Снилось ему многоэтажное здание, наверное, школа, и вся жизнь в этой школе протекала в верхних этажах - там было людно, шумно и светло. Чудаков знал это точно, но в верхние этажи не заходил никогда. Во сне он всегда оказывался на четвертом этаже, обычном, как любой четвертый этаж любой школы. Но он никогда не задерживался на четвертом, а спускался на третий. Третий этаж был молчалив какой-то загадочной тишиной - он что-то знал, он что-то скрывал, и до него не доносилось ни звука сверху. Он всегда был освещен очень ярко светом пронзительно-желтых ламп, медным светом, как окрестил его Чудаков. Тихий и желтый, третий этаж был таинственен и безопасен. Этаж ниже был освещен светом таких же ламп, но тускло, и от стен шли наискосок через коридор глубокие тени. Первый этаж был сумрачен. На этих двух этажах не случалось ничего плохого, но Чудаков чувствовал нутром, что они еще принадлежат дню, но уже несут на себе печать чего-то неизвестного и темного. На втором этаже становилось неуютно, на первом - страшно. После первого этажа начинался подвал. Медленно-медленно, с ощущением сладкого ужаса, спускался Чудаков ступень за ступенью, и понимал ясно, что каждый шаг уносит его глубже и глубже в страшное и чужое. К концу первого подвального этажа ступени были уже еле различимы, пахло затхлой сыростью. Чудаков спускался, сам не понимая, зачем, и сердце его бешено колотилось от страха. Он вслушивался в тьму, готовый при первом звуке бежать изо всех сил наверх, к свету. Дальше становилось темнее и темнее, к концу второго этажа не было видно пальцев на руках, и жуть наваливалась и останавливала дыхание. Ниже третьего подвального этажа, на котором начиналась абсолютная тьма, переходить было нельзя. Чудаков останавливался на последней границе, вслушивался в тьму, и понимал, что тьма вслушивается в него, и что еще немного - и она услышит его, поймет, что он находится здесь. Осознав это, в ужасе Чудаков бросался назад, насколько хватало дыхания, вверх, вверх, из последних сил, с кровью, плещущей изнутри в тонкую кость висков при каждом ударе сердца, и бежал до тех пор, пока не падал, обессиленный, под желтыми лампами четвертого этажа.