Есть такой преподобный - Варлаам Хутынский, живший в немыслимых и недосягаемых числах двенадцатого века.
Принял постриг, стал отшельничать близ холма Хутынь под Новгородом. Воображение с трудом рисует это место тех времён: дремучие поля, нехоженые леса, пустота и тишина. Худынь - худое место, где ни клюквы, ни черники, только крапива и чертополох. Здесь же и основал Спасо-Преображенский Хутынский монастырь, став его игуменом.
Удивляет - через девять веков я здесь, моя нога касается, как облаков, этой земли. Благодатной земли, несмотря на немилость почвы. Утро, молочный туман, роса, через три дня октябрь. Вот собор, купола которого цвета ртути испаряются на фоне неба той же ртути. В этом соборе ярче солнца сияют утешением мощи святого.
Пальцы согревает горячий чай с листьями малины. Любуюсь яблонями и ещё не остывшими от летнего солнца яркими цветами, за которыми ухаживают послушницы монастыря. После города, который имеет блёклый однозвучный парфюм, здесь нос удивляют не только запахи листвы, цветов, и пирожков, которые выпекают те же послушницы, но (особенно) - аромат яблок!
Аромат забродивших яблок, что падают с веток, которые уже некуда складировать, довисают свой месяц - бьются красными боками о землю и с треском разлетаются переспевшие плоды.
Из ниоткуда нарисовался котик, который то и дело выпрашивает у меня кусочки пирожков, мурчит.
Узкий, высокий холм (словно рукотворный), на нём - часовенка. Чудотворная, говорят. Верю, чему говорят. А если бы и не говорили, всё равно бы верил.
Отдохнул в молитве возле часовенки, зайти не выдалось - тому же переспевшему яблоку негде упасть - паломников много. Даже и не обидно не попасть, ведь радостнее от вида количества верующих, а не от посещения.
"Ибо, где двое или трое собраны во имя Моё, там Я посреди них".
Здесь свидетельствуют, что холм сам Варлаам возвёл так: когда его обуревали треволнения, чадные грехи, тяжкие помыслы, он намеренно набирал в свою скуфью землю, высыпал в определённом месте. Да столько всего было, что нагромоздился целый холм. Венчает его теперь часовенка.
Я лёг на этот холм, редкие цветочки которого трогал по головам ветерок. Мокрая трава, туман не рассеивается, а небо и не собирается распогоживаться. Солнца будет всё меньше - начинается зима, гроздья рябины полыхаю красным на фоне молочного неба. Так хорошо стало на душе, когда закрыл глаза. И ничего не просил, и ничего не хотел.
Какая цветастая аллегория - целый холм тяжёлой мокрой земли, если не гора, тягостных раздумий есть в человеке, в каждом из нас.
Чай внутри так сильно грел, что я не чувствовал осеннего холода от земли.
Немного позже я узнал, что какие-то скучные учёные-историки, лишенные всякого воображения, якобы докопались до истины и отыскали правду, что этот холм был здесь и ранее, и преподобный к нему руку не прикладывал. Мелькнула мысль, что моему сердцу не нужна эта правда - вымысел красивее и гораздо важнее.
Всё тот же благодарный котик ведёт меня на задворье монастыря и выводит на огромный берег реки Волхов. Он как будто знал, что мне нужно побыть одному и увёл туда, куда даже послушницы не захаживают. Тишина, день начинается. Показалось (всего на секунду), что завтра не настанет, и всё словно застыло и остановилось, кроме течения реки.