Зорин Федосей Ефимович : другие произведения.

Мёртвая петля

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    На затерявшейся в донецких степях шахте "Заря коммунизма" заканчивалась первая смена. Микола, по прозвищу Корейский летчик, пятерней, так, что шлепнула нижняя губа, вытер катившийся из-под фибровой каски пот и обреченно, как на кресте, повис на угольной лопате. "Ко-ко-ко-ко", - застучали у него в висках молоточки, и налетевшие куры, оттесняя одна другую, стали жадно выклевывать из разбросанного навоза жирных розовых червей. Прошедшая, было, тошнота опять подступила к горлу. Огненно-рыжий петух, со свирепым видом прибежавший наводить порядок, до того напоминал своего хозяина, начальника участка Горбузаря, что Микола под вопросительным взглядом круглого петушиного глаза снова взялся за лопату.
  На затерявшейся в донецких степях шахте "Заря коммунизма" заканчивалась первая смена.
   Микола, по прозвищу Корейский летчик, пятерней, так, что шлепнула нижняя губа, вытер катившийся из-под фибровой каски пот и обреченно, как на кресте, повис на угольной лопате. "Ко-ко-ко-ко", - застучали у него в висках молоточки, и налетевшие куры, оттесняя одна другую, стали жадно выклевывать из разбросанного навоза жирных розовых червей. Прошедшая, было, тошнота опять подступила к горлу. Огненно-рыжий петух, со свирепым видом прибежавший наводить порядок, до того напоминал своего хозяина, начальника участка Горбузаря, что Микола под вопросительным взглядом круглого петушиного глаза снова взялся за лопату.
   "И дома навоз, и на работе навоз... - Он сосредоточенно, как дегустатор поплямкал губами. - Та чи и в роти гимно?.. И выпил же вчера на "гусаке" меньше пол-литры. Казав же - не идет... Привы-ы-кнешь - привыкнешь... Третий год вже после армии привыкаю, а все тошнит и тошнит. Може, и вправду, как говорит Вася Мосин, сходить на Кабанячий к бабке полечиться от нудоты?"
  
   Если было на Земле пекло, то в этот день оно располагалось на горбузаревом огороде, возле красного, пышущего жаром террикона. Казалось, солнце остановилось над старым сгоревшим отвалом. Разгневанное дерзостью этих жалких муравьев, осмелившихся добывать огонь и свет, соперничая с ним, решило поднапрячься и показать всю свою великолепную силу.
   А люди все глубже зарывались в землю и за долгие годы каторжного труда действительно стали ощущать себя муравьями. Они все реже смотрели на небо. В каком-то неистовом азарте отдавали здоровье и даже жизни за блестящие черные камни, которые эшелонами едва успевал куда-то отвозить пыхтящий паровозик. Будто огромное ненасытное чудовище пожирало все это, требуя еще и еще.
   Вскоре паровозный дым растаял в вылинявшем небе, и лишь визг циркулярки, доносившийся с лесного склада, изредка нарушал тишину. В поселке, раскинувшемся в сонном оцепенении по склону кряжа, жизнь почти замерла.
  
   Колеса шахтного копра в паутине канатов покрутились в одну сторону, в другую, и, как шестерни испортившихся часов, остановились вовсе. Теперь неподвижный пейзаж лишь слегка оживляла медленно, как жук, ползущая на террикон вагонетка. Пахло горевшей серой и креозотом. В знойном мареве среди зеленых садов лениво покачивались черепичные крыши домов. Ниже, улицы стекались в глубокую, манившую прохладой балку, на дне которой среди величавых верб и изумрудных капустников блестел ручей. Дальше он терялся в дубовом байраке и появлялся серебряной полоской среди леса уже почти на горизонте, в окружении каких-то сказочных строений. Там, почти в другом мире, в своей лесной республике жили люди, которых еще только учили быть послушными. Они часто смотрели на сверкающее бриллиантами небо, не догадываясь, что потом об этом забудут. Только некоторым будет казаться, что такое небо они видели во сне. Там жили дети.
  
   Тем временем земля раскалилась, как сковородка. Насытившиеся куры дремали в тени под старой грушей, и даже неугомонный петух время от времени клевал носом, но тут же встряхивал головой и продолжал следить за Летчиком осоловелыми глазами. А тот с неживым лицом, как лунатик, все носил и носил на лопате с очередной кучи тяжелый, вязкий навоз. При этом двигался так, будто на голове у него стоял сосуд, доверху наполненный драгоценной жидкостью. При каждом шаге в животе, раздувшемся от выпитой воды, булькало, а мокрые от пота чуни издавали на босых ногах такие неприличные звуки, что он время от времени незаметно по-разведчески озирался.
   "Знав бы, шо такой наряд дадут - обув бы дома "спортсмены". Ще и грабарку самую большую дали. Чи порядной лопаты нету? - Микола хотел возмутиться, но было больно напрягать мозги и он успокоился. - Та начальству ж виднее"...
  
   На углу, где под развесистым тополем разместился скобяной магазин, звякнула щеколда. До Летчика донесся неизменно довольный голос Петьки Наливайко, соседа и приятеля:
   - Дорофеевна, забодай тебя комар, политура есть? Бо на пианину трохи не хватило.
   На всякий случай, чтобы его не было видно с дороги, Микола присел у забора. Перерыв в магазине закончился, значит, до конца смены еще час. А в шахте сейчас хорошо... От воспоминаний о том, как продрог вчера с мокрой спиной, ожидая "карету" на-гора, ему полегчало.
   -Ме-е-е-лу, бабы. Бабы, ме-е-е-лу...
   Внезапно раздавшийся протяжный крик эхом разносился над поселком и нахально проникал сквозь закрытые ставни в дома. Между штакетами забора Микола увидел телегу, которую тащила, кивая лохматой головой при каждом шаге, гнедая кобыла. На телеге, свесив ноги в хромовых, собґранных в гармошку сапогах полулежал бородатый цыган. Изредка от скуки он щелкал кнутом по конскому крупу, и тогда над дорогой после экипажа оставалось висеть белое облачко мела.
   Миколе вспомнился цыганский табор, когда-то стоявший в степи за их хутором. Молодая цыганка с бархатными глазами нагадала ему встречу с красавицей и большие хлопоты. Сказала, что он выбьется в люди: станет летчиком - и будет ему счастье. Тогда в предсказание цыганки он как комсомолец не поверил, но ее слова где-то глубоко в нем засели. То, что он не такой, как все, Микола и сам знал давно, скрывал ото всех, но иногда спьяну проговаривался: "Я еще покажу вам мертвую петлю Нестерова". (Третий год подряд он собирался ехать поступать в Казанский авиационный техникум).
  
   Вот и хлопоты, хотя и не с красавицей, но уже начались. Кто знает, отчего дебелая, разбитная откатчица Раюха выбрала невысокого и скуластого, слегка неуклюжего машиниста электровоза. Иногда после "бутылька" ноги сами приводили его в Раюхин флигелек на краю поселка, но, когда при последней их встрече она заговорила о замужестве, Микола запаниковал.
   А вообще-то цыган он недолюбливал. "Не хочут работать, как все - хитрят... Вон, лежит, кнутом поигрывает. Не выработанный, шо ему... Спекулянт... Тьфу! - Микола в сердцах почти переплюнул через губу и встал. - Обрабатывай вас тут."
   Наконец зазвучал долгожданный гудок, но Летчик отнес лопату старой Горбузарихе только когда на огороде не осталось ни одной кучи. На душе, как снежный ком, росла глухая обида не понятно на кого.
   Уже уходя, он повернулся к петуху и, сделав пальцами козу и страшное лицо, копируя Васю Мосина, прошипел сквозь зубы:
   -У, пет-тух Гамбургский!!!
   На что тот недоуменно повертел головой, но, не увидев никого за собой, склонил ее набок и удивленно поднял бровь.
  
  * * *
  
   Помывшись кипятком в переполненной бане, Микола вышел из комбината в парилку нескончаемого дня. Посматривая, чтобы не попасться на глаза Раюхе и готовый в случае чего спрятаться за елку, с приподнятыми коромыслом руками и посвистывая, будто невзначай, он прошелся вдоль Доски почета. Перед последним портретом, который никто, кроме него самого, не узнавал и к которому еще сам не успел привыкнуть, Летчик замедлил шаг. При съемке, чтобы не походить на корейца, слегка косящие в стороны глаза он свел к переносице и выпучил так, что его чуть было не покусала болонка фотографа. Пересниматься же наотрез отказался, в результате чего дорожащий своей репутацией мастера Зяма Моисеевич в тот день напился, как сапожник.
   Дома Миколу ждали неочищенный коровник и еще тысяча дел, а он все стоял в тени поникшей березы. Было противно и тоскливо. С болью представил сочувствующие и одновременно осуждающие глаза матери. Хотелось исчезнуть, раствориться... Заблудиться в лесу и, может быть, даже умереть с голоду. И он пошел туда, куда указывал стоявший напротив, напудренный бронзой Ленин. Выйдя на дорогу, замешкался, и тут же попал под колесо с трактора "Беларусь". Благо, оно было без покрышки: огромную камеру катили на пруд два пацаненка.
   В лесу звенела мошкара, весело щебетали птицы, но Летчик этого не замечал. Обходя встречных людей, не разбирая дороги, он упорно брел в заданном направлении и спустя час, весь в паутине и репьях, с шумом вывалился на прогалину. Тотчас же на его голову обрушилась лавина звуков, в которой было все: детские крики, песни, женский смех, кваканье лягушек, всплески воды... Перед ним в балке, во всей своей предвечерней красе искрился пруд. По зеркальной глади неспешно скользили прогулочные лодки, а склонившиеся с берега серебристые ивы зачарованно любовались собственным отражением.
  
   Постепенно в хаосе звуков он стал различать отдельные слова. Было слышно, как на детском пляже возле пионерского лагеря, где вода бурлила от загорелых маленьких тел, кричали голосистые вожатые:
   - Отряд Павлика Морозова, будьте готовы!!!
   - Всегда готовы!!!
   - Топорков! Не выплывай за флажки! Дощечкина! Держи Топоркова!
   Из репродуктора дома отдыха разносилось над прудом и множилось эхом:
   - Ой, рябина кудрявая...
   Заглушая "Рябинушку", подвыпившая компания за кустами старательно выводила:
   - И в забой отправился парень молодой...
   От одной только мысли о водке у Миколы сжались челюсти и вспотел лоб. Шершавый, как рашпиль, язык прикипел к нёбу. Хотелось пить. На противоположном берегу, до которого в этом месте было рукой подать, в конце небольшой набережной, работал буфет, но у Летчика не было денег. Среди смакующих пиво по плечистой фигуре он узнал известного в поселке злостного тунеядца, стилягу и спортсмена-индивидуалиста Жоржа. "Где же справедливость? Жорж пил не только сам. Он еще угощал какую-то даму в брюках. А где же каждому по труду? Если кое-кто будет так соблюдать моральный кодекс строителя коммунизма, когда ж мы той коммунизм построим?.."
  
   От нечего делать Микола полюбовался скульптурой в центре набережной. Огромную бетонную, с надутыми щеками рыбу, стоящую на хвосте, обнимал свежевыбеленный мальчик. От этой группы уходила наверх и терялась среди высоких ясеней неширокая, с лепными перилами лестница. По ней уже потянулись в столовую и на танцплощадку отдыхающие. Однако на парковых скамейках немало публики еще оставалось понежиться в предзакатных лучах солнца. Внимание Летчика привлек солидный мужчина в полосатой пижаме с полотенцем на шее, оживленно жестикулирующий перед спутницей. Микола знал, что дом отдыха этот - всесоюзного значения, и смотрел на людей за прудом во все глаза, как на иностранцев.
   "Городски-и-е... Наверное, в театры ходят, оперы слухают... А-а! Притворяются друг перед дружкой, что нравится..."
   Сразу потеряв к ним интерес и еще острее почувствовав свое одиночество, Микола, как Алёнушка, горюющая перед омутом, надолго уставился в воґду. Когда же в последний раз здесь был? Наверное, когда всей школой собирали желуди, и он набрал больше всех в классе. Тогда ему подарили интересную книжку "Тимур и его команда", и Миколка гордился своим вкладом в то, что сыты районные свиньи. А бесполезное времяпрепровождение он не люґбил и поэтому не бывал здесь даже в отпуске. Ставок у них на хуторе был свой. Правда, на его берегах росли только терн и шиповник, а купаґющиеся коровы оставляли после себя много оводов и мух, но зато он с детства оставался родным и привычным.
  
   - Извините, пожалуйста! Там, на тропинке, сидит большая лохматая собака... Не вы ее хозяин?
   "Нет", - хотел сказать Микола, но сумел выдавить из горла лишь какое-то мычание. Перед ним стояла девушка с ТОГО берега. Таких он видел только в кино.
   - А вы не могли бы проводить меня до дома отдыха, а то я такая трусиха...
   -Я??? Да, но у меня в кармане лежит колбаса... копченая. (Зачем я цэ ляпнув... Я ж не знаю, какая она, копченая? А вдруг она спросит?). Я взял с собой в шахту, а собака учует и не отвяжется. (Шо я кажу, вона ж може подумать, шо я боюсь собаки).
   -О! Вы шахтер? Я впервые вижу вблизи настоящего шахтера. У нас ведь, в Москве, только метростроевцы... Какая мужественная у вас профессия! А вы Стаханова видели? А вам там не страшно?
   - Когда, допустим... крыса тащит из кармана колбасу... копченую... (Опять я с этой ковбасой!..) мне, конечно, не страшно, только...
   - Ой! Какой ужас!
   Девушка сделала круглые глаза и приложила обе ладошки к смуглым щечкам. Теперь Микола окончательно смутился, но незнакомка пришла ему на помощь:
   - Вас, кажется, зовут.
   Он обернулся и увидел у берега вибрирующую крупной дрожью дюралевую лодку, на носу которой стоял бригадир с третьего участка Обезжиренный, он же радиолюбитель с позывным "Черный принц". Вытаращив глаза и извиваясь всем телом, под песню "О голубка моя" он хаотично махал руками, напоминая сигнальщика на мостике корабля. Его худые ноги, торчащие из черных "семейных" трусов, старательно прижимали к лодке товарищи по бригаде, будто боялись, что Обезжиренный взлетит.
   Микола лихорадочно соображал.
   - Да, зовут... Мы отплываем. В ночную смену идем на рекордную добычу.
   - О, как обыденно и скромно вы об этом говорите! Ну, не буду вас больше задерживать. Вон, кстати, и тетя моя идет. А вы непременно должны мне завтра рассказать о вашем героическом труде. Даете слово?
   - Да... - едва слышно выдохнул Микола.
   - Давайте после ужина, к семи... До завтра?
   Улыбнувшись на прощанье, девушка резко повернулась и, окатив его волной тонкого аромата, легко побежала по тропинке. Микола стоял ошеломленный. Неужели все это было на самом деле, и он завтра снова ее увидит?
   Вначале он решил, что перед свиданием выпьет для храбрости пол стакана самогонки, но потом передумал. "Буду брехать, как Петро Олейников в кинофильме "Семеро смелых".
  
   Его размышления прервал звук, который получается, если по поверхности воды сильно ударить доской. На лодке Обезжиренного уже не было, а шахтеры виновато смотрели на расходящиеся по воде круги. Наконец кто-то догадался протянуть, не умеющему плавать, Черному принцу весло.
   Запахло дымком - это рыбаки возле устья ручья разожгли костер. У мелководья пацаны завязывали майки, битком набитые раками, и собирались домой. Сейчас Миколе был симпатичен даже гроза поселка хулиган Колюня, которому на берегу вязали руки. В таком виде он на спор в очередной раз собирался переплывать пруд. По воде к противоположному берегу, будто гигантские пальцы, потянулись длинные тени. Лодочник уже скликал с пристани запоздалых гребцов. Вечерело. Микола выбрался на дорогу и, быстро размахивая руками, зашагал домой.
   Выйдя на шлях в степи, он с удовольствием, как впервые, слушал пение сверчков, любовался виражами снующих в воздухе летучих мышей. Неожиданно рядом, в клубах пыли остановился "ЗИЛок". Из кабины белозубо улыбался шофер из их хутора, бывший пограничник Алешка Зоря. Нет ничего приятнее, чем проехаться ясным летним вечером в кузове грузовика по степной дороге! Миколе нравился запах теплой кабины... Нравилось, когда машина опускалась в лощину, и он полной грудью вдыхал душистый, настоянный на разнотравье воздух.
  
   Когда машина остановилась у его дома, багровый шар уже коснулся горизонта. По улице с выпаса шли коровы и сами заходили в свои дворы. Одинокую, хрупкую фигурку на лавке у ворот Микола узнал еще от поворота. Хотелось как-то приласкать мать, но он стеснялся таких "телячьих нежностей".
   - Дэ ты був?
   - Ма, вы постирали мою голубу соколку?
   - Ще вчора. Борщ исты будэшь?
   - Вэлыку мыску, а сыроватка е?
   В ту ночь Летчику снились цветные сны. Сначала он, ростом с курицу и в цыганских сапогах, ездил по своему подворью на лопате с навозом, в которую был запряжен горбузарев петух с лицом хозяина и с папиросой в зубах. Микола подъезжал к курице и заговорчески, как пароль, спрашивал: "Вам не нужен бесплатный навоз с червяками?"
   Курица деликатно выклевывала лакомство и вежливо благодарила. Он не больно стегал кнутом Горбузаря, и после того, как тот говорил: "От винта!" - с чувством исполненного долга они ехали дальше.
   А под утро ему приснился цветущий, благоухающий сад. Все вокруг было залито мягким желтовато-оранжевым светом. Утреннее солнце всеми цветами радуги отражалось в мириадах росинок, которые были всюду: в воздухе, в диковинных цветах, на коре деревьев. Над садом гудели шмели, и Микола летал вместе с ними, а может, был даже одним из них. Но главное, в это время он испытывал такое острое чувство свободы и счастья, о существовании которых даже не подозревал.
  
  
  * * *
  
   Для Миколы это было будто продолжение сна. Казалось, еще немного - и он взлетит. В ушах свистел ветер, а за спиной пузырилась любовно выглаженная матерью голубая рубаха. За шуршащими шинами, как за реактивным самолетом, клубилась пепельно-карминовая в лучах выплывающего из-за горизонта солнца полоса. "Ничего-ничего, я еще покажу им мертвую петлю Нестерова...". Ни разу не притормозив на спуске, позванивая велосипедными ключами, он сходу выкатился на брусчатку, выложенную еще пленными немцами. Справа от дороги тянулись колхозные поля, а слева до самого байрака стелилась не тронутая плугом холмистая степь. Солнце поднималось все выше, и бегающим вдоль дороги жаворонкам, этим степным солнцепоклонникам, уже не терпелось взмыть ввысь и затянуть свой вдохновенный гимн ему.
   Микола выехал на последний перед поселком бугор и остановился. Подняв к солнцу подбородок и закрыв глаза, он пытался во всех деталях вспомнить свой утренний сон. И удивительное дело. По мере того, как он постепенно переносился в сказочно-чудесный мир, душа его наполнялась почти тем же неописуемым восторгом.
   "Так, значит, вот оно какое, счастье. А что если в жизни его не бывает, а только во сне? Так нет, я ж вспоминаю и ощущаю его сейчас, наяву. Главное - не забыть сон".
  
   Перед комбинатом, где-то в ветвях березы над фонтаном ворковала горлица. Микола впервые приехал на работу на велосипеде и решил до конца смены оставить его в ламповой. Он мечтал о такой машине давно, но только неделю назад стал счастливым обладателем одного из двух привеґзенных в скобяной магазин красавцев. Пропустив в дверях выехавшего на-гора взрывника, напевая себе под нос "Кубинский марш", Летчик вошел в комбинат. Вот сейчас девчата увидят его с велосипедом и только ахнут.
   - Куба, любовь моя,
   Это идут бар... буд...
   Бум! В этот момент из глаз его посыпались искры, велосипед звякнул о стену, а Летчик улетел под стол ламповщицы, которая успела только ахнуть.
   Через мгновение, сцепившись, они со взрывником уже катались по полу.
   - Ты зачем мой "ЧТЗ" взял?!
   Микола никого в жизни еще не бил по лицу, и теперь со слезами на глазах то ли от обиды, то ли от напряжения лишь сопел и мертвой хваткой душил противника.
   - Та я ж переставила твой велосипед во фляговую! - суетилась перепуганная женщина.
   Их удалось растащить, только когда в ламповой появился участковый Дрынов, от которого разило одеколоном "Красная Москва" и сапожным кремом.
   - Товарищ взрывник, я штрафовал вас на три рубля за то, что вы посылали на нецензурное слово ламповщицу Люду?
   - Ну, штрафовали...
   -А теперь я вас штрафую на пять рублей.
   -А чего он к велосипеду ножку от стула привязал?!
   Одним глазом, к другому был приложен прохладный самоспасатель, Микола увидел, как из ламповой вывели близнеца "ЧТЗ ". К его багажнику была привязана точно такая же граненая ножка от стула, как и у Миколы: в скобяном магазине других стульев не продавали.
   В коридоре Летчик долго, во всех позах крутился перед окошком тормозковой, тщетно стараясь разглядеть в стекле, большой ли синяк под глазом. "От как теперь на свидание ехать? Придется сбрехать, что когда крепил кровлю, на глаз упав "коржик"...
  
   В штреке, когда он подошел к своему электровозу, Наливайко уже ковырялся в дренажной канавке.
   - Шо ты там робыш?
   - Та от, полукольцо шукаю, забодай его комар... А-а!
   Внезапно он выдернул из тины руку, и у ног Летчика между рельсами шлепнулось что-то живое.
   - Шо это меня укусило?
   Микола с коногонкой в вытянутой руке осторожно присел на корточки.
   -Ты дывы...,- он не верил своим глазам. - Так это ж настоящий живой рак. Щас, подожди...
   Он бросил рака в резиновое ведро с песком, быстро снял телогрейку и, закатав до плеч рукава рубахи, почти по колени утопая в черной жиже, полез в канавку.
   - О-о-о... И-ды сю-ды... Этот вэлыченький...
   - А что вы там делаете? - к ним уже подошла бригада с участка.
   - Не мешай, - Микола даже не повернул голову. - Не видишь - раков ловим? Он не считал себя рыбаком, но сидящий в каждом мужчине охотничий азарт уже овладел им.
   Заглянув в ведро, часть бригады присоединилась к рыбакам, а вторая, скептически ухмыляясь, решила не форсировать события.
   - На три метра я участок забил!
   - Та свети ты сюды, тут под аркой шевелился!
   - Вот он!!! Ох, и клешня!
   - Та отпусти мои пальцы, черт свинячий!
   - Хлопцы, кажись, карась ушел...
   С "кареты" подошли еще люди во главе с начальником смены.
   - Что это вы здесь делаете? Какие раки? На глубине двести метров? Чья это затея? Смену мне решили сорвать? Николай! И мы тебе еще собираемся рекомендацию в партию давать?!
   - Так я и сам...
   - По выезду зайдешь к директору!
   Микола поискал глазами Наливайку, но тот, довольный удавшимся розыгрышем, вытянув шею, выглядывал уже из ходка.
   В ту смену транспортники едва успевали ставить порожняк под участки. Забойщики и проходчики чуть ли не дрались за свободные лопаты и отбойные молотки, а тормозки попросту выбрасывали на конвейер, не желая тратить на эту мелочь дорогое время.
  
   ...Только в самом конце смены Микола остановился с партией груза недалеко от ствола. Передали, что на опрокидывателе вагонов, видимо, не выдержав такой нагрузки, сгорел двигатель. Слесари там уже работали, но было очевидно, что до второй смены его не заменят.
   "От уже... Знайшов, дэ стать...". В глубине темной ниши угадывались очертания небольших ворот. Сам не зная для чего, будто против воли, он подошел к ним поближе. Весь металл был глубоко изъеден, покрыт пузырями ржавчины, подтеками слизи и плесени и напоминал кожу какого-то мерзкого доисторического животного. Эта старая выработка за воротами пользовалась дурной славой у шахтеров. По словам старожилов, после войны в ней повесился один из лучших забойщиков шахты. И вообще, там происхоґдило что-то необъяснимое и страшное. Микола в чертовщину не верил, но и он с некоторых пор стал замечать странные вещи. Вдруг, ни с того ни с сего, на этом месте начинали буриться вагоны или гасла коногонка...
   Раньше перед воротами была шлакоблочная перемычка, но сейчас над ними чернела широкая щель, в которой шевелилась свисающая с кровли паутина. "Откуда здесь воздушная струя?.." Его тянуло туда, как магнитом. Поставив ногу на приржавевший к петлям амбарный замок, он приподнялся и, как в могильный склеп, заглянул в проем. В нос ударил запах гниющей древесины. Нависающие ослизлые глыбы отбрасывали от коногонки причудливые тени.
  
   Внезапно Миколе в голову пришла безумная идея. Однажды в детстве его воображение поразили невиданные окаменевшие растения в кусках породы, которые принес с шахты отец. Он вспомнил узор ажурных листьев с мелкими крапинками в них, и ему вдруг до такой степени, будто от этого зависела вся его дальнейшая жизнь, захотелось подарить подобный каменный цветок своей незнакомке. И его можно найти только здесь, ведь тогда проходили именно этот пласт у ствола. Откуда была такая уверенность? Этого он сказать не мог.
   Сняв телогрейку, Летчик с трудом протиснул узкое жилистое тело в щель под кровлей и на руках опустился в пугающий мрак. Прежде всего, на слуґчай бегства, приставил к воротам полусгнившую шпалу и, подняв повыше коногонку, с опаской двинулся вперед. От высокой влажности в выработке стоял туман. Вся кровля и стойки были усеяны сверкающими капельками воды. Кое-где с боков белой пеной свисали наплывы диковинного шахтного гриба.
   Еще рассказывали, будто когда-то в этом бремсберге обнаружили трупы газомера и лампоноса. Судя по позам и совершенно седым головам, спасались они от чего-то, внушающего смертельный ужас.
  
   "Лезет в голову ерунда всякая". Обходя давно вывалившуюся, покрытую толстым слоем пыли огромную глыбу, он внезапно замер. "Хто это?..". Только что впереди отчетливо слышались чьи-то шаги. Глаза лихорадочно шарили по сторонам. Рядом кто-то дышал... Не решаясь оглянуться, Микола медленно поднял вверх глаза. Над головой зловеще зияла пустотой широкая дыра. Возле нее на мокром ржавом швеллере вдруг налилась капля и засветилась красным огоньком. "Кровь?!". Где-то глухо колотилось сердце.
   - А... - открытым ртом, будто задыхаясь, он судорожно втянул воздух.
   В нескольких метрах от него, в нише, кто-то стоял. Голова была в тени, но прыгающий свет коногонки выхватывал из тумана длинную засаленную телогрейку. Внизу тускло блеснул носок сапога. Дрожа всем телом, не в силах пошевелиться, Микола с ужасом ожидал роковой развязки.
   - Бульк... - гулко, как в огромной пещере, разнесся звук от упавшей в воду капли.
   "Висельник... Вон и второй сапог валяется... А где голова?"
   Постепенно он рассмотрел, что на распиле, как на плечиках, висит рваная фуфайка. "Бежать отсюда побыстрее. А как же каменный цветок?" Его немецкой коногонки на час еще хватит. Но за чертовой телогрейкой часть кровли уже смяла верхняк и, выгнувшись дугой, грозила в любой момент обрушиться! Все его надежды рассыпались в прах.
   "А как бы она обрадовалась!..". Напоследок он присел под нависшим коржем и, пытаясь рассмотреть боковые породы, вытянул руку с коногонкой как можно дальше. Из мрака дразнил своей недоступностью обнажившийся ствол окаменевшего дерева. И вдруг решительно и осторожно, как под брюхом дремлющего динозавра, Микола пролез под верхняком и, поставив лампу, стал быстро расщеплять пластинки осыпавшегося сланца. Затем потянулся к кровле. Было похоже на то, что его кто-то направлял, как в детской игре: тепло, еще теплее... Негромко щелкнуло, будто переломили сухую ветку, и он понял, что не успел. В следующий момент какая-то сила бросила его под стойку, где, втянувшись в телогрейку, как черепашенок в свой мягкий панцирь, он всеми силами старался стать еще меньше, чтобы забиться в какую-либо щель и там переждать этот адский грохот.
  
   Лётчику повезло. Он родился во второй раз, но родился слепым, как котенок. Задыхаясь от пыли и безуспешно пытаясь успокоиться, дрожащими руками разбирал обломки породы в поисках коногонки. Но что это? Снова и снова он гладил непослушными пальцами один из камней, который затем положил за пазуху. Микола сразу узнал ребристые листья папоротника, его выпуклые семена. Ему показалось, что он сумел нащупать там даже отпечаток бабочки. Если кто-то дает ему это вопреки здравому смыслу, то неужели не поможет в такой малости! В том, чтобы выбраться отсюда!
   Коногонку он нашел, как и предполагал, разбитой и взял лишь для самообороны. Ощупав весь завал, решил, что самому не справиться, а помощь может опоздать (к тому времени здесь наверняка скопится газ). Дважды он пытался уйти на ощупь и дважды, сбившись в завалах и перейдя к противоположной стенке бремсберга, возвращался назад, пока не понял, что ходит по кругу. Затем, обливаясь потом, долго шел вверх по какоґму-то уклону, ощупывая бок выработки и иногда слизывая с него воду. Наґконец, пройдя в подземных лабиринтах все круги ада и упершись в новый завал, израненный и обессиленный, забился в угол старой вагонетки и затих. Ему хотелось хоть ненадолго забыться. Кошмары не страшили. Страшила действительность, которая, он знал, и есть его самый ужасный кошмар.
   "Боже..." Микола вспоминал свои прегрешения и обещал ему и себе, что теперь-то все будет иначе. Он не знал, что мать отмаливала его грехи и каждый день крестила, уходящего на работу, вслед.
  
   Проснувшись от отвращения, которое вызывал сладко-приторный, отдающий мочей запах, он долго не мог сообразить, где находится. Что-то щекотало шею...
   -А-а!!! - он пулей выпрыгнул из вагонетки и чуть не упал, наступив на живой ковер из крысиных тел, которые вмиг покрыли и его. Тут же запрыгнув обратно, вслепую крушил их коногонкой направо и налево, стараясь громче стучать о борта. Он представил вокруг себя тысячи светящихся, уставившихся на него глаз, и его стало мучительно тошнить. Вспомнились рассказы об огромных, величиной с собаку, крысах, обитающих здесь, о найденных обглоданных скелетах. Дышать становилось все труднее. Временами он впадал в беспамятство, затем, приведенный в чувство бросавшимися на него крысами, начинал стучать снова. Сколько длились эти провалы сознания - часы или мгновения, - он не знал. Однажды его привело в себя очередное обрушение, которое произошло рядом, но почти не испугало...
   Забыв о крысах (они, видимо, ушли из-за газа), Микола сумел попасть в свой цветущий сад, и летал там, рука об руку, с незнакомкой. Но теперь он придумал ей имя. Называл Ритой.
  
   Напоследок Летчик сделал несколько глубоких вдохов и удивился, что долго не умирает. В разряженном, загазованном воздухе вдруг появилась свежая струйка, тоненькая, как ниточка. И тут же он увидел... Нет, это был не свет. Это был только намек на него. Он вылез из вагонетки и, не отводя горящих глаз от едва заметного пятна, пополз к нему на четвеґреньках. Под верхняком Летчик нащупал отверстие и с трудом в него проґтиснулся. Дальше продвигался к зовущему, как мираж, свету то ли по старому заваленному шурфу, то ли по звериной норе. Выталкивая перед собой суглинок, он, как крот, вылез на поверхность.
   Ослепленный яркой зеленью и оглушенный птичьим щебетом, еще долго приходил в себя на склоне лесного оврага в заросшей крапивой воронке. Затем вдруг встрепенулся, с испуганным лицом похлопал себя по животу, но тут же облегченно вздохнул и достал из-за пазухи плоский камень. Впервые рассмотрев свой цветок, Микола слегка расстроился: " Батько красивший приносил. Може, ей и не понравится".
   Но в глубине души он гордился собой и представлял различные варианты их встречи с неизменно счастливым концом.
  
  
  * * *
  
  
   Уже битый час в крайнем смятении Микола крутился на опушке леса, не решаясь от нее отходить далеко. Невероятно, но в этих краях он был впервые. К лесу, захламленному заграничными бутылками и банками, вплотную подходил явно не советский город. Яркие рекламы на стенах домов, диковинные автомобили, люди за столиками в цветных трусах, визгливая музыка - все было чуждое и враждебное. Собаки на поводках - и те были похожи то на чертей, то на поросят. "Нэвжэ Америка? Вон и безработные в мусорнике роются. А небоскре-е-бы...". Придерживая за козырек ссохшуюся на солнце и сползающую с головы фибровую каску, Микола насчитал четырнадцать этажей! Конечно, того, что американцы за сутки заняли СССР, у него и в мыслях не было. Да и когда бы они успели все это построить? Выходило, что он сам попал в Америку. "Сошел с ума? Нет. Ум есть. Под землей везде советские шахты? Нет. Усыпили и...? Та нет...". Он заметил, что начинает привлекать к себе внимание. "Шо, давно черного негра нэ бачилы? Наверное, у них работа в шахте только для белых. Денежная же. Шо ж робыть? Искать коммунистов? Придется, наверное, пробиваться на Кубу, к Фиделю Кастро".
   Увидев курящих за столиком уличных девиц, он вдруг подумал, что на прощанье интересно было бы хоть одним глазом взглянуть на публичный дом. "А еще советский комсомолец!..". И чтобы отогнать возникающие в его воображении похабные картинки, он стал глотать слюну, стараясь представить миску аппетитного борща, шмат сала, вареники. Но румяное сало вдруг начинало утопать в кружевах и на глазах превращалось в розовый кусочек женского тела.
  
   К лесу свернул уткнувшийся в книжку очкарик, и Микола стал срочно вспоминать английский язык. Когда американец поравнялся с ним, Летчик с поклоном, но, не теряя достоинства, выговорил:
   -Хау дую ду, чилдрэн!
   На этом словарный запас английского закончился и он, подстроившись под шаг профессора, вполголоса и почему-то с акцентом немецкого военнопленного спросил:
   - Товарищ, я есть заблукавший шахтер из Советского Союза. Это случайно не Америка?
   На что тот, не замедляя шага, со вздохом промолвил:
   - Нет. Это не Америка, масса Дик. Это Африка.
   Микола был озадачен. "Тю, малахольный. А откуда ж он русский знает? Перебежчик?"
   В целях конспирации какое-то время Летчик решил переждать в лесу.
  
   -А ты шо тут сидишь, як пигмей у засади? Дома робыть ничого?
   Перед ним, подбоченившись, с кнутом в руке, стояла какая-то толстая баба в коричневом, засаленном на животе вельветовом халате. Он посмотрел по сторонам, но кроме них и коровы, жующей лопухи, на поляне никого не было.
   - Бабушка, вы, мабуть, обознались.
   - Ах ты ж, стэрво собаче!
   - Женщина, покультурней выражайтесь.
   - Я зараз так тебя культурно!..
   Микола не стал ждать. Забежав за корову, он уже выглядывал между ее рогов, напоминая своей каской рыцаря с Ледового побоища.
   - И шоб пока я знайду козу, загнав корову и дав кабану, шоб вы повыздыхали!
   С этими словами страшная баба, как дрессировщик в цирке, стеганула корову, и та побежала вверх по лесной тропке. Следом, придерживая рукой каску и подпрыгивая, чтобы не наступить на длинный коровий поводок из транспортерной ленты, бежал Летчик.
   Только когда корова перешла на шаг, он, отдышавшись, попытался собраться с мыслями. "Шо то 6уло?..". Отчего он так испугался эту сумасшедшую?
   Его начинали донимать перелетевшие с коровы слепни, но Летчик не мог отвести глаз от ржавой рельсы, торчавшей из слежавшегося штыба.
  
   ...Выщербленная, с гнутой "пяткой".... Он готов был поспорить на что угодно, что сбоку на рельсе выбиты четыре буквы. Так и есть, ЮРГО. Южнорусское горнопромышленное общество. Не хватало лишь заросшего бурьяном и шиповником бугра - всего, что оставалось от одной из первых в этих краях дореволюционных шахтенок. Степной шлях, по которому еще два дня назад Микола ехал на работу, сейчас масляно блестел асфальтом. У него путались мысли. Неужели это не наваждение?
   Зажав в руке каменный цветок, он бежал к дому отдыха, еще надеясь, что там все осталось по-прежнему.
   Вот уже просвет в деревьях... Еще немного... То самое место...
   Едва взглянув на набережную, он изо всех сил зажмурил глаза. В них, как на негативной пленке, где меняются местами свет и тень, отпечаталось черным... небо, нависшее над белой, как бы выжженной землёй. Черный бетонный мальчик полуотбитыми руками уже не обнимал никого. Полуразрушенная лестница не вела никуда. Оглушительно квакали лягушки. Будто подчиняясь невидимому дирижеру, они то замолкали, то вновь затягивали зауґнывный реквием.
   "Боже, пусть это будет кошмарный сон". - Он открыл глаза, но чуда не произошло. В грязно-зеленой воде отражались бегущие по небу тучи. Возле костра что-то коптили похожие на призраков люди.
   На ослабевших ногах Микола подошел к воде и упал на четвереньки. Низко опустив лицо, он всматривался в свое отражение. Начинал накрапыґвать дождь, и он прикрылся рубахой, но рассмотреть седого, морщинистого старика мешали капающие на воду слезы. Как??? Он же еще не жил! Он ведь только собирается жить!
  
   Когда Летчик нашел заросшую крапивой воронку, то оказалось, что входа под землю нет. Его завалило.
   "Вот и все", - он оценивающе смотрел на мокрую и корявую, напоминающую огромную птичью лапу дубовую ветку. "Выдержит?..". Но это ведь будет не сразу, а через несколько минут. Куда спешить? Его руки медленно, очень медленно расстегивали самодельный брезентовый ремень. Из рваной штанины, больно ударив по мизинцу босой ноги, выпал камень. Микола долго, будто впервые смотрел на кусок породы потухшим взглядом, затем ногой перевернул его вниз рисунком. Вдруг подумал о матери. Сознание того, что он не успел сказать ей чего-то самого важного, было тягостным и жгло мозг. "А может, она еще жива?..".
   Опустив голову, брел он по мокрому парующему асфальту домой, еще не зная, есть ли у него дом. Вечернее солнце светило, как и два дня назад, будто ничего страшного не произошло.
  
   Посреди все того же пустого двора, мало изменившийся, но непривычно трезвый Наливайко насаживал на ось тележки старое ржавое колесо. Культей указательного пальца он ловко подцепил из банки солидол.
   - А, Колек, забодай тебя комар. Заходи. Знову в бане воды нема? Ты шо, бумажну каску получив, чи хипуешь? Давай купайся и пойдем по капусту. Я ж из сторожами договорился. Чи ты забув? А тут Раюшка уже тебя шукала.
   - Яка Раюшка? - Микола насторожился.
   - Твоя. Корову в лес погнала.
   - Так это в лесу была?.. - он застонал, как от зубной боли. - А хто у меня ще е?
   - Свыня, индыки...
   - Слухай, Петро... - и он как единственно близкому по той жизни человеку рассказал другу все, хотя и видел по глазам, что тот не верит. Оказалось, Наливайко помнил, что сорок лет назад Летчик провел четверо суток под завалом, пока его не спасли.
   - Петро, ты ж никому...
   - Могила, забодай меня комар. А може, ты заспав? Сколько я тебе гривен должен? ...То я шуткую - проверка памяти.
   - Слухай, а маты ще жива?
   - Поховалы давно.
   - А як я вообще жив? - Летчик заглянул в глаза приятелю.
   - Ты жив - я тебе дам! Правильно жив. Мой домашний командир, бувало, каже: смотри, как правильно Микола-летчик живэ. Хозяйство, аренда... Дочкам квартиры купыв - зятья-то не дуже путевые...
   Отвернувшись, будто что-то рассматривая под крышей, Микола чуть слышно спросил:
   - Летчиком нэ був? - и замер...
   - Чого нэ було, того нэ було, брэхать нэ буду. Но зато супруга у теґбя, Раюшка - золото, забодай ее комар. Ты с ней - как за каменной стеґной... Сынок е, забодай его комар. Був - "шелковый". Закончив горный техникум, работав уже замом Горбузаря. И раптом став ругаться з начальством. Чого йому нэ хватало? Зараз пасэ коров на Кабанячем, а зимой робэ кочегаром. Ну цэ йому пороблэно, я знаю. Трэба к бабке сводить. Став крепко выпивать. Раз чи два у год бэрэ ящик водки и пока нэ выпье... Жинка выгнала. Ты шо, и внучку забув? Та така ж гарна та умна...
   - А дэ я вчора був?
   - Та у Горбузаря ж навоз раскидав.
   - Може, то позавчора було?
   - Та не, вчора.
   - А шо, Лукич ще живой?
   - Та не, это ж сынок його начальником - Леопольд Горбузарь, забодай его комар.
   - А нашо ты шовковныцю зрубав?
   - Та мой домашний командир сказав, шо картошку затиняе.
   Слушая Наливайку, Микола чувствовал себя преступником. Ну какой он дед? Какой отец взрослых детей, если сам еще парубок. Что он им скаґжет? Может, притвориться? А как подойдет к этой пожилой, чужой женщиґне? И теперь до конца жизни не прикоснется к молодице?! И жизни той осталось...
   - Петро, когда она придет, сбрэши, шо я у дитэй.
  
   Летчик долго ворочался за Наливайкиным сараем, мучительно пытаясь вспомнить свой последний сон. Сад он видел, но только черно-белым, не испытывая в душе даже подобия былого восторга. "...Забув...". Даже лицо незнакомки виделось теперь, как сквозь запотевшее стекло.
   Наконец усталость взяла свое. Решив утром идти в шахту на то "бисово место", он подложил под голову сена и провалился в тревожный сон.
   Его разбудил недовольный собачий лай, когда небо уже серело. Над калиткой маячила чья-то голова, и Летчик, опасаясь, что собаки разбудят весь хутор, решил выйти сам.
   За двором стоял босой, давно не бритый мужик.
   - Батя, выручи...
   - Идить, дядьку... хозяив нэма дома.
   И Микола хотел уже уходить, но путник вдруг стал медленно опускаться на колени, не отводя от него заглядывающих в самую душу, умоляющих глаз.
   - Не гони меня... Займи у дядьки Петра рубль или одеколон. Я верну. Не могу я идти к матери... Что же мне теперь, вешаться?
   Поднимая беднягу, Микола заглянул в его лицо и, как в зеркале, увидел себя. Неужели это его сын?
   - Хватит тоби вже. Нэма ничого у меня... Чего ж ты так розбалувався? А ще горный техникум кончав!
   - А ты хотел, чтобы я таким, как Горбузарь стал? Это ВЫ власть развратили! Такие, как ты, послушные и бездумные, Грозный бомбили...
   - Якый Грозный? Колы то було? Ты шо, родного батька з немецкими фашистами ровняешь? А ВЫ шо зробылы? Шо ВЫ можете? Ленинам рукы отбивать?
   - А ты на кого всю жизнь работал? На начальников да двух зятьев? Ты ни разу моря не видел! У тебя даже пылесоса никогда не было. А-а! - он махнул рукой и нетвердой походкой пошел вдоль дворов.
   "Може, Петро дав бы рубль? Окликнуть?" - Но он не знал даже, как того зовут. Да он уже и скрылся из виду. Но что-то грызло душу.
   - А нихай не пьет! - разозлился Микола, и опять забрехали собаки.
   Уже рассвело, а он все не мог успокоиться. "...Пылесоса нет... Так его даже у директора шахты нет! Може, щас купыв?".
  
  * * *
  
   У входа в комбинат висела новая вывеска. Теперь вместо "Заря коммунизма" шахта называлась "Заря", но ниже на стекле было нацарапано: "капитализма".
   В нарядной участка Микола неожиданно для себя и всей смены вдруг отказался выполнять распоряжение начальника: работать сегодня за электрослесаря. С замирающим от страха сердцем упорно стоял на своем - только на электровоз.
   - Ну ладно... - многозначительно выдавил из себя начальник. - Если каждый только за себя станет работать и отвечать, когда ж мы тот капитализм построим?
  
   Его электровоз стоял на том же месте в штреке, где и три дня назад. Рукавом он вытер написанную мелом над дыркой от фонаря фразу: "Главный механик Миценмахер - козел". Микола ехал под грузовой ствол и временами даже забывал об этих кошмарных днях. Он представлял, как после смены выведет из комбината свой велосипед и помчится на свидание. Но когда увидел наглухо заложенный шлакоблоком вход в старый бремсберг, то растерялся и не сразу сообразил, что же будет делать дальше.
   С трудом дождавшись конца смены, он выезжал на-гора вместе с Наливайко. На посадочной площадке его удивило, как черноликая, в изорванных телогрейках и демисезонных пальто, толпа втискивалась в "карету" вместе с мешками угля, распилами, металлом. Казалось, места больше нет, но весь товар непонятным образом размещался, будто вагоны были резиновые.
   - Петро, так это ж расхищение государственной собственности...
   - А ты шо, директор? Забодай его комар. ОНИ вагонами вывозят, а мне на бутылку и мешка не можно? Мы шо, голубые... чи той... рыжие? Та ты ж сам дочкам для "буржуек" возыш!
   - Та ты шо? - искренне удивился Микола.
   - Та воры ж у власти. Прыдэржи мой мешок... Раньше мы зналы, шо одной партии надо подчиняться, забодай ее комар. А теперь кому? Сколько их понаробылы?
   Снизу по ступенькам поднимался кто-то еще.
   - Тебя шо, перенести, чи шо? Шевели копытами... А, Витек, то ты... Я держу "карету".
   - Подождите, там еще Плюмбум сумки тащит.
   - Петро, а Плюмбур цэ хто, родыч Мицэнмахера?
   - Не, якогось Менделеева. Он свинец из шахты выносэ.
   Наконец, скрипя канатом, "карета" поползла вверх.
  
   На поверхности Летчик зашел только в ламповую, где впервые в жизни совершил воровство. Ставя на стол свою коногонку, он, улучив момент, быстро сунул под телогрейку и прижал к колотящейся груди другую, заряженную.
   Лиха беда начало. Дома украл еще лопату, гвоздодер, десяток огурцов и со всем этим отправился в лес.
   Там, прежде всего, нашел каменный цветок и бережно завернул его в тряпицу. Копал он почти без отдыха. Вечером принес из лесничества жерди для лестницы, гвозди нашел на свалке, оттуда же притащил и жесть. Кроме того, недалеко в балке, обнаружил целый штабель метровых бревен, оставшийся после чистки леса. Все это он собирался использовать для крепления своей выработки. Нужно было спешить. Если они с Наливайко ничего не напутали, то меньше чем через сутки его должны откопать.
   Когда стали попадаться камни, Микола расшатывал их гвоздодером и в дырявом ведре поднимал наверх вместе с остальным грунтом. Свет он экономил, благо луна, помогая ему, светила вовсю. Иногда, выбившись из сил, ложился на прохладную землю, смотрел на звезды и размышлял. Неужели прав его будущий сын, и от него, Миколы-Летчика, маленького человека, каким-то образом зависят властвующие?
   И его житейское счастье не в богатом хозяйстве, и даже не в жене и детях? Ведь сейчас он их терял - и все рассыпалось... Значит, человек рождается еще для чего-то, что остается с ним всегда?
   Микола задремал, но в ужасе вскочил и тут же принялся за работу. Ему приснилось, что он опоздал, спасатели его не нашли, а после их ухода выработку завалило окончательно.
  
   Когда солнце уже перекатилось на вторую половину дня, в шурф, распространяя запах свежего перегара, заглянул Наливайко.
   - Колек, цэ я, забодай его комар. Санитаров ще нэ було?
   - Якых санитаров?
   - Та кажуть, хтось на тебя в дурдом заявив. Та ты не бойся, бо у них нэма бензина. - Он подхватил из рук Миколы наполненное ведро. - А я тут проходыв... на от... - он неуверенно, похоже, что после мучительных сомнений, сунул Летчику в руку какую-то бумажку.
   - Пэрэдашь ТАМ мэни. Може, воно и того... А если воно не того... то у тебя завтра вторая смена. Чуть нэ забув. Если поймають, ты это незаметно так выкинь або зъишь ("Можэ, бензин у дурдоми знайдуть", - пробурчал он себе под нос). Ну, бувай.
   После того, как они неловко попрощались, и Наливайко скрылся за деревьями, Микола прочитал записку.
   "Петро, это я трошки постаревший Наливайко. Слухай. Возьми с получки ящик водки на нашу смерть и закопай под тютиной бо денег не будет и комунизмма тоже бо нас обдурили и есчо головку до нашево примуса. А палец на 13 горизонти у лебедку не суй бо рэгрэс не заплатили. Слухайся Летчика, писал Петро Наливайко".
  
   Вскоре после этого визита лопата в его руках провалилась в пустоту, и он вместе с осунувшейся породой очутился в уже знакомой выработке. Над одинокой, непонятно как оказавшейся здесь вагонеткой каким-то чудом держалась провисшая кровля. Оставив лопату, Микола бросился наверх за каменным цветком. " ...А они думали, шо я уже нэ зроблю мертвую петлю".
   Первое, что он увидел, высунув голову над поверхностью, были голубые, с облезлыми носками, детские сандалетки. Затем худые коленки со свежими ссадинами. Он поднялся еще на пару ступенек и оказался лицом к лицу с девочкой лет шести, которая обеими руками держала перед грудью газетный сверток. Шмыгая облупившимся, как сандалии, носом, она широко открытыми светлыми глазами доверчиво смотрела на Миколу и как-то жалко улыбалась. Он взял из ее рук тормозок и привлек девочку к себе. Будто только этого и ожидая, она обвила его грязную шею руками и, крепко прижавшись к нему воробьиным тельцем в застиранном сарафане, прошептала в ухо:
   - Я тебя больше всех люблю.
   С навернувшимися на глаза слезами он подумал, что узнал бы это курносое и конопатое, непохожее на него лицо из миллиона детских лиц.
   - Как ты меня нашла? - тоже шепотом спросил он.
   - Деда, возьми меня с собой, - она поджала губы и стала моргать заблестевшими вдруг глазами.
   Микола почувствовал, что если останется еще хоть на секунду, то не сможет уже уйти. Говорить он не мог. Стиснув зубы, лишь отрицательно покачал головой и махнул рукой куда-то в сторону опушки леса. Затем быстро положил оба свертка за пазуху и, не попадая ватными ногами на перекладины и срываясь, заскользил по лестнице. Внизу он изменившимся голосом, изо всех сил крикнул:
   - Рита!
   И сам удивился, что назвал это имя. Но она тотчас же откликнулась, видимо, обрадовавшись, что он передумал:
   - А?
   - Вертайся к папке!
  
   Микола шел, размазывая слезы и убеждая себя, что он уже в другой жизни, но перед глазами по-прежнему стояла разбитая детская коленка.
   "Это ж она так боялась опоздать!..".
   Пройдя уже больше сотни метров, Летчик вспомнил, что забыл лопату, но возвращаться не стал. Теперь он был на своей территории, и за каждым поворотом выработки ожидал увидеть тусклый свет родных, советских коногонок.
   На следующий день в лес приехала горноспасательная служба. Они внимательно осмотрели осевший вместе с деревьями участок леса и уехали. На банковском счете шахты не было ни рубля.
  
  * * *
  
   Прошло еще несколько, похожих один на другой, как близнецы, дней.
   На каменистом, заросшем чебрецом бугре, вблизи поселка, выпивали Наливайко и его ученик, долговязый детина с вытянутым лицом.
   - Дед, доставай свою закуску.
   - Та от тут раньше "заяча капуста" росла. Мабуть, зъилы.
   - Хто, зайцы?
   - Та не, хлопцы...
   Наливайко вытянул руку, и тотчас от нее по степи побежала длинная тень.
   - От на тот бугор трэба було йты. Вася Мосин казав, шо там "медвеґжье ухо" ростэ... А полезное...
   - Если б ты мне, блин, свиное ухо предложил...
   - Да, було время. После смены, на "гусака" бралы по пивторы бутылки! И ков-басы-ы... - Наливайко растянул рот в блаженной улыбке и мечтаґтельно прикрыл глаза. - Не сухой, конешно, но от по такому шматку, - он, как рыбак, развел руки, - ий богу, нэ брэшу. Не... мы жилы в раю, забодай его комар. Може, хоть Летчик там ще поживэ. Ну, давай, Толян, помянем його. От и зробыв он мертвую петлю. Хороший був парень, хоть и нэ дуже компанейский.
  
   Они выпили из припрятанного в камнях стакана и закусили жареным семечком.
   - Дед, ты меня не грузи... Крыша поехала у твоего Летчика. - Толян вплотную придвинулся к Наливайке. - Чего ему еще нужно было? Хозяйство как у куркуля, всю жизнь на транспорте, не выработанный. Я сразу все понял, когда в тот день на наряде его увидел. На-ча-а-льник (Толян поднял длинный кривой палец) приказал, а он не подчиняется. Мне связист говорил, что видел, будто на ходу Летчик головой зацепил верхняк возле старого бремсберга так, что каска раскололась.
   - А фибровая каска откуда? - уел Толяна Наливайко.
   - Та нашел в старом забуте и вылез где-нибудь через сбойку без памяти...
   - То ты хочешь сказать, шо от того он сразу всё забыл, и вылез на поверхность, будто после старого ещё обрушения?
   - А ты шо, кино про Будулая не смотрел? Тот после травмы тоже пол-жизни забыл.
  
   Наливайко сомневался, но еще надеялся откопать ящик "Московской" и чуть ли не каждый день ковырял землю вокруг пенька шелковицы. Временами он жалел о том, что написал ту записку. "Шо ж мне теперь, до конца жизни копать?..". Но и прекратить уже не мог, зная свою забывчивость в молодости. "Може, заспав, а потом вспомню и закопаю".
   Выпили еще по одной...
   - Дед, а шо такое хамство? Что-то я не въеду... Миценмахер ни за что "закрыл" мой жетон, так я написал на электровозе: козел. А он - хамите, хамите... Обиделся... Когда вместо провожатого на "карете" езжу, еще не так обзывают. Так шо, и мне обижаться?
   ...Выпили по пятой...
   - Дать лопату в руки хоть той Пугачевой, небось, забыла б, шо такое обижаться. Дед, ты шо, уже отъехал?.. У Комара огород копал, так его баба даже сто грамм не налила. А ты - хамство, хамство... Вот где хамсґтво!
   Толян набрал в легкие воздуха и трубным голосом, изо всей силы, закричал в сторону поселка:
   - Все козлы-ы-ы-ы!!!
   Затем, допив из горлышка водку, он элегантным жестом отбросил пустую бутылку и завалился навзничь.
   Собаки из ближайших дворов лениво залаяли и потом никак не могли успокоиться.
   Постепенно сиреневые облака на западе погасли и превратились в иссиня-черные, тяжелые, как глыбы породы, тучи.
   И только высоко в небе еще долго светился оранжевый след от самолета. Наконец и он растаял, и вскоре все погрузилось во мрак.
  
   -----------------------------
  
  
   - "Карета" - транспортное средство для шахтеров. Вагон на канате в наклонной выработке.
   - "Коногонка" - носят на поясе (аккумулятор) и на каске (лампу). А в ТО время она представляла собой нечто вроде небольшого фонаря "Летучая мышь" с крючком для удобства.
   - "Гусак" - выданная начальником тут же, после смены, заранее оговоренная премия за определенный объем работы.
   2000г.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"