Это там, на свободе, легко быть хорошим. Там можно всю жизнь прожить и никто не узнает, кто ты есть на самом деле. А вот когда жизнь эта загонит на самую верхнюю точку, тогда и видно станет...
Закир Дакенов, "Вышка".
Багряная свалка облаков под козырьком сторожевой вышки готова была обрушиться на тех, кто планомерно выбивал пыль из пятнистых засаленных рубищ. Агрессоры действовали наверняка. Не жалея сил, с оглядкой на караульного, они поливали свинцовыми пулями слов жалких никчёмных солдат в безликой подменке. В перерывах между очередями раздавались пинки. Новобранцы скулили и глазами бездомных котят шарили по безликим окрестностям танковой учебной части, напоминающей свалку - повсюду ржавели покрытые инеем танки, ЗИЛ´ы и прицепы, по которым сновали любопытные кошки - единственные неравнодушные свидетели беззакония.
− А ну, сюда идите, паскуды! Ползком, ползком, я сказал! - с коварной ухмылкой нагнетал обстановку здоровенный детина. Его товарищ в маске добродетеля пытался выгнать "котят" на свет божий. "Кис−кис" − говорил он, шепелявя, растягивая беззубый рот практически до ушей.
Детина с ручищами, как у боксёра, разразился громоподобным хохотом, тем самым вывив из отупения караульного, и тот передёрнул затвор автомата. Немая сцена продолжалась минуту. Озверевшие, пьяные вусмерть солдаты лишились всех своих масок. Неведомый кукловод сдёрнул их по первому требованию, обнажив нежно розовые прыщавые лица младенцев, перекрученные через мясорубку внутриармейских законов.
− Назад, суки! - почти прорычал караульный. Ему надоело мириться с "законами" и он пошёл нарожён. - Ещё один шаг и всех положу! - выкрикнул он в прохладу раннего утра.
− Ты в своём уме, дурень? - спросил борзо "боксёр".
− Я то в своём, а вот вы...
Окончание фразы потонуло в нудных клаксонах машин. Мать включила на полную громкость стопотопный чёрно-белый ещё телевизор, а сестра с ней заспорила о выборе телеканала. Как я понял, передавали срочный репортаж из "горячей точки". Стало быть, то что творилось сейчас на Кавказе, ей не безразлично. Как впрочем, и мне. За ходом второй чеченской войны я следил тщательно - всё-таки меня призывали в армию в 2001 году, когда активные боевые действия уже не велись, но контуженых и раненых не убавлялось, я уже не говорю про убитых. Некоторые ребята не возвращались по другой причине - чеченские криминальные структуры безнаказанно делали бизнес на массовых похищениях людей. Регулярно происходили захваты заложников с целью выкупа - как официальных российских представителей, так и иностранных граждан, работавших в Чечне, то есть журналистов, сотрудников гуманитарных организаций, религиозных миссионеров и даже людей, которые приезжали на похороны родственников. Отец, прекрасно понимая, куда клонит ветер, записал меня в школу "Добровольного общества содействия армии, авиации и флоту", где я успешно освоил азбуку Морзе, собрал все необходимые справки для галочки в военном билете "ограниченно годен" и только после этого вернулся к любимому делу, а именно - к живописи.
- В связисты пойдёшь, - успокаивал он, попутно делая кистью размашистые маски на курчавом от сырости ватмане. - Это самая романтическая профессия, не считая, конечно, умения рисовать, − отец сделал два шага назад и, не отрываясь от своей работы, задумчиво произнёс, − благодаря художественным навыкам я горя не знал в отличие от одногодок. Но потом, когда с тёплого местечка пришлось потесниться, на своей шкуре прочувствовал всё, что высмеивал в настенных газетах. Хорошо, что до армии помимо "художки" окончил курсы на телеграфиста - это помогло избежать большинства нудных нарядов, муштры и подёнщины. Согласись, лучше сидеть в радийке, принимая шифровку, чем драить полы или околачивать тумбочку дневального.
- Но это же скучно...
- А ты хочешь под пули?! - с пол оборота завёлся отец. - Твоих старших друзей определили в Чечню в самый разгар боевых действий. Один вернулся раньше срока - вон, ходит, как неприкаянный.
Никто к этому парню не испытывал особых симпатий, предпочитая обходить стороной, только я с ним здоровался, пытаясь заглянуть в пустые глаза и понять, что за сила лишила беднягу былой тяги к жизни. Злую шутку сыграли с ним дни предельного напряжения физических и душевных сил, дни соприкосновения со смертью, после которых человек уже не может оставаться прежним и всё оставшееся время после тяжёлой и опасной службы находится под воздействием мыслей о хрупкости бытия.
От волнения я не знал, куда деть глаза. На стене висела прекрасная картина отца с зимним пейзажем. Под ней я и остановился, чувствуя, как на душе становится легче.
- Ты смотри у меня, сам в эту заварушку не лезь. И запомни - боевые столкновения, теракты и операции спецслужб активно происходят не только в Чечне, но и на территории Ингушетии, Дагестана, и Кабардино-Балкарии.
Отец почти слово в слово повторял за диктором в телевизоре. Работник выглядел испуганным, точно читал текст не на фоне мирно-голубого экрана, а на развалинах Грозного. До меня доносились только отдельные фразы: "солдаты срочной службы соглашаются служить на территории Чечни..." "...рвутся туда, где могут убить..." "...за медалью, машиной, для того, чтобы помочь больным родственникам или же испытать себя, сменив обстановку..."
- Мне тоже не помешает развеяться.
Холст пропорола чёрная полоса.
- Да ты в своём уме, стихотворец? - отец в сердцах сбросил со стола тетрадные листы с моими сочинениями. - Я корю, что не брал тебя, когда выезжал на Урал или в Сибирь. В детстве ты часто болел и не раз был при смерти. Мать всегда переживала за твоё здоровьё, потому и настаивала, чтобы я отправлялся в командировки один. Рисовал там и днём и ночью, не чувствуя усталости. Правда, в темноте водорастворимые краски тускнели, а маслом я рисовать не мастак. Ещё с художественной школы работал карандашом или гуашью, но картины всё равно получались живые, не то, что эта мазня! - отец покосился на полотно, которое я созерцал.
Он изобразил одинокую сосну на обрыве. Накренив макушку и опустив крепкие ветви под тяжестью свалившегося на неё снега, она как бы выражала свою покорность и готовность вынести тяготы уединенной жизни. Холодная синяя гамма точно передавала мороз зимней ночи, заставляя при взгляде на нее зябнуть.
- Тебя отправляют служить зимой. Мы с матерью волнуемся. Собрали тёплые вещи, но застраховать от болезней, понятное дело, не можем.
На полу, сверкая позолоченными пряжками, красовался откормленный чемодан с толстой тёпло-коричневой шкурой.
- Лет двадцать прошло, а до сих пор, как новенький, - похвалил отец, оглаживая его, как преданную собаку. - Глянь, вроде ничего не забыли.
Пошарив в боковом кармане, я наткнулся на что-то острое. Одёрнув руку, с тревогой посмотрел на чемодан, но тот понуро хранил свою тайну, и пришлось снова продолжить поиски, на этот раз уже более осторожно. На свет появилась россыпь орденов и медалей, тусклые знаки отличия и военный билет советского образца.
- А я грешным делом подумал, что потерял их во время ремонта, - он порадовался моим находкам, попутно созерцая цветастые обои и свежеоштукатуренный потолок с витиеватой люстрой, в форме и цвете которой чувствовалось что-то воздушное и утончённое, словом - ангельское. - Награды сейчас лежат в семейных архивах и редко видят свет Божий, - продолжал отстранённо отец, переводя рассеянный взгляд на меня, - традиция их одевать на праздничные мероприятия в последнее время угасает, но портреты отцов-фронтовиков и "Георгиевские ленты" до сих пор, что называется, "в строю". Ветераны, в своём большинстве, уже никогда не услышат: "Фронтовики, наденьте ордена!", не выйдут на площадь, не услышат победного марша и нам, чтобы быть достойными их, следует напоминать об их подвигах и мужестве. Да и сами мы должны уметь постоять не только за себя, но и за родину.
Слова отца задели за живое, возможно, именно они избавили от душевных терзаний. Внесли понимание, что я должен продолжить добрую традицию - прадед служил, дед, отец, настала моя очередь.
- Только не подумай, что я уговариваю тебя пойти в армию. О ней приятно вспоминать, уже когда всё позади. Когда вернулся домой с твёрдой уверенностью, что там тебя ждёт ждут. Я с этим вот чемоданом, - отец не удержался от того, чтобы снова не пройтись по нему рукой, - взял тебя на руки и переступил порог. Попросил не шуметь. Дома играло радио - спокойная фортепьянная композиция. Мать перебирала вещи, сидя в зале, спиной к прихожей. Мы зашли к ней. Я всегда, когда мы не находили общий язык и она, обиженная, отворачивалась, подходил и легонько трогал за плечо. Удивительно, но ты опередил меня, когда я хотел проделать то же самое и она, как потом призналась, сразу поняла, что я дома.
Остальное, хотя и туманно, я сумел по крупицам восстановить: сначала появились соседи, затем родители отца, а к вечеру приехали дальние родственники. Подарки приносили только виновнику торжества, хотя каждый гость, так или иначе, выказывал мне знаки внимания. Втянув голову в плечи, я ходил хмурый, словно выпавший из гнезда совёнок и поглядывал на заставленный яствами стол. Меня угощали фруктами и конфетами, а сами в это время пили спиртное. Ближе к кульминации застолья, когда мать разбирала постель, приехал мой крёстный - отец Григорий. Потрепав по жидким волосёнкам и поцеловав в щёку, он вручил мне пакет с машинками и солдатиками, а бабушка, что стояла в прихожей и собиралась домой, вспомнила про детский набор для рисования, который впопыхах забыла подарить. Взрослые, увидев, как я засветился от счастья, принялись спорить, что же я выберу. "Если возьмёт альбом и краски, пойдёт по стопам отца, а если потянется к солдатикам, наверняка, отправится армию, возможно, даже станет профессиональным военным". Кто-то резонно возражал: "Он же ребёнок, конечно, выберет игрушки". Но результат всех удивил: построив солдатиков в ряд и грозно потребовав от них вести себя смирно, я открыл альбом и взялся переносить на бумагу грозное войско.
Светлые воспоминания захлестнули меня с головой, но отец планомерно, с нажимом вырывал из них, с каждым словом напоминая о том, какие суровые испытания предстоят:
- Самое страшное - это безбожие, в частях нет икон, но молиться тебе никто не запрещает. Мы с твоим крёстным считаем, что от этого все проблемы. Ни дисциплина, ни наказания не избавят от разгильдяйства и дедовщины. Я ещё раз настаиваю не высовываться и не лезть на рожон. Идёт война - информационная, сетевая, духовная, и линия фронта пролегает через наши сердца. Так что не выказывай слабых сторон и не хвастай, что обращён в православную веру. Держись товарищей и будь бдительным. Помни - ты у всех на виду. Забьёшься в угол и останешься один - пропадёшь.
Один... Одиночество... Я снова бросил взгляд на картину, и все остальные слова превратились в тягучую массу разрозненных звуков. И в ней - этой массе - мне почудились строчки стихов. Легонько выстукивая ладонью по колену, чтобы не потерять ритм и, главное - смысл приходящего на ум стихотворения, я стал проговаривать:
Двадцать три человека числят в живых
Из шестого отсека вспоминают родных
Кончается воздух в подводной тюрьме
Нет сил качать воду, не вернуться к семье...
- Опять сочиняешь? - стараясь унять недовольство, поинтересовался отец. - С детства витаешь в облаках. Я в твои годы уже был женат и квартиру имел.
- И по городам поездить успел...
- Ты прав. До военной службы меня судьба, куда только не бросала. Сейчас вспоминаю те беззаботные деньки и понимаю - зря не вёл записи. А ведь был талант к сочинительству, да весь вышел в изобразительное искусство. Ты вот мою картину взглядом баюкал и наверняка думал, почему я природу рисую. Скучаю я сын по поездкам, по приключениям. Вижу и в тебе это есть, только учти, армейские приключения - если они выпадут на твою долю - не сравняться со всеми другими.
И слова отца подтвердились. Где я только не побывал: и в Ростове и в Миллерово, и в Волгограде и даже в столице донского казачества - Новочеркасске, где к верующим относились тепло и радушно. И что самое интересное, теперь, когда меня везли служить практически домой, я чувствовал - приключения ещё только начинаются...