...И вот вновь я набираю номер телефона наугад. Мне холодно, потому что я стою в одних трусах ночью на кухне. Мой взгляд царапает темноту ночи сквозь открытое настежь окно. Но мне не хочется его закрывать. Свежесть воздуха возбуждает меня больше, чем убивает холод. Так лучше растворяется моя тоска. Словно стиральный порошок, застеливший мыльной беленой мою жизнь, тоска равномерно распределяется по воздушной массе и вытекает наружу, уносимый течением времени, будто реки.
К тому же, открытое окно - главное условие моего прекрасного чуда.
Это напряженное ожидание сводит меня с ума. От ожидания сводит скулы, и желваки начинают ходить взад и вперед, словно малоимущая женщина на рынке, ищущая самый дешевый и лучший товар. И темнота становится еще темнее, она хочет выдрать мне глаза своими ледяными пальцами. И электрический свет уже не спасает. Я жмурюсь до красных "мушек" и буквально вдавливаю трубку телефона в ухо.
Чтобы отвлечься, я бы мог вспомнить что-нибудь хорошее из детства. Например, прогулки с матерью в парк развлечений или нелепые ухаживания за своей первой любовью в детском саду. Просто вспомнить и улыбнуться, впустить в сердце теплый лучик былого детского счастья. Но я не делаю так. Все эти воспоминания заставляют меня рыдать, как маленького мальчика. И причина вовсе не в том, что, помимо этих счастливых моментов детства, я вспоминаю еще и гнилую изнанку своей судьбы. Например, что пьяный оператор аттракциона однажды избил меня до полусмерти за то, что я не так пристегнул ремни безопасности, а моя первая любовь в день, когда позволила себя поцеловать в щечку, умерла на моих глазах от остановки сердца.
И становится обидно от этой необъяснимой безысходности. И слезы начинают бежать по лицу и щетине, которая постоянно прикрывает мужественные скулы. И сердце, пока еще живое, но дышащее на ладан, щемит, словно зажатое в сильных руках безжалостного бога. Он возненавидел меня за мою неспособность быть счастливым в мире, созданном им.
И вот...
Щелчок...
И шипение эфира...
И если в тебе осталась хоть капля сожаления, сделай так, чтобы этот номер оказался действующим...
Тишина...
Тишина - это плохой знак.
Сейчас может включиться автоответчик и сообщить, что данный номер не существует...
Тишина длится пару-тройку секунд, но это время похоже на бесконечность, что беззубым ртом целует мои глаза, и все, что вижу - ее исчезающую во тьме дали глотку. И хочется вырваться из ее холодных объятий, но уже нет сил сопротивляться этой страсти, похожей на страсть матери к умирающему сыну.
Шипение эфира проверяет меня на прочность. Я могу выпрыгнуть в окно, которое загоняет на кухню темноту. Нет смысла, пока в последние секунды я не услышу бесстрастный холодный механический голос, который, наконец, отрежет меня от этой жизни. Он непреклонен. Хоть что кричи ему! Со всем осознанием горечи своей судьбы. Вложи в интонацию все, что накипело, выскажи все, объясни, что так не может быть...
В диспетчерских некоторых телефонных компаний есть так называемая веселая комната. Когда ты нарываешься на автоответчик компании или долго ждешь, когда возьмут трубку, все звуки с твоей стороны дополнительно переводятся на динамик в этой комнате. И диспетчер подыхает со смеху, когда слышит твои мольбы и аргументы взять трубку, разоблачения - "я знаю, что ты меня слышишь" и жалобы на жизнь. Таким методом директора компаний хорошо экономят на разрядке своих сотрудников...
Я знаю это, потому что я работаю в одной из этих компаний...
Поэтому молчу...
И я слышу гудок. Спокойный, как ночь в высоком небе. Этот гул завораживает сердце, и темнота начинает светлеть, пронизываемая острыми иглами надежды моего сердца. И пол становиться теплым и мягким. Моя жизнь в пределах кухни дает радугу...
Щелчок...
Кто-то снимает трубку...
Еще секунда тишины...
- Привет, - это тот самый голос! Это она!
Я бы смог танцевать джигу на потолке, если б умел...
- Здравствуй...
И молчу, как шпион, внезапно забывший вражеский язык. Чувствую, что заливаюсь краской. Мне стыдно оттого, что не знаю, что сказать.
- Опять на кухне? - спрашивает она.
- Да.
- Опять в одних трусах?
- Да.
- Опять не можешь уснуть?
- Да.
Да, да, да! Единственное, что могу сказать. Не понятно, зачем она спрашивает об этом? Она ведь и так знает все. Она всегда знает, что и как. Эта юная ведьма Кларисса! Но по возможностям - я в сравнении с ней, что муравей против Самсона.
- Тебе, наверно, холодно?
- Нет. Уже нет.
- Ты простынешь же!
Хм, ей больше любого врача известно, что у меня острая форма бронхита. И когда она спрашивает меня, хожу ли я к врачу, всегда отвечаю да. На самом деле, я так ни разу там и не был после вынесения диагноза. Я запустил болезнь, и теперь она съедает меня изнутри моих легких. И глаза в отражении зеркала тускнеют день ото дня.
Я мог бы принимать героин, чтобы они блестели, но я не хочу. Пусть все видят, до чего довели мою избитую кулаками судьбы душонку.
- Не простыну. Не впервой...
- Ты знаешь, где я?
- Дома? - жму плечами. Я ведь звоню на домашний номер. И на улице поздняя ночь - часа два, наверно, или три.
- Нет.
- А где?
- Я под окном твоей кухни...
И она бросает трубку. Это приглашение. Она всегда так делает. Это значит, что я должен подойти к окну и выглянуть.
Дрожащей рукой я кладу трубку на рычаг телефона и плавно двигаюсь к окну. Сегодня наша десятая среда. В этот день я могу загадать желание, и она должна его исполнить после того, как наиграется со мной. По крайней мере, она обещала.
Все равно после ее игр я чувствую себя легче. Но я не знаю, что она задумала на сей раз. Я никогда не знаю, что меня ждет. И мои ноги несут меня к ней...
Кожа ерошиться - она чувствует, что мы больше не одни. Лампа перегорает ярким шлепком и вскрикивает легким звоном перед неминуемой смертью. Лампу тоже всегда вышибает, когда Кларисса оказывается рядом. Наверняка это делает она, потому что это случается каждый раз. Счетчик зашкаливает, ток приостанавливается на пару секунд, а затем бьет напряжением в тысячу ватт. Никакой электроприбор не выдержит!
Я знаю это, потому что однажды наблюдал за счетчиком. А потом он сгорал. Я ставил три новых мощных счетчика, но каждый раз они сгорали. Пшик - и все, ни лампы, ни счетчика...
И в темноте я двигаюсь к источнику прохлады. Глаза понемногу привыкают к тьме, и кое-какие очертания становятся видны в свете луны, что пробивается сквозь верхушки деревьев. Отблески падают на мебель, холодильник и плиту. И кто-то мелькает за окном.
Это она?
Не похоже.
Кто-то стоит за окном и смотрит на меня в упор. Глаза человеческого силуэта сверкают. Я стою, как вкопанный. Это пожилой мужчина. Я чувствую это на уровне подсознания. Он протягивает руку и ощупывает меня. Его пальцы холодные, они оставляют на мне влажные следы. В нос ударяет запах перегара от крепких сигарет.
Я дрожу, как заведенный мотоблок. Мне и холодно и страшно. Старик ощупывает мое горло, как слепой, пытающийся с помощью пальцев рассмотреть человека. Ладонь прижимается к шее всей площадью. Хочется вскрикнуть и оттолкнуть противного старика, но, по правилам Клариссы, я должен все терпеть и всему подчиняться, иначе она исчезнет из моей жизни навсегда.
И я чувствую, как запах гнили пробирается сквозь забористый перегар старика. Его рука отделяется от тела и падает на мои голые ступни. Конечно, я не верю в это! Но я вижу это!
Затем его голова запрокидывается назад. До моего слуха доносится шелест травы - отпавшая голова катится с проросшей насыпи в небольшой овраг. Я вижу, как силуэт четвертуется и исчезает под окном.
Я делаю шаг, но чьи-то руки нежно обнимают меня сзади. Они прохладные, и до моего сердца добегает дрожь, и возвращаются назад, исчезая в глубине поясницы.
Это она!
Я узнаю ее запах - запах ночной росы, пыльцы полевых цветов и красного вина. Мышцы сводит судорогой от холода. Ее руки легонько тянут меня назад, и я отступаю. Она разворачивает меня к себе, ее голова находится на уровне моего носа. Краем уха я улавливаю, как вдали раздается гром. Скоро гроза будет здесь.
Гроза начинается всегда, когда она уходит. Она говорит, что это для того, чтобы я не последовал за ней. Ее след просто смывает, а сама она словно растворяется в каплях дождя.
Несколько раз я все равно пытался преследовать ее, но все мои попытки необъяснимым образом приводили меня к моему дому. Даже если я шел прямо, и только прямо, не поворачивая ни вправо, ни влево. Я всегда приходил к своему дому, промокший до костей и изрезавший в кровь ноги.
И каждое утро я тер пол, чтобы отчистить багровые следы с паркета. И каждый раз, занимаясь этим, моя память возбуждала ее образ, который я все равно никак не мог запомнить.
Кларисса толкает меня руками, и я падаю. Она тут же запрыгивает сверху. Как наездница, она делает со мной все, что хочет. И свет луны и вспышки молний порой выхватывают ее лицо из тьмы...
И каждый раз это другое лицо...
Мне мерещатся звери и чудовища, живые люди и мертвые, знакомые очертания, что-то напоминающие и абсолютно невиданные мной. Пару раз вместо Клариссы я вижу обычный стул.
И мое тело горит. Я задыхаюсь, глотая дым, испускаемый моим телом. Слезы силятся справиться с жаром, но что они могут? Так же, как и я сам...
Мне потребовалась почти вечность, чтобы понять, что меня насилуют. Но когда мой мозг осознал это, стало легче и захотелось жить! Все стало легко, просто и понятно. И не надо прилагать особых усилий или мучаться, чтобы жить дальше. И захотелось взять гитару и спеть Клариссе свою старую песню, что я написал, будучи студентом...
Это ощущение появляется всегда, когда приходит она...
Молния ударяет совсем рядом...
Я почувствую ее легкое дыхание у своего уха.
- Ну, говори, чего ты хочешь?
Я сглотнул.
Мне хочется отказаться от своего желания, от того, что я хотел попросить у нее. Но я знал, что буду жалеть об этом. Поэтому набрал воздуха в легкие и на одном дыхании выдохнул.
- Умереть...
Кларисса дернулась телом.
- А как же я?!
- Я не вижу смысла жить только ради тебя... Ты единственное, что у меня осталось, но я могу потерять и это. Я чувствую это. Я же - не единственное, что у тебя есть. Ты можешь пожертвовать мной ради меня же. И не пытайся переубедить меня! Просто подумай сама, сколько еще мужчин этой ночью набирают телефонный номер наугад?
- Но они не набирают его так, как ты!
- Потому что они еще хотят жить...
Кларисса замолчала. Она хотела забрать свои слова назад, но уже было поздно.
- Хорошо, - сказала она, - но знай, мне будет не хватать тебя!
- Я знаю...
Кларисса роняет слезы на меня, всхлипывая, спрашивает еще раз:
- Ты уверен?
Я киваю.
Она вздергивает руки, что-то шепчет. Под окно бьет молния. Преобразуясь в шар, она залетает на кухню. И я вижу лицо Клариссы! Она младше, чем я думал! Ей всего-навсего лет двенадцать!
И молния пожирает ее...
А после - и меня...
И мы свободны...
Я держу ее за руку, и мы растворяемся в воздухе...