Часов шесть мы пребывали в неведении. Скучали, обозревая вертушки и мрачные предгрозовые облака, которые стелились так низко, что казалось, задевают лопасти воздушных машин. При виде их мне на ум пришло сравнение с душами - уж больно у них были странные очертания, почти человеческие. Мои друзья и товарищи, устав трепать языком, потянули пятые точки с земли, стараясь разглядеть, что там за возня происходит на взлётной площадке. Кто-то бегал с пачкой машинописных листов и выкрикивал солдат пофамильно. Те нехотя поднимались и брели в сторону глашатая. Я дописал новое стихотворение и тоже навострил свои "лыжи", привычно чеканя написанное:
Души над бездной
Дерутся души над бездной,
Срывается пламя с небес,
Становится жизнь наша грешной,
Глумится над падшими бес.
Всё бренно, уходят виденья,
Слепая увидит тот путь,
Который сквозь поколенья
Прочертит боль ада и жуть.
Но кончатся рваные стоны,
Усилится чувство вины.
Мы сбросим медали, погоны,
Мы все в этой битве равны.
Не надо каких-то намёков
О пройденном жизнью пути,
От алых кровавых протёков
Не сможет судьба нас спасти.
Погаснем, сгорим и остынем
И пепел развеет пурга,
И будет уныло отныне
Звучать в старой церкви мольба.
Когда листы перекочевали в более опытные руки, до всех дошло, что перед ними - руководитель полётов. Усатый мужчина в широком брезентовом плаще и выгоревшей добела фуражке походил на сельского почтальона. Он вызывал "пассажиров" спокойно, точно перед ним было не четыреста собравшихся у двух вертолётов солдат, а несколько сельчан у почты в ожидании писем. Наши офицеры, в отличие от него, наоборот волновались, подгоняя ребят к распахнутым бортам Ми-26. Поодаль находились штурмовики и "крокодилы" - вертолеты огневой поддержки с зачехленными пушками. В воздух уже взмывали вертолёты облегчённого типа, забирая контрактников. Среди них я заметил несколько десантников. Лицо одного из них мне показалось знакомым.
- Везёт же им, полетят в комфортных условиях, а нас кинут на дно этой "коровы" и разбираться не станут, как мы устроились, - нахохлился филином посеревший Щербатов.
Он заметно нервничал, неустанно поглаживая армейский жетон на груди. Павел в задумчивости рассматривал небо. Последнее воздушное судно с контрактниками взмыло в хмурую высь. На аэродроме остались только "коровы". Десантники, не попавшие на облегчённые вертушки, шли в нашу сторону.
- Атурбаев! - окликнул одного из голубых беретов Сергей.
Я его тоже узнал - мы с этим беретом - десантником виделись в городе Волжском, когда я выступал на сцене местного дома культуры.
- Ты что, не узнаешь меня? - поинтересовался старший сержант, протягивая Атурбаеву руку.
- О, зёма! - заулыбался десантник.
Моё внимание привлёк руководитель полётов - наконец, и он подключился к всеобщему ажиотажу. Вместе с другими офицерами он разгонял по командам неугомонных бойцов, для большинства которых всё было в диковинку.
- Так мы и до утра не управимся, - сокрушался майор, подталкивая того самого солдата в мешковатой форме. - Ну-ка, встать в строй!
Тот неохотно занял место у гигантского вертолёта. У грузовой машины с брюхом, как у роженицы толпились молодые ребята. Переминаясь с ноги на ногу, они глазели на воздушное судно и подсмеивались над его странным названием - все его по примеру Щербатова называли почему-то коровой.
- Надо их всех рассовать по машинам - и в путь. Чем быстрее управимся, тем лучше - боевики-то не дремлют! - напомнил офицер, руководящий полётами.
Майор с некоторым неудовольствием - видимо, у него на этот счёт имелось особое мнение - согласился, и зычно выкрикнул очередную фамилию:
- Золотов!
Старший сержант, попрощавшись с десантником, присоединился к сотне разношёрстно одетых солдат, мельком заглянув в полётный лист в руках "почтальона". Золотов многозначительно посмотрел на меня - наверняка, встретил в нём мою фамилию или же Сашину.
- Луков!
Я шагнул вперёд вместе с сонным прапорщиком.
- Однофамильцы? - уточнил майор. - Имя? - обратился он к офицеру.
- Да это же старший прапорщик Крюков, а нам нужен рядовой, - шепнул ему старший сержант.
Майор махнул рукой, не желая спорить - этого, так этого.
При погрузке необъятное брюхо Ми-26 кишело парнями в камуфляже. Мелькали вещмешки, ящики с консервами, коробки, фляги. Офицеры кричали на подчинённых, которые пытались устроиться поудобнее в грузовом отсеке вертолета. Я провожал грустным взглядом ребят: Сашу Щербатова с моими записями в руках, Атурбаева, Павла, вновь доставшего телефон, ну и конечно, его товарищей. Один из них, тот что с веснушчатым лицом и голубыми глазами, помахал мне рукой и что-то визгливо, совсем по-бабски мне прокричал.
Сергей Золотов увёл меня к ближайшему иллюминатору, в котором просматривалась желто-зелёная степная равнина Моздока.
- Чем он хотел поделиться?
- Сейчас покажу.
Золотов устроился у ребристого выступа и достал из нагрудного кармана вскрытое письмо, густо усеянное почтовыми печатями.
- Держи. Мне летёха сказал отдать тебе, как прилетим, но я решил не тянуть резину. Оно от твоей девушки.
Письмо обожгло руки. Аккуратный подчерк переплетался с нарисованными сердечками и крестами.
- Вы его с лейтенантом читали? Что она пишет?
- Да разное... Нашла себе хахаля... Знаешь, все они так - сначала пудрят мозги, а потом говорят, что не могут дождаться, пока ты отслужишь два года.
- Вот как! - я начинал злиться, и старался говорить как можно спокойнее, мягче, свести этот, неуместный, как мне казалось, разговор в шутку, - Зато, сколько сердец на конверте нарисовала, зараза! И крестов, главное...
Сидящие рядом ребята при упоминании крестов обернулись. Но никто ничего не сказал - всех охватил предполетный мандраж.
- Пишет, встретила лопуха, который дуреет от готики.
- И что же? Сходит по этой теме с ума? - поинтересовался я у Сергея, вспоминая случай в её подъезде накануне отправки в армию, когда два парня в длинных тёмных рубахах с трудом затаскивали в подъезд пианино. От моей помощи они отказались. "Что это с ними? - спросил я тогда вышедшую встречать меня девушку, - нервничают?". "Скорее, не доверяют, - уточнила Виктория, − они вообще странные. Слушают мрачную музыку и одеваются в траурные одеяния. Мне кажется, они готы".
- Ты почитай, пока не взлетели.
Но увидев, как я волнуюсь, пояснил:
- Несколько раз перечитывал. Всё не знал, стоит ли тебе его отдавать. Сам понимаешь, сейчас ни тебе, ни мне лишние переживания не нужны.
- Это как сказать... Почему же решил отдать письмо раньше?
Сергей многозначительно оглядел мои запястья, с которых ещё не сошли следы от наручников, и всё стало понятно без слов.
Через несколько минут мы взлетели. Многие ребята, словно мухи, облепили подернутые песчаной пылью круглые герметичные окна. За ними открывался великолепный вид. Внизу проплывали зеленые равнины. Кавказское лето бежало от них извилистыми тропками, дышало на низкорослые деревья и кидало редких птиц в повеселевшее небо. В душном грузовом отсеке монотонный гул двигателей перебивал всякую охоту говорить. Ребята, постепенно устав любоваться просторами, вернулись к своим местам, потягиваясь и зевая. Стоило одному из них открыть рот, как зевота, обежав всю команду, переходила и на нас с Сергеем. Мы откинулись к подрагивающим бортам вертолета и, подоткнув вещмешки под головы, постарались уснуть.
Разбудил меня резкий толчок. "Падаем!" - пронеслось в голове. Вскочив на ноги, я удивлённо уставился на Сергея, тянущего меня за рукав.
- Приготовься, Мишка, сейчас будем приземляться.
Если бы не его помощь, я мог бы налететь на похожих на мумии солдат, сидящих на дне вертолёта, будто в засаде. Упав рядом со старшим сержантом, я постарался восстановить дыхание.
- С тобой всё в порядке? - встревоженный голос Золотова окончательно привёл меня в чувство.
- Порядок.
Когда приземлялись, кто-то из офицеров посоветовал схватиться друг за дружку и склонить головы. Так мы и сделали.
Первое, что бросилось в глаза - это грязь. Мимо проезжали грузовики. В особо глубоких рытвинах вода, разливаясь в стороны и возвращаясь назад, пенилась. Моросило. Пахло старыми размокшими тряпками и металлом. Разомлевшие при перелёте солдаты пялились на недружелюбные окрестности Ханкалы: в основном это были невысокие постройки и палатки, переходящие плавно в пустынную равнину, огороженную забором. Перед ним звенели на ржавой проволоке кольца цепи - три сторожевых пса скулили, рвались с привязей к выгоревшей за лето равнине. Мимо палаток к нам рысцой спешил военный без знаков отличия. "Наверняка со срочным донесением...".
- Здесь располагается основная группа войск. Ханкала - пригород Грозного, - сказал, озираясь, Золотов.
Через минуту он выгонял всех из вертолёта. Мы построились, рассчитались на "первый - второй" и строем направились к казармам. В голове колонны шёл наш майор и какой-то взмыленный тип, прибежавший, как на пожар. Золотов поспешил за майором. Наверняка хотел узнать, о чём он беседовал с воякой, который, устав от громкого лая, прикрикнул на неугомонных собак.
На пересыльном пункте нас разместили в недостроенном здании. Внутри находились двухъярусные кровати и куча грязных пыльных матрасов, сваленных в углу. Ребята посмелей, сразу оккупировали кровати. Мне же, как и многим другим пацанам, пришлось спать на полу. Ужином обделили. Перед отбоем пересчитали и приставили вооруженного автоматом десантника. Спать не хотелось. Устроившись у окна, мы с Золотовым обсуждали, что происходит в нескольких километрах от нас. На горизонте было далеко неспокойно. Длинные цепи огней мерцали на юго-востоке, где поднимались вершины сопок. Всю ночь громыхали грузовики, а редкие прожекторы прощупывали окрестности Ханкалы и развороченную землю около аэродрома.