то же: могут убить надзирателя, управляющего, охранника, даже хозяина, но не было случая, чтобы трону­ли их жён или дочерей.
   Убедившись, что охранник вышел за ворота, Венн Арм покинул кабинет Сторрама.
  
   ...темно, тяжело дышать... надо расслабиться и не дёргаться по­пусту, как в завале, когда неосторожным движением рискуешь обрушить на себя свод. Терпи, откопают. А если нет?... нет, нет... не дамся, нет...
   Он уже вспомнил всё и понял, что это его наказывают за нападение на охранника, сволочи, могли бы и пристрелить попросту, а им ... нет, если они ждут, что он их просить будет, нет, не дождутся, нет... Ему казалось, что он кричит, но получался только хриплый сдавленный рык.
   Иногда ощущал странные колебания, как в завале при падении че­го-то тяжёлого рядом или близком разрыве и не сразу догадался, что его, вернее, ящик пинают, скорее всего, ногами. Ни хрена, выдержу. Что не додушил, он тоже вспомнил. Кто-то его ударил сзади по голове. Не дали, гады, лад­но, выйду, начну, я его подстерегу, встретимся.
   Он дёрнулся, и тело сразу забилось в неуправляемых и очень болез­ненных судорогах, обычное дело в многочасовом завале. Он переждал приступ и попытался расслабиться, но мешал сдавливающий его металл. Сволочи, - с холодным отстранением подумал он, - надо же до такого доду­маться. Вот значит, что это, "ящик". Больше суток не выдерживают. Да, если нет опыта, то с катушек слетишь быстро. Но однажды он уже проле­жал почти в таком же больше суток, если точно... тридцать два периода с долями. В гораздо более неудобной позе. Самое противное, в таком за­вале, когда нет возможности шевелиться, это необходимость ходить под себя. Но удерживать, это тоже... риск. Однажды он видел, как погибал парень, которого откопали слишком поздно, от разрыва мо­чевого пузыря. Нет, лучше вонь, чем... чем... сознание стало уплывать, и он уже не может бороться с этим...
  
   Перед самым ужином прибежала Вячка, которую после обеда вместо работы в зале сегодня отправили мыть полы в обеих надзирательских и вообще убраться, где укажут.
   - Ой, бабы, - влетела она в кухню. - Маманя, Матуня, где вы все, девки, ой, такое, такое...!
   Вячка захлёбывалась, пытаясь рассказать всё сразу, поэтому у неё получалась дикая несуразица.
   - Да не трещи ты, - остановила её Маманя, - толком говори.
   - Ой, матушки, ой мамочка моя родная! Тут такое... а они... ну и прямь... слышала я... а тут он...
   Маманя даже плюнула с досады. Тут пора на стол накрывать, вон уже по лестнице топочут, а от дурёхи толку не добьёшься.
   В кухню быстро вошёл, почти вбежал Старший.
   - Ну, - сразу схватил он за плечи Вячку, - слышала что?
   - Ага-ага, - закивала Вячка.
   Язык у неё стал опять заплетаться, но Старший так её тряхнул, что она заговорила вполне внятно.
   - Я мыла тама, ну в верхней, а он, ну ящик у стены стоит, большой такой, и хрипит тама, унутрях. Я, значитца, поближе, а тут энти, ну надзиратели, и один, ну потыкал его, ящик, сапогом, а оттуда прямь как рычит ктой-то, а другой говорит, что ужасть какой живучий попался, и вонища оттудова, как в унитазе когда забьёт, они отошли, значитца и ругаются, а тут один ещё припёрся, и грит, что сутки ещё терпеть, а там погнали меня, ну я и...
   - Ладноть, - отпустил её Старший, - живой, значит, несёт его Мать-Вода.
   Толпившиеся вокруг закивали, заулыбались, пересказывая друг другу услышанное от Вячки.
   - Иди, Старший, - подтолкнула его Мать, - чего ты за ужин в рабо­чем, что ли, сядешь?
   - Иду, Мать, - весело ответил Старший.
   После ужина они собрались у Матуни. Матери, Старший, Асил, Юрила, Мастак, позвали ещё Ворона.
   - Такое дело, - начала Мать. - Рыжий жив, получается, завтра вече­ром выпустить его должны. Как думашь, Ворон, ты самый умственный у нас, отчего люди в ящике слепнут?
   - От темноты, - ответил Ворон.
   И видя, что его не поняли, стал объяснять.
   - Там темно, совсем темно, так?
   - Ну, раз двойное железо, то так, - кивнул Мастак.
   - Ну вот, а когда из темноты сразу на яркий свет, то глаза не вы­держивают.
   - Так что? - задумчиво спросила Матуха.
   - Сразу ему глаза чем-нибудь тёмным завязать.
   - Сразу не получится, - покачал головой Старший, - пока его от верхней до нас доведут...
   - Вряд ли он сможет идти, - перебил его Ворон, - трое суток без дви­жения... тело онемеет.
   - Значит, волоком опять, - кивнула Мать, - либо лицом, либо затыл­ком о ступени побьют.
   - Это ладноть, - сказала Матуха. - С глазами-то что?
   - Можно ему как-то дать знать, чтобы зажмурился и не открывал глаз? - спросил Ворон.
   Асил, Юрила и Старший одновременно покачали головами.
   - Попробую из девчонок кого подослать, - с сомнением в голосе ска­зала Мамушка.
   - Полы там седни мыли, - возразил Старший, - завтра не нарядишь туды никого.
   - Я попробую, - сказала Маманя, - по хозяйству разное быват, может, и получится.
   - Ладноть, - кивнула Матуха, - с энтим ладноть. Ещё что? Тело неме­ет, говоришь?
   - Да, - кивнул Ворон, - и ещё, раз там железо, то там холодно.
   - Застудиться может, - понимающе кивнула Матуха, - ну с энтим спра­вимся.
   - Парильню сделаем, - сразу сказал Старший.
   - Не знаю, - пожал плечами Ворон, - ванну бы горячую, конечно, луч­ше, чтобы сразу и согреть, и тело расправить, но здесь это невозможно.
   - А ванна это что? - спросил Мастак.
   Ворон грустно улыбнулся.
   - Вроде таза, но большого, чтобы человек там целиком поместился.
   - Даже и не видела таких, - покачала головой Матуха.
   - Можно и в шайках, - сказал Мастак, - ну, по частям греть.
   - Да, - сразу подхватил Ворон, - хотя бы руки и ноги одновременно, а грудь и спину сразу растереть.
   - Это-то сделаем, - радостно сказал Старший, - запросто.
   - Запросто! - язвительно передразнила его Мать. - Кто седни эту сволоту упустил? Цельный день по двору шлялись, "по мягкому" да "горя­чих" наработали, а она целенькой за ворота упёрлась.
   Старший смущённо покраснел.
   - Ничо, Мать, - загудел Асил, - не последний день, пымаем.
   - Последний, - возразил Ворон, - его уволили, сегодня он получил расчёт и больше не придёт.
   - Тьфу! - даже сплюнула от досады, Мать, - упустили, кметы недоде­ланные.
   Мужчины виновато понурились.
   - Ну и хрен с ним, - сказала Матуня, - об Рыжем речь, ну пропарим его, а дале?
   - Дальше? - Ворон не слишком уверенно пожал плечами. - Не знаю, на­верное... тёплое бельё, под двойное одеяло, напоить горячим и чтоб спал до упора, - и смущённо улыбнулся, - моя бабушка так все болезни лечила, на врача у нас денег никогда не было.
   - Кто лечил? - переспросила Матуха.
   - Бабушка, мать отца, она с нами жила, - Ворон, всё ещё смущённо улыбаясь, оглядел молча уставившихся на него, как впервые увидевших, людей, - весь дом в руках держала.
   - Так ты нашенский выходит, - удивился Юрила. - А мы тебя за голо­задого держали. Чего ж молчал?
   - О чём? - удивился Ворон.
   - Ладноть, успеется с энтим, - остановила их Мать, - Так значитца с Рыжим и сделаем. Лишь бы он ещё сутки продержался, и чтоб нам его от­дали, а там мы уж вытащим. Маанька, есть тёплая пара?
   - А то нет, - фыркнула Маанька, - и одеял, навалом Надоть, хоть в три завернём.
   - Питья сделаем, и чаю, и трав заварим, - кивнула Маманя, - а вот спал, чтоб до упора... Это когда его выпустят, да во сколь дёрнут. Ра­ботать-то пошлют его занепременно, а гараж, не склад, не поспишь за штабелями.
   - Старший, тут никак?
   Старший вздохнул.
   - Если Гархем сам его куда не пошлёт, дневальным оставим, или...
   - Ко мне на склад нарядишь, - сказал Мастак, - а Типуна вон к Тар­пану или ещё к кому перекинешь, чтоб не заметили.
   - Ладноть, - кивнул Старший. - Лишь бы дотянул он, а это мы всё сделаем.
   Посчитав дело решённым, да и время позднее, отбой вот-вот, разош­лись по спальням.
   Укладываясь на свою койку, Ворон улыбнулся, что он-то думал Рыже­му помочь сберечь себя, остаться дуггуром, а получается совсем наобо­рот. Из-за Рыжего он сам стал нашенским. Смешно. Он так и заснул, улы­баясь, чего с ним не случалось последние лет двадцать, если не больше.
  
   ...темнота и тишина... аж в ушах звенит. Или это от голода? И пить, пить, пить... не проси, не радуй... пить, я уже не могу... о чём ни подумаю, только пить... воды, хоть какой, хоть губы омочить... язык шершавый, царапает нёбо, рот, горло, - всё пересохло, уже ни боли, ни хо­лода, ничего, только пить...
   Теперь он дёргался специально, чтобы потерять сознание и не чувствовать жажды, но сил на резкий рывок уже нет, а жажда мучила и в беспамятстве...
   - Ты смотри, - надзиратель озадаченно прислушивался к слабому зво­ну пружин, - он ещё и дёргается. Ну, живуч, ну...
   Второй надзиратель негромко рассмеялся.
   - Нас, пехтуру, так запросто не уделать. Я раз, помню в завале...
   - И сколько суток? - язвительно поинтересовался надзиратель. - Не трое же. Да ещё без воды. А самое поганое в завале...
   - Во-во, - перебил его другой, - я об этом самом. Самое поганое, что мыть, - он носком сапога потыкал ящик, - убирать за ним его дерьмо придётся нам.
   - Почему? Потребуй пару баб половчее...
   - Запрещено. Это орудие наказания, - говоривший довольно удачно подражал Гархему, - и рабы не должны знать его механизм.
   - Думаешь, они в нём разберутся?
   - Они, не знаю, а этот, - говоривший снова попинал ящик, - этот элементарно. Он механик классный. В гараже мне говорили, что все хо­зяйские машины на нём. И переделывать и доделывать за ним никогда не нужно. Наша выучка, армейская.
   - Ага, только эта сволочь на своих ногах за ворота ушла.
   Надзиратель рассмеялся.
   - Это к Гархему претензии. Он, говорят, парню по затылку пистолетом врезал. Поторопился, конечно, мне врач по секрету сказал, что чуть-чуть парень эту спецуру до ярёмной вены не достал.
   - У нас в полку, я тоже помню, был один, зубами аггра загрыз. Зверь зверем.
   - Бывает.
   Разговаривая, они вышли из надзирательской, заперев за собой дверь. Две рабыни, увязывавшие в холле свалившиеся с тележки мешки с крупой, переглянулись, и одна из них досадливо сплюнула.
  
   Стоя у окна, Сторрам оглядывал суету людей, машин, контейнеров и тележек на рабочем дворе. Рядом стоял Гархем.
   - Вчера были большие потери?
   - Не очень, полковник. Товара попортили немного, но треть контей­неров придётся ремонтировать. Погнуты стопоры, свёрнуты колеса, отор­ваны крючки... Я снимаю Мастака со склада, даю ему трёх подсобников, и пусть чинит. Типун на складе управится один.
   Сторрам кивнул.
   - Будем надеяться, на этом убытки кончатся. Рыжего выпускаете се­годня?
   - Да, перед ужином. Ровно трое суток. Сколько ему дать на поправ­ку?
   - Столько и дайте. Трое суток.
   Гархем с сомнением покачал головой.
   - Думаете, восстановится?
   Сторрам улыбнулся.
   - Сегодня среда. Четверг, пятницу и субботу пусть лежит, в воск­ресенье выйдет на полдня, к понедельнику будет в норме.
   Гархем улыбнулся.
   - И никто не скажет, что вы попустительствуете рабу.
   Сторрам рассмеялся.
   - Он совершил проступок, войдя в запретную зону, был строго, но без членовредительства наказан. И теперь должен приступить к работе. А срок... подобное лечится подобным. Целью наказания не может быть увечье. Это невыгодно.
   Гархем, тоже смеясь, кивнул головой.
   - Потом в гараж?
   - Да, разумеется, верните ему его подсобника и пусть делает малый трейлер.
   - Есть, полковник.
   Сегодня все контейнеры, тележки и машины двигались по своим слож­ным, пересекающимся и перекрещивающимся траекториям и маршрутам без задержек и столкновений. Поигрывая дубинками, прохаживались надзирате­ли, озабоченно бегали рабы. Ни малейших признаков вчерашнего бедлама и бардака.
  
   ...Пить, пить, пить... воды, всё равно, ничего не надо, только воды... в завале была фляга, когда она кончилась, камни прохладные, отпотевавшие, он лизал эти камни... здесь металл, давит на лицо, но губами не дотянуться... Густая, чёрная вода Алзона... они кипятили её, отстаивали, пропускали через фильтры из портянок, и всё равно на зубах что-то хрустело, и они собирали дождевую воду, а зимой топили снег... нет, в Алзоне не было снега, он сразу таял, становясь грязными лужа­ми... Вергер... подвалы Вергера... потайные колодцы, спускаешься на тросе и в метре от воды уходишь в боковой туннель... рабы-строители Вергера все были убиты, как жертва Огню и для сохранения тайны... вода... горит грудь... огонь теперь внутри, пить... Вергер, Алзон, Валса... вода, он плывёт в Валсе, вода несёт его и он пьёт, пьёт, пь­ёт... Вода... Мать-Вода, пронеси меня... Гроза в Алзоне... они сидели в плащ-палатках, выставив под дождь лица, и пили, пили, пили... вода с неба, чистая, ничем не пахнущая, без песка и грязи... вода... пить...
   Он уже не шевелился, не стонал, сил хватало только на дыхание, которое становилось всё тише и реже. Он уже не пытался вдохнуть всей грудью, просто потому, что уже не было на это сил.
   ...Мать-Вода, унеси меня... Мать-Вода... Мать-Вода...
  
   Рабочий день заканчивался. Сигнал ещё не давали, но покупатели уже ушли, в залах моют полы и раскладывают товары на завтра, заводятся в гараж на отдых трейлеры, готовятся к смене надзиратели и охрана.
   Гархем посмотрел на часы и удовлетворённо кивнул. Если сейчас на­чать, то получится доля в долю. Ну что ж, все рабы - воры и обманщи­ки, и чтобы их воровство и обман не приносили убытков, надо создать им для этого необходимые условия.
   - Старший.
   - Да, господин управляющий.
   - Возьми кого покрепче из мужчин, оба идите в верхнюю надзира­тельскую и ждите там.
   Старший потупился, скрывая мгновенно заблестевшие глаза.
   - Ступай.
   - Да, господин управляющий.
   Старший сорвался с места. Асил, где Асил?
   - Асила давай! - проорал он на бегу.
   Из-за разворачивающегося трейлера вывернулся и побежал рядом Асил.
   - Чего? - выдохнул он.
   - В верхнюю надзирательскую, - таким же выдохом ответил Старший.
   - Владычица земная, - пробормотал Асил, - неужто...
   - Заткнись, сглазишь.
   "Матери набольшие, неужто нам позволят самим его вниз снести, вла­дычицы-заступницы, силы земные и небесные вам подвластны, Судьба-сест­ра, тебя молю, сделай так, чтоб надзирателям недосуг было, чтоб нас до­пустили", - молился на бегу Старший. Рядом бежал, так же беззвучно шеве­ля губами, Асил.
   Верхняя надзирательская была заперта. Они остановились у дверей, переводя дыхание, переглянулись. Теперь только ждать и не рассердить сволочей надзирательских ненароком.
   Подошёл, что-то жуя, надзиратель, открыл дверь.
   - Заходите. Сюда к стене. На колени оба и с места не сходить. И не разговаривать. Сам вздую обоих. По полной огребёте.
   Они беспрекословно выполняли все приказы. Их послушание, видно, успокоило надзирателя. Он прислушался к верещавшему снаружи звонку и ушёл, бросив им.
   - Ждать, обалдуи волосатые!
   Как только он вышел, Асил, не вставая с колен, переместился к двери и встал так, чтобы внезапно вошедший споткнулся об него. А Стар­ший метнулся к длинному чёрному ящику у противоположной стены, при­жался щекой к холодному металлу.
   - Рыжий, слышишь меня, Рыжий, поскребись.
   Изнутри невнятный слабый хрип. Понял, не понял, надо спешить.
   - Рыжий, глаза закрой, зажмурься накрепко и ни в какую не откры­вай.
   Шумно засопел Асил, и Старший одним броском вернулся на прежнее место. Так же мгновенно последовал за ним Асил.
   Вошли два надзирателя, подозрительно посмотрели на стоявших у стены на коленях рабов с опущенными головами и, удовлетворённые их по­корно испуганным видом, подошли к ящику. Один из них брезгливо помор­щился.
   - Фу, вонища какая. Сгнил он там уже, что ли?
   - Сейчас посмотрим.
   Заскрипели и залязгали запоры. Откинута верхняя крышка, и волна удушливого отвратительного запаха заполняет комнату.
   - Фу, чёрт, знал бы, противогаз взял.
   - Пружины отожми! Да, вот здесь.
   - Смотри-ка, живой.
   - Сам он не встанет, вытряхивай.
   С трудом, приподняв и наклонив тяжёлый ящик, они вытряхнули на пол исхудавшее, как высохшее за эти трое суток тело, покрытое засохшей кровью и нечистотами.
   - Фуу, забирайте, своё дерьмо.
   Рванув молнию, Асил распахнул и сбросил с плеч до пояса комбинезон. Одним движением сорвав и скрутив свою рубашку в плоский жгут, он встал и шагнул вперёд, раздвинув надзирателей. Быстро наклонив­шись, Асил завязал лежавшему глаза, поднял и взвалил костистое, бессильно обвисающее тело к себе на плечо и, не дожидаясь никаких приказов, вышел из надзирательской. Надзиратели несколько ошарашено провожали взглядами его могучую фигуру, покрытую по груди, рукам и даже спине светлым пухом. И Старший счёл необходимым переключить надзирателей на себя.
   - Спасибо, господин надзиратель.
   - Сгинь, - отмахнулись от него.
   Донельзя обрадованный таким прика­зом, Старший бросился за Асилом. Но в холле его перехватил Гархем.
   - Старший, на построение.
   - Да, господин управляющий, - вынужденно повернул к выходу Старший.
   Пробегая вдоль строя, он бросил на бегу.
   - Жив Рыжий, внизу уже.
   Выбежал и бросился на свое место Асил. Они столкнулись так, что Старший едва не упал. Удерживая его от падения, Асил шепнул.
   - Бабы моют.
   Вот все на местах, и Старший побежал сдавать рапорт.
   Пересчёт, обыск. Рабы нетерпеливо топтались в ожидании и убегали с небывалой даже для вечернего построения скоростью.
   Старший всегда уходил последним, и сегодня он был готов сам обыскивать, лишь бы побыстрее. Ну, все? Все? Все! Старший рванул к двери и опять его остановили. Распоряжения на завтра. Мастака со скла­да на ремонт контейнеров, ему трёх подсобников, пять женщин мыть домик охраны, в продуктовом зале перетасовать бригады... и...
   - Рыжему через три дня выход в гараж.
   Старший оторопело, боясь поверить услышанному, уставился на Гар­хема. Рыжему дают на лёжку три дня? И тут же получил пощёчину.
   - Ты стал плохо слышать?
   - Да, господин управляющий, нет, господин управляющий, Мастака на ремонт...
   Старший быстро отбарабанил полученные распоряжения и, увидев начальственный кивок, кинулся внутрь. В три шага пересёк холл, скатился по лестнице, проскочил мимо надзирательской и вбежал в необычно пустой коридор. За столом все? Но в столовой пусто, и тут же сообразив, Стар­ший, чертыхаясь и молясь одновременно, ворвался в мужскую спальню.
   Умывалка и вход в душевую плотно забиты людьми. Был забыт даже неукоснительно соблюдаемый запрет на вход днём женщин к мужчинам. Ру­гаясь, отпихивая, пиная, раздавая тычки и подзатыльники, Старший прод­рался в душевую, оттолкнул кого-то из женщин в мокрой прилипшей к телу рубашке, упал на колени перед распростёртым на полу телом и схватил в обе ладони бледное, перевязанное по глазам полосой тёмной ткани лицо.
   - Рыжий, братейка, жив?!
   - Пить, - шевельнулись шёпотом бледные губы.
   - Пить, - Старший оглянулся в поисках кружки, - пить просит.
   На плечо Старшего легла ладонь Ворона.
   - Не мешай, Старший, нельзя ему сейчас много пить.
   - А ну, - Мать выпрямилась, поправляя рассыпавшиеся из узла волосы, - а ну все лишние вон отседова. Старший, чего зеваешь? На ужин идите.
   - Потом, - отмахнулся Старший.
   И тут же получил по затылку от Матери.
   - Ты порядок должон блюсти, об этом помни. Маманя, давай за стол всех гони. Ишь набились, парню и дышать нечем. Ворон, теперь что?
   Совместными усилиями матерей удалось навести хоть какой-то порядок. Рыжего вымыли ещё раз, растёрли ему грудь и спину, разогрели в горячей воде ступни и кисти, тщательно вытерли и уложили на койку По­лоши.
   - Он без сознания, - сказал Ворон, - начнёт метаться, упадёт. Быва­ет такое, как судороги, когда тело отходит.
   - Ну так на мою и положите, - сказал Полоша, - а я на его лягу.
   Рядом Ворон посадил Аюшку с кружкой воды, дал ей обернутую тряпочкой ложку.
   - Пить ему сейчас нельзя, будешь ему губы смачивать и вот так язык и рот обтирать. Поняла? - Аюшка кивнула. - И не уходи никуда, потом поешь.
   - Оставим мы тебе, - сказала Мать. - Пошли, Ворон, тебе тоже поесть надоть.
   Спальня опустела. Аюшка сидела на краю койки, со страхом рассмат­ривая неузнаваемое из-за худобы и чёрной повязки на глазах лицо Рыже­го. Ой, мамочка моя родная, это ж какие ужасти на свете бывают, чтоб за три дня и так ухайдакать.
   Свет и воздух так внезапно обрушились на него, что Гаор сразу поте­рял сознание. И пришёл в себя, уже лёжа на койке. Но сначала не мог понять, где он и что с ним. Всё было по-другому. Опять на груди и жи­воте тяжесть, но она тёплая и мягкая, опять темнота, но почему-то уже не страшная. Тяжесть на глазах... тоже мягкая... рядом чьё-то дыхание. Рот горит, но уже не так... Проверяя себя, он шевельнул губами, и влаж­ная ткань коснулась его губ, провела по ним, он приоткрыл рот, и ему так же влажной тканью обтёрли язык и нёбо. Это госпиталь? Ему так делали после операции, когда нельзя было ещё пить, а рот сох после анестезии. Госпиталь? Ранение в голову? Поэтому повязка на глазах? Глаза, что у него с глазами?! Он попытался поднять руку.
   - Ты лежи, Рыжий, лежи, - тоненький девичий голосок.
   Медсестра, санитарка? Но в госпитале его не звали Рыжим, он... он Гаор Юрд, сержант... Нет, он Рыжий, раб, но рабов не лечат, а сержан­ты... чёрт, почему всё путается?
   - Пить.
   - Нельзя тебе пить, вот губы велено обтирать.
   Какие-то далёкие сливающиеся в невнятный шум голоса. Он попытался повернуться, но непослушное тело забилось в судорогах.
   - Ой, ой мамоньки, бьётся он! - истошный девчоночий визг.
   И его удерживают, не сжимая, руки, тёплые человеческие руки, а не холодный металл. Люди... Кто они? Где он?
   - Лежи, лежи спокойно, всё в порядке.
   Голос мужской, знакомый, он знает его, это... это...
   - Ворон?...
   - Да, да, я, слава Огню, узнавать стал.
   И снова голоса, смех, от них сразу кружится голова. Он пытается приподняться, но его удерживают, ещё чья-то ладонь на его голове, шер­шавая с бугорками мозолей, это ... это она, та, его первая... в веще­вой... он пытается поднять руку, перехватить эту ладонь, удержать, но она сразу исчезает, а на его плече мягко удерживая, укладывая обратно, уже другая, широкая, мужская... и голос...
   - Лежи, лежи, не дёргайся.
   - Старший? - с трудом выталкивает он через шершавое непослушное горло.
   И женский голос, который он узнаёт сразу, голос Матери.
   - А ну хватит, чего столпились. Очунелся, Рыжий?
   - Да, Мать, - снова с усилием выталкивает он, не слыша своего го­лоса.
   - Чего?
   - Сказал чего?
   - Губами, мотри, шевелит.
   - Чего тебе, Рыжий?
   - Попить дать?
   - Да, - кричит он, слыша тихий хриплый стон, - пить, дайте пить.
   - Ворон, как?
   - Сейчас, давай сюда, вот так.
   Край кружки касается его губ и сразу исчезает, он еле успевает схватить маленький глоток.
   - И ещё... и ещё...
   Каждый раз кружка задерживается чуть дольше, и каждый глоток чуть-чуть больше предыдущего. Чья-то ладонь поддерживает ему затылок. Он понимает, что это для того, чтобы он сразу не набрасывался на воду, после долгой жажды нельзя много пить, сердце посадишь, он знает это, но рвётся, тянется к воде... И снова беспорядочное содрогание мышц на­чинает крутить и выгибать его тело.
   - Ничего, - говорят над ним, - это не страшно, сейчас пройдёт. По­няла, как поить его?
   Приступ кончается так же внезапно, как и начался. Он обессилено откидывается на подушку, тяжело переводит дыхание.
   - Ты смотри, а?
   - Рыжий, ты...
   - Всё, - жёсткий голос Ворона, - дайте ему отдохнуть. Иди, поешь, я с ним сам посижу.
   Он лежит и слушает ровный шум вечерней спальни, ощущая рядом теп­ло чьего-то тела. Только сейчас он понимает, как было холодно в "ящике". А сейчас тепло, мелкое частое покалывание в руках и ногах, ну да они же у него онемели, там он не мог шевелиться, значит что, всё кончилось? Но почему ему завязали глаза? Их ему выбили? Но тогда бы болело, а боли нет, глаза не болят.
   - Что...?
   - Что, Рыжий? - спрашивает голос Ворона.
   - С глазами... что?
   Получилось уже лучше: он сам услышал себя, и его поняли.
   - Ты был в "ящике", в темноте. Чтобы не ослеп на свету, и завязали глаза. Потерпи.
   Да, он помнит, извлечённым из долгих завалов тоже надевали повяз­ку на глаза. Понятно.
   - Сколько... был?
   - Трое суток.
   - Крепкий ты, парень, Рыжий, - вмешивается весёлый голос Старше­го, - тут после суток откачать не могли, а ты смотри какой.
   Его губ касается металл.
   - Попей ещё.
   Он приникает к воде и сжимает зубами край кружки, чтобы её не смогли забрать.
   - Ты смотри, что придумал, - смеётся Ворон, - ну сам пей, только глотки маленькие делай, вот так, молодец, а теперь набери в рот и по­держи просто, не глотай, правильно, глотай, и ещё раз. Вот так. Легче?
   - Да, - получается совсем хорошо, слова уже не раздирают горло. - Спасибо.
   - На здоровье, - смеётся Ворон.
   Странно, он раньше не слышал его смеха, ни разу.
   - Здорово ты, Ворон, придумал, мотри, как ладно получилось.
   - Ворон, а ты чо, раньше про такое знал?
   - Про "ящик"? Нет, конечно, но я из Кроймарна, там частые землет­рясения, и что делать с попавшими в завал, знают все.
   - Чо там?
   - Как это? Земля трясётся?
   - Да, - голос Ворона становится жёстко-отстранённым, ему явно не хочется об этом говорить. - Рыжий, ты что последнее помнишь?
   - Последнее? - ну он уже совсем свободно говорит, отошло горло. - До "ящика"?
   - Да.
   Он переводит дыхание, облизывает шершавые губы, и ему опять дают попить.
   - Кису помню, как... убивали её... помню, как... - и вдруг уже не криком, а рычанием, - где он?
   - Нет его, - отвечает Ворон, - уволили его.
   - Где?! - рычит он, срываясь с места.
   Он сам не понял, какая сила швырнула его вперёд в припадке су­масшедшей нерассуждающей ярости, куда и зачем он рвался, расшвыривая вцепившихся в него людей. Если бы не Асил... Потом уже ему рассказыва­ли, как полетели от него в разные стороны предметы и люди, что если бы койки не были намертво приделаны к стоякам, то он бы и их обрушил, что насажал синяков подвернувшимся под руку, Ворону так чуть нос набок не свернул.
   - Он ближе всех был, ему и приварил...
   - А страшон стал...
   - И не человек быдто...
   - Зубы наружу, как скажи, опять грызть будешь...
   - Ну, чисто волкодлак...
   Гаор только виновато ёжился, слушая эти рассказы и уже зная, что волкодлак - это волк-оборотень.
   А тогда, скрученный Асилом и насильно уложенный на койку, он прохрипел что-то невнятное и потерял сознание.
   И пришёл в себя уже ночью, в наполненной храпом и сопением ночной тишине. Хотелось пить. Ни на что не рассчитывая и не совсем понимая, где он, попросил.
   - Пить...
   - Держи, - ответил тоненький как детский голосок.
   Ему дали попить из металлической кружки, и он, решив почему-то, что опять в госпитале, заснул. И оказался именно там... на фронте.
   Отбой многих застал врасплох, настолько возвращение Рыжего выбило всех из обычного распорядка, а ещё ж надо было убрать после его буйства. Ну надо же, ну чисто...волкодлак.
   - Ты как парня назвал?
   - Да ладноть тебе, Старший, ну вырвалось спроста.
   - А ты его не позорь, ту сволочь мы сами упустили...
   - Ладноть, мужики, спать давайте.
   - Ворон, ты как?
   - Ничего, бывало хуже.
   - Ты того, не держи на Рыжего...
   - Пошёл ты..., а то я не вижу, что не в себе он.
   Не только другие его, Ворон сам себя не узнавал. Всегда он дер­жался в стороне от остальных рабов, старался - он усмехнулся - сберечь себя, соблюдал дистанцию, ровно настолько, чтобы не вызвать неприязни, но не смешиваясь, надо же... Так дальше пойдёт, он о себе всё расска­жет. А всё из-за Рыжего. За что такого парня в рабы? Сегодня, помогая женщи­нам обмывать его, увидел его клеймо. Пятилучевая звезда. Никогда не видел такого. Не убийца, не вор, не - Ворон снова усмехнулся, преодолевая боль в разбитых губах, - растратчик, что ещё бывает? Ах да, три луча - авария с жертвами, а это... Как-то Рыжий обмолвился, что семья отказа­лась от него. Неужели семья продала? Но это невозможно, мы живем в пя­том нынешнем веке, а не втором до новой эры, когда в Большой Голод дуггуры вовсю продавали детей и бедных родственников, кстати, именно тогда это и запретили, право продажи в рабство оставили только главам рода и только для бастардов, а потом ввели и ещё ограничение. Положение рода, не самого главы, а именно рода должно быть угрожающим, и только тогда... Неужели... но что сейчас, в пятом веке, может такое случиться с родом, чтобы отец про­дал сына? Сын - слишком большая ценность, даже бастард, иногда бастард даже ценнее наследника. Особенно если бастард старше, ведь тогда толь­ко на него может рассчитывать семья. Почему и стараются, чтобы у каж­дого сына был брат-бастард хотя бы годом старше. И вот... Кем надо быть, чтобы такое сделать?
   -...огонь! - крикнул вдруг хриплый голос, в котором не сразу приз­нали Рыжего, - беглым огонь! Отсекай пехоту! - и ругань.
   Многие недоумённо поднимали головы. Разговаривали во сне часто, но это было тихое неразборчивое бормотание, никому не мешавшее. А вот так, в полный голос...
   - Сволочи, огонь, я ж не могу ... куда пацанов гонишь, назад, на­за-ад, ... сволочь, гадина, повылазило тебе, там мины... накласть мне на приказы ваши, не поведу на смерть... огонь, ты миномет мне заткни, дальше моё...
   Аюшка, сидевшая на краю койки Рыжего - её оставили на ночь дежурить при Рыжем, а назавтра она дневальной отоспится - испуганно вскочила и даже отошла за стояк: такой страшной, такой злой была эта ругань.
   Старший встал и подошел к нему. Рыжий лежал, вздрагивая, порываясь куда-то бежать, бледное лицо кривилось и дёргалось в страшных гри­масах. Иногда он замолкал и тогда только тяжело, как на бегу, дышал. И опять.
   - ...нет капитана, слушай мою команду! За мно-ой!... пошёл, пошёл вперёд... везде убьют... пошё-ёл!... Куд-да ты, чтоб тебя... брось, они холодные все... что? Что ты мне сделаешь, сволочь?! Здесь фронт, понял, фронт, ты... Врёшь, не дам пацанов гробить... огонь, танки, огонь! Мать вашу...! Огонь!... Вьюн, слева пулемет, Малыша засыпало, наза-ад, мать их... что ж они делают...?! Пошёл...
   Рыжий замолчал, тяжело, надсадно дыша, и тут Старший с ужасом услышал, как открывается дверь надзирательской. Проснулись сволочи. И сейчас если Рыжему за нарушение порядка влепят, он же сейчас не то что "по-мягкому" оплеухи не выдержит, только-только очунелся малость. Старший быстро встал на колени, чтобы из коридора его не заметили, и попытался успокоить Рыжего, хоть бы рот ему закрыть.
   - Рыжий, - быстро шептал он, - очнись, Рыжий, ну тихо, Рыжий.
   Резким движением головы Рыжий отбросил его руку. Мать-владычица, никак опять у него?! Старший навалился на него, стараясь своим весом удержать на койке.
   - Закрой дверь! - раздражённо рявкнули в надзирательской, - у меня дома каждую ночь такой концерт, да ещё тут...
   - Что, не полегчало брату?
   - Как же, - надзиратель выругался, - ты знаешь, сколько лекарства стоят?
   Дверь закрылась, и Старший перевёл дыхание. Пронесло, мать-влады­чица, пронесло. Но когда он, решив, что Рыжий уже успокоился, отпустил его и встал, всё началось заново. Поток ругани, команд, яростных кри­ков...
   - Во-оздух!... пошёл вниз, воздух!... Мать вашу, вниз...! Все, амбец нам... Врёшь, не возьмёшь, нет... я ж тебя, гада... нет, не дам раненых добивать, нет, гады... огонь!... делай его... вперёд!... по­шёл!... только не плен, ребята, только не плен, нет... не могу... нет... уносим майора, нет, его нельзя бросать, нет... нет... не-ет!!... не слышу я ни хрена, контузило, сам командуй... нет... по­шёл... куда ж он их... уходите, прикрою!... что, взяли?! ...я ж вас, га­дов, сделаю... нате, жрите, давитесь, не пущу... хрена тебе в этом... я ж тебя твоим же дерьмом накормлю... накласть мне на трибунал, мы смертники, нам всё по хрену... наза-ад, танки... мать вашу, танки...
   Старший, уже не пытаясь закрыть ему рот, только ловил мечущиеся, молотящие воздух руки, удерживая бьющееся на койке тело.
   Снова открылась дверь надзирательской, тяжёлые шаги.
   - Вниз, - шёпотом рявкнул Старший.
   Аюшка, испуганно пискнув, присела на корточки и нырнула под соседнюю койку.
   Надзиратель остановился у решётки. Рыжий как раз замолчал и толь­ко часто со всхлипами дышал. Старший присел, молясь кому только можно, чтобы надзиратель убрался. Давно и бесповоротно разбуженная спальня напряжённо молчала. Такая же, уже совсем не сонная тишина стояла и в женской спальне.
   - Старший, - позвал надзиратель.
   Старший шёпотом выругался и пошёл к решётке. Может, и обойдётся. Раз света не зажгли и решётку не отодвинули, значит, не зайдёт. Ну, мать-владычица земная, пронеси и сохрани.
   - Да, господин надзиратель.
   - Держи, - надзиратель протянул ему сквозь решётку маленькую белую коробочку.
   Старший растерянно взял её.
   - Дашь ему, чтоб спал, - надзиратель движением подбородка указал в глубь спальни. - Сначала две, если не поможет, ещё две, - и, глядя в сто­рону, нехотя добавил, - я, бывает, за ночь по десятку съедаю.
   Надзиратель повернулся и ушёл, оставив Старшего у решётки. Хлоп­нула дверь надзирательской. В тишине слышалось только тяжёлое дыхание Рыжего.
   Старший осторожно повертел коробочку. В общем-то, он знал буквы и мог разбирать надписи на коробках и контейнерах, но здесь что-то не получалось. Он открыл её. Внутри лежало четыре маленьких розовых круг­ляша. Бабам всем таблетки дают, чтоб не рожали, а эти значит, чтобы спал. Пока Рыжий тихо лежит, а если опять начнёт кричать? И осталь­ным-то в сам-деле спать тоже надо. Рыжий не виноват, конечно, но...
   - Что это?
   Старший вздрогнул и удивленно посмотрел на незаметно подошедшего к нему Ворона.
   - Вот, надзиратель дал, чтоб Рыжего напоить.
   - Я слышал, - кивнул Ворон, забирая у него коробочку. - Пошли в уборную, почитаем.
   Ну да - сразу сообразил Старший - от решётки их из надзирательской и подслушать могут, а если здесь они какую пакость найдут, то лучше, чтоб об этом не знали.
   По дороге в уборную они вытащили из-под койки Аюшку.
   - Напои его, пока он тихо лежит, - распорядился Ворон.
   - Ага, - вздохнула Аюшка, послушно прижимая кружку к губам Рыже­го, - попей Рыженький, ты попей, охолонь, а то сердце зайдётся.
   Он пил, явно не просыпаясь.
   В уборной Ворон тщательно изучил все надписи на коробочке. Хмык­нул.
   - По десятку за ночь, - передразнил он надзирателя, - то-то он ког­да с утра, то как мешком пришибленный.
   - А чо, - насторожился Старший, - вредные они? Он сказал, чтоб спать.
   Ворон вздохнул.
   - Да нет, это снотворное. Но... После голодовки Рыжий, боюсь, силь­ные они для него. Как бы он совсем не заснул.
   - Навовсе? - испугался Старший. - Ну нет, давай их вон в унитаз спустим, а ему скажем, что дали.
   - А он сейчас опять кричать начнёт, - возразил Ворон. - Нет, давай так. Полтаблетки ему дадим, а остальные ты у себя в тумбочке держи. Раз надзиратель дал, то, - Ворон усмехнулся, - и придраться не к чему. Или ещё лучше Матухе отдай утром.
   И как накликал. В уборную решительно вошла Матуха.
   - Чем это вы его поить вздумали? Спятил ты, Старший? Что тебе всякая сволочь скажет, ты уж вроде Тукмана сполнить готов?
   Ворон повторил свои объяснения и спросил.
   - А у тебя травы никакой для этого нет?
   - Сон-травы? - Матуха покачала головой, - ох ты, а ведь и нет, ни­коли нужды в этом не было. Может, и впрямь... Говоришь, с половинки ничего не будет ему? Ну...
   В уборную всунулась Аюшка.
   - Ой, он молча бьётся, его Полоша с Волохом держат.
   Старший выругался и бросился в спальню. Матуха и Ворон за ним.
   Молча, это, конечно, не было. Рыжий продолжал ругаться и командо­вать, но то ли ослаб, то ли ещё что, и крика такого не было. Полоша и Волох сосредоточенно удерживали его, стараясь не дать ему упасть с койки или удариться о стояки. Ворон сокрушённо покачал головой.
   - Придётся дать, а то и ему тяжело, и остальным не до сна. Давай будить, а то захлебнётся.
   - Рыжий, - Матуха осторожно похлопала его по щеке, - очнись, Рыжий.
   Он вздохнул и застонал.
   - Рыжий, - повторила Матуха.
   - А? - наконец выдохнул он. - Кто? Где я?
   - Всё там же, - серьёзно, даже сердито сказал Ворон. - Проснулся?
   - Ворон?
   - Да, держи.
   - Что это? - он растерянно ощупывал положенную ему на ладонь таб­летку.
   - Снотворное, - Ворон всё-таки решил дать ему целую таблетку, но одну. - Воюешь слишком громко. Глотай и запей.
   Подчиняясь командам, он засунул в рот таблетку, запил из поданной кружки и тяжело не опустился, а рухнул на подушку.
   Они постояли над ним. Частое неровное дыхание постепенно смени­лось более спокойным и ровным. Он вздохнул и вытянулся, обмякая.
   - Заснул, - кивнул Ворон и строго посмотрел на Аюшку, - а ты посиди с ним. Если станет совсем редко дышать, разбудишь меня.
   - Ага, - кивнула та.
   - Всё, - Матуха зевнула, пришлёпнув рот ладонью, - всем спать.
   И в спальнях, наконец, наступила тишина.
   Впервые в жизни команда "подъём" не разбудила Гаора. Он не услышал ни крика надзирателя, ни утренней суматохи и суеты. Он спал без снов, ничего не ощущая и не помня, только полное спокойствие.
   Утром многие первым делом бросились к нему посмотреть: жив ли, но вошла Матуха и погнала всех.
   - Нечего тут, только парень успокоился. Старший, сколько ему на поправку дали?
   - Три дня, - озабоченно ответил Старший, - успеем?
   - Успеем, - ответил за Матуху Ворон. - Первая ночь самая тяжёлая, дальше легче будет.
   После вчерашнего Ворону верили, и утро пошло по заведённому по­рядку. Хотя многие стояли в строю отчаянно зевая, со слипающимися гла­зами, но рта о том, что, дескать, Рыжий никому спать не дал, никто не открыл. Понятно же, чего там.
   Когда все ушли и наступила тишина, Маманя с Матухой решили разбу­дить Рыжего и напоить чем-то сытным. Как выводить человека из голодовки, они сами и без Ворона знали: голодом наказывали часто, у иных хозяев на хлебе и воде неделями держали, да ещё работать велели. А здесь-то... Парень крепкий, вчера, конечно, плох был, а разлёживаться ему особо давать и нечего: три дня всего. Надо успеть его на ноги поставить и расходить.
   - Рыжий, - Матуха, как и ночью, похлопала его по щеке. - Проснись, Рыжий.
   Глухо, как из-за стены, Гаор услышал, что его зовут.
   - Аа? - откликнулся он протяжным вздохом. - Чего?
   Два женских голоса засмеялись над ним.
   - Просыпайся, Рыжий, поешь малость.
   - Давай-ка, подсажу тебя.
   Мышцы слабо отзывались на его усилия, но беспорядочных судорог уже не было. Он сел, ему сунули в руку приятно тёплую кружку, помогли донести её до рта.
   - Пей.
   Он послушно глотнул. Густая непонятного вкуса, но ему сейчас не этого, горячая, но не обжигающая жидкость заполнила рот и горячим, согревающим грудь, комком прокатилась по пищеводу. Он пил, переводя ды­хание после каждого глотка. Жаль, глотков оказалось маловато.
   - Спасибо, - выдохнул он, протягивая в пустоту кружку, - ещё.
   - Нельзя тебе сейчас много, - ответил ему женский голос, - потом ещё попьёшь.
   - Матуха? - уточнил он.
   - Ну да, кто ж ещё. А сейчас ложись и спи.
   - Да, - он откинул одеяло и попытался встать.
   - А, ну давай, конечно, - его подхватили под мышки.
   - Я сам, - попытался он запротестовать.
   - Сам-сам, ты всё сам, - засмеялась Матуха.
   Несмотря на его протесты, ему не то что помогли, а чуть ли не до­вели до уборной и там одного не оставили. Обратно он шёл уже уверен­ней, или это ему только так казалось.
   Он хотел ещё попросить Матуху снять повязку и спросить, чего так тихо, куда все подевались, но заснул, едва успев лечь. Матуха сама ук­рыла его, подоткнув одеяло.
   - Всё, Аюшка, спать иди.
   - А ежли он опять биться начнёт? - спросила Аюшка, мужественно бо­рясь с зевотой.
   - Не начнёт, - улыбнулась Матуха, - он теперь спать будет.
   - Я пригляжу, - важно сказал Махотка, упросивший, чтоб его при Ры­жем сегодня дневальным оставили.
   - А куда ж ты денешься? - засмеялась Маманя. - Давай только и остальную работу сполняй, а то я Старшего ждать не буду, сама накосты­ляю. Пол-то не метён, не мыт, давай, берись за работу.
   - Возле его койки не пыли, - озабоченно сказала Матуха, - смачивай чаще.
   - Знаю, - шмыгнул носом Махотка.
   Ничего этого Гаор не слышал. Он спал. Время от времени его буди­ли, давали ему что-то пить, потом пожевать, вроде это была каша-раз­мазня, он ел и пил подносимое ко рту и снова засыпал. Потом до него смутно доносился шум множества голосов, вроде его даже трогали, и он невнятно заплетающимся языком отругивался, чтобы ему дали спать. Од­нажды с ним уже было такое, когда после многодневного утомительного бессмысленного боя наступила тишина, и они повалились на землю кто где стоял и заснули, и санитары трясли их и пинали, пытаясь разбудить и так отделить раненых и убитых. Ещё дважды его сводили в уборную, и в последний раз он уже почти шёл сам и даже пытался ладонью считать сто­яки. Но и это сквозь сон.
   И проснулся опять от шума, в котором не сразу, но узнал шум ве­черней спальни, и попытался приподняться на локтях, почему-то он лежал уже на животе, хотя не мог вспомнить, когда и зачем повернулся.
   - Чего тебе? - спросил над ним озабоченный голос Ворона.
   - Уже что, вечер? - спросил Гаор, с трудом ворочая языком.
   - Правильно вечер. Ну, как ты?
   - Нормально, - он медленно, уж очень плохо его слушалось тело, по­вернулся и попытался сесть.
   Ему помогли.
   - Очунелся? - спросил голос Старшего.
   - Да, а как же...?
   - Три дня тебе на поправку дали, - весело сказал Старший. - А потом в гараж выйдешь.
   Вокруг радостно заржали.
   - Так что, Рыжий, лежи не хочу!
   Гаор попробовал улыбнуться.
   - Належался вроде. Голова только тяжёлая. И глаза...
   - Голова тяжёлая от таблетки, - сказал Ворон. - Не помнишь, как те­бя снотворным поили?
   - Помню, - не очень уверенно ответил Гаор. - А... зачем?
   - Воевал громко, - усмехнулся Ворон.
   - Понятно, - вздохнул Гаор.
   Неужели кого-то отметелили за него? Хреново. И откуда снотворное взялось? Но думать об этом и тем более спрашивать было тяжело. Он по­чему-то от этого короткого разговора устал. И попросил .
   - Глаза развяжите.
   - Ворон, как?
   - Может, и впрямь, а?
   - Очунелся вроде...
   - Попробуем, - озабоченно сказал Ворон. - Давай так. Ложись на жи­вот, лицо с двух сторон руками заслони.
   Несколько рук помогли Гаору выполнить указания Ворона и сняли повязку.
   - Открой глаза, что видишь?
   Зыбкий расплывающийся свет, нет что это? Серое, непонятное... А, понял!
   - Подушку вижу.
   - А теперь опусти ладони, подними голову. Ну?
   Глаза слезились, болели, но он видел... Видел!
   - Вижу! - вырвалось у него.
   Ворон засмеялся.
   - Ну и ладноть, - сказал Старший.
   Гаор попытался повернуться к ним, чтобы увидеть их, а не стену, но Ворон остановил его.
   - Не спеши. Теперь закрой глаза и ляг на спину, и полежи так, чтобы свет сквозь веки шёл. Потом посмотришь и снова закроешь. И на лампы не смотри. Постепенно привыкай.
   - Ага, - согласился Гаор.
   Тогда из того завала его достали ночью, и он помнит, как резал глаза свет слабого притемнённого фонарика. Так что всё правильно. Но откуда Ворон всё это знает? И почему все его слушают?
   Гаор сделал всё, как ему сказали, и успел увидеть столпившихся вокруг, когда вдруг глаза сами по себе закрылись, и он опять рухнул в сон.
   - Крепкий парень, - Ворон поправил ему одеяло и встал. - Всё, Стар­ший, дальше он сам справится.
   Старший порывисто обнял его.
   - Спасибо, кабы не ты...
   - Ладно тебе, - Ворон усмехнулся, - нашёл, чем считаться, - и пошёл к своей койке, став опять прежним, молчаливым и отстранённым.
   Оставив Рыжего спать - седни он уж похоже буянить не будет - все разбрелись по койкам. В прошлую ночь многие не выспались и сегодня улеглись на боковую, не дожидаясь отбоя.
   Посреди ночи Гаор проснулся, сразу, как от толчка, и несколько мгновений полежал, соображая, где он, что с ним и что его разбудило. Так, всё правильно, и теперь ему надо добраться до уборной и обратно, не упав и никого не потревожив. Сложно, но возможно. Ну... шаг за шагом, не спеша, за стояки сильно не цепляться, а то тряхну койку и разбужу, ну, сержант, вдох-выдох и вперёд...
   Сумрак в спальне позволял видеть и не резал глаз. Пошатываясь, стараясь не хвататься за стояки, Гаор добрался до уборной. Здесь свет был ярче, но всё же терпимо, боли нет, крови в моче нет, значит, почки целы, не отбили, и не застудил, уже хорошо, а теперь так же назад. Чёрт, как не его тело, завтра же надо начать разрабатывать, два дня у него на восстановление, а там работать, а интересно, почему говорят то так, то этак, то работать, то работать, это не просто так... серьёзная эта штука "ящик" и впрямь больше суток выдержать тяжело. Кто только до такой пакости додумался, поговорить бы с этим умником, чтоб думал, прежде чем изобретать.
   Добравшись до своей койки, почему-то она теперь нижняя, похоже, его с Полошей местами поменяли, интересно, зачем, но хорошо, что поме­няли, на верхнюю ему сейчас не залезть, Гаор посидел, переводя дыхание и рассматривая ночной сумрак спальни, потом лёг и натянул на себя оде­яло.
   Старший, следивший за ним со своей койки, успокоено опустил го­лову на подушку. Всё - и очунелся, и оклемался, ну силён парень, ну крепок, нашенского рода, мы живучие, нам иначе нельзя. С этим и заснул.
   Проснулся Гаор вместе со всеми, но ему сказали.
   - Лежи, не путайся под ногами.
   И он согласился с этим. Быстро ходить он ещё не может, а поесть он и потом поест, не забудут про него. Так что он переждал суматоху и суету, а когда в коридоре затопали надзиратели, лёг под одеяло и зак­рыл глаза. А то ещё... глазеешь, так пошёл в строй! Знает он эти шту­ки. Но пронесло. Если даже и заглянули в спальню, то его не тронули, и когда всё затихло и хлопнула дверь надзирательской, он откинул одеяло и сел.
   Сегодняшний поход в уборную прошёл куда легче, его только раз по­вело в сторону, но он успел ухватиться за стояк и переждать головокру­жение, и даже смог зайти в умывалку и умыться. Глаза, если не смотреть на лампы, совсем не болели и почти не слезились. Он успел вернуться и сесть, когда в спальню вошла Матуха. Гаор улыбнулся ей.
   - Я в порядке.
   - Вижу, - засмеялась она. - Сейчас тебе поесть дадим, а на обед уже со всеми сядешь.
   - Я и сейчас дойду, - попробовал он возразить.
   - Ты сейчас в коридоре свалишься, - насмешливо сказала Матуха, - тащи тебя потом да укладывай, Асил-то работать ушёл.
   Гаор покорно вздохнул. Что с матерями не спорят, он уже хорошо усвоил.
   - То-то, - с ласковой насмешкой сказала Матуха, - а сейчас к свету встань, я глаза тебе посмотрю.
   Он послушно встал и вышел в центральный проход, встал почти под лампой, и Матуха, взяв его обеими руками за голову, осмотрела его гла­за. И хотя свет ещё их резал, Гаор терпел, стараясь не моргать и не жмуриться.
   - Хорошо, - сказала Матуха, - ну-ка, - она пальцем осторожно пооче­рёдно оттянула ему нижние веки, - везучий ты, Рыжий, глазную кровь тебе не выпустили. Иди ложись.
   - А есть когда? - уточнил Гаор, возвращаясь на койку.
   Ноги дрожали, и сердце часто билось о рёбра.
   - Сейчас, - сказала Матуха и ушла.
   Он лёг поверх одеяла, вернее, у него вдруг кончились силы, и мгновенно уснул. И дневалившему сегодня Булану, пришлось вытаскивать из-под него одеяло, чтобы укрыть.
   - Спит? - заглянула в спальню Маманя, - ну и пусть себе спит, по­ест, когда сам проснётся. Шумнёшь тогда.
   Булан кивнул, берясь за тряпку и воду. Что ж это за штука такая "ящик", если такого мужика как Рыжий так ухайдакала за три дня? Ему приходилось видеть насмерть и забитых, и запоротых, и у таких сволочей работал, что как их только Мать-Земля терпела, а такого в жизни не ви­дел. А ещё старшие говорят, что Рыжий крепок и быстро очунелся, а он вона - ходить не может...
   Спал Гаор недолго. Опять без снов, спокойно, и проснулся от го­лосов и смеха, и ещё не открыв глаз, сообразил, что это Булан с дне­вальной девчонкой колобродит. Он улыбнулся и позвал.
   - Булан, ты?
   Но откликнулась девчонка.
   - Ой, проснулся никак, щас я Мамане шумну!
   Гаор открыл глаза и сел. Булан, стоя к нему спиной, оправлял шта­ны. И Гаор уже открыл рот, чтобы поддеть Булана, ему чего-то стало очень весело, но в спальню вошла Зимушка с плошкой каши и кружкой чая, так что знакомство Булана с армейским фольклором пришлось отложить.
   - Давай, Рыжий, - весело сказала Зимушка, - лопай.
   Густую, но не крутую, масляно блестящую кашу и показавшийся нео­быкновенно сладким горячий чай Гаор заглотал с удивившей его самого быстротой. И руки, понимаешь, заработали, и проскочило, не застряв.
   - Вот и молодец, - обрадовалась Зимушка, - когда мужик лопает быст­ро, здоров значит. Крепок ты, Рыжий, только в раж не входи больше.
   Засмеялась, забрала у него миску с кружкой и ушла.
   Гаор несколько озадаченно посмотрел ей вслед, перевёл взгляд на стоявшего в проходе Булана.
   - Это она про что?
   - А чо? - удивился Булан, - ты, Рыжий, совсем ничего не помнишь? Как ты ту сволоту зубами грыз, и вчера только сказали о нём, так ты не в себе стал и кидаться начал, чуть все койки не посворотил, а кто под руку подвернулся, так и побил. Зайче под глаз приварил, Ворону, ещё там... Не помнишь?
   Сказал и тут же пожалел об этом. Потому что у Рыжего вдруг задёр­галась, стягиваясь к носу, верхняя губа, оскалом выставились зубы, а глаза стали прям жёлтыми... Мать-заступница, никак опять у него?! Испу­ганный Булан отступил на шаг, быстро прикидывая, под какую койку ны­рять, но... но обошлось. Рыжий поднял руку и сам себе пальцами с явным усилием разгладил, выпрямил губу, резким выдохом перевёл дыхание и стал уже совсем человеком.
   Успокоившись, Гаор сел, опираясь спиной на подушку и стену.
   - Ничего, - твёрдо сказал он, - мы ещё с ним встретимся на узкой до­рожке. А нет, так у Огня. Там он от меня не уйдёт. А чего не додавил я его? Кто помешал?
   - Тебе Гархем по затылку пистолем врезал, - обрадованный, что Ры­жий всё-таки человек, ответил Булан, - и в "ящик" на трое суток велел.
   - С ним тоже встречусь, - пообещал самому себе Гаор.
   - Мотри, - поёжился даже Булан, - он с пистолем ходит.
   - Ничего, пуля быстра, а увернуться можно, - усмехнулся Гаор.
   - Это как? - с интересом спросил Булан.
   - Если первым выстрелить.
   Булан подошёл и сел на соседнюю койку, Разговор получался уж очень интересным.
   - Рыжий, а ты воевал?
   - Ну да, - даже удивился Гаор.
   Все ж знают об этом, он Плешаку ещё в самый первый день расска­зал, а что Плешак узнал утром, то к вечеру уже все знают.
   - А вот ты ночью всё кричал: танки, танки, это чего?
   Гаор вздохнул. Слишком много надо тут объяснять, а он чего-то уже уставать начал. Но... нет, надо через не могу, нельзя ему разлёжи­ваться, не хочет он в "печку", пока та сволочь по земле ходит. Он ещё раз вздохнул и стал рассказывать, чтобы было попонятнее. Булан слушал, открыв рот, совсем как Тукман, и задавал с точки зрения Гаора немысли­мо глупые вопросы, но он терпеливо отвечал. Что "Воздух!" кричат, ког­да вражеские самолёты прилетают, и тогда надо прятаться в укрытие, прыгать в окоп, кювет, да любую яму, а нет - так просто ложись, где стоял, и молись, чтоб не накрыло, с самолётом пехоте не справиться. Что есть такая штука "вилка" - это когда стреляют по тебе сначала спереди, потом сзади, или справа и слева, а значит следующий уже точно в тебя. Что за танками идёт вражеская пехота и надо пропустить танки и, от­сечь пехоту огнём, ну выстрелами, что такое мины и...
   Хлопнула дверь в коридор, и послышался шум сбегающих по лестнице людей.
   - Во! Надо же! - удивился Булан, - обед уже. А ты интересно врёшь, Рыжий, заслушаешься.
   - Это правда, - хмуро ответил Гаор.
   И про себя добавил: не вся только. Что всей правды не воевавшим не расскажешь, он давно понял. Вроде ему говорили, чтоб на обед шёл со всеми. Гаор сел, откинул одеяло и стал искать свои штаны и рубашку. Штаны висели, где им и положено, в изножье, а вот ру­башка была не его. А метка... метка его. Новую ему, что ли, дали? Ну да, ту он тогда порвал, это он помнит.
   Он надел штаны, передохнул и надел рубашку, пуговицы были на месте, и он стал её застегивать. Пальцы дрожали от напряжения, и пуго­вицы плохо пролезали в петли.
   - О, Рыжий! - окликали его пробегавшие мимо него в уборную и умы­валку. - Никак с нами идёшь?!
   - Да, - ответил Гаор и встал, подержался немного за стояк и по возможности твёрдо, стараясь не шататься, пошёл со всеми в столовую.
   Супу ему, правда, налили другого, как тогда, после того избиения, и каша была пожиже, а кисель общий, и хлеба как всем дали, и молотил он, не отставая от других.
   - Давай в спальню, - озабоченно сказал ему Старший после обеда, - увидят ещё на построении и работать погонят.
   Гаор понимающе кивнул и попытался поскорее укрыться в спальне. Эта попытка закончилась тем, что он успел добраться до койки и упасть на неё до появления в коридоре надзирателей и тут же потерял сознание. Потом ему сказали, что один из надзирателей всё-таки заглянул в спаль­ню, но ты, Рыжий, совсем задохликом смотрелся, он и отстал.
   Пришёл он в себя сравнительно быстро и сразу попытался встать. Удалось с первой попытки. Ну, давай, сержант, тебе на поправку всего полтора дня осталось. Он наметил себе маршрут и пошёл от стояка к сто­яку, чтобы всегда было за что ухватиться. Пройдёт из конца в конец всю спальню, вернётся на койку, передохнёт и повторит. Давай, парень, ше­вели ногами, береги категорию.
   - Рыжий, ты чего? - изумлённо уставился на него, войдя в спальню, Булан.
   Он по обязанности дневального помогал мыть кастрюли из-под супа и каши, а потому получил добавку из остатков и сейчас ещё дожёвывал.
   - Расхаживаюсь, - кратко ответил Гаор.
   На лбу у него выступил пот, ноги подкашивались, но он упрямо про­должал идти, отрабатывая заданный самому себе урок.
   - Ну, ты и того! - покачал головой Булан.
   Гаор наконец дошёл до своей койки, тяжело сел, но всё-таки не упал и перевёл дыхание.
   - Жить захочешь, так будешь даже этого, - ответил он не столько Була­ну, как на свои мысли.
   Булан кивнул и сказал.
   - Я ща по второй мыть буду, а то натоптали в обед. Ты полежи пока.
   - Хорошо, - ответил Гаор, вытягиваясь на койке. - Это меня с Поло­шей койками поменяли?
   - Ну да, - Булан принёс из умывалки ведро с водой, тряпку и принялся за работу, продолжая болтать. - Ты бился так, вот побоялись, что ты с верхней навернёшься. Рыжий, а на фронте в сам-деле так страшно, или это ты для интересу загибаешь?
   Гаор коротко рассмеялся.
   - Это я ещё не всю правду говорю, там страшнее.
   - Рыжий, - Булан, сидя на корточках - он мыл в центральном проходе и оказался недалеко от Гаора - поднял голову, и их глаза встретились. - Ежли это и впрямь так, ну не по-людски, так на хрена это?
   - Что это? - не понял Гаор.
   - Ну, война. Тебя послушать, так одно убивство, а люди же жить должны. Зачем такое, Рыжий?
   Гаор и сам, ещё на фронте, иногда задумывался об этом, но что от­ветить, ни тогда самому себе, ни теперь ждущему его слов Булану, не знал. За него это сделал другой. И самое страшное, что надзиратель. Когда тот вошёл в коридор и подошёл к спальне, они не заметили.
   - Ах ты, задница волосатая, философствовать вздумал?!
   Булан так и застыл на месте. Гаор опёрся обеими ладонями о койку, словно если он встанет, что-то изменится. Но надзиратель ограничился тем, что подозвал Булана к себе, вывел в коридор, тут же велел спустить штаны и влепил парню пять за идиотские вопросы и пять за не вымытый вовремя пол. Но все "по мягкому" и тут же ушёл, словно не за­метив Гаора. Булан вернулся и продолжил уборку. Гаор лежал, прикусив губу, и злясь на самого себя. И как он не подумал, что дверь в надзи­рательскую может быть открыта и сволочи подслушивают, совсем дураком стал и по сторонам не смотрит.
   Домыв до двери, Булан осторожно выглянул и уже успокоено обер­нулся к Гаору.
   - Закрылись.
   - Ори погромче, - мрачно ответил Гаор.
   - Правильно тебе влепили, - вышла в коридор из столовой Маманя, - сам залетел и Рыжего чуть не подставил. Вот чуня ты чуня и есть. А ко­ридор за тебя кто мыть будет, и что ж ты по центральному грязь развёз, а между койками оставил?!
   Подкрепив свои наставления подзатыльником, Маманя прошла в женскую спальню, и они услышали, как она распекает дневалившую там девчонку. Булан шмыгнул носом и пошёл в умывалку сменить воду в ведре. Гаор подумал, что надо бы встать и немного ещё походить и размяться, прогреть мышцы, но у него почему-то как сами собой закрылись глаза. И проснулся он только к ужину.
   В спальню вваливались с обычным шумом и смехом, быстро переодева­лись, умывались, бежали в столовую, - обычная толкотня и суета. Гаор встал и не спеша, стараясь держаться всё же поближе к стоякам, пошёл со всеми в столовую.
   - За завтра расходишься? - спросил его кто-то.
   - Расхожусь, - твёрдо ответил Гаор.
   Чувствовал он себя намного лучше, тело уже подчинялось, хоть и было слабым, но это всё ничего. Его опять вытащили, отняли у смерти. Не по обязанности, а по дружбе, и свалиться - это подвести их. Как Старший уговорил надзирателей, как выбил ему эти три дня на лёжку и поправку, он, разумеется, не спросил и спрашивать не собирался, но Старший сделал это! Так и он сделает.
   И после ужина, преодолевая слабость, не лёг, а встал в узком про­ходе между койками, уцепился за стояки и стал, упрямо прикусив губу, растягивать, разогревать мышцы.
   - Ты, паря того, не порвись, - посоветовал ему Волох.
   - Ни... хре-... на... - на выдохах ответил Гаор.
   Ему ответили дружным одобрительным гоготом.
   - Энто, паря, по-нашенски.
   И Гаор улыбнулся с невольной гордостью.
   И хотя чувствовал он себя ну почти хорошо, но идти в душ не риск­нул, завтра вымоется. Да, и с Полошей надо уладить, он же на его месте лежит. Или их навовсе помненяли? Тогда надо и из тумбочек всё перело­жить. Гаор сел на койку и стал ждать. И когда Полоша пришел из умывалки, Гаор посмотрел, как тот убирает сигареты и зажигалку в нижнюю тумбоч­ку, и предложил.
   - Поменяемся?
   Полоша посмотрел на него.
   - Завтра, - и зевнул, - поспи внизу пока, а завтра и переволочёшь сам, пока я работаю. Лады?
   - Лады, - ответил Гаор.
   Слово это он уже хорошо знал. Он лёг на койку поверх одеяла, за­кинул руки за голову. Мягко, сладкой усталостью ныли мышцы. Тогда, после того завала, надо было сразу уходить, и его с метку* не меньше несли на себе, потом он пошёл сам, только его мешок и оружие несли другие, а потом ... потом их накрыли с воздуха, и, отлежавшись в старых воронках, они пошли дальше, и уже он кого-то тащил на себе. Как же прав Седой: здесь тот же фронт. И выживают здесь как на фронте, да, береги себя сам, но один ты не можешь ни хрена. Только на победу не надейся, победы и дембеля в рабстве не будет. Хотя... дембеля точно, а победы... кто выжил, тот и победил? Допустим, ну ты выжил, а дальше что? Ещё день тебе на поправку, и... в гараж? Наверное. И всё по но­вой. А зачем? И ответил сам себе: чтобы выжить. А зачем? Жить, чтобы жить? Жить рабом? Чтобы "печка" не завтра, а когда-нибудь потом? Стоит ради этого? А ради чего тебя вытаскивают уже второй раз? Ради чего По­лоша уступил тебе койку, Старший выбил три дня на поправку, Плешак тогда работал за тебя, один волочил двойную нагрузку, Маманя готовит тебе отдельно, девчонка ночью не спала, а сидела возле тебя, поила с ложечки, ты ночью шумел, как сказал Ворон: "воевал слишком громко",- так где-то достали тебе снотворного, и кто-то принял на себя надзира­тельскую злобу за шум, кого-то же отметелили вместо тебя за шум в спальне, может, того же Старшего, слова тебе никто не сказал, - всё это им всем зачем? Чтобы ты выжил. Тебя хотели убить те, враги, да, это же фронт, значит, там враги, ты не можешь никого из них убить, но ты мо­жешь выжить им назло. Ради этого? А больше не из-за чего.
   Гаор лежал, полузакрыв глаза, будто дремал, и напряжённо думал, спорил сам с собой. Видимо, и впрямь заснул, потому что когда открыл глаза, в спальне было уже темно. Он встал, бесшумно разобрал койку, разделся и пошёл в уборную. Шёл не ступая, а скользя босыми ногами по полу, стараясь даже случайно не задеть стояков и тем разбудить спящих.
   Утром Гаор встал и пошёл в столовую со всеми, а на время построения просто ушёл в умывалку. Когда надзиратели убрались к себе и закрыли дверь, он вернулся в спальню и первым делом занялся койками. Скатал свою постель, скатал и снял с верхней койки постель Полоши и переложил её вниз, переложил наверх свою. Развернул, перетряхнул и застелил кой­ку Полоши, аккуратно заправил. Теперь развернул, перетряхнул и засте­лил свою, заправил. И удовлетворённо перевёл дыхание. Всё сделал и ло­житься отдыхать не пришлось.
   - Ну, ты даёшь, - покачал головой, глядя на его довольное, мокрое от выступившего пота лицо, дневаливший сегодня Голубь, - мотри, живучий какой. Может, и мне поможешь?
   - А чего ж нет? - ответил Гаор, несколькими вздохами переводя ды­хание.
   - А то ты, бугай неложеный, один с веником не справишься?! - вошла в мужскую спальню Маманя, - ишь захребетник нашёлся, чужими руками ра­ботать вздумал. А ну живо берись, а я проверю приду. Рыжий, картошку чистить умеешь?
   Гаор даже засмеялся от одного предположения, что здесь у него мо­гут быть проблемы.
   - А раз так, - улыбнулась Маманя, - то на кухню иди.
   Голубь пробурчал что-то невнятное и тут же схлопотал от Мамани по затылку со словами:
   - А коль тебе работы мало, я живо найду, ишь губы надул, князь болотный.
   На кухне - это оказалось небольшое по сравнению со столовой прост­ранство за плитой, где стояли рабочие столы и шкафы для про­дуктов - Гаор критически оглядел вручённый ему нож, попробовал лезвие пальцем.
   - Маманя, а брусок точильный есть?
   - А вона, - показала одна из женщин на угловой высокий шкаф­чик-колонку.
   Найдя нужный брусок, Гаор заново отточил нож, переставил по-свое­му вёдра с картошкой, чистой водой и для очисток, табуретку и сел за работу. Поглядев на его ловкие уверенные движения, как скользит из-под ножа ровной не обрывающейся стружкой кожура и очищенная, уже ни пе­ресматривать, ни вырезать ничего не надо, картофелина отлетает и плюха­ется в предназначенное для неё ведро, Маманя кивнула.
   - И впрямь и могёшь, и умеешь. А этому где выучился? Тоже ска­жешь, на фронте?
   - Нет, - улыбнулся Гаор, - ещё в училище. Мы с первого класса на кухню наряжались.
   - А койку так делать? У всех как ни попадя, а у тебя наособицу.
   - Там же, - засмеялся Гаор. И стал рассказывать об училищных поряд­ках, нарядах в очередь и вне очереди, о работах в корпусах и в саду, как чуть ли не зубными щётками чистили к генеральскому смотру плац, как отмывали койки и снизу, и со всех сторон, как чистили уборные и тоже везде и всюду.
   Самым приятным в этих воспоминаниях было то, что эти порядки и правила были одинаковы и на солдатском, и на офицерском отделениях. Редкий случай для армии. Говорили, что раньше, при Старом Генерале, солдатское отделение мыло, убирало и чистило и офицерские спальни, ду­шевые и уборные, но новый начальник заявил, что курсантам денщики по Уставу не положены. Старых порядков Гаор уже не застал, как раз он поступил в училище, и новый начальник пришёл. Им не все были довольны, как-то Гаор даже услышал, как генерала обзывали непонятным, но явно ругательным словом: "либерал". Он попробовал так ругнуться дома на увольнительной и сразу заработал от Сержанта по губам и строгое пре­дупреждение, чтоб забыл и не вспоминал. Смысл этого слова он узнал уже на дембеле, проверив его по редакционному словарю и побеседовав с Туа­лом, и теперь, рассказывая охавшим женщинам об училище, думал, что если это либерализм, то, что же творилось раньше, и как ему повезло служить уже под новым генералом.
   - Так ты с семи лет и работаешь?
   - Нет, это учёба была и служба, - и, воспользовавшись моментом, спросил: - А почему так, то работаешь, то работаешь?
   - Ну, ты и тёмный, Рыжий, - засмеялись женщины, - столько знаешь, а в этом не петришь.
   И стали объяснять.
   - Работаешь это вон сейчас, картошку чистишь, сам же и лопать её будешь.
   - Давайте, девки, ещё ведро ему мойте, вона у него уж на донышке.
   - Это когда на себя...
   - Иль по дружбе...
   - Или на семью свою...
   - А на хозяина работаем...
   - Тут уж что велено, делаешь...
   Гаор с интересом выслушал объяснение и тут же, ловя момент, спросил о словах, которыми Маманя ругала Голубя. Про неложеного бу­гая ему объяснили с такими подробностями, что он даже покраснел, что вызвало у женщин новый взрыв смеха и шуток, захребетник тоже не вызвал затруднений, слово оказалось простым и отлично переводилось, а вот с болотным князем... нет, болотный - это живущий на болоте, понятно, а князь... у всех начались какие-то дела, что-то стало убегать и подго­рать, и всем сразу стало не до него, а Маманя даже смутилась. Гаор сделал мысленно зарубку и попросил забрать очищенную картошку и дать ему новое ведро. Что было тут же сделано, а его похвалили за спорую ра­боту, и как чисто у него получается. Разговор вернулся к училищу и ар­мии, и будто ничего и не было.
   - Ну, всё, - сказала Маманя, - ишь спорый ты какой. Попей вот и иди.
   Гаор выпил кружку горячего сладкого чая с большим куском хлеба и предложил подточить, если нужно, ещё ножи. Женщины засмеялись.
   - Так ты бабскую работу любишь?
   - Это нож точить - бабская работа? - удивился Гаор.
   - А ведь и то, бабы.
   - А чо, Мастак до выходного занят.
   - А у парня во как ладно получается.
   - Давай, паря, раз силы есть.
   - А чо, на себя ведь, не на хозяина.
   - Давай, Рыжий, работай.
   Гаор всё-таки устал, но, упрямо прикусив губу, закончил ножи, убрал брусок на место, и ушёл сам, уже ни о чём не спрашивая. В спальне он сразу залез на свою койку - получилось это намного легче, чем боялся - лёг и не так заснул, как задремал.
   Так что же такое князь, если это слово запретно для незнающего? У кого спросить? Ладно, он сколько дней уже папку не открывал? Гаору вдруг стало страшно, что "ящик" выбил из него память о папке. Он закрыл гла­за и представил себе папку, медленно развязал тесемки, открыл. И об­легчённо перевёл дыхание. Лист со статьей о Седом сразу всплыл в памяти чётко и в полном объёме. Нет, всё цело, слава Огню. Или нет, надо Мать-Воду благодарить? Она его пронесла мимо смерти, сохранила ему жизнь и память. Но и Огонь обидеть нельзя. Не может он, слишком часто он обращался к нему, и Огонь, Огонь-Справедливый, Огонь-Всесильный не подводил его. Нет. "Мать-Вода, Великий Огонь, будьте со мной, не бросайте меня". Гаор перебрал листы, просмотрел их, вписал в словарик но­вые слова, вычеркнул усвоенные настолько, что объяснений и перевода не надо. И... достал новый лист. Разделил его по вертикали тонкой линией и вписал. Слева: Мать-Вода, Мать-Земля, Мать-Луна - матери набольшие, а справа: Огонь, поставил многоточие вместо всех титулов, Солнце-Огонь Небесный, Меч Ясный и Кровь Горячая. Вот так. Отложим пока. С этим спешить нельзя. Слишком мало он тут знает.
   - Рыжий, спишь? - позвал его Голубь.
   Гаор убрал листы в папку, завязал тесёмки и ответил.
   - Нет, так лежу, а что?
   - А чо ты бабам врал на кухне? Я здесь слышал, как смеялись.
   - Завидно? - хмыкнул Гаор, но ответил миролюбиво. - Про училище рассказывал.
   - Это где ты мальцом работал, что ли ча?
   "А ведь верно", - удивлённо подумал Гаор. Училище, армия, даже фронт - он, конечно, старался выжить, его учили, но это была работа не на себя, а на... да неважно, он и впрямь работал, а не работал. И что же, два года дембеля - всё, что у него было, когда он работал? Нет, это надо обдумать.
   - Да, - ответил он выжидающе глядевшему на него Голубю. - Полу­чается, что так.
   - А ты чо, в галчата попал? Ты ж вона, рыжий.
   - Галчата? - удивлённо переспросил Гаор, - а это как?
   - Ну, Рыжий, - Голубь даже руками развёл, - неужто и это забыл? Ну, тады...
   - Дурак ты, Голубь, - всунулась в дверь дневалившая сегодня Чалу­ша, - да какой из него галчонок, повылазило тебе? Ты на глаза его посмотри.
   Окончательно заинтригованный таким оборотом, Гаор почти как преж­де спрыгнул к ним с койки.
   - Да расскажите вы толком!
   - Ну и тёмный же ты, - покачала головой Чалуша, рассыпая из неб­режно закрученного узла тёмные с отдельными светлыми, но не седыми прядками, волосы. - И на галчонка никак не тянешь. Хотя... грят, им па­мять отбивают. Ты-то, посёлок свой помнишь?
   Гаор насторожился и покачал головой.
   - Нет. Меня в пять лет у матери забрали. Я ни названия, ни чего ещё не знаю. Но... это был посёлок полукровок, это я помню.
   - А кто забирал? - спросила Чалуша. - Много вас увезли?
   - Меня одного, - настороженно ответил Гаор, чувствуя, что опять подбирается к чему-то, что... все знают, и никто не говорит, и, боясь неосторожным вопросом или неправильным ответом спугнуть Чалушу. Потому что Голубь хмуро отвернулся и рассказывать явно не хочет. - Военные приехали на машине.
   - Военные? - удивилась Чалуша. - Тады и в сам-деле не то. И сразу работать заставили?
   - Нет, - по-прежнему настороженно ответил Гаор. - Я два года жил в доме, меня... готовили в училище. А в семь туда.
   - В домашние тебя готовили, - хмуро сказал Голубь, - чего уж там. А может, и на подстилку.
   Гаор резко развернулся к нему, но ударить не успел: на его правом кулаке повисла Чалуша.
   - Да ты чо, Рыжий, ошалел?! А ты, думай, как вякать, пошто парня срамотишь, над ним и так голозадые намудровали, что по ночам кричит, - зачастила Чалуша. - Где ты такое видал, чтоб таким галчонок был? На­шенский он, а что память ему отбили, так то не страшно. Найдёт он род свой. Только вернулся, а ты...
   Хлопнула дверь надзирательской, и послышался топот на лестнице.
   - Обед никак, - ахнула Чалуша, - а ну миритесь по-быстрому, и чтоб ни-ни.
   Она решительно подтолкнула их друг к другу так, что они сопри­коснулись грудь о грудь, и выбежала в коридор.
   - Ладноть, - нехотя сказал Голубь, - и впрямь ведь, не мы себе вы­бираем.
   - Да, - вполне искренно ответил Гаор, - не мы.
   В спальню шумно вваливались пришедшие на обед. И разговор о "гал­чатах" пришлось отложить на неопределённый срок. Но Гаор, разговари­вая, смеясь, хлебая необыкновенно вкусный густой картофельный суп - в жизни такого не ел - напряжённо думал об услышанном. И главное: его считают "вернувшимся", своим, над которым голозадые "мудровали". А "галчата", которым отбивают память... Он в "галчата" не годится, пото­му что рыжий и не те глаза, кажется... кажется, он догадывается, но спешить ни с догадками, ни с вопросами нельзя. Но ведь он говорил, в самый первый день сказал, что его продал отец, почему же Чалуша сказа­ла, что он ещё найдёт свой род? Род-то по отцу считается, и по отцу он Юрденал. Что-то здесь не так.
   Обеденное построение Гаор опять переждал в умывалке, и когда все ушли, а Голубь взялся мыть пол в спальне - на дворе, оказывается, шёл дождь, и потому нанесли много грязи - стал помогать ему. Вернее, нашёл второе ведро и тряпку, закатал до колен штанины и пошёл мыть коридор, пока там не засохло.
   - Ловко ты, - выглянул в коридор Голубь, - и чо, там же выучился?
   - Мг, - ответил Гаор, выкручивая тряпку.
   Дверь надзирательской была полуоткрыта, и хотя вроде за ней никто не стоял, он показал глазами на неё Голубю. Тот понял, кивнул и ушёл мыть спальню дальше. Выглянула так же мывшая в женской спальне пол Ча­луша. Гаор предупредил и её. Она кивнула и быстро пробежала мимо него в столовую, мимоходом хлопнув его по плечу.
   -Рыжий, Голубь, где вы тама? - вышла в коридор Маманя, - идите, с котлами помогите. Потом домоете.
   Они оба, тут же, бросив всё, как есть, побежали в столовую. Мыть кастрюли, а значит, получить добавку - право и привилегия дневальных. В училище и в армии, тоже так же было, кто помогает на кухне, тот се­годня уж точно сыт.
   После дополнительного обеда очень хотелось лечь и поспать, но Га­ор заставил себя закончить работу. Напросился, так давай, а на полдо­роге дело не бросают. Налил, так пей до дна. Да и... ему завтра уже на работу выходить, скорее всего, в гараж, а там не отлежаться и не отси­деться за чужой спиной, в гараже он один. Даже если Махотку с ним пош­лют, на Махотку он свою работу не скинет. Так что и расходиться, и раз­работаться ему надо сегодня, чтобы завтра быть в форме. И потому за­кончив с полом, пошёл в душ. Мылся долго, с удивлением на ощупь обна­ружив, что похудел за эти дни, будто после полной изнурительной смены в Чёрном Ущелье, когда продуктов им дали на неделю, а они уже там уз­нали, что подвоза не будет и раньше чем через две недели их не сменят. Правда, часть роты быстро погибла, и они поделили их пайки, но всё рав­но... а это он уже третий день лопает от пуза, каким же его из "ящика" вынули? И неужели три дня голодовки могут так ухайдакать? Хотя, ведь без воды... Обезвоживание - всплыло памятное по училищному курсу выжи­вания слово. Он и сейчас мылся так, будто воду через кожу впитывал, всем телом пил.
   После ужина Старший ему напомнил, что Махотку поспрошать надоть, а заодно и проверить, чему того Ворон научил. Пришлось ему на пару с Вороном устроить Махотке настоящий экзамен. Махотка сопел, потел, но всё ответил. Слушатели и болельщики шумно радовались и били ученика и учителей по спинам и плечам. Гаора, правда, еле-еле, так, для види­мости, всё ж таки только-только оклемался. Старший решил.
   - И дальше вместях тады давайте. Чтоб Махотка по-всякому работать мог.
   Гаор испытующе поглядел на Ворона. Хватит ли у того духу отка­заться? Но Ворон, к его удивлению, отказываться не стал. Сразу и до­говорились, что грамоте, а главное машинам учит Рыжий, а Ворон счёту. Махотку отпустили, и он удрал в коридор к девчонкам, а Гаор пошёл го­товить себе всё на завтра.
   - Мне куда завтра? - уточнил он у Старшего. - В гараж?
   - Велено в гараж, - кивнул Старший. - Махотка с тобой пойдёт. Ска­зано, малый трейлер делать. Знаешь что это?
   Гаор кивнул. Малого трейлера он в гараже не видел, но за время его лежания в "ящике" и поправки, многое могло и измениться.
   Сигареты его так и лежали в тумбочке, и он рискнул пойти покурить. Ничего, голова не кружилась, ноги его держали крепко, разговор, прав­да, на заинтересовавшую его тему "галчат" повернуть не уда­лось, но ему спешить некуда, успеет. А пока он только, лёжа уже в тем­ноте на койке, достал лист с заметками об отстойнике и прочем, вписал "галчата" и поставил вопросительный знак.
   Утром он встал со всеми в общий строй. В гараже его ждал малый трейлер - новенький двухосный грузовик-фургон с эмблемой Сторрама на обоих бортах. Машина прямо с завода, и работы с ней оказалось много. Махотка помогал и очень старался, но Махотке не хватало знаний, а ему сил, и сделать всё до обеда он, конечно, не успел. Вырисовывалась перспектива "горячих". Но... обошлось.
   - Завтра закончишь, - отпустил его Гархем, припёршийся как раз пе­ред обедом.
   Глядя вслед резво улепётывающим на обеденное построение рабам, Гархем даже покачал головой. Надо же, какое чутьё у полковника, никогда не думал, что за три дня можно так восстановиться. Интересно, это па­рень такой уникально живучий, или рабы владеют особой методикой выве­дения из комплексно-травматического стресса? Но почему-то раньше они её не применяли.
   И только за обедом Гаор понял смысл сказанного ему Гархемом. Се­годня же выдача! Ну, фишки ему не светят, он всю неделю не работал, но вот можно будет на дворе погулять, это главное.
   Сначала он даже не думал идти на выдачу. Сигарет не будет, а фиш­ки ему получать не за что. Но Старший велел идти.
   - Давай, а то придерутся. Только с Махоткой иди. Он-то работал, а при тебе числится.
   Как всегда два надзирателя и Гархем. И стол для "по мягкому" и "горячих" наготове. Обычно Гаор получал первым, а Махотка, как подсобник, за ним. Но сегодня сначала Махотке дали пять белых фишек, и пять "по мягкому" за какую-то тележку. Что там была за история, Гаор не знал: это событие явно произошло когда он чуть ли не в "ящике" ещё лежал. Махотка послушно лёг, получил предписанное и встал. Стиснув зубы, Гаор шагнул вперёд.
   - Ну, Рыжий, - улыбнулся Гархем. - За неделю полдня работал. И как думаешь, сколько тебе положено?
   Надзиратели засмеялись.
   - Прямо санаторий себе устроил, - сказал один надзиратель.
   "Тебя бы туда", - мысленно ответил Гаор, потупив глаза.
   - А уж убытков из-за тебя было, - сказал другой надзиратель.
   "Это ещё каких?" - по-прежнему безмолвно удивился Гаор, твёрдо решив молчать до последнего. Гархем еле заметно поморщился на последнюю фра­зу надзирателя. Гаор этого не увидел, разглядывая свои босые ноги, но надзиратели сразу перестали улыбаться и подтянулись.
   - Ну, - сказал после показавшегося Гаору угрожающе долгим общего молчания Гархем, - чтобы ты не ушёл совсем пустым, одна белая.
   Гаор шагнул к столу, взял беленькую фишку и шагнул назад.
   - Спасибо, господин управляющий, спасибо, господин надзиратель.
   - Всё, ступайте, - отпустил их Гархем.
   В коридоре Гаор перевёл дыхание.
   - Ну? - спросили его.
   - Обошлось, - улыбнулся он, - даже беленькую дали. Расщедрились.
   - Ну и ладноть, - мягко хлопнул его по плечу Старший. - Все что ли ча? На двор давайте.
   И Гаор вместе со всеми кинулся обуваться. Тепло совсем, можно в одной рубашке и штанах, но босиком он по бетону не может, да и остальные, вроде, тоже, да все обутые. Для турника у него сил ещё нет, но он же ещё солнце застанет, теперь совсем поздно темнеет.
  
   Следующая неделя прошла спокойно.
   Он работал в гараже, отрегулировал малый трейлер и съездил в пробную поездку с гаражным механиком, не с тем молодым, а с другим, немолодым и немногословным. За всю поездку Гаор не услышал от него ни одного ругательства или замечания, но и чего-либо другого, кроме ко­манд направления и скорости, тоже. И проверили его вполне комплексно и квалифицированно.
   Неожиданно выяснилась непонятная фраза надзирателя об убытках из-за него. Слушая рассказы, как ловили на дворе ту сволочь, Гаор только головой крутил.
   - Ну, вы даёте, мужики, - вырвалось у него, - вас же всех могли...
   - А ни хрена! - радостно ржали в ответ.
   - Всех в "ящик" засунь, кто работать будет?
   - Нет, кому "по мягкому", а кому и "горячих" ввалили - это да.
   - Да ладноть, Рыжий, вот увернулся он - это жаль.
   - Ничего, - твёрдо сказал Гаор, - клеймо он себе заработает, зна­чит, встретимся.
   - Это как? - заинтересовались сразу.
   - За что?
   Говорили в умывалке, и Гаор, пыхнув дымом, ответил.
   - Я уж думал. Он ведь спецура, они без убийства не могут, нар­вётся на свободного с хорошей кровью и пойдёт за убийство под клеймо. Квадрат с точкой.
   - Это кубик что ль?
   - А чо, ведь и взаправду.
   - И глаз с ладони он не смоет, - закончил Гаор и, докурив сигарету, прикурил тут же новую.
   Он по-прежнему выдерживал определённую самим себе норму, но выкуривал её теперь без остановки и перерыва между сигаретами.
   - А чо? Ежли дать знать...
   - Как, чуня?
   - Сбегаешь в выходной и вернёшься, что ли?
   - Ну не скажи, можно ведь...
   - Чо?
   - А ну заткнулись.
   - Что знает один, он и знает, - сказал Гаор, - знают двое, ещё удержится, знают трое - знают все. Дойдёт.
   - А чо, тоже верно, если шумнуть по-умному...
   - Все равно, он мой, - жёстко закончил разговор Гаор.
   И как-то не обратил внимания на хмурое лицо Ворона. Но тот всегда такой.
   А потом уже в другой вечер в спальне зашла речь опять о том же, как Рыжий сволочь эту впечатал и тот аж не трепыхнулся, и Гаор вдруг, раззадорившись, стал показывать приёмы и боевые захваты, вытащив для демонстрации Махотку. Приложенный под общий смех в пятый раз спиной об пол, Махотка взъярился и попробовал драться с Гаором всерьёз, так что пришлось вмешаться Старшему.
   - Ну, ты, Рыжий, того. Тебя-то самого...
   - Меня и покрепче валяли, пока не выучился, - рассмеялся Гаор, заправляя выбившуюся рубашку в штаны, - я мальцом был, а они бугаи взрослые, им смех, а мне наука.
   - Это кто? В энтом, училище твоём?
   - И там, конечно... - Гаор посмотрел на шмыгающего носом Махотку и рассмеялся, - ну иди сюда, научу.
   - Дверь перекройте, - серьёзно сказал Юрила, - мотри, Рыжий, за эту науку ты уж точно "горячими" не отделаешься. Не боишься по новой в "ящик" попасть?
   - Да, - кивнул Асил, - бою учить запрещено.
   Всё поняв, Гаор твёрдо оглядел столпившихся вокруг мужчин, образовавших плотный непроглядный для чужих глаз круг, и кивнул.
   - Двум смертям не бывать, одной всё равно не миновать. Давай, Ма­хотка, для начала падать научишься. Чтоб упал и встал, будто и не было ничего.
   - Ну, это ещё ладноть, - согласился Старший.
   Урок вышел коротким: раскрылась дверь надзирательской, и Махотка только-только успел усвоить падение от толчка в грудь, чтоб в падении подшибать ударившего.
   Надзиратели даже в коридор не вошли, но все дружно рассыпались по койкам и стали укладываться на ночь.
   Когда Гаор возвращался из уборной, его окликнул Ворон.
   - Ты дурак или сумасшедший? - и, не дождавшись его ответа, накрылся с головой одеялом.
   Гаор пожал плечами и пошёл спать.
   Им и впрямь владела какая-то злая радость, он сам чувствовал, что лезет на рожон, нарывается, но ничего не мог с собой поделать. Его ещё хватало на уставные ответы надзирателям и Гархему, на молчание в ответ на оскорбление или удар дубинкой по спине, ни за что, просто потому, что подвернулся под руку, но и всё. Он яростно учил Махотку физике и автоделу, учил его писать и заставлял читать надписи на канистрах и банках в гараже, быстро объясняя непонятные слова и названия. А вече­ром, окружённый зрителями и болельщиками, показывал Махотке и остальным приёмы рукопашного боя. Даже забросил папку. Толку-то от его воображаемых листов? Напечатанными ему их не увидеть, и никому другому тоже, так что и сил на них тратить не стоит.
   Ворон хмуро наблюдал за ним, но не вмешивался. Как и в бесконеч­ные разговоры о том, как здорово Рыжий врезал той сволочи, хоть чуть-чуть, но рассчитался за Кису.
   И в этот день всё было вроде как всегда. Что Ворон пришёл на обед мрачный, будто ему скажи дважды по двадцать пять "горячих" влепили, хотя какие там "горячие" на умственной работе, и о чём-то тихо говорил с Матерью, явно встревоженной его словами, Гаор внимания не обратил. Тем более, что ему сказали после обеда ехать на малом трейлере с Гархемом, и эта перспектива его не очень радовала. Любой разговор с Гархемом теперь на­чинался и заканчивался оплеухами или пощёчинами, а это уже здорово надоело.
   Поездка прошла благополучно. Он получил только одну оплеуху в на­чале, перед заданием. А потом уже всю дорогу Гархем молчал. Гаор довёз его по указанному адресу, как и было велено, зашёл следом в склад без вывески, взял указанные коробки, перенёс и загрузил их в трейлер, от­вёз обратно, высадил Гархема сразу по въезде за линию охраны, притор­мозил у входа в склады, скинул коробки на тележки бригады Тарпана, от­вёл трейлер в гараж, подготовил его на завтра и сдал механику под за­ливающийся звонок сигнала на ужин. Гархем, конечно, сволочь, но, похо­же, время рассчитывать умеет.
   А после ужина, Гаор только в спальню зашёл, как его позвал Старший.
   - Рыжий, пошли.
   Он сразу сунул обратно в тумбочку сигареты и подошёл к Старшему.
   - Чего такое?
   - Матери зовут, - озабоченно ответил Старший, - пошли.
   Они пришли в кладовку Матуни, где уже собрались матери, Асил, Юрила, Мастак и... Ворон? Матуня задвинула за ними самодельный засов.
   - Ну, - спросила Мать, глядя на Ворона, - зачем звал?
   Ворон кивнул и как-то неуверенно повёл плечом.
   - Даже не знаю, как объяснить, но залететь все могут и всерьёз.
   - Ну, так по порядку рассказывай, - сказала Матуха. - Узнал ты чего?
   - Да, - кивнул Ворон, - лучше начать с этого. Я работаю в бухгалте­рии, и мне там рассказали, как, вернее, за что уволили ту сволочь. Де­ло повернули так, что Рыжий на него не нападал, а он сам побился, что у него был припадок, он упал на пандус, бился о бордюр, а уволили его за то, что он убил Кису. Называется это - умышленное уничтожение чужого имущества. Так что никаких разговоров, как Рыжий ему врезал, и прочего быть не должно. Понятно?
   - Ни хрена непонятно, - сказал Гаор.
   Мужчины согласно кивнули, недоумённо пожала плечами Маманя, кив­нули, соглашаясь с Гаором, Маанька и Мамушка, явно не поняла Ворона и Матуня. Только Мать и Матуха стояли спокойно, но явно ждали продолже­ния объяснений.
   - Я за это в "ящике" отлежал и ещё молчать должен? - стараясь сдерживаться, сказал Гаор.
   - В "ящике" ты отлежал за то, что вошёл в запретную зону. Ты был не в себе, рвал на себе рубаху, что-то кричал, вошёл в зону, и тебя вырубили и отволокли в "ящик".
   - Охренел? - начал злиться Гаор. - Там до зоны ещё бежать и бежать было. Ты вспомни...
   - А что тебя за нападение должны были пристрелить, ты помнишь? - перебил его Ворон.
   - А мне по хрену! - заорал в ответ Гаор.
   - А децима тебе тоже по хрену?! - так же бешено, что уж совсем не походило на него, заорал Ворон.
   - Чего?! - опешил от его крика и услышанного Гаор. - Ты что, Ворон?
   - В сам деле, Ворон, - кивнул Старший, - это чего такое?
   - Он знает, - Ворон смотрел на Гаора, - ты, вояка хренов, по исто­рии что имел?
   - Десять, - нехотя ответил Гаор, уже начиная соображать. - Ворон, ты что, её уже в обед сто лет не применяют.
   - А бастардов в рабство сколько лет не продают? - ехидно спросил Ворон. - Что-то ты для двухсотлетнего неплохо смотришься. Даже первую категорию имеешь.
   - А это ты откуда знаешь?
   - Отвечу, но сначала ты, именно ты, сам про дециму всем скажи, - потребовал Ворон. - Ну, что это такое?
   - Расстрел каждого десятого по жребию, - глухо ответил Гаор. - При­менялась при отступлении части без приказа или... - он остановился, за­дохнувшись от пришедшего понимания.
   - Или, - беспощадно потребовал Ворон, - договаривай.
   - При неповиновении, - упавшим голосом закончил Гаор.
   - В армии децима, а рабам могут и каждого восьмого, и пятого, или вообще каждого, понял, наконец?!
   - Подожди, Ворон, - сказала Мать, - это выходит... - она запнулась, не в силах договорить до конца.
   - Да, - устало кивнул Ворон, - по правилам прямо там же должны были застрелить Рыжего, а нас всех выстроить, вывести каждого десятого и расстрелять. И если будем языками трепать и орать так, что в верхней надзирательской слышно, так и сделают.
   - Ни хрена себе, - потрясённо выдохнул Старший.
   - А чего ж Гархем...? - Асил не договорил, но его поняли.
   Ворон пожал плечами.
   - Не знаю, скорее всего, потерять столько рабов сразу им невыгод­но. Но с охраной очень хорошо поговорили и приказали держаться этой версии. У сволочи был припадок, а Рыжий вошёл в запретную зону.
   - Понятно, - кивнул Асил, - ну ладноть...
   - И ещё, - Ворон перевёл дыхание, - если вдруг начнут спрашивать, то всем надо держаться одного. Как Кису убивали, мы видеть могли. Как Рыжий к ней побежал, тоже. Тут можно правду говорить, а дальше, чтоб не запутаться. Крики слышали, но ничего не видели. Далеко это было. Только и видели, как Рыжего мимо нас в "ящик" проволокли. И всё. И на этом стоять вмёртвую.
   - Сделаем, - кивнула Мать. - Мужики, всё поняли?
   Старший, Юрила, Асил и Мастак кивнули, а Гаор мотнул головой.
   - А у меня ещё вопросы есть. Ну, со мной, ладно, понял. Кису убили, не в себе стал, куда-то бежал, чего-то кричал, очнулся в "ящике", лад­но. Ещё три вопроса, Ворон. Ответишь?
   - Спрашивай, - усмехнулся Ворон.
   - Чего тогда эту сволочь весь день потом ловили и припирали? Раз.
   - Дурак, - улыбнулся Ворон, - этого не было. Обычная неразбериха и плохая работа. За это все и получили. Так, Старший?
   - Так, - кивнул Старший, - я понял, по-другому и не говорим.
   - Ну, - Ворон насмешливо смотрел на Гаора, - ещё вопросы.
   - Откуда ты знаешь про дециму? Ты ж не военный. Или историком был? - позволил и Гаор себе насмешку.
   - Нет, - серьёзно ответил Ворон, - я всегда был бухгалтером, инте­ресовался историей, читал кое-что, но так... для себя. А децима... я дважды через неё прошёл. Уже рабом. Один раз оказался третьим, а отби­рали пятых. А другой раз девятым из десяти. Ну, ещё вопрос.
   Остальные смотрели на Ворона с плохо скрытым ужасом. Но Гаор уп­рямо, отбросив всё ненужное сейчас, продолжал своё.
   - Кто и зачем нас будет спрашивать? И откуда ты всё про меня и это дело знаешь?
   - С арифметикой у тебя напряг, - сожалеюще оглядел его Ворон. - Обещал три вопроса, а задаёшь... Ладно. Я бухгалтер, сижу на документах, и могу оказывать кое-какие услуги, не входящие в мои обязанности. Например, так составить налоговую декларацию, чтобы любимое государство получило со своего свободного гражданина как можно меньше. А в обмен на услугу, я могу кое-что иметь.
   - Например? - жёстко спросил Гаор.
   - Не то, что ты думаешь, информацию. Мне, пока я пишу и считаю, рассказывают. И сначала все охранники, а им как раз сейчас надо сда­вать декларации, говорили, как пехтуру опасно доводить до крайности, и что жидка спецура против пехтуры. Понимаешь, о чём речь? А потом замол­чали, будто им выключатель повернули. И мне стало не по-хорошему инте­ресно. И я попросил об ответных услугах. Кто и за сколько это сделал, ни тебе, ни кому ещё знать незачем, но я посмотрел регистрационный журнал и твою карту. А кое-что я и раньше знал.
   Он говорил, обращаясь только к Гаору, будто никого больше рядом не было, и остальные слушали их разговор, не вмешиваясь, и, кажется, даже дышать перестали.
   - Рабское ведомство проверяет содержание и использование рабов. Обычно раз в год. У каждого владельца живого имущества, то есть рабов, есть карты на всех рабов. Обычно, это выписка из основной регистраци­онной карты, вручается при покупке и является документом на право вла­дения. И есть регистрационный журнал, куда записываются самые крупные и опасные проступки раба и соответственно наказания. Понял?
   - Содержание и использование на усмотрение владельца, - возразил Гаор.
   - Верно, - усмехнулся Ворон, - но есть общие правила. Запрет на бритьё и обязательно открытая шея, чтобы был виден ошейник, например. Хозяин может одевать тебя в шёлк и бархат, но твой ошейник при этом должен быть виден, морда небрита, а волосы не закрывают глаза и шею. И должны быть свои, уже придуманные самим хозяином правила и запреты, и за их нарушения тебя должны наказывать. Должны, понимаешь? Но без чле­новредительства. Потому что умышленно необоснованная порча раба слиш­ком рано приводит к его утилизации, а ведомству это невыгодно, оно име­ет свой процент с каждой продажи. Ему невыгодно, чтобы мы дешевели. Как попустительство, так и необоснованная порча штрафуются, вплоть до кон­фискации нерационально используемого имущества. А использование за­писывается в карту. Здесь, да, простора больше, я бухгалтер, а был и грузчиком, и... много чего было, но посадить тебя за руль, если в тво­ей карте не отмечено, что тебя можно так использовать, нельзя. Ты обу­чишь Махотку, и в его карте сделают соответствующую запись, цена Махотки поднимется, поэтому практическим знаниям учить можно. Но по хозяйскому приказу. Махотку дали тебе в подручные, значит, разрешили учить. Салагу учат на кладовщика. Ещё или понял? А за тобой особый присмотр. Потому что ты на выплате. И хозяин, если тебя убьют или покалечат по его недосмотру, отвечает. Поэтому ты и получил "ящик" вместо пули. И в журнале это так отмечено: за выход в запретную зону.
   - И что? - спросил Юрила, - каждая порка так отмечается?
   - Не каждая, - пожал плечами Ворон, - но что-то наверняка. Если ни­кого ни за что не наказывают, значит, хозяин не следит за рабами и по­пустительствует им. Теперь вот ещё. В этом году проверки ещё не было. Когда она будет, будут нас о чём спрашивать или просто просмотрят до­кументы и пройдутся по спальням, я не знаю и узнать не могу. Это надо напрямую даже не с Гархемом, а со Сторрамом говорить. А я почему-то ещё хочу жить. Но ждать можно и нужно всего. - Ворон оглядел всех чёр­ными блестящими сейчас как зеркало на административном корпусе глаза­ми, - они могут всё. Я такое видел и знаю, что все бомбёжки и танки, и что ты ещё там орал, это так... детские игры на лужайке. А смерть бу­дет не наказанием, а благом, спасением от мук, - и снова в упор на Гао­ра. - Ты, фронтовик, шибко храбрый и хочешь геройствовать, хрен с то­бой, валяй, но один, понял, не тяни за собой остальных. Я, что знал, сказал, а дальше сами решайте.
   Ворон резко повернулся и вышел из кладовки, оставив их одних. Наступило долгое молчание. Они стояли, избегая смотреть друг на друга. Первым не выдержал Старший.
   - Что будем делать, Мать?
   - А ты не знаешь? - ответила вопросом Мать. - Что говорить надоть, нам сказали.
   - Это-то понятно, - прогудел Асил, - это мы сделаем.
   - Приструню девок, - кивнула Мамушка.
   - А ты, Рыжий, - Мать строго посмотрела на Гаора, - тоже язык при­держи.
   - Понял уже, - хмуро сказал Гаор.
   - И кончай Махотку бою учить. Парень глупой ещё, сорвётся по пустяку, а не дай Судьба, протрепется кто...
   - Тогда точно, эта, - кивнул Юрила, - децима.
   - Если не каждого, - кивнул Мастак.
   - Коли все всё поняли, тады пошли, - решила Мать, - отбой скоро.
   - А чо непонятно, потом у Ворона расспросим, - сказал Мастак, - что это за хренотень такая, налоги. Рыжий, ты знашь?
   Гаор только молча кивнул в ответ.
   Ему никто ничего не сказал, но он сам чувствовал себя сейчас ви­новатым, хотя... всё равно, нет, не мог он устоять, когда Кису убива­ли, его сестрёнку, первого его родного человека, да, голову он поте­рял, да, нельзя жить без оглядки, но... но он ещё встретит эту гадину и придавит её, и его уже оттащить не успеют.
   Кто что кому сказал, прошло как-то мимо него. Но о том случае те­перь молчали. Было, прошло, и поминать незачем. Жить надо, а не поми­нать, да помнить. Гаор принял эти правила, как принимал остальные.
  
   День за днём, от вечера до вечера, от выдачи до выдачи. Забот да хлопот и так хватает. Гаор работал в гараже, бегал по всяким поручени­ям: шило в заднице у Гархема явно никуда не делось - учил Махотку, де­лал разминку, а в выходные крутился на турнике. А в голове крутилась дурацкая, слышанная давным-давно в училищном детстве песенка, вернее одна строчка из неё: "...Ты к сердцу только никого не допускай..." И Старший ему объяснял, и, оказывается, ещё когда ему даже спели, а он... допустил. Кису, смешную зеленоглазую девчонку, что дразнила его теперь понятной дразнилкой про рыжего-конопатого, дважды подвернулась под руку, когда его как сила какая-то швыряла на всякие сумасбродства, и стала его сестрёнкой. Да, он всякое видел, терял и приятелей, и друзей, и, случалось, терял по-страшному, так, что Кисиной смерти они пожалуй и позавидовать могли, и потерял Седого, именно так, как гово­рил Старший - на торгах, но... но вот эта смерть как-то слишком удари­ла его. Может и потому, что одно дело мужчина на войне, даже пацан-но­вобранец в своем первом бою, и совсем другое дело - женщина, девчонка. С женщинами у него вообще как-то странно складывалось всегда, хотя внешне всё было как у всех, как положено. И папку он свою забросил, вечером теперь ложился и сразу засыпал. А всё остальное... как у всех, как положено...
   Гаор сидел на койке Ворона и играл с ним в шахматы. Доска та же, а фигуры он вырезал из пайковой пачки от сигарет. В шашки теперь играли многие, но шахматы показались слишком сложными, и потому бо­лельщиков было немного. Ворон оказался неожиданно сильным игроком. И сейчас он не только играл, но и, пока Гаор обдумывал свой ход, расска­зывал Юриле, которого это почему-то очень интересовало, о налоговой системе. Что это такое, какие налоги бывают, и как от них уходить, чтобы не вышло нарушения законов.
   - Если ты такой умный, - не выдержал Гаор, - то почему... - и зап­нулся, увидев вдруг интересную крмбинацию.
   - Такой бедный? - усмехнулся Ворон. - Если ты думаешь атаковать ле­вого ферзя, то получишь мат через три хода.
   - Почему?
   - Потому что этот вариант известен уже лет сто пятьдесят, а ты играешь только головой, а не знаниями.
   - Умыли тебя, Рыжий, - хохотнул Мастак, так же интересовавшийся шахматами.
   - Умыли, - согласился с очевидным Гаор. - Но я о другом. Если ты такой умный и так всё знаешь, то, как здесь оказался?
   - Перекупили, - спокойно ответил Ворон, - мой прежний хозяин задол­жал Сторраму и расплатился мной, хотя очень жалел об этом.
   - А ты жалеешь?
   - Что попал сюда? Нет, - Ворон усмехнулся. - У меня на родине гово­рят, что когда ни помирать, всё равно день терять. Ходи давай, а то до отбоя не успеем.
   - Там тебе было лучше?
   - На пятом хозяине поймёшь, что разница непринципиальна.
   Гаор сделал ход. Ворон удовлетворённо кивнул, переставил свою пешку и улыбнулся.
   - Считай, мат тебе в четыре хода. Что у тебя оригинально, то неп­равильно, а что правильно, то неоригинально.
   - Как-как? - переспросил Мастак, - Это ты чего загнул?
   Гаор огорчённо кивнул и смешал фигуры. Выиграть у Ворона удава­лось нечасто, вернее совсем не удавалось, а в училище он ведь считался сильным игроком. Наверное, просто за пять лет фронта и два года дембеля разучился, перезабыл мно­гое. Он как-то так и сказал Ворону после очередного проигрыша. Тот по­жал плечами.
   - Если тебе так приятнее, считай, что дело в этом, а по правде...
   - Ну?
   - Скорее всего, там был просто общий низкий уровень, вот ты и вы­делялся. Остальные знали теорию ещё хуже тебя.
   - Ты был сильным шахматистом?
   - Да, - просто ответил Ворон и улыбнулся своей обычной, насмехаю­щейся над самим собой улыбкой, - это меня и погубило. Я решил, что жизнь - это шахматы.
   - А что она? - заинтересовался как всегда наблюдавший за их игрой Мастак.
   - Очко с тюремным шулером, - ответил Ворон и насмешливо посмотрел на Гаора. - Ты никогда не играл "на так" или "на интерес"?
   - Нет, - ответно усмехнулся Гаор, - но, что на кону в такой игре, знаю.
   - И как в ней соблюдают правила, тоже знаешь? - Ворон переставил ферзя и встал. - Мне мат в три хода. Молодец.
   Странно, но, забросив папку, Гаор зачем-то, сам не понимая зачем, продолжал выспрашивать, наводить на интересовавшие его раньше темы, Будто и впрямь чьё-то задание выполнял.
  
   А время шло, незаметно, от вечера до вечера, от выдачи до выдачи. Дни всё длиннее, близился летний солнцеворот. И опять пошли разговоры о близком празднике. И ему объясняли, что опять, работаем полдня, по­том выдача с дополнительной пачкой сигарет, а дальше, дальше не только целый день свободный, но и ночь.
   - Это как? - не понял Гаор.
   - На ночь не запирают.
   - Камеры? Как на Новый год?
   - Не, паря, наружные. На всю ночь выход свободный. Понимашь?
   - И светло совсем, фонари не включают, только по ограде, если ту­чи будут.
   - Так что по всему двору гуляем.
   - Только к ограде нельзя.
   - А нам туды и не надоть! - хохотнул Тарпан.
   Но его не поддержали.
   - А ну заткнись!
   - Не звони, раньше времени.
   - Ещё накличешь.
   И помимо воли, помимо желания жить просто, ни о чём не думая и ни во что не вмешиваясь, как живёт Ворон - а всё-таки за что он угодил в рабство? - Гаор насторожился и повёл расспросы осторожно, боясь спуг­нуть собеседника и успокаивая себя тем, что праздновать-то он будет вместе со всеми. Надо же знать, чтобы не вляпаться.
   На предпраздничной неделе Гаор почти не вылезал из-за баранки. Ездил то с Гархемом, то с начальником какого-то из отделов, то с самим Сторрамом, то на трейлере, то на легковушке, то на "коробочке", а каж­дую машину после поездки надо помыть, подрегулировать, заправить, что­бы была в любой момент готова к выезду и сдать механику. Ну, в гараже ему помогал и вполне толково Махотка. Гаор уже даже перед выездом оставлял ему задание по гаражу, и Махотка справлялся. Что ж, пусть у Махотки стоит в карте автомеханик-самоучка или как там ему напишут, пусть парню повезёт. Все ведь говорят, что чем дороже тебя купили, тем дольше проживёшь, как ему тогда Бурнаш сказал? "Хозяин тебя побере­гёт".
   - Рыжий.
   - Да, господин управляющий.
   Гаор подбежал к Гархему и встал перед ним в уставной стойке. Сей­час ему дадут по физиономии, а потом задание. Хрясь! Есть, теперь надо слушать.
   - Переоденься в выездной комбинезон, на Центральном складе в пя­том корпусе получи по накладной груз и привезёшь сюда. Держи.
   И... и впервые в жизни Гаор получил белую, перечёркнутую диагональ­ным красным крестом карточку раба на выездной работе. Потом она станет ему привычной, более привычной, чем карточка удостоверения личности, с которой ходил на дембеле. А сейчас... Конечно, он растерялся, но, зная, как легко схлопотать от Гархема за промедление, побежал в гараж, рассудив, что, как и шофёрская куртка, в которой он возил господ на легковушке и "коробочке", выездной комбинезон должен быть там же. И угадал. У входа в гараж надзиратель швырнул ему ярко-оранжевый свёр­ток. Он поймал его на лету.
   - Махотка, трейлер готовь, выезжаю.
   Хорошо, когда есть помощник. Пока Махотка прогревал мотор, Гаор сбросил рабочий комбинезон, и прямо поверх трусов натянул выданный. Такой же ярко-оранжевый, только на спине, груди и правом рукаве эмбле­мы Сторрама.
   - Без меня "коробочку" отмой, легковушку не трогай, если затребу­ют, прогреешь к выходу и всё.
   - Ага. С кем едешь-то?
   - Один!
   Он потрепал Махотку по лохматой голове и одним броском оказался в кабине трейлера.
   Неужели он сейчас выедет один за ворота и поедет, как хочет, сам все решая...
   У выезда его остановили, поставили для обыска "руки на капот", обыскали, вручили маршрутный лист и... и выпустили!
   Полдороги до Центральных складов он пролетел на автомате, наслаж­даясь и ездой, и тем, что один. Пришёл в себя, когда его тормознул ста­ционарный патруль. Вон из кабины, руки на капот, обыск, карточка, маршрутный лист и пинок прикладом пониже спины.
   - Вали, волосатик.
   Всё, понял, уяснил и очухался. Вся твоя свобода где? Вот именно, в поротой твоей заднице. И отклонение от маршрута или опоздание может обернуться... ладно, не будем о плохом, оно и так есть, как любил го­ворить тот сержант, он сам был отделённым, а сержант принял их поре­девший взвод после смерти подорвавшегося на мине лейтенанта. Сержант оказался приличным мужиком, как и он после общевойскового, только десятью годами раньше, к нашивкам и наградам относился философски, жи­лы не рвал и их впустую не гонял. Жаль, недолго они были вместе, попа­ли под сильный обстрел, после которого он оказался в госпитале, и больше ни о ком из их взвода не слышал. Так что... так что вон уже и склады. Пятый корпус он знает, ездил туда и с Гархемом, и со Сторрамом.
   О его приезде, видимо, были предупреждены. Охранник у въезда обыскал его, проверил карточку, маршрутный лист и накладную и впустил без лишних слов и вопросов, а внутренний надзиратель даже хмыкнул.
   - Опять ты, рыжая морда, ну-ну.
   Складских рабов ему звать не стали, видно, хотели посмотреть, как он будет тыркаться, но порядок индексов он хорошо помнил, где стоят тележки - тоже. Сам взял, нашёл, погрузил, отвёз к местному кладовщику - свободный, но обошлось без оплеух, хотя он видел, что тот вроде Гар­хема, любитель смазать рабу походя, но, видно, бить чужого раба не рискнул, - подписал у него накладную, загрузил в трейлер, отвёз тележку на место, броском за руль и на выезд.
   Снова обыск, проверка карточки, маршрутного и накладной, и... и снова дорога, летящие по сторонам назад дома, деревья, прохожие, да по хрену они ему все! Машина отрегулирована, выверена, подогнана под не­го, мотор ровно поёт, асфальт и бетон ложатся под колёса, руль и рыча­ги послушны, и можешь лететь над землей, что в высоком трейлере полу­чается гораздо лучше, чем в низкой легковушке.
   Впереди показалась серая коробка стационарного патруля, и Гаор предусмотрительно сбросил скорость и плавно остановился рядом с пове­лительно махнувшим ему патрульным. Опять обыск, про­верка карточки и маршрутного листа. Но не бьют. Оно и понятно, раба бьёт только его хозяин или "свой" надзиратель, он тоже будучи взводным чужих новобранцев не муштровал, своих хватало.
   - Всё, вали отсюда!
   "Век бы вас не видеть", - мысленно ответил Гаор, забираясь в кабину. Дорожные патрули никто и нигде не любит, но все им подчиняются, поскольку все знают, что у них есть право открывать огонь на поражение при подозрении в неповиновении. Ни хрена себе, какие стихи получи­лись?!
   Доехал он до обидного быстро. Но точно уложившись в отведённое ему Гархемом время. Надо же, эта сволочуга даже поправку на обыски и патрули ввела. А он-то дурак, поглядев на маршрутный лист, размеч­тался, что время дадено с запасом.
   Обыск на въезде, сдача маршрутного листа, теперь к складам. Ага, вон и Тарпан как раз.
   - Эй, на первый принимай.
   Помочь перегрузить и бегом вместе с Тарпаном к Мастаку.
   - Принимай по накладной.
   Складской надзиратель помахивает дубинкой и смотрит, как Мастак принимает у него груз, проставляя крестики. И Гархем как из-под земли.
   Забрал накладную и по морде не смазал, значит, нового задания не будет? Гархем прочитал накладную, задумчиво посмотрел вслед исчезающим в глубинах склада коробкам и... Хрясь! Что ещё?
   - Комбинезон оставь вместе с курткой.
   - Да, господин управляющий.
   Шевелением пальца его отпустили, и Гаор кинулся к машине.
   В гараже Махотка вдумчиво и старательно мыл "коробочку". На пер­вый взгляд работы там было до обеда, а может и до ужина. Но, увидев Гаорав, парень расплылся в радостной улыбке, и пока Гаор ставил трейлер, вылезал из выездного комбинезона, убирал его на крючок рядом с шо­ферской курткой и натягивал рабочий комбез, Махотка закончил "коробоч­ку" и был готов для новой работы. Умение Махотки растянуть любую рабо­ту на любое время Гаора удивляло и даже восхищало. Сам он так не умел.
   - Давай, Махотка, сейчас мы его сделаем.
   - Ага. Как съездил?
   Гаор невольно улыбнулся.
   - Хорошо. Тормознули два раза, но это патрули, они всех тормозят.
   - Вмазали?
   - Обошлось.
   - Ну и хорошо. Масло менять?
   - Нет, ещё не надо. Легковушку забрали?
   - Да, хозяин уехал. И вон... крокодила поставили.
   Гаор посмотрел в указанном направлении. Длинный приземистый лиму­зин изысканно чёрного с металлическим блеском цвета и серебряным ради­атором и впрямь чем-то походил на крокодила.
   - Понятно. Кто его крокодилом назвал?
   - А главный механик. Рыжий, а почему? Ты врал, помнишь, что кро­кодил это зверь такой.
   - Похож и бензина много жрёт. Неэкономная машина, для выпендрёжа.
   Махотка понимающе кивнул.
   К обеду они сделали трейлер. Гаор забросил инструменты в шкаф, и с первым звуком сигнала они выскочили из гаража и побежали на построе­ние.
   - Рыжий, крокодила будем делать? - спросил на бегу Махотка.
   - Скажут, сделаем, - ответил Гаор.
   Построение, рапорт, обыск - опять шевельнулась мысль: чего же боятся, что так обыскивают? - и вниз, к обеду.
   Как всегда суп, каша, кисель и хлеба вволю. Однообразие меню ни­когда не смущало Гаора, а в училище ему часто даже казалось, что все блюда вообще на один вкус. Главное - чтобы сытно было, чтоб никто у тебя не таскал и не отбирал еду, а вкусы разбирать... Сегодня в супе кроме овощей плавали и кусочки мяса, а каша была овсяная. Но и любой другой вариант он бы смолотил с не меньшим аппетитом. Как и остальные.
   - Ребя, а завтрева-то...
   - Ты сначала доживи.
   - А чо?
   - А то! Загад не бывает богат.
   Гаор уже почти всё понимал, а зачастую и не обращал внимания, на каком языке с ним говорят. Пожалуй, да, только Ворон говорил на чистом языке, не вмешивая нашенских слов. Не знает или не хочет? Ну, его дело. Ведь, по сути, неплохой мужик, а причуды у каждого свои. Его же Ворон не подкалывает из-за его разминок и турника. Ну, так и ты будь человеком, не лезь в чужую душу, когда тебя не приглашают. Но неистребимое любопытство, желание узнать и понять упрямо толкало его к Ворону, и уже не столько даже узнать прошлое Ворона, как... нет, это тоже в прошлом, но за что Ворон дважды угодил под дециму, о чём сам обмолвился, что видел и знает такое, по сравнению с чем фронт - детские игры на лужайке. Га­ор вполне искренне, не рисуясь, считал, что ничего страшнее фронта быть не может, пока сортировка и торги, особенно сортировка, немного поколебали эту уверенность. Что же видел Ворон?
   После обеда Гаору и впрямь велели заняться "крокодилом". Машина но­венькая, по выражению Плешака "девка нетронутая", и его задача - подго­товить её к работе. Убранство салона подсказало ему, что машина не для мужчины, скорее всего, это чей-то подарок какой-то к празднику, и когда в гараж вдруг зашёл Сторрам и, осматривая машины, оказался рядом с ни­ми, Гаор решил рискнуть. Он вынырнул из-под машины, вытянулся в устав­ную стойку и изобразил такую готовность выслушать приказание, что Сторрам сам ему сказал.
   - Ну? В чём дело?
   - Под какую руку управление делать, хозяин?
   Сторрам оглядел его, застывшего рядом в похожей стойке Махотку, усмехнулся и приказал.
   - Делай под женскую руку. Понял?
   - Да, хозяин, - радостно гаркнул Гаор.
   Хотя радоваться было особо нечему. Ему гораздо легче сделать под свою руку, под женскую - это лишняя работа. Но он угадал, сумел просчитать и не схлопотал за дерзость: начальству вопросов не задают, а ждут приказов - вбивали в них в училище. А с хозяином, понятно, ещё жёстче. Но обошлось.
   - К ужину закончить.
   - Да, хозяин, - снова гаркнул Гаор.
   - Да, хозяин, - эхом повторил за ним Махотка.
   Сторрам отошёл, и они взялись за работу.
   - Рисковый ты, - шепнул ему Махотка, подавая затребованный ключ.
   - Зато переделывать не придётся, - так же шёпотом ответил Гаор.
   Махотка понимающе кивнул. В сам-деле, сделали бы не то, так и ра­бота лишняя, и "горячих" бы запросто огребли. Рыжий - молодец всё-та­ки, сам рискнёт, а тех, кто с ним, прикроет. Замечали уже: где он стар­шим, так всё на себя берет, николи не подставит, и без дела не маха­ется, а что сам Махотка от него вчера по затылку огрёб, так сам вино­ват, не то принёс.
   К ужину они управились, но сдавать машину пришлось самому Сторра­му. Тот сел за руль, послушал мотор, попробовал машину на ходу и в уп­равлении. Мастерство, с которым Сторрам развернул "крокодила" в тесном пространстве гаража - все машины уже вернулись и стояли на местах - Гаору понравилось, но морду он, разумеется, держал каменную, изображая готовность принять любой исход. "Это командование на смотре психует, а солдату всё по хрену!" - тоже ещё училищная мудрость.
   Сторрам вышел из машины и кивком подозвал его. Гаор подбежал уставной рысцой. Сзади тенью держался Махотка.
   - Завтра общая уборка.
   - Да, хозяин, - выдохнул Гаор.
   Сторрам сел в "крокодила" и уехал, а они услышали трель звонка на ужин.
   Ну, свезло, так свезло! Общая уборка - это мыть и убирать весь га­раж, но это и то, что никуда его из гаража не дёрнут против хозяйского слова, а значит, когда шоферня уберётся, и останется один дежурный механик, и если будет тот, что со шрамом на щеке, то Махотку можно будет, улучив момент, посадить за руль и дать ему попробовать. Вставая в строй, Гаор посмотрел на Махотку и понял, что тот думает о том же. И потому после ужина он особо тщательно гонял Махотку по устройству автомобиля и по­рядку действий за рулём. Махотка так старался, что Ворон сжалился и отменил урок математики.
   - Иди уж, а то сдохнешь.
   - Не звони, а то сглазишь, - крикнул Гаор вслед убегающему в кори­дор Махотке.
   Ворон негромко и коротко рассмеялся.
   - Хочешь завтра за руль посадить?
   - Если... - подмигнул ему Гаор, - если то, другое, третье, если всё удачно будет.
   Его почему-то стала снова поднимать и захлёстывать та волна отча­янного веселья, которая и заставила его на Новый год кататься на пери­лах, а на весеннее равноденствие лезть на верхотуру, откуда навер­нуться насмерть было ещё проще. Правда, Кисы нет... и воспоминание о ярко-зелёных глазах и тихом, уже не обжигающем щёку шёпоте: "Рыженький, я боюсь", - сразу погасили всю радость.
   Гаор встал и пошёл заниматься своим хозяйством. Проверять и заши­вать швы на комбезе и рубашке, постирать на завтра трусы и майку - они сохнут быстро, а армейское он теперь не носит: жарко, и портянки Мату­ня ему дала полотняные, летние, их тоже простирать надо.
   Его уже не спрашивали, почему он бабам ничего не даёт, а сам всё делает. Все помнили, как следила за его одеждой Киса, а теперь... по­нятно, что тоскует парень, а каждый по-своему тоску избывает. Сунулась было к нему по праву подруиньки Кисы Дубравка, так он её даже не шуга­нул, а посмотрел как на пустое место и дальше пошёл. А Дубравку потом Мамушка пробрала, что кто ж так к мужику лезет, когда у того душа ещё болит.
   - Вот отойдёт он, тогда и лезь.
   - Так когда то будет?! А ну как продадут меня, али его, так я и не попробую с ним! - возмутилась Дубравка.
   И тут же получила по затылку.
   - А то тебе парней не хватат! Ишь разлакомилась! Мужик ей нужон!
   Словом, огребла Дубравка и от Мамушки, и от Матери, и от остальных женщин. Они Рыжего не трогают, не беспокоят - душа-то она долго болит, а тут малолетка так, понимашь, и норовит не в свой черёд пролезть!
   К радостному удивлению Гаора, всё получилось у него как задумывалось. Шофёров не было вообще. Вернее, они из коротких рейсов приезжали, ставили свои машины и уходили. Свободные механики явно наскоро прове­рили, подготовили машины к выезду и умотались. И они вдвоём с Махоткой спокойно, без помех всё отмыли, вымыли пол, разобрали и протёрли стел­лажи, даже дверцы у шофёрских шкафчиков, и дежурил тот самый механик, со шра­мом. Он ни разу не попытался как-то подколоть Гаора, никогда не мешал Махотке бегать по гаражу в поисках нужного - Махотка каждое такое поручение использовал, чтоб заодно и у других кой-чего подсмотреть, а однажды, когда Гаор был в рейсе, позвал Махотку и заставил себе помо­гать, ругался, правда, но без рук. Выслушав тогда Махотку, Гаор кив­нул, что, дескать, обошлось и ладно.
   И сегодня обойдя вымытый гараж, дежурный механик уселся на стул в своём углу и углубился в газету с кроссвордом. Зная уже, что когда тот с кроссвор­дом, то ничего вокруг не замечает, Гаор подмигнул Махотке и указал на трейлер. Красный от предвкушаемого счастья, Махотка занял место за ру­лём. Гаор сел рядом.
   - Пошёл.
   - Ага, - выдохнул Махотка, включая мотор.
   Шёпотом проговаривая заученные с голоса действия, Махотка прог­рел мотор и стронул машину с места. Ворота были раскрыты настежь, и Гаор тихо, но жёстко скомандовал.
   - Вперёд.
   Механик на секунду поднял голову, проводив рассеянным взглядом выезжавшую в ворота машину, и снова углубился в кроссворд.
   Как и рассчитывал Гаор, гаражный двор был пуст. У складского корпуса суета и беготня с тележками и контейнерами, а здесь тихо. И Махотка, судорожно сжимая руль сразу вспотевшими руками, смог выпол­нить все указания Гаора. Если внешняя охрана и наблюдала за гаражным двором, то никак это не проявила.
   Увидев, что суета и беготня у складов стихает, Гаор распорядился.
   - В гараж.
   - Ага, - шёпотом - от напряжения и переживаний у него сел голос - ответил Махотка.
   Въехал Махотка вполне прилично, ни за что не задев. Высадив его, Гаор сам сел за руль и развернул трейлер на нужное место. Крутиться на гаражном пятачке Махотке ещё рано: заденет соседние - обоим задницы до костей вспорют. Быстренько привели трейлер в порядок, будто ничего и не было, и с первыми звуками сигнала рванули к выходу.
   - Рыжий!
   Окрик механика застал их уже в дверях. Гаор сразу застыл на месте, выпихивая Махотку наружу. Звали-то его, пусть пацан улепётыва­ет. Но Махотка вывернулся и встал за ним. Механик сам подошёл к ним, оглядел и покачал головой.
   - Дурак ты, Рыжий.
   Гаор счёл нужным промолчать, но ни согласия, ни тем более возра­жений от него и не требовалось.
   - Выучишь ты дикаря этого, так его ж и оставят, а тебя продадут на хрен. - Механик усмехнулся, разглядывая застывших перед ним рабов, и повторил. - Дурак ты, забыл что ли? Не делай добра, не получишь зла.
   Вот чёрт, сигнал заливается, там построение, а этому дураку фи­лософствовать приспичило. Никогда раньше он и не заговаривал с ними, а сегодня надо же...
   - Ладно, валите, волосатики.
   - Да, господин механик, - гаркнул Гаор, срываясь с места как по тревоге.
   На построение они успели в последнюю долю. Обычно, пока они бе­жали на построение и даже в строю, Махотка быстро выспрашивал у Гаора об услышанном в гараже, но сегодня парень молчал вмёртвую. Правда, Гаор не обратил на это внимания.
   Пересчёт, обыск, запуск... И можно уже по-вольному.
   Гаор с наслаждением разделся догола, сбегал умыться и натянул ру­башку и штаны. Сама возможность переодеться была уже отдыхом, знаком перехода к другой жизни, жизни для себя. Даже то, что можно голышом пробежаться, тоже знак - ты среди своих. Он теперь понимал, насколько его старания вначале мыться после всех, как-то прикрыться выдавали в нем чужака, задевали, а то и обижали остальных. "Ну и дураком же был", - с весёлым удивлением подумал о себе Гаор, садясь со всеми к столу.
   Сегодняшняя каша не походила ни на какую другую, но что-то смут­но, на грани сознания, напоминала. Её название - пшёнка - ни о чём ему не говорило, но... но что-то... что-то... Додумать он не успел, вста­вая со всеми из-за стола и благодаря Мать.
   В коридоре к нему протолкался Махотка.
   - Рыжий, учиться будем?
   Гаор изумлённо уставился на него. Последнее время Махотка стал заправским учеником, в том смысле, что начал увиливать и отлынивать, третьего дня его вообще пришлось отлавливать и подзатыльником загонять на урок физики, и на тебе... и голос такой, будто просит.
   - Будем, конечно, ты что?
   - Ну, этот, механик, сказал же, чтоб ты меня не учил. Чтоб тебя вместо меня не продали.
   - Мне на него и советы его... - Гаор завернул такое, что невольные слушатели грохнули восторженным хохотом.
   И пока строились на выдачу, продолжали ржать и требовать от Рыже­го, чтоб повторил, а то с одного раза и не запомнишь. Но щёлкнул замок двери надзирательской, и все затихли. Праздник праздником, а схлопо­тать вполне можно.
   Как всегда под праздник дополнительная пачка сигарет, Гаор заодно сдал опустевшую зажигалку и получил новую, а фишек ему выдали неожи­данно много. Обычную красную за гараж, две зелёных за поездки, синюю за сегодняшнюю и две белых... за что? Ему не сказали, и он мудро не спросил. Дали, значит, взял. Махотка получил тоже больше обычного: две белых и зелёную, а обычно ему давали три белых. "Горячих" и "по мягко­му" им не отвесили, они поблагодарили и вышли, зажав в кулаках полу­ченное богатство.
   - Рыжий, - спросил в коридоре Махотка, - а чего стоко много?
   - Это, видать, за учёбу прибавили, - объяснил Старший.
   - Во, умственность что значит! - одобрили остальные.
   - Ворону вон тоже как Старшему почти отваливают, а он один рабо­тает, но по умственному.
   - Давай, Махотка, учись, пока Рыжий с Вороном здеся.
   - Вот и пошли, - весело сказал Гаор, ведя Махотку за шиворот в спальню.
   Махотка шёл сам, но учителю строгость положена, мастер завсегда с-под-руки учит, и что Рыжий Махотке за каждую ошибку подзатыльник отвешивает, а Ворон так язвит, что обхохочешься, всеми, в том числе и Махот­кой понималось как должное.
   После физики и письма, Гаор отправил Махотку к Ворону, хотя обыч­но в выходной вечер уроков не было. Но раз такое дело, что за это фиш­ки дают, то Махотка не спорил. Но Ворон сказал, что устным счётом мож­но и на дворе заниматься. Он будет курить, а Махотка сидеть рядом и решать задачи.
   На дворе как всегда шум, весёлая беготня, солнце ещё высоко, и бледный диск луны виден, ну да полнолуние сегодня. И неужели и на ночь их на дворе оставят?!
   Гаор сразу ушёл к своему турнику, размялся, включая броски и пере­вороты, не требующие партнёров. Учить он этому не может, но для себя в одиночку... Да к чёрту, он один, никого этому не учит, а если кто и глазеет, то... все равно к чёрту! Гаор подпрыгнул, ухватился за трубу и стал подтягиваться.
   Всякий раз на турнике он вспоминал, как стало как-то не так на основном дворе, как он побежал туда и увидел... И слова Матери, что охрана завсегда с девками балуется... Сволочи, они же свободные, мало им шлюх городских, или шлюхам платить надо, а рабыня бесплатная... сволочи... И он яростно подтягивался, исступлённо снова и снова повто­рял ту, как оказалось, памятную с училища композицию, с которой он выступал на межучилищных соревнованиях по гимнастике на выпускном курсе. Взял тогда первое место, и его кубок красовался в витрине дости­жений в главном холле, и он, большой уже лоб, выпускник, а бегал посмотреть на него, и карточку, где его сняли с этим кубком на награж­дении, вклеил в свой альбом. Уходя на фронт, он сдал альбом с остальными вещами в основной цейхгауз, а, выйдя на дембель, забрал и держал на квар­тире, значит, его передали отцу и, скорее всего, вместе с его награда­ми и рукописями отправили на утилизацию, за дешёвый курсантский альбом ни хрена не выручишь, а отец даже рукописи его отказался продать, ведь Арпан всерьёз хотел выкупить, вот сволочь орденоносная, лишь бы нага­дить, мало, что убил его, так и рукописи... Ну, чисто спецура. Он вдруг подумал, что никогда не видел ладоней отца, наверное, и у того есть этот знак. Ведь Сержант ему говорил, что отец в спецвойсках по всей лестнице прошёл, но, конечно, начал не с рядового, а, видимо, с младше­го лейтенанта, наследники рядовыми не бывают, хотя тогда отец, наверное, был ещё младшим, зачем ему Сержант рассказал тогда, как Яржанг Юрденал стал Наследником, сам-то понимал, о чём рассказывает?
   - Рыжий, а покрутиться дашь?
   - Дам, - ответил Гаор и спрыгнул.
   Махотка подпрыгнул и вполне уже удачно уцепился за трубу.
   - Пошёл, - скомандовал Гаор, становясь на страховку, - десять под­тягиваний.
   - Агаа, - протяжно ответил Махотка, втаскивая себя наверх.
   - Молчи, дыхание собьёшь.
   Пришли ещё желающие поглазеть и попробовать. Набежали девчонки дразнить Махотку и других парней. Стало шумно и весело. И все мысли о прошлом ушли, будто их и не было.
   До ужина всё шло как обычно, в любой выходной вечер, но... но что-то и не то. Как напряжение какое-то, будто чего-то ждут, но чего? Вроде, всё как всегда, но Гаор чувствует это ожидание и невольно настора­живается сам. Или всё дело в голубых сумерках, зеленоватом небе, золотой полосе закате и наливающейся светом луне?
   На ужин ушли все как-то сразу и быстро. Ни обыска, ни пересчёта. Так что? И впрямь на ночь не закроют? Ну... ну... На ужин та же что и в обед каша, но вместо чая травяной отвар. И не кому-то, а всем. Что это? Почему?
   После ужина все опять повалили к выходу, Гаор пошёл со всеми. Дверь надзирательской плотно закрыта, а наверху... охранника у двери нет. Как это? Двор пуст, ни надзирателей, ни охранников. Ну, их и рань­ше, положим, в выходной было мало, но у дверей сидели, и внизу у ворот и вдоль ограды в открытую стояли, а сейчас... И почему-то все не разбегаются по закоулкам, не играют, а сбиваются в тесные кучки, о чём-то тихо разговаривают, некоторые крутят в руках незажжённые сигареты, но не курят. Что это? Гаор подошёл к одной из компаний, но по нему скользну­ли такими отстраняюще безразличными взглядами, что он, прикусив губу, отошёл. Его опять посчитали чужим, за что? Он нашёл взглядом одиноко курившего у парапета Ворона и подошёл к нему.
   - Ты что-нибудь понимаешь?
   Ворон кивнул.
   - Ну?
   - Всё просто. Сегодня летний солнцеворот.
   - Знаю, ну так какого хрена...?
   - Мы, - Ворон сделал такую выразительную паузу, что Гаор невольно мысленно произнёс пропущенное слово: дуггуры. Ворон удовлетворённо кивнул, будто услышал, и продолжил, - служим службы в храмах, приносим жертвы, устраиваем парады, фейерверки и всякое прочее, а они празднуют по-своему. И мы им на этом празднике не нужны.
   Гаор хмуро кивнул.
   - Ты знал об этом?
   - О чём? Скажем так, догадывался. Такие послабления на праздник большая редкость, но... но меня никогда не звали, а сам я в чужую веру не суюсь, - Ворон усмехнулся, - на чужом богослужении чужак может быть только жертвой.
   - И что будешь делать?
   - Покурю. Если не прогонят... посижу здесь, а нет, пойду спать.
   Гаор кивнул. Да, спорить здесь не о чем. Всё, видимо, и в самом деле так. Готовится какое-то... богослужение, обряд, на котором им, ему не место. Тогда Плешак говорил ему, чтобы он молчал и никому не рассказывал, как матери звали к нему Мать-Воду, потому что мужчинам этого знать нельзя. Да, тогда он увидел и услышал запретное, но это было вы­нужденным, его лечили, спасали, а сейчас он здоров, и... и не нужен им. Обидно, он-то думал, что стал своим. Да что у него за судьба та­кая: везде он чужой! И всё потому, что полукровка, да... да лучше бы он прирождённым был!
   Вышли матери, и теперь собирались вокруг них. Вот Мать поглядела на небо и покачала головой, кому-то в чём-то отказывая.
   Ворон докурил сигарету, растёр окурок и встал. Теперь они стояли отдельно от всех. Ворон, опершись заведёнными назад руками о парапет, а Гаор рядом в пол-оборота к нему. Впрямую на них никто не смотрел, но Гаор чувствовал, как скользят по его лицу и телу внимательные, не враждеб­ные, нет, а... выжидательные, проверяющие взгляды. От них чего-то ждут? Чтобы они ушли? Или наоборот, присоединились к остальным? Надо что-то сделать? Но что?
   Старший подошёл к Матери и о чём-то говорит с ней, но смотрит на них. Гаор понял, что говорят о них, и что сейчас решается его судьба. И на этот вечер и на все последующие дни. Останется ли он чужим или станет своим. Будет как Ворон - свой, но чужой, или как Седой - чужой, но свой.
   Вот подбежали, пробились сквозь толпу к Матери две девчонки и кто-то из парней, что-то быстро, перебивая друг друга, стали рассказы­вать. Мать кивает, но смотрит на них, одиноко стоящих у парапета, обо­рачивается к другим матерям и говорит с ними. Те кивают, соглашаются. Остальные слушают их и тоже кивают. Нет, конечно, Ворон сказал глу­пость, никто их в жертву приносить не будет, скорее всего, им просто скажут, чтобы они ушли, шли вниз, или... или все уйдут, а они оста­нутся здесь, вдвоём, отверженными. Как... как те, которых укладывают у решётки или параши, которых вынужденно по приказу надзирателя терпят рядом... Ворон молча, закинув голову, рассматривает небо и луну, став­шую заметно ярче, а лицо у него такое, будто ему и в самом деле всё равно, что будет, какое решение приняли матери.
  
   Начальник ночной смены охраны отошёл от окна.
   - Ну? - спросили его.
   - Приказ вы знаете. Огонь на поражение только при попытке перелезть через ограду, а в остальном ни во что не вмешиваться. Сигнализация включена?
   - Да.
   - Тогда отдыхаем и до утра выход только по сигналу.
   На столах всё уже готово.
   - Командир, в честь праздника...
   Начальник усмехнулся.
   - Не развезёт?
   - Да со стакана...
   - Обижаешь, командир.
   - Для нас и бутылка не доза.
   - Огонь с вами, только на корпус позвоню.
   В надзирательской ответили, что спальни пусты, все на дворе.
   - Ну и хрен с ними, ложитесь спать. Дверь только заприте, а то они шалеют, - сказал начальник и положил трубку.
   Водка уже разлита, закуска готова, и ему сразу подали стакан.
   - Ну, с праздником, парни!
   - И тебя, командир!
   Выпили, закусили, теснясь за столом.
   - А что, командир, они и впрямь шалеют?
   - Луна, видно, действует.
   - Наверное.
   - Скоро завоют, услышишь.
   - А потом?
   - А хрен их знает, мне это по фигу.
   - Что, и патрулировать не будем?
   - Слыхал же, только при срабатывании сигнализации.
   - Нам же легче.
   - Всегда бы так дежурить!
   - По сколько скидывались?
   - Бесплатно, подарок от Сторрама к празднику.
   - Ага, чтоб всем поровну.
   - А ведь точно, им выть да нагишом бегать, а нам выпить и за­кусить.
   - Хватит вам, сели праздновать, а говорим о чём?
   - Ну их...
   И разговор пошёл уже о своих, разумеется, более важных делах.
  
   - Пора, - громко сказала Мать.
   Старший пробился сквозь толпу и подошёл к стоявшим у парапета, остановился в шаге. Гаор невольно напрягся, подобрался как перед прыж­ком. Ворон остался в прежней позе, только глаза от луны перевёл на Старшего.
   - Будем Мать-Землю заклинать, - сказал Старший. - Идёте с нами?
   Гаор не понял, что собираются делать, но сразу кивнул.
   - Да.
   И мгновением позже сказал Ворон.
   - Да.
   Старший не улыбнулся, лицо его оставалось строго торжественным, но Гаор почувствовал, что он доволен их ответом.
   - Тады пошли.
   Ворон оттолкнулся от парапета, и они вслед за Старшим вошли в толпу. Но... но он же не знает, что надо делать, с ужасом подумал Га­ор, ведь один неверный шаг или не то слово, и его выкинут, а он даже не понял, о чём идёт речь. Мать-Земля и всё, дальше непонятное, не слышанное раньше слово...
   - Рядом держись, - бросил ему, не оборачиваясь, Старший, и Гаор, облегченно выдохнув, пристроился к нему.
   - А ты со мной, - дёрнул Ворона за рукав Мастак.
   - Пора, - повторила Мать и запела.
   Вступили остальные матери, за ними женщины, звонко, высоко заби­рая, поддержали песню девчонки. Мужчины пока молчали, молчал и Гаор, хотя чувствовал, что протяжная и на первое впечатление монотонная ме­лодия словно приподнимает его, заставляя действовать, куда-то идти. Ни одного слова он не понимал, да и были ли слова? Просто... просто его... как в Валсе, когда вошёл, оттолкнулся от дна, а дальше тебя уже несёт, и только держи лицо над водой, чтобы не захлебнуться.
   Запели мужчины, и Гаор открыл рот, давая вырваться наполнившей его изнутри неведомой силе. Зазвучали высокие голоса парней.
   Двести голосов звучали то в унисон, то расходясь и переплетаясь сложным не повторяющимся узором.
   Единой, ни на миг не прерывающей пение массой, они стронулись с места и пошли. Куда, зачем? - ничего этого Гаор не понимал и не хотел понимать. Чужая властная сила владела им, заставляла поступать так, а не иначе, будто его тело само по себе знало всё это и теперь делало должное, а он... Нет, он не мог и не хотел смотреть на это со стороны, и не сила внутри него, а он внутри чего-то огромного, что больше любо­го храма, больше... всего, больше самой жизни.
   Краем сознания он вычленял из многоголосия знакомые по вечернему пению голоса, поймал лицо поющего Ворона, сообразил, что они вышли с рабочего двора на другой, примыкающий к фасадному, на огромный газон под переплетением пандусов и лестниц, куда только третьего дня завезли землю, видно, собирались пересевать. На границе бетона и взрыхлённой земли, остановились и, не прерывая пения, разулись. Вместе со всеми Гаор сбросил ботинки и шагнул вперёд, погрузив ступни в мягкую, прогретую дневным солнцем и влажную от выступившей росы землю.
   Сами собой встали два круга, внутренний женский и наружный - мужской. Песня билась, вздымаясь и опадая, и Гаор вдруг различил зна­комые слова: Мать-Вода, Мать-Земля, Мать-Луна. Медленно, то скользя, то рых­ля землю ногами, люди пошли по кругу. Мужчины - направо, женщины - на­лево. Как сами собой срывались и отбрасывались назад, на бетон, рубаш­ки и штаны. Прямо над газоном большая круглая ослепительно-белая луна, такие же ослепительно-белые тела кружатся по чёрной рыхлой земле. Женщины распустили, рассыпали по плечам и спинам волосы, сцепились ру­ками по спинам. Мужчины положили руки друг другу на плечи. Круги теснее, ближе друг к другу, движение всё быстрее.
   Гаор шёл в общем кругу между Старшим и Тарпаном, чувствовал их руки на своих плечах и сам держался за них.
   Направо, налево, вперёд, назад, припадая на одно колено и вста­вая, мотая головой в такт шагам, разрывая горло песней. Женщины вдруг как-то все сразу повернулись лицом к ним, и теперь два круга шли то в одном направлении, то в противоположных, сближались и расходились.
   Перед Гаором мелькали знакомые, но неузнаваемые сейчас лица, ставшие в лунном свете совсем другими. И нагота, собственная и осталь­ных, не смущает и не волнует, он просто знает, что иначе нельзя, не может быть, обдумывать увиденное, вспоминать и анализировать услышан­ное, выспрашивая слова, он будет потом, а сейчас есть только это: зем­ля под ногами, луна над головой, и влага росы на теле. Мать-Земля, Мать-Вода, Мать-Луна, мы дети ваши, не покиньте нас, помогите нам...
   Поют эти или другие слова? Неважно, это он молит об этом, прости­те меня, что на чужом языке зову, но примите меня... себя в жертву от­дам, силу свою вам отдаю...
   Круги всё теснее, уже в движении люди задевают друг друга, длин­ные волосы женщин при взмахах головой касаются мужских лиц, уже ощути­мо тепло тел, уже руки расцеплены, и два круга становятся одним и дви­жутся вместе, по солнцу. Правая рука мужчины на плече соседа, левая на плече женщины перед ним, у женщины левая рука на талии соседки, правая охватывает мужчину, притягивает его к себе. Круг окончательно рассыпа­ется и какое-то время продолжается движением прижавшихся друг к другу пар. Песня стихает, и пары опускаются на землю, тёплую влажную зем­лю, освещённую серебристо-холодным лунным светом, чтобы сразу и при­нять, и отдать им, трём набольшим матерям, свою силу...
   ...Кто были эти женщины, с которыми он бился и катался по земле, Гаор потом не мог, да и не пытался вспомнить. Всё дальнейшее смеша­лось, перепуталось, но помнил одно: делал должное, что иначе было нельзя, и хотя было уже тихо, та песня ещё звучала в нём, и делал он всё, подчиняясь ей, и заснув прямо на земле, продолжал слышать её...
   - Рыжий, - его тронули за плечо, слегка потрясли, - очнись, братей­ка.
   Гаор со стоном открыл глаза и увидел белый диск луны на голубом предрассветном небе.
   - Утро? - спросил он луну.
   Рядом негромко рассмеялись.
   - Светает уже, давай помоги мне.
   Гаор сел и помотал головой, просыпаясь и вытряхивая набившуюся в волосы землю. Вчерашнее медленно всплывало в памяти. Он... ладно, это потом, а сейчас... он сидит голым на истоптанном газоне, а рядом стоит Старший в одних штанах, без рубашки и тоже перепачканный землёй и с граблями в руках.
   - Иди, штаны надень, и мы сейчас тут быстренько, пока охрана дрых­нет.
   Гаор встал и огляделся. Газон был пуст, только на краю, уже на бетоне, валялись две пары ботинок, две рубашки и чьи-то, скорее всего, его штаны и грабли. Всё стало ясно. Все уже разошлись, а он так и заснул на земле и его не стали будить. А теперь ему на пару со Старшим надо разровнять землю, убрать все следы ночного... действа, не сразу пришло нужное слово. Он потянулся, расправляя мышцы, и пошёл за штана­ми. Почему-то после ночи, проведенной нагишом на мокрой от росы земле он не чувствовал себя ни замёрзшим, ни усталым.
   Вдвоём со Старшим они быстро разровняли землю, убирая вмятины от тел и вытоптанную хороводами дорожку.
   - Ну, вот и ладноть, - удовлетворённо кивнул Старший, оглядывая ре­зультат их работы. - Теперя пошли, грабли уберём и вниз, завтрак уже скоро, - и предупредил. - Ты не обувайся пока, а то ноги сотрёшь в кровь.
   Гаор кивнул. Как и Старший, он повязал рубашку вокруг пояса, взял ботинки, взвалил на плечо грабли, и они неспешно пошли под набиравшим силу золотистым солнечным светом на свой двор.
   Голова была лёгкой и приятно пустой, будто он проспался после хо­рошей выпивки с друзьями и теперь готов к новым и любым подвигам. В предутренней тишине вдруг неожиданно звонко засвистел, защёлкал в де­ревьях вдоль ограды соловей. И Гаор не удержался, подсвистел в ответ.
   - Откуль знашь? - спросил Старший.
   - Иногда команды не голосом, а вот так свистом или ещё как отда­ешь, - стал объяснять Гаор, - ну когда в разведке или в дальнем охранении, нас и учили, птиц различать, ну и чтоб врага, если он под птицу сигналит, узнать.
   Гаор сам понимал, что получается не очень внятно, но Старший кив­нул. Гаор искоса посмотрел на него и тихо сказал.
   - Спасибо.
   - Ладноть тебе, - улыбнулся Старший. - Чего я, братейку в таку ночь брошу, что ли ча?
   - Кого? - спросил Гаор, сразу вспомнив, как Старший его будил, - как ты меня назвал?
   - Братейка, брат молодший, меньшой, значит. Мы ж побратались на Новогодье, помнишь? Когда ты меня от капральской смеси отпаивал.
   - Помню, - кивнул Гаор, обрадованный, что так просто и хорошо объ­яснился тот обряд. - А почему я младший?
   - А тебе сколько? Ну, по летам.
   - Двадцать шесть, нет, чёрт, двадцать семь уже.
   - Ну вот, а мне тридцать два. И, - Старший усмехнулся, - по рабской жизни я старше.
   - Понятно. Значит, я тебе братейка, - Гаор старательно выговорил новое, но сразу ставшее близким слово, - а ты мне?
   - Братан.
   - Братан, - повторил Гаор, словно пробуя слово на вкус. - Так и звать тебя?
   - Зачем? Энто уж наше, - Старший улыбнулся, блеснув из-под усов зубами, - семейственное. Понял, Рыжий?
   - Понял, - засмеялся в ответ Гаор, - как ни крути, а ты Старший.
   Старший довольно захохотал.
   За разговором они дошли до своего корпуса. В полутёмном - лампы горели в полнакала и через одну - верхнем тамбуре-холле Старший провёл его мимо закрытой двери верхней надзирательской, мимоходом указав нео­пасливым шёпотом.
   - Тута "ящик", ну где держали тебя.
   Гаор кивнул.
   Свернули в такой же полутёмный коридор с рядом дверей. Одна полу­открыта.
   - Сюда клади.
   Грабли, лопаты, вёдра, ещё что-то... Понятно. Света в кладовке не было, и её глубина тонула в темноте, не позволяя разглядеть всё хра­нившееся там. Они поставили грабли у двери, рядом с пучком штыковых лопат, и Старший захлопнул дверь, громко щёлкнув автоматическим зам­ком.
   - У тебя есть ключ? - не выдержал Гаор.
   - Цыть, дурак, - шёпотом рявкнул Старший, - кто ж мне даст? - и озорно подмигнул, - у меня Мастак есть. Айда вниз, пока суки не затяв­кали.
   Они быстро пересекли холл, уже не таясь, спустились вниз и мимо закрытой надзирательской вошли в тихий коридор. Из кухни выглянула Ма­маня.
   - Ну?
   - Баранки гну, бубликом завиваю, - весело ответил Старший, - слепой видал, немой рассказал, а глухой услышал. Всё сделали.
   - И ладноть, - улыбнулась Маманя, - идите мойтесь, а то вона, аж чёрные оба. Головами, что ли ча, землю рыхлили.
   Гаор шутливо козырнул ей, щёлкнув босыми пятками, а Старший ко­ротко и довольно рассмеялся.
   Спальня оказалась полупустой, свет горел по-дневному. Кто-то спал, кто-то просто лежал, отдыхая. Мастак на своей койке опять что-то сосредоточенно мастерил. Ворон спал, лёжа на животе и спрятав голову под подушку. Гаора и Старшего никто ни о чём не спросил и вроде даже не заметили, как они проходили к своим койкам, раздевались и шли в ду­шевую.
   Отмыть волосы от набившейся в них мягкой, смешанной с торфом зем­ли, оказалось нелегко.
   - Ты гребень возьми, - посоветовал обмывавшийся под соседним рож­ком Старший, - и вычеши по-мокрому.
   Старший ещё ни разу ему плохого не посоветовал, и Гаор, как был, голый и мокрый, пошёл за гребнем. Народу в спальне прибавилось, голоса стали громче: завтрак скоро, животы уж подводит. Гаора встретили и проводили хохотом и подначками, что дескать, паря жратву не промой, и с чего это ты Рыжий чубарым стал?
   - Каким-каким? - притормозил уже у двери в душевую Гаор.
   - А пёстрым!
   - Прядь рыжая, а прядь чёрная!
   - Понятно, - кивнул Гаор, ныряя в душевую.
   С гребнем дело пошло быстрее, и голову он отмыл, но выломал у гребня часть зубьев. Придется новый у Мастака покупать. И попросить сделать ему зубья потолще, что ли? Да, а что это Старший Мамане отве­чал, когда они пришли?
   Слова оказались не запретными, а само присловье про слепого, не­мого и глухого Гаору понравилось. Вымыться они как раз к завтраку успели, а впереди ещё целый день солнца и простора. О ночных событиях впрямую не говорили, хотя шуток и подначек с намёками хватало. Но нез­нающий бы всё равно не понял.
  
   Стоя у окна, Гархем оглядывал двор, куда с весёлым гомоном выва­ливалась толпа рабов, надзирателя с автоматом, благодушествовавшего на своем стуле у входа, начальника дневной смены, разводившего по местам дневную охрану внешнего периметра. Подумать только, как мало надо, чтобы ночь летнего солнцеворота прошла спокойно! Три грузовика торфя­ной смеси, а газон всё равно надо делать для благоустройства террито­рии, угощение для охраны, вместо праздничной премии, вернее, её выдали в несколько уменьшенном размере, и для рабов - свободный выход на двор. Полковник прав: надо учитывать физиологию. И если летнее полнолуние вызывает у дикарей приступ массового сексуального помешательства, то надо устро­ить им такие условия, чтобы свести убытки к минимуму. Очень удачно, что это совпадает с официальным праздником и послабления не нарушают обязательных норм содержания. А газон - полковник опять прав - засеять стадионной смесью, и пусть они себе на нём топчутся и валяются. Газон - Гархем улыбнулся - многоразового использования, что, безусловно, эко­номичнее.
   Прозвучал звонок, и Гархем отошёл от окна к изголовью аккуратно по-армейски застеленной кровати, где на маленьком столике стоял телефон.
   Звонил, как и ожидалось, Сторрам. Выслушав краткий отчёт, что всё в порядке, никаких инцидентов не было, все - Гархем иногда позво­лял себе шутить - довольны, Сторрам поблагодарил его, поздравил с праздником и предложил съездить куда-нибудь развеяться и отдохнуть. Гархем понимал, что это простая формула вежливости, что Сторрам отлично знает: никуда он с комплекса, кроме как по действительно важным делам, не выезжает, - но поблагодарил и сказал, что подумает над столь­ заманчивым предложением. Обычная, ставшая у них уже ритуальной, празднич­ная шутка.
   Гархем снова подошёл к окну и, проверяя себя, оглядел основной двор и близлежащие закоулки. Да, всё как обычно - детские игры, всё-таки ди­кари замедленны в развитии. Неугомонный Рыжий опять крутится на своем самодельном турнике, а рядом глазеют несколько парней, вполне допусти­мо, здоровее будут, накачают мускулатуру, подорожают для торгов, тоже удачно. Можно отдохнуть.
   Он перевёл сигнализацию на автоматический режим, чтобы при необходимости его могли вызвать с любого поста, быстро разделся, разобрал постель и лёг, приказав себе проснуться через четыре часа.
  
   Обычно - Гаор это хорошо помнил - на день летнего солнцеворота - День Торжества Небесного Огня-Солнца - большой парад, торжественное богослужение в главном Храме, после которого увольнительная с необыкновенным сроком: до темноты. Но сегодня ему об этом даже вспоминать не хотелось. Предчувствие радости не обмануло его, он теперь действительно "свой", нашенский, полностью, весь, без остатка. Матери набольшие приняли его, и тело налито удивительной, не­испытанной им никогда раньше силой, никогда ему не было так хорошо. И Киса отпустила его, он понял, ощутил, что не в обиде на него его сест­рёнка, что он сделал всё, что положено старшему брату - братану, а что не получилось, так его вины в этом нет.
   И остальные - он ясно это видел и понимал - тоже довольны, даже счастливы. И Ворон... тоже? Да, тоже. Улучив момент, когда Ворон пристроился у парапета курить в одиночестве, Гаор достал сигарету и присел рядом.
   - Доволен?
   Ворон покосился на него и улыбнулся.
   - Упёртый ты, я смотрю.
   - Какой есть. Так как?
   Ворон пожал плечами.
   - Возможно, ты и прав. В самом деле, нельзя жить среди людей и от­дельно от них. Если так, то да, доволен. - Ворон помолчал, задумчиво дымя сигаретой, и неожиданно спросил. - Ты веришь в Огонь?
   - Огонь-Справедливый? Верю.
   - А во всё остальное?
   Теперь пожал плечами Гаор.
   - Не знаю, я как-то никогда не думал об этом. Солдату, знаешь, как-то...
   - Всё по хрену, - закончил за него Ворон и улыбнулся. - Ты просто подумай, как они уживутся вместе? Вода и Огонь. Ты знаешь, что бывает, когда они сталкиваются? Перегретый пар, взрыв. Никогда не видел, как раскалывается земля, открывая внутренний огонь, и туда обрушивается вода, скажем, из озера, и тогда паром рвёт в щебень скалы?
   Гаор представил и поёжился. Ворон кивнул.
   - Ты не боишься, что две веры так же разорвут тебе душу? - тихо спросил Ворон.
   - А ты?
   Ворон покачал головой.
   - Нет, я видел такое, что мне уже бояться нечего.
   - Я тоже так думал, - усмехнулся Гаор и уточнил, - до первой сорти­ровки.
   - Да, - кивнул Ворон, - смерть страшна. Но иногда... иногда лучше умереть, чтобы... не видеть... и не участвовать, - закончил он совсем тихо.
   Гаор затаил дыхание, ожидая продолжения, ведь Ворон явно был го­тов рассказать, облегчить душу, а там только слушай и запоминай, но... но к ним подсели ещё курильщики, и пошёл общий дружеский, но совсем не о том, что его интересовало, трёп.
   Гаор докурил сигарету и ушёл играть в ловитки, благо сегодня весь двор им открыт. А о том, что ему сказал Ворон, о двух верах, это стоит обдумать, не спеша, спокойно, лёжа под одеялом и записывая выводы на... да, правильно, четвёртый лист. Но это не сейчас. Гаор поймал подставившуюся ему Дубравку, поцеловал её и позволил ей вывернуться из его рук, потому что сзади его дёрнула за рубашку Чалуша. А поймав её, долго целовался с ней. И крутилось бездумное радостное веселье, где он как все, где он свой.
   Длинный, самый длинный день в году, день Торжества Солнца... И на ужин они ушли, когда было ещё совсем светло, но Гаор чувствовал, что, пожалуй, впервые насытился солнечным светом, нагулялся вволю, и сам посмеялся про себя над получившейся нелепицей: раб нагулялся вволю.
  
   И снова пошло время от вечера до вечера, от выдачи до выдачи. Ра­бота, отдых, работа, отдых, занятия с Махоткой, к тому же нашлись ещё желающие слушать про физику и прочее. А чтобы никакая сволочь не могла прицепиться - Махотку-то сам хозяин к Рыжему в подручные, то есть в учёбу, поставил, а про остальных речи не было, тут и "горячих" огрести можно - то они как бы просто слушали, как Рыжий Махотку жучит, из пустого интересу будто. И с Вороном так же. Будто для смеху всё, так, из баловства. Гаор отлично понимал, что если придерутся всерьёз, то никого эти хитрости не спасут, но поддерживал игру в пустой трёп, охотно болтая обо всём, что сам знал и умел. Так же охотно рассказыва­ли и ему. О поселковых и заводских нравах и порядках, о том, где кто что видел и испытал, кроме... да, он уже нащупал несколько запретных зон, где задавать вопросы, и даже просто говорить, даже намекать было нельзя.
   Прошлое, что было до рабства, что осталось с тех времён в памяти. Об этом только случайно проскользнувшие, ненароком вырвавшиеся слова. Услышал - понял, не понял, сделай вид, что ничего такого не было, и трепись дальше.
   "Галчата". Черноглазые и черноволосые поселковые ребятишки. В пять, редко когда в шесть лет, но до клеймения отбирают, и их никто больше не видит. Куда их, что с ними... не знают, или догадываются, но не хотят говорить. Так же, как о "печке" - крематории, что ждёт каждо­го раба, как заболеет или состарится, словом работать не сможет, как вообще не любят говорить о смерти. Здесь Гаор тоже больше догадывался, догадки были невесёлыми. Черноволосые и черноглазые - значит, похожие на дуггуров. И без клейма. Заставить всё забыть такого мальца можно, на себе проверено, а потом... вспоминались слышанные в компаниях, куда его вводили Кервин и Туал, рассуждения о вырождении ста семей. Но как это совместить с Ведомством Крови, которое и создано, дабы блюсти чистоту крови? Вопросов у него здесь было больше, чем ответов. Но, в общем, с детьми было так. В пять-семь лет отбирают, отвозят в отстой­ник, клеймят и надевают "детский" ошейник, возвращают в свой посёлок или отвозят в другой, кого уж как, а кто и вовсе исчезает. Критериев этой сортировки, видимо, действительно не знают. Второй раз отвозят в отстойник в десять-двенадцать лет, сортируют, меняют ошейник и опять... кого в свой посёлок, кого в чужой, кого ещё куда. И, наконец, где-то в шестнадцать лет, надевают уже взрослый заклёпанный ошейник и... и куда решат, где тебе определят работать, там и будешь. И первые торги тогда же. Говорили об этом неохотно, как о всем известном и неп­риятном, о котором и говорить незачем. Но не сразу, вылавливая по сло­вечку, по обмолвкам, Гаор составил примерную цепочку.
   Незаметно для себя Гаор опять начал работать с папкой. Пересмотрел, оставил одну статью, о Седом, а на остальных листах стал вести записи. Твёрдо решив: пока не соберёт всей информации, никакой писанины. Просто сопли и вопли никому не нужны. В атаку с голым задом не ходят. Это листы разведданных. И листы, где он так же старательно вылавливая обмолвки, записывал то, о чём ему говорил когда-то Седой. Обычаи, по­верья, историю, да он теперь вспомнил, как им говорили на уроках исто­рии, что первая история дуггуров была устной, передаваемыми от отца к сыну легендами и рассказами о прошлом рода, и только потом их записа­ли, сверили и по ним восстановили подлинную историю дуггуров, славную историю завоеваний и побед. Ну, насчет последнего у него теперь были вполне серьёзные сомнения, но что у... ладно, пока аборигенов, есть своя история, он уверен. Пока устная. Вот её ему и надо собрать воеди­но и записать, и соотнести с официальной историей, расставив даты. Это его журналистское расследование. Ни хрена себе работёнка!
   Многое знал Ворон. Но его разговорить было трудно. И, Гаор не так понимал, как чувствовал, опасно. И потому, что в знаниях Ворона было что-то безусловно опасное для знающего, и потому, что Ворон мог дога­даться о причинах его любопытства. Как Ворон отнесётся к тому, что он журналист? Стоит ли рисковать? Или лучше оставаться любопытным по глу­пости, недалёким сержантом-фронтовиком? Пока, во всяком случае, так.
   Ворон внешне держался по-прежнему, несколько отстранённо, но от­ношение к нему изменилось. Его признали нашенским, а то, что он молчун, и как в стороне от всех - так это характер такой, а так-то мужик на­дёжный. И знает много, и не заносится, хотя по умственному работает, и если спросишь что, то объяснит, не откажет.
   Гаора всё чаще посылали в самостоятельные поездки, обычно на Центральные склады, за товаром. Несколько раз он не укладывался в ра­бочие промежутки, опаздывая то на обед, то на ужин. Но в поездки его отправлял и время ему рассчитывал сам Гархем, и потому его запускали вниз даже без оплеух, а уж Маманя его кормила за малым столом не в че­рёд, ругая неизвестно кого, что парню толком ни поесть, ни отдохнуть не дают.
   Незаметно уменьшались дни, утром он бежал в гараж уже не под солнцем, а в рассветном сумраке, вечернее построение тоже уже под про­жекторами, и как летом - в комбезе на голое тело - не поработаешь и в вы­ходной не погуляешь.
   И наступил выходной, когда они вывалились после выдачи во двор, а горят прожектора, а значит, из светового круга ни-ни. И Гаор простился с турником до следующей весны. А Плешак, с которым он курил у парапета, радостно сказал.
   - А скоро сызнова праздник, паря, во здорово! Опять гулять будем.
   Гаор сообразил, что речь идёт об осеннем равноденствии, когда Солнце - Небесный Огонь на отдых уходит, дверь в свою спальню открывает. Единственная ночь в году, когда можно позвать из-за Огненной смертной черты кровного родича и поговорить с ним. В эту ночь живые с мёртвыми говорить могут. Тем из-за Огня всё видно и ведомо. И ни храма, ни хра­мового оракула не нужно, позови только по делу, а не из пустого любо­пытства, верь и по вере твоей тебе исполнится.
   В училище он в это не то, что не верил, просто ему не с кем и не о чём было разговаривать. Хотя Сержант регулярно приводил его в каминный зал, показывал витражи, реликвии и трофеи, заставлял заучивать с голоса славные деяния и подвиги Юрденалов, гонял по генеалогическому древу и следил, чтобы называл он предков как положено, со всеми титу­лами и званиями. Он и сейчас может отбарабанить на память всех Юрдена­лов за пятьсот лет, но... но как были они чужими ему, так и остались. О чём ему говорить с генералом авиации, убитым, как он догадывается, собственным сыном, генералом спецвойск Яржангом Юрденалом? Да и не пойдёт генерал к демобилизованному старшему сержанту, бастарду, полук­ровке, а теперь ещё и рабу. Какой он ему внук? Так... И дядьям, брать­ям отца он не нужен, все они умерли до его рождения, да, так, хотя... хотя есть один, кого он может позвать. Кто знает его, и кто не может ему отказать, если... поверь, и по вере твоей тебе исполнится... А мать? - вдруг мелькнула сумасшедшая мысль, и он сразу вцепился в неё. Он же может позвать мать, увидеть её, спросить... о своём имени. Как она звала его. Но... но не слышал он, чтобы кто вызывал женщин. Надо проверить. Чтобы ненароком не обидеть Огонь.
   И - до праздника ещё два дня оставалось - вечером играя с Вороном в шахматы, он спросил.
   - Ворон, ты на Открытые Ворота звать кого будешь?
   - Ошалел? - изумлённо посмотрел на него Ворон. - Кого? И зачем? Чтобы они меня здесь увидели? То-то им радость будет.
   - Чего-чего? - сразу заинтересовался Мастак, как всегда наблюдав­ший за их игрой.
   Койка Мастака была недалеко от койки Ворона, и он зачастую, когда они играли, пересаживался со всем своим инструментом и рукоделием на соседнюю, чтобы и за игрой следить, и чтоб руки без дела не болтались.
   - Осеннее равноденствие через два дня, - объяснил Ворон, задумчиво разглядывая сложившуюся на доске позицию. - В ночь накануне можно раз­говаривать с мёртвыми.
   - Чо-о?! - изумился, лежавший над ними на своей койке Тарпан, све­шиваясь вниз. - Ты чо, Ворон? Спятил?
   Немедленно собралась толпа крайне заинтересованных слушателей. И Ворон стал не объяснять, а рассказывать. От Гаора потребовали подт­верждений, и он из слушателя стал рассказчиком. Вдвоём, дополняя и поправляя друг друга, они рассказали об Огне, что у Огненной черты встречаются умершие и Великий Огонь определяет им по делам их греться, или гореть, или в лёд вечный вмерзать.
   - Аа, - догадался Махотка, - ты потому, Рыжий, про ту сволочь и го­ворил, что у Огня, дескать, встретимся?
   Гаор кивнул в ответ. Он уже жалел, что завёл этот разговор. А ну как подумают, что его вера в Огонь оскорбительна для набольших Мате­рей.
   - А чо, - неожиданно для Гаора согласился Юрила, - тоже дело. Встретил, рассчитался и пошёл себе в Ирий-сад.
   Гаор перевёл дыхание, тем более, что у Ворона как раз спросили, любого ли мёртвого можно позвать.
   - Нет, - покачал головой Ворон, - только кровного родича, отца или брата.
   - А мать? - не выдержал Гаор.
   Ворон усмехнулся.
   - Плохо ты уроки закона божьего учил. Только кровного родича и только по делу.
   - А чо ж, по пустякам тревожить мёртвых не след, - согласился Мастак, - матери-владычицы вон тоже не любят, чтоб их почём зря беспокоили.
   За разговором Гаор зевнул своего коня и проиграл так глупо, что самому стыдно стало. Вместо него с Вороном сел играть-учиться Мастак, а Гаор пошёл в душевую. Чтобы спокойно без помех обдумать услышанное.
   Так, по порядку. Огонь Ирий-саду, а он уже понимает, что Ирий-сад - это место для мёртвых, не помеха. А что, все идут вместе, ну как по дороге с развилкой, у Огня встретились, а там разошлись. По вере сво­ей. И Матери набольшие не в обиде. Уже хорошо. Но женщин из-за Огня не позвать, да, чёрт, ему же говорили на уроках, что женщины души не име­ют, и потому им за Огнём и делать нечего, они свой долг при жизни исполнили: зачали и родили, больше ни для чего им Огонь жизни и не да­ёт. Ну здесь, положим, он и раньше не то что сомневался, а... нет, в такие дебри он не полезет, тут Матери точно обидятся. А может, женщи­ны, их души к Матерям уходят? У кого бы узнать? Ладно. Главное он уз­нал: некого ему звать, кроме Сержанта, Яшена Юрда, кровного его роди­ча, дяди, брата отца. У Сержанта на него обиды нет, должен прийти.
   С этим решением он и заснул, зная, что никто и никак помешать ему не сможет.
   Как всегда накануне праздника прошла выдача, обошлось без "горя­чих" и "по мягкому" и ему, и Махотке. Вообще надзиратели были каки­ми-то тихо настороженными. Но ему на них накласть, лишь бы к нему не вязались.
   После выдачи как всегда погуляли, поиграли и покурили во дворе. Всё как всегда: запуск в спальни без обыска и пересчёта, дверь надзи­рательской плотно закрыта. Ну и хрен с ними, век бы их не видеть. Нын­че наш вечер. И день завтра наш.
   После ужина Гаор ушёл в душевую. Сегодня ему не до вещевой и про­чих укромных мест. Он не знал, нужны ли для ночного разговора какие-то особые условия и действия, но... ладно, пусть будет, как будет. Полу­чится - хорошо, а не получится... так на нет и суда нет. Мылся он дол­го и тщательно, заодно выстирал портянки, и, когда вытершись и развесив портянки, вышел в спальню, многие уже лежали, хотя решётки не задвинуты и свет горит. Ворон тоже лежит, но не спит, глаза открыты. Может, тоже... готовится.
   Гаор, не спеша, тщательно и аккуратно навёл порядок в тумбочке, приготовил себе всё на завтра. Холодно уже в трусах и майке, ладно завтра сойдёт, а вечером он их в грязное скинет и будет носить ар­мейское. А много как армейского: койки, белье... недаром, видно, Стор­рам - полковник, почистил склады. Наконец он лёг. Наступили доли - он уже научился их узнавать - предпесенной тишины. Сегодня под праздник, надзиратели вязаться не станут. Уж три песни нам дадут.
   Дали четыре, они даже пятую начали, когда вошёл надзиратель, мол­ча задвинул решётки и ушёл, не прокричав отбоя. Свет погасили, и допе­вали они уже в темноте.
   - Всё, мужики, - негромко, но так, что его услышали все, сказал Старший, - завтрева ещё попоём.
   С ним молча согласились. Как хлопнула дверь надзирательской, слыша­ли все, так что... разбудим, себе дороже обойдётся.
   Сопенье, храп, кряхтенье, бесшумно скользящие по проходу и сквозь решётку фигуры... Гаор закрыл глаза и вытянулся на койке. С чего на­чать? Не знает он. Никогда не говорили об этом, но... ладно, пусть бу­дет, как будет, поверь, и по вере твоей тебе дадено будет. И тут же ворохнулась мысль, что верь не верь в возмездие, в Огонь Справедливый, но он здесь, а Братец там. Нет, нечего ему об этой гниде думать, та ещё получит своё, не от Огня, так... стоп - остановил он сам себя. Огонь зовёшь, и в силе его сомневаешься, следи за собой, сержант, оби­деть Огонь легко, а помириться с ним...
   Он лежал с закрытыми глазами и не то спал, не то дремал, не то... нет, ни о чём он не думает сейчас, просто лежит и ждёт, ни мыслей, ни чувств, ничего нет, серая, пепельная пустота...
   Старший по многолетнему уже опыту знал, что на осенний праздник надзиратели гуляют тихо, и ни за девками, ни за чем не лезут, это не Новый год, но на всякий случай, спал в полглаза. Мало ли что этим сво­лочам в голову взбредёт. А дураков хватает, за тем же Рыжим в оба гля­ди, так и норовит парень нарваться и вляпаться, мужик уже, а парнем колобродит. Но всё было тихо и спокойно, он стал уже в сам-деле засыпать и, когда женская рука тронула его за волосы, пробурчал:
   - Я сплю.
   - Ну и спи себе, - тихо засмеялась над ним женщина.
   И где-то в середине ночи, Старшего вдруг разбудил голос. Чистый и совсем не сонный голос Рыжего.
   - Сержант, - сказал Рыжий, - ты пришёл, Сержант. Здравствуй.
   Старший недоумённо открыл глаза, приподнялся на локте и замер, сразу вспомнив, о чём перед выходными толковали Ворон и Рыжий. Неужто и вправду, Рыжий кого из своих мертвецов позвал?! Ну... - додумывать было страшно. Но он и вправду увидел, что в проходе как раз напротив койки Рыжего - а ему с его места всю спальню видать, потому это и Старшего место - колыхается что-то белёсовато-серое, как... как стол­бик из пыли или пепла ветер закрутил.
   - Сержант, - голос Рыжего звучал ровно, негромко, но тишина вдруг стала такая, что каждое слово, да что там, вздох слышен, - Сержант, как звали мою мать? Ты же знаешь это. Я же говорил тебе, называл её, когда ты из меня память выбивал. И он называл тебе её. Как тот посёлок назы­вался, Сержант? Ты же знаешь, откуда меня привезли. Не можешь не знать. Почему ты молчишь, Сержант? Ты же родич мне, кровный, ты брат моего отца, почему ты молчишь, Сержант?
   Рыжий говорил не спеша, останавливаясь после каждого вопроса, буд­то ждал ответа. Старший замер, оцепенев, не от страха, нет, просто, не было такого, чтоб мертвец пришёл и чтоб живой говорил с ним. Он видел, сквозь ставший вдруг прозрачным ночной сумрак, что и остальные так же проснулись и так же оцепенели на своих койках, не смея шевельнуться. Вот на койке Махотки сидит, заткнув себе рот кулачками, Аюшка, приподнялся на локтях, да так и застыл Асил, сидит Мастак, а рядом с ним прячется за его плечом Белена...
   - Почему ты боишься его, Сержант? - устало спросил Рыжий, - ты же мёртвый уже. Что тебе его приказы теперь? За Огнём он не властен над тобой, - и после долгого молчания, - ладно, Сержант. Ещё спрошу. Ты дол­жен знать. Он сам убил её? Или только приказал, и они убивали, а он смотрел? Что же ты молчишь, Сержант? Кто моя мать, Сержант? Ты всё знаешь теперь, ты видишь, что он со мной сделал, что же ты молчишь, Сержант? Боишься? Теперь-то чего тебе бояться? Или ты со мной, рабом, говорить не хочешь?
   И снова долгая, нестерпимо долгая тишина.
   - Прощай, Яшен Юрд, - тихо сказал Рыжий, - не хочешь говорить, не надо. Теперь мы с тобой только у Огня встретимся.
   Старший встряхнул головой и оторопело заморгал: серый полупроз­рачный столб посреди спальни вдруг заколебался, задрожал и исчез. И почти сразу кончилась тишина. Заскрипели койки, вздохнули люди, ти­хонько ахнула женщина... Старший вылез из-под одеяла и подошёл к Рыже­му. Рыжий лежал на спине, одеяло сдвинуто до середины груди, руки бро­шены вдоль тела, кулаки не сжаты, а глаза закрыты. Будто спит. Только грудь ходуном ходит, как от бега, да из-под ресниц по щекам ползут слёзы. Постояв немного, Старший вернулся к себе и лёг. Что бы это ни было, но лезть в это нельзя.
   Когда Гаор открыл глаза, в спальне стояла обычная ночная тишина из храпа, сопенья и дыхания множества людей, привычный с детства шум казармы, и он никак не мог понять: было что на самом деле или только приснилось ему. Щёки мокрые, значит, что-то снилось, и плакал во сне, иногда и раньше с ним такое случалось, но, похоже, никого он не разбу­дил. И тут же сам себе задал вопрос: а было из-за чего, нет, чем бу­дить? Вряд ли он опять кричал и командовал, как ему рассказывали, ког­да он всю спальню перебудил и ему где-то снотворное доставали. Нет, сегодня, похоже, обошлось. Ну и слава Огню, нечего ему свои психи и дурость на других перекладывать.
   Гаор повернулся набок, плотнее завернулся в одеяло. Ну как, полу­чил? По вере своей? Ладно, нашёл на кого надеяться. А все же... ладно, не вышло, так не вышло, будем жить дальше, как живётся. Чтоб в печку раньше времени не попасть.
   Ни утром, ни потом никто никак даже не обмолвился о ночном слу­чае. Будто и не было ничего. У Гаора, правда, чесался язык спросить у Ворона, не попытался ли тот позвать кого из своих родичей, может, тому больше повезло, но сумрачное лицо Ворона исключало какие-либо расспросы. И он забыл о то ли виденном, то ли приснившемся.
   Праздничный день оказался серым, то и дело начинал моросить мел­кий по-осеннему противный дождь, сырой порывистый ветер задувал сига­реты.
   Гаор со всеми курил, спрятавшись от ветра за парапетом. И хоть днём можно было гулять по всему двору, на турник не пошёл: сорваться с мокрой холодной трубы ничего не стоит, да и холодно для гимнастики, недолго и мышцу порвать. На хрена ему это?
   Неспешный о всяких житейских мелочах разговор, с вплетающимися в речь нашенскими, но почти всегда уже понятными ему словами, блаженное ощущение общности, что он свой им, по-настоящему свой. А что ночью бы­ло? Да нет, вряд ли, скорее всего это просто приснилось ему, если бы было что, ему бы сказали, как о том, когда он воевал во сне. Как мате­ри говорят? Обошлось и ладноть. Жил без этого, значит, и дальше прожи­вёт.

* * *

7.05. - 21.05.2002; 11.07.2010

  
  

Оценка: 8.00*4  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"