"Мир мер есть мир химер."
Рюдигер фон-Велау (1370-1412)
"Sîne klâwen durh die wolken sint geslagen,
er stîget ûf mit grôzer kraft,
ich sih in grâwen tägelîch als er wil tagen,
den tac..."
Wolfram von Eschenbach
г. Броккен
С некоторых пор мне все чаще доносят, что многие проводят отпущенное им время, корчась от боли, и не знают, куда кинуться за помощью. Страданья их — все горше, а жизнь — недолга. Жаль жить ее, лишаясь удовольствий и погрязая во скорбях. Между тем, горю этих многих легко пособить. И вот, утомленный скукою, я решил взять на себя этот труд. Ниже предлагаются советы, следуя которым, каждый когда-нибудь достигнет желанного состоянья. Пусть начинающих не страшат трудности: дорогу осилит идущий.
Начните с осознания того, что мечта — краше действительности. Не верите? Что ж, гляньте в окно (и помните, что всякое окно есть зеркало.) Видите? Явь за окном ржавеет и опадает, словно даль в пору листопада. Каждая стройка созидает лишь декорации для пьесы разрушения. Мы застигаем сущее уже в ходе его распада; каждый час оставляет нам меньше, чем предыдущий, и конца этому нет, потому что конец давно наступил — только заметить это требует времени. (Будьте добры, взгляните на Ваши снимки, сделанные пять лет назад.) Кроме того, все достигнутое приедается. Поистине нас занимает лишь стремление и путь: но кто сказал, что последнее непременно должно совершаться наяву? Чуть задержитесь внимательным взором на яви, и Вы поймете, что она уже мертва. Мечта же, напротив, пребудет и не изменит Вам, пока Вы живы — и далее.
Затем избавьтесь от суеверья времени. Никто, кроме самых отпетых невежд, не сомневается больше в том, что время, как и число, есть нескромная и злая химера, наущенная развращать честные умы. Всякому ясно, что подлинных чисел — только два: единица и ноль, эти великие "Да" и "Нет", к которым сводятся все на свете вопросы. Так же неоспоримо и то, что они — вовсе не числа, так как ничем не отличаются друг от друга (за исключением одного-единственного, мимолетно короткого мига.) Цифра же два (и все прочие с нею) есть памятник смехотворной и наглой гордыне, которая походя, ничтоже сумняшеся утверждает, будто на свете и впрямь есть два одинаковых предмета. Только скажи: "две слезы", "две ночи", "две девушки" — и этим ты убьешь их, низведя каждую до нищенского жребия одной из многих. Поняв это, постигаешь беcсилие речи. Скажите, неужто Вы вправду верите, будто Ваши ветхие, оборванные слова придутся впору свежему утру, которое всякий день — иное?
Но вернемся ко времени, или, вернее, временам. У меня, например, их два. Кто скажет, что я этим богат, тот вряд ли ошибeтся. Однако и ноша же это — разом нести два времени.
Одно — время улицы. Оно резво движется по прямой, с каждым годом — все скорее. Неделя начинается с понедельника и кончается в пятницу, затем наступают выходные, которые пробегают еще быстрее, чем будни. Долгой неделя кажется разве что в понедельник, да и то только тем (впрочем, многим), кто в должность ходит скорее по обязанности, нежели по сердечному влечению. Но чуть приди среда, и уж край будней неподалеку, а в пятницу, скажем, чиновный люд и вовсе распрямляется, точно и не на службе. В будни трудятся и возлагают упования на желанное и всегда слишком краткое время досуга, чая тогда наверстать все те неиспытанные наслаждения, о которых тосковали в рабочую пору. В выходные же и в праздники (а лучше сказать: в дни, отмеченные праздностью, то есть посвященные не создателю будней и праздников, а просто узаконенному безделью) лихорадочно веселятся, попутно убеждаясь в том, что времени всё равно не догнать.
Недель в году — пятьдесят две, каждый год снабжeн числом, ибо он однократен и, следовательно, невозвратим. Но это, кажется, никого не смущает, потому что пришествие каждoго из таких новых годов празднуется с удовольствием и по возможности с блеском. Чему бы тут радоваться? ведь ещё один минул и исчез за поворотом навсегда? ан нет, веселятся так, словно немилого спровадили, сбыли с рук. Каждый, поглядев на часы, может всякий раз сказать, который час или сколько, по его мнению, у него времени (хотя уж это последнее является ни чем иным, как общепринятою ложью, ибо времени так или иначе ни у кого никогда нет). В учебниках для детей, не имеющих еще о времени ни малейшего понятия — ведь каждое лето вмещает целый мир, и всякий день кругл, словно большой мяч, и проживается заново с самого начала — так вот, в учебниках поэтому время изображают в низу страницы в виде прямой ленты, исходящей из доисторической тьмы и идущей анфиладою живописных злодеяний в светлое технологическое будущее. Все, и не только дети, лишь смутно догадываются, что у этой ленты некогда было начало, а о конце при совсем небольшом усилии можно безболезненно забыть. Заметив такую размытость с обоих концов, немногие, однако, решаются по-иному взглянуть на ровненькие ломти, которыми нарезана середина. Вот и играют дети в песочнице по многу часов, не ведя им счёта, и всё строят и строят дивный стрельчатый замок, предвкушая после, всё же закончив постройку, всласть поиграть с ним. Но только что покажется упорному заводиле, будто теперь пора воткнуть в шпиль самой верхней башенки последний флажок — и уж затем как раз бы и поиграть! как вдруг растворяется окно в мезонине, и материн голос зовeт: "Сынок, домой!" Так и кончается игра.
Другое время — тайно и подспудно. Оно никуда не спешит, и однако для уловления его часы оказываются часто совсем беcполезными. Разве что стародавние солнечные где-нибудь в чужом захолустном городе, на стене ратуши, в полдень -- они ещe порой помогают. Войди в это иное время из привычной нынешнему человеку прямоугольной клети линий и цифр, и растеряешься, не зная, куда идти. "Вот и славно", — говорит тебе это странное время, улыбаясь чуть-чуть терпеливо: "Постой. Нейди вовсе никуда. Погляди, как я нескоро обхожу вкруг тебя. Скоро только сказка сказывается. Обожди. Может быть, тебе и придёт что-нибудь на ум."
Ведь и в том, что вечерами ложится на страницу, ничто не совершается, в отличие от привычных нам записок, кои по прежнему обыкновению именуются повестями или раcсказами. Право же, эти последние неустанно сообщают! и всe там стремится к предрешeнному концу. Но в предлежащих Вам скудных реченьях происшествия — случайны и часто даже нимало не надобны, ибо ничто в них не совершается. Куда там... До сообщений ли ещe? Груз событий и без того так тяжeл. Но главное давным-давно свершилось. Постигните же, что ничто не завершается. Конец и начало -- какие пустяки! Деления условны и придуманы для тех бедных близоруких, кому невмочь вместить целое. Таким и остаётся только усваивать не ими нарезанныe части. А по истине есть лишь мгновенная вспышка, озаряющая живую картину в середине, вокруг которой, по краю еe, бежит чреда грядущих и прошлых малых образов бытия. Былое и настоящее собеседуют. Они соседствуют и равнозначны почти до смешения, смерть же не составляет ни беды, ни даже досадной помехи...
Теперь, узнав, что мечта слаще, чем еe осуществленье, что мир мер есть мир химер, что подлинное время — шаровидно и вращается на месте, мы подходим к главному и последнему упражненью. Для исполнения его помогает вспомнить о том, что все мы от рождения до смерти окружены запертыми дверьми. Нашим первым побужденьем было и остается стучаться в них, но раз за разом двери захлопываются перед нами или не открываются вовсе. Бывает, что стучатся и в нашу дверь, но только открой — и на пороге щелкает зубами серый степной волк, а не то просто пустая серая степь чуть слышно шелестит, и ветер гонит прочь от нас перекати-поле, сухое, словно не подлежащий обжалованию отказ.
Любовь — пагубна, ибо, как смерть, она чревата этим последним отказом. Вам известно, что любимые сгорают в еe лучах. Лишь любящие, по слову поэта, горят неугасимою лампадой. Я же напоминаю Вам, что сгорают и любящие: ведь они все время теряют, а потери причиняют боль. Любящие обречены страдать за други своя, и жизнь их уподобляется натянутой до предела струне.
Убейте соловья. Пусть умолкнет глашатай любви. Да онемеет полночь. Пусть когти дня невозбранно раздирают ночную, влажно-шепчущую тьму, и первые его часы заливают весь белый свет своим белым безжалостным светом. Живите полуденно, и покамест пастух прячется от жары и дремлет в тенистом шатре исполинского дуба, идите без страха вослед разбредшемуся стаду. Вскоре Вы сами увидите, какой твердой стала Ваша поступь, с каким безмятежным спокойствием Вы взираете на отдаленный мир. Поднявшись на крутояр, Вы ненадолго застынете над обрывом. Словно близкие Вам орлы и змеи, оглядите, не мигая, красный диск солнца, поля и реки, горы и великие соградья, где, как муравьи, суетится горемычный люд. И тогда Вам останется сделать только один, совсем небольшой шаг вперед.
Я встречу Вас там.
LA, MMI
|
|