Аннотация: Глава 3 - В которой читатель переносится на месяц (а может, и год) назад, а также за 100 (а может, 1000) верст от места действия...
ГЛАВА 3 -
--
Господи, ступай и порази кого-нибудь чумой и проказой!
Так взывал к Господу этим туманным апрельским утром Председатель, он же Вечный Член Правления, Неистовый Дервиш, Золотой Овен и Кавалер Ордена Синей Подтяжки. Господь щедро поражал чумой и проказой того и этого, но Председатель не обольщался - все эти действия Господь совершал отнюдь не по Председателеву велению, а по собственному хотению.
Председатель маялся скукой. С тоской (и тремя кубиками сахара) пил он чай, с тоской (и омерзением) любовался площадью захудалого губернского городишки, раскинувшейся за окном. На площади имели место быть: телега, застрявшая в непролазной губернской грязи; кляча, тщащаяся вытащить телегу из грязи; мужик, стегающий клячу кнутом и выкрикивающий поносные слова.
Далее, имелась на площади лужа с купающимися в ней воробьями, пудель обывательницы Зайчиковой, гоняющий воробьев, и сама обывательница Зайчикова, гоняющаяся за пуделем. Изящные башмачки обывательницы были покрыты аршинной толщины панцырем, состоящим из знаменитой губернской желтой глины. А более на площади не имелось ничего. Тоска затопила мятущуюся душу Председателя и излилась в вышеупомянутом молении.
Председатель застрял в мерзком городишке по нескольким немаловажным причинам. Причину первую, самую немаловажную, я утаю из природной каверзности. Да и не стоит читателю допытываться о причине первой до времени, дабы не нарушить ровное течение нашего повествования.
Второй причиной было то, что карета Председателя, как и экипажи многих гостей нашей щедрой на дожди и слякоть губернии, не выдержала борьбы с местными суглинками и рассыпалась. В-третьих, по-пятам за председателем следовала неумолимая столичная полиция, а в нашем захолустье не то что Неистового Дервиша - самого городского голову днем с огнем не сыщещь. И, наконец, в-четвертых, Председатель пребывал в меланхолии, а меланхолия как нельзя лучше сочетается с казенной желтой краской, коей выкрашены все присутственные места в городе N.
Меланхолия поразила Председателя тогда, когда петербургская полиция разогнала последнее из организованных им обществ, Общество Любителей Взрезания Живота. Случилось сие прискорбное событие после того, как один из членов неправильно истолковал устав общества. Вместо собственного живота он взрезал живот старушки-процентщицы, к несчастью своему снимавшей квартирку неподалеку. На суде отпетый малый вопил, что порешил старушку не из гнусной корысти, ему в принципе чуждой (в последнем присяжные усомнились, обнаружив в квартире малого старушкину медную кофеварку и золоченое ситечко для заваривания чая). Утверждал он, что лишь хотел выяснить путем эксперимента, тварь ли он дрожащая или право имеющий. Когда судья, человек склада иронического, поинтересовался, к каким же выводам пришел обвиняемый в результате оного эксперимента, обвиняемый чрезмерно возбудился, вскочил со скамьи, вскричал, что право он имел, имеет и иметь будет и полез на судью с кулаками.
Отпетого малого увезли в ближайшее заведение, закутав в три смирительные рубашки, а за Председателем явился урядник. Но, естественно, не нашел толстоусый урядник председателя по месту проживания (Гороховая, личный дом статского советника Клюева), ибо последний отличался необыкновенной увертливостью.
Тут было бы уместно описать внешность Председателя, но перед этим нелегким заданием сочинитель роняет перо в бессилии. Дело в том, что в различных полицейских отчетах (отличающихся, как известно, необычайной скурпулезностью и правдивостью), внешность Председателя описана крайне противоречиво. Так, в полицейской управе города Торжка Председатель обозначен как высокий брюнет, хромающий на правую ногу и с зубами платиновыми. Если же верить управе Симбирской, то Председатель окажется блондином малого роста, с зубами золотыми и хромающим на левую ногу. Петербургская же управа утверждает прямо, что председатель лыс, беззуб и хромает на обе ноги (кои и не ноги вовсе, а хитроумные протезы аглицкого образца). Посему туманится и расплывается образ Председателя перед моими усталыми глазами. Скажу лишь, что аглицкого образца протезы отличались необычайной резвостью в деле удаления своего владельца от полицейских агентов всех мастей, а наружность он имел достаточно приличную, чтобы быть принятым в лучших домах Петербурга.
Описывать же нрав Председателя и того труднее. По последним вычислениям, число ангелов, могущих (хоть и в некоторой тесноте) разместиться на острие обычной иглы, равно тринадцати тысячам пятьсот девяноста двум. Правда, профессор Тюбитейкин утверждает, что не двум, а трем, но в научных кругах он уже давненько прослыл упрямцем и невеждой. Возвращаясь из мира ученых диспутов к моему герою, я вынужден отметить, что если сравнить число ангелов, выстроившихся на игольном острие, с числом бесов, свивших гнездо в душе Председателя, то пропорция будет столь же ничтожной, как процент выигрышей среди акций государственного займа. Одержимость Председателя бесами была столь велика, что порой он сам себя считал бесом, изгнанным из ада за чрезмерную любовь к человеческому роду. Так это или не так, не мне судить, но человечество Председатель и вправду любил любовью страстной и неистовой. Он желал человечеству благ. Он стремился сделать жизнь обывателя - по большей коллежского ассесора, обремененного семьей в шесть человек детей, тещей, сварливой супругой и непроходящим насморком - так вот, жизнь этого несчастного хотел Председатель наполнить смыслом и содержанием. Для этого он организовывал разнообразнейшие тайные общества. Члены тайных обществ резали по дереву, сочиняли кантаты, обменивались паролями и явками, играли на гуслях. Было даже одно общество (его Председатель до сих пор вспоминал с содроганием), члены которого стремились свергнуть царя и самодержавие и построить рай земной в одной отдельно взятой державе.
Но гнусна природа человеческая! Сколь бы ни были благородны изначальные цели общества, все это неизбежно оборачивалось страшнейшей чепухой и катавасией, и темнел горизонт от полицейских мундиров, и шевелил толстыми усами урядник, и мчалась, мчалась Председателева птица-тройка по бескрайним российским просторам.
Но мы отвлеклись. Как уже было сказано, это туманное апрельское утро застало Председателя сидящим перед окном дрянной гостиницы в городишке N., и мающимся жестокой скукой. От нечего делать он вздохнул, почесал в затылке, поднял с полу еженедельное издание "Губернский вестникъ" и принялся за чтение. Угрюмо пролистал он первые страницы, повествующий о генерал-губернаторском бале. Не задержался он и на рекламе патентованного средства от облысения, и на соседствующим с рекламой объявлении некой юной девицы, сулящей искателям блаженства неземные. Так дошел он до пятой страницы, где рассеяный взор его упал на статью, озаглавленную: "Четвероногий питомецъ унаследовал миллионы".
Статья принадлежала бойкому перу журналиста Желдыбина, и повествовала о следущем:
"Ее П-во г-жа Лысенкова Мария Никаноровна, известная своим добрым нравом и широкой благотворительностью супруга покойного ныне героя освобождения Очакова и Крыма Его П-ва Генерал-Аншефа Лысенкова, изволила скончаться в шесть часов пополудни. Ее П-во, мужественно перенесшая все тяготы походов через Альпы, Анды и Высокогорные Области полуострова Мадагаскар, пала жертвой зауряднейшего великоросского насморка, эпидемия коего скосила недавно три деревни Хазанского уезда (см. статью автора от 4-го числа сего месяца, "Чума 19-го века, или Мор в Упыряках").
Скорбящие родственники, собравшиеся почтить память Ее П-ва, были неприятно удивлены, когда душеприказчик огласил завещание покойницы. В соответствии с последней волей усопшей все ее миллионное состояние (кроме небольшой суммы, отписанной на устройство в нашем, славном благотворительностью граждан, городе, приюта для малолетних сирот) переходит к любимой собаке генеральши, бульдогу Жужу. Опекуном громадного состояния четвероного миллионщика назначен Его П-во статский советник Кузякин М.Е., дальний родственник покойной.
Ваш покорный слуга удостоился личного свидания с наследником и его почтенным опекуном. Жужу, возлежащий на атласной подушке, благосклонно принял мои поздравления. Его П-во г-н Кузякин, поделился своими планами касательного будущего бульдога-миллинщика. Г-н Кузякин намерен вывезти четвероного счастливца в Петербург, где он получит возможность вращаться в высшем свете и, как знать (тут Его П-во изволили улыбнуться), быть может, и отыщет там подругу жизни. Его П-во уверил меня, что г-н Жужу не оставит своим вниманием родной город, и уже соизволили пожертвовать внушительную сумму на реставрацию здания городского театра..."
Дальше Председатель читать не стал. В глазах его, поднявшихся от газетного листа и уставившихся в потолок, вспыхнули два огонька. Всякий, кто всмотрелся бы сейчас пристально в лицо Неистового Дервиша, уверовал бы мигом и в изгнание из Ада, и в долгое странствие по горячим бесаравийским пескам, и Б-г весть во что еще.
Председатель вскочил с кресла, кинул любовный взгляд на барахтающегося в луже пуделя и вытанцовывающую вокруг лужи владелицу собаки - и огни в Председателевых глазах вспыхнули с поистине мефистофельской силой, скрыв от нас и убогую гостиничную комнатенку, и саму гостиницу, да и сам поливаемый дождями уездный город N.
Ну и чорт с ним!
***
Перенесемся, читатель мой, в места иные, в дали безбрежные, далёко, далёко от средней полосы России! Действительно, чем могут порадовать нас родные пространства? Глушь, да дичь, да комариные хляби, да провалившиеся крыши низеньких изб. То ли дело та страна, куда занесло вас сейчас мое воображение!
Нет здесь ни хат, ни колодцев, поросших моховой бородой. Дрожащий жар, миражи да желтый песок - вот каков открывающийся перед нами ландшафт. Итак, читатель, мы в самом сердце Бесаравии, в пустыне, столь же горячей, как нравы здешних жителей.
Прищурив глаза от слепящего солнца, оглядываемся мы кругом. Ровные, ровные песчаные холмы уходят к горизонту, да блеклое небо сулит еще целый день нестерпимого зноя. Мертва, безвидна пустыня. Но вон, что виднеется там, вдали? По бокам барханов пробежали какие-то тени, хлопнула крыльями птица, зависшая в вышине, и пошла снижаться кругами.
Караван всадников на одногорбых верблюдах пересекает пустыню, и тени их крадутся следом, прыгая с холма на холм. Одна тень, низенькая, хищная, движется как-то уж слишком бойко, и не в лад со своими товарками. Острые глазки тени прикованы к всаднику, едущему в середине каравана. Да и не к всаднику вовсе - ничего интересного нет в этом сморщенном старике, видевшем на веку своем и красный, и черный песок, и хоронившем в песке этом своих товарищей, и пережившем сотню бурь и сотню разбойничих набегов... нет, ровно ничего интересного нет в нем для остроглазой тени. Тень не спускает глаз с большой клетки, обернутой темной тканью и притороченной к седлу старого торговца...