Аннотация: Если вам пришло в голову, что позитив является предательским снотворным, то ваши мысли совпали с моими. Если после этого вы спросили меня, чем ужасна смерть в счастливом сне, -- я не нашла, что вам ответить.
A person is never happy
except at the price of ignorance. Anatole France
This young man gave his life for
his country and what we believe in.
He is in our prayers at this time. From a radio speech on Sunday Morning
Someday I want to be rich. Some people
get so rich they lose all respect for
humanity. That's how rich I want to be. Rita Rudner
Добираться к отелю было просто: с шестой дороги свернуть в Хаяннис и пересечь городок насквозь. У самого берега, оставив между собой и океаном узкую полоску детского пляжа, в зарослях нестриженых туй и цветущего шиповника скрывались девять пыльно-голубых коттеджей. Хозяйский дом глядел на дорогу зеркальными призмами окон. Сутки напролет маяки-карлики с золочеными кованными якорями освещали асфальтированную площадку на три-четыре машины. Всякий заблудившийся путешественник, миновав диспозицию маяков, в скорости возвращался - дорога заканчивалась каплеобразной петлей в пятидесяти шагах от полосы океанского прибоя. Полоса водорослей близко подбиралась к кромке уходящего в песок асфальта, очерчивая колокол, будто разумная волна дотягивалась к чему-то значимому, оставаясь равнодушной к песочной равнине пляжа.
По вечерам обитатели коттеджей, сидя на крошечных деревянных патио рядом с горячими барбикюшницами, оборачивались на звук проезжающих автомобилей. Нет-нет да и ложился какой-нибудь задумчивый Бентли или беспечный Порш подтянутым брюхом на остатки старого волнореза, продолжавшего дорогу к океану незаметно и удобно для ночного погружения без ритуального вышагивания по колким гребешкам раковин и скользким камням. Через четверть часа, отражаясь огнями в темных окнах и мокрых листьях, проносились на траке пожарники, и все выходили полюбоваться красно-белым мигающим заревом в наползающем с океана ночном тумане. Пожарники вытаскивали машину и предлагали позднему купальщику угостить их пиццей Домино. Через двадцать минут из ближайшей пиццерии прибывала гора горячих коробок. Обитатели коттеджей неизменной дугой расставляли раскладные кресла и ужинали вместе с очаровательно улыбающимся владельцем спасенного авто и громкими усатыми пожарниками.
-- Плотный туман, однако, -- разбиваясь на голоса речитатива, распевались пожарники.
-- Дорожает рабочий час в Индии, -- понимающе подхватывали отдыхающие.
-- Три месяца ни одного предложения. Три месяца! Медиана на двух с половиной миллионах, но дом невозможно оценить дешевле семи...-- виновато солировал молодой человек в изысканно полинявшей футболке и пленительно щурился за нежно-абрикосовыми овальными линзами в едва угадываемой оправе.
Днем коттеджи пустовали и по сланцевым дорожкам между высокими гранитными вазонами ходила неторопливая прислуга со сменой банных полотенец не более, чем для одного номера. Смена постелей происходила позже. Белье ожидало своей очереди, пока полировали зеркала и стекла душевой, охотились на волосы с натужно визжащим пылесосом и, наконец, пшикали на стены из дутыша-флакона с огромной резиновой грушей бесстыдного натурального цвета. Парфюм для ванных был составлен в студии Дживанши и принадлежал отелю, предохраняя с 1980 года ярко освещенные ванные от вездесущей плесени.
К полудню прислуга исчезала и объявлялась после двух. Между гранитными вазонами возникал черный садовник в ти-образных серебристых плавках, оставляющих неприкрытыми круглые блестящие ягодицы, свойственные дикарскому фенотипу. Он проверял хорошо ли укреплены стрелки гладиолусов, выдергивал отцветшие стебли из сот посередине вазонов и вставлял свежие с бутонами. Уходя, садовник включал фонтанчики, которые били до вечера и затихали с наступлением темноты.
К обеду хозяйка, фрау Френдель, спускалась в ресторан на первом этаже своей резиденции и принимала новых гостей. Ресторан всегда приносил одни убытки, но ежедневный обед проходил подобно священному обряду и служил аллилуей доброжелательности и процветанию. Фрау Френдель сидела в антикварном кресле-троне, левым локтем опираясь на серую атласную подушку с рельефно вышитыми индийскими слонами и тяжелой бахромой; она глядела в огромное овальное окно, за которым открывалась безжизненная атлантическая даль, слегка испорченная темнеющим червяком молодого волнореза, зацепившегося за берег расплющенной верхней челюстью, посеявшего вокруг зубы, и млеющего на отмели, подставляя темную костлявую спину скупому северному солнцу.
Фрау Френдель с доброжелательно-отсутствующим лицом позвонила в колокольчик. Могло показаться, что она рассматривала изящную игрушку, а та нечаянно издала свойственный ей art deco звук, наполнив комнату атмосферой колониальности. Однако же, вслед за этим у стола появилась полная румяная женщина с серебряным подносом филигранной работы. Волосы ее были заплетены в две толстые косы и уложены под кокошник. Двигалась она грациозно и бесшумно.
К числу отдыхающих прибавилось всего одно семейство. Родители пришли к обеду без детей, вероятно, отпустив их на пляж с прислугой. Еще четверо гостей, постоянно захаживающих на обед к фрау Френдель, расположились за столиками у окон. По правую руку от хозяйки сидел ее неизменный спутник -- мужчина ничем не примечательной наружности. Напротив нее, обратив спину к курортному обществу, сидела Мари, приходящаяся фрау родственницей. Мужчина украдкой разглядывал молодую женщину и время от времени воровато отводил глаза, опасаясь быть замеченным за вполне естественным занятием.
-- Мари, вы стали так редко навещать меня, -- продолжая смотреть в окно, Фрау печально улыбнулась и погладила по руке молодую гостью. Ей казалось, что вокруг головы у нее разливается лучистое сияние. Фрау наслаждалась ощущением.
Женщина в кокошнике обошла все столы с подносом. За нею распространялся запах клубники и ванили, и посетители невольно следили за ее перемещениями по обеденной зале, за что вознаграждались воздушной откровенностью короткой шелковой юбки или же по-пейзански глубокого и свободного декольте, открывающего формы женщины в теле.
-- Bon appetit, -- наконец сказала фрау Френдель, величаво склонив голову и скользнув покровительственным взглядом по лицам гостей, -- А вы, -- слегка повернулась она в сторону того самого гладко причесанного мужчины средних лет, одетого в бежевый льняной костюм, -- Можете продолжать. Прошу вас, Лео.
-- Да-да, -- Лео прикрылся салфеткой, но так и не прокашлялся, -- Я остановился на том, что Миссис Соммерс стала забывать, -- в это мгновение он будто споткнулся, внезапно вспомнив, что Мари не слышала начала истории, и пустился в объяснения, -- Иногда с возрастом у людей ухудшается память. Вы, должно быть, знаете, что люди очень стесняются забывчивости и начинают над собой подшучивать...
Фрау Френдель собрала на вилку листики салата и, погружая их в лужицу душистого соуса, успокоила душеприказчика:
-- Не тревожьтесь, Лео, они все понимают, -- фрау скользнула взглядом по тарелкам, -- Будьте так благодетельны, продолжайте рассказывать о Миссис Соммерс.
-- Да, фрау Френдель. Непременно, -- и он продолжил, -- Однажды она поняла, что стала забывать. Но, видите ли, Миссис Соммерс была очень сильной женщиной, а кроме того, она знала, что если поддаться малодушию, то мир будет с каждым днем становиться все меньше и меньше, а вскоре и вовсе захлопнется, -- голос мужчины дрогнул, -- заключив ее сознание в прошлое, как в клетку. Сначала она решила, что будет принимать пилюли, которые ей прописал доктор, но вскоре обнаружила, что память продолжает ухудшаться. А выяснилось это так. По утрам она записывала погоду вслед за метеорологом, а вечером старалась вспомнить, что же было написано утром. Полгода все было хорошо. Но потом наступило ухудшение. За целую неделю она вспомнила погоду всего дважды. Такого плохого результата у нее никогда еще не было. И Миссис Соммерс решила бороться с болезнью по-своему.
Человек в бежевом костюме освоился в присутствии Мари и голос его наполнился наставительными нотками.
-- Она стала тренировать память. Вот, например, садится почитать книжку и тут же кладет себе под руку чистый листик, -- он подвинул салфетку и склонился над нею, -- и пишет всякие заметки прямо из книги. А утром следующего дня прямо за завтраком вспоминает, о чем в книжке было прочитано. И погоду она писала. И даже примеры из арифметики решать начала. Дела ее шли все лучше и лучше. Конечно, что-то она забывала, но в сравнении с тем, что держалось в ее памяти, забытые даты и неполитые цветы были сущей чепухой. И знаете, так было все хорошо, так замечательно!..
Он глубоко вздохнул и поморгал глазами, наслаждаясь идиллической картиной неутомимой Миссис Соммерс в своем воображении.
-- Когда у нее был день рождения, а исполнялось ей восемьдесят лет, она позвала родственников и знакомых, -- Лео закивал головой, -- И моего отца. И все пришли поздравить ее. И вот вышла она отворить двери. И все в комнате слышат, как она благодарит в прихожей за подарки и поздравления. Гости вошли в комнату, все их поприветствовали, а миссис Соммерс все нет. Минут через пять кто-то из гостей пошел посмотреть, что же она делает в прихожей, отчего задерживается. Представляете, а она сидит там на табурете, опершись плечом о стену и приклонив к ней голову. И звали ее и пульс пробовали, но Миссис Соммерс умерла.
-- Что вы! Это потому что люди по природе своей добродетельны и восхитительны. А не рассказывал ли я о Мистере Фластере с Морской Авеню?
-- Мистере... как вы сказали, Фластере? Нет-нет, определенно не рассказывали.
-- Вот видите, -- и Лео уже уверенно показал Мари ровные ухоженные зубы, -- Мне тоже нужно заняться упражнениями для памяти, как это делала Миссис Соммерс.
Лео наполнил бокалы доверху светлым столовым вином и начал рассказывать:
-- Мистер Фластер, потомственный военный, курить начал еще ребенком, любил выпить, был азартным игроком и не мог обходиться без женщин, -- Лео скосил глаза в сторону, -- Если вы понимаете, о чем я.
Не дожидаясь ответа, он продолжал:
-- На службе, кажется, в Техасе, он подхватил гонорею и заразил жену, но до этого она успела родить ему ребенка. Тогда от гонореи лечили плохо, а она была из хорошей семьи, естественно, понятия не имела о том, что с нею происходит, и, когда кинулись, пришлось делать операцию. В общем, у него был один сын. И погиб он во Вьетнаме. От огромного взрыва. За секунду. Я говорил уже, что у них в семье все мужчины служили.
Лео поднял бокал выше головы, потом из него долго тянул вино. Глотал он очень громко дважды.
-- Жена его покинула рано. Ей не было пятидесяти, когда у нее оторвался тромб и пошел прямо к сердцу. Бедняжка, наверное, ничего не почувствовала, утром не спустилась к завтраку и их служанка - они привезли ее из Вайкики - пошла ее будить.
-- Счастливая! Умереть во сне, -- фрау Френдель сделала невероятно легкомысленный жест рукой, -- Она настоящая Золушка среди всех нас.
-- Да, но мистер Фластер остался один-одинешенек.
-- Он не был хорошим человеком.
-- Конечно, не был! Но послушайте же меня. Оставшись один, он чуть было не сошел с ума. Женщины его по-прежнему интересовали, но он все меньше интересовал их сам. Какое-то время он пил и проматывал деньги, но потом... Потом он выиграл два миллиона в карты.
-- Неужели два миллиона? За что же ему такое вознаграждение?
-- Авансом, милая фрау, не иначе, как авансом. С ним после выигрыша случилось что-то странное. Oн хотел было пожертвовать два миллиона сиротам погибших военных. Но, вообразите, не успел!
-- Он что, умер? -- в голосе фрау послышалось недоверие.
-- Нет-нет, не сразу, Г-дь приберегал для него доброе дело. Его сын, я говорил, погибший во Вьетнаме, был женатым человеком. Вы понимаете?
-- Майн Гот... -- в голосе фрау все еще звучали нотки недовольства.
-- Да, фрау Френдель, мистер Фластер пригласил к себе невестку, которую не видел с тех пор, как остался один. Невестка приехала и привезла с собой внуков, -- Лео протянул "вну-у-ков", как если бы успокаивал малое дитя, -- И вот на Благодарение, когда оба внука спешили домой, а невестка возилась с копченой индюшкой, мистер Фластер пришел на кухню подышать пряностями и вдруг закашлялся. Он успел распорядиться, чтобы Благодарение и Рождество отпраздновали будто он жив и здоров, и, пока приехала амбуленс, его не стало.
-- Сколько ему было лет?
-- Почитай, за семьдесят.
-- Оказался достойным человеком. Грехи молодости, конечно. Ошибки. А ведь жену не бросил. Заслужил хороший конец, по чести заслужил, -- фрау протрубила в испещренный инкрустациями платок.
-- Вот видите, Мари, как много вокруг прекрасных людей и как достойно они умирают. Легко, -- она всхлипнула в умилении, -- Б-же, как легко! Красиво. Что эти геройства, борьба, увечья, сумасшествия и экзальтации? Они лишь тяжесть и обуза. И муторность души.
Фрау Френдель грациозно поднялась над стеганным креслом:
-- Важней всего для близких и друзей блюсти себя.
Глаза фрау смотрели в овальное окно. Лицо ее было таким спокойным, что послужило бы натурой портретисту, когда он искал бы просветленной житейской мудрости. Особое напряжение лицевых мышц напомнило Фрау о великодушии и она вернулась к столу.
-- Мари, я все еще не спросила, как у вас дела, -- фрау душевно улыбалась.
Мари допила вино и поставила перевернутый бокал в тарелку. Лицо фрау слегка вытянулось:
-- Что-нибудь случилось? -- спросила она участливо, не скрывая легкого беспокойства.
-- Я получила письмо от Альберта, фрау Френдель, -- голос Мари ничего не выражал и, казалось, звучал где-то в листве за окнами.
Имя произвело на фрау мгновенное действие. Она обняла свое правое плечо левой рукой, и склонила к нему голову. К вискам побежали тонкие морщинки, губы вытянулись, будто фрау собиралась поцеловать дитя на ночь.
-- От Альберта, -- повторила она, -- От моего бедного Альберта.
Блюсти себя её Альберт был не способен от рождения. Сколько разочарований заключалось в этом ребенке! Подумать только, каким образом касалась его эта война? Собственно, как и любая другая. Разбивая сердце фрау своими несносными сумасбродствами, Альберт успокоил ее своей смертью. Смерти его она ждала. Разумеется, с подобающей скорбью.
Определенно, известие о гибели Альберта никого не удивило и уж точно не поменяло ничьего уклада жизни. Мари не в счет, ее странностей и без этого брака хватило бы на десяток экзальтированных католических жен. Так полагала фрау Френдель. Но Мари ей нравилась против всяких доводов здравого смысла. Как эта порядочная девочка связалась с Альбертом, она представить себе не могла: кто он? -- безработный художник, пусть даже с престижным дизайнерским образованием. Разве такое образование следовало давать ребенку? А эти слухи о его богемной жизни, называемой поиском натуры? Ах, лучше бы ей не догадываться, чего он искал на самом деле. А ведь с его семейными связями студия бы процветала. Фрау уже три года искала коллекцию ночных столиков - и безуспешно. Но Альберт не опустился бы до обстановки ее комнат.
Фрау Френдель могла себе вообразить между Мари и Альбертом романтические отношения, но брак!?
-- Альберт написал вам перед смертью? Ах, мой сладкий мальчик, -- в носу у Фрау все намокло, -- Вы привезли мне письмо?
-- Нет-нет, -- решительно вмешался Лео, -- Письмо очень личное, фрау Френдель. Альберт не мог предвидеть несчастья, понимаете?
Молодая женщина опустила голову.
-- Мари? -- позвала фрау, -- Мари, нет ничего такого, что бы меня смутило, поверьте.
-- Милая фрау Френдель, сильное потрясение может плохо сказаться на вашем... -- снова вмешался Лео. Лицо его выражало драматическую заботу, которая была бы распознаваема одинаково хорошо из первого и двадцать первого ряда партера. На сцене же все были недурно образованы в физиономическом искусстве, и усердность Лео ни у кого не вызывала сопереживания.
-- Все в руке Г-да, -- успокоила его фрау Френдель и вернулась к Мари:
-- Мари, Альберта больше нет. Он погиб, -- лица фрау коснулась благодать, -- Он погиб быстро. От взрыва. Он даже не почувствовал боли.
Мари едва заметно кивнула. Она провела ладошками по столу, и, казалось, изучала теперь мокрые полоски на толстом слое идеально полированного медового дерева.
-- Мари, вы не уходите?..
Упершись побелевшими пальцами в испачканную роскошь, Мари поднялась.
-- Мари, что вы молчите? Как поживают мои сладкие Франки и Клара?
Легко было заметить, что вспомнив о детях, фрау направила мысли Мари в верном направлении. Глаза молодой женщины заблестели, чуть выпуклый лоб стал еще выше, губы смягчились.
-- Мари, успокойтесь, прошу вас. Останьтесь же с нами, я настаиваю, -- фрау развивала успех, -- Я вас так понимаю... Но жизнь продолжается! Посвятите себя Франки и Кларе, уверяю вас, Альберт одобрил бы ваше решение. В конце концов жизнь Альберта закончилась прекрасно!
Фрау возвела глаза к потолку, не замечая тени насмешки, скользнувшей по лицу Мари.
-- Мари, как поживают мои бесценные Франки и Клара? -- опустив глаза, вернулась к разговору фрау Френдель.
-- Умерли, -- ответила Мари, -- Жили счастливо и все взорвались в один день.
* * *
Солнце краснело от пронизывающего океанского ветра и сползало в темные лохмотья густого тумана. Компания чаек трепала громадную рыбью голову, передавая ее по кругу. Ветер доносил обрывки птичьего хохота. Черный садовник в белом коротком гольфике с огромным воротом, в шортах, открывающих на четверть круглые ягодицы, подошел к темной Ауди у самой воды и постучался в водительскую дверь. Мари опустила стекло.
-- Хочешь, я скажу ей, что твой Альберт не умер? -- предложил он.
-- Зачем? -- безучастно спросила Мари.
-- Не знаю, -- честно ответил черный, подумал еще немного и добавил, -- Дела до наследства мне нет, но я не хочу, чтобы этот Лео загреб все денежки.
-- Все не загребет.
Мари вдруг очнулась. Участие садовника сделало свое дело. К Мари вернулось то, что зовется иронией, которая, будучи горькой на вкус микстурой, скоро возвращает аппетит к жизни:
-- Не-е-ет, -- убежденно протянула она, отрицательно помахав указательным пальчиком в смутительной близости от пуговицы на шортах садовника, -- Внуки получат наследство, поскольку фрау добродетельна.
-- Фрау - да, фрау добродетельна. Но если она окончательно свихнется, то кто знает, что ей придет в голову? Зато мне хорошо известно, что если тот свет и этот чем-то и связаны, то только этим, -- он пошелестел зеленой бумажкой, -- Здесь я уже прижился и заплачу, чтоб меня не отправили в чужие края раньше времени, -- закончил он и широко вихляя бедрами пошел в город.
-- Кое-кто платит за то, чтобы отправиться туда раньше времени. Фрау никакая не сумасшедшая, -- пробормотала Мари и подняла стекло.
* * *
Дети в нерешительности топтались у двери комнаты, откуда не доносилось ни звука.
-- Ты слышишь, как я дышу? -- спросила Клара.
-- Да, -- ответил Франки.
-- А так? -- Клара отошла в самый конец коридора.
Франки отрицательно помотал головой:
-- Я вижу, что ты дышишь, а слышу все сразу. Слышу, что машина проехала.
-- А ты глаза закрой.
Они стояли с закрытыми глазами в противоположных концах коридора и громко дышали.
-- Я слышу, как ты дышишь, значит, и ты меня слышишь, -- сказала Клара.
-- Ты специально пыхтишь, -- возразил Франки.
-- Ну и что? Ты же не пыхтишь. И комната не такая длинная, и кресло стоит близко к двери... Странно, что мне не было его слышно, -- Клара зачем-то крадучись подошла к двери и прижалась к ней ухом.
-- Слышишь что-нибудь? -- спросил Франки.
-- Ага, кажется, слышу.
Клара легко постучала в двери и, не дожидаясь ответа, вошла в комнату, оставив Франки снаружи в полной неизвестности.
Альберт сидел в кресле и вырезал цветы из старой почтовой открытки.
-- Па, зачем ты сам вырезаешь? Давай я, -- бросилась к нему Клара.
-- Нет, я сам, -- лоб у Альберта был мокрый, будто он долго подтягивался на турнике, -- Спасибо, но ты иди пока, ладно?
-- Ладно, па.
Клара вышла из комнаты и, хитро улыбаясь, пошла на кухню. Франки беззвучно приоткрыл дверь.
-- Па, ты зачем цветы вырезаешь? -- спросил он.
-- Для мамы, -- устало ответил Альберт.
-- Па, я тебе с клумбы вот такенный букет принесу, хочешь? -- Франки охватывал невидимую сферу.
-- Не мне, Франки, не мне, а маме. Ты принеси ей букет, а я сам... -- и Альберт вернулся к ножницам.
Проходя мимо кухни Франки сказал, что папа велел нарвать большой букет для мамы. Клара, стоя на высоком табурете, что-то искала в шкафу. Когда Франки спросил, что она там ищет, Клара ответила, что она ничего не ищет, и вообще, отлично знает, где что лежит, и сейчас она приготовит ужин. Посмотрев на часы, Клара добавила, что к приходу мамы она успеет, потому что есть еще целых два с половиной часа.
К приходу Мари ужин был готов, посуда вымыта, тарелки парадно расставлены на четыре персоны. Огромный букет в самой большой вазе красовался посередине стола в гостиной и в доме царила тишина. Мари подумала, что два месяца назад дети перестали шуметь.
Когда Мари заглянула к Альберту, он спал. На столе лежали кружева изрезанных открыток.
Мари раскладывала на столе бумажные цветы. Фрау Френдель как-то упрекнула Альберта в том, что он ни разу в жизни не дарил ей цветов. Альберт вообще не дарил цветов. Цветы были интерьером, разменной монетой, галантерейным товаром. Независимо от того, куда отправлялись растительные натюрморты на долгосрочное висение, суть их не превосходила эстетического баланса со стенами. Но для фрау Альберт написал букет. Увидев подарок, та пришла в восторг, который не продлился и минуты, поскольку нетерпеливая фрау спешила рассмотреть цветы во всех подробностях. Бархатные тигровые лилии взрывались одна за другой, охватывая пламенем части тел, которые теряла осыпающаяся чайная роза. Пять этажей охваченного смертью здания казались искуснейшим букетом с расстояния в тридцать шагов. С фрау тогда случился сердечный приступ, по причине которого картину быстро продали с аукциона за цену, не заслуживающую упоминания.
Издалека натюрморт выглядел очаровательно и было совершенно непонятно, почему фрау проявила такую принципиальность. В конце концов, мало ли что окружало фрау, к чему ей не пришлось приблизиться ни разу в жизни. А сколько всего она не замечала на расстоянии вытянутой руки?
Альберт, конечно, ничуть не удивился, только спросил, как фрау могла так легко расстаться со своей любимой цветовой гаммой.
С тех пор фрау жила в серо-голубом.
Когда Альберт пропал без вести, фрау вдруг решила, что лилии эти были вещими. Иногда она говорила, что Альберту было дано предвидеть свою смерть, но не дано ее избежать, а иногда -- что картина была признаком начинающегося сумасшествия. Фрау всячески пыталась выкупить картину из музея, но все ее попытки остались тщетными. Коллекционер сочувствовал фрау, но полагал, что по какому бы поводу ни была написана картина, она не предназначена для дамской гостиной. За тот год, что картина провисела в его музее, он получил четырех-инчевую стопку писем, в числе которых были и две копии статей из столичных газет. Он даже сам написал статью по этим письмам, в которой пытался идейно объединить любителей графики насилия и борцов за мир во всем мире, поскольку именно от таких людей приходили взволнованные отзывы. Но миссионеры милосердия оскорблялись соседством лунатичных horror lovers, а horror lovers не находили в картине антивоенной пропаганды -- вероятно, их привлекало нечто другое. Статью вернули из всех мест, куда она была послана, и ее пришлось поместить в музейной брошюре. Коллекционера осенила гениальная догадка о том, что искусство-то как раз никого не объединяет, и он решил посвятить себя написанию фундаментального труда на эту тему. Профинансировав издание вступительной части, коллекционер неожиданно обрел множество сторонников среди художников, литераторов и композиторов.
Мари посмотрела на спящего Альберта. Она не собиралась вечером сидеть дома. В клубе собирались незамужние женщины с друзьями. До возвращения Альберта Мари успела сходить туда дважды. Поскольку Альберт не совсем вернулся домой и часть его продолжала блуждать среди прекрасных тигровых лилий, Мари тоже отправлялась в свой сад.
Мари тихонько вышла из комнаты.
-- Хэлло. Хелен? -- звонила она сиделке, -- Вы могли бы прийти сегодня вечером и остаться на ночь?
* * *
-- Мари, -- позвал Альберт, -- Ты куда-то уходишь?
-- Да, дорогой. Я позвонила Хелен, она скоро приедет.
-- Хелен приедет? -- переспросил Альберт.
-- Да, она пообещала. А почему ты спрашиваешь?
Мари поменяла полотенца и готовила постель.
-- Да так... -- Альберт уперся руками в поручни, будто собирался вставать, -- Я немного беспокоюсь о ее самочувствии. Видишь ли, не в церковь же она уносит мой морфин.
Мари смотрела, как Альберт пытается подняться с кресла. Вдруг до нее дошло, о чем он говорит, и она бросилась к ящику в столе. Ящик оказался запертым.
-- Альберт, она не может взять ампулы без твоего ведома.
-- Нет, не может, -- подтвердил Альберт.
-- А ты не имеешь права их отдавать кому попало.
-- Во-первых, не кому попало. Во-вторых, эта валюта лучше всего конвертируется сиделками.
-- Что делает?.. А что ты у нее покупал на эту валюту?
Мари не заметила, что Альберт поднялся.
-- Давай отложим пока разговор о моих покупках, -- миролюбиво предложил он.
-- На когда?
-- На после ужина.
-- Я не буду ужинать дома.
-- Ах, вот оно что! Я так и думал. Скажи, а ты к ней ездила?
-- Да, ездила.
Альберт сел и даже закинул ногу на ногу.
-- Фрау думает... -- Мари хотела как-то объяснить Альберту, почему она приехала от фрау ни с чем.
-- Фрау думает, что я мертв.
-- Да.
-- Ты сказала ей, что я жив?
-- Нет.
-- Почему?.. -- Альберт не дождался ответа, -- Мари, фрау не будет стыдиться калеки. А если и будет, то самую малость. Иначе что о ней подумают в обществе! И потом, я же не буду сидеть у нее на глазах день и ночь, пока она не начнет по вечерам бегать в клубы престарелых невест.
Мари принесла в комнату мольберт и задержалась в дверях, глядя как Альберт сортирует старые эскизы.
-- Что? -- заметил ее молчаливое присутствие Альберт.
-- А ты знаешь, что тебе не повезло? -- спросила Мари.
-- Почему мне не повезло? -- Альберт швырнул папку на раскрытую постель.
-- Ты не умер за секунду.
Альберт хмыкнул.
-- За секунду я могу умереть в любую секунду. Я просто не хочу.
Мари подумала, что если бы его напарник не так быстро бежал к мине, вряд ли Альберт смог так вольно распоряжаться своей жизнью.
-- А тебе тоже не повезло? -- вдруг спросил он.
Мари обняла Альберта за шею и принялась загибать пальцы перед его носом:
-- Ты хотел на войну и туда попал. Это раз. Тебя нашли и привезли обратно. Это два. Ты не останешься в кресле. Это три. И ни один врач тебя никогда ни на какую войну не пустит.
-- Я и сам не собирался, -- перебил ее Альберт, -- Понимаешь, от меня там не было никакой пользы.
-- Фрау тебе об этом говорила два года назад.
-- Да? Как же это я прослушал? Все-таки, фрау -- мудрая женщина. Она еще, должно быть, говорила, что живущие по соседству Кеннеди растлили и своих, и всех детей в городе, и я попал под влияние.
-- Я не помню. Но теперь фрау тобой гордится.
-- Это невыносимо пристойно! И скучно. Нет, фрау так долго не протянет.
Было очевидно, что Альберт начал приходить в себя. И что он сделал, как только у него появились силы? На этот счет у Мари не было никаких сомнений. "Все-таки гонорея, подхваченная от мужа, не такая и добродетель, -- подумала Мари, -- И завещание денег собственным внукам тоже не добродетель. Куда-то же деньги надо определить? А вот Хелен добродетельна безо всяких сомнений. И умереть она может за секунду, когда ей захочется, судя по тому, что Альберт спит семь часов в сутки уже третью неделю."
И добродетель ее очевидна, потому что она, Мари, более всего боялась этих самых ампул.
И Мари позвонила сиделке.
-- Хелен?
Альберт смеялся, глядя ей в глаза.
-- Хелен, я прошу прощения за беспокойство, ваша помощь сегодня не понадобится.
Альберт разочарованно развел руками и Мари уступила:
-- Хелен, а за что Альберт вам отдавал наркотики?
В ответ Хелен выключила телефон.
-- Мари, ну где твоя совесть, а? -- возмутился Альберт, -- Ты же пойдешь к этим своим... А я что буду делать? Не у всех же сиделок такой хороший характер.
* * *
Фрау Френдель, возбужденная и с порозовевшими щеками, сидела за столиком, опираясь на шелковую подушку с выпукло-вышитыми индийскими слонами, перебирала четки из голубого топаза и глядела в овальное окно на облачный закат.
Теперь ей казалось, что она не проявила достаточного участия и Мари, бедняжка Мари, вдова с двумя детьми в совсем еще юном возрасте, покинула ее с камнем на сердце. И с этим письмом в придачу. Все-таки Альберт никогда никого не жалел.
Но тут фрау вспомнила, как ужасно ей отвечала Мари. Как бы фрау ни раскаивалась, Мари сама была виновата.
-- Не понимаю, как можно т а к говорить о собственных детях.
-- Фрау Френдель, ее очень взволновало письмо.
Фрау нахохлилась: не встревай Лео со своими двумя копейками, Мари, возможно, сказала бы больше.
-- А почему она мне не показала это письмо? -- сухо осведомилась фрау, поджав губы.
-- В письме, вероятно, ничего важного не было. Знаете, все эти личные письма...
Фрау почувствовала, что ничего не может сделать с охватывающим ее раздражением: "Что может знать о личных письмах этот святоша? Что он вообще знает об Альберте и Мари, если я -- бабушка! -- никогда не получала от мальчишки писем. Альберту было, что написать, если он открыл существование почты. Что он все повторяет "личные письма" да "личные письма"? Он думает, их все поливают кленовым сиропом."
-- Что может быть личного в письме погибшего на войне солдата? -- фрау возмущенно уставилась на Лео, -- А вдруг он вспомнил обо мне, своей бабушке? -- лицо ее скривилось в обиде и покраснело, -- Привезите мне это письмо, слышите? -- детская обида сменилась старческим гневом, -- Я хочу прочитать последнее письмо моего мертвого внука.
Требовательный голос фрау не допускал двусмысленности выводов.
* * *
Лео перечитывал письмо в третий раз. Он написал, что вокруг ходит смерть, что бесстрашные солдаты спасают из огня иракских детишек, и мирные иракцы, которые ждут освобождения и окончания войны, часто благодарят их. Он даже описал два случая спасения. Далее Лео написал, как сильно хочется вернуться домой и как отвратительна и не понятна война любому нормальному человеку. Закончил Лео письмо мыслями по поводу того, как следует жить после того, как война закончится.
Письмо показалось ему коротким. Лео пытался присочинить что-нибудь личное, разговаривал с воображаемой Мари в пустой комнате, но она его только слушала, восхищалась добродетелями и, когда он представил ее себе голой, совсем замолчала. Таким образом составление письма затянулось еще на полтора часа и потребовало принятия душа. Порядком обессилев, он решил, что письмо и не должно быть личным. Не мог же он знать, что именно написал Мари ее непутевый муженек.
Лео распечатал письмо и вложил его в конверт вместе с запиской следующего содержания:
"Дорогая Миссис Флемминг,
Считаю своим долгом сообщить вам, что бабушка Вашего супруга, Мадам Френдель, является нашей клиенткой и пользуется нашими услугами в согласии с подписанным обеими сторонами контрактом.
На основании вышеуказанного обстоятельства мы настойчиво просим Вас ознакомить Вашего супруга с содержанием прилагаемого письма. Мы также просим его подписать это письмо или переписать от руки. Мы щедро отблагодарим Вашу семью за оказанную помощь.
Мы так же пользуемся случаем отблагодарить Вас за недавно проявленное Вами чуткое понимание и надеемся, что Вы и впредь будете посещать Мадам Френдель с прелестными Кларой и Франки, которым мы посылаем сердечнейшие пожелания всяческих успехов и наш скромный подарок.
Мы также считаем себя ответственными предупредить Вас о том, что мы преданно охраняем интересы наших клиентов, и в случае необходимости представляем их в суде. Согласно нашему контракту, мы распоряжаемся большой частью состояния клиента и имеем право переписывать завещание в пользу особ, содействующих нашему бизнесу на пользу клиенту.