Труд его жизни был начат еще до того, как Чедвик Вудс получил имя, еще до того, как он сделал первый самостоятельный шаг, еще до того, как научился различать буквы.
Первое время ему требовалась помощь. Держа сверток - крохотный тромб бытия (греч. trhombos - сгусток) - с будущим Чедвиком в левой руке и томик К.Р.Купера "Как вскормить и вырастить розовощекого оптимиста" (соперничающий по весу с самим потенциальным жизнелюбом) - в правой, Тамата Вудс следовала каждому совету именитого автора. На странице 27 К.Р.Купер советовал ей (а на стр. 211 и 412 напоминал о важности) вести материнский дневник, в котором Тамате следовало отмечать малейшие подробности и милейшие детали становления ее улыбчивого чада.
Чтобы не бросать молодую и трепетную мамашу на поиски подходящей формы, заботливый (заботливая?) К.Р.Купер приложил типографские Аппендиксы от А до Г, удобно расчерченные на столбцы. Аппендикс А был полностью посвящен родословной Чедвика, а потому интереса не представлял. Аппендикс Б, предлагал строить гиперболы роста и веса. В Аппендиксе "В" начинались, наконец, дела духовные.
Мамаше Вудс предлагалось выбрать и вписать в ячейку календарика букву, произнесенную или освоенную в тот день младенцем. Согласно чуткому уху Таматы, Вудс начал свое творчество с того, что продемонстрировал интуитивное знание азов алфавита. В первой клетке его существования (5-е ноября 1960-го года, сумерки, холод, поземка) значилось: "А".
Первые несколько клеточек большого разнообразия не предлагали. День за днем, звуки изданные (правомерно ныне именуемым так) Чедвиком, состояли из одной и той же буквы. Соединенные неделями в один протяжный крик "А (5-е ноября) -А (6-е ноября) - А (7-е ноября) -А (8-е ноября)...", они напоминали возглас Чедвика, в момент его появления на свет.
Время шло. 15 страниц, отведенные изобретательным К.Р. под звуки, были исчерпаны. Чтобы продолжать записи, Тамата завела календарь (1961-й год - "Пернатые Австралии") и каждый день записывала доминирующий звук талантливого малыша, подбирая ему адекватное отображение. Когда же развитие Чедвика позволило ему варьировать звуки, она следовала в выборе главной буквы дня своему материнскому чутью.
В один печальный день, 17-го августа 1972-го года (пузыри на лужах, червяки на асфальте, время ужина), Таматы не стало, и круглощекому оптимисту, вскормленному по рекомендациям прославленного автора, в числе прочего небогатого имущества, были вручены эти записи. Взволнованный Чедвик без интереса пролистал чужую лирику А, сухую цифирь Б и так никогда и не дошел до Г, плененный грацией и гармонией Аппендикса В (а пуще - его продолжения с диковинными птицами далекого континента). Ведя пальцем по буквам и напевно листая страницы своего детства, он навсегда оказался покорен переложением жизни в литеры, и дал клятву никогда, ни в беде, ни в счастье, ни в болезни, ни в забытьи, не пропускать ни дня и не прерывать этот знаменательный труд.
Ежеутренне перед Чедвиком вставала необходимость выбора наиболее подходящей буквы дня. Еще лежа в кровати с закрытыми глазами, он прикидывал разные возможности, просматривая в уме буквы прошлых дней, проникаясь совокупной силой их последовательности. Потом он потягивался, одевал шлепанцы и, подойдя к окну, решительным жестом распахивал занавески.
Умывшись теплой водой и тщательно почистив зубы, он завтракал, приправляя творог вишневым вареньем (яичница - по вторникам, бутерброд с ноздреватым сыром в пятницу) и запивая чашкой подслащенного кофе. Наставало время творчества. Чедвик пересаживался за письменный стол, раскрывал перед собой календарь, брал перо и поднимал глаза на приклеенную к стене табличку азбуки. "В", "П", "О", бормотал он едва слышно, в ожидании вдохновенного откровения.
Бывали дни, когда Чедвик, обуреваемый чувствами, хватал букву и, практически не задумываясь, вписывал ее в решетку календаря. В другое время, выбор был обусловлен холодной логикой, после долгих раздумий и анализа, без малейшей примеси эмоций. Иногда, исчиркав черновики, он возвращался к первой букве, пришедшей ему при пробуждении. А кто сказал, что творчество это просто?
Оглядываясь назад, Вудс мог с гордостью предъявить каждый миг прожитой жизни, сохраненный ежедневным трудом. Работу свою он скромно именовал "Букварем".
Шли годы. Чедвик Вудс не рекламировал свое призвание, но, как основоположник всякого революционного почина, он привлек к себе стаи скептиков. Примитивно! - Голосили одни. Претенциозно! - Верещали другие.
Вслед за критиками следовали имитаторы. На скандальном слуху крутились имена Элли Ньюхарт, Кена Салваса, Тайрона Саркисяна, Лонни Кастера. Все они, вслед за Чедвиком, расчертили свою жизнь на клетки и лихорадочно, часто не заботясь о гармонии и не задумываясь о вдохновении, вписывали туда известные им буквы. Иногда - опережая течение времени, нередко - задним числом, часто - налезая на границы суток.
И хотя (как истинного художника), недобросовестная конкуренция Вудса беспокоила мало, но (как истинный художник), он был подвержен поискам и не чужд сомнений. В одно из хмурых утр, когда буква, обычно ласковая и ручная, не шла к нему, Чедвику показалось, что он достиг тупика в своем творчестве, что дальнейшая дорога пуста и бесцельна, что выстраивание ряда - по букве в день - не приведет к блаженству. Выудив из шкафа невостребованную ранее коробочку с позолоченными буквами (подарок доктора Динна на тридцатилетие), он наугад запустил руку внутрь. Случай выудил "Х". В иной день, прежде чем переносить находку на бумагу, Вудс продумал бы сущность сюжетного хода, примерил бы на глаз, на цвет, но в этот раз он механически внес фигуру в отведенную ей временем ячейку, выпил стакан холодного морса и забылся неспокойным сном.
Только благодаря провидению, не оставившему его в те грозовые дни, Чедвик не прервал многолетнюю традицию и собственную сентиментальную клятву. Приходя в себя, он тащил букву, словно лотерейный шар, пил морс или компот, всегда стоящий у изголовья, и вновь проваливался в сон. Листая "Букварь" тех дней, видно, как (пользуясь музыкальными терминами) работа Вудса перешла от задумчивости и созерцания элегии к сумятице какофонии и сумбуру громового крещендо.
После двух месяцев творческого безумия, он пришел в себя, набросил на плечи халат и, шаркая, добрался до подоконника. Страстные лучи солнца за стеклом выпаривали застарелые лужи. Чирикали воробьи. По дорожкам прогуливались миролюбивые парочки. По привычке Чедвик сунул руку в коробку с буквами, вытянул "Х" и вздрогнул, как от электрического шока. Осыпаясь фальшивой позолотой, "Х" полетела под кровать.
Сдаваться нельзя. Надо двигаться дальше, сказал он себе. Нужно свежее решение, новый, решительный поворот. Скажем, не буквы, а целые слова? Бо́льшая свобода выбора, бо́льшая творческая ответственность.
С того момента, не прерывая основной работы, своего "Букваря", для воплощения новой идеи он заводит другой календарь, недвусмысленно названный "Словарем" и открывшийся самоутверждающим "Я". Вот только некоторые выдержки из него (слова, дни, относящиеся к середине апреля 1992 года): Кровать, Окно, Буква, Ходил, Морс, Ключ, Водила. За понятиями, часто неоднозначными (Глагол? Имя существительное? Омоним? Если да, то какое значение имеется в виду?) перед нами раскрывается течение его времени.
Как ни увлекателен, впрочем, "Словарь" для читателя, Вудсу он показался чрезмерно эклектичным, лишенным благородной лапидарности. Слова видились ему не цельными понятиями, а сбитыми в кучу днями. "Рука" для него простиралась со среды до субботы, а "Секунда" и "Полгода" не отличались друг от друга по времени, ибо длились неделю. После трех долгих лет, декабрьскими словами "Пусто", "Отрыжка", "Ночь" и многоточием в сочельник, он завершает долгий эксперимент.
Следующий период в жизни Чедвика Вудса - период расцвета плодотворного мастера. Он много ездит по стране, читает отрывки "Букваря" в университетах, перед культурной общественностью, комментирует, дает интервью. И, в то же время, он держит себя в прекрасной форме, не прерывая труда и ежедневно добавляя в календарь букву за буквой.
Предваряя один из творческих вечеров (Крэнфордский университет, 1996-й год), доктор Долорес Леви сказала, что аудитория имеет счастливую возможность слушать человека, которому синдром дауна не помешал вести продуктивную созидательную деятельность. Обращаясь к господину Вудсу, она попросила раскрыть некоторые творческие секреты. "Правда ли", - спросила она, - "что "З" олицетворяет хрустально ясный осенний день, "Ж" - весеннюю распутицу, "Р" - раскаты далекой грозы?" Чедвик замялся на мгновение, стараясь выразить неуловимые нюансы, когда дождь уже кончился, но влага еще висит в воздухе; когда солнце светит, но не дает тепла, и оттого душевное состояние полно противоречий; когда... Начав было фразу, он сбился раз, другой, потом улыбнулся и с шутливым отчаянием махнул рукой. В зале засмеялись.
На протяжении долгих лет творчества (до дня совпадающих с годами жизни!) в "Букваре" возник ряд, казалось бы, нечаянно смысловых сочетаний, в самом факте существования которых можно усматривать волю провидения или прихотливость случая. Мы же назовем это вознаграждением за талант и упорство автора. Вот несколько образцов:
1987, июль - "...солце светик свет..." и многие другие...
А в 1996-м году (с 5-го ноября по середину декабря), просто жемчужина - "...Земную жизнь пройдя до половины я очутился в сумрачном лису...
(Примечание: в оригинале текст идет поклеточно, без пробелов, вставленных редакцией с целью демонстрации сути содержания).
Сестра Келли Розен вспоминала: "Помню, как-то утром, Чед страшно перепугал меня пронзительным воплем. Ты, кричал, даже не представляешь, что это значит! Это открытие! Революция! Переворот!" Теперь, конечно, мы все знаем, о чем идет речь, и можем оценить всю силу его воображения. В ту знаменательную ночь ему приснилась кириллица.
И вновь у Вудса открылось второе дыхание, а в "Букваре" настали новые времена. Латиница перемежалась с новыми диковинными значками, дней не хватало. По собственным словам, Чедвик мыслил на недели и месяцы вперед. Особенно же привлекали и гипнотизировали Вудса заглавное "Ы", твердый знак и его мягкий собрат. С увеличением вариантов, пришлось завести несколько черновых "Букварей", в календарные клетки которых он вписывал знаки, а порою - цифры (так называемая "числительная" революция Вудса), анализируя и пытаясь избрать наиболее выигрышную версию.
Вкус, талант и внутренняя целостность удержали Вудса от искушения ступить на путь изощрений и заумной виртуозности. А ведь так легко было пойти на поводу у Динна и обратиться к азиатским языкам (фарси, хинди), арабике, слоговым азбукам катакане и хирагане, переступить границу иероглифов!
Сейчас художник находится в полной силе. Но недавно, Чедвик Вудс отметил, что, наступит и его час, дрожа от волнения, предстать перед Су́дией. И тогда он протянет свои календари, свой "Букварь", всю свою жизнь, в надежде, что Создатель раскроет ее, как книгу, и найдет там какой-то смысл.