Валя пришла с работы. Включила телевизор. Посмотрела одним глазом на синий экран, другим - на пустоту своих мыслей. Проходя по коридору в направлении кухни, услышала, что шепнул ей выключатель:
- Я квадратен, Валя. Навсегда квадратен.
-Нет, - ответила она, - этого не может быть. Я не могу этого слышать.
Войдя на кухню, она включила газ и посмотрела на желто-синий цветок. Пламя пело, и, трогая решетки камфорок, негодовало. Пламя хотело сбежать, но ему никто бы здесь не помог. Не было ничего такого на земле, что заставило бы газовый цветок получить свободу.
Валя потушила газ и включила вновь, не зажигая. Газ пошипел с минуту. Она выключила его и открыла форточку, чтобы проветрить кухню. Посмотрев в окно, она увидела трубу котельной, что находилась напротив. Из под трубы вырывались клубы мохнатого пара.
Запиликал мобильник.
-Алло.
Это был муж.
-Валь, что у нас сегодня на ужин? - спрашивал Саша.
-Не знаю, - отвечала Валя.
-Как?
-Не знаю. Мне все равно.
-Почему.
-Я ничего не хочу.
Она присела на диван, что располагался у длинной кухонной стены и посмотрела на раковину. Нет, она вряд ли смотрела. Просто глаза ее были открыты, и взгляду было совершенно все равно, отражения каких предметов отображать в себе.
-Не смотри на меня, - сказал красный колпачок моющего средства для посуды.
-Я не смотрю, - ответила Валя.
- Нет, ты смотришь.
-Да не смотрю же я, - разозлилась Валя, - я ничего не хочу.
-Тогда сядь на пол.
Валя села на пол. Колпачок ухмыльнулся и замолчал. Из коридора вышла кошка. Обычно Валя прогоняла кошку, так как та не умела себя хорошо вести, намереваясь влезть в мусорное ведро и разбросать отходы кухонного производства. Но теперь кошка ее не волновала, и та прошла мимо, нагло помахивая хвостом. Она даже дотронулась этим ошерстененным продолжением позвоночника до Валиного лица, чтобы показать, что безразличие ей безразлично. Но и Вале было безразлично. Она смотрела в одну точку, и там могло быть лишь только пятно от смазанной, расфокусированной проекции колпачка моющего средства.
-Это я, - сказало моющее средство.
-Мне все равно, - ответила Валя.
- Я умею звать.
-Мне все равно.
-Окунись в силу предметов. Натяни ее на себя. Поноси, как одежду. Выпей ткань чувств.
Валя отвернулась и закрыла глаза. Но черная пустота в глазах разбавлялась видениями, которые проскакивали на большой скорости. Каждое из них требовало внимания. Концентрируясь, Валя теряла индифферентность, и это ее раздражало.
Она открыла глаза. Затем - снова закрыла. Суета не прекращалась. Разбавленный глазной тьмой, город несся в своих потоках.
-Я здесь, - сказал лежащий на столе нож.
-Я знаю, - ответила Валя.
Кошка взгромоздилась на окно и принялась смотреть. Это было ее любимое занятие. Валя легла на пол и уставилась в потолок. Потолок был белым и ровным. Начинаясь в центре, в том самом месте, где из дыры рос электрический провод, он распространялся в четыре стороны. В окончании его были плинтуса, и их цвет неприятно контрастировал. Потому Валя не стала смотреть туда. Ей вполне могла понравится лампочка, но, находясь в точности под ней, она не могла до конца ощутить ее форму. Возможно, таким виделись глаза душ мыслям Пабло Пикассо. Что в этом было: отраженная на стенках стеклянной колбы китайская спираль, еще одно отражение - блики улицы, и, на его фоне, желтое кошачье пятно, которое при том помахивает своим ошерстененным обрубком. Ей весело, потому что она тупая.
-Пустота, - сказала пустота.
-Нет, - ответила Валя.
-Пустота, - подтвердила лампочка.
-Нет ничего, - ответила Валя, - и нет никого. Ни одного человека, ни одного движения, ни одной молекулы воздуха. Если город за окном хочет казаться таким, пусть кажется, ему от этого не убудет. Но если лишиться глаз, глазами станут уши. Если отрезать уши, мозг раскричится, и нечем будет его заткнуть. Почему он есть? Если взять длинную трубку и вставить себе в ухо, а потом подуть в себя и попытаться высосать собственный мозг? Может быть, это - всего лишь паразит, от которого нужно немедленно избавиться? Паразит, который и создает эффект дешевого бытия?
Она мысленно окинула квартиру. Нет, никаких трубочек в квартире уж точно не было, и потому лишиться мозга таким путем не представлялось возможным. Но, даже если бы и были трубочки? Нет, они бы кричали со своих мест, длинные грязные змейки:
-Эй, Валя, возьми нас!
-Валя, засунь нас себе в уши!
-Валя, наша любовь к тебе бесконечна!
-Узнай наше сообщество, Валя!
Нет, с мозгом просто так не покончить, решила Валя. Этот сгусток будет продолжать существовать и надоедать мягкостью своего аморфного тела, и по нему будут ежесекундно пробегать липкие образы. Эта губка.... Эта губка насильно поселилась в голове, и теперь именно благодаря ей все это происходит!
Валя продолжала смотреть в потолок, и лампочка не двигалась, показывая статическую полутень с рыжим отсветом кошки.
-А, - сказал потолок.
Валя отвернулась. Синий цветок продолжал свое рвение на газовой плите. Он хотел убежать, а потому в его шипении было негодование. Но кто мог ему помочь. Возможно, Валя бы попробовала его. Встав, она вполне могла окунуть руки под фиолетовые струи, чтобы пропустить их через себя. Но тогда - снова этот мозг.... Он отзовется миллиардом злых иголок, и в этом и заключается вся недоброта мира. Именно он. Этот червяк.
Валя повернула голову кверху. Запиликал мобильник. Это ее рассердило.
-Ну чего? - спросила она раздраженно.
-Валя, что у нас на ужин? - спросил муж.
-Не знаю.
-Почему?
-Не знаю.
-Почему ты не знаешь?
-Не знаю.
-Опять ты ничего не знаешь?
-Почему опять?
-Потому, что ты никогда ничего не знаешь? Если ты не можешь приготовить поесть и помыть посуду, то для чего ты нужна?
-А для чего нужен ты?
Она повесила трубку и продолжила лежать.
-Я здесь, - сказал со стола нож.
Она отвернулась.
Пришла кошка и уселась рядом. Ее хвост колыхался из стороны в сторону. Возможно, таким образом она удила невидимую рыбу.
-Уйди, - прошептала Валя.
-Не уйду,- ответила кошка, - я хочу хвостать своим хвостом.
-Не надо хвостать хвостом, - ответила Валя, - убери его. Слышишь. Никогда не хвостай. Это вредно.
Валя встала и, сев к окну, стала смотреть на город.
Люди, - думал ее мозг, и она отмахивалась от него, так как он ее раздражал, люди - это механизмы, завод пружины у которых довольно велик, и это - органическая пружина. Но то, каким образом она запрограммирована, не меняет сути вещей. Люди - пружины. У машины, например, есть мотор, и он питается бензином. Когда этот пахучий напиток заканчивается, его заливают вновь, и он бурлит и испаряется в металлических тисках, и его выпускают наружу порциями. Этими порциями он устремляется в атмосферу и находит там покой. Возможно, его зовут звезды, и тогда он устремляется к звездам, и больше его уже никто не видит. Был бензин. Нету бензина. А металлические тиски некоторые дураки считают сердцем машин, но это не так. Сердца у машин нет. Просто эти самые округлые изнутри застенки, они кажутся хорошими и блестящими с новья. И больше ничего. Далеко не все знают, как выглядят эти железки на своем закате. Но люди живут немного дольше. У них - своя собственная форма прогнивания изнутри.
Вот взять дерево. Оно ничем не отличается от человека. Разве, что стоит оно на одной ноге, да и живет с другой скоростью. Именно скорость все и разделяет. Потому дерево не знает, что есть люди. Оно их попросту не замечает. Те двигаются себе со скоростью блох. Нет, каких блох? Пуль. Попробуй, поймай пулю.... Но дерево и человек, они гниют одинаково. Первое не обязательно упадет от того, что его подточат черви. Как упадет второй - тоже не важно. Впрочем, черви в любом случае будут присутствовать. Хотя бы - эмпирически. Но, в целом, никакой разницы нет. Ровным счетом никакой. Гниет кора, но это - лишь только одежда. Так и у человека могут сгнить зубы, и тогда он будет похож на клоуна, который играет в субъекта с черными мыслями во рту. Несмотря на кучу неудобств, он будет продолжать жить, считая, что никогда не умрет. Возможно, что это так. Ведь когда он умрет, уже ничего не будет. А пока он есть - есть все. Хотя - и это иллюзия. Просто движутся куда-то механизмы, и у каждого - свое предписание и свой двигатель. Это так глупо, что....
Вновь зазвонил мобильник.
-Валя, - сказала напарница по работе Ира Гусева, - ты не доделала отчеты.
-Не знаю, - ответила Валя.
-Зато я знаю.
-Ну и знай себе.
-Валя, как ты со мной разговариваешь?
-Кто ты?
-Что?
-Кто ты?
-Я - Ира Гусева.
-Что это значит?
-Что? Валя, что с тобой? Тебе нехорошо?
-Нет.
-Тогда почему ты со мной так разговариваешь?
-Мне все равно. Я ничего не хочу.
Она выключила телефон и вновь легла на пол. Ей было все равно, как смотрит на нее спираль лампочки, колба лампочки, расписанная прозрачной полутенью, на которой уже не было рыжего света кошка.
-Я, - сказала лампочка.
-Ты, - ответила Валя.
-Я, - повторила лампочка.
-Ты, - ответила Валя.
-Я, - еще раз сказала лампочка.
-Ты, - еще раз повторила Валя.
-Я, - не унималась лампочка.
-Ты, - вновь спокойно ответила Валя.
Она отвернулась и лампочка замолчала. Ее взгляду предстал пузырек с лаком для ногтей, который отчего то валялся под диваном. Должно быть, его закатила туда кошка.
-Краснею, - сообщил лак.
Валя решила не отвечать, так как ничего хорошего из этого ответа не вышло бы. Что с того, что лак был покинуть ей? Она же не виновата, что животному, которое живет у нее в квартире, постоянно весело. Впрочем, ее ли это квартира? Эти стены и белый потолок - всего лишь коробка, куда прячут душу для прокисания, а тело, тело только способствует этому. Если бы не было тела, все бы было намного проще. Но стоит ли так думать? Может быть, кто-нибудь другой есть причина этому?
Она повернула голову и посмотрела на газовый цветок.
Должно быть, он - тоже причина. Получается, что он живет, чтобы есть, а она живет, чтобы он ел, и он должен есть в первую очередь. Но что будет, если он вдруг попадет в пустыню? Кто будет там готовить ему? Неужели желтая пыль встанет за газовую плиту? Может быть.... Человек постоянно опыляется один от другого. Может быть даже, один человек обязательно ест другого. Но ест не явно. Иначе бы на дороге кругом валялись скелеты, а многие из живых ходили бы покусанными. Но это - медленное поедание, и ему нет предела. Одна душа ест другую, а потому она должна постоянно готовить ему есть, чтобы это поедание выглядело неявно, а так, будто это - забота. Но какая же это забота, если он постоянно требует, чтобы....
Люди - губки.
Действительно, почему бы им ни быть поглощающими друг друга губками? Они только и делают, что борются. Разве нельзя не бороться? Главное питание - это чужие вены. Присасываешься и пьешь.
-Я, - сказала лампочка.
- Ты не одна, - ответила Валя.
-Почему?
-В тебе живет спираль.
-Я ничего об этом не знаю.
-И никогда не знала?
-Никогда.
-Это глупо.
-Я.
-Ты.
Она встала и села на подоконник, и город вновь показался ей безмозглым конвейером. По его ленте тянулись приборы, каждый из которых считал другой прибор вещью. И больше ничего. Ничего больше. Ничего больше. И солнце - это что-то огромное, а потому совершенно ясно, что это - просто фонарь, вокруг которого крутятся жуки.
Вновь зазвонил телефон:
-Валя, скажи, у нас опять нечего есть?
-Не знаю.
-Почему же ты не сходишь в магазин?
-Я не хочу.
-Почему?
-Просто не хочу.
-Ты опять не мыла посуду?
-Нет.
-Почему?
-Я ничего не хочу.
-Ты ничего не хочешь? Слушай, для чего же ты тогда живешь? Я что, должен приходить с работы и готовить себе сам?
-Не знаю.
-Как ты не знаешь?
-Не знаю.
-Ты опять не убирала в квартире?
-Я не хочу.
-Почему?
-Я ничего не хочу.
Город за окном близился к темноте. Машины зажигали свои глаза и шли своими колесными шагами. Первая звезда гордо уходила за горизонт. Это было смертью и рождением. День еще раз доказывал, что нет ничего строже и главнее наступающих сумерек, и то, что у него было право спустя половину суток доказать обратное, опять же, могло быть пустым звуком. День не обязательно настает. Не всякий, спустившийся в ночь, оттуда возвращается.
Вновь позвонила Ира Гусева.
-Чего тебе? - спросила Валя.
-Валя, как ты со мной разговариваешь? - возмутилась Ира.
-Мне все равно.
-Как тебе может быть все равно? Как ты смеешь такое говорить? Слушай, с тобой явно что-то происходит.
-Нет. Ничего не происходит. Ничего ровным счетом. Я просто ничего не хочу.
Она выключила телефон, а затем положила его в раковину, включила воду и стала смотреть, как медленно гаснет индикатор. Погружаясь и наполняясь, он еще силился работать. Он даже сказал ей:
-Валя, я - идол рефлексивного поколения. Если хочешь убить меня, будь непредвзятой.
-Хорошо, - ответила она.
Погрузив телефон в воду, она отвернулась и вновь села на пол.
День гас.
Мысли гасли.
Тень кошки на лампочке, которую никто не хотел зажигать, гасла.
Синий цветок газа продолжал свое шипенье. Относительно его собственного эгоцентризма его бытие было лишено всяких шансов на свободу. Но он продолжал корячиться, точно прикованный Прометей, и никому до него не было дела. Где-то за стенкой бубнила музыка, и этом сотрясании низких частот было что-то простое и примитивное, точно удары головы об отсутствие системы.
-Включи меня! - выкрикнул из зала телевизор.- Я тоже квадратен.
-Да, - согласилась Валя.
Но она не встала, так как пустота мешала ей встать.
Щелкнул замок в двери.
В дверях показался Саша.
-Что случилось? - спросил он негодующе.
-Ничего, - ответила Валя.
-Нет, сейчас же объясни, что это такое? Сколько можно! Приходя с работы усталым, я хочу спокойно поужинать. Но вместо этого я вижу сидящую на полу жену и полный бардак....
-Ты меня не любишь, - ответила Валя.
-Нет, не люблю, - нервно ответил Саша.
-Я здесь! - сообщил со стола нож.
.... Когда Валю вызывали на допросы, ее лицо не выражало ничего, кроме безразличия. Пустота, поселившаяся в его чертах, больше походила на умопомешательство. Но ничего, кроме этого самого безразличия, обнаружено не было. Холод отсутствия пробивался вместе с дыханием наружу, и это был холод вечной ночи, откуда исходило все сущее, и куда оно навек возвращалось.
-Почему вы убили своего мужа? - в сотый, наверное, раз, спрашивал следователь.
-Я не знаю, - отвечала Валя вяло.
- Нет, уважаемая, так дело не пойдет, - заметил он, - вы явно не хотите помочь следствию.
-Я ничего, ничего не хочу, - отвечала Валя, - как же вы этого не понимаете? Я ничего не хочу!