Этот мир был любопытнее предыдущего. Воздух бил в лицо. Раньше я не мог представить, насколько захватывает чувство полета, полета свободного, когда тебя ничего не держит, не связывает, когда ты находишься наедине с воздушной стихией. Только небо и человек. Теперь это словосочетание для меня так же естественно, как "небо и птица". Несколько раз я кувыркнулся в воздухе, потом замер. Опустив руки вниз, я начал подниматься.
Что собой представлял тот, покинутый мною, мир? Это был не мир, это был мирок. Дом - работа, работа - дом. Я постоянно был ограничен четырьмя стенами убогой квартирки в хрущевском доме, где влачил одинокое существование, и обшарпанной лаборатории, где служил лаборантом. Мои родители всегда мечтали, чтобы их единственный отпрыск сделался либо химиком, либо врачом. Поэтому, когда я благополучно завалил экзамены в "Щуку", куда отправился супротив родительской воли, меня пристроили в эту Богом забытую лабораторию. Она располагалась в древней двухэтажной постройке из темно-красного кирпича, единственным достоинством которой была близость к метро.
Мы встретились с ней в июне на даче моих друзей, куда я был приглашен провести пару недель отпуска. Сам я не мог позволить себе даже самую захудалую хибарку, а пребывание на родительской фазенде меня совершенно не привлекало. Мы встретились на третий день моего пребывания где-то между утренним купанием в реке и послеполуденным шашлыком. На ней было полупрозрачное розовое с яркими цветами платье. Ветер то и дело задирал его полы выше головы, а она стыдливо пыталась вернуть их на подобающее место. Увидев во время очередного порыва ее длинные стройные ноги, я замер на месте. "Какая красота пропадает!" - всплыло в моей голове. Глаза наши встретились. Мы стояли как два несмышленых ребенка и удивленно смотрели друг на друга. Ее звали Олеся. Откуда мне было известно это имя? Наверное, мне навеял его, наполненный птичьим щебетанием и шелестом листвы, воздух. Но я точно знал, как ее зовут. Олеся была восхитительна, как сказочная фея, волшебница, муза... как не хватало мне такой во время экзаменов в "Щуку". Тогда бы, читаемые мной стихи, наполнились совершенно иным содержанием.
Босыми ногами Олеся стояла на траве, поверх черных вьющихся волос был одет венок из полевых ромашек. Мы медленно подошли друг к другу и еще долго смотрели глаза в глаза, так и не решаясь заговорить. Я был словно загипнотизирован ее огромными черными глазами и тонул в них весь без остатка. Потом я наклонился, сорвал какой-то голубой цветок и протянул ей. Она звонко засмеялась. Мы взялись за руки и побежали, счастливые и молодые. Ветер дул нам в лицо, донося запах свежескошенной травы. Оказавшись у излучины реки, мы остановились. Здесь, где река делает крутой поворот, наши фигуры на мгновение замерли на высоком берегу. Глаза синхронно опустились, глядя на бурный поток, стремительно несущийся далеко внизу. В следующее мгновение мы воспарили как птицы...
Мы летели, взявшись за руки, по длинному темному тоннелю как мотыльки, летящие на свет. Тьма отступала. Солнечные лучи все больше обагряли наши красивые лица. Новый мир, в котором мы оказались, был значительно интереснее предыдущего. Мы парили, наслаждаясь свободой.
В этом мире мы были не одиноки. Рядом летели другие. Их лица были спокойны и безмятежны. Большинство летело по одному, но попадались и целые группы. Пока мы с любопытством рассматривали лица попутчиков, нас обогнала огромная компания, человек сто - сто двадцать, возглавляемая несколькими мужчинами в форме Аэрофлота. "Эти летают с инструкторами - подумал я, - да еще и в сопровождении стюардесс". Действительно, среди них летели четыре длинноногих бортпроводницы. Только здесь, в отличие от предыдущего мира, никому из них не нужен был самолет. В этом мире гравитация отступила, тела ничего не весили. Вот пролетел солдат с миноискателем. Мы весело рассмеялись, глядя на его удивленное лицо. Конечно, не каждый может воспринять способность летать, как что-то естественное. Крайне неприятное впечатление произвели два накаченных бритоголовых гиганта, летевших обнявшись и не оставлявших попытки перегрызть друг другу глотки. Изредка кто-нибудь пролетал навстречу. Но их лица, обычно, были лишены безмятежности, они были чем-то озабочены.
Потом мы отпустили руки, но летели рядом. Каждый из нас вертелся в воздухе, совершал замысловатые кульбиты, получая от этого истинное наслаждение. В таком благостном настроении мы приблизились к отворенным вратам, где заканчивался наш путь. Мне не хотелось залетать в эти распахнутые створки, где-то подспудно я чувствовал, что за ними заканчивается эта безраздельная свобода, а хотелось летать еще и еще. Олеся влетела во врата первой, а я нехотя поплелся за ней. Не помню, что было за этими вратами, толи райские кущи, толи кипящие котлы. Скорее всего, там не было ни того, ни другого. Единственное, что бросилось в глаза - это Олеся, совершившая на огромной скорости разворот, и проскочившая в уже закрывающиеся ворота. Не задумываясь ни секунды, я повторил ее маневр, сумев просочиться меж почти закрытых створок. Она была уже далеко внизу, и, выбрав снижающийся воздушный поток, я заскользил по нему, как серфингист по набегающей на берег волне. Спуск был еще более захватывающим, чем подъем. Мимо проносились группы людей, спешивших к вратам, но я не замечал их, на бешенной скорости несясь за ускользающей любовью. Я был так увлечен этой безумной гонкой, что не заметил, как вновь оказался в кромешной тьме тоннеля.
- Уже четвертый на моей памяти, - услышал я далекий голос, - только этому повезло больше остальных.
- Что с ними? Им что жить надоело? - чуть ближе раздался второй голос.
Я лежал на сырой земле, травинка щекотала мне в ухе, но открывать глаза не хотелось. Хотелось опять вернуться в тот чудесный мир, еще раз почувствовать себя вольной птицей.
- Да, это Олеся чудит, - произнес первый голос, но теперь он был уже совсем близко. Услышав знакомое имя, я чуть-чуть приоткрыл глаза. Передо мной начали проявляться смутные силуэты, склонившихся надо мной людей.
- Что за Олеся? - поинтересовался второй.
- Да, жила здесь лет сто пятьдесят назад красавица Олеся. И был у нее возлюбленный. Только имени его уже давно никто не помнит. Хотели они пожениться, только родители решили Олесю за местного барина посватать. И порешили тогда молодые с обрыва в речку вместе броситься, как раз здесь, на излучине. Подошли они к обрыву, и Олеся бросилась вниз в кипучий поток. А возлюбленный ее испугался. Постоял у обрыва, подумал, да побрел домой. С тех пор каждый год в день ее смерти бродит по берегу призрак молодой черноглазой девушки в венке из ромашек и парней заманивает. Если встретит, поминай как звали, из реки вылавливаем. Этому-то повезло, Степаныч по соседству траву косил, вытащил.
- Смотри, глаза открыл, очухался родненький - обрадовался местный фельдшер. Он был совсем молодым, максимум на год - на два старше меня. Видно, только приехал после училища.
- Откуда будешь? - обратился ко мне пожилой мужчина в милицейской форме.
- Не местный я.
- Вижу, что не местный. Местные парни в этот день по домам сидят, на улицу носа не кажут. Как звать-то?
- Сергеем.
- Из города, небось? - спросил милиционер.
- Ага, - согласился я.
- Что ж, давай, тебя до дому проводим. А то глядишь, опять девки в воду сволокут - пошутил участковый и помог мне подняться.
Я снова вернулся в опостылевший мир. Шашлык давно остыл. Жена же хозяина, младшего научного сотрудника из нашей лаборатории, и их соседка устроили мне форменный допрос. А что я им мог рассказать? Что гонялся за привидением? Что парил в небесах? Конечно, я мог бы им наврать в три короба, представить себя героем, спасшим землю от неминуемой гибели. Только мне этого не хотелось. А бабы есть бабы, им бы только посплетничать. И, в конце концов, когда мне подадут ужин?