Вокруг было темно. Не знаю, какое время суток. Солнце пряталось за тучами. На Северную Землю опустился мороз. Я никогда не думал, что может быть так холодно. Снег под ногами стал рассыпчатым. Твердым. И больше походил на песок. Острый, режущий песок. Ветер поднимал его и бросал в лицо колючими волнами, от которых невозможно было спрятаться. Я закрывался от него рукой, но острые льдинки проникали отовсюду. Они впивались маленькими иголками в кожу и таяли, отчего казалось, что кожа на лице лопается и отрывается лоскутами. А потом улетает вместе с ветром.
Первыми замерзли уши. Уже давно. Часа четыре назад. Когда я прошел высокую гору, возвышавшуюся над рекой. Я их не чувствовал. И радовался. Мне казалось, если они не болят, значит, не мерзнут под шапкой. Мое изуродованное лицо горело, словно на него плеснули кипяток. Северная Земля коварна. Как индейцы. Теперь я это понял. Мороз приходит постепенно. Сначала вдалеке появилась черная туча. Еще утром. Когда я выбрался из своей норы в снегу.
Я каждый раз сооружал такую. Вот уже неделю или две, а может больше. Не знаю, сбился со счета. В норе было тепло. Туда не проникал пронизывающий ветер, несущийся по льду реки. А горящий у входа костер отгонял волков и немного согревал через открытый лаз. Первое время я опасался спать в снежной пещере. Мне казалось, что она может в любой момент обвалиться, похоронив меня под толщей сугроба. Но на ветру было еще хуже. Здесь даже костер не согревал. И дожить до утра вряд ли получилось бы. Этот ветер проникал сквозь одежду и медленно охватывал все тело. Тепло от костра улетало вместе с ним. А полярный мороз Юкона не знал пощады. Он сжимал в своих оковах, лишая возможности шевелиться. А потом медленно убивал, превращая в кусок мерзлого мяса.
Я чувствовал, как силы покидают меня. За все время я почти ничего не ел. Пытался несколько раз поймать прятавшихся в норе зайцев. Но проворные животные убегали. Был бы у меня револьвер. Это не было бы проблемой. Но в моих руках было только огниво и кремень. Первые несколько дней я надеялся, что удастся перетерпеть, заедая снегом, тупую боль в животе. Потом голод взял верх. И я начал срывать хвою с деревьев. Она застревала в горле. И приходилось делать над собой усилие, чтобы проглотить. Но это было хоть что-то. Мне надо было питаться. И я жевал все подряд. Замерзшие почки побегов, хвою. Иногда попадались кусты черноплодной рябины.
Замороженные ягоды на них висели редкими гроздьями. За которыми приходилось лезть на верх. Или наклонять к себе ветку, обгладывая ее ртом. Но как же она была вкусна. Словно очень изысканное блюдо в самом дорогом ресторане Техаса. Однажды натолкнулся на грибы. Такие же, как те, что показывала Вадзаих, когда я нашел ее в лесу. И вспомнилось, как она смеялась, когда я не хотел их есть. Теперь же без раздумий я отламывал их от гнилого пня, возвышавшегося над снегом, и жадно толкал в рот, как сосульки. А потом глотал насыщенную живительным белком пищу. Это была еда, которая помогала идти. Идти вперед. К городу европейцев. Туда, где спасение от холода и смерти.
Но такого холода, как сегодня, я еще не видел. Утром, проснувшись в своей норе, я удивился, не услышав обычное для этого времени завывание волков. Эти твари провожали меня все время. Где-то там, вдалеке, за черными кустами и высокими деревьями вдоль берега. Они шли за мной от самого лагеря. Ждали, когда я ослабну. Когда сдамся или замерзну. Они не знали, что я безоружен. Волки ждали, когда меня убьет ветер. И каждый раз, просыпаясь, я слышал их погребальный вой. Но не сегодня. И это было необычно.
Выбравшись из норы, я подбросил в костер собранный вечером хворост. Согрел руки. Горячее пламя разгоняло темноту вокруг, обрисовывая неясные тени деревьев, стоявших стеной вдоль берега. Вокруг не было ни единой души. Ни звука, кроме свиста ветра. Словно вся Аляска замерла в ожидании чего-то страшного. И только тогда я заметил, что звездное небо на половину черное. Черное, как сама преисподняя. Там, откуда я шел, была непроглядная тьма. А в другой стороне горели яркие звезды, разбросанные по небосводу, подобно маленьким светлячкам. И где-то сбоку уже теплились всполохи восходящего солнца.
Ветер дул со стороны тьмы. А значит и тьма медленно, но верно надвигалась на мою стоянку для ночевки. Ожидать, когда она меня настигнет, не хотелось. Тогда утром я еще надеялся, что она обойдет меня стороной. Что если идти достаточно быстро, она не догонит меня. Но это было ошибкой. И теперь я раскаивался, что, не подумавши, собрался и бросил свой костер. Утром я бежал от надвигавшейся на меня непогоды. А сейчас отдал бы все на свете, чтобы вновь разжечь костер и спрятаться в уютную нору среди белого и такого теплого снега.
День так и не наступил. Тьма догнала меня и скрыла только выбравшееся из-за деревьев светило. Это произошло внезапно. Словно обрушилось на мою спину подобно лавине. Сначала ударил ветер. Он толкнул меня и тут же окружил стаей острых, как лезвие опасной бритвы, песчинок снега. А через несколько минут небо впереди стало черным. И эта чернота быстро двигалась к горизонту. Уже через час или около того она накрыла все небо. И на землю упал мороз. Такой мороз, от которого деревья, казалось, звенели. И песчинки снега разносились по реке металлическим скрипящим звуком.
Ветер был настолько сильным, что разжечь костер не представлялось возможным. Привязанный к палке кремень и огниво были абсолютно бесполезны. И лишь мешались под курткой. А чтобы делать нору, я и помыслить не мог. При таком морозе мне даже мысль об этом казалась самоубийством. Погрузить руку в снег. Промокнуть до нитки. А потом на таком холоде остановиться без движения, зарывшись в сугроб. Это верная смерть. Только идти. Только шевелиться, чего бы это не стоило. Нельзя останавливаться ни на миг.
По моим расчетам, до Серкла было уже рукой подать. Карта, нарисованная индейцем на снегу, намертво врезалась в мою память. Несколько дней назад я добрался до слияния рек. Индеец со свернутым носом не обманул. Река, на которую я вышел, была гораздо шире. А судя по попадавшимся иногда прорезанным в камне скалам, угадывалось, что древнее. Это был Юкон. Великая река Полярного круга, которая несла свои воды в Северный океан. Идти в Доусон было самоубийством. Поэтому я повернул на право. В сторону Форта-Юкон и Серкла. Еще маленько, еще чуть-чуть, - уверял я себя. Вот-вот и во мгле появятся огни города. Надо только идти. Только не останавливаться. Иначе смерть.
И я шел. Медленно, но шел. Мороз пробирал до костей. Даже кожаная меховая одежда не спасала. Холод проникал сквозь нее и хватал ледяными лапами тело. Ноги переставали слушаться. Каждый порыв, ударявшийся в спину, сковывал кандалами. Замерзшие мышцы постепенно теряли подвижность. Сначала это проявлялось легким покалыванием. Потом покалывание усилилось и накатывалось обжигающей болью при каждом ударе ветра. А потом все прошло и больше не болело.
Ноги превратились в некое бесчувственное подобие костылей. Они еще каким-то образом двигались, но я с каждым шагом чувствовал, что мускулы все хуже меня слушаются. И поднимаются чуть медленнее, чем обычно. Словно живут своей независимой от головы жизнью. И перед тем, как сделать шаг, некоторое время раздумывают, хочется им этого или нет. Но по-настоящему я понял, что смерть проникает в меня, лишь четыре часа назад. Я прикоснулся рукой к мочке правого уха и не почувствовал ее. Мои онемевшие пальцы, спрятанные в рукава, ничего не чувствовали. И лицо не ощущало прикосновения. Словно это было не мое тело. Не моя щека. И рука не моя. Опустив ее, я даже не понял, что в ладони. Разжал пальцы и увидел кусок белого нечто. Нечто, похожего на кусок сахара странной формы. Только спустя несколько мгновений до меня дошло, что это кусок моей плоти. Отломившаяся часть уха.
Тогда, у той скалы, выросшей, словно огромная стена вдоль берега, у меня в голове впервые мелькнула мысль, что это конец. И нет смысла противиться. Эта чертова земля оказалась сильнее, чем я. Мне не победить. И не лучше ли будет сдаться. Просто лечь на холодный снег. Или выкопать себе яму в сугробе. А потом просто отдаться морозу, который погрузит меня в сон. Растворит в свисте ветра и вечной ночи полярного круга. И больше ничего не будет. Все станет не важно. Ужаснувшись, я прогнал эту мысль прочь. И гнал ее как можно дальше. Но все-таки иногда она настигала меня снова. Казалось, мороз с каждым часом становится все сильнее. И эта мысль приходила все чаще.
Пальцы левой руки почти не подчинялись. Я не чувствовал прикосновений. Не чувствовал ничего. И с удивлением наблюдал, как они медленно, словно нехотя сжимаются в кулак, а потом застревают в полу сжатом состоянии, отказываясь выпрямляться. Правая неподвижная рука почти наверняка уже превратилась в кусок льда, висящий, словно сосулька, прилипшая к телу. И мысль о смерти, наконец, завладела мной всецело. Наверно, она победила бы меня в конце концов. Я уже, кажется, сам готов был сдаться. Но ноги несли меня, словно они не подчинялись мне. И двигались самостоятельно, не обращая на меня внимания.
Бред постепенно завладевал моим сознанием. Наверное, это из-за мороза, - думал я. Этот холод вытягивает из меня последнее тепло, которое еще сохранялось под курткой. А вместе с ним и жизнь. Воющий ветер проносился мимо, и в его вое, мне кажется, слышались знакомые нотки развеселой песни, которую часто мы напевали с друзьями в салуне Техаса. Там было всегда тепло. И весело. Вдруг вспомнилось, как жаркий ветер Великих Равнин грел мою кровь. И как пот тек со лба на брови, а потом норовил попасть в глаза. Отчего его приходилось постоянно вытирать. От воспоминаний становилось теплее. Мне на миг показалось, что тепло Техаса разливается по всему телу. Я тряхнул головой, пытаясь сбросить наваждение. Но оно не уходило. Холод, объявший меня, и в самом деле как будто исчезал. А вместо него мое тело погружалось в жар. Этот жар обжигал и душил. Перед глазами все закружилось, закачалось. Словно я был дьявольски пьян. И вдруг захотелось скинуть к черту эту проклятую куртку, которая словно горела на мне. Поддавшись, я протянул руку и попытался ухватиться за ворот, но с удивлением обнаружил, что рука не желает сжиматься.
- Галлюцинации, - словно кто-то невидимый шепнул мне на ухо.
- Галлюцинации! - засмеялся я.
- Не останавливайся, - голос был похож на ветер
- А ты? - продолжил я шутку. - Ты тоже галлюцинация?
- Да, - также тихо просвистел голос.
Где-то в темноте послышался звонкий окрик. Потом скрежет снега, смешанный с тихим пыхтением, как будто по нему что-то пронеслось. И, убежав куда-то вдаль, пропало, растворившись в темноте.
- Это тоже Галлюцинации? - наверное, я громко смеялся, и это разозлило моего невидимого собеседника.
- Да! Неужели ты не понимаешь? - прозвенел он.
- Господи, как же жарко, - посетовал я.
- Терпи, - прорычал голос.
- Чертова куртка. Этой рукой я не могу ее снять. Да черт бы ее побрал. Почему у меня рука не сжимается? - я не оставлял попыток ухватиться за ворот, но рука упрямо не подчинялась и никак не желала сжиматься.
-Смотри, - прошептал голос. - Вон там, впереди. Ты видишь?
- Что вижу?
Сквозь мутную пелену перед глазами пробивались качающиеся из стороны в сторону огоньки. Их было много. Как звезд на небе. Только почему-то они выстраивались в неширокую полосу. И горели на много ярче. Словно я разглядывал их сквозь подзорную трубу.
- Это тоже Галлюцинация? - почему-то пляшущие огоньки меня дико развеселили, и захотелось догнать их, а потом с разбегу броситься в самую гущу. И кружиться с ними. Кружиться. Пока не наступит день и не погасит их.
- Нет, - шептал голос. - Не останавливайся. Иди к ним.
- Какие красивые огоньки! - восхитился я и, наверно, пошел быстрее, хотя не был в этом уверен.
- Не останавливайся, - шелестел голос, - Не останавливайся. Ты нужен ей. Не останавливайся.
- Да иду я, иду, - голос меня немного обидел. Но вдруг на мои глаза попался листок бумаги, и я тут же забыл про обиду. - Смотри-ка, - попытался я поднять его. Но внезапно налетевший порыв ветра рванул, взвил легкую бумагу над землей и понес куда-то в сторону огней. - Кажется, кто-то нарисовал мой портрет. Наверное, это тоже почудилось. Как ты думаешь? До чего же бездарен этот художник. Я совсем не получился на портрете.
Вдруг захотелось спать. Жуткая усталость обрушилась вместе с очередной волной снега, и я невольно зевнул, прикрывая глаза.
- Не останавливайся! - взревел голос волной ветра и колючего снега, ударившей в спину. - Иди. Вон те огни. Они ждут. Иди.