Эвакуироваться решили в Сибирь. Однако до Сибири ещё нужно было как-то добраться. Дедушка ехать с нами отказался. Тётю Надю больше ничего в Армавире не задерживало после смерти её дочери Инночки, а маме вообще было опасно оставаться в городе.
Всё, выше- и нижеизложенное, не есть продуманное литературное повествование, а всего лишь обрывки воспоминаний, впечатлившие ребёнка, которые оставили в её сознании и душе неизгладимый след.
Поэтому я не помню, как мы с мамой, тётей Надей и с кучей узлов и чемоданов оказались в порту на пристани города-порта Махачкала (Дагестан) и то, как погружались на большой пароход. Вероятно, на моей памяти до этого момента ничего интересного для меня, как ребёнка, не происходило. Но после...!
Людей, спешащих погрузиться на корабль, было много, так много, что сходни прогибались под тяжестью рвущихся на пароход людей. Все пытались занять места получше. Где же эти лучшие места, если пароход был вообще-то насыпной баржой? Места были только на палубе и в трюмах, в отсеках, куда спускались лестницы, и по которым люди могли попасть в эти мрачные, заполненные мотками канатов, трюмы.
Наверху на палубе, как говорят, не было места, где яблоку можно было бы упасть, поэтому мама с нами спустилась в трюм. Казалось, устроились. Пароход отчалил от берега. Город. Махачкала, находится на берегу Каспийского моря. Нам нужно было переплыть это море, чтобы на противоположном берегу высадиться и ехать дальше до Ашхабада. Из Ашхабада уходил наш поезд в Сибирь к дяде Виктору, мужу тёти Нади.
Не знаю, сколько времени мы плыли, помню только, что меня разбудил мамин возглас ужаса. Она будила тётю Надю и в омерзении твердила, "Надя, Наденька проснись! Посмотри сюда! Это же вши! Бежим скорее отсюда наверх!". В трюме на больших мотках толстого каната кучами сидели огромные вши!!! Мама в отчаянии хватала вещи, и стоя на лестнице ведущей наверх, бросала их на палубу, а мы подавали ей узлы снизу. Даже я! Наконец-то, выбрались!
На палубе был чудесный солнечный день, хотя по календарю была уже глубокая осень. Я впервые плыла на корабле по морю! Оно было таким бескрайним, что казалось, будто я находилась где-то далеко, далеко, в сказочной стране, где нет войны, где мама не плачет. Вцепившись ручонками за ограждения на пароходе, я упивалась увиденным. Мне было хорошо и спокойно. Я подняла голову, посмотрела на чистое небо и увидела птиц. Это были чайки, предвестники берега. Я стояла лицом к морю, когда мы вышли из трюма, поэтому берега не видела.
Впечатление моё было настолько сильным, что я никого и ничего не замечала, пока до меня не донёсся растерянный и опять обескураженный голос мамы: "Господи, да когда же это кончится! Что же нам делать?!". Почувствовав руку мамы на моём плече, я посмотрела на неё и на тётю Надю, стоявшую рядом. Тётя Надя держалась за поручни, и казалось, что она вот-вот потеряет сознание. А глаза мамы широко раскрытые смотрели с ужасом и отвращением на людскую массу, копошащуюся на палубе. Я повернулась лицом в ту сторону, куда смотрела мама и почувствовала неприятный запах. "Мамочка, что это так пахнет?" - спросила я. Моя мама очень любила духи и пользовалась ими ежедневно, даже в этих ужасных условиях. Она протянула мне свой ароматный платочек и сказала, чтобы я закрыла им носик и ещё, чтобы мы не двигались с места от поручней корабля.
Оказалось, что на палубе началась эпидемия дизентерии. Обессиленные люди лежали вперемежку на палубе, а те, которые ещё мог передвигаться, подползали к леерам и освобождали кишечник прямо на палубу. Матросы, пытаясь смывать нечистоты за борт корабля водяными струями, бьющими из длинных шлангов, распространяли, тем самым, ещё сильнее и без того невыносимое зловоние. Уже много позже мне рассказывала об этом мама.
Пароход ещё очень долго приближался к берегу или мне так показалось, потому что мы с мамой стояли на одном месте, боясь пошевелиться. Мне жалко было маму. Она тихо плакала. Маме было всего 25 лет, а она взвалила на себя огромную моральную и физическую ношу. Тётя Надя была беспомощна. Как могла, помогала маме и я. Ведь мне было уже почти шесть лет!
Наконец-то пароход причалил к берегу. Очень громко в рупор нам сообщили с берега, что все те, кто не болен, могут спускаться по сходням на берег, а те, кто болен, должны оставаться на борту парохода и к ним придут врачи. Мы находились недалеко от сходней, и поэтому сошли с парохода почти первыми.
Нас разделили на группы, на тех, кто едет дальше и на тех, кто остаётся. Нам нужно было ехать в Ашхабад. До отъезда, у всех, кто должен был ехать дальше, спросили, есть ли среди беженцев семьи офицеров, прибывших на этом пароходе. У мамы были на это необходимые документы. Нас погрузили на грузовые машины, и мы поехали в Ашхабад.