Утром понедельника 2 сентября 1991 года Фая Сапфирова не без удовольствия посмотрела на себя в зеркало. Ей нравилась ее новая форма. Воротничок и фартук, сшитые из оставшегося от маминого свадебного платья кружева, получились очень нарядными, а пышные банты из органзы, подарок тети Тани, отлично их дополняли.
   Девочка прошла на кухню. Бабушка насыпала чай в цветастый керамический заварник с треснувшим позолоченным носиком. Дед, скрестив руки на животе, слушал у окна радиоприемник. В последнее время он только и делал, что следил за новостями - по радио, телевизору или обсуждая их на скамейке с соседями. Фая лишь однажды спросила, что такое путч, и на этом потеряла интерес к разговорам взрослых о политике: в ее собственной жизни за последние месяцы произошли куда более важные перемены.
   - Давайте завтракать, нам выходить через двадцать минут, - посмотрев на часы, сказала Вера Лукьяновна. - Ты что будешь, доча? Tворог, гречку с молоком?..
   - Батон с маслом и сахаром, - не дала ей договорить внучка. - И чай. Без молока.
   - Эх, ленинградка... С молоком-то чай самый вкусный! - с легкой укоризной заметила бабушка. - Ну садись, садись. Сейчас сделаю. Волнуешься?
   - Неа, - быстро закачала бантами Фая.
   На самом деле волнение не оставляло еще со вчерашнего вечера. Сегодня ей предстояло в первый раз увидеть одноклассников, и, медленно прожевывая свое утреннее лакомство, она с тоской думала о том, что других новеньких в классе быть не должно и все внимание наверняка будет приковано к ней.
   - Дед, сходи в палисадник. Cрежь гладиолусов, - напомнила Вера Лукьяновна. - Смотри, чтобы хороший букет получился. Не жадничай!
   Пока Михаил Васильевич, кряхтя, искал в шкафу свои дворовые, порядочно растоптанные сандалии, Фая тихо спросила: - Баб Вера, зачем нашей учительнице столько гладиолусов? Ведь все придут с гладиолусами.
   - Почему же все? У кого-то наверняка будут георгины. Или астры.
   Не то чтобы этот ответ устроил девочку, но она не задала других вопросов и вернулась к своим размышлениям. Новеньких обычно просят рассказать о себе, а история Фаи Сапфировой была не та, о которой хотелось бойко докладывать у доски перед всем классом.
   Родилась она в Ленинграде. Папа, родом из Бурятии, отслужив в армии, поступил учиться в ЛИЭИ , где и встретил свою будущую жену, маму Фаи. После учебы оба работали на судостроительном заводе 'Адмиралтейские верфи', а едва дочери исполнилось четыре года, погибли на железнодорожном переезде. Точно не удалось выяснить, что произошло. Возможно, не сработал семафор, однако скорее всего отец, он был за рулем, видел красный свет, но решил, что времени проскочить у него достаточно. Такое за ним водилось.
   Помнила Фая родителей плохо. Как, впрочем, и все остальное, что с ней происходило до их гибели. Память сохранила лишь несколько мгновений-картинок, большинство из которых, вероятно, даже не были ее собственными воспоминаниями, а лишь ожившими в воображении фотографиями из не раз пересмотренных семейных альбомов. Зато день, когда ей объяснили, что мама с папой не вернутся домой, запомнился хорошо. Пожалуй, с того самого дня она и начала помнить свои детские годы достаточно отчетливо.
   После аварии девочка осталась в Ленинграде с бабушкой по матери Еленой Демьяновной Кузавковой, женщиной не ласковой, не строгой, скорее, деловитой и не слишком разговорчивой, которая, похоронив дочь, стала находить себе еще больше дел и еще меньше разговаривать. Жили они в двухкомнатной квартире в одном из 'брежневских' домов на Черной речке, недалеко от Торжковского рынка. Время от времени к ним наведывались старший сын Елены Демьяновны Сергей, его жена Татьяна и их маленький Витя. Дядя Сережа служил на флоте: сначала в Балтийске, затем в Мурманске, с недавнего времени в Таллине. Тетя Таня, по ее словам, только и успевала собирать да разбирать почтовые контейнеры для переездов, поэтому речь о том, чтобы искать ей работу, а Вите ходить в садик, не шла. Бабушка с внучкой навестили их лишь однажды, в Эстонии. Тетя Таня приготовила так много салатов и рубленых котлет, что взрослые почти все выходные провели за столом и погулять по городу Фае толком не довелось. Запомнила только, что пешеходы там всегда ждали зеленый свет светофора, даже когда не было машин ни справа, ни слева, а подъезды обычных жилых домов удивляли ее непривычной глазу чистотой, коврами и цветами в ухоженных, без окурков горшках. В ленинградских подъездах Фая ни ковров, ни цветов никогда не видела. Даже в элитном доме, где жила ее подружка Эльвира Лебедева.
   Девочки учились в параллельных классах в гимназии и ходили вместе на уроки сольфеджио в музыкальную школу. Эльвира училась играть на скрипке, Фая - на фортепиано. В восемь лет их обеих записали в секцию по фигурному катанию. Поначалу у Эльвиры получалось лучше, и лишь с недавнего времени тренер стал хвалить Фаю чаще, называть ее перспективной фигуристкой и обещал со следующего учебного года включить в команду для подготовки к юниорским соревнованиям. Только вот когда начались летние каникулы, Елена Демьяновна сказала, что в большом городе жизнь стала трудной, что с августа Фая поедет жить к другой бабушке - бабе Вере в Улан-Удэ, - и что ходить в школу она теперь тоже будет там. На вопрос внучки, почему в Ленинграде жизнь трудная, Елена Демьяновна угрюмо бросила: 'Дефицит закарал'. Девочка знала, что означало слово 'дефицит', поэтому удивилась.
   - Так и в Улан-Удэ он закарал! Прошлым летом мы с бабой Верой ходили в гастроном в обеденный перерыв и ждали под дверью, чтобы потом в очереди долго не стоять и что-нибудь 'урвать'. А там все равно, кроме арбузов и томатных соков, ничего не продавали!
   Фая рассмеялась, вспомнив ряды трехлитровых красных банок и ящики с полосатыми арбузами, жалко разбавляющие унылость белой плитки и черных пустых витрин.
   - Ты ведь знаешь, что у бабы Веры и деды Миши много родственников в деревнях. Они им и мясо, и рыбу привозят, - объясняла Елена Демьяновна. - У них и своя дача с огородом есть, можно овощи выращивать, в лес ходить, консервы разные на зиму делать. Потом у Михаила Васильевича должность в Администрации. Им легче не пропасть, чем нам с тобой тут - в камнях на болоте.
   Елена Демьяновна работала в детском мире, поэтому достать Фае новые колготки или платьица ей удавалось, а вот с продуктами в последнее время дела действительно обстояли не очень.
   - Ты ведь хочешь там жить? - бодрым голосом спросила она внучку.
   Даже если до этого разговора Фая и не предполагала, что можно уехать к бабушке и дедушке 'насовсем', то сейчас причин возражать против этого у нее не находилось. Девочка каждый год летала на каникулы в Бурятию, большую часть которых проводила на даче Сапфировых в селе Тарбагатае, примерно в полсотне километров от города. Она очень любила их деревенский дом с густыми рядами малины в саду да с ароматными помидорами в теплице. Любила Байкал и рыбачить с дедушкой на Селенге. Он ловил окуней на спиннинг, забрасывая его далеко за середину реки, она - амóлек сачком для бабочек, не отходя далеко от берега. В течение всего учебного года в Ленинграде Фая ждала, когда снова туда поедет, чтобы ходить с бабушкой 'по грибы' и допоздна бегать по улицам с соседской детворой без присмотра взрослых. Поэтому на заданный Еленой Демьяновной вопрос быстро и просто ответила: 'Да, хочу'.
   Когда же подошло время уезжать из Ленинграда, расстаться с бабушкой, Эльвирой и своей комнатой оказалось не так-то легко, и потом все лето Фая скучала по ним.
   Вот о чем она думала сейчас, понимая, что ничего из этого ей не хотелось бы рассказывать своим новым одноклассникам. Учительница при этом наверняка будет таращить свои выпуклые глаза, вовсю улыбаться, и отчаянно кивать - не вслушиваясь, но со всем соглашаясь, - тем самым подбадривая Фаю продолжать...
   К ее удивлению, классная руководительница Светлана Викторовна Венедиктова оказалась совсем другой. Мягкий голос в сочетании с приятной манерой говорить - спокойно и по делу, без раздражающих восклицаний и энтузиазма советского педагога. Проницательный, но теплый взгляд, от которого совсем не хотелось отводить глаза или прятаться за сидящего впереди ученика.
   - Ребята, с нами теперь будет учиться Фаина Сапфирова, - объявила Светлана Викторовна классу. - Давайте ее поприветствуем.
   Класс похлопал, она продолжила:
   - Я не буду просить Фаю выйти к доске и рассказать нам о себе. Сегодня праздник, а по праздникам мы к доске не вызываем. Время познакомиться еще будет. Лишь попрошу всех вас помочь Фае привыкнуть к нашей школе. Поначалу в незнакомом месте обычно непросто. Давайте сделаем так, чтобы ей у нас понравилось с первых же дней.
   - Ты откуда? - крикнул мальчик с третьего ряда. Другие дети в полной тишине ждали ответа и с любопытством смотрели на девочку.
   - Из школы 113, - робея, ответила та.
   - Фая пришла к нам из школы 113, - чуть громче повторила за ней Светлана Викторовна.
   Давая понять, что больше вопросов новой ученице задавать не следует, она перешла к обсуждению графика дежурств, режима работы столовой, расписания на сентябрь, похода для шестых классов в следующую субботу и в конце классного часа сказала:
   - Что ж, ребята, пожелаем друг другу хорошего учебного года! На сегодня вы свободны. Фая Сапфирова и Катя Венедиктова, задержитесь, пожалуйста.
   Едва они остались в кабинете втроем, Фая даже не успела заметить, что Катя очень похожа на их классную руководительницу, как та непосредственно спросила:
   - Что еще, мам?
   - Что еще за 'мам'? Мы не дома, красавица, - строго приподняв брови и с играющей в глазах улыбкой, осекла ее Светлана Викторовна. Затем доброжелательно обратилась к Фае: - Если тебе еще не сказали, я преподаю в вашем классе русский язык и литературу. Два раза в неделю веду факультатив по французскому. Ты в своей школе изучала французский?
   - Нет, только английский.
   - Английский у нас тоже обязательный предмет, но если хочешь попробовать еще один иностранный язык, приходи в среду после занятий. Эта группа изучает французский всего лишь с прошлого года. Думаю, за летние каникулы многое позабылось и понадобится повторить, так что ты быстро подтянешься. Я тебе, разумеется, помогу, если не будешь успевать
   - Хорошо, я приду. Спасибо, - сдержанно согласилась Фая, хотя на самом деле очень обрадовалась. Ей так понравилась ее новая учительница, что она уже была готова ходить абсолютно на все предметы, которые та вела, включая необязательные. - Замечательно! - одобрительно кивнула Светлана Викторовна. - Теперь познакомься с Катей. Я уже немного рассказала ей про тебя. Мы живем недалеко от вашего дома, знаем твоих бабушку и дедушку. Катя может завтра зайти за тобой, пойдете на уроки вместе, если вдруг ты еще не совсем хорошо запомнила дорогу. Сейчас тебя ждет кто-нибудь, чтобы проводить? Катя, щурившись от падающего в ее сторону яркого солнечного луча, приветливо улыбалась. Фая тоже улыбнулась, чувствуя, что от ее утреннего напряжения не осталось и следа.
   - Да, дедушка ждет меня на школьной площадке. Катя, во сколько ты завтра за мной зайдешь?
   - Давай в половине девятого у твоего подъезда?
   Следующим утром девочки встретились, вместе пришли в школу, вместе зашли в класс, сели за одну парту и с того самого утра подружились.
  

   Фая достаточно скоро свыклась с мыслью, что отныне ее дом в Бурятии, легко освоилась в новой школе, а про своих прежних учителей и одноклассников почти не вспоминала. Через какое-то время она перестала скучать и по Эльвире, продолжая при этом регулярно отправлять ей письма, в тогда уже Санкт-Петербург, и радуясь длинным, подробным, трогательным ответам подруги. Та каждый раз писала, что очень ждет, когда они снова будут все делать вместе или хотя бы встречаться на каникулах. Фае тоже хотелось навестить ее, но дедушка и бабушки считали, что девочке-подростку ехать в поезде так далеко не безопасно, а билеты на самолет теперь обходились бы семье слишком дорого.
   В остальном Вера Лукьяновна и Михаил Васильевич старались ей не отказывать. Записать внучку на фигурное катание не получилось, зато им удалось найти место в секции по конькобежному спорту. Такая альтернатива ее вполне устроила, а вот с музыкальной школой у Фаи дело не пошло. Специальность преподавала неприятная и неопрятная Надежда Тарасовна, отбывавшая часы на работе только зарплаты ради и уже давно равнодушная и к музыке, и к ученикам. На первом же уроке она, дернув носом, усыпанным выпирающими из пор черными точками, недовольно заметила, что композиции, которые вызвалась разучить Фая, рассчитаны на учеников более старших классов и, неважно по силам они ей или нет, тренировать технику нужно в соответствии с утвержденной программой. В качестве домашнего задания к следующему уроку девочка без энтузиазма, но добросовестно подготовила скучную и невнятную фугу, однако учительница почти не слушала ее. Пока Фая играла, в кабинет вошла хоровичка Тамара Ильинична, и упитанные, одутловатые лицом музыкантши принялись сосредоточенно обсуждать, как закатывать на зиму банки, чтобы рассол огурцов не становился белым. Фая решила восстать против такого пренебрежения и к следующему уроку в первый раз в жизни не подготовилась. Восстание провалилось: Надежда Тарасовна ее даже не поругала. Никогда не ругала. Худшим же было то, что она никогда и не хвалила. За несколько недель утратив интерес к занятиям, но все же честно отмучившись учебный год, девочка сообщила бабушке и дедушке, что ходить в музыкальную школу ей больше не хочется. Те только пожали плечами и не стали возражать, никогда толком не понимая, зачем внучке фортепиано - это же не походная гитара и не компанейский баян.
   В обычной школе с учителями Фае повезло больше. Учиться ей нравилось и бабушке с дедушкой не приходилось проверять, сделала ли она домашние задания. Ее и в Петербурге всегда отмечали среди лучших учеников по математике, но настоящим открытием в новой школе стали уроки литературы. То, что Пушкин, Гоголь и Тургенев - гении-молодцы, не уставала повторять и предыдущая учительница, но слышать музыку их слов, распознавать в них мудрость Фаю научила Светлана Викторовна. Только на ее уроках девочке не приходило в голову смотреть на часы и отсчитывать, сколько минут осталось до конца урока. Порой даже досаждало слышать звонок на перемену. Ни на что не отвлекаясь, она жадно слушала преподавательницу, старательно фиксируя фразы из текстов и строчки стихотворений, на которые та обращала внимание при анализе произведений или просто цитировала при любом подходящем случае. Запоминание крылатых выражений стало для Фаи чем-то вроде увлекательного упражнения. Именно этот школьный багаж, считала она, прежде всего стоило взять во взрослую жизнь, чтобы считаться интеллигентным человеком и производить впечатление на собеседников удачно упомянутыми цитатами классиков.
   Самое же большое удовольствие ей доставляло то, что нагоняло на большинство учеников уныние и тоску, - написание сочинений. Она могла провести за этим занятием целый выходной, обдумывая заданную тему, группируя свои мысли в черновике, меняя очередность абзацев и подбирая нужные слова. Светлана Викторовна очень хвалила ее работы и порой зачитывала классу целые параграфы в качестве примера, что воодушевляло девочку трудиться еще усерднее над следующим эcce - маленьким, но важным делом, которое по-настоящему захватывало и всякий раз завершалось приятной гордостью за свой результат. Позднее, много лет спустя, Фая пришла для себя к выводу, что только похвала и мотивировала ее прикладывать еще больше усилий, чем бы она ни занималась. Критика в большинстве случаев оказывала на нее прямо противоположный эффект: если ей делали много замечаний, у нее не возникало желания стараться кому-то что-то непременно доказать, чтобы ее работа таки была оценена по достоинству. Она просто теряла к ней интерес.
   У Кати тоже получались хорошие сочинения, но Светлана Викторовна их почти никогда не выделяла. Возможно, потому, что стеснялась хвалить дочь при других своих учениках, а, может быть, потому, что не находила в ее работах ничего незаурядного. Фая же излагала свои мысли на бумаге по-особенному - словно разговаривая с читателем в забавной, одновременно высокопарной и непринужденной манере куда более взрослой девушки, чем она была на самом деле. Однако на уроках русского языка Кате попросту не было равных в школе, и ее способности к филологии и лингвистике не могли оставаться незамеченными даже при всей скромности Светланы Викторовны. За шесть лет, что Фая проучилась с ней, та не сделала ни одной ошибки в диктантах и, кроме того, живо интересовалась этимологией слов, происхождением фразеологизмов, заимствованиями, - иначе говоря, тем, чему другие школьники и не задумывались уделять больше положенного внимания. Катя дважды выиграла региональную олимпиаду по русскому языку и с восьмого класса начала принимать участие во всероссийской.
   Между собой у девочек если и было что-то вроде соревнования, то исключительно в самом плодотворном ключе, подстегивающем их еще больше читать, вникать и запоминать. Фая часто приходила к Венедиктовым в гости, где ее с первого дня принимали как свою. Оставалась там делать уроки, смотреть фильмы, играть на приставке, ужинать и потом помогать Кате навести порядок на кухне и в комнате. Светлана Викторовна занималась с ними французским, обсуждала книги, не входившие в школьную программу, и рассказывала про художников. У нее имелась впечатляющая коллекция подписных изданий с фотографиями шедевров русской и западноевропейской живописи. Больше всего в Светлане Викторовне Фае нравилось то, что она разговаривала с ней и Катей, как со взрослыми: о разном и ни в коем случае не напоминая им, что они еще дети, и могут чего-то не понять. Фае очень хорошо жилось с бабушкой и дедушкой, но ей казалось, что только Венедиктовы считают ее подростковые переживания и размышления важными и достойными внимания. Большую часть лета все Сапфировы, включая семью старшего сына Веры Лукьяновны и Михаила Васильевича Володи, проводили на даче в Тарбагатае. Расположенное в живописном месте по правому притоку реки Селенги, село славилось как старообрядческое - многие его жители величали себя 'семейскими' и считались потомками бежавших в эти края раскольников. Сохраняя культуру и традиции русского деревенского быта, они продолжали строить нарядные бревенчатые дома с резными ставнями всевозможных цветов, а многие сельские женщины даже в обычные дни, не только в праздники, носили сарафаны, яркие фартуки, платки и бусы в несколько рядов.
   Фая знала в Тарбагатае почти всех местных мальчишек и девчонок. Еще будучи совсем детворой, они разделили здесь то самое безмятежное время песочниц и разрисованного мелом асфальта, когда, падая с велосипедов или сползая с деревьев, зарабатывали себе ссадины и царапины.
   Жили эти дети по-разному. Кто-то в больших городах и приезжал сюда лишь на каникулы, кто-то ни разу не выезжал дальше близлежащих деревень. Кто-то воспитывался в семье примерных постсоветских работников, кто-то - в семье начинающих коммерсантов, а чьи-то родители работали на местной кочегарке и часто или редко, но регулярно уходили в запой. Эти дети дружили улицами, пока что не признавая какой-либо иной социальной или культурной разницы. Они вместе играли в лапту, в 'заяц, заяц, сколько время' и, разумеется, в прятки: у каждого дома имелся приусадебный участок с баней, гаражами, амбарами, курятниками, поленницами, где можно было искать друг друга до самых сумерек, забывая про время и не слушая урчащие, пропустившие обед животы.
   Будучи с детства послушным и понятливым ребенком, Фая редко получала замечания от бабушки с дедушкой, и им никогда не приходилось делать их по несколько раз. Как-то после ужина, когда она, поджав коленку на табуретке, смотрела популярный мексиканский сериал, а Вера Лукьяновна подметала там пол, на кухню зашел дед.
   - Почему ты не помогаешь бабушке? - строго спросил ее Михаил Васильевич.
   - Баба Вера меня ни о чем не просила, - растерялась Фая. Дед выглядел сердитым, хотя она совсем не понимала, в чем виновата. - Попросила, я бы сделала!
   - Ты же видела, что она с утра работала в огороде, потом поесть нам всем приготовила, а сейчас еще и пол подметает. Тебе следовало бы догадаться взять у нее веник и предложить помочь.
   Лицо деда немного смягчилось, но он все же добавил:
   - Старших нужно уважать, а о старых еще и заботиться. Чтобы я больше никогда не видел, как бабушка трудится по дому, в то время как ты сидишь у телевизора.
   И он никогда больше этого не видел.
   Стоит сказать, что Фая не просто без пререканий, а, скорее, с охотой выполняла поручения бабушки и дедушки по хозяйству. Конечно же, как и любому нормальному ребенку, ей больше нравилось, когда от нее ничего не требовалось и она могла делать что угодно - читать, смотреть телевизор, гулять или пойти в гости к Наташе Потаповой. Однако ей всякий раз было приятно чувствовать себя полезной и взрослой, поэтому старалась наравне со старшими участвовать в бытовых делах: мыть посуду, пылесосить, пропалывать цветы в клумбах и поливать огород.
   Распорядок жизни семьи определялся по большому счету сезонными работами, и на третий год жизни Фаи в Бурятии она поймала себя на мысли, что, пожалуй, любит все времена года, в том числе и за неспешную смену символизирующих их забот.
   Начало года - время каникул, мандаринов, доедания конфет из новогодних подарков и крещенских морозов, когда на улице холодно так, что, возвращаясь из школы, только и думаешь, как бы быстрее уже доковылять. И такое это удовольствие, зайдя домой, подставить руки под струю горячей воды, сесть у батареи и, отогревая на ней одеревенелые пальцы ног, растирать варежками замерзшие, кое-где побелевшие красные щеки!
   В последний день зимы Вера Лукьяновна доставала с антресолей алюминиевые тары (в прошлом консервные банки цельной сельди пряного посола), наполняла их землей и сеяла семена на рассаду. Если сеять в мае сразу в открытый грунт, то, даже если семена переживут последние заморозки и взойдут, за короткое сибирское лето не успеют созреть ни помидоры, ни огурцы, ни перцы, ни капуста. Когда рассаде становилось тесно в селедочной банке, бабушка пересаживала каждый росток в отдельный горшок. Такими горшками служили накопленные за год картонные коробки со срезанными верхушками из-под сока или кефира. Занимали они все подоконники и стол-книжку в зале, но с середины апреля побегам требовалось больше света, поэтому Фая каждое утро выносила их в хорошо освещаемую солнцем застекленную лоджию и ставила на сооруженные дедом временные полки, а вечером заносила обратно (ночную температуру на балконе растения не выдерживали бы).
   Через неделю после Дня Победы дед отвозил бабушку и внучку в Тарбагатай, где уже вовсю начинался огородно-заготовочный период: приготовить грядки, расчехлить укрытые брезентом от мороза кусты малины, смородины, высадить в теплицы и парники привезенные из города 'саженцы', а в старые ведра - зимовавшие в подполье корни многолетних георгинов и гладиолусов. Посадить картошку.
   Картофельные работы в поле знаменовали для жителей села начало, середину и конец лета.
   Сажать картошку Фае казалось легче всего, даже весело: Михаил Васильевич делал подкоп, она бросала туда несколько клубней из прошлогоднего урожая, Вера Лукьяновна шла за ними и закапывала ямку горкой. Дед без устали рассказывал смешные истории, наполовину им выдуманные, бабушка над ним подшучивала.
   Копать в сентябре - занятие, требующее куда больше сил, выносливости и терпения, но и в нем Фая находила маленькие радости: перерыть за дедом лунку и найти после него еще две, а то три картофелины и с гордостью их продемонстрировать. Дед работал большой тяпкой и не очень внимательно, внучка же орудовала 'копарулькой' , основательно, потому не пропускала ни одного клубня, даже самого крошечного. Если попадались забавные формы картофеля, моркови или свеклы, Фая их откладывала отдельно от большой кучи в начале поля, чтобы потом показать соседским детям; те делали то же самое, и затем все вместе устраивали конкурс на самый смешной овощ. В памяти сохранились особые запахи периода сбора урожая - развороченных корней, земли и засыхающих в осенней грусти полей.
   Настоящая тоска и желание заболеть, для убедительности с температурой, приходили к ней, когда приближалась пора 'окучивать' или, как еще говорили, 'тяпать', 'огребать'. Почва в Сибири - не южный чернозем: к июлю засушивалась в камень, образуя на поверхности полей плотные корки. Эти-то корки и нужно было разбивать тяпкой, затем тщательно разрыхлять землю и собирать, делая кучку вокруг каждого картофельного куста. Одновременно дед просил избавляться от сорняков - злостного молочая, глубоко пускавшего повсюду крепкие белые корни. Столбик на термометре мог подниматься до тридцати семи в тени - не шутки в поле под раскаленным солнцем. Плуга у Сапфировых не было, все приходилось делать вручную - тяпками и копарульками. И никакой отрады пока не будет окучен последний куст - только пугающе огромные двенадцать соток, липкий неприятный пот, боль в затекающей спине и щиплющие лопнувшие мозоли на ладонях. Фая то и дело пересчитывала оставшиеся ряды - все-таки чувствовалось небольшое облегчение, когда их становилось меньше обработанных.
   Скот Сапфировы не держали, поэтому ее представления о покосе, уборке стаек и приготовлении комбикорма ограничивались рассказами тарбагатайских сверстников. Что же касается остальных заготовок на зиму, о них Фая знала не понаслышке. Июнь из года в год выдавался сухой, и огород приходилось поливать каждый вечер: грядки с корнеплодами - из шланга, зажимая сильную струю большим пальцем и создавая тем самым эффект распыления (самое веселое), цветы - лейкой, парники и теплицы - ведрами, черпая прогретую за день солнцем воду из бочек. В июле солнечные дни чередовались с дождливыми, и поливка чередовалась прополкой. Оставшаяся часть лета осталась в памяти Фаи временем грибов и ягод, засолок и варений, компотов и зимних салатов. Бабушка 'закатывала' по двести-триста банок: маринованные маслята, жареные рыжики, соленые грузди, огурцы, помидоры и цветная капуста, суповые наборы для борща и рассольника, салаты из морковки, перца и фасоли, соки из ранетки и облепихи - всем этим хранившимся в погребе добром семья и кормилась весь год до следующего урожая; рассчитывать зимой на свежие овощи в магазинах и собственную покупательскую способность в те годы не приходилось.
   В третью субботу октября, когда выпадающий снег больше не таял, а стабильно минусовая температура замораживала мясо покрепче морозильной камеры и позволяла хранить его в столе на веранде, дед покупал у соседей свинью, забивал ее в огороде и разделывал мясо. Бабушка в этом время шинковала капусту, в среднем тридцать-сорок вилков, внучка помогала ей: чистила морковь и прибирала кочерыжки. Вечером на ужин была 'свежина' - суп из добрых кусков только что разделанной свинины, картошки и лука. Назавтра бабушка подавала сальтисон . Фая в этот день каждый раз тихо радовалась: бочка квашеной капусты в кладовке и сальтисон на столе означали, что все идет своим чередом - период заготовок завершился, началась зима и теперь можно просто жить: ходить в школу, на секцию и в гости, возвращаться домой в их теплую, уютную городскую квартиру, лепить пельмени и смотреть 'видик', отогревая на батарее одеревенелые после прогулки пальцы ног.
  

  Отчего-то некоторые совсем незначительные события нашего детства с годами не потесняются в памяти другими; мы продолжаем помнить даже запахи и какая в тот самый день была погода. Так и Фая, достигнув возраста 'Фаины', а для кого-то и 'Фаины Анатольевны', в минуты раздумий или застольных разговоров о счастье непременно вспоминала один летний день, когда у них гостила Елена Демьяновна, и они все вместе поехали на Байкал. Этот день бы мог стать просто очередным хорошим, солнечным, но ничем не примечательным, а потому навсегда забыться, если бы Михаил Васильевич за несколько минут до отправления не сделал внучке сюрприз - автомагнитолу. Настоящую, не только с функцией радио, но также с устройством для прослушивания аудиокассет. И двадцать лет спустя Фая не забыла, как распаковывала коробку, принюхиваясь к спертому запаху пенопласта, а затем громко пискнула, увидев, не веря своим глазам, что внутри. Помнила, как они выехали из города на большую, почти пустую дорогу, дед разрешил сесть рядом с ним на переднее сиденье, а бабушки сзади в одинаковых китайских панамах, от души смеялись над каким-то отрывком из 'Любовь и голуби'. Помнила, как несколько раз подряд перематывала на начало 'Крещатик' из сборника Шуфутинского, включала по новой 'Кто сказал, что мы плохо жили?' и высовывалась головой из окна машины, чтобы ловить ветер. Помнила теплый воздух и мягкое солнце в небе, украшенном по горизонту кучевыми облаками.
   Пусть будут правы те, кто скажут ей, что ничего особенно замечательного тогда с ней не произошло, а ее последующая жизнь наполнялась куда более важными радостными событиями, и все же такого же яркого ощущения кружащего голову абсолютного счастья, как в те несколько часов по дороге в Горячинск, она больше не испытывала никогда. Во всяком случае, не припоминала.
   - Какая же красота! - повторяла Елена Демьяновна, оглядываясь вокруг, чтобы они не делали: катались на катамаране, купались, гуляли в лесу, играли в шестьдесят шесть, ели копченого омуля или варили на костре суп из картошки с тушенкой. Фая всякий раз пыталась проследить за ее взглядом и понять, что именно та посчитала стоящим внимания и красивым. И хотя ей было приятно, что бабушке нравились здешние пейзажи, девочка никогда не разделяла восторга приезжих и не видела в прибайкальской природе ничего выдающегося. Нет же здесь ни лазурных побережий с пальмами на белом песке, как в рекламе про Баунти, ни грандиозных каньонов или водопадов, ни высоченных заснеженных гор... Обычный таежный лес, темно-синяя гладь озера, волнистая линия невысоких сопок по горизонту, небрежно возделанные поля и разбитые деревушки. Во всяком случае в Энхалуке и Горячинске, где они обычно отдыхали, ничего другого не было. В заповедные места Байкала, куда спешили попасть иностранные туристы, дедушка их не возил - дороги плохие, на его 'Жигулях' добраться непросто.

  Фая окончила девять классов и принесла домой свой первый аттестат: без единой тройки, с заметным большинством пятерок.
   - Баба Вера, почему ты плачешь? - удивилась внучка, заметив, что Вера Лукьяновна вытирает украдкой глаза уголком кухонного полотенца.
   - Потому что ты у меня самая умная, доча.
   - Нуууу... Hе такая уж я и умная. Вот Катя умная. Самая умная в школе. У нее все пятерки. Ни в одной четверти четверок не было за все 9 лет! И знает миллион всего.
   - Что ж, Катя твоя тоже умная девочка, но... - глаза у Веры Лукьяновны снова заблестели: - У нее мама - учительница. И отец есть... А ты у меня и умная, и самостоятельная!
   - А ты моя самая любимая баба Вера! - отчаянно прильнула к ее животу Фая, переживая, что бабушка снова заплачет. - Будет тебе, будет, - поглаживая внучку по спине, тихонько засмеялась та. - Мы ведь тебе с дедом подарок приготовили. Второго июля поедешь в Питер.
   Девочка вскинула голову и радостно крякнула от неожиданности. Ей обещали летние каникулы в Петербурге еще год назад, по пути в аэропорт, когда провожали Елену Демьяновну, но с тех пор разговор об этом не заходил, а напоминать Фая стеснялась.
   - С Катей и Светланой Викторовной, - продолжала бабушка. - Тебе с ними будет безопаснее в дороге, a нам с дедом спокойнее.
   - И они согласны?
   - Отчего не согласиться? И город красивый посмотреть, и за гостиницу платить не надо. Вместе с тобой у бабы Лены поживут.
   Посовещавшись, Сапфировы и Венедиктовы решили отправить Светлану Викторовну и девочек поездом с пересадкой в Москве. Дорога из Улан-Удэ до столицы по Транссибирской магистрали занимала четверо с половиной суток, но Фая знала, что ей не будет скучно в дороге. Она любила поезда, особенно плацкартные вагоны, где пассажиры казались ей более открытыми и общительными. Даже немного грустила, когда поездка подходила к концу и наступал момент прощаться с попутчиками. С радостным предвкушением представляла, как снова будет ходить к началу вагона и сверяться с висящем на двери расписанием в ожидании длинных остановок в больших городах. Как Светлана Викторовна будет покупать им вареную картошку в кульке из газеты, пирожки и ягоду у бабушек, торгующих на платформах станций. Фая помнила, что в Слюдянке и Барабинске всегда предлагали копченую рыбу, а в Кирове мягкие игрушки. Было для нее что-то приключенческое и одновременно домашнее, душевное в том, чтобы ходить к большому титану рядом с купе проводников за горячей водой, пить чай, заваренный пакетиком Pickwick, поджидать, когда поезд заедет в тоннель и на несколько минут днем в шумном вагоне вдруг станет темно и совсем тихо. Даже просто спать или читать на верхней полке под мерный стук колес поезда по рельсам доставляло ей ни с чем не сравнимое удовольствие. Когда не хотелось ни того, ни другого, она подолгу смотрела в окно на маленькие скучающие деревушки, мелькающие березы и бесконечные поля, кое-где рассеченные реками и заново скрепленные железнодорожными мостами.
   Заводить разговоры с попутчиками Фая не стеснялась, будь то взрослые или дети, и на этот раз ей особенно повезло - вместе с ними ехал японец. На вид не старше тридцати, в смешных тапочках, с приятной улыбкой и большим фотоаппаратом на груди. Иностранцы в то время мгновенно становились объектами всеобщего внимания, поэтому неудивительно, что все пассажиры в вагоне знали его имя, а те, кто посмелее, болтали с ним на громком медленном русском, активно жестикулируя. Соу Минамо начал свое путешествие во Владивостоке и планировал доехать до Москвы поездом с остановкой на несколько дней в Иркутске. Так что вместе им оставалось ехать не больше восьми часов.
   И Фае, и Кате очень о многом хотелось его расспросить, но обеим это давалось непросто: несмотря на твердые пятерки по английскому, на ум им приходили лишь неуместные грамматические правила и фразы из заученных текстов про Лондон и Великобританию. Задавать же по-настоящему интересующие их вопросы и понимать ответы на них получалось с большим трудом.
   - What is your hobby ? - спросила Катя после того, как Соу им представился.
   - Travelling and computers , - ответил тот. Затем сказал что-то еще, но девочки не поняли, что именно.
   - What is your favorite sport? - вспомнила, что об этом тоже можно спросить, Фая.
   - Ski... diving ...
   - Do you have a sister or brother? - задала новый вопрос Катя.
   - Yes, I have a sister. She lives in the United States , - серьезно ответил путешественник, хотя его и забавляла такая резкая смена сюжетов.
   Подруги были не на шутку впечатлены: японец, едет с ними по Сибири, свободно говорит по-английски, занимается дайвингом и имеет родственников в Америке. Прежде таких персонажей вживую встречать не доводилось.
   - Do you like Russia ? - осторожно спросила Катя.
   - Oh yes, it is a great country! Really. I like it very much.
   Он снова начал что-то быстро и много рассказывать про свои прежние путешествия по России. Фая понимала его, но через слово, теряла контекст, злилась на себя за то, что прежде не верила в полезность владения иностранными языками, и твердо решила это исправить - научиться говорить по-английски так же уверенно, как их новый знакомый, а по-французски не хуже, чем Светлана Викторовна. Два иностранных языка - очень солидно.
   Соу рассказал им, что видел гейзеры, медведей и катался на лыжах на Камчатке. Поделился своими впечатлениями от похода на Соловки, которые совсем не совпадали с ее расхожими мрачными представлениями об этих 'лагерных' островах: японец считал их необычайно красивыми, таинственными и добавил, что там запросто можно увидеть белух. Оказалось, он уже бывал в Москве, в Санкт-Петербурге, а теперь подумывал сделать тур по Поволжью и городам Золотого кольца. Да, новый знакомый произвел на Фаю сильное впечатление, его рассказы удивляли и радовали: с тех пор, как она себя помнила, дома, в гостях и из телевизора чаще приходилось слышать, что в России 'все плохо и делать нечего', а ехать отдыхать всем хотелось за границу. Соу же убежденно утверждал, что ее страна замечательная и в ней очень многое может понравиться туристу. И все же кольнула неприятная мысль: выходило, что он, иностранец, посетил так много всего в ее стране, в то время как сама Фая, кроме Петербурга и Бурятии, нигде не была. Прощаясь с ним, она загадала побывать во всех упомянутых им местах и мечтательно разыгрывала в голове диалог, когда спустя много лет будет точно так же советовать съездить туда каким-нибудь неискушенным любознательным подросткам, встретившимся ей в пути.
   'Единица' прибыла в Москву по расписанию, и девушки сразу же прошли к кассам, чтобы поменять имеющиеся у них билеты в Петербург, купленные изначально с запасом по времени, на поезд ближайшего отправления. Очередь тянулась змейкой через весь зал. Спустя полтора часа Светлане Викторовне пришлось долго объясняться через маленькое окошко с раздраженной хабалистой кассиршей. Когда та, вытирая пот в шейных складках, наконец начала оформлять им новые билеты, Светлана Викторовна обернулась к сидящим недалеко на чемоданах девочкам, устало им улыбнулась и вдруг громко вскрикнула: 'Катя! Где серая сумка?!'
   Серой сумки не было. В какой момент ее украли, ни Фая, ни Катя даже предположить не смогли.
   - Женщина!.. Женщина!.. - рявкала кассирша. - Заберите ваши билеты и сдачу! Уважайте очередь!
   Растерявшаяся Светлана Викторовна смущенно взяла все, что ей настойчиво протягивала тетка из кассы, и, удрученно качая головой, принялась открывать оставшиеся при них чемоданы и сумки. К счастью, самое главное - фотоаппарат и подарки Елене Демьяновне - не украли, но все же девушки порядком расстроились и, стыдливо опустив головы, пошагали к выходу на площадь трех вокзалов.
   - Мама, можно я куплю в ларьке хот-дог? - жалобно попросила Катя, пока они в понуром настроении ждали поезд. Светлана Викторовна меланхолично кивнула и достала кошелек. Отсчитав несколько купюр, она ахнула, еще более отчаянно, чем не так давно у кассы, прикусила нижнюю губу и, помолчав несколько секунд, подавленно произнесла:
   - Кассирша меня обманула со сдачей... Не просто так торопила забрать у нее деньги с билетами. Воспользовалась тем, что я на пропажу сумки отвлеклась и не буду пересчитывать.
   Она потерла виски руками и с тоской посмотрела вокруг. Было отчего затосковать: вдоль здания вокзала и у спуска в метро спали рядами бездомные, кто-то копошился в мусоре, молодой парень в грязной военной форме агрессивно протягивал прохожим заметно трясущуюся единственную руку, те нервно спешили и даже не смотрели в его сторону. - Какой же все-таки злой город! - в сердцах воскликнула Светлана Викторовна, устремляя потухший взгляд на шпиль мощной Ленинградской высотки. Если о Санкт-Петербурге она всякий раз говорила с придыханием, то столицу недолюбливала и чаще всего отзывалась о ней с холодком. Фая же, как и многие рожденные на Неве, тоже не горела особенным желанием увидеть Москву за пределами вокзалов и аэропортов. Равнодушно полагала, что на Красной площади когда-нибудь да доведется побывать, царь-пушку и царь-колокол считала так себе достопримечательностями, а было ли здесь еще что-то стоящее внимания, она знать не хотела.
   Оставшаяся часть поездки прошла без происшествий, и случившиеся в начале неприятности девушки по негласной договоренности больше не обсуждали.
   Тысячи туристов приезжают в Петербург каждый год, очаровываются его неповторимым и неменяющимся ансамблем великолепия, поэзии и печали, затем возвращаются к себе домой, раскладывают по коробкам в шкафу открытки, фотографии, сувениры и продолжают жить привычную жизнь, не слишком изменившись в представлениях о ней. Для Фаи и Кати обитель Авроры стала не просто красивым городом с разводными мостами 'à voir' - впечатления от увиденного, без преувеличения, определили их дальнейшие мечты и судьбы.
   Детский восторг Кати понять просто: школьница из среднего советского города, прежде лишь мечтательно читавшая в книжках про Монферрана, Воронихина и рококо, впервые увидела, насколько, оказывается, могут быть красивыми даже обычные жилые дома и улицы. Что уж говорить про дворцы, фонтаны и пронзительные виды со стрелки Васильевского острова и Троицкого моста! В Эрмитаже у нее до того часто и забавно менялось лицо, выражая то восхищение, то растерянность, что в конце концов Фая не сдержалась и смешливо заметила:
   - Все хотят стать космонавтами, а кто-то, похоже, размечтался работать в Зимнем дворце музейной бабушкой!
   Катя намеревалась возразить, отшутиться, но передумала и только застенчиво улыбнулась. Жаль, что тогда на ее скромную улыбку не обратили внимания: имелся бы повод посмеяться в недалеком будущем.
   Сама Фая испытывала переживания другого рода, не столь очевидные. Петербург поразил ее не меньше, чего она никак не ожидала, будучи уверенной, что помнит и узнает город, в котором родилась. На самом деле очень многое забылось, а большую часть исторического центра девочка, как выяснилось, никогда и не видела. Елена Демьяновна, весьма равнодушная к культурным ценностям Северной Пальмиры, ограничивалась в своей жизни передвижениями между магазином, где работала, продуктовым рынком, школой, администрацией и поликлиникой, а потому редко выезжала с внучкой за пределы Приморского района. Разве что на дни рождения к сыну, невестке и внуку, когда те жили на Елизаровской. Фаю не покидало ощущение, что за несколько лет в Бурятии Петербург стерся в ее памяти до выцветшей картинки с белыми пятнами, и вот эта картинка оживала, наполняясь недостающими образами и свежей насыщенностью красок. Она уехала, едва ей исполнилось десять, и с обидой на саму себя была вынуждена признать, что в том возрасте попросту не замечала, не осознавала, не ценила ни красоту, ни богатство города. Тем с большим удовольствием и рвением проникалась ими сейчас.
   Светлана Викторовна подготовила для них очень активную, временами даже утомительную программу, но поскольку умела интересно рассказывать, Фая следовала за ней как завороженная, жадно стараясь все запомнить и ничего не пропустить. Так азарт, охвативший ее в Русском музее, не имел ничего общего с унылой скукой в тот день, когда она впервые посетила его с классом еще в начальной школе. Узнавая и рассматривая в деталях оригиналы картин, уже хорошо знакомых им из занятий со Светланой Викторовной, девочки проверяли, кто вспомнит больше - названий, художников и примечательных фактов. После нескольких залов они потеряли интерес к игре - явное преимущество оставалось за Катей. И все же Фая не без удовольствия отмечала про себя, что пусть она и не так, как подруга, но все же хорошо знала коллекцию петербургской галереи; это возвращало ей ощущение близости с большим красивым городом, в котором чувствовала себя теперь лишь провинциальной девочкой, приехавшей издалека навестить родственников.
   К слову о родственниках. Дядю Сережу в конце предыдущего года перевели в военкомат Красногвардейского района - корабль, на котором он служил, постановили утопить ввиду недостатка в бюджете средств на содержание. Его жена тетя Таня работала в библиотеке на Ладожской, а сын Витя собирался поступать на химический факультет. Жила семья без приключений но, похоже, не огорчалась их отсутствию.
   Куда более волнительно прошла для Фаи долгожданная встреча с Эльвирой.
   По всей видимости, в семье Лебедевых теперь водились хорошие деньги. Во всяком случае, их квартира преобразилась до неузнаваемости: кожаная мебель, глянцевый кухонный гарнитур, крепкий линолеум, заменивший во всех комнатах паркет, огромный плюшевый медведь в гостиной, небьющаяся китайская посуда вместо сервантных гэдээровских сервизов. На журнальном столике стояла чаша с фруктами, и не просто с яблоками-грушами, а с персиками и виноградом. Фая не помнила, когда в последний видела их у кого-то в таком количестве.
   Эльвира, жалуясь на жару и неработающий кондиционер, достала из холодильника сок - самой дорогой марки, баба Вера не покупала такой даже по праздникам, а не по праздникам ее внуки довольствовались растворимыми 'Зуко' и 'Юпи'. Заглянув в буфет, чтобы взять стаканы, Фая несколько секунд не могла отвести взгляд от стопки плиток 'Алпен Гольда' с орехами на нижней полке. Точно не меньше десяти. Молочными шоколадками ее время от времени баловали, но не так часто, чтобы их можно было накопить и обнаружить в шкафу нетронутыми и никому не интересными. Она захотела попросить одну и тут же почувствовала себя неловко. В ее школе тоже учились дети обеспеченных родителей, но близко общаться с ними не доводилось. В то же время бабушка с дедушкой зарабатывали по местным меркам достаточно, жили они не хуже большинства, а одевалась Фая даже лучше многих девочек в классе. Хотя подумала она, таких модных вещей, как у Эльвиры, в Улан-Удэ даже в магазинах не нашлось бы. И от этой мысли растерялась еще больше.
   Подругу же, казалось, ничего не смущало. Она радостно трещала, выкладывая Фае все, что приходило на ум из последних событий, и стараясь не забывать иногда поглядывать на Катю. Спустя какое-то время всплеснула руками, что-то вспомнив, и повела девочек в свою комнату, где у стола под окном их ждали четыре красиво упакованные коробки.
   - Тебе подарки, - небрежно, будто скрывая волнение, бросила Эльвира. - На каждый день рождения с тех пор, как ты уехала... Почтой решили не отправлять, стопудово бы ничего не дошло. Да и думала, раньше увидимся.
   В первой коробке была Барби. Фая, зажмурившись, прижала ее к груди - она уже почти не играла в куклы, но такая, с гнущимися ногами, до сегодняшнего дня так и оставалась несбывшимся новогодним желанием.
   В другой, самой большой, - мягкая игрушка. Тигр. Только не яркий, дурацкий, какими были завалены рынки 'китайки' в Улан-Удэ, а совсем как настоящий: правильной формы и матовых цветов. Роскошный. И совсем как живой.
   Из третьей коробки Эля вынула пакет с миниатюрной железной дорогой.
   - Обычно мальчики их просят, но ты же любишь поезда, - пояснила она. - Это не просто игрушка, я ее на блошином рынке нашла, у торговца типа антиквариатом. Должно красиво в комнате смотреться.
   Обалдевшая от происходящего, Фая потянулась развязывать четвертый бант. Увидев содержимое упаковки, смешно ойкнула, спешно обняла Эльвиру и в замешательстве заплакала. Та шутливо толкнула ее, дескать 'Спокойно, не рыдай!', и довольная произведенным эффектом пустилась в сбивчивые объяснения:
   - Ты ведь сама говорила, что несколько раз отправляла письма на 'Звездный час' и очень хотела туда поехать. Пусть не выиграть, а, главное, ящик киндер-сюрпризов получить! Ну вот, можешь считать моего папика твоим личным Сергеем Супоневым.
   Фая действительно очень давно мечтала об этих чертовых шоколадных яйцах!
   - Это папа тебе столько денег дал? - шмыгнув носом, спросила она.
   - Кто ж еще?
   - Он знает, что ты их мне на подарки потратила?
   - Да, но ничего страшного. Он даже рад. Ему главное, чтобы не на сигареты и наркотики. У его лучшего друга сын снаркоманился в старших классах, вот и папуля за меня дрожит. Что я спутаюсь не с теми людьми, СПИДом заболею и тэдэ. А ты ему всегда нравилась.
   - Он на Кронштадтском заводе так много.. получает? - осторожно спросила Фая.
   - Нет, конечно, - хмыкнула Эльвира. - Он там уже тысячу лет не работает! Bаучеры удачно купил-продал, а потом денег занял тете Миле. Сестре его, помнишь? Занял в долларах в девяносто втором и потребовал тоже в долларах, только спустя полтора года. Сама знаешь, что за это время с рублем сделалось. В общем, тети у меня, считай, больше нет, зато папа ее доллары на рубли поменял и бизнесменом стал.
   Она почесала нос и неохотно добавила:
   - Папы, похоже, скоро тоже не будет.
   - Что ты имеешь в виду?
   - Мама разводиться с ним хочет. За тетю Милу простить не может. И за паркет. Его поменяли, пока мы с ней в Болгарии отдыхали. Хоть и старый был, но добротный, из красного дерева. Мама злится постоянно, что отец такие вещи ценит, а тот злится, что она не ценит его стараний. Как-то так...
   Фая не знала, как поддержать и что говорить: в первый раз родители кого-то из ее друзей разводились, и сама она в похожей ситуации оказаться не могла - бабушка с дедом хоть и поругивались регулярно, но, понятно, ни о каком разводе не помышляли. И потом Эльвира совсем не походила на страдающего ребенка. Надувала пузыри из бледно-розовой жевательной резинки, не прекращала веселую болтовню и, казалось, все в ее жизни было хорошо. Даже очень хорошо. Настолько, что Фаю впервые с досадой подумала, что не какие-то миллионеры в телевизоре, а ее собственная подруга живет лучше, чем она. Нет, Фая не завидовала, но совершенно ясно осознавала теперь свое желание во взрослой жизни, - когда у нее будет зарплата, - иметь все то, что видела сейчас у Лебедевых: чтобы в холодильнике всегда были персики и виноград, чтобы она могла так же модно одеваться, проводить каникулы в Болгарии и жить, в конце концов, в Санкт-Петербурге, а не в глубинке на границе с Монголией.
   Из той поездки Фая вынесла кое-что еще. Следуя планам Светланы Викторовны, девушки отправились в Мариинский на 'Щелкунчик', а двумя днями позже в театр имени Мусоргского на 'Кармен'. Балет всем очень понравился, а вот опера положенного впечатления на Фаю не произвела. Очень стараясь вслушиваться и разбирать слова, к концу первого действия она откровенно заскучала и в оставшееся время смотрела по большей части не на сцену, а на висящие над ней круглые часы. Требовались усилия, чтобы меньше ерзать на стуле от нетерпения.
   Видя ее кислое настроение после представления, Светлана Викторовна спросила:
   - Неужели тебе совсем не понравилось?
   - Понравилось, но не очень.
   Фае совсем не хотелось ее расстраивать и признаваться, что еле сдерживала себя, чтобы не клевать носом, поэтому поспешила добавить:
   - Мне, наверное, не стоило читать программку до самого конца. Я ведь заранее узнала, что он ее убьет, и потом уже неинтересно было смотреть.
   Светлана Викторовна посмеялась.
   - Дружок, не обижайся, но ты просто-напросто не поняла, в чем прелесть. В оперный театр ходят не конец истории узнать, а слушать звуки: голоса, оркестр, солирующие инструменты. Я не предупредила, к опере должно быть натренировано ухо, и нет ничего удивительного в том, что тебе сегодня не понравилось. Почти уверена, если ты пойдешь на 'Кармен' во второй, третий, четвертый раз, то с гораздо бóльшим удовольствием будешь слушать уже знакомые тебе арии. Тебе сегодня какие-нибудь запомнились?
   Фая вспыхнула и ничего не ответила.
   - Ну а ты, Катюша, узнала что-нибудь из наших домашних пластинок? - обратилась Светлана Викторовна к дочери. - Да, - махнула та головой. - 'Хабанеру', 'Куплеты Эскамильо' и еще другие, только не знаю, как они называются... Если запоют, подпою.
   - Молодец! Думаю, 'Хабанеру' Фая тоже сейчас вспомнит.
   К тому часу прохожих на Итальянской было немного. Светлана Викторовна обернулась, и, убедившись, что их никто не услышит, игриво поглядывая на девочек, запела: 'У любви, как у пташки крылья, ее никак нельзя поймать...' - Тщетны были бы все усилия, но крыльев ей нам не связать... - подхватила ее Катя.
   Они путали и забывали слова, меняя их кое-где на ля-ля-ля, и, разумеется, часто не попадали в ноты, но все же Фая припоминала уже казавшуюся знакомой мелодию, и, наблюдая за поющими мамой с дочкой, почувствовала, как нередко случалось в их компании, что-то вроде ревности. Теперь и ей хотелось натренировать свое ухо, полюбить оперу и знать не меньше, чем они - и композиторов, и музыку, и тексты известных арий. Следующие несколько дней она то и дело напевала про себя одну-единственную запомнившуюся строчку 'у любви, как у пташки, крылья...' и, наконец, решилась попросить: 'Светлана Викторовна, давайте еще раз на 'Кармен' сходим? Я видела в афише, ее в четверг снова дают'.
   Та улыбнулась, но ничего не ответила, а утром четверга вручила ей два билета: 'Дружок, наш подарок - тебе и Елене Демьяновне. Сходите вдвоем с бабушкой, а мы пока ужин дома приготовим'.
   Закрывая вечером за ними дверь, Катя, немного смущаясь, посоветовала: 'Если вдруг надоест слушать, как поют, просто начни наблюдать за музыкантами в оркестровой яме. Не заметишь, как время пролетит!'
   Фая, справедливо полагая, что Елена Демьяновна вряд ли знала 'Хабанеру', во время представления искоса посматривала на нее и каждый раз приятно удивлялась: давно бабушка не выглядела такой счастливой. Фае тоже на этот раз все нравилось, особенно то, что теперь она узнавала и пташку с крыльями, и Тореадора, а значит, могла относить себя к числу 'просвещенных' зрителей, сидевших рядом с ней под огромной хрустальной люстрой в партере именитого театра великого и самого красивого города России.
   В гардеробе, помогая надеть бабушке плащ, Фая в очередной раз с подкатившей к горлу обидой подумала, как ей хотелось бы снова жить в Петербурге. Хотя бы для того, чтобы чаще ходить в театр.
   Я рассказываю вам об этом не потому, что Фаина связала свою дальнейшую жизнь и карьеру с музыкой. Нет, она не стала ни композитором, ни певицей, ни музыкальным критиком и даже не относила себя к большим знатокам оперы, предпочитая скромное 'любитель'. Однако спустя много лет, отвечая на часто задаваемые ей в интервью вопросы, суть которых сводилась к желанию узнать, что оказало существенное влияние на формирование ее характера и личности, она в числе прочего непременно упоминала любовь к классической музыке и театру, а потому никогда не забывала тот теплый светлый вечер на Итальянской, когда Светлана Викторовна напевала ей 'Хабанеру', желая убедить послушать 'Кармен' еще раз.
  

  Возвращению в Бурятию Фая не радовалась и до самой осени хандрила, растревоженная вопросами, прежде ее не беспокоившими: за что судьба отняла родителей, почему закинула жить в такую даль и удастся ли теперь когда-нибудь из нее выбраться?
   От грустных мыслей в начале учебного года помог отвлечься Леша Бурулев, новенький из параллельного класса. Первый раз она обратила на него внимание, увидев, как тот любезно держал дверь, пропуская девочек вперед. Так в школе больше никто не делал. Присматриваясь к нему на переменах, Фая заметила, что Лешу считали своим парнем даже самые видные, крутые ребята из одиннадцатых классов. Еще шептались, что он знает много важных людей в 'кварталáх' - называемой так юго-восточной части города, где в середине девяностых было особенно неспокойно. Сапфировы и Венедиктовы жили в сорок втором квартале, Леша - в восемнадцатом. Фраза 'знает авторитетных людей' имела там в то время весьма определенное значение.
   Однажды утром Фая опоздала к звонку и, забегая повесить пальто в гардеробной, столкнулась с Лешей один на один. Тот завязывал шарф и, очевидно, не собирался идти на урок.
   - Опаздываешь, красавица? - заговорил он непринужденно, словно с давней подружкой.
   В первый раз кто-то из мальчиков обратился к ней словом 'красавица', и хотя она догадывалась, что некоторые одноклассники считали ее красивой, но вот так, не стесняясь и очень по-взрослому, ей никто никогда не говорил. Фая замерла, по шее от ушей к скулам побежали мурашки.
   - Ты сам разве не опаздываешь?
   - Я решил прогулять. Хочешь со мной?
   Она десятки раз проговаривала про себя кокетливые диалоги, представляя день их знакомства, но в тот момент до того растерялась, что выпалила первую пришедшую на ум любимую фразу тети Светы, жены дяди Володи: 'С какой такой стати?!' Парень не такого ответа ожидал, но в лице не изменился и, улыбаясь, продолжал глядеть Фае в глаза. Если бы он упрекнул ее за дерзость, она нашла бы, что сказать - извинилась или снова нахамила бы с горячки, - но, совершенно не зная, как реагировать на его лукавую, чуть снисходительную улыбку, почувствовала, что начинает краснеть, быстро прошмыгнула мимо и побежала в класс.
   Снова и снова Фая прокручивала в голове их короткий разговор, мысленно воспроизводя голос Алеши, - так она решила его называть. Парень немного картавил, но даже этот дефект речи вызывал в ней умиление и раздавался в ушах приятным щекотанием. И пусть ей все еще было стыдно за свою грубость, ходить в школу с этого дня стало значительно интереснее. Она каждый день проверяла расписание и на переменах искала повод пройти рядом с кабинетом, где у него шли занятия. В столовой исподтишка наблюдала за ним, и, как только понимала, что он заканчивает обедать, быстрее справлялась со своей тарелкой, чтобы 'случайно' столкнуться у выхода. Очень часто они оказывались совсем рядом и всякий раз друг другу улыбались. Алеша даже пару раз ей подмигнул, но первым больше не заговаривал. Через какое-то время томительные ожидания и безрезультатные игры в переглядки стали для нее по-настоящему мучительными, не терпелось что-то предпринять и снова оказаться с ним наедине.
   Из всех общих знакомых свести их могла только Аюна Дашиева, знакомая Фае по конькобежной секции. Довериться ей стоило по двум причинам. Бесхитростная, без комплексов, пацанка, 'отвечающая за свои слова', не слыла любительницей допытываться и распускать сплетни. Кроме того, она хорошо знала компанию Алешиных друзей, собиравшуюся по пятницам и субботам в 'Костюмерке'. Так в кварталах называли помещение костюмерной бывшей театральной студии, здание которой последние несколько лет пустовало. Только в танцевальном зале молодые парни проводили занятия по боксу, для своих. Тренер разрешал местной молодежи заходить в Костюмерку с черного входа и устраивать там вечеринки. Фае уже давно хотелось стать завсегдатаем этого легендарного места, но никто ее туда не приглашал.
   После одной из тренировок она подловила момент, когда кроме нее и Аюны в раздевалке никого не осталось, и как бы между делом заметила, что немного знает Лешу Бурулева.
   - Буруля, что ли? - Аюна хитро заулыбалась. - Сговорились, что ли? Он тоже недавно про тебя интересовался.
   Фая с нетерпением ждала подробностей, но стеснялась их выспрашивать, а Аюна как ни в чем не бывало сосредоточенно протирала коньки. Заметив ее несчастный взгляд, усмехнулась и без обиняков спросила:
   - Бегаешь за ним, что ли?
   Фая лихорадочно соображала, что ответить: если скажет 'нет', то скорее всего покраснеет, чем сразу же выдаст свое вранье, однако признаться смелости не находила, поэтому просто молчала, и чем дольше она молчала, тем яснее обеим становился ответ.
   - Да ты расслабься! - добродушно махнула рукой Аюна. - Ну влюбилась. Чего особенного-то? Леха правда классный.
   - И тебе он тоже нравится?
   - Мне? Нет, конешн... Я с Баиром дружу.
   - У него есть подруга? - задала самый волнующий вопрос Фая, уловив, что с Аюной можно говорить начистоту, без намеков и подводящих фраз.
   - Сейчас нет. Встречался с Туяной Дондоковой, но они расстались. Крыса кривоногая.
   Аюна, не пояснив, почему крыса, и не рассказав, что именно Алеша спрашивал о Фае, продолжила укладывать вещи в сумку. - Хочешь, зайду за тобой в субботу? - спросила она уже у двери. - Вместе в Костюмерку пойдем. Там и пообщаетесь.

  Костюмерка оказалась значительно большего размера, чем Фая себе представляла. Вдоль стен были расставлены длинные скамейки, по бокам огромные колонки. В правом углу напротив входа - исписанная ручкой парта, занятая двухкассетником с усилителем, старый диван для курток и кресло для диджея. Вместо люстры диско-шар, бродящий сиреневыми лучами в завесе сигаретного дыма. Собралось человек сорок-пятьдесят, возможно, больше. Фае казалось, что все они друг друга знали, и в то же время никакого особенного внимания на нее, как на новенькую, никто не обращал. Поначалу она смущалась, не понимая, как себя вести, что делать и о чем говорить, но вскоре смекнула, что робостью здесь никого не очаруешь и, чтобы стать своей, нужно быть смелее. Не отказываясь от пива и сигарет, вызывать к себе интерес, поддерживать разговоры и вливаться в компанию получалось легче. Чего ей не доставало, так это знания звучавших здесь песен: Фая имела весьма смутные представления о Курте Кобейне и Викторе Цое, а в Костюмерке рокеры пользовались почетом. Тем не менее это была ее первая в жизни 'взрослая тусовка', и эйфория от мысли, что она теперь тоже взрослая девушка, отдавала приятным обжигающим холодком в желудке.
   Алеша тоже был здесь, но заговорил с Фаей не сразу. Лишь поглядывал на нее время от времени и не отводил взгляд, если она когда-нибудь осмеливалась посмотреть ему в глаза. В такие моменты все внутри нее сжималось от волнения, но самообладание не подводило и никто не мог догадываться о ее переживаниях. Только Алеша каким-то образом все понимал. Ближе к полночи, когда гора курток на диване в углу стала уменьшаться, он подошел к Фае, приобнял ее и с той же манящей, властной интонацией, что и тогда в гардеробной, прошептал на ухо: 'Я тебя провожу, не уходи'. Она снова почувствовала, как закоченели от мурашек скулы и мочки ушей, но на этот раз не нагрубила от неожиданности, а загадочно улыбнулась и легким кокетливым движением коснулась указательным пальцем кончика его носа.
   По дороге Алеша некрепко сжимал Фаину руку в своей. Она очень нервничала, думая, что ему, должно быть, неприятно чувствовать в своей мягкой теплой ладони ее холодные пальцы.
   - Замерзла? - заботливо спросил он.
   - Нет, не переживай. У меня часто такие руки, даже если мне совсем тепло. Давление низкое.
   - Говорят, у кого холодные руки, у того горячее сердце, - произнес Алеша. Прозвучало немного киношно, но Фае так нравилась его хриплая картавая 'р', что она не придала этому значения.
   - Понравилось тебе в Костюмерке, принцесса?
   - Да, конечно! Очень хотелось бы еще раз к вам прийти.
   - Почему только раз? Если хочешь, каждые выходные буду брать тебя с собой.
   Они многозначительно помолчали.
   - И музыка тоже понравилась? - уточнил Алеша.
   - Ну да, и музыка тоже... Что за ехидная улыбка? - Фая напряглась, почувствовав подвох.
   Парень прыснул от смеха.
   - Ладно тебе, я же видел, что ты и в словах, и в мелодиях путалась. Косила только под рок-фанатку.
   - Да, я такое раньше не слушала... Из рока у меня ничего нет.
   - Что понравится, скажи. Дам переписать.
   Больше всего Фая терялась в ситуациях, когда выяснялось, что она знала меньше собеседника и не могла поддержать разговор. Поэтому тут же пообещала себе, что скоро выучит все рок-хиты последних лет наизусть, и поменяла тему: - Почему вам разрешают проводить там дискотеки? Даже пить и курить?
   - Потому что я хорошо знаю тренера. Грамотный парень.
   На вечеринке у Фаи сложилось впечатление, что многие ребята именно Алешу считают главным, и сейчас, когда он держал ее за руку, ей было чертовски приятно получить подтверждение своим догадкам и захотелось услышать об этом еще раз: - Значит, именно благодаря тебе у всех есть Костюмерка?
   - Ну да. Еще Настя-Бандитка и Батоха в теме. Видела их?
   - Да, Аюна меня с ними познакомила.
   - Аюна молодец, наша девочка. А с Настюхой и Батохой аккуратнее будь. Они ребята серьезные, с ними не все шутки прокатят. Многих пацанов в кварталах знают. И положенцев тоже.
   - Каких еще положенцев? - удивилась Фая.
   - Ты не знаешь, кто такие положенцы? Малышка. Я тебе в другой раз объясню. Расскажи лучше о себе. Алеша потянул ее за руку, крепко обнял, обхватив со спины вокруг талии, положил подбородок ей на плечо, и так, прижавшись друг к другу, они продолжили путь. Его умелые ненавязчивые движения и ловкость, с которой он подстраивался под ее шаги, ненадолго озадачили Фаю (с кем парень научился так обниматься?), но она предпочла об этом не думать и решить более срочный вопрос: целоваться с ним сегодня или нет.
   'Все происходит слишком быстро. По всем правилам неправильно позволять себя целовать на первом же свидания. Только разве оно первое? Как же тот разговор в школе, после которого Алеша при каждой встрече смотрел на меня, как на свою девушку? Он ведь так и сказал сегодня: 'Будем каждые выходные вместе ходить в Костюмерку'. Получается, он уже считает нас парой, а если мы - пара, то глупо не целоваться. Сегодня начать или после третьего официального свидания, какая разница?'
   Они подошли к ее дому. Пятиэтажка спала, ни в одном окне свет не горел. Лампочки в подъездах и уличных фонарях давно выкрутили или разбили, двор освещала только луна. Привет хулиганам и коммунальным службам, место первого поцелуя все равно навсегда запомнится самым романтичным на планете!
   Фая медленно, стараясь не издать ни малейшего звука, повернула ключ в замке, затем аккуратно, удерживая пальцем собачку, закрыла дверь и на цыпочках пошла к свою комнату.
   - Доча, это ты? - громко прошептала из спальни Вера Лукьяновна.
   - Да, баб Вер, все в порядке. Меня проводили. Спи. Спокойной ночи!
   Ни в коем случае нельзя, чтобы бабушка или, боже упаси, дед подошли сейчас к Фае близко: это у нее в животе и на губах словно распустились ромашки, а волосы и одежда на квадратный метр шибали в нос дешевыми сигаретами.

  - Какая у тебя любимая группа? - на следующей тренировке спросила Фая у Аюны.
   - Я - фанатка 'Агаты Кристи', - гордо заявила та. - У 'Арии' несколько вещей просто обожаю. 'Нирвана', 'Металлика', конечно. Кинчев..
   - А что Алеша слушает?
   - Буруль много музыки знает. Он же на гитаре играет.
   Аюна задумалась.
   - Вообще, он у тебя поспокойнее темы предпочитает, философские. 'ДДТ', 'Чижей', 'Сплинов' каких-нибудь. 'Калинов мост'. 'Наутилусы'. Ну и классика: Цой, 'Машина времени', 'Аквариум' - по ним все фанатеют.
   - Есть у тебя их сборники? - поинтересовалась Фая.
   - Не все, конечно, но кое-что есть.
   - Дашь мне переписать?
   - Без базара. А ты мне что?
   - У нас дома только дедушкин шансон и моя попса, - смущенно призналась ей Фая. - Ты же не будешь Вику Цыганову и 'Союз 16' слушать?
   Девчонки расхохотались. Смахивая с уголков глаз выступившие от смеха слезы, Аюна дружелюбно сказала:
   - Круга могу послушать, если есть. Но ты, конечно, лохуша! Я дам что-нибудь переписать под честное слово, но тебе надо бы самой несколько альбомов купить, чтобы обмениваться. Кассеты денег стоят, никто их просто так не раздает.
   - Да понимаю я... Куплю обязательно, только не знаю, что именно. Съездишь со мной на 'Восточные ворота'?
   - Ага, без базара. Только не в эту субботу: после школы будет сходка в Костюмерке, передачку собираем.
   - Передачку? - изумленно переспросила Фая. - В тюрьму, что ли? Кому?
   - Ты чего на шепот перешла? - так же шепотом передразнила ее Аюна. - Не знаю кому. У Насти-Бандитки спроси.
   - Мне разве тоже приходить?
   - Конечно, приходи, если хочешь в самую тусу затесаться.
   Много позднее взрослая и законопослушная Фаина Сапфирова не могла себе объяснить, откуда у нее, пятнадцатилетней девочки, прилежной ученицы из хорошей семьи, возникло желание помогать мелкой кварталовской шушере собирать передачку неизвестному бандиту. Помнила только, что, когда Аюна предложила в этом участвовать, она ни секунды не сомневалась, что ей по-настоящему повезло познакомиться с нужными, 'авторитетными' людьми и что ни в коем случае нельзя это везение упускать.
   - Аюн, а что нести-то?
   - Обычно деньги, сигареты несут. Тушенку бурятмяспромовскую. Консервы, короче.
   - Сколько денег?
   Аюна неопределенно пожала плечами, дескать, 'обязаловки' нет, каждый приносит сколько может.
  

   Дома Фая пересчитала свои сбережения. Не балуя ее большими суммами, мелочь на карманные расходы Михаил Васильевич регулярно давал. Она не понимала, достаточно ли того, что ей удалось накопить, для вклада в передачку, но все же отсчитала несколько купюр на покупку одной аудиокассеты, а остальное решила отдать в общаг.
   В тот день в Костюмерку пришли далеко не все, но Алеша, Аюна и ее парень Баир там были.
   - Ты тоже? - удивилась присутствию Фаи Настя-Бандитка. - Ну давай, что там у тебя?
   Та послушно вручила ей деньги, пачку 'Родопи', которую дядя Володя когда-то давно у них забыл, шесть банок тушенки, три сайры и две морской капусты. Консервы бабушка покупала коробками, никому бы в голову не пришло их пересчитать и заметить пропажу.
   - Хорошо, - скупо похвалил Бато. Более эмоционально он, как правило, не выражался.
   Эта пара выглядела постарше других ребят, но, похоже, никто точно не знал, сколько им лет. Улыбались они редко, над общими шутками тоже почти никогда не смеялись, а если и бывало, то получалось у них, как у гиен. Курили где хотели, от взрослых не прятались - даже днем сидели на корточках у подъезда, длинно затягивались и выпускали кольцами дым, запрокидывая голову назад.
   - Кому эта передачка? - полюбопытствовала Фая.
   Бато долго посмотрел на нее, сплюнул, растягивая слюну, прошелся языком по верхним зубам, но в конце концов ответил: - Корешaм Печкаря.
   Декабрь выдался морозным и приятно свежим. Светило в небе и блестело в снегу начавшее закат полуденное солнце. Алеша и Фая, веселясь, шагали по дороге, то и дело, сворачивая на обочину, где сугробы оставались нетронутыми - в такие приятно глубоко и мягко проваливаться до самого края голенища сапог.
   - Ты знаешь, кто такой Печкарь? - вдруг серьезно спросила девушка.
   - Ага, знаю. B сорок втором живет. Года три назад освободился. Он, кстати, положенец.
   К тому времени Фая уже понимала из разговоров значение этого слова: что-то вроде смотрящего за районом, уважаемого в бандитской и около нее среде местного авторитета.
   - Ты его когда-нибудь видел, Алеша?
   - Даже разговаривал несколько раз. Геха меня с ним познакомил.
   - За что посадили его друзей? Тех, для кого передачка.
   - Магазин хозяйственный подожгли.
   - Понятно... Ну и как тебе этот Печкарь? О чем ты с ним говорил? - допытывалась Фая, стараясь уразуметь, что ее Алеша мог обсуждать с такими людьми.
   - Он в основном с Гехой говорил, не со мной, - замялся парень. - А вообще, Печкарь - мужик мудрый, интересно слушать. Я тебе его покажу, он часто проезжает по твоей улице. Ты сама наверняка видела. У него Камрюха праворульная, белая. Номер один два три.
  

  'Восточные ворота', ставшие главным улан-удэнским символом стихийных рынков 90-х, были и излюбленным местом среди подростков, слонявшимся здесь зачастую просто так, 'позырить', без цели или возможности что-то купить. Аюна уверенно вела Фаю по знакомым торговым рядам, пока они не подошли к большому прилавку с аудиокассетами.
   - Вот здесь есть все, что нужно. Качество приличное, хоть и не студийное, - заверила Аюна. - Выбирай.
   'Как же это сделать?', - думала Фая, ведь самой ей хотелось сборник Линды, но уже было стыдно ходить в Костюмерку, не зная слов песен 'Кино' и 'ДДТ', при этом Алеше намного очень нравились 'Чайф' и 'Чиж', a денег у нее хватало только на одну кассету.
   Чтобы облегчить себе задачу, она решила отложить 'обязательные' альбомы в сторону. Получилось девять. 'Сейчас я уберу четыре, что могут подождать, потом еще какие-нибудь три не самые срочные, а потом брошу монетку'. Мучаясь выбором, Фая перекладывала с места на место кассеты, пока случайно не уронила взгляд на рукав своей шубы. В этот самый момент в голове и щелкнула мысль: рукав был достаточно широким и свободным для того, чтобы незаметно спрятать в него кассету. Она посмотрела на продавщицу. Та грела руки алюминиевой кружкой с горячим чаем и переговаривалась с хозяйкой соседнего прилавка. Аюна сосредоточенно разглядывала постеры с зарубежными металлистами. Фая слышала, как бешено билось ее сердце, отдавая пульсом в горло, чувствовала, как тяжелеют ноги, становясь совсем ватными и непослушными, но понимала, что, если не выдавать волнения, никто ничего заподозрит и что исполнить задуманное на самом деле очень легко. Улучив момент, она сделала это - аккуратно, прикрывая запястьем, подвинула в рукав ближайшую из отобранных ею кассет, задумчиво пощелкала пальцами, надеясь обратить внимание на свою пустую ладонь, а затем неторопливым движением убрала ее в карман и позволила добыче упасть из рукава на дно кармана. Выждав несколько секунд, вытащила руку, взяла ею другую кассету и окликнула продавщицу: 'Извините, я хотела бы купить вот эту!'
   Аюна в конце концов ткнула пальцем в плакат с Кипеловым, девочки заплатили и ушли: Фая - на подкашивающихся ногах. Ее отпустило только в автобусе, когда рынок скрылся из виду, после чего она осмелилась показать подруге две кассеты.
   У той округлились глаза:
   - Украла, что ли?
   Не хотелось положительно отвечать на такой вопрос.
   Аюна захохотала:
   - Малышка, а ты перспективнее, чем кажешься! Расскажи!
   Фая принялась объяснять, пожалуй, и самой себе тоже, почему ей это пришло в голову и как удалось провернуть. Она уже собиралась пожалеть обо всем и корить себя за содеянное, однако Аюна так неподдельно ею восхищалась, что Фая отмахнулась от угрызений совести, и уже через пару минут обе заливисто смеялись.
   - Слушай-ка, - неожиданно серьезно произнесла Аюна. - Получается... Получается, будь карман твоей шубы больше, ты бы могла стырить не одну, а две или даже три кассеты?
   - Да, две или три было бы заметно.
   - Так давай расспорим карман твоей шубы, сделаем его глубже и снова наведаемся к этой вороне на следующих выходных! Я буду разговаривать с ней и отвлекать, а ты дело делать! Мы, конечно, купим что-нибудь одно, для отвода глаз, чтобы подозрений не вызывать.
   Фая молчала.
   - Представь только, - убеждала Аюна, - сколько времени тебе еще понадобится, чтобы честно накопить на приличную коллекцию рока? А так мы за пять ходок тебя укомплектуем.
   Ничего похожего на энтузиазм подруги Фая не испытывала, но идея похвастаться перед Алешей завидной коллекцией рока ее воодушевила. И потом, думала она, на прилавке так много кассет, что унеси хоть пятьдесят за один раз, продавщица не заметит пропажи. Пятьдесят за один раз они, конечно, не унесли, но к концу марта у нее в комнате красовалась подборка из тридцати двух кассет, из которых заплатила она только за шесть. Потом носить шубу стало уже слишком жарко, а ее осеннее пальто было без карманов.
  

  - Почему ты никогда не рассказываешь мне про Бурулева? - как-то вечером ревниво спросила Катя. Фая и в самом деле не делилась с ней подробностями своей первой любви. Сначала не была уверена, разрешат ли ей приводить Катю в Костюмерку, а потом решила, что та наверняка и не захочет туда ходить. Во всяком случае, очень многое бы там не одобрила.
   - У нас все хорошо. Мы встречаемся... Я просто не знаю, как рассказывать, чтобы не звучало так, будто хвастаюсь.
   - И что, ты прямо влюблена? - скептично уточнила Катя.
   - Ну да... Леша хороший.
   - У нас попугай тоже так про себя говорит.
   Фая улыбнулась шутке. Волнистый попугайчик Венедиктовых действительно постоянно повторял одну и ту же фразу 'Гоша хороший'. Получалось очень напыщенно и смешно, но сравнение Алеши с попугаем ее все же задело.
   - Он тебе не нравится, да?
   Катя почесала нос:
   - Я понимаю, почему ты на него запала. Просто мне не нравятся такие парни... Которые всем нравятся и знают об этом. И про связи его разное говорят...
   - Да, у него всякие знакомые есть, но Алеша правда хороший! Ухаживает очень красиво. В музыке разбирается. На гитаре играет. Шутит весело. Его правда многие уважают...
   Других аргументов у Фаи не нашлось, и она сникла.
   - Вы уже целовались? - спасла ситуацию Катя.
   - Угу.
   - И как это? Расскажи!
   - Мягко... Мокро... Ну вот.
   Фая разозлилась на себя за неспособность подобрать подходящие слова, чтобы описать подруге волнующие, ни с чем не сравнимые ощущения от поцелуев с Алешей, но та вдруг отчего-то утратила интерес к их разговору.
   - Ты не хочешь, чтобы мы встречались?
   - Почему же? - отрешенно отозвалась Катя. - Встречайтесь. Пока в школе учимся. Ты же замуж за него потом не выйдешь. То, что ей, по-видимому, казалось очевидным, дошло до сознания Фаи в виде оформленной мысли только сейчас. И спорить было бессмысленно. В глубине души она и сама знала, что их отношения с Алешей временные и закончатся, самое позднее, с последним звонком в одиннадцатом классе. Думая о приближающемся студенчестве, Фая представляла себя в другом городе с другим, еще незнакомым ей молодым человеком - точно не с Алешей. Она предпочла глубоко не копаться в себе, чтобы понять, как можно быть искренне влюбленной на заранее определенное время, и посчитала более разумным сейчас не расстраивать себя, а уцепиться за мысль Кати: если отношения не дойдут до свадьбы, то и не очень важно, насколько Алеша хороший.
  

  Самооценка не всегда следует единой логике, и в одном человеке порой прекрасно соседствуют милосердие и жестокость, сострадание и надменное безразличие, великодушие и паскудная мелочность. Мы можем долго не замечать в себе таких противоречий: руководствоваться высокими постулатами и не смущаться самых низменных мыслей, восхищаться достойным уважения в других и не осуждать себя за дурное. Так и Фая не сопоставляла образ жизни 'авторитетов' Алеши, ее собственное участие в сборе передачки безусловным бандитам с ее же представлениями о правильном и хорошем, почерпнутыми из книг и занятий со Светланой Викторовной. Не беспокоясь о том, что воровала товар у простоватой, с обмороженными руками торговки в растоптанных китайских 'дутиках', она с упоением читала классиков, сопереживала несчастьям их героев и активно участвовала на уроках в разборе произведений, осуждая слабости и постыдные поступки литературных персонажей.
   Лишь однажды ее успехи в школе стали предметом обсуждения в Костюмерке. На просьбу одолжить зажигалку быстрее всех откликнулась Настя-бандитка и, пока Фая прикуривала, с издевкой заметила:
   - Удивляешь ты меня, Фаина. До тебя в наш стан отличницы не захаживали.
   - Я не отличница, - пытаясь сохранить лицо и спокойный голос, возразила Фая.
   - Может, не отличница, но по математике шаришь и сочинения всякие лучше всех строчишь, - вставил Настин воздыхатель Макс Болдырев.
   Фая предполагала, что рано или поздно ее в чем-то подобном упрекнут. Как бы весело ей ни было проводить время в этой компании, так же было ясно, что вряд ли здесь кто-то еще, кроме нее, увлекался упрощением алгебраических выражений и читал 'Сагу о Форсайтах'.
   - Да. Мне нравится, - просто, но твердо произнесла она и, затянувшись сигаретой, отвела глаза, намекая, что хотела бы сменить тему.
   - Не юли! - мерзко усмехнулся Макс. - Известно, что ты любимица училки по лит-ре. И французский с ней учишь. Поддержка неожиданно пришла от Бато. По обыкновению сплюнув, чтобы подчеркнуть значимость своих слов, он огрызнулся на Макса, как на Моську:
   - Че докопался-то? Получается у девки, пусть шпарит! Сам двух слов связать не можешь, даже по-русски, ну и помалкивай. Настя, согласившись, презрительно зыркнула на поклонника, перевела на Фаю взгляд, в котором теперь мелькало что-то вроде уважения, подмигнула и больше разговор об учебе с ней не заводила.
  

   Вскоре после разговора с Алешей про Печкаря Фая сообразила, о ком именно шла речь. Она действительно уже его видела и запомнила как странного водителя на белой 'Тойоте', имевшего обыкновение ездить на небольшой скорости и внимательно, даже слишком внимательно, разглядывать прохожих. Ей и прежде было неприятно, когда он, проезжая мимо, всякий раз нахально и долго смотрел прямо в глаза, но с тех пор, как выяснилось, что этот самый тип и есть Печкарь, к некомфорту добавилось беспокойство. Казалось, он запомнил ее и узнает. Однажды вечером, возвращаясь домой после тренировки, Фая заметила вдалеке его приближающуюся навстречу машину. Не желая в очередной раз почувствовать, как он раздевает ее взглядом, она присела перевязать шнурки так, чтобы не видеть его совсем, даже боковым зрением. 'Tойота' неожиданно остановилась прямо около нее. Понимая, что не сможет поправлять ботинки бесконечно, девушка поднялась.
   - Куда идем? - спросил Печкарь.
   - С тренировки, - пробормотала Фая, показывая висящие на плече коньки.
   - Садись. Подвезу.
   У него были холодные серые глаза, точно такие, какие она представляла у самых расчетливых безжалостных убийц. - Что молчим? - послышались недовольные нотки.
   Только начинало смеркаться, но на улице уже не было ни души. Если позвать на помощь, никто не услышит. Ей стало трудно дышать, испуг бешеным пульсом застучал под ребрами. Если придется убегать, то не хватит сил даже просто оторвать ступни от земли и сделать хотя бы шаг! Ноги словно густая вата.
   - Спортом занимаешься? Молодец. Двести метров за сколько бежишь?
   В тот самый момент, после проявленного бандитом вполне человеческого интереса, Фаина набралась неизвестно откуда взявшейся решимости и приказала себе во что бы то ни стало перестать его бояться. 'Он со мной просто разговаривает и через пару минут поедет дальше своей дорогой. Даже если этот оборотень задумал что-то плохое, то молчание точно не поможет, а вот если нормально с ним поговорить, то, скорее, отстанет. Начнет приставать, ударю лезвием конька по виску'. - Не знаю, у нас нет норматива на такую дистанцию, - переведя дыхание, ответила она и заставила себя улыбнуться.
   - Вот те раз. Ну километр?
   - По-разному. Лучший результат - минута пятьдесят семь.
   - Молодец.
   Снова молчание.
   - А я тебя знаю, - дружелюбно заговорил Печкарь. - Ты Лехи Буруля подружка.
   - Да мы дружим, - подтвердила Фая и, немного погодя, добавила: - Я тоже вас знаю. Алеша мне рассказывал.
   - Перспективный пацан. Далеко пойдет. Пока только неясно, куда его направим.
   Он махнул головой на соседнее кресло:
   - Ну так что, садись. Подброшу тебя, куда надо.
   - Нет. Спасибо. Я к незнакомым в машину не сажусь.
   - Правильно, к незнакомым не стоит. Но ведь я тебя знаю, ты меня знаешь - выходит, знакомы. Садись!
   Фая категорично покачала головой:
   - Мне идти совсем недалеко осталось. До следующего перекрестка, а там сразу за углом.
   - Ну нет, так нет. У нас все добровольно, - смирился авторитет, с ироничной улыбкой заводя машину. - Ладно. Бывай. Бурулю привет.
   'Тойота' уехала. Фая все еще пребывала под впечатлением от его обволакивающего приглушенного голоса. На удивление, говорил Печкарь без понтов, не плевался и не матерился, как постоянно делал Бато. Не будь у него этих пронизывающих до костей волчьих глаз, так совсем обычный, даже располагающий к себе дядька.
   Она продолжила свой путь и через несколько метров услышала, как кто-то звал ее по имени. Обернулась и увидела бегущую к ней Катю.
   - C кем ты только что разговаривала? - запыхаясь, взволнованно спросила подруга, когда они поравнялись.
   - Tы вряд ли его знаешь, - со вздохом ответила Фая.
   - Конечно, знаю! Это же Печкарь, положенец, он в тюрьме сидел. С ума сошла общаться с такими людьми!
   Выходит, Фая заблуждалась, полагая, что в Катином мире обитают исключительно Чайковские, Тарковские и Мережковские - положенцы туда тоже пробрались.
   - Ого! - не сдержав удивления, воскликнула она. - Kакая ты у нас, оказывается, прошаренная!
   - Ты хоть знаешь, курица, почему его так называют? - Кате не понравилось, что ее беспокойства не принимают всерьез.
   - Понятия не имею. Не нервничай, мы просто поговорили пару минут и все.
   - А я знаю! Мне сестра двоюродная рассказывала. Потому что он какого-то человека убил и в печке сжег!
   История про сожженный в печи труп отнюдь не была веселой, но Фая снова не удержалась от иронии:
   - Кать, это ж я с Печкарем разговаривала, не ты! Ты-то и словом с ним не обмолвилась, так чего дрожишь, как осенний лист?
   На самом деле ee реакцию она понимала, ведь несколько минут назад сама едва не упала в обморок от страха и все еще чувствовала приятное возбуждение от мысли, что преодолела его. В конце концов не каждая школьница смогла бы взять себя в руки и беседовать с заправилой кварталóв так же достойно: непринужденно и без заискивающего, лебезящего кокетства.
   С того дня Печкарь всякий раз ее приветствовал, поднимая от руля и задерживая в воздухе правую кисть, но с предложением подвезти больше не останавливался, а где-то через год совсем исчез из виду. К тому времени Фаю уже не слишком интересовала его персона, как и то, был ли он арестован, убит или просто куда-то переехал. И все же свою детскую мимолетную встречу с бандитским авторитетом она вспоминала позднее не один раз. Сравнивала их короткий, ничего не значащий для обоих разговор с прививкой от девчачьей паники - вакциной, благодаря которой ей, уже в других обстоятельствах и с другого рода людьми, легче удавалось не робеть и усмирять подступающее оцепенение, а в некоторых случаях и откровенный страх.
  

   На следующий день Светлана Викторовна попросила ее зайти к ней в кабинет после занятий.
   - Дружок, у тебя все в порядке? - начала она обеспокоенно. - На тебя жалуются учителя по физике и химии. Говорят, ты часто пропускаешь и совсем не готовишься к занятиям.
   Фая приуныла, хотя и ожидала, что рано или поздно подобный разговор у них состоится. Она бы предпочла выслушать замечания от любой другой преподавательницы, - пусть бы сама директриса вызвала ее к себе вместе с бабушкой и дедушкой, - но только не от любимой наставницы, чье мнение считала важнее всех прочих. Еще больше удручало, что приходилось объясняться перед ней не в роли мамы Кати, ставшей и Фае почти родной, а как перед классной руководительницей, повод для недовольства у которой действительно был.
   - Светлана Викторовна, если честно, мне это все совсем неинтересно. Вот представьте только себе - нисколечко. Я решила наверняка, что не буду ни физиком, ни химиком и что для поступления в институт мне эти предметы точно не потребуются. Поэтому не хочу больше тратить на них время. Не вижу смысла. Вот.
   - Я все понимаю, но неужели мне нужно напоминать тебе, как нашим двоечникам, что ученики не могут решать, какие предметы им изучать, а какие нет? Есть обязательная школьная программа, ее должны выполнять все без исключения. Тебе осталось учиться в школе чуть больше года, а потом, в институте, сможешь благополучно забыть весь курс и физики, и химии.
   Выражение лица Фаи не оставляло сомнений, что аргументы ее не убедили, и Светлана Викторовна добавила: - Лучше все же не забывать, потому что даже в рамках этих бесполезных, на твой взгляд, предметов, вы изучаете базовые вещи, которые нужно знать каждому претендующему на звание интеллигентного человеку.
   - Но ведь я уже знаю, что такое таблица Менделеева, Н2O и лакмусовая бумажка, а без формул, валентности и свойств углерода интеллигентный человек, согласитесь, может обойтись...
   Фае не нравилась напряженность их разговора, и она попробовала добавить ему привычной домашней фамильярности: - Светланoчка Викторовна, вы ведь не хуже меня знаете: тройки мне в любом случае поставят, а на медаль я все равно не претендую. Вот и скажите, зачем тратить время на то, что мне неинтересно?
   - О твоем свободном времени и интересах я тоже хотела поговорить, - ответила та тоном, не предвещавшим ничего хорошего. - До меня доходят слухи, что в твоем круге общения есть персонажи, с которыми тебе не следовало бы дружить. Это если мягко выражаться.
   Девочка вспыхнула:
   - Вы уж извините, но круг общения не регулируется обязательной школьной программой, и ученики могут сами решать, с кем им следует дружить, а с кем нет. Это если как есть выражаться.
   Светлана Викторовна изумленно приподняла брови и на этот раз ничего не отвечала. Фая и сама не ожидала от себя такой резкости, но связав укор в свой адрес с тем, что лишь накануне Катя видела ee с Печкарем, здорово на нее разозлилась и выдавала сейчас в свою защиту все, что приходило на ум.
   - Я понимаю, почему вы не беспокоитесь по поводу Катиных подружек: они у нее все хорошие.. И все одинаковые! А мне интересно с разными людьми дружить. Так можете ей и ответить!
   - Ответить? - озадаченно переспросила Светлана Викторовна.
   Сообразив, что сглупила, нахамила, напрасно заподозрила подругу и к той наверняка теперь тоже будут вопросы, Фая раскраснелась и понуро молчала.
   - Фаечка, ты, возможно, права - не мне выбирать, с кем тебе дружить, советы давать. И все же я беспокоюсь за тебя, - не как учительница, а как друг. И... Хотела бы поговорить с твоей бабушкой.
   - Сама с ней поговорю, - угрюмо буркнула Фая, обидевшись на сей раз за то, что наставница не посчиталась с ее, пусть грубым, но все же мнением, a пожелала продолжить обсуждение со старшими родственниками.
  

   - Ялэ-ялэ...- укоризненно покачала головой Вера Лукьяновна, выслушав рассказ внучки.
   В семье никто не знал бурятского языка, однако когда бабушка была удивлена или расстроена, то протяжно приговаривала 'ялэ-ялэ', что переводилось бы на русский как 'ай-ай-ай'. Крайнюю степень недовольства она выражала восклицанием 'Ялэбда хэрглэбда!', означавшим что-то вроде нашего 'Bот е-мое!'
   - Ну почему ялэ-ялэ, баб Вера? - насупилась не нашедшая поддержки Фая. - И смотреть на меня так не надо! Я же извинилась перед ней.
   - Извинилась - это хорошо. Плохо, что не захотела услышать и сейчас не пытаешься понять, что тебе Светлана Викторовна толковала.
   - Что слушать-то, если она по сути не права?! Критикует моих друзей, совсем их не зная! Откуда у нее уверенность, что мне не следует с ними дружить? Вот я их знаю! Может быть, они не такие примерные ученики, как мы с Катей, но у них другие хорошие качества есть, точно тебе говорю! - горячилась Фая.
   - Чего громыхаешь на всю округу? Я еще не оглохла, - беззлобно осекла ее Вера Лукьяновна. - Примерная ученица, говоришь... Почему же учителя в таком случае на тебя жалуются?
   - Так только по физике и по химии! Мне это не понадобится для поступления.
   - То есть, ты уже решила, на кого будешь поступать?
   - Да. На сценариста. Или журналиста.
   - Ишь че придумала, скажите на милость... - опешила бабушка. - Откуда такие профессии-то взяла? Из телевизора? - Почему сразу из телевизора?
   - А где ты в Улан-Удэ живого сценариста видела?
   - В Улан-Удэ не видела, но они же где-то есть... - замялась Фая.
   - Космонавты тоже где-то есть!
   - Баб Вера, но журналисты-то - не космонавты. Их много, даже у нас, в Бурятии. Кто-то же работает в издательствах, газеты печатает каждый день.
   - И что это за люди? Чему они учились, как живут? Тебе известно?
   - Нет, но узнаю.
   - Сначала профессию приличную получи, потом узнаешь, - отрезала Вера Лукьяновна.
   - Какую такую приличную? - Понятную всем. Врач, например.
   - Так я ж сказала, что не люблю химию! - возмутилась Фая. - И лечить никого не хочу. Тела голые щупать... Уколы в жопу ставить...
   - Можно и не щупать. Можно, например, в аптеке работать. Хорошая, женская профессия. Чистенько все, аккуратненько. Бабушка поднялась из-за стола выключить закипавший на плите чайник.
   - Чаю хочешь? - не поворачиваясь, спросила она у внучки.
   - Баб Вера, я не хочу в аптеке работать, - упрямо сказала та.
   Вера Лукьяновна добродушно засмеялась:
   - Не хочешь - не будешь. Это уж мои фантазии. Мне самой всегда хотелось.
   Она снова села за стол, забелила свой чай молоком и с наслаждением сделала глоток.
   - Крепкий. Хороший нынче дед купил. Надо запомнить, что за пачка.
   - Значит, не станешь меня больше из-за Светланы Викторовны ругать? - пользуясь моментом, плутовато уточнила Фая. - Я и не ругала, - серьезно ответила бабушка. - Только не жди, что на твою сторону встану. По мне, так она все правильно говорит. И по учебе, и по друзьям твоим.
   - Только ты, пожалуйста, не убеждай меня с ними не общаться! Вы обе просто не понимаете! Мне с ними весело, есть чему поучиться... Их вся школа уважает, потому что рассуждают они по понятиям. Знаешь это выражение?
   - Знаю-знаю, я телевизор-то смотрю, - устало покивала головой Вера Лукьяновна и, неторопливо разворачивая обертку конфеты 'Буревестник', сказала: - Ты утром учительницу не слушала, a сейчас меня не слушаешь. Все свое талдычишь.
   Фая притихла. Бабушка продолжала:
   - Не знаю, что там у тебя за новые товарищи, и лезть не буду. Ты девка умная, сама разберешься, если что не так. Только вот зря не слушаешь советы людей, которые тебе добра желают. Они могут ошибаться, а могут ведь и дело говорить! Ты сначала дослушай, все взвесь, потом спорь. Критикуют тебя - тоже слушай! Не будь, как дед с Володькой: слово вам скажешь, вы сразу десять в защиту. Нет чтоб уши навострить, обмозговать, может, и в самом деле что-то неправильно делаете, да не замечаете. Вот, Светлану Викторовну взять. Она учить тебя умные книжки читать, и тебе нравится их потом с ней обсуждать - разбираться, как жить достойнее, правильнее. Ты все вроде бы на ус мотаешь, а замечания тебе не сделай! Только хорошим человеком, доча, не стать, если ничего в себе не исправлять. Плохое нам изначально свойственно и может с годами только процветать, если его не искоренять. Самому его бывает сложно заметить, поэтому советы и критику надо слушать. Ты ведь хочешь быть хорошим человеком?
   - Конечно, - хмуро отозвалась внучка. - Как и все.
   Вера Лукьяновна грустно улыбнулась:
   - Зря ты, доча, думаешь, что все люди стремятся быть хорошими и жить порядочно. Многие об этом вовсе не задумываются, а многие знают, как по-людски, правильно, но поступают, как им больше нравится, выгоднее. Сама-то, Фаина, как считаешь, всем твоим друзьям важно вырасти порядочными?
   Ответ напрашивался, но его совсем не хотелось озвучивать. С бабушкой часто так бывало: вроде бы и не скажет ничего особенного, а удивит новой мыслью, которая при всей своей очевидности почему-то прежде не приходила Фае в голову.
  

   Однажды вечером Михаил Васильевич зашел к ней в комнату и вручил увесистый конверт с необычными марками, проштампованный в нескольких местах цветными печатями разных цветов и алфавитов.
   - Смотри-ка, все по-иностранному написано, - не скрывая любопытства, заметил дед.
   Это было письмо от Соу Минамо. Он отправил несколько фотографий и небольшую записку, в которой писал, что не забыл своих очаровательных попутчиц и с удовольствием посылает им небольшое напоминание об их поездке по Транссибирской магистрали. Рассказывал о своих планах на следующее путешествие в Россию и просил сообщить, если девушки когда-нибудь надумают посетить Японию.
   Нежданнее и радостнее за последнее время, пожалуй, ничего не произошло. Фая просто сияла от мысли, что у нее есть друг в другой стране, который, оказывается, тоже не забыл их встречу и даже предлагает приехать к нему в гости.
   Она поспешила показать письмо Венедиктовым и, возвращаясь от них, встретила Алешу, Бато и Настю-бандитку. Те в компании двух парней, тоже знакомых ей по Костюмерке, курили на крыльце бывшего молочного магазина и обсуждали драку накануне вечером в пельменной. Фая, не испытывая никакого желания вникать в эту историю, терпеливо ждала, когда можно будет поделиться своей.
   - Ребят, представляете,- решилась она, наконец, поменять тему разговора, - Я сегодня получила письмо от японца! Помнишь, Алеша, я тебе рассказывала? Он вместе с нами прошлым летом в поезде ехал, в Токио живет. Такой молодец, не забыл нас и даже в гости зовет. Фотографии отправил...
   Чем с бóльшим энтузиазмом Фая рассказывала про своего занимательного попутчика, тем больше уныния выражали лица ее приятелей. Заметив это, она оборвала себя на слове, повисла неприятная тишина. Алеша тоже молчал. Наконец, Бато нарочито равнодушно произнес: 'Ну че, угарно тебе!', сплюнул и вернулся к обсуждению вчерашней потасовки. Фая, закипая и едва сдерживаясь, чтобы не наговорить лишнего, сказала, что спешит, и пошла в сторону дома. Через несколько метров ее догнал Алеша.
   - Я тебя провожу? - спросил он. В голосе послышалось неловкое извинение.
   - Провожай, только мне больше не хочется разговаривать.
   Она очень злилась на него. Не только за то, что он не проявил никакого интереса к письму из Японии, но и за то, что вообще, как ей теперь представлялось ясным, мало чем интересовался. 'Только и думает, как стать авторитетом среди этих недоделанных бандитов на корточках!' - ругалась про себя Фая.
   Они, не говоря друг другу ни слова и даже не держась за руки, дошли до ее подъезда, и остановились на том же самом месте, где когда-то в первый раз поцеловались. Только теперь Алеша не решался прикоснуться к ней, а ей по-настоящему хотелось, чтобы он скорее попрощался и больше никогда не приходил.
   - Ну я пошел? - наконец, спросил парень.
   Фая утвердительно кивнула, рассеянно скользя взглядом по пустым без единого цветка клумбам.
   - В пятницу, как всегда? Зайду за тобой?
   Она медленно подняла на него глаза и, выдержав для убедительности паузу, обдуманно и уверенно произнесла категоричное 'Нет'.
  

   Когда Фая в следующий раз пришла на каток, Аюна уже была там, делала разминку и, как выяснилось, все знала.
   - Ко мне Буруль вчера вечером приходил, сказал, что ты с ним порвала. Просил поспрашивать, есть ли у него еще шанс. Так, чтобы ты не заподозрила, что я по его просьбе интересуюсь.
   - Из тебя так себе Рихард Зоргe: я заподозрила, - отшутилась Фая, чтобы не отвечать на вопрос про шанс.
   - А чего мне перед тобой юлить? - не поняла иронии Аюна. - Ты же моя подруга, не Буруль.
   - Нет, Аюна, я больше не захочу с ним встречаться. Это решено. И в Костюмерку ходить с ним тоже больше не хочу. И без него тоже. Совсем не хочу. Извини. Мне там больше не нравится. Не сердись, пожалуйста!
   Фая допускала, что подруга обидится, ведь именно Аюна привела ее туда в первый раз, познакомила со всеми, но та не думала переубеждать и безразлично махнула рукой:
   - Чего извиняешься-то? Я на тебя не огорчилась! Баир тоже считает, что в Костюмерке гнилые темы пошли и пора с ней завязывать. Hу а мне без него там скучно будет. Ты принесла письмо и фотки с японцем?
  

   Понимая бессмысленность вопросов 'a что было бы, если бы?', Фая все же не один раз задумывалась о том, a хватило ли бы ей смелости осуществить свое самое большое детское желание и принять одно из самых важных в жизни решений, не встреть она в июле 1997 года Эдуарда?
   Тем летом у нее гостила Эльвира. Сапфировы показали ей Иволгинский дацан и сводили к шаману, к которому Верa Лукьяновнa время от времени обращалась за предсказанием и советом. Предстояла долгожданная поездка на Байкал. Далеко не самой живописной, но популярной в то время среди молодежи и ближайшей к Улан-Удэ зоной отдыха была местность 'Култушная' в заливе Посольский сор. В народе известная как Култушка. Михаил Васильевич подыскал там через знакомых домик на территории санатория для железнодорожников, и Фая, Эльвирa, Катя и Аюнa, прихватив с собой по чемодану с платьями, косметикой и глянцевыми журналами, отправились в свои первые девичьи каникулы без сопровождения старших родственников.
   Большую часть дня они проводили в воде или на песке, греясь под мягким сибирским солнцем, а с началом заката, наведя макияж и принарядившись, шли в один из многочисленных пляжных баров, где незатейливая эстрадная музыка, плескающаяся байкальская волна и разливное пиво располагали посетителей к легким знакомствам и непринужденным беседам.
   Им встречались и веселые старшеклассники, и чуть более представительные студенты, но ни с кем из них увидеться снова Фае впоследствии не довелось, и воспоминаний о проведенном вместе времени постепенно не осталось. Их вытеснила из памяти та встреча и тот разговор.
   Желая разделить прохладный прибрежный летний вечер с миловидными молодыми девушками, три приятеля, на вид около тридцати лет, предложили Фае и ее подругам присоединиться к их столику. Каждый из них оказался приятным и остроумным собеседником, но при первом взгляде интересным ей показался только Эдуард, красивый азиат в бордовых брюках и легком кашемировом свитере оттенка светлого индиго. B Улан-Удэ парни чаще всего носили джинсы, а если и надевали брюки, то только двух цветов - черного или серого. Обращала на себя внимание и прическа: явно рук хорошего стилиста, а не просто 'под горшок'. 'Наверняка не местный', - предположила Фая и не ошиблась. Эдуард уже больше десяти лет жил в Москве. К ее легкому неудовольствию, именно он держался чуть отстраненно и рассказывал о себе значительно меньше, чем остальные. Да и вопросов девушкам почти не задавал. По всей видимости, инициатива познакомиться принадлежала вовсе не ему, и он предпочел бы провести время в компании своих старых друзей, которых, судя по всему, давно не видел.
   Наудачу, речь за столом зашла о 'Финансисте' Драйзера. Эдуард, постукивая указательным пальцем по своей пивной кружке, безуспешно пытался вспомнить фамилию главного героя, и Фая, пользуясь моментом, негромко подсказала ему: 'Каупервуд'. Только тогда, как ей потом вспоминалось, он первый раз посмотрел на нее с неподдельным интересом. - Ты читала эту книгу? - удивленно приподняв правую бровь, спросил Эдуард.
   - Ну да, - смутилась девушка, - я всю 'Трилогию Желания' прочитала. Еще 'Американскую трагедию' и 'Сестру Кэрри'. Мне нравится этот писатель.
   - У тебя дома сборник его сочинений?
   - Двенадцать томов, - Фая посмелела и на всякий случай торопливо добавила, улыбнулась: - Ну знаете, сизая обложка, серебряные буквы на переплете. Такой у многих есть.
   - Издательство 'Правда', библиотека 'Огонек', - улыбнулся ей в ответ Эдуард. - У многих есть, но редко кто с полки достает не только для того, чтобы пыль протереть. Когда в баре стало слишком громко и многолюдно, он предложил ей прогуляться до пирса. Небо уже показало первые звезды, но еще не потемнело. Они спустились к берегу и, не спеша, шли по песку у кромки воды. Парень рассказал, что, будучи финансистом по образованию, какое-то время работал в банке, после чего удалось успешно перепродать сеть парикмахерских и купить акции в нескольких компаниях разного профиля. Женат на русской девушке, москвичке; дочке четыре года. Его родители, традиционные шаманисты из иркутских бурят, очень привязанные к здешним местам, переезжать в Москву не хотели, но сына навещали часто, поэтому сам он в Улан-Удэ бывал редко, предпочитая проводить отпуска за рубежом. Фая завороженно его слушала.
   - В скольких странах вы уже побывали? - спросила она.
   На лице ее нового знакомого опять заиграла улыбка. Теперь, что бы Фая у него ни спрашивала, Эдуард сначала улыбался и только потом, не торопясь, отвечал. Слушать его было необыкновенно приятно, хотя он немного растягивал слова на московский манер и всегда употреблял официальное 'что' вместо привычного уху, повседневного 'че'.
   - Не поверишь, мне буквально вчера задали такой же вопрос. Я насчитал шестнадцать стран. В основном, конечно, в Европе. Шестнадцать! Фая знала нескольких коммерсантов, друзей дяди Бори, которые ездили в Турцию и в Китай за товаром. Kое-кто из ее приятелей навещал родственников в Грузии, Белоруссии и на Украине, но ей не встречался прежде ни один человек из Бурятии, который мог бы похвастаться тем, что посетил шестнадцать стран. Она пыталась представить те невероятные усилия, которые Эдуарду наверняка потребовалось приложить, чтобы обычным мальчишкой из Стеколки вырваться в Москву, хорошо там устроиться и разъезжать по разным континентам, лишь изредка наведываясь сюда, - красивым, в отличной форме и моднoй одежде, - чтобы по старой памяти под пиво с омулем покутить со школьными приятелями на Байкале.
   - Bо Франции отдыхали?
   - Да, с женой и коллегами по бизнесу. На три дня в Париже задержались и чуть больше недели в Каннах.
  - И дижонскую горчицу ели? И Камамбер? - сыпала вопросами Фая. - Вкусно?
   - Откуда тебе известно про Камамбер? Когда я здесь жил, не приходилось видеть этот сыр на сибирском столе. - Из учебника по французскому. В словаре не было перевода, а слово смешное, запомнилось. Потом картинку увидела. - В твоей школе учат французскому? - поинтересовался Эдуард, продолжая с любопытством поглядывать на свою юную собеседницу.
   - Больше нет, - покрутила головой Фая. - Теперь только английский. Раньше вели факультатив, но потом часы учительнице урезали. Я просто дружу с ее дочкой, и мы занимаемся у них дома. Мне больше французский нравится, хотя английский, конечно, полезнее.
   - Молодец. Я, увы, не в ладах с иностранными языками.
   Он по-доброму, нo пристально, словно изучая, смотрел на нее и, наконец, произнес: 'Как я понял, ты через год заканчиваешь школу. Где хочешь дальше учиться?'
   - В БГУ, наверное, - помрачнев, ответила девушка.
   - Почему я не слышу большой радости в голосе?
   - Потому что ее нет. Я не хочу там учиться.
   - Так хочешь или не хочешь? - улыбнувшись, уточнил Эдуард.
   Поначалу Фая напряглась и совсем не обрадовалась тому, что их разговор коснулся ее дальнейших планов на учебу. Она предпринимала попытки поделиться своей идеей получить профессию в Петербурге, но успехом они не увенчались - чувствовалось, никто из семьи и школьных приятелей не воспринимал подобные разговоры всерьез, - и всякий раз это ее расстраивало.
   Эдуард не торопил с ответом. Красивая осанка, расправленные плечи, руки в карманах элегантных брюк и чарующая доброжелательная улыбка уверенного в себе человека, - все подсказывало ей, что с этим парнем можно поделиться своими мыслями и он скорее всего их поймет. Чтобы не смущать Фаю пытливым взглядом, Эдуард принялся выводить носком мокасина круг на песке, но повторил свой вопрос и тему менять не пожелал.
   - Понимаете, - робко начала девушка, - Я родилась в Ленинграде, но уже давно живу в Улан-Удэ. Так давно, что, когда в прошлом году ездила в Петербург на каникулы, поняла: вернуться туда и там учиться - уже просто нереально. Хотя очень хочется.
   - Почему нереально? - с уже знакомым ей выражением удивления на лице повел бровью Эдуард. - Это ж всего лишь Питер, не Луна.
   Фая принялась сбивчиво объяснять, что у нее совсем простая семья, родителей нет, бабушка с дедушкой помочь не смогут: даже если их зарплат достаточно, чтобы прожить в Улан-Удэ, то на ее учебу в Петербурге точно не будет хватать. Получить бюджетное место в университете не получится - все коррумпировано, так что рассчитывать ей там не на кого, и потому все это очень далеко, сложно и недоступно.
   Ее собеседник внимательно выслушал и, помолчав, заговорил:
   - Фаина, я сожалею, что в отличие от большинства детей тебе досталась участь ребенка, которому приходится расти и пробиваться в этом мире без мамы и папы. Мне никогда не узнать, насколько это нелегко - мне выучиться помогли родители. Зато я знаю людей, добившихся очень многого в похожей на твою или в других нелегких ситуациях. В том, о чем мечтаешь ты, ничего невозможного нет. В Питер, в Москву переезжают тысячи людей из провинции, и в большинстве случаев это совсем обычные люди.
   Эдуард усмехнулся: 'Да и среди тех, кто там родились и гордо называют себя коренными жителями, далеко не всех Боженька в темечко поцеловал'.
   Он снова замолчал, ненадолго вернулся к своим фигурам на песке и, продолжая размышления, добавил:
   - Всем хватает места под хмурым небом над головой. Конечно, проще тем приезжим, у кого есть хорошее финансовое плечо, но, поверь мне, и те, кто поначалу имеют на плече одну только дорожную сумку с трусами, тоже не пропадают. И ты не пропадешь, хотя сразу сладкой жизни я тебя не обещаю.
   Фая изредка покачивала головой, как бы соглашаясь с ним, но вслух сказала:
   - Понимаете, я хочу не просто 'не пропасть' в Санкт-Петербурге. Я хочу там жить хорошо. Во всяком случае не хуже, чем могу позволить себе здесь. Здесь я могу поступить в лучший университет и стать уважаемым человеком... И там мне тоже хочется учиться в хорошем вузе, а не закончить какую-нибудь шарашкину контору и потом всю жизнь мыть полы в столовой! Эдуард по-товарищески положил руки ей на плечи и неспешно, придавая убедительности каждому слову, произнес:
   - Фая, я, конечно, не мудрый старик, чтобы что-то утверждать, но девушка, прочитавшая к шестнадцати годам половину Драйзера, всю жизнь мыть полы в столовой не будет. Будь уверена!
  

   Эти его слова еще несколько дней сладким эхом звучали в ее голове. Фая вспоминала их, провожая Эльвиру в аэропорт, и когда улетающий с подругой самолет скрылся из виду, поняла, что, даже если у нее и остались некоторые сомнения, главное решение она уже приняла и от него не отступится. Для храбрости решила сначала поделиться им с Катей, Аюной и только потом обсуждать в семье.
   Девушки отреагировали по-разному. Аюна, недолго думая, подбодрила ее напутственным 'Ну молодец, удачи тебе!', при этом лицо ее ничего, кроме легкого недоумения, не выражало. Катя же буквально засветилась от счастья и радостно заверещала:
   - Просто супер! Я так рада! Значит, вместе поедем! Я тоже хочу на филологический в госуниверситет поступать. Даже программу вступительных экзаменов уже нашла! И вопросники за предыдущие годы тоже.
   Фая очень обрадовалась, хотя и почти не удивилась, даже наоборот - подтвердились ее обнадеживающие догадки. Библиотека Венедиктовых за последние месяцы не переставала пополняться новыми книгами об архитектуре и музеях Петербурга, и ей хотелось верить, что это неспроста. Все-таки пытать счастья в прекрасном, но большом и почти незнакомом городе не одной, а вместе с Катей, не так страшно. И бабушке с дедушкой наверняка будет спокойнее. - Почему же ты мне об этом ничего не говорила? - спросила она, расплывшись в довольной улыбке.
   - Не знаю, - простодушно пожала плечами подруга. - Сглаза боялась, наверное. Мы с мамой сразу же после прошлогодней поездки к твоей бабушке решили поступать в Питер, но с тобой разговор все никак не заходил. Я видела, что ты тоже сама не своя оттуда вернулась и подумываешь снова там жить, но ждала, когда решишься и первая со мной заговоришь. - Тоже сглазить боялась, - призналась Фая. - Поэтому и не говорила ничего, пока железно не настроилась. Как программа? Реально, по-твоему, вступительные сдать?
   - Кто ж его знает? Думаю, подготовиться как следует вполне реально, если поднатужиться. Блата бы только никакого не было...
   - Тебе нужно в этом году на олимпиаде всероссийской поднатужиться! В прошлом ты ведь совсем чуть-чуть до призеров не дотянула, а в этом году подтянешь, всех там сделаешь и сможешь выбрать любой вуз страны!
   Катя смутилась:
   - Тоже вариант. Надеюсь. Я готовлюсь.
   - Готовься, готовься! Обязательно прорвемся!
   Фая воодушевленно трясла ее за плечи. Сомнения и переживания, мучившие последние несколько дней, как рукой сняло. Она так радовалась, что теперь не одна, и совсем забыла про безучастно молчавшую Аюну. Потом спохватилась: 'Ой! Аюнчик, так и ты давай с нами. Вот увидишь, это потрясающий город!'
   - Нее, девки, - скептично протянула та. - Мне это не надо.
   - Тебе сто пудов там понравится! Не может не понравиться!
   - Я не хочу, - категорично мотнув головой, уверенно ответила Аюна и, истолковав восторженное несогласие, застывшее на лицах Фаи и Кати, как заготовку ими речей с целью ее переубедить, в сердцах воскликнула: 'Ну какой Питер, вы чего? Кто нас там ждет?'
   - Никто никого нигде не ждет, - резонно заметила Катя. - Самим нужно приходить.
   - Нужно приходить туда, где тебе рады и на место за дверью не укажут!
   - То есть ты просто боишься, что не поступишь, поэтому не хочешь туда ехать? - уточнила Фая.
   - Я не хочу туда ехать, потому что мне нечего там делать, - парировала Аюна. - Мне и здесь хорошо.
   - Ты просто не была там и не знаешь, что там еще лучше! Намного.
   - Не была. Не знаю. Зато знаю, что здесь я поступлю куда хочу, а там скорее всего нет. А год терять мне не хочется: все забуду, что в школе проходили, и вообще на фиг никуда возьмут.
   Катя и Фая принялись с энтузиазмом ее переубеждать, приводя примеры немногочисленных знакомых, которые учились в Новосибирске, Петербурге и Москве, но получили в ответ только недовольное ворчание:
   - Зачем мне ехать куда-то за тридевять земель, если я могу выучиться в Улан-Удэ и потом с таким же успехом здесь работу найти?
   - Так никто не говорит про работать здесь, - возразила Фая. - Мы планируем после учебы остаться в Питере, и я правда не понимаю, почему ты не хочешь там жить!
   - Девочки, вы рожу мою бурятскую не видите, что ли?! - раздраженно огрызнулась Аюна. - Наша соседка искала работу в Челябинске. Там, между прочим, вуз окончила. Она из иркутских бурят, так что имя, фамилия у нее русские. Знаете, сколько раз ее приглашали на собеседования? Раз двадцать! А знаете, сколько раз она, придя на эти собеседования, сразу же, по реакции на лицо, понимала, что работу не получит?! Да те же раз двадцать! Хоть, говорит, фотку в резюме вклеивай, чтобы время не тратить на работодателей, которые не хотят азиатов нанимать, будь ты хоть сто раз узкоглазый гений!
   Девочки притихли. Обсуждать национальный вопрос, называя вещи своими именами и при этом соблюдая положенные границы деликатности, они еще не научились.
   Их подруга громко выдохнула, показывая, что выпустила пар, больше не злиться, и заключила:
   - В общем, не хочу жить в этом вашем Питере и стыдиться того, что я бурятка. Хочу жить на своей земле, где меня признают за свою и не смотрят, как на чудище китайское.
   Катя, по-прежнему рассчитывая ее переубедить, осторожно произнесла:
   - Я не спорю, что в Челябинске твоей знакомой действительно было сложно, но, уверена, в Москве и Петербурге люди более открытые по вопросам национальности. Там ведь кто только не живет! Отовсюду приезжают. Тебе не надо будет ничего стыдиться. Тот же Эдуард, видела, там отлично преуспел и всем доволен.
   - Катя, давайте просто не будем об этом? - устало закатила глаза Аюна. - Вы разговариваете со мной, как с дурочкой, не понимая, почему я не хочу в эту вашу Северную столицу. A я точно так же не понимаю, почему вам так хочется туда уехать! Это же пипец как далеко от дома! У вас же и родня, и друзья - все корни здесь!
   - У меня там бабушка, дядя и Эльвира. И другие друзья у нас со временем появятся, - тихо, но упрямо поправила ее Фая. Она уже понимала бесполезность их спора, но все же прибегла к последнему, самому весомому, как ей казалось, аргументу: - Не забывай еще, что там Европа рядом. Путешествовать дешевле и проще. Эдуард шестнадцать раз за границей побывал! - Да не нужны мне ваши заграничные путешествия! - снова вспылила Аюна. - Я на Байкале-то только в трех местах была: на Култушке, в Энхалуке, да в Горячинске. Сначала свои края хорошо надо узнать, потом уж куда-то далеко ехать!
   Услышав это, Фая растерялась и буквально физически почувствовала холод пропасти, которая разделяла их в представлениях, какой должна быть по-настоящему насыщенная жизнь.
   Аюна поспешила добавить: 'Не забывайте, у меня же еще Баир здесь. Как я его оставлю и уеду в Питер?'
   - Ты разве продолжишь с ним встречаться после школы? Уже и замуж, поди, за него собралась? - иронично спросила Катя, видимо, не допуская и мысли, что такое предположение может оказаться правдой.
   - Да, ну и что? - не поняла ее шутливого тона подруга.
   Фая, не мигая, смотрела на нее. Пропасть на глазах становилась все глубже и шире, отдаляя их друг от друга все дальше и дальше.
   - Аюна, это же только первый твой мальчик...
   Та вслух не возразила, но во взгляде ее явно читалось: 'И что с того?'
   Будто отвечая на этот не озвученный, но все-таки заданный вопрос, Фая пояснила:
   - Ну это же как, когда платье покупаешь... Сначала нужно посмотреть все, какие есть, магазин обойти, два-три померить, сравнить и только тогда поймешь, как выбрать лучшее!
   Аюна не посчитала такое сравнение уместным и с видом много повидавшей взрослой женщины сказала:
   - К платью есть возможность вернуться, а мужика, если упустишь, другого такого же хорошего потом, может, и не встретишь. Вернешься к первому, а он уже с другой, и другая в платье - подвенечном.
   Фая посчитала услышанное такой несусветной отжившей глупостью, что на этот раз желание доказывать что-либо у нее окончательно пропало. Вместе с тем с каждым новым доводом Аюны против их с Катей решения уехать, ее собственная уверенность в его правильности только укреплялась.
  

   Тем же вечером она рассказала о своих планах домашним.
   - Ерунду не говори, - отрезал дед. - В Ленинград собралась!
   - Уехал уже один, - с горечью процедила Вера Лукьяновна.
   Фая не рассчитывала, что они сразу же согласятся: отправить внучку за шесть тысяч километров в город, где погиб их сын, ни за что! И все же, услышав упоминание об отце, разочарованно нахмурилась: ей до последнего хотелось рассчитывать на поддержку бабушки в споре с дедом, а в том, что с ним придется долго спорить, сомневаться не приходилось.
   - Баб Вера, деда Миша, ну, пожалуйста... - протянула она умоляюще.
   - Что 'пожалуйста'? - стальным тоном переспросил Михаил Васильевич.
   - Отпустите меня, пожалуйста, в Петербург!
   - Зачем? Что там делать-то собралась?
   - Я же сказала... Учиться, работать.
   - Я слышал, что ты сказала. Только не понял, в Улан-Удэ, по-твоему, негде учиться и работать?
   - Есть, - уныло согласилась Фая. - Но, деда, в Питере же лучше...
   - Что там лучше?
   - Ну как что? Город лучше!
   - Чем?
   Ответ представлялся ей таким очевидным, что Фая не сразу сообразила, что сказать. Продумывая заранее их разговор, она готовила аргументы убеждать бабушку и дедушку, что шансы поступить у нее есть, что настрой на подготовку к экзаменам у нее серьезный и что ей там не будет одиноко. 'В конце концов, со мной будут Эльвира, у которой много хороших знакомых, и Катя, которая хорошо знает меня, - проговаривала про себя Фая. - Первое время, вероятно, нам с ней будет некомфортно, но со временем поймем, что к чему, адаптируемся и перестанем чувствовать себя провинциалками'. Иными словами, она готовила ответы на свои страхи и сомнения, но ей и в голову не приходило, что придется объяснять, почему Петербург, по ее мнению, лучше Улан-Удэ. Ладно Аюна за пределы Бурятии никуда не выезжала, но услышать такие вопросы от Михаила Васильевича!
   - Деда, ну ты же там был и сам все видел! И дома, и улицы... Все красивее! Музеи, театры совершенно другого уровня... - Музеи... Театры... - передразнил он ее. - Ты, думаешь, будешь каждый день в них ходить? Да только туристы туда ходят! А жителям этого ничего и не надо. Им бы просто выжить, да от голоду не помереть!
   - Неправда, там люди хорошо живут! - возмутилась Фая.
   Ей вспомнились шоколадные плитки 'Алпен Гольда' в лакированном шкафу и чаша с виноградом и персиками на кухне у Лебедевых. Однако дед, похоже, имел другое представление о жизни петербуржцев, поэтому занервничал, потерял самообладание и повысил голос:
   - Ты сама-то, что ли, от хорошей жизни сюда жить приехала? Или думаешь, там сейчас лучше стало? Да еще хуже! Бабка твоя, Елена, еле-еле концы с концами сводит!
   - Не все же живут так, как она, - не отступала Фая. - Дядя Сережа, кстати, теперь стал лучше зарабатывать.
   - Да где лучше-то? - распалялся дед. - Корабль его не то утопили, не то на иголки пустили, потому что денег на содержание у государства не нашлось. Разве это дело, когда бывший военный, который, кстати, достойно служил и на хорошем счету во флоте был, уволился из военкомата и работает в охране на каких-то частников?! Может, конечно, у них в семье теперь чуть лучше с финансами, я не знаю... Только они местные! Знают как да чего. А ты приедешь - без роду, без племени, из какой-то Бурятии, - что делать-то будешь?
   - Учиться буду, - буркнула Фая.
   - На кого?
   - На журналиста.
   - Ялэ-ялэ... - подала голос Вера Лукьяновна.
   - Журналиста? - севшим голосом переспросил дед.
   Судя по его реакции, слышал он об этом впервые, а значит, бабушка ничего ему не рассказала. Вероятнее всего, потому, что не посчитала намерения внучки достаточно серьезными.
   - И что тебя надоумило поступать на журналиста? - въедливо осведомился Михаил Васильевич.
   К вопросу о причинах, побудивших ее выбрать эту профессию, Фая подготовилась и бойко пустилась в объяснения, очень стараясь выглядеть уверенной:
   - Понимаете, я давно заметила, что мне очень нравится писать сочинения и что вообще больше всего остального люблю читать и писать. Сочинять, анализировать прочитанное, переводить или просто подбирать слова. Короче говоря, работать с текстом. Поэтому хотела пробовать поступить на сценариста или журналиста. Потом подумала, что для сценариста, наверное, все-таки талант нужен, призвание к творчеству, я ничего такого не чувствую. Так что склоняюсь к журналистике. И потом потребности в журналистах больше.
   Михаил Васильевич чертыхнулся, убрал салфеткой выступивший на лбу пот и продолжил педантично засыпать Фаю вопросами:
   - Ну и что тебе известно о журналистах? Ты видела вживую хоть одного? Чему их учат? Какая у них потом жизнь? Легко ли им работу найти? Сколько они на ней получают?
   Она молчала, удивляясь тому, что, точно не сговариваясь, дед с бабушкой рассуждали абсолютно одинаково и пытались ее отговорить, используя одни и те же доводы.
   - Вот видишь! - назидательно ткнул в ее сторону указательным пальцем Михаил Васильевич. - Даже представления не имеешь. Что такое работать в редакции, тоже не знаешь.
   - Так я узнаю, когда выучусь! - защищалась Фая. - Для это пять лет и учатся: чтобы разобраться в профессии.
   - Журналист - это не профессия. Профессия - это фундаментальные знания, с которыми потом можно всю жизнь спокойно жить и кормиться. А чему журналистов учат, можешь мне сказать? Бумагу марать? Так это все могут наловчиться. Только надо сначала работу найти, а ее быстрее найдет профессионал.
   - Слушай деда, доча, - поддержала супруга Вера Лукьяновна. - Он жизнь прожил. Знает, что говорит.
   - Где учат на твоих журналистов, узнавала? Программу вступительных экзаменов смотрела? - напирал тот.
   - Пока нет... Подумала, сначала у вас согласия спросить, - в очередной раз растерявшись, пробормотала Фая. - Я обязательно все узнаю!
   - Узнать-то узнаешь, а поступить не поступишь, - осадила ее бабушка. - Представляю, какой там конкурс на место! Михаил Васильевич неожиданно смягчился и ласково, по-приятельски обратился к внучке: - Доча, давай-ка здраво рассуждать. Приезжим в больших городах очень сложно. Поступить на бюджетную основу в хороший ленинградский институт тоже сложно, а в наше время, считай, невозможно: блат везде нужен... Она не могла рассказать им про Эдуарда, привести его в пример и процитировать его оптимистичные заверения, что шансы поступить у нее есть. В таком случае потребовалась бы пояснить, кто он и откуда, а бабушка с дедушкой не одобрили бы, узнав, что Фая провела вечер в баре с компанией тридцатилетних женатых мужчин, а потом еще и откровенничала на пляже с одним из них.
   Михаил Васильевич продолжал:
   - За деньги учить тебя в Питере у нас с бабушкой возможности нет, зато здесь ты в любой университет поступишь! Я тебе обещаю. Даже если экзамены провалишь, все равно куда надо пристроим. Хорошие товарищи в городе, слава богу, имеются. К примеру, друг у меня есть в Народном Хурале. Год назад помог дочке моего подчиненного в иркутский НарХоз поступить. И тебе, наверняка поможет, если, как следует, попрошу.
   - Деда, я не хочу учиться ни в Улан-Удэ, ни в Иркутске, - едва сдерживала слезы Фая. - И в НарХоз тоже не хочу. Хочу в Питере учиться на журналиста.
   - Какой к ебене матери журналист?! - снова загремел дед. - Говорят тебе, это не профессия!
   - Путную профессию нужно получать! - подхватила его бабушка.
   - Какую путную?! - с отчаянием прокричала внучка. - Врач? Милиционер? А если я не хочу?!
   Крик ее произвел успокаивающий эффект. Вера Лукьяновна поджала губы, Михаил Васильевич отдышался, взял себя в руки и заговорил куда более спокойнее:
   - Зачем сразу врач-милиционер? Вот я, инженер-строитель, проработал сначала в стройке, несколькими крупными объектами в Республике руководил. Сейчас в Администрации и тоже не жалуюсь. Всегда был при деле. Бабушка твоя, Вера Лукьяновна, технолог пищевого производства, тоже хорошую специальность выбрала. Уже столько лет на хорошему счету в 'Амте'. Крупное уважаемое предприятие, несколько регионов снабжает! Стабильная работа, понятные карьерные перспективы.
   - Зарплата неплохая, - подсказала бабушка.
   - Но я не хочу быть технологом на кондитерской фабрике, - шмыгая мокрым от слез носом, сопротивлялась Фая. - И инженером тоже. Я физику терпеть не могу.
   - Что думаешь про экономический факультет? - вкрадчиво поинтересовался дедушка. - Нынче востребовано! - Я не знаю, что делают экономисты, - уныло ответила внучка.
   - Ну как что? Бухгалтерами работают...
   - Не хочу бухгалтером.
   - В налоговой, администрации, казначействе...
   - Я не знаю, что делают в налоговой, администрации и казначействе.
   - Ну вот выучишься и узнаешь! - подбодрила бабушка.
   - Так и про редакцию я тоже узнаю! - поймала их на слове Фая. - Выучусь на журналиста и узнаю.
   - Журналист - это не профессия, - холодно повторил дед. - Забудь.
   - В налоговую и казначейство необязательно, - попыталась снять снова нарастающее напряжение Вера Лукьяновна. - Ты, доча, главное услышь: профессию нужно выбрать ту, на которую после учебы можно будет жить - детей одевать, за свет и воду платить, холодильник продуктами наполнять...
   - Баба Вера, но ведь не хлебом единым жив человек! - с чувством выдала Фая известное выражение, понимая что ее собственные аргументы не производят на старших родственников желаемого эффекта.
   - Ну знаешь ли, умная моя, без хлеба-то тоже шибко браво не проживешь!
   Вера Лукьяновна произнесла это выразительно, четко проговаривая каждое слово, словно заглядывая Фае в самую глубину глаз. Точь-в-точь как Эдуард, когда заверял, что начитанная девушка не будет работать в столовой и все у нее получится. Бабушка говорила с такой же убежденностью, но только вовсе не верила, что внучке по силам ее мечта.
   Фая сдалась и в слезах убежала к себе в комнату.
   Спалось ей плохо. Если переходный возраст прошел дня нее незаметно - без особых переживаний и глубоких погружений в размышления о смысле жизни, - то побитый только что безоговорочным отказом деда кураж заставил ее впервые испытать настоящий страх перед предстоящим будущим. Внезапно навалились тяжесть и дурнота от мыслей, что все вокруг живут плохо и даже у богатых людей в Улан-Удэ на самом деле ничего по-настоящему интересного в жизни не происходит. При этом никто не замечает, насколько скудна их провинциальная жизнь, и никому нет дела до того, что Фае хочется из нее вырваться. Ее стремление учиться журналистике зарубили по той причине, что надо платить за воду, свет, газ, и из-за этого паршивого газа все ходят каждый день на нелюбимую работу и терпят ненавистных начальников. Почему людям не приходит в голову простая мысль, что жить нужно так, чтобы все нравилось, и что при желании все можно поменять?
   Тут же она начинала сомневаться. Может быть, взрослые правы, и самое главное в выборе профессии перспектива стабильных высоких доходов? Что для нее, если разобраться, важнее: работать в редакции или хорошо зарабатывать?
   Рассуждая, склонялась ко второму - не хотелось оставлять мечты о красивой квартире и двухкамерном холодильнике со всякими вкусностями, как у Лебедевых. Хотелось дорого одеваться и много путешествовать, как Эдуард. И еще ей до боли в зубах хотелось зажмуриться и вернуться из глубинки в Санкт-Петербург.
   В очередной раз перевернувшись под одеялом в бесполезных попытках уснуть, Фая присмотрелась к полоске света в щели между дверью и полом - не слишком яркой, как если бы от торшера в гостиной, а не от люстры в коридоре. 'Почему они до сих пор не легли спать? Неужели все еще обсуждают мое поступление?' Вспомнила, как бабушка с дедушкой упрямо поджимали губы, не желая ее слушать, и снова заплакала. Не хотелось верить, но становилось ясно: никуда они дальше Иркутска не отпустят. Глубокий сон пришел только под утро, и проснулась она на следующий день поздно, ближе к обеду. Каждое второе воскресенье месяца Вера Лукьяновна лепила буузы, и когда Фая пришла на кухню за не выпитой на завтрак чашкой чая, та уже вовсю раскатывала тесто.
   - Рыдала? - спросила она, не оставив без внимания опухшие веки внучки.
   - Угу, - отводя от нее взгляд, мрачно ответила та.
   - Вату в заварке промокни, приложи к глазам и успокойся. Поедешь в свой Петербург, - сказала бабушка, не прекращая орудовать скалкой.
   Фая застыла от неожиданности и несколько секунд не решалась пошевелиться, боясь спугнуть удачу.
   - И дед согласен? - спросила она, наконец.
   - Пока нет, но я так решила, а значит, можешь начать собирать чемоданы. Деду дадим еще немного времени поворчать, покумекать. Пусть думает, что он в семье главный и последнее слово за ним. Бери стакан, вырезай круги, я фарш буду класть.
   Бабушка с внучкой сосредоточились на буузах, и какое-то время друг с другом не разговаривали, продолжая думать каждая о своем.
   - Чего затихла? - спустя какое-то время усмехнулась Вера Лукьяновна.
   - Боюсь, что деда Миша не отпустит.
   - Не бойся, отпустит. Никуда не денется. Поймет, что сколько волка ни корми... Мы сегодня ночью бабе Лене звонили, у них еще вечер был. Обрадовалась, что ты снова с ней будешь. Оно и понятно, тоже скучает небось. Как и мы с дедом, она считает, что профессию тебе надо выбрать надежную. Нам-то недолго работать осталось. Может, и жить тоже. Пока учишься, деньги отправлять будем, сколько сможем, а потом-то тебе придется самой.
   - Да, баба Вера, я больше не буду с вами спорить, - тихо прошептала Фая. Затем положила голову на край стола рядом с бабушкиными руками и с благодарностью добавила: - Спасибо тебе большое. Я знала, что ты все поймешь.
   Погладив ее по макушке тыльной стороной ладони, бабушка продолжила защипывать края теста вокруг фарша и серьезно сказала:
   - Главное, чтобы и ты все поняла. Наше условие - никакой не журналист. Мы на пенсии собрались работать не для того, чтобы выучить тебя непонятно чему. Так что быстрее определяйся и начинай готовиться. Год всего остался. Если надо репетитора какого, скажи. Точно не хочешь в медицинский? На аптекаря?
   Фая упрямо закачала головой 'нет'.
   Бабушка не стала настаивать:
   - Дело твое. Хорошим вариантом будет юридический или экономический: и денежно, и престижно. Еще Михаил говорит, все его важные начальники своих детей устраивают на факультет государственного управления. Видимо, перспективно. Что думаешь?
   Фая плохо себе представляла, чему учат государственных управителей, но само сочетание слов применительно к себе ей не нравилось.
   - Баба Вера, а, может быть, лучше поступить на лингвистический? Мне же нравятся и английский, и французский.
   - Ну и что потом будешь делать с дипломом иняза? - поморщилась Вера Лукьяновна. - В школе работать? Да ну ее. Учителя сейчас, кого ни возьми, злые и нищие. Оно и понятно, за такие копейки пахать. Светлана Викторовна твоя не в счет. Она для души старается, не за зарплату. Может себе позволить с мужем бизнесменом.
   Бабушка подождала, захочет ли внучка что-нибудь добавить, но та молчала, и она продолжила:
   - Володя со Светой советуют тебе юридический. Дед не против, а вот у меня душа не лежит. У прокуроров работа собачья, нечего женщинам туда лезть. В адвокаты тоже не хочу, чтобы ты шла - не хватало еще бандитов да насильников всяких защищать. Да и судьей быть нынче опасно, стреляют их. Хотя Володя говорит, что юристом в фирму можно устроиться. Если в фирму, то хорошо: чистенько, спокойно - все-таки с бумажками, не с уголовниками.
   Если ее отпускают в Петербург, рассуждала Фая, то и она была готова согласиться сделать выбор в пользу какой-то более практичной, понятной профессии. Юристы, стоило признать, на нее всегда производили особое впечатление: и адвокаты в фильмах, и папа Аюны - судья арбитражного суда, и даже старшеклассники, которые поступили после школы на юридический. Все их, по ее мнению, отличала подкупающая манера красиво говорить, а также казавшаяся безупречной логика рассуждений и неуловимый шарм состоявшегося или будущего успеха. И все же самой ей совсем не хотелось учиться на юрфаке. Уж лучше на эконом, решила она. В конце концов, математика - один из ее любимых предметов, а специальность Эдуарда, пример которого по-прежнему воодушевлял, - финансы.
  

   Через год Фая подала документы в Финэк .
   Ей единственной из подруг предстояло пройти вступительные испытания, предсказать результаты которых никто бы не взялся. Катя заняла второе место на всероссийской олимпиаде по русскому языку и по льготе призера была зачислена на филологическое отделение Петербургского госуниверситета. Отец Эльвиры, желая сберечь себе и дочери нервы, настоял на том, чтобы оплатить ей учебу. Так она без стресса и переживаний стала первокурсницей юридического факультета того же СПбГУ. Аюна не поменяла своего намерения остаться в Бурятии и, не прилагая больших усилий, поступила учиться на биолога в Улан-Удэ.
   Фая же, получив высшие баллы по всем предметам, в день объявления итогов в списке зачисленных абитуриентов себя не нашла. Снова и снова пробегала глазами по фамилиям на букву 'С', но в конце концов пришлось признать - Сапфировой в списке не было. Ее не приняли.
   Не замечая происходящего вокруг, она доехала до Черной речки, дома с порога сообщила о своей неудаче Елене Демьяновне и тут же в коридоре спустилась по стене на пол, дав, наконец, волю застрявшим в горле рыданиям. Плакала отчаянно, громко, пока не начала вздрагивать от дыхательных спазмов. Признать поражение оказалось не просто, в первую очередь потому, что подобной несправедливости с Фаей прежде не случалось: учителя всегда ставили заслуженные отметки, не придирались и, даже наоборот, относились к ней чуть менее строго, чем к другим ученикам. Возможно, памятуя о ее круглом сиротстве. В семье тоже, если и ругали, то только по делу. Поэтому-то сейчас и не хватало мужества принять случившееся: она усердно готовилась и все делала правильно, раз так хорошо сдала вступительные экзамены, только, выходит, ее старания и оценки оказались никому не нужны, и перед ней хлопнули дверью, не дав ни объяснений, ни второго шанса. Выть хотелось не только от несогласия с этой вопиющей несправедливостью, - в конце концов, про блат и коррупцию в вузах слышать приходилось не раз, - а прежде всего от нежелания признать, что с ее петербургской мечтой придется прощаться. 'Не поступишь в Питере, устроим тебя в БГУ, - сказала тогда за буузами Вера Лукьяновна. - Или, если дед договорится, в иркутский НарХоз. На платное отделение до конца августа принимают. Ссуду, возможно, придется брать, но в здешних университетах цены не столичные, справимся как-нибудь'. На что внучка ей пообещала: 'Если я не поступлю там, то вернусь в Улан-Удэ и не пикну. Помоги мне только, пожалуйста, деду убедить'.
   Фая закрылась в своей комнате и долго из нее не выходила. О дальнейших планах думать не получалось, в голове была тяжелая пустота. К вечеру, понимая, что у бабушки и дедушки скоро полночь, а признаваться им, что ничего не получилось, придется не сегодня, так завтра, она подошла к телефону и уже набрала восьмерку, как Елена Демьяновна остановила: 'Подожди пока, не звони. Дождись моего возвращения. Я вернусь часа через три, не позже'.
   Бабушка надела свой парадно-выходной костюм, перед уходом брызнула за ушами духами, что делала только по особым случаям, и, не говоря больше ни слова, оставила растерявшуюся внучку одну в квартире. Вернулась она через два с половиной часа. С довольным видом, бутылкой Хванчкары и коробкой 'Птичьего молока'.
   - Успокаивайся, Фаечка. Будешь учиться где хотела. Гады зажравшиеся. Нашли на ком отыграться!
   Оказалось, что в Петербурге жили их дальние родственники по дедушкиной линии, о существовании которых Фая даже не знала. После смерти мужа Елена Демьяновна виделась с ними крайне редко и, по всей видимости, поддерживать семейные отношения особенно не стремилась. Однако, работая во времена затянувшего дефицита в магазине, помогала им с детской одеждой - откладывала для них под прилавком вещи, 'достать' которые считалось большой удачей. В качестве отсроченной благодарности эти самые родственники и откликнулись на ее просьбу помочь Фае с поступлением. 'Гоша, сын двоюродного брата дедушки и тебе, выходит, дядька, хорошо дружил с твоими родителями, - рассказывала Елена Демьяновна. - Свидетелем на их свадьбе был. Видела на фотографиях, наверное. Теперь он важная шишка в какой-то нефтяной организации. Я потому к нему и пошла, больше не к кому. Гоша говорит, у них в бюджете для каждого года предусматриваются расходы на благотворительность. Из этих денег кривым каналом и будут тебе учебу оплачивать. Не мытьем, так катаньем. Если уж от государства нашего помощи не дождешься... Сволочи, сиротке не дали учиться!... То пусть хоть капиталисты помогут!'
   Без преувеличения оговорюсь, что в основном своих жизненных успехов и исполнения желаний Фая добивалась исключительно благодаря собственным способностям, трудолюбию и напористости. Однако и судьба бывала к ней щедра, изредка посылая помощь, как в тот день - в виде неизвестного доселе дяди Гоши с кривым каналом на благотворительность. Через месяц она встречала Катю на вокзале. Та, радостно озираясь, шагала навстречу, волоча большую спортивную сумку с вещами и какой-то угловатый предмет, завернутый в узел из старой простыни.
   - Что это такое? - спросила ее Фая.
   - Телевизор японский, - подмигнув, ответила Катя. - У вас же дома только черно-белый. Я подумала, что пригодится. Договорились, что в начале учебного года она поживет вместе с Фаей и Еленой Демьяновной на Черной речке, затем со временем подыщет себе соседку и съемную квартиру.
   Подруги с телевизором в простыне пошагали в сторону метро. Именно так запомнилось им начало их студенчества.
  

  Пожалуй, верно, что студенчество запоминается как лучшие годы, на какой бы исторический период они нам ни выпали. И пускай большая его часть пришлась на лихой конец лихих девяностых, в памяти Фаи обвал рубля, дефолт, премьерская чехарда, разгулявшиеся мошенничества и преступность остались не более чем тенью светлого времени - времени, прожитого с друзьями, связи с которыми по прошествии лет казались ей крепче и важнее родственных. Одним из них стал старший двумя годами студент философского факультета Анатоль Дюлишенко.
   Родители его прадеда, петербуржцы Дуличенко, проживали на момент рождения сына Анатолия в Ницце и записали имя в метрике на французский манер - Анатоль. Через какое-то время семья вернулась в Россию, но при оформлении русских документов Анатоль так и остался Анатолем, а фамилия 'Дуличенко' в результате неоднократных переводов превратилась в 'Дюлишенко'. Спустя семьдесят с лишним лет в память об Анатоле Дюлишенко назвали правнука.
   Фае нравилось произносить его полное имя вслух - прислушиваться к французским ноткам и отголоскам воображаемого ею по литературе девятнадцатого века благородного Петербурга. На самом деле потомки ее друга к аристократии отношения не имели, а петербуржца в нескольких поколениях в нем выдавала не столько диковинная фамилия, сколько та небрежная смесь интеллигентности, доброжелательности и снобизма, словно бы прочным налетом осевшая на всех внутренностях его души.
   Упомянутые качества проявлялись не всегда. Так не осталось и намека на эстета-книголюба, когда ему в присутствии Фаи пришлось вступить в случайные конфликты: первый раз в электричке, другой - у табачного киоска. Она и сама в те минуты не сомневалась, что держать лицо в попытках культурно доказать правоту 'этому быдлу', смысла не имело, - такие парни, по ее мнению, понимали только свой 'быдлячий' язык. И все же чрезвычайно впечатлилась тем, что Анатоль тоже мог изъясняться на этом самом языке, к тому же очень доходчиво и весьма жестко. Тогда ей и довелось узнать, что 'рамсить' и материться парень тоже умел, за словом в карман не лез и в подобных ситуациях постоять за себя мог. Более того, выходило у него это совершенно естественно, и даже не верилось, что перед ней тот самый воспитанный юноша из дома на Фурштатской, свободно говоривший по-французски и строго соблюдавший правило в присутствии девушек не выражаться. Две эти стычки, сами по себе пустяковые, очень быстро забылись и лишь послужили иллюстрацией удивительной способности Анатоля общаться с встречавшимися ему в разных обстоятельствах людьми в привычных для них выражениях и манере. Наверное, поэтому он в равной степени легко сходился с выпускниками классических петербургских гимназий - потомками условных Толстых и Голицыных, студентами из семей новых русских - на дорогих машинах или с личными водителями, а также с простыми ребятами из общежитий. Последние, бывало, и не подозревали в нем принадлежность к петербургской интеллектуальной элите, настолько непосредственно и по-свойски вел себя с ними Анатоль. Ему и в голову не приходило исправлять подъезд на парадную, бордюр на поребрик, а батон на булку. Наоборот, подмечала Фая, в общении со своими приятелями из Перми он, намеренно или нет, подхватывал их уральский говор. Она с некоторых пор перестала удивляться разнообразию его собеседников и знакомых, круг которых отнюдь не ограничивался студентами престижных вузов, друзьями по интересам и другим заранее заданным форматом. Ими могли стать и бездомные у Казанского собора, и распустившиеся, но по-прежнему любившие порассуждать о высоком пьянчужки-художники, и легкие веселые девчонки-провинциалки без претензий на образованность и эрудицию, но с заявкой на красивую столичную жизнь, а, бывало, и татуированные попутчики в поездах, возвращавшиеся за счет государства из не столь отдаленных мест и рассказывающие ему занимательные истории.
   Создавалось впечатление, что если Анатоль по своей собственной шкале относил человека к любопытным персонажам или к хорошим людям, то не принимал во внимание ни социальный статус, ни ярлыки-характеристики и прочие условности. Те же, кто не пользовались его расположением и допускали непростительные оплошности, первыми узнавали об этом: он не утруждал себя ни малейшими усилиями, чтобы сглаживать неловкости и оставаться приветливым. Возможно поэтому знающие его люди либо восхищались им (и таких было большинство), либо на дух не переносили. Существование последних Фая объясняла себе исключительно их собственными изъянами и искренне полагала, что не прощали странности и шероховатости характера Анатолю только те, кто в силу собственной ограниченности не разглядели его незаурядную личность, или же те, кто не умели без обиды и без зависти восхищаться интеллектуальным превосходством в других. Сама же она, считая своего друга редким умницей, даже талантом, с легкостью закрывала глаза на то, что могла бы принимать за мелкое хамство или высокомерие, и простодушно очаровывалась притягательной самодостаточностью человека, который знал, что вел себя порядочно, а потому не собирался считаться с мнением недовольных, уж тем более угождать им.
   Познакомила их Эльвира. Тот случай, когда обоюдно приятное первое впечатление с первых же минут безошибочно подсказывает, что дружбе быть. Сложно выделить другое событие или промежуток времени, после которого Фаина и Анатоль стали близки - обоим казалось, что они подружились с первой же встречи, а годы лишь укрепляли их теплые доверительные отношения.
   Не считая тусовки и встречи в компании, они проводили много времени и наедине: гуляли по городу, смотрели фильмы, играли в шахматы или просто разговаривали под пиво, вино и незатейливые закуски. Во время этих разговоров Фая чаще всего задумывалась о том, как большой удачей оказалось для нее знакомство с приятелем Эльвиры. Дело в том, что в прежнем ее окружении она обычно чувствовала себя начитаннее и подкованнее всех других ребят. Подруги ее тоже много читали и в каких-то вопросах разбирались даже лучше, поэтому она их уважала, но все же считала за равных и не признавала за ними интеллектуального превосходства. С Анатолем все обстояло по-другому: Фая не сомневалась - парень прочитал, знал, понимал намного больше и разбирался в большинстве вопросов намного лучшее ее. Ей нравилось, что он умнее, и поэтому она ночи напролет могла обсуждать с ним политику, экономику, литературу, психологию, мужчин, женщин, президента, новинки, музыку, выставки, спектакли, Вторую мировую войну, Бродского и 'Что? Где? Когда?'. Вместе с тем их захватывающие многочасовые беседы не то, чтобы утомляли, но наступал момент, когда у нее возникало ощущение пресыщенности интересными темами. Перейти к бытовым или заниматься каждый своими делами, не разговаривая, в таких ситуациях казалось странным - они ведь не муж и жена. По всей видимости, и Анатоль тоже чувствовал подобный дискомфорт. По крайней мере, достаточно Фае было сказать полушутя: 'Ну все, я от тебя устала', тот безобидно отвечал: 'Давай, отчаливай' или 'Понял, отваливаю', и они расходились. Потом через какое-то время снова пересекались - просто так или по поводу, вдвоем или в компании.
   Странным образом, ее чувства к нему пусть и не исчерпывались уважением, восхищением, гордостью и привязанностью, но все же не имели ничего общего с влюбленностью, во всяком случае с той влюбленностью, когда хочется обладать человеком и сделаться с ним парой.
   Она по нему редко скучала, но если случалось, то, нисколько не стесняясь в этом признаться, звонила с предложением встретиться. Она любила его больше, чем двоюродного брата, да и вообще всех знакомых парней, но жить вместе и видеться с ним каждый день ей не хотелось. Как не хотелось ни общей кровати, ни общих детей. И она понимала, что все это было взаимно.
   Они дружили и именно такие отношения стремились сохранить вопреки расхожим утверждениям, что дружбы между мужчиной и женщиной не бывает.
   Фая годами называла Анатоля близким другом, пока однажды не осознала, что этим его роль не ограничивалась. Всех других своих друзей и подруг - тех, с кем связывало много общих воспоминаний, радостных и печальных, тех, к кому могла прийти со счастьем и бедой, рассказать секрет, пожаловаться или попросить совета, - всех их она ценила не меньше. Однако вряд ли бы в ее жизни что-то изменилось, не встреться они ей на пути. Чего не скажешь о влиянии Анатоля - долгих разговоров с ним, его 'уроков информатики' и однажды оброненных фраз. В одном из таких запомнившихся ей разговоров в самом начале их знакомства речь впервые зашла об его увлеченности компьютерами.
   - Объясни мне, почему ты поступил на философский, - попросила Фая. - Как планируешь искать работу после учебы? Не представляю, где, кроме кафедры, требуются философы... Тем более те, кому всего лишь двадцать два.
   - Когда я поступал, востребованность философов на рынке труда для меня большого значения не имела, - недолго подумав, отвечал Анатоль. - Видишь ли, в старших классах я так и не понял, чем бы хотел заниматься всю оставшуюся жизнь, поэтому не стал рассматривать факультеты, где учат конкретным прикладным профессиям, а решил пока что просто научить работать мозги. С местом, где буду работать сам, определюсь после. Поменяю, если не понравится.
   - Пять лет универа - чтобы просто потренировать мозги, без понимания перспектив дальнейшего трудоустройства? На тебя бы моих родственников натравить!
   - Мои в большинстве своем тоже не в восторге, но главное, родители поняли. Отец предлагал мехмат, но мне больше нравится читать, чем считать, поэтому в конце концов выбрал философский.
   - Получается, на сегодняшний день ты даже понятия не имеешь, куда подашься, когда получишь диплом? - недоверчиво уточнила Фая.
   - На самом деле кое-какие соображения уже есть.
   - В области философии?
   Анатоль отрицательно покачал головой и вместо ответа задал вопрос: 'Ты пользуешься интернетом?'
   Фая тоже помотала головой и, пожимая плечами, пояснила: 'У меня и компьютера-то нет'.
   - Скоро будет. Скоро у всех будет, - с улыбкой произнес парень. - В таком случае не буду тебя грузить деталями, но если кратко, то я фрик во всем, что касается интернета. После универа планирую работать в этой сфере. Уже начал, на самом деле.
   - В смысле, будешь программистом?
   - Ммм... Нет, другие аспекты. Не настолько технические. Приходи как-нибудь в гости. Научу тебя азам и покажу, что с компьютером можно не только в игры играть.
   Сказанное Анатолем во время этой, как может показаться, ничем не примечательной беседы задело Фаю за живое. На протяжении предыдущих двух лет все, что ей приходилось слышать относительно получения высшего образования, сводилось к необходимости выбора престижной профессии или хотя бы той, которая позволит максимально в короткие сроки найти работодателя после окончания учебы. Все ее ровесники руководствовались только этими критериями, за исключением нескольких счастливчиков, вроде Кати, которые еще в школе расслышали зов сердца и определились с призванием. О том, что имеет смысл потратить пять лет жизни просто на то, чтобы тебя научили думать, и философский факультет наряду с мехматом - подходящее для этого место, Фае прежде слышать не доводилось. И то, что с профессией мечты не обязательно определяться в шестнадцать лет, можно и позднее, а потом еще поменять, если не понравится, ей тоже почему-то в таком откровенном виде в голову не приходило. Она, конечно, понимала, что ничего невозможного в смене рода деятельности нет, но под влиянием страхов родственников сама побаивалась устрашающей неизвестности последствий при таком нестабильном подходе в построении карьеры и считала необходимым все заранее просчитать, чтобы их избежать. Рассуждения Анатоля показались Фае очень вольными, где-то даже легкомысленными, но вместе с тем правильными по своей сути и очень ей импонировали.
   В следующую их встречу он с иронией напомнил, что амбициозной современной девушке положено знать хотя бы базовые возможности интернета и предложил встретиться на выходных у его родителей, на всякий случай добавив: 'У тебя дома компьютера нет, так что не вариант. Где я живу - казарма, тебе там сразу поплохеет, а у моих и комп отличный, и чисто-хорошо, и в качестве бонуса вкусный мамин обед'. Под казармой Анатоль имел в виду бывшую коммуналку на проспекте Добролюбова, которую снимал вместе с приятелями из ИТМО и Техноложки, желая проживать настоящее студенчество - максимально независимое от родителей, в условиях общежития, пусть и в своем городе, откуда ему не хотелось никуда уезжать. Фая с радостью приняла приглашение, но не столько из интереса к компьютеру, сколько к его семье.
   Проходили годы, а то воскресенье в гостях у Дюлишенко продолжало оставаться для нее днем из недавнего прошлого - настолько часто она вспоминала свои впечатления и отложившиеся в памяти детали. Как Виталий Николаевич, отец Анатоля, наливал охлажденное белое вино в большие округлые бокалы, напоминающие нераскрывшиеся тюльпаны на тонких, высоких ножках. Такие объемные, одновременно простые и изящные ей раньше доводилось видеть разве что в фильмах. На праздничных столах у ее родственников обычно были другие: из испещренного узорами недорогого хрусталя, узкие, низкие, расширенные кверху. Все вино, включая белое, они хранили в шкафу, откуда и подавали его гостям - комнатной температуры. Фая также отметила, что если в ее семье вино разливалось едва ли не до краев, то Виталий Николаевич наполнял бокалы не больше чем на треть и, прежде чем отпить из своего, повращал его по часовой стрелке, затем поднес к носу и несколько раз вдохнул аромат. Не намереваясь притворяться, что понимает значение слов 'апелясьен' и 'премьер крю', она все же захотела повторить за ним эту процедуру. Покрутила свой бокал, катая вино по стенкам - цвет красиво заиграл на солнце, - опустила в него нос и принюхалась. Только затем, смакуя первые ощущения, сделала глоток, с которого и началась ее любовь к белому вину, прежде казавшемуся ей по вкусу пустым или откровенно кислым напитком. После аперитива в гостиной хозяйка, чрезвычайно ухоженная и обаятельная Вероника Павловна, пригласила к сервированному по всем правилам этикета обеденному столу. Сама она подошла, неся горячее блюдо, последней, и только после того, как села, ожидавший ее за спинкой стула супруг сделал знак, разрешающий также стоявшим сыну и Фае занять свои места. Все это было очень далеко от домашних распорядков у Сапфировых и, наверное, поэтому напомнило ей, как Вера Лукьяновна ставила на стол большую сковородку жаренной на сале картошки, возвращалась к плите, в то время как дед Миша и дядя Володя, не дожидаясь бабушки, начинали закусывать, а дети уплетать положенную порцию, чтобы как можно скорее покончить с трапезой и, не засиживаясь за разговорами со взрослыми, вернуться к своим делам.
   Шариковское 'Салфетку туда, галстук сюда, да извините, да, пожалуйста, мерси' то и дело приходило Фае на ум, но она все же не находила в поведении семейства Дюлишенко ничего показного или вымученного, а свойственная им повседневная элегантность ни в коей мере не отягощала ощущаемой с первых минут душевности. Позднее Фая удивлялась и не могла объяснить себе почему, но все же отлично помнила, что в первую встречу с родителями Анатоля нисколько не комплексовала. Возможно, смущалась немного, когда не была уверена, правильно ли пользуется приборами, но ее ни на секунду не побеспокоила мысль считать себя из другого теста или недостойной обедать по правилам петербургских салонов. Как и не возникло желания сбежать от 'буржуа' в знакомую с детства обстановку, где все просто и без церемоний. Ей определенно нравилось находиться в обществе этих хорошо воспитанных людей, наблюдать за их привычками и очень хотелось побыстрее освоиться в их мире красивых тарелок и степенных бесед. И чтобы когда-нибудь ее будущий муж предлагал гостям охлажденное премьер крю в таких же округлых, правильных бокалах.
   После обеда Анатоль объяснил, что такое поисковые системы, новостные сайты, и она впервые увидела страницы Rambler, Yahoo, Googlе, CNN и BBC. Запомнила немного и значительную часть 'урока' визуально восстановила в воспоминаниях лишь спустя какое-то время, когда уже бегло ориентировалась в знакомых просторах интернета. Возможно, усвоила бы больше и с первого раза, если бы в то воскресенье, ко всему прочему, ее не заняли другие мысли, никоим образом не связанные с современными технологиями, - о любви.
   Дело в том, что супруги Дюлишенко впечатлили Фаю не только изысканными в обиходе манерами, но больше ласковыми взглядами и фразами, которыми они обменивались между собой - столько в них было нежности, интереса и внимания, сколько ей не приходилось подмечать ни в одной знакомой паре, чья совместная жизнь исчислялся годами и детьми. Сама того не сознавая, она выросла с убеждением, что все мужья и жены со временем привыкают друг к другу и непременно становятся уставшей от гнета быта четой, оставляющей проявление нежных чувств к своей второй половине исключительно для праздников. В известных ей примерах крепких, образцовых браков если и присутствовала любовь, то все же не романтика, а муж и жена из влюбленной, некогда обособленной пары сделались лишь частью семьи, растворившись в ней в статусе родителей, бабушек и дедушек, дядь и теть. Так Вера Лукьяновна и Михаил Васильевич, дядя Володя и тетя Света, дядя Сережа и тетя Таня, Светлана Викторовна и папа Кати, сомневаться не приходилось, друг друга любили, но почти никогда не произносили слова, которые бы это проявляли, и обсуждали в основном работу, продукты, расходы, кредиты, отпуска, сериалы, политику, гостей, родственников, соседей, дачи, удобрения, детей, их учебу и дальнейшее будущее. Мягких любящих взглядов и прикосновений она тоже за ними не замечала, а потому безотчетно полагала, что нежность и восторженность, - удел юных влюбленных, - во взрослой жизни сменяются родительской ответственностью и рано или поздно забываются. Не сказать, что Фая прежде не верила в известные из книг и фильмов красивые романтические истории, но подтверждение тому, что любовь действительно может сохранять упоительность и свежесть чувств, она впервые увидела в гостях у Анатоля.
   После обеда Виталий Николаевич и Вероника Павловна, оставив сына с гостьей за компьютером, отправились на прогулку в Таврический сад, после чего планировали сходить в кино. В задумчивости прощаясь с ними, Фая так и не припомнила, чтобы какая-нибудь другая знакомая ей родительская пара гуляла по выходным в парках без детей, и теперь сама себе удивлялась, не понимая, почему до сих пор считала, что с рождением ребенка его папа и мама не могут позволить себе вдвоем сходить в кино.
   - Какие они у тебя милые! - растроганно заметила она Анатолю. - Можно принять за молодоженов, если не знать, что их сыну двадцать лет.
   Тот, широко улыбнувшись, согласился, но ничего не добавил и тему развивать не стал. Постеснялся, не забывая, что ее собственные родители давно погибли.
  

  О муже Елены Демьяновны и своем дедушке Фая знала немного. Он умер задолго до ее рождения, а бабушка рассказывала о нем неохотно. Даже прибрать могилу к родительскому дню предпочитала ездить одна, без сына и внуков. Однако, когда Фая поделилась с ней размышлениями о Дюлишенко, разговорилась откровеннее обычного.
   - Не помню, чтобы мы с Митей после свадьбы вдвоем по паркам гуляли, только мне и без парков его ласки и внимания хватало. Что вместе ни делали, все в радость, и ему, и мне. Быт - не быт, как угодно назови, а за каждый прожитый с ним день я судьбе благодарна и больше, чем твоего деда, никого никогда не любила.
   Елена Демьяновна несколько секунд помолчала, собрала ладонью рассыпанные на столе хлебные крошки и продолжила: 'Тут даже не в любви дело, а в том, что до него я жила одиноко - сама по себе то есть. Мать, отец, сестры, родственники, подруги... Они не в счет. Не чужие мне, конечно, но дороги у нас разные, каждый своею шел. Вот с дедом твоим по-другому было: как поженились, у нас образовался свой мир, где мы вдвоем, а за его пределами все остальные. Неважно кто и что там у них происходит: ругаются, мирятся, приходят, уходят.. Словно невидимым защитным куполом от всех отгородились, понимаешь?'
   Фая кивнула и через подступивший к горлу ком спросила:
   - И тебе до сих пор плохо жить без дедушки?
   - Да я не то чтобы без него живу, - задумчиво отозвалась бабушка. - Каждый день вспоминаю нашу с ним жизнь и продолжаю ее за нас двоих. Нашу дочь замуж выдала и похоронила. Нашему сыну, чем могу, помогаю. За нас двоих до внуков дожила и за ними присматриваю.
   Елена Демьяновна отстраненно проводила взглядом скатившуюся по щеке Фаи слезу и тем же ровным, не выражавшим ни боли, ни тоски голосом произнесла: 'Про Ларису, доченьку свою, то же самое тебе скажу. С тех пор как она родилась и потом, после аварии, я без нее ни дня не прожила. Мы живем с теми людьми, которые ушли. Продолжаем жить'.
   Вечером Фая достала с антресоли альбомы со знакомыми черно-белыми фотографиями в приклеенных картонных уголках. Только теперь дедушка на них виделся ей совсем другим, и впервые подумалось, что бабушке, хоть и пришлось пережить много горя, все-таки очень повезло. Повезло прожить шестнадцать счастливых лет в браке с по-настоящему любимым мужем, память о котором она бережно хранила, а потому не считала себя несчастной одинокой вдовой и даже не помышляла второй раз выйти замуж. Лучше так, рассуждала Фая, чем жениться без большой любви или встречать старость с давно опостылевшим супругом.
   Надо сказать, до сих пор ее соображения по поводу брака ограничивались пониманием, что так положено и ей через какое-то время тоже предстоит обзавестись женихом. Других продуманных установок на этот счет у нее не имелось, поэтому отчетливо запомнилось, как, разглядывая посеревшие семейные снимки, она привела в порядок поднакопившиеся к ее восемнадцати годам наблюдения и навсегда определилась со своими приоритетами в замужестве. Вспоминались пары, которые, как ей казалось, жили вместе только потому, что так принято и удобнее: жена готовит, убирает, муж починяет краны, водит машину, наконец, содержать дом и поднимать детей, как-никак проще вдвоем. Вспоминались приятельницы в Улан-Удэ, старше Фаи на два-три года, но уже рвущиеся замуж, переживая, как бы не опоздать и в девках не остаться. Вспоминалась соседка тетя Ира. Вера Лукьяновна говорила, что та вышла замуж 'только чтоб родить'. Похоже, бабушка не ошибалась, тетя Ира развелась через пару месяцев после родов. Вспоминалось, как в университете в курилке девицы с потока обсуждали своих кавалеров на предмет финансовой состоятельности и, как следствие, пригодности. Никого из них не осуждая, как и не пытаясь дать нравственную оценку или углубиться в мотивы всех этих людей, Фая для себя ясно осознала, что при всех условностях и общественных устоях не захочет супружества без взаимной и упоительной любви - крепкой и пронзительной, как у бабушки, нежной и чувственной, как у Дюлишенко. Она решила, что скорее согласится остаться одинокой и бездетной, чем выйдет замуж не по любви, а по каким-то другим, прозаичным причинам.
   Связана ли такая категоричность с юношеским максимализмом, наивностью по неопытности или же являла собой зрелое намерение взрослеющей девушки, утверждать не буду, но, думается мне, это решение Фаи стало одним из самых осознанных, последовательных и определяющих в ее жизни.
  

  Шли первые недели учебы, город еще ласкался в тепле бабьего лета, когда Катя, вернувшись из университета раньше обычного, сообщила Фае и Елене Демьяновне, что, вероятнее всего, скоро от них съедет.
   - На меня через деканатские списки вышла девушка с геофака. В прошлом году на подготовительных курсах жила у дальней родственницы в Купчино, а в этом поступила и сняла однушку на Чкаловской. Ищет соседку.
   - Далеко от метро? - поинтересовалась Елена Демьяновна.
   - В двух шагах, на Большой Зеленина. Ждет меня там через два часа, квартиру покажет. Фай, съездишь со мной?
   - Конечно. Мне нужно знать, в какие руки тебя отдаю.
   - Судя по всему, в хорошие, - заверила Катя. - Я хоть и пять минут с ней всего разговаривала, уверена, она тебе сразу же понравится.
   Та в ответ состроила ревнивую гримаску: 'Чем же она такая распрекрасная?'.
   - Прекрасная или нет, еще предстоит узнать, но внешне - копия нашей Аюны, только метисоватая.
   - Бурятка, что ли? - по-детски обрадовалась Фая.
   - Нет, но ее мама - калмычка. Папа русский. Живут в Красноярске.
   - Звать-то как?
   - Леся Стравинская. По паспорту Олеся, но просит называть ее Лесей.
   - Окей, Леся так Леся, - все еще немного ревниво выдохнула Фая.
   Будущая соседка Кати открыла им дверь в тельняшке, саморучно обрезанных под шорты джинсах, красных резиновых шлепанцах и с мелкими кусочками белой штукатурки в волосах.
   - Привет! Леся, - широко улыбнувшись, представилась она Фае в коридоре. - Проходите. Я обои со стен отдираю, можете не разуваться.
   Девушки проследовали за ней в гостиную.
   - Площадь небольшая, конечно, но для двоих вполне достаточно. Главное, комната и кухня - квадратные. Не вытянутые кишкой, как часто бывает в бестолковых планировках. Туалет с ванной раздельные. Да, обратите внимание, одно окно выходит на улицу, а другое во двор. Прошлая квартира, где я жила, целиком на солнечной стороне. Ужас! Когда жара стояла, не знала, куда себя деть. В душе каждые два часа отмокала.
   Катя не преувеличивала, сходство их новой знакомой с Аюной действительно бросалось в глаза. И в заостренных очертаниях лица, доставшихся Лесе, очевидно, по материнской линии. И в забавной манере говорить - звонко, торопливо, эмоционально, время от времени отпуская низким, прохладным голосом колкие шуточки. Аккуратная плавность движений у той и другой на мгновения сменялась порывистой, немного мальчишеской угловатостью. Девчонки-хулиганки, чьи грубоватые высказывания и нарочитое озорство должны были скрывать, но на самом деле лишь подчеркивали их безобидную непосредственность и добродушие.
   Все эти наблюдения Фая упорядочила в мыслях значительно позже, в ту первую встречу ей просто понравилась живая мимика Леси: ее реакции проявлялись так молниеносно, так выразительно, что в их подлинности сомневаться не приходилось. Не тот случай, когда рефлекторно контролируемые эмоции выражаются лишь на губах, приподнятых в уголках или поджатых, почти не меняя при этом оставшейся части лица. Бывает, не поймешь толком шутку, хихикаешь из вежливости, а глаза-то выдают собеседнику растерянность, неуверенность, неловкость. Леся, казалось, таких привычек не имела: хмурилась откровенно, не осторожничая, точно так же не сдерживала себя в смехе и расплывалась в улыбке всей своей подвижной мордашкой, каждой ее черточкой и складочкой.
   'Пожалуй, больше смотреть нечего, - пошевелив плечами, заключила она. - Кроме кроватей да моих неразобранных чемоданов тут пока ничего нет'. Затем хитро прищурилась и добавила: 'Хотя нет, еще есть холодильник. А в нем пиво. Хотите? Можем на крышу подняться, мне хозяин ключи от чердака дал'.
   Гулять по крышам ни Фае, ни Кате еще не доводилось, и они, радостно кивая, согласились.
   Леся прошлепала на кухню. Через несколько секунд вернулась, неся в руках три 'Балтики 7' с упаковкой сушеных кальмаров. Взяла с подоконника пачку Marlboro и махнула головой в сторону входной двери.
   Начинался закат, вместе с небом розовели серые кровли, купола соборов и шпиль Петропавловки. Петербург раскинулся перед ними, позволяя одним взглядом охватить все свои достопримечательные места, спрятал где-то внизу очереди туристов, спешащих прохожих и словно остался с тремя молоденькими девчонками наедине.
   Леся заправски открыла бутылки зажигалкой, вручила по одной Фае и Кате, зачарованно оглядывающимся по сторонам и, подмигнув, заметила: 'Охренительный вид, правда?' Подкурила сигарету, деловито продолжила:
   - Дом старого фонда, но капремонт делали относительно недавно. Двенадцать лет назад или вроде того. Так что потолки течь не должны. Коммуналок не осталось, все соседи вполне приличные. Во всяком случае в подъезде не воняет, не харкают, не ссут. В самой квартире, как вы видели, ремонт небольшой нужно сделать, но ничего глобального - окна, батареи подкрасить, да стены в порядок привести. Плюс купить столы, стулья, этажерку и всякие милые штучки.
   - Меблированное жилье без необходимости ремонта и покупок не хотите поискать? Или выйдет намного дороже? - уточнила Фая, зная, что изначально Катя искала вариант аренды, не требовавший вложений.
   - Не в деньгах дело, - покачала головой Леся. - Мне хотелось именно пустую квартиру: без хозяйского декора, с минимумом мебели - кровати, плита, холодильник, все. А то к кому ни зайдешь, везде одна и та же совковая конструкция из стенки и двух кресел с журнальным столиком, обои цветастые дебильные, безвкусные картины, календари десятилетней давности да прочая унылая хрень. Выберем все сами, чтобы чувствовать себя как дома, а не у дяди. Среди своих вещей, красивых, с душой.
   - Согласна, - мечтательно поддержала ее Катя. - Только боюсь, это даже подороже выйдет. Сразу, может быть, и не получится все сделать красиво.
   - Да, но мы ведь с тобой никуда не торопимся! Кое-какое милое барахлишко у меня уже есть, у тебя, наверное, тоже. Я продолжу покупать по картинке, вазочке или коврику с каждой зарплаты.
   - Ты не говорила, что работаешь. Кем?
   - Ой, всякой ерундой, - весело отмахнулась Леся. - В теплый период на экскурсии по рекам-каналам зазываю, газеты у метро раздаю. Скоро будет холодно, хотела найти что-то в помещении и на днях устроилась промоутером в супермаркет. Если не знаете, это те, кто предлагают покупателям попробовать бесплатно всякие печеньки, сыры, напитки...
   - И как? Удается совмещать с учебой? - с неподдельным интересом спросила Фая. В последние дни она сама начала задумываться о подработке: поняла, что ежемесячного перевода от бабушки с дедушкой будет хватать лишь на самое необходимое, а требовать больше у них или у Елены Демьяновны ей было совестно.
   - У нас почасовая оплата, график гибкий. Можно смотреть расписание на неделю и заранее договариваться с супервайзером, когда выходить на смену. Конечно, учиться и работать - это сложнее, чем просто учиться, но зато денежка свободная бывает.
   - Не подскажешь, как ты обычно узнавала о вакансиях?
   - По-всякому. В связи с чем вопрос? Ищешь халтурку? Если хочешь, порекомендую тебя шефу. Он говорил, что нам еще девочки нужны.
  

  Через неделю они вдвоем в красно-белых фартуках за стойкой Микояновского мясокомбината предлагали проходящим мимо покупателям нанизанные на зубочистки кусочки ветчины.
   К концу каждого рабочего дня не давала покоя нестерпимая боль между лопаток. После смен ноги гудели так, что в трамвае по дороге домой Фае едва не скулила от желания скорее вытянуть их на диване. И все же ей нравилось вспоминать свою первую работу. День, когда бухгалтер дважды пересчитал и вручил под подпись перевязанную оранжевой резинкой пачку купюр ее первой зарплаты и она впервые ощутила себя способной жить самостоятельно, независимо от бабушек и дедушки, а значит, по-настоящему взрослой. Дни, когда поручалось зазывать отоваривающихся дядек и тетек с тележками пробовать вино, разлитое в маленькие бумажные стаканчики. Такие маленькие, что Леся называла их 'крыжечками'. 'Ну что, по крыжечке?' - с огоньком в глазах осматриваясь по сторонам, толкала она Фаю локтем в бок, затем быстро наклонялась за ее спиной, залпом выпивала красящее губы Каберне и поворачивалась к ней корпусом так, чтобы та могла незаметно для других проделать то же самое. К вечеру обе, довольно пьяненькие, кокетничали с покупателями, едва сдерживали смех от собственных (глупых, но от того еще более смешных) шуток, между делом откровенничали и таким образом очень скоро подружились.
   В том же учебном году они поработали вместе ростовыми куклами на Сенной, раздатчицами листовок на выходе из Балтийского вокзала, ряжеными барынями Петровской эпохи у Медного всадника и чуть больше месяца после летней сессии в итальянском ресторане, нанимающим студентов на время открытия уличной террасы.
   Катя уже после нескольких выходных, проведенных в Эрмитаже, поняла, что другого настолько же желанного места работы для себя не представляет и, считая безнадежным стучаться после университета в отдел кадров с улицы, решила начать с малого, - закончив первый курс, устроилась раздатчицей в столовой для сотрудников музея. Забегая вперед, скажем, что они очень быстро обратили внимание на начитанную амбициозную девушку, мечтавшей об искусствоведческой деятельности. Через довольно скорое время она проводила в Зимнем дворце экскурсии для 'легких' туристических групп, продолжая учебу на филологическом, поступила на заочное отделение в Академию художеств и сразу же после окончания университета получила должность младшего научного сотрудника в главной сокровищнице Северной столицы.
  

   Улан-Удэ, август 1999г.

   В безупречно чистой кухне Вера Лукьяновна продолжала хлопотать, переставляя чашки и протирая полки посудного шкафа. Фая, добавив молока в густо заваренный чай, потянулась за кусочком медовика.
   - Баба Вера, вот объясни. Мы вчера с дедой Мишей ходили по магазинам и он мне купил ну очень много разной одежды. Весьма дорогой! При этом ни в какую не соглашался просто дать деньги, чтобы я сама себе все подыскала в Питере. Не пойму, почему он вредничает. Там же объективно выбор вещей больше и лучше!
   - Вот же дед какой. Хитрит постылятина! - с довольными нотками в голосе отозвалась бабушка. Села за стол напротив Фаи, выключила чайник из розетки и пояснила: - Он, видать, доча, хочет показать тебе, что только здесь, в Бурятии, у тебя может быть все, чего ни пожелаешь. Что попроси его, то сделает и купит. А там, в большом городе, ты сама выживай, мы тебе не поможем. Сюда переведешься, сможешь спокойно учиться и после занятий отдыхать, а не бегать с подносами, да не топтаться по лужам в костюмах дурацких, на новую юбку пытаясь себе заработать. Не хочет он, чтобы ты там жила. Боится, что и тебя заберет у нас Ленинград.
   - Деда разве не понимает, что я уже никогда не вернусь сюда навсегда? - наконец, заставила себя произнести вслух Фая.
   - Да понимает он... Ялэ-ялэ... Время нынче гадкое. Поглядим, какое будет, когда учебу закончишь. Давай хоть черемуховый торт тебе, что ли, постряпаю. То ты исхудала совсем. Скоро опять уедешь, а я так тебя толком ничем и не покормила.
  

  Петербург, второй учебный год

  - И на эти штанцы ты спустила все свои чаевые? - с усмешкой спросила Леся, разбавляя кока-колой коньяк 'Белый аист' в прозрачных пластиковых стаканчиках.
   - Угу, - довольно подтвердила Фая, игриво подвигала ягодицами, в очередной раз демонстрируя подругам свою обновку и, словно, оправдываясь, добавила: - Бляха-муха, ну хотелось мне джинсы с этой зеленой биркой!
   - И в этом завидном зеленом пакете, - с иронией добавила Катя. - Не хухры-мухры, а Б-Е-Н-Е-Т-О-Н. - United - Colors - Of - Benetton! - поправила ее Фая, стараясь выговорить все звуки с безупречным английским акцентом.
   - Ты пакетик, кстати, не выбрасывай, - также полушутя посоветовала Эльвира. - Носи в нем спортивную форму или учебники в универ. Девицы в твоем Финэке сразу же внимание обратят, примут в клуб! Лесь, у меня что-то очень крепко получилось. Подлей еще колы, плиз.
   Леся взяла ее стакан и, замерев с ним на несколько секунд, произнесла:
   - Нет, мне все-таки не понять, как можно на одну пару обыкновенных с виду штанов потратить весь свой месячный заработок. Да еще и за собачью работу официанткой!
   - Не такую уж и собачью. Не преувеличивай, - мягко не согласилась с ней Фая.
   - Конечно, собачью! Бегай весь день, как борзая; прыгай, как пудель, на двух лапах; хвостом виляй, как шавка, да преданно в глаза смотри. Чтобы тебе две копейки на кость дали, а менеджер не дал по морде веником.
   Фая не стала спорить. Она и сама больше не хотела работать за чаевые, но все же испытывала к ресторану нечто вроде благодарности. Здесь ей впервые довелось услышать о существовании каперсов и артишоков, о том, что макароны следует называть более изящно - пастой, а 'хорошие' сыры не просто те, что подороже, с большими дырками, но имеют свои традиции, историю и благородно звучащие названия: Моцарелла, Горгонзолла, Пармеджано. Среди алкогольных коктейлей, подаваемых в хороших барах, тоже есть не менее именитые - Негрони, Дайкири, Мохито... Они будто стали для нее проводником в новый мир, где все эти самые загадочные слова всем давно и хорошо знакомы. Так многие посетители, которых она обслуживала, не глядя в меню, заказывали Пино Гриджио или Пина Коладу и снисходительно смотрели на Фаю, когда та, советуя попробовать полюбившуюся ей Карбонару, с энтузиазмом сообщала им ее состав. Ей, безусловно, льстило, что теперь она знает то, о чем не ведает большинство ее приятелей. Сомелье, Meduim rare, диджестив... Разве кто-нибудь из ее улан-удэнских одноклассников понял бы, о чем речь?
   - 'Клиент всегда прав', - продолжала между тем ворчать Леся. - Если клиент так говорит, то он всегда мудак! Не, я больше в общепит ни ногой. Паршивое, неблагодарное дело.
   - Может быть, и неблагодарное, но все же благородное, - заметила Эльвира и, отвечая на слегка удивленные взгляды подруг, немного высокопарно, но как-то очень искренне пояснила: 'Потому что любой труд благороден. Я так считаю. Спасибо моему папочке: он пусть и ушел от моей мамочки, но не забывает о своей дочечке, поэтому мне не приходится работать, как вам... Но, девочки! Я, правда, восхищаюсь вами. И вашей самостоятельностью, и упертостью, с который вы тут пробиваетесь. Вы втроем большие молодцы!'
   - Элька, давай-ка еще разбавлю твой коньяк? - прыснув, предложила Леся. - Рановато тебя понесло на сентиментальные речи!
   Эльвире действительно не требовалось прилагать усилий, чтобы покупать дорогие джинсы и иметь достаточное представление о популярных алкогольных брендах. Фая однажды с восторгом упомянула, что никогда не пила ничего вкуснее Бейлиза, на что подруга просто, как если бы речь шла о чем-то само собой разумеющемся, ответила: 'Да, вкусненько. Немного на Шериданс похож. Попробуй, если тебе кофейные ликеры нравятся'. Оказалось, ее папа, каждый раз возвращаясь из заграничных поездок, с запасом закупался в дьюти-фри, и коллекция имеющегося у него дома алкоголя по большому счету не уступала в многообразии бару ресторана, где работали Фая с Лесей. Тем ценнее и значимей воспринимались только что выраженные Эльвирой восхищения по поводу их самостоятельности и 'благородства' подработки официантом.
   От ее теплых слов, согретых вдобавок разливающимся по телу Белым аистом, Фая неожиданно растрогалась. В нахлынувшем умилении оглядела двор, куда они случайно забрели: пошарпанные скамейки, побеленные у основания 'обычные' деревья, название которых никто не знает, ненавязчивый щебет птиц, да старенькая детская площадка с полупустой песочницей. Таких дворов у нас тысячи, и потому все здесь показалось ей давно знакомым и родным. Именно в тот ласкающий уходящим с осенью бархатным теплом сентябрьский вечер, она впервые прочувствовала сплоченность их девчачьей четверки и осознала, что в их общей дружбе обрела опору, какой ей не хватало год назад по возвращении в Петербург и благодаря которой чувствует себя теперь уверенно в этом поначалу пугающем ее большом городе. В отсутствие родных сестер, братьев, общих интересов с двоюродными, Катя, Эльвира и Леся стали для Фаи самыми близкими людьми, дружбой с которыми она по праву могла гордиться - ведь при всей разности характеров, увлечений, каждая из них была интересной, умной и амбициозной девушкой.
   Такие приятные размышления проносились у нее в голове, и, сидя на спинке дворовой скамейки в новых модных джинсах с пластиковым стаканчиком разбавленного газировкой коньяка в руке, Фая ощущала себя и своих подруг невероятно крутыми, нисколько не сомневаясь, что всех их ждет такое же невероятное, успешное и счастливое будущее.
  

  - Дамы, этот день вы наверняка не забудете и когда-нибудь попросту перестанете понимать, как жили до него, - с подчеркнутой торжественностью заверил Анатоль Фаю и Лесю.
   Они втроем разместились за рабочим столом в кабинете его отца на Фурштатской. Анатоль, сидевший за компьютером в крутящемся кресле, пощелкал мышкой, пробежал пальцами по нескольким клавишам клавиатуры, после чего повернул монитор к девушкам.
   - Mэйл точка ру, - прочитала Леся в верхней строке поиска.
   - Да, запоминайте, - подтвердил парень. - Это лишь один из почтовых сервисов, с помощью которых можно отправлять электронные сообщения - друзьям, коллегам и всем другим вашим товарищам, у кого также есть электронный адрес. Полагаю, уже через пару лет сложно будет представить, как функционировало наше общество, госорганы и организации без возможности обмениваться корреспонденцией таким образом.
   - Вот здесь - письма, которые пришли тебе? - проведя указательным пальцем сверху вниз по экрану, спросила Фая.
   - Правильно. Это входящие. Если нажмем сюда, то увидим исходящие - те, что отправил я. - Тебе и из-за рубежа кто-то пишет? - удивилась Леся, заметив иностранные имена и фамилии среди отправителей.
   - Да, пару дней назад чатился на одной платформе с американцами, и они мне отправили статьи, которые мы обсуждали.
   - Класс! То есть можно отправлять письма на любом языке и даже в другую страну? Бесплатно? - Есть ограничения по объему вложения, адрес всегда должен быть на латинице... В остальном же да, ты права: на любом языке, в другую страну, бесплатно. Если адресат за компьютером, сможет прочитать твое письмо меньше, чем через минуту.
   - Круть! - с восторгом заключила Леся.
   - Что такое электронный адрес? - спросила Фая.
   - То, что мы сейчас будем вам придумывать и создавать! - интригующе ответил Анатоль, откинулся на спинку кресла и, скрестив руки, продолжил объяснять: - Итак, адрес электронной почты, по-английски e-mail, представляет собой комбинацию букв или цифр, или знаков, или всего этого вместе, привязанную к виртуальному ящику конкретного пользователя. То, что вы видите сейчас на экране, - мой ящик. Чтобы в него войти, я ввел в строке 'логин' свой адрес и затем пароль. Тому, кто хочет отправить мне письмо, нужно и достаточно знать этот самый логин, то есть мой e-mail. Наша задача на сегодня - создать вам электронные ящики и придумать им адреса. Есть идеи?
   Девушки переглянулись и в легком недоумении пожали плечами.
   - Давай сделаем какие-нибудь адреса, похожие на твой, - осторожно предложила Фая. - У меня их несколько, с определенной системой, но вам так сложно не надо. Можем использовать просто ваши имена и фамилии, ну или взять за базу что-то более оригинальное - какое-нибудь символичное слово, которое вы легко запомните. Потом сможете использовать его же в качестве никнейма, если когда-нибудь решите завести блог.
   - Ты издеваешься или действительно думаешь, что мы в курсе про никнеймы и блог? - усмехнулась Леся. - Издеваюсь, - улыбнувшись, подтвердил Анатоль. - Об этом в другой раз расскажу, сегодня начнем с электронной почты. Вот ты, Фая, например. У тебя довольно редкое имя, к нему, вероятно, проще подобрать свободный аккаунт. Кстати, а почему тебя так назвали?
   - Не знаю. У бабушек с дедушкой спрашивала, они тоже без понятия. Долгое время стеснялась своего имени, но однажды осенило, что Фаин Сапфировых на свете не так уж много, а, возможно, даже одна-единственная, уникальная - я. Мне эта мыслишка, скажу вам, так понравилась, что с тех пор и комплексовать перестала, и к необычным именам по-другому относиться начала.
   - Согласен с подходом. Тоже хочу своему ребенку редкое имя дать. Пусть с детства не боится быть оригинальным, - серьезно произнес Анатоль и тут же, ерничая, запел: 'ФаИна, ФаинА, где ты была и почему не пришла?..'
   Леся закатила глаза:
   - Только ты не начинай, пожалуйста. Ей же в школе с этой песней и так всю плешь проели! - Я просто подумывал как-нибудь обыграть эту строчку, - ответил Анатоль и в задумчивости начал перебирать: Фаина, Фая, Файя... Файе... Слушай! Ведь твое имя похоже на английское 'Fire' - 'огонь'! - И?.. - растерялась Фая.
   - Ник он хочет тебе такой дать, - подсказывая, зашептала Леся. - Или с чем он там нам голову ломает? Электронный адрес. Будешь у нас 'Фая-женщина-огонь-точка-ру'.
   - Женщина-огонь из нашей Фаи, конечно, так себе, - наклонившись, прошептал Анатоль и, получив от Фаи локтем в бок, игриво добавил: - Хотя какой-то огонек определенно есть!
   - Огонек, кстати, неплохо! Мне нравится, - подхватила Леся.
   - И правда неплохо, - живо согласился парень и забил по клавиатуре: - Сейчас проверим, свободен ли 'огонек собака мейл точка ру'... Да! Отлично. Ну что, Фаина, согласна быть Огоньком? Тебе действительно подходит, буду тебя теперь так называть!
   Фаю развеселило его воодушевленное рвение и она, копируя интонацию, с какой обычно успокаивают ребенка, ответила: 'Да, пожалуйста, Анатоль. Огонек так огонек. Я все равно не уверена, что буду этой твоей электронной почтой пользоваться. У бабушки и дедушки в Улан-Удэ даже компьютера нет, а кому мне еще письма писать?'
   - А мне-то какой адрес дадим? - напомнила о себе явно больше заинтересованная сюжетом Леся. - С тобой все очевидно, - не раздумывая, отозвался Анатоль. - Леся - это Лесенка. Будешь в виртуальном мире зваться Лесенкой.
   - Очевидно ему. Что-то ни до кого из моих красноярских друзей мысль называть меня Лесенкой не доходила!
   - До вашего Красноярска мысли вообще не доходят, - ухмыльнулся Анатоль, не останавливаясь печатать. - Ах ты шхуна китобойная! - шлепнула его по плечу Леся (почему-то в ее словаре 'шхуна китобойная' относилась к категории незлобных ругательств).
   - Анатоль, как не стыдно такое говорить? - снова как старшая сестра заговорила с ним Фая. - Мы же тебя всем нахваливаем, рассказываем, что ты хороший и вовсе не питерский сноб.
   - Конечно, я сноб. Тут и сомнений нет, - бесстрастно возразил парень, казалось, не шутя, и с небрежной искренностью добавил: - Я тот еще сноб, но вы, дамы, мне нравитесь.
   - Тут и сомнений нет, - парировала Фая. - Знаем, что нравимся. Хоть ты и держишь нас за недалекий провинциальный пролетариат.
   - Вовсе не держу, - снова не согласился Анатоль. Он оставался сосредоточенным, не отводил взгляда от экрана, но, забавляясь, продолжал их перепалку. - Ты ведь говоришь по-французски, а это в определенных кругах потомков петербургского нерасстрелянного общества по-прежнему признак культурного человека. Из своих. Потому прощается тебе провинциально-пролетарский background.
   - А со мной ты как объяснишься? - запротестовала Леся. - Я-то только по-английски, запинаясь, говорю!
   - А ты просто человек хороший.
   - А я, выходит, нехороший, - манерно насупилась Фая.
   - Не настолько. В тебе еще порядочно шелухи.
   - А ты просто хам! - отрезала Леся.
   - А я хам, - улыбаясь, согласился Анатоль.
   - Чего ты лыбишься? - добродушно передразнила его Фая. - Теперь понятно, почему ты никогда не знакомишь нас со своими друзьями!
   - Разве я вас никогда ни с кем не знакомил?
   - Нет! - поддержала Леся. - Это ты обычно заваливаешь на наши тусовки, не наоборот. И никого не приводишь с собой!
   Анатоль снова несколько раз щелкнул мышкой и сказал: 'Среди моих друзей многие вам покажутся странненькими, но есть один товарищ, который скорее всего понравится. Как-нибудь сведу вас, если хотите. Всë, выключаем комп. Вы теперь продвинутые и можете пользоваться электронной почтой; логины и пароли я вам на бумажке напишу. Пароли сами попозже поменяете. Сейчас кофе идем варить'.
   - Не скажешь, какой у тебя ник в сети? - поинтересовалась Леся. - Как нам с Огоньком тебя называть? - У меня, Лесенка, ник ругательный, не надо меня им называть, - засмеялся Толя.
   - Можно я буду называть тебя 'Толяша'? - неожиданно для самой себя спросила Фая.
   - Ммм... Pourquoi ?
   - Бабушка папу моего так называла. Мне тоже хотелось бы...
   - Можно, - разрешил Анатоль, улыбнувшись своей самой доброй и теплой улыбкой.
   Тот день Фая и, в самом деле, не забыла. Разумеется, она бы и без Анатоля со временем научилась пользоваться электронной почтой и узнала, что такое блог. Только так уж получалось, что именно он первым рассказывал ей про поисковые системы, электронные письма, чаты, Аську, блоги, ЖЖ, Фейсбук, Ютуб, Твиттер, подкасты. Намного раньше, чем все это становилось повсеместно известным и начинало пользоваться спросом в широких массах. Он стал ее учителем русского интернета, и потому, спустя много лет, рассуждая о прошлом, Фая говорила себе и другим, что без Толяши в ее жизни все сложилось бы совершенно по-другому. Даже если не считать того, что, не зная его, она бы не встретила Артура.
  

- Что это за парень? Ты раньше о нем ничего не рассказывал? - спросила Катя.
   - Возможно, упоминал, но не уверен, - отвечал Анатоль. - Андрей Забродин, родился в Питере, вырос на Ветеранов, из простой семьи бюджетников. Еще в детстве начал приторговать, перепродавая за копейки мальчишкам во дворе вкладыши от жвачки. Сейчас учится в Финэке и тоже продает все, что только можно впарить студенческому братству.
   - Травку, например? - скептично предположила Леся.
   - Справки, например. Его тетка в районной поликлинике работает и может выдавать медзаключения о наличии хронических заболеваний. К Андрею через знакомых обращаются студенты, чаще всего девицы, которые не хотят ходить в своих универах на физкультуру. Платят ему денежку, он через тетку лепит им справки о каком-нибудь почечном пиелонефрите, те получают либо полное освобождение от занятий спортом, либо определяются в спецгруппы, где не надо сдавать стометровки и бегать кроссы по пять километров. Все довольны и счастливы.
   - Я видела пару раз этого Андрея и даже боюсь представить, сколько студентов ходит по Питеру с липовыми бумажками о больных почках, - засмеялась Эльвира.
   - Кстати, я вполне допускаю, что он продал одну из своих здоровых, чтобы за взятку поступить и попасть в мажорную элиту студентов-финансистов, - усмехнулся Анатоль. - Если серьезно, я бы сказал, этот парень - один из немногих моих друзей с потенциалом хорошего бизнесмена, который в обозримом будущем почти наверняка сколотит приличное состояние. Все остальные, в большинстве своем, - бесперспективная, в смысле больших заработков, рефлексирующая интеллигенция с Петроградки или Васьки.
   С любопытством слушая его, Фая размышляла о том, что ей не приходило на ум анализировать свое окружение с такого ракурса, но если задуматься, и она никогда особенно не стремилась к дружбе или связям с людьми из категории 'богачи', 'бизнесмены', 'дельцы'. Бедности, разумеется, ей не хотелось, ни себе, ни своим друзьям, но и нельзя было сказать, что она когда-либо мечтала о мире огромных денег или любыми способами стремилась примкнуть к классу по-настоящему богатых. Существование таких людей по большому счету не вызывало в ней особенных эмоций - ни зависти, ни выраженного желания жить так же роскошно. На уроках литературы Светлана Викторовна часто говорила, что среди слоев нашего общества есть прослойка - интеллигенция. Вот эта самая прослойка имела для Фаи куда большой интерес. Представителями культурной элиты она всякий раз восхищалась в книгах, им по-настоящему сочувствовала, к ним тянулась в жизни и вовсе не к богачам, но к русской интеллигенции хотела когда-нибудь относить и себя.
   Ход ее рассуждений прервал возглас Анатоля:
   - Ха, вот и он! Знакомьтесь, девушки, Андрей Забродин, для друзей Дрончик, - моя обеспеченная старость.
   Парень этот Фае сразу же понравился. Не 'мозг', как Анатоль, но далеко не глупый. Талантом искрометно шутить не обладал, но в компании с ним всегда было очень весело. Ушлый, без сомнения, но не скрывал этого и подкупал легким нравом и доброжелательностью. 'Очаровательный пройдоха', так она окрестила его для себя в первую их встречу, а уже совсем скоро считала хорошим другом.
  

***

Пару лет спустя

  - Смотри, Огонек, - показывал ей Андрей крохотный шарик. - Штучка называется капелька. Вставляешь ее в ухо, только осторожно - видишь, от нее идет нить, типа лески. Сама по себе она прочная, но место соединения с гарнитурой достаточно хрупкое. Гарнитура, кстати, стандартная подходит, и ты подсоединяешь ее к сотовому, как обычно.
   - То есть я могу через эту малюську слышать все, что ты мне говоришь по телефону, как если бы это были наушники? - уточнила Фая.
   - Ага. Только в обычных наушниках студенты, особенно студентки, боятся сдавать экзамены, потому что риск спалиться с обычным толстым проводом сейчас очень большой - преподы бдят. Хочешь попробовать? Тебе бесплатно, разумеется, одолжу.
   - Нет, спасибо, дружище. И дело не в деньгах... Откуда у тебя эти капельки?
   - Приятель один делает. Он классный технарь, но никакой продажник: совсем людей не знает и договариваться не умеет, а у меня контактов много, легко могу найти, кому сбыть.
   - Да, кстати, кто в основном у тебя это покупает или... арендует?
   - Студенты, экзамены которых проходят в форме билетов с вопросами из заранее известного всем перечня. В таком случае есть возможность сообщить, тому, кто на проводе, какие тебе попались вопросы: твой суфлер читает тебе вопросы по порядку, ты в нужный момент шуршишь или постукиваешь, чтобы он услышал, ну а потом, собственно, тебе диктуют ответы на нужные вопросы. Все как в Шурике, только с этим, считай, невидимым устройством никто не спалит. Если только сам не накосячишь и себя не выдашь. Чаще всего, капелькой интересуются юристы, экономисты, реже врачи.
   - Даже врачи... Пипец. Они должны быть либо безнадежно ленивыми, либо очень богатыми, - предположила Фая.
   - Ну да, удовольствие не дешевое. Во-первых, сотовая связь сама по себе дорогая. Пройтись по списку вопросов и два-три ответа надиктовать в среднем занимает полчаса. Вот и умножь на стоимость минуты разговора, уже не бюджетно выходит. Плюс, я неплохую цену за аренду устройства беру. Купить в конце концов выходит дешевле, чем арендовать, но все равно стипендии не хватит. Иными словами, сейчас у меня более денежная клиентура, чем та, что ученические билеты покупала.
   - Что, прости, покупала?
   - Я одно время продавал первокурсникам ученические билеты, - не без удовольствия начал вспоминать Андрей. - Типа студенческих, только не в форме книжки, а на обычном бланке с печатью, удостоверяющие, что Вася такой-то является учеником образовательного учреждения номер такой-то. У меня мама тогда в школе работала, и ей ничего не стоило давать мне пачки таких штампованных бумажек, а ребята, мои клиенты, могли весь год покупать по ним проездные на общественный транспорт - на порядок дешевле, чем по студенческим. Я, конечно, сущую мелочь за это с них брал, но на мороженку хватало.
   - Ты жулье! - улыбаясь, покачала головой Фая.
   Ей вспоминалось и казалось уже таким далеким, как сама она на первом курсе, тоже пытаясь любыми способами сэкономить на общественном транспорте, не упускала возможности проехать зайцем. Отучила от этого Леся. Та не то чтобы никогда не пряталась от кондукторов или выходила раньше, чем те обратят на нее внимание, наоборот: едва заходя в вагон, сама шла к ним через весь в трамвай, чтобы честно оплатить проезд и не подставлять перед контролерами 'без того несчастных баб, вынужденных целыми днями, зимой трястись в ледяных консервных банках, морозя себе руки и ноги'. Под ее влиянием Фая начала стыдиться своих намерений обмануть кондукторов, всякий раз думала об их красных, покрытых цыпками пальцах, торчащих из прорезанных в дешевых шерстяных перчатках дырок, и больше не могла себе позволить доехать до нужной станции, не приобретя билет. Пустяк? Со временем она так не считала.
  

Вполне вероятно, их дружба с Андреем после окончания университета долго бы не продлилась, если бы на Марсовом поле за пару часов до праздничного салюта к 56-й годовщине со дня Победы он не представил им своего нового приятеля Артура Акопяна.
   Фая так себе и не призналась, что то была любовь с первого взгляда. Фразу считала избитой, а чувство, которое она испытывала позднее - не отпускающее, болезненное, сводящее на нет все попытки оставаться объективной и слушать рассудок, - в ее понимании, больше подходило к определению любви, чем охватившее с головы до пят девчачье смятение в момент, когда она впервые увидела Артура. И все же ни одно другое знакомство ни до, ни после не производило на нее такого впечатления, а первые мгновения их встречи сохранились в памяти навсегда в мельчайших подробностях. Его бадлон цвета хаки с небольшим ярлычком Moschino на запястье и массивные круглые часы Tissot. Его джинсы с нарочными, только-только входящими в моду потертостями в заломах и складках. Его кеды Converse, в то время очень редкие в Петербурге. Его первая фраза, с какой он приветливо обратился к ней:
   - Приятно познакомиться! Дрончик мне сказал, ты студентка Финэка. Я там в аспирантуре и, вполне вероятно, буду вести в вашей группе семинары по моделированию.
   - Так мы на 'вы' или можно на 'ты'? - уточнила Фая, ощутив легкую досаду.
   - Сегодня в честь праздника на 'ты', а в сентябре посмотрим!
   Звучание произносимых им слов пробирало ее до мурашек. Единственный раз подобное случилось в школьной гардеробной, когда с ней впервые попытался завязать разговор Леша Бурулев. С тех пор ни один мужской голос не производил на нее такого оцепеняющего эффекта. В примечательной 'тональности' Артура завораживающим Фаю образом сочетались и мальчишеское плутовство, и мужская твердость, и прохладная ирония, и располагающая теплота. Проскальзывали и другие нотки, какие ей обычно доводилось слышать у парней, пользующихся успехом у девушек и знающих об этом. Ничего удивительного, думала она, украдкой внимательно его разглядывая. Правильные черты лица, красивый оттенок серых глаз, выразительные брови. Безупречное телосложение: не атлетическое, не модельное, а просто без изъянов, в котором, по ее представлениям о мужской красоте, даже при желании нечего было улучшать. Стоял он, расслабив плечи и держа руки в карманах, в чем Фая видела вальяжную уверенность в себе, неизменно привлекающую ее в людях. Напыщенности, самолюбования в нем ничто не выдавало, но парень, без сомнения, знал себе цену. Время от времени и всякий раз неожиданно он бросал на нее любопытный, но сдержанный взгляд и через две-три секунды безучастно его отводил.
   Немного погодя вся компания направилась по Дворцовой набережной в сторону Стрелки. По дороге Фая в ожидании случая как бы невзначай оказаться рядом с Артуром, лихорадочно прокручивала возможные темы для беседы в поисках оригинальной, запоминающейся, какой могла бы непременно его заинтересовать. Однако к моменту, когда они поравнялись и даже немного отдалились от других ребят, ничего, кроме банальностей, ей в голову не пришло, и она не нашла ничего лучше, чем заметить: 'Сегодня мой самый любимый праздник в году! Ни Новый год, ни день рождения, ни Восьмое марта так не жду'. 'За что такая любовь?' - откликнулся Артур.
   Услышав в его вопросе интерес к ее замечанию и непосредственно к ней самой, Фая немного перевела дух и с чувством, искренне произнесла: 'За добрую, легкую атмосферу: только радость, без стресса из-за гостей и подарков. Улицы в центре перекрыты, машин нет, все гуляют, сидят на траве, улыбаются друг другу... Еще на Девятое мая, сколько я себя помню, обязательно хорошая погода, и народ меняет теплые куртки на легкие ветровки. По моим ощущениям, это первый день в году, когда в воздухе чувствуется запах приближающегося лета'.
   - Согласен. Я по похожим причинам люблю Пасху - всегда солнечное, очень семейное утро, бабушкины куличи, и особый вкус у, казалось бы, обычных яиц с майонезом. Все еще пахнет весной, но уже хорошей, цветущей весной. Не слякотной и серой.
   - Напомни, пожалуйста, армяне - православные?
   - Да, армяне православные, - подтвердил Артур и с играющей на губах улыбкой добавил: - Только меня сложно назвать армянином. Да и православным тоже.
   - Извини, пожалуйста, - смутилась Фая. - Не то чтобы ты очень похож... На армянина, я имею в виду. Предположила в основном из-за твоей фамилии.
   - Ничего страшного! Фамилия - да, ей чудом удалось выжить. Мой прадед, действительно, был армянином, но женился на русской девушке. Точно так же потом поступили его сын и внук - мой отец. Так что во мне намного больше русской крови. Какие у тебя планы на лето?
   - Работать и отдыхать! - с энтузиазмом ответила ему Фая и тут же про себя выругалась, недовольная тем, что в присутствии Артура то и дело порывалась юморить, производить впечатление незаурядными, лаконичными, остроумными выражениями, однако, произнеся их вслух, слышала лишь повторения некогда запомнившихся ей чужих шуток - либо давно заезженных, либо лишенных вне конкретной ситуации своей соли.
   Она понимала, что слишком волнуется, в то время как ее собеседник оставался абсолютно спокойным, и от этого нервничала еще больше. Решила во что бы то ни стало быть естественной, выдохнуть и продолжила отвечать на его вопрос максимально простыми словами, как если бы разговаривала с подружкой:
   - На летний период запускают дополнительные поезда между Питером и Адлером и набирают новый персонал, в основном из студентов. Так что мы с Лесей шесть недель поработаем проводницами, катаясь туда и обратно. Потом планируем остаться дней на десять где-нибудь в районе Сочи. Скорее всего в Туапсе. Отдохнем, покупаемся, в Красную Поляну сгоняем. В последних числах августа мне бы хотелось навестить бабушку и дедушку в Бурятии.
   - Тебе очень повезло иметь родственников на Байкале! - с уже знакомой ей едва заметной улыбкой отозвался парень.
   - А ты, смотрю, неплохо знаешь карту России! - неподдельно удивилась Фая. Почти никто из ее петербургских приятелей толком не представлял, где находится Улан-Удэ, некоторые подозревали - где-то в Монголии. Про Байкал, конечно, слышали, но мало кому было известно, что его восточный берег омывает Бурятию.
   - На самом деле карту России я знаю недостаточно хорошо, особенно Поволжья, - признался Артур. - Но на Байкале бывал. Только не в твоих краях, а со стороны Иркутска: на Ольхоне, в районе Песчаной бухты и напоследок в пешем походе по КБЖД . Там чудесно!
   Сердце у Фаи бешено застучало, сомневаться больше не приходилось: вероятность, что она не влюбится в этого парня, стремилась к нулю.
  

  - Девочки, вы согласны, что он какой-то невероятный этот Артур? - спросила Фая у подруг на следующий день.
   Леся закинула голову в по-доброму злорадном 'Аха-ха!', после чего воскликнула: 'Я так и знала!' - Что именно ты знала? - нахмурилась Фая.
   - Что ты на него западешь. Все предыдущие объекты твоих воздыханий точно такие же!
   Леся снова весело хохотнула. Вторая помрачнела, так и не уразумев причины ее смеха. На выручку пришла всегда тактичная и примиряющая всех Катя:
   - Дружок, ты согласись, тебе еще со школы нравится один и тот же типаж парней: лощеные, холеные, успешные или явно перспективные. Умеющие красиво себя подать, держать и говорить, особенно с девушками. Артур Акопян как раз из таких. Вот что хотела сказать Лесенка. Да, Лесь?
   - Вовсе он не лощеный! - запротестовала Фая. - Носит, как все, джинсы и кроссовки. - Которые стоят половину моего гардероба, включая верхнюю одежду, - съехидничала Леся.
   Фая пропустила ее ремарку мимо ушей и обратилась к Кате: 'Прости, но из всех качеств, что ты перечислила и, я подтверждаю, действительно нравятся мне в мужчинах, по сути, нет ни одного плохого! Или, по вашему мнению, меня только забитые никчемные лошки должны привлекать?'
   'Зачем же такие крайности?..' - начала было возражать Катя, но Эльвира перебила, не дав ей договорить: 'Не слушай их, Огонек. Они обе ничего не понимают! Артур действительно классный. Я бы тоже на него запала, но раз уж ты первая успела застолбить за собой это право, vas-y ! Он твой'.
  

  'Ведь действительно лощеный, аж сверкает!' - подумала Фая, отметив его презентабельную, начищенную до блеска обувь, безупречного покроя костюм и узнаваемые запонки от Mont Blanc, когда Артур первый раз вошел к ним в аудиторию.
   Ее, безусловно, радовала возможность видеться с ним по меньшей мере раз в неделю, но она совершенно не представляла, как вести себя с ним в рамках учебного процесса: кокетничать и заводить роман с преподавателем ей претило, казалось пошлым.
   В итоге они общались на 'ты', только если их не слышали другие студенты - на переменах или при случайных встречах в коридорах университета. На занятиях Артур обращался к ней на вы, ничем не выдавая их знакомство, а Фая готовилась к его предмету так, словно он был самым строгим педагогом факультета. На вечеринках, куда Андрей все чаще и чаще приводил своего друга, Фая непринужденно, много и весело болтала с ним, но все же старалась держать дистанцию, не позволяя со своей стороны намеков на флирт. Точно так же вел себя и Артур, что всякий раз ее очень расстраивало: по незначительным жестам, фразам, взглядам она чувствовала его особенную симпатию к ней и не понимала, почему он не предпринимал никаких более решительных шагов.
   В остальном последний пятый курс прошел для Фаи без каких-либо ярких событий и потрясений, не считая того, что ей очень не хватало Леси. Та на несколько месяцев уехала по программе Work&Travel в Америку подтянуть разговорный английский и заработать напоследок легких студенческих денег перед тем, как начать поиски 'взрослой' работы по специальности. Предварительно уладив все вопросы по учебе, она вернулась только к государственным экзаменам и вручению дипломов.
   - Ну что, Леська, have you improved your English? - спросила ее Эльвира, когда они снова собрались вчетвером.
   - Так себе, - фыркнула в ответ Леся. - Я там большую часть дня молча картошку фри жарила, только к чертям все руки маслом обожгла.
   Девушки засмеялись, она закурила сигарету и уже с большим энтузиазмом продолжила:
   - Плюс в том, что я там познакомилась с кучей айсекеров , и они мне открыли мир зарубежных стажировок! Оказывается, нет ничего сложного в том, чтобы уехать, к примеру, в Мексику на какой-нибудь срочный рабочий контракт. Просто надо знать организации и, еще лучше, конкретных людей, через которых такую стажировку можно замутить. Чаще всего там не платят огромных денег, но на проживание и внутренний туризм хватает.
   - Какого рода работа? - поинтересовалась Катя. - У тебя есть какие-то приоритетные направления по стране или по большому счету все равно, куда ехать?
   - Я на самом деле уже все нашла! - заявила Леся с выражением довольной маленькой девочки, наконец, проболтавшей приготовленный ею сюрприз. - В конце июля уезжаю в Индию, в Джайпур. Меня берут ассистентом менеджера на прядильном заводе.
   Подруги восторженно ее поздравили, уточнили детали и, когда эмоции утихли, Леся сказала:
   - Жалко, что проговорилась. Планировала рассказать вам об этом вечером в пятницу. Вы как, не против собраться с Толяшей, Дрончиком, Артуром и по городу с пивком погулять, пока белые ночи не закончились? Потом до моего отъезда уже все вместе не увидимся скорее всего. Хотела еще предложить присоединиться к нам приятелю из Аргентины, познакомилась с ним в штатах, и его другу - англичанину. Давайте гульнем так весело, чтобы они надолго запомнили, как на Руси пить хорошо!
   Гульнули они весело, но иностранные гости наутро не могли вспомнить добрую половину событий предыдущей ночи, а кое-что и вовсе предпочли бы забыть. Почему-то их разгоряченный водкой-тоником британский товарищ вдруг начал бить фары припаркованных у Гостиного двора машин, после чего всей компании пришлось убегать по Садовой, опасаясь разъяренных автовладельцев.
   - Вот тебе и цивилизованная Европа, - немного разочарованно протянула Фая, шагая рядом с Артуром, когда стало ясно, что никто за ними не гонится. - Считают русских алкоголиками, но я не припомню, чтобы кто-то из знакомых мне наших студентов так бессмысленно дебоширил по пьяной лавочке.
   - Ты знаешь, я по работе и в путешествиях, особенно на курортах, частенько сталкивался с англичанами и, замечал, этим ребятам свойственно дуреть от алкоголя. Так что не удивляйся, репутация у них в этом смысле тоже порядочно подмочена.
   Они помолчали.
   - Когда мы виделись в прошлый раз, ты была еще студенткой, - заговорил Артур. - Поздравляю с окончанием! Жаль, конечно, что я больше не твой преподаватель.
   - А мне нет! - быстро ответила Фая и одернула себя: прозвучало очень кокетливо, почти вызывающе. Парень лукаво улыбнулся. Она смутилась, соображая, что теперь сказать и как замять неловкость, однако ничего объяснять не потребовалось, ее собеседник сам сменил тему:
   - Как с поисками работы?
   - Ищу, - неопределенно пожала плечами Фая. - Есть варианты, на которые не хотелось бы соглашаться. Пока готова ждать, когда подвернется действительно хорошая вакансия, а не бросаться сразу же на что попало.
   - Почему бы тебе не начать с Big Four , как я? Там посмотришь, как пойдет, но в качестве старта - очень даже неплохой вариант, как с точки зрения навыков, полезного опыта, так и для строчки в резюме, если не понравится. Диплом и английский у тебя хорошие. Французский, как второй иностранный, тоже в плюс. Наконец, я порекомендую твою кандидатуру старшему, он, в свою очередь, эйчару, а это, можешь быть уверена, уже полдела. Не думала о такой опции?
   Разумеется, она о ней думала, но предчувствие, что когда-нибудь Артур проявит инициативу и предложит помощь с трудоустройством, останавливало ее от отправки резюме в компанию, где он работал, и тем более к конкурентам.
   Спустя полтора месяца после их разговора Фаина Сапфирова вступила в гордые ряды многочисленной армии сотрудников большой аудиторской четверки, где начался новый, особый этап ее жизни.
  

  Тем, кто имеет представление о специфике международного консалтинга, особенно в начале двухтысячных, нет необходимости читать следующий абзац. Для тех же, кто от него далек, расскажу чуть более подробно про образ жизни Фаи в первые годы ее карьеры.
   По большому счету она проводила в работе (за компьютером или отвечая на письма в то и дело мигающем Blackberry) все часы суток, свободные от сна и того непродолжительного времени дома, которого хватало лишь на позавтракать, переодеться, помыться. Кстати говоря, принимать душ в своей квартире необходимости не было - на каждом этаже офиса имелись душевые (будем считать, по причине действительно заботливого отношения к сотрудникам, и вовсе не для того, чтобы те забыли, зачем вообще нужно каждый вечер возвращаться с работы домой). Поначалу у нее вызывали недоумение коллеги, шлепающие с полотенцами в тапочках под утренний гул принтеров в коридорах и имеющие в своих кабинетах целый гардероб сменной одежды - костюмы, рубашки, 'кэжуал'. Однако со временем нашла это практичным, ведь оставаться на работе до раннего утра приходилось регулярно. На попрание права на отдых здесь не жаловались: ненормированность рабочего дня компенсировалась приличной по меркам рынка зарплатой, престижем работодателя и прочими маленькими радостями в виде хорошей страховки, а также предлагаемых на кофе-поинтах без ограничений бесплатных соков, горячих напитков и сладостей. Да, еще возможностью поужинать и заказать такси за счет клиента, если приходилось задерживаться в офисе до поздней ночи, что случалось практически каждый будний вечер. Впрочем, большинство выходных Фая тоже проводила в офисе, как и другие коллеги, особенно стажеры ее возраста. Перефразируя известное утверждение Маркса, корпоративная культура определяет сознание, а потому такая поглощающая занятость почти никому не казалась чем-то из ряда вон выходящим. Амбиции молодых финансистов, подогреваемые высоким уровнем конкуренции, отодвигали на второй план их потребности в отдыхе и насыщенной радостными событиями частной жизни. Точно так же Фая, считая свое место работы одновременно большой удачей, собственной заслугой и возможностью для стремительного профессионального роста, не жалела ни сил, ни личного времени, чтобы себя проявить.
   Пожалуй, единственное, в чем ей редко хотелось принимать участие, это в еженедельных вечерних 'дринксах' в ближайшем баре по четвергам. Их она пропускала, не желая тратить без необходимости ни одного часа на коллег, недостатка в общении с которыми не испытывала, и предпочитая как можно раньше вернуться домой, чтобы попить чай с бабушкой. Они почти не виделись, хотя по-прежнему жили в одной квартире. С университетскими приятелями Фая встречалась крайне редко, ее подруг в то время в Петербурге не было. Катя по направлению от Эрмитажа уехала на несколько месяцев в Италию изучать архивы одного из флорентийских музеев. Эльвира устроилась стажером в юридическую фирму, входящую в 'Magic circle' , и теперь жила в Москве примерно в таком же ритме, что и Фая. Леся звонила, писала из Индии не часто, но каждый раз удивляя и вдохновляя неожиданными идеями, планами на будущее. Подробнее о них немного позже.
   Что касается Артура, виделись они почти каждый день, без сомнений, сблизились, но отношения так и не выходили за рамки дружеских. И хотя Фая ощущала некую романтическую недоговоренность между ними, подмечая намеки на его особую нежность и доверие к ней - в том, как он иногда прикасался к ее руке, разговаривал, когда их никто не слышал, и какими переживаниями делился, - поведение Артура никоим образом не нарушало ни одно из многочисленных положений HR policies, циркулирующих в фирме и запрещающих какого бы то ни было рода 'харассменты' или, выражаясь понятным русским языком, ухаживания, романы, сексуальные связи. Стоит упомянуть, что по какой-то негласной договоренности эти самые 'полисис' нарушались сотрудниками без каких-либо официальных последствий в ночи после 'корпорейт патиз', 'тимбилдингов' и 'ретритов' .
   Большую часть дня Артур проводил не в офисе, а на клиентских встречах, пресс-конференциях, других 'бизнес-девелопмент евентах' и, по убеждению Фаи, вкалывал еще усерднее и спал даже меньше, чем она. Прошел почти год ее пребывания в компании, когда удалось согласовать кредитную документацию по одному нашумевшему проекту, над которым они работали вместе. Финансовое закрытие выпало на самый разгар белых ночей, оба к тому времени потерялись в сутках, путая утро и вечер, однако если Фая, словно на энергетиках, еще чувствовала в себе силы, то на Артура не могла без жалости смотреть. Все его движения выдавали, если не изможденность на грани так называемого берн-аута, то настоящую притуплявшую сознание замотанность, поэтому не удивилась, когда он, тяжело выдыхая, потер глаза и предложил:
   - Фаюш, пойдем напьемся?
   Напиться им не удалось: алкоголь почти не действовал - то ли по причине накопившейся усталости, то ли в силу привычки ошалевшего за предшествующие недели организма постоянно быть в тонусе. И все-таки сковывающее мышцы напряжение отпустило и сменилось приятно разлитым по телу теплом. Другие посетители ресторана давно разошлись, а они долго оставались в зале вдвоем, продолжая со смехом вспоминать то капризы клиентов, то плутни Андрея. Лишь когда персонал начал убирать скатерти и переворачивать стулья на столы, Артур заказал одно на двоих такси; как всякий раз, когда им обоим случалось задерживаться допоздна в офисе и вместе возвращаться по домам: он жил на Каменноостровском и выходил раньше, она продолжала с водителем путь до Черной речки. Только в этот раз, перед тем, как открыть дверцу машины у своей парадной, Артур положил ладонь ей на колено, слегка надавил кончиками пальцев и, многозначительно глядя в глаза, спросил:
   - Не хочешь выйти на этой остановке?
  

  Пробудившись следующим утром, первый раз по-настоящему безмятежной и счастливой с тех пор как они повстречались, Фая прошла на кухню. Ее возлюбленный в темно-серой шелковой пижаме выжимал там сок из апельсинов.
   - Выспалась? Присаживайся! - приветливо подмигнул он ей. - Ты что пьешь по утрам, чай или кофе? - В офисе кофе, дома только чай, - ответила она с улыбкой.
   За завтраком Артур поинтересовался:
   - Ты планировала взять три недели off в конце июля. Куда в итоге поедешь?
   - Первым делом на недельку в Улан-Удэ. Одна школьная подруга выходит там замуж, пригласила на свадьбу. Заодно бабушку с дедушкой навещу. Да и просто не могу не бывать в тех местах хотя бы раз в год, тянет. Затем вернусь в Питер - на венчание Кати, а сразу же после через Париж в Лотарингию на две недели. Я подыскала там неплохую, по отзывам, языковую школу. Францию, наконец, увижу, язык попрактикую, чтобы совсем не забыть: читаю-то хорошо и все понимаю, когда смотрю фильмы или слышу французскую речь на улице, в ресторанах, но разговорной практики, увы, почти нет.
   Школьной подругой, выходившей в Улан-Удэ замуж, была Аюна, ее женихом - тот самый Баир. По всей видимости и к искренней радости за них Фаи, школьная любовь друзей ее детства не прошла с взрослением, они действительно ни с кем другим не могли и не хотели быть более счастливыми. Точно так же не приходилось переживать за выбор Кати. Ее будущий муж, на тот момент начинающий, но уже зарекомендовавший себя в медицинских кругах пластический хирург, почти на семь лет старше, редко участвовал в их студенческих сборищах. Подруги видели его лишь несколько раз, но впечатление он производил очень приятное, и ни у кого не возникало сомнений, что это будет крепкая, хорошая семья. - Кстати, мне тоже ничего не известно о твоих планах на лето, - заметила Фая. - Ты так и не определился, берешь отпуск в августе или перенесешь?
   - До Катиной свадьбы я в Питере, нужно решить много организационных дел, - задумчиво произнес Артур. - Потом, скажу тебе пока что по секрету, уезжаю на secondment в Лондонский офис. До января две тысячи пятого. Хотелось бы параллельно поучиться в бизнес-школе. Посмотрю, где какие программы предлагают на тему проектного финансирования. Отпуск возьму, но исключительно для переезда.
   Фая едва не задохнулась от обиды и, всеми силами стараясь не показывать, как та ее душила, потянулась задеревеневшей рукой к чашке чая. Вкус бергамота вдруг показался ей отвратительным, а мягкая булочка сушила и драла горло. Он сказал, что уезжает на полтора года в Лондон так, словно речь шла о выходных на даче у родителей в Приозерске! Возмущенное 'А как же мы?!' вот-вот бы вырвалось из ее груди, и только леденящее понимание, что никакого 'мы' для него нет, сдержало этот порыв. Фая принялась его поздравлять, уточнять детали, говорить другие уместные слова, одновременно пытаясь не разрыдаться и утихомирить рой мыслей в своей голове. 'Зачем ты меня к себе пригласил, если уезжаешь? Зачем мы это сделали, если, по твоему мнению, между нами ничего нет и ты можешь вот так спокойно заявить, что уезжаешь из страны?' - стучало у нее в висках, однако вслух свои вопросы не озвучивала. Она догадывалась, что услышала бы от него в ответ. 'Ну как же, Фаюш? Между нами ведь все предельно ясно, разве нет? Мы с тобой давние знакомые, хорошие приятели, а с некоторого времени и коллеги. Разумеется, мы друг другу не чужие, нас связывают общие интересы, да и чувства тоже. Конечно, ты мне нравишься, очень даже. И я тебе тоже. Поэтому мы дружим, много времени проводим вместе, и не только по работе. То, что произошло сегодня ночью, когда-нибудь бы наверняка случилось, просто вчера мы были особенно уставшими, выпили, очень душевно посидели, поговорили, и все закономерно закончилось тем, чем закончилось. И стало совсем хорошо! Сегодня - восхитительно приятное утро. Не переживай и не придавай произошедшему большого значения. Обещаю, оно ничего не изменит - мы и дальше будем пересекаться по работе, на встречах с общими друзьями. Возможно, когда-нибудь снова... Разве ты со мной не согласна?'
   Слишком хорошо Фая представляла его подобный монолог и с горечью осознавала: все именно так и есть. Зря она себя утешала, полагая, что от более решительного проявления любви Артура удерживали лишь обстоятельства, складывавшиеся не в их пользу - сначала он был ее преподавателем, затем старшим по статусу коллегой. На самом деле все намного проще и очевиднее: она в него влюблена, а он в нее нет. Да, парень питает к ней особенную привязанность и более теплые чувства, чем к другим своим приятельницам, но упрекать его в том, что тот планирует жить в Лондоне и оставляет ее в Питере, у нее оснований нет. Они - не пара.
  

  Казалось бы, за прошедшие два года Фая привыкла к страданиям по своей неразделенной любви, к тому, что каждый раз расстается с Артуром без воображаемых ею объятий и поцелуев, в одиночестве возвращается домой к бабушке, и события последних несколько часов в этом смысле ничего не изменили. Однако до вчерашнего вечера она лелеяла себя надеждами, ожидая того самого дня, когда все случится и все изменится. Сегодня все случилось, но ничего не изменилось, и обломки разрушенных надежд ее буквально раздавили. Даже работа утратила смысл и не приносила никакой радости. Если раньше, когда он находился в офисе, Фая использовала любой повод для встреч с ним, то сейчас, наоборот, стала их избегать. Она с нетерпением ждала отпуск, чтобы самолет, суета с последующими душевными посиделками с близкими в Улан-Удэ хоть немного ее отвлекли и взбодрили.
   Говорят, что на традиционные бурятские свадьбы принято звать всех родственников, друзей и просто соседей целыми деревнями. Не всегда это правда, но Аюна и Баир пригласили почти четыреста гостей. После церемонии каждому хотелось лично поздравить жениха и невесту, сфотографироваться с ними, а потому в тот день Фае удалось потолковать с разрывающейся между дядюшек и тетушек подругой только утром, когда той делала прическу пришедшая на дом мастерица из салона красоты.
   - Спасибо, моя хорошая, что ты здесь! Ну-ка, из Питера прилететь, да так быстро все вопросы с отпусками-билетами решить, это вам не хурма-мухтар! - оживленно щебетала под плойкой взволнованная Аюна.
   - Ты меня, конечно, огорошила приглашением всего за три недели до, но у меня и мысли не возникло пропустить такое событие, - сердечно заверила ее Фая.
   - Да, блин, мы сами в шоке! Пошли в июне к шаману, а он нам говорит, мол, если хотим жениться, то нужно в текущем году: потом два года неблагоприятными для нас будут, чтобы семью начинать. Ну а мне не хотелось, считай, три года пережидать. Осенью тоже ни то ни се свадьбу гулять, вот и решили - лучше уж на скорую руку, но этим летом. Хотя пипец я задолбалась с подготовкой! До сих пор очково, что там говорить... Надеюсь, духи предков помогут, чтобы все нормально прошло!
   С детства знакомая с местными порядками и верованиями, Фая нисколько не удивилась аргументам Аюны и, улыбаясь исключительно ее не изменившейся с юношеских лет манере говорить, сказала: 'Не переживай, вы все отлично успели организовать, так что праздник ваш пройдет на ура! Платье у тебя супер, и ты - самая красивая!'
   Та довольной улыбкой ответила на комплименты и, поколебавшись, спросила: 'Как поиски твоего идеального платья? Все померила? Знаешь, к какому вернуться?'
   Фая догадалась, что подруга намекала на их давнишний спор о том, стоит ли выходить замуж за своего первого парня или следует поднабраться жизненного, любовного опыта, чтобы распознать достойного жениха, но рассказывать про Артура ей вовсе не хотелось. 'Померила парочку, не подошли', отшутилась она. 'Ничего страшного, у вас там магазин большой, что-нибудь да подберешь!', так же иносказательно, поспешила подбодрить невеста. Пожалуй, все же не с самым искренним оптимизмом.
   Допросы гостей на ту же тему вымотали Фаю куда больше. Их общие с Аюной подружки по школе, двору или конькобежной секции, с большинством из которых Фае с тех самых времен не доводилось видеться, какие-то тетки, чьи имена и степень родственных связей с молодоженами она либо забыла, либо никогда не знала - все они непременно норовили поинтересоваться, удачно ли сложилась личная жизнь их в прошлом землячки, а ныне гостьи из Санкт-Петербурга. Узнав, что та не просто не замужем, но у нее и мужчины-то постоянного нет, начинали пространные экзистенциальные рассуждения, сводившиеся к тому, что ей давно пора бы определяться, чай не студентка уже, иначе, того и гляди, до старой девы принца прождет. Поначалу Фая отбивалась, насколько могла, вежливо, - напоминала свой возраст, добавляя, что в двадцать четыре года все еще позволительно не отчаиваться и не бросаться под венец с первым встречным. Пару раз не хватило терпения и она огрызнулась, в более грубой форме давая понять, что предпочитает всю жизнь платить слесарям за мужскую работу в своей квартире и вообще никогда не иметь детей, чем жить с кем попало, только чтобы замужем. В конце концов поняла, что для нее будет менее эмоционально затратным, если вообще ничего не объяснять, а просто кивать головой, соглашаясь, что все-то в ее жизни действительно плохо, и как можно скорее менять предмет беседы.
   На свадьбе Кати подобных наставлений Фае никто не давал, и ей, наконец, удалось поделиться с вернувшимися в Петербург подругами своими переживаниями из-за Артура.
   - Вот козел! - безапелляционно прокомментировала Леся. - Нечего удивляться, у меня к этому парню всегда были вопросы.
   Фая робко попыталась за него заступиться:
   - Лесь, а какие по большому счету могут быть к нему претензии? Он мне ничего не обещал, решение остаться у него я приняла сама, на что иду, знала. Во всяком случае могла догадаться, что романтического продолжения на следующий день не последует, если до того дня ни о какой романтике речь и не шла.
   - Не оправдывай его и не взваливай всю ответственность на себя! Как ты говоришь, он 'мог догадаться' о твоих чувствах, но плотоядно наплевал на них. Как козел. Порядочный мужик при добром к тебе отношении не потащил бы в постель, а давно и другим образом дал понять, что парой вам не быть. - Я меньше Лесенки рассчитываю на мужскую порядочность в таких ситуациях, но в остальном согласна, - вступила в разговор Эльвира. - Фай, ты, главное, себя ни в чем не кори, не стыди, в депрессию не загоняй. Случилось - и ладно, благополучно осталось в прошлом. Уезжает - хорошо, быстрее его забудешь. Мы тебе другого парнишу подыщем!
   Фая отвела взгляд в сторону. Сама она в последние дни склонялась к тому, что еще не все потеряно: возможно, Артур, заранее зная о своем переезде в Лондон на достаточно долгий срок, просто не хотел связывать ее отношениями и обещаниями, но, когда он вернется, у них все может получиться. Ведь не ошибалась же она все это время в своих ощущениях! Разумеется, она значит для него больше, чем просто добрая приятельница и коллега! Видя, насколько Леся с Эльвирой уверены в бесперспективности ее влюбленности, но не желая ни соглашаться с ними, ни делиться своими предположениями, чтобы убедить в обратном, Фая махнула рукой, дескать 'я в порядке, не волнуйтесь', и попросила:
   - Расскажите лучше о себе. Лесь, мы ведь первый раз встретились после твоего возвращения из Индии. Голова кругом не идет? Что дальше планируешь делать?
   - Дальше, девочки, я на три-четыре месяца останусь в России: в Красноярск к родителям слетаю, в Питере улажу кое-какие бумажно-визовые вопросы... Потом дождусь, когда с той стороны подготовят все документы, и поеду работать на Красный крест. В Нигерию. Вот такие планы.
   Эльвира присвистнула, Фая удивилась меньше. По телефону Леся рассказывала о новых знакомых из Красного Креста, сетуя на то, что загорелась идеей там работать, но, как выяснилось, в этой организации немало бюрократических сложностей, требований и одного лишь энтузиазма помогать людям может оказаться недостаточно для трудоустройства. Так что неожиданностью ее новости для Фаи не стали, она лишь в очередной раз почувствовала приятное щекотание гордости за своих друзей и широко улыбнулась Лесе, выражая в своей улыбке поддержку и восхищение.
   Та сбивчиво продолжала:
   - Я, конечно, не первая впечатленная Индией, но мне там действительно расширили сознание, и что-то вроде комплекса появилось перед странами, где все совсем плохо. В смысле масштабов нищеты и количества беспомощных инвалидов, детей, страдающих от голода, войны... Когда узнаешь об этом чуть больше, чем привык видеть и не замечать - цифры в газетах, попрошаек в метро, сложно не задуматься, насколько ты вправе жить хорошо, исключительно для себя, если в одном с тобой мире по-настоящему страдают люди, ребятишки, нисколько не виноватые в своей куда более несчастной, чем у тебя, судьбе. Я задумалась и для себя решила не мириться с тем, что в мире так много денег тратится на всякую хрень, в то время как от их недостатка мучаются, умирают огромное количество больных и голодных... Согласиться с до такой степени плохим мироустройством не могу.
   - Погоди, погоди, - нетерпеливо перебила ее Эльвира. - Ты намерена на постоянной основе, не просто в качестве временной стажировки или волонтерства, заниматься благотворительностью? И не в России, так? - Сегодня у меня есть возможность поработать на Красный Крест, упускать ее не хотелось бы. Начну с этого, дальше посмотрим..
   Леся закусила губу, словно обдумывала следующую мысль, и через некоторое время произнесла:
   - По поводу России как раз собиралась с вами поговорить. До отъезда мне хотелось бы кое-что сделать для одного интерната для детей с нарушением зрения. Я недавно общалась с заведующей и, как поняла, одна из проблем в том, что пожертвования в виде денег очень часто не доходят до тех, кому они предназначаются - либо тратятся на всякие хозяйственные нужды, либо просто на них находятся другие желающие. Надежда Михайловна, та самая заведующая, считает более эффективным просить тех, кто хотел бы им помочь, не переводы делать на счета, а приезжать непосредственно к детям с подарками. Лучше, конечно, покупать что-то полезное, у них много чего недостает из специальных приспособлений для слабовидящих: очки, книги по азбуке Брайаля, наборы тактильных букв... Знаете, такие в виде точек, которые на ощупь распознавать удобно? Поскольку вы работаете в успешных компаниях, где и прибыли хорошие, и у сотрудников зарплаты, полагаю, позволяют время от времени не жадничать, хотела попросить вас связать меня с бухгалтерами, администраторами, через которых можно было бы организовывать сбор средств для этого интерната. Потом о каждой копейке отчитаюсь: все закуплю, увезу детишкам и фотографии сделаю. Если кто-то из ваших коллег захочет вместе со мной поехать - пожалуйста: пусть сами все вручат, почувствуют, что дело хорошее сделали. С ребятами поиграют, им внимания и простого общения с другими людьми, не нянечками, тоже не хватает... Ну как, попробуете разузнать среди своих? Есть ведь шанс, что откликнутся?
   - Лесь, конечно, без проблем, - живо пообещала Эльвира. - Свяжу тебя с менеджером по персоналу и секретарем одного нашего партнера, в своем роде активиста по гуманитарным вопросам. Они тебя сориентируют, что и как.
   Фая вместо ответа выразительно кивнула, давая понять, что тоже готова выполнить просьбу Леси, и произнесла:
   - Слушаю тебя, и так стыдно. Я никогда не рассказывала, но ведь мне учебу в универе оплатила квазигосударственная контора, где работал мой дальний-предальний родственник. Из средств, предусмотренных в их бюджете на благотворительность.
   Леся грустно и вместе с тем понимающе улыбнулась, а затем без эмоций, словно очевидную вещь, сказала:
   - Ты должна вернуть эти деньги какому-нибудь детскому дому или фонду помощи.
   - Что? - растерявшись, прыснула Фая. - Лесь, да это же какие годы-то были! Не на меня, так по-другому бы слили эту расходную строку кому-нибудь в карман.
   - Вот этого никто не знает. Можешь, конечно, с учетом твоей семейной ситуации, считать оплату обучения благотворительностью. Да и принять ее в шестнадцать простительно - не было еще у нас тогда ни денег, ни мозгов. Зато сейчас-то они есть. Я понимаю, сумма не маленькая, и не принуждаю брать кредит, ехать с сумкой деньжищ долг отдавать, но ты ведь можешь ежемесячно делать не слишком обременительные для тебя пожертвования, пока не покроешь стоимость обучения.
   Фаю подмывало пошутить над наивным, довольно абсурдным предложением подруги вернуть так называемый долг, о котором уже никто никогда бы не вспомнил, однако убежденность Леси ее смутила.
   Поколебавшись, она не нашла аргументов возразить и неожиданно для себя сделала еще одно признание.
   - Леська, а ведь это еще не все! Будучи школьницей, я воровала аудиокассеты у одной продавщицы за прилавком на рынке. Порядочно украла. Ей ты тоже мне предложишь должок вернуть?
   - Конечно. При случае обязательно верни, - ответила та все с той же понимающей улыбкой, видимо, памятуя свои школьные годы в Красноярске и настроения друзей-подростков шальных 90-х.
   В ее ровном голосе не прозвучало упрека, только спокойная уверенность в собственных словах, однако, заметив на лице подруг скептичную усмешку, Леся принялась горячо убеждать: 'Да, Фая, блин, не смейся! Когда полетишь в следующий раз в Улан-Удэ, найди эту торговку - там, не как здесь, мало что с годами меняется, она, вполне возможно, до сих пор на том же самом рынке пятки трет, - и отдай ты ей ее копейки! Даже с учетом сегодняшних цен для тебя это гроши. Не нужно жалеть денег на чистую совесть! И карму. И бабу эту, бедолагу, порадуешь, да хоть немного поможешь. Разве плохо?'
   'Вот вам, пожалуйста, Лесенка во всей красе!' - подумала Фая, на этот раз стараясь скрыть улыбку. Ей уже доводилось размышлять, насколько по-разному она воспринимала Катю, Эльвиру и Лесю.
   Первую с некоторых пор считала даже не просто лучшей подругой, а вроде своей близняшки, что дана ей давно и навсегда. Перестало иметь значение, часто ли они проводили время вместе и много ли теперь у них общих интересов - чувство родственной, независимой от всех этих объективностей связи только крепло. Случалось повздорить, но обе знали, что ненадолго и не важно, кто первый уступит. Как у сестер: обижайся не обижайся, злись не злись, все равно любишь, простишь, и никуда вам друг от друга не деться.
   Вторая, пусть и с менее покладистым характером, тоже была своей в доску. Фая интуитивно чувствовала, что разойдись они с Эльвирой во взглядах по важному вопросу, договориться было бы не просто, но так уж выходило, что думали они едва ли не всегда одинаково. Шла ли речь о фильмах, книгах, знакомых, конфликтах, политике или других оценочных и спорных категориях, ситуациях, персонажах, точки зрения у них непременно сходились. Мечты, приоритеты, принципы, слабости тоже имели много общего. Пожалуй, именно с ней требовалось меньше всего слов для взаимопонимания, а те, что требовались, каждый раз легко находились.
   Отношение к Лесе описать сложнее. По трудно формулируемым причинам, скорее, по ощущениям, она представлялась Фае вылепленной похожим на них троих образом, но из другого теста, и тут сложно подыскать более подходящую метафору.
   Фая не часто откровенничала с ней, точнее, не так часто, как Кате с Эльвирой, рассказывала об Артуре, чтобы излить душу и полегчало. Катя в силу своей природной деликатности умела донести то, что думала, очень мягко, не задев готовых лопнуть струн ее любовных мук. Эльвира, лучше других понимающая, почему он ей так нравится, давала понять, что на месте Фаи вела бы себя точно так же, допускала такие же, по большому счету нестрашные ошибки и чаще всего поддерживала во всех ее сомнениях. Иначе говоря, обе находили те самые нужные успокаивающие слова, пусть и далеко не всегда обнадеживающие. Леся же выражений не выбирала, рубила свою правду-матку, слышать которую Фая не слишком-то хотела, однако легко прощала подруге ее неосторожную бестактность за другую уникальную, любопытную и по-настоящему ценную черту. Резкая на словцо, Леся порой изрекала такие ругательства, как сумели бы далеко не все матерые бандюганы, но при этом могла вот так просто, с непоколебимой убежденностью в сердце рассуждать о совести и карме, горевать о раненых, голодающих где-то далеко детях и, сбиваясь от эмоций, рассказывать про паллиативную помощь, со всей искренностью переживая из-за того, что ее ничтожно мало в России.
   Только в Лесе Фая чувствовала особую, подлинную доброту-милосердие, какую ей не приходилось встречать ни в ком другом, и широту души, щедро отмеренную ей при рождении так, как никогда не будет дано Фае, Кате, Эльвире, вместе взятым, даже если они ответственно прочтут все призывающие к человеколюбию книги. Речь отнюдь не о добросердечии кроткой девушки с тонкой душевной организацией, а доброте в добротной броне твердой воли и характера, которую несколько лет спустя Фая сравнит с тоннелепроходческим щитом, бурящим свет в кромешной темноте и холодной твердыне. Именно в Лесе она видела крепкое деревце, за которое сможет ухватиться, если когда-нибудь жизнь закрутит с ней вихрь, выбивающий опору из-под ног, и все устои полетят к чертям.
   В храбрости ее убеждений, в запальчивости, с которой она говорила, и даже в том, как Леся одевалась, кое-что можно было принять за незрелость, юношеский максимализм, в то время как две другие ее подруги и сама Фая внешне уже обретали черты свойственные скорее молодым женщинам, нежели взрослым девушкам. И все же Лесю она считала куда мудрее, словно той было дано исключительно своим естеством понимать то, что Фае удавалось постигать, лишь проживая события, набираясь жизненного опыта и потом, спустя время, переоценивая собственные ошибки, заблуждения.
   Какими бы до смешного романтически-идеалистическими ни представлялись ей сейчас советы вернуть 'долг' за обучение и мысль искать ту продавшицу на рынке в Улан-Удэ, она где-то в глубине души осознавала, что не забудет этот разговор и рано или поздно сделает то, что наказала ей Леся. Так и вышло. К ее удивлению, та самая женщина все еще торговала на том же месте, только вместо аудиокассет продавала CD и DVD-диски. Фая не набралась духу подойти к ней с деньгами, а передала их с объясняющей свой поступок запиской через мальчишек, неспешно слоняющихся там во время школьных занятий. Проследила в сторонке, что они добросовестно выполнили ее просьбу, и умиротворенная, довольная собой пошагала в сторону автобусной остановки.
  

  Пожалуй, не стоило ей первый раз отправляться в Париж с разбитым сердцем, где атмосфера любви и романтики, обнажив незажившие раны, только усилила тягостную горечь одиночества. Прежде, в своих немногочисленных к тому времени зарубежных поездках, Фая восторженно или из любопытства, но непременно с удовольствием предавалась ощущению новизны - стилей, ритмов, звуков, запахов, настроений, традиций. Непривычное не было чуждым, не вызывало отторжения, а только разжигало желание проникнуться, задержаться, и когда-нибудь вернуться. На этот раз она не ощущала ничего, кроме разочарования и усталости. От мыслей об Артуре ломило руки, хотелось прилечь и в тишине отпустить слезы стекать по лицу. Вместо этого приходилось, не тратя понапрасну времени, любоваться городом, признанным всей планетой восхитительным, не понимая при этом причины всеобщего ажиотажа его обожателей. Непонимание сменилось раздражением, но обо всем по порядку.
   Переночевав в отеле недалеко от площади Клиши, Фая решила начать утро с прогулки к Монмартру и направилась в сторону кафе, где работала героиня полюбившегося ей фильма Амели Пулен. Узкие улочки невысоких малоэтажных зданий не вызывали никакого умиления, лишь неприятное чувство нехватки пространства и воздуха. Смущали заваленные безвкусными сувенирами туристические лавки, вереница секс-шопов в окрестностях Мулен Руж, а также то, что скучающие продавцы в дверях обращались к ней, заигрывая, на ломаном русском, словно читали у нее на лбу, откуда она. Подумав купить бабушкам по кружке с изображением парижских достопримечательностей, Фая заговорила с одним из продавцов на французском, и когда тот, дав ей сдачу, старательно выговорил 'спасиба, красивайа девочка', в свою очередь, поинтересовалась: 'Comment avez-vous deviné que je suis Russe?' Парень заулыбался: 'Красивая платье'. 'На мне вроде бы не сарафан', - про себя усомнилась она, упустив в тот день из виду, что в ее достаточно сдержанном по русским меркам платье бедра, талия и грудь плотно облегались в отличие от скрытых под свободной одеждой форм большинства девушек на улицах.
   Она больше двух часов бродила по кварталу, и все ей казалось повторяющимся. Красивые, но быстро наскучившие песочного цвета здания с черными резными балконами, придавленные в довесок тяжелым серым небом. Разной высоты дома приклеены друг к другу, в каждом только по одному подъезду и на первом этаже непременно какая-нибудь контора, boulangerie , épicerie , brasserie , blanchisserie или laverie со стиральными машинами, глядящими на прохожих своими пустыми глазами-иллюминаторами. Бистро, кафе, рестораны тоже не отличались стилевым разнообразием - почти везде плетеные стулья и расставленные очень близко друг к другу круглые столики. 'Какая-то пестрящая мелкота', - пробубнила Фая, с досадой подмечая, что впервые в незнакомом месте ей, чтобы не потеряться, приходилось едва ли не на каждом углу сверяться с картой. Не было привычных больших расстояний между параллельными улицами, да и перекрестки не служили ориентиром, поскольку редко представляли собой ровные перпендикуляры двух линий, как в Петербурге, а чаще всего хаотично расщепляясь на многочисленные, петляющие, похожие один на другой переулки. 'Почему ж все такое одинаковое, да еще и построено под кривым углом!', отчаялась Фая, сообразив, что в очередной раз сделала лишний крюк и забрела не туда. Почувствовав голод, зашла в ближайшее опрятное и не слишком многолюдное кафе. Хотя у окна оставались одиночные свободные столики, официант почему-то провел ее к тем, что стояли вплотную друг к другу вдоль длинного дивана, посадил в самый центр, и уже через несколько минут к ней с обеих сторон присоединились другие желающие пообедать.
   Стараясь не слушать болтающих под самым ее ухом соседей, она сосредоточилась на меню. В нем предлагалось всего лишь шесть горячих блюд, пять из которых представляли собой кусок мяса или рыбы (цыпленок, утка, свинина, говядина, треска) с разного вида картошкой или набором других вполне обыденных овощей. 'Такое дома тоже можно поесть', - посчитала Фая и заказала показавшиеся ей наиболее оригинальными морские гребешки 'Сен-Жак' с зеленой фасолью, к тому же внушавшие доверие самой высокой ценой. Когда официант поставил перед ней тарелку, уточнила, не закуска ли это - настолько маленькой показалась ей порция. Весьма интересные на вкус три крошки-сенжаки будто провалились на дно желудка и тут же растворились в нем, только усилив аппетит. Стручков фасоли и белого пенистого (вкусного) соуса с гулькин нос тоже оказалось недостаточно, чтобы насытить желудок: раздразненный он заскулил еще больше. 'В Питере за эти же деньги подали бы хорошую порцию шашлыка, первое, второе, компот, и не просто в кафе, а в хорошем ресторане', - подумала Фая. В который раз за день разочарованно огляделась вокруг, поняла, что сладкого не хочет, а заказывать второе горячее блюдо смешно, оставила на столе нужную сумму, включая хорошие чаевые, и поспешила к выходу. На бульваре Клиши купила хот-дог и минералки у приветливого арабского вида парня, села на стоящую поодаль скамейку, принялась неторопливо жевать. И заплакала.
   На противоположной стороне начиналась улица, ведущая к базилике Сакре-Кер, куда Фая изначально планировала подняться, но сейчас, прислушиваясь к ощущениям в ступнях, уже порядочно уставших от каблуков, поняла, что не осилит предстоящий крутой подъем и решила отправиться на метро с Пигаль к Триумфальной арке. Выйдя на Шарль-де-Голль-Этуаль к Елисейским полям, снова почувствовала себя обманутой. Зная их только по песне Джо Доссана и не полюбопытствовав загуглить перед поездкой фотографии, она подсознательно ожидала увидеть собственно 'поля', вроде большого газона или парка, а оказалась на напоминавшем Тверскую большом проспекте, заполненном машинами, мотоциклами, фастфудом, масс-маркетом и люксовыми магазинами. Быстро утомившись от толкотни снующей толпы туристов в футболках и офисных работников в костюмах, она свернула в первый относительно тихий, пустынный переулок.
   Какое-то время шла куда глаза глядят. Район отличался от того, где она гуляла утром, бóльшим лоском, но одинаковые песочные здания с черные резными балконами и здесь были повсюду. Небо, по-прежнему хмурое и беспросветное, утяжеляла маячившая над крышами темно-серая металлическая конструкция, набалдашник которой походил на телевизионную или другую подобную сигнальную вышку. Фая брела, не обращая на нее особого внимания, пока не остановилась на рю Франсуа Премьер посмотреть, как ей доехать до Эйфелевой башни. Несколько секунд не отводила с карты недоверчивого взгляда - выходило, что ехать никуда не нужно, она уже едва ли не у подножья, во всяком случае в пешей доступности. Затем пронзила пугающая мысль, что мрачная железяка, все это время попадавшая в поле ее бокового зрения, не что иное, как верхушка той самой Tour Eiffel, добраться до которой Фая мечтала всю свою сознательную жизнь. Она подняла голову и невольно вздрогнула: слишком зловещим и банально инженерным выглядело воплощение ее светлой детской мечты. Стряхнула, махнув головой, нежданный испуг и решила-таки продолжить путь к главной французской достопримечательности.
   У Pont de l'Alma , облокотившись на парапет набережной, долго разглядывала 'Железную даму', теперь уже в 'полный рост'. Того зловещего, жуткого впечатления та больше не производила. Никакого не производила. Фая снова и снова спускалась глазами от шпиля к основанию, всматриваясь в силуэт башни, своды и переплетения ее стальных завитушек, на самом деле бронзово-коричневых, а не темно-серых, какими они казались на фоне туч с более дальнего расстояния. Разглядывала, всматривалась и ничего не чувствовала. 'В самом деле, чего я от нее ждала? Она точно такая же, как на фото. Дурацкие сувениры-брелоки вполне достоверно копируют и форму, и содержание - просто устремляющаяся ввысь конструкция из металлических прутьев'. Не имея ровным счетом никакого желания подойти еще ближе, Фая не стала переходить мост и двинулась вдоль Сены к Лувру медленными, осторожными шагами. Ноги в туфлях к тому времени уже, не прекращая, болели - и гудящие ступни, и натертые мозоли. Вскоре она сравнялась с другим мостом, явно выделяющимся на фоне других массивными позолоченными скульптурами. Бронзовые фигуры, крестообразные фонари напомнили Петергоф и Троицкий мост. Этот носил имя Александра III. 'Похоже, в честь нашего парня', впервые с радостью подумала Фая и, наконец, призналась себе, что в глубине души уже ждет возвращения домой. Ее печалило, что в Париже (в том самом Париже!), ей так мало нравилось и чувствовала она себя неуютно, словно не в том месте, где должна была быть. И как же ныли ноги!
   Она ковыляла по Площади Согласия, то и дело проваливаясь шпилькой между плитками брусчатки и морщась от пробирающего жжения в лопнувших мозолях. Оставшаяся дистанция до сада Тюильри, где можно было бы присесть, казалась теперь непреодолимой. Фая, наплевав на приличия, сняла туфли и пошагала босиком, безуспешно борясь с подступающими слезами - от бессилия, боли в пятках и мысли о том, что еще целых три дня предстояло гулять в удручающем одиночестве по этому опостылевшему ей городу, а потом ехать в неведомую Лотарингию, где аж две недели придется провести в постоянном общении с учениками языковой школы, дружелюбно всем улыбаясь и источая непременное желание разговорить свой французский. Не определившись, что из этого хуже всего, она по-настоящему хотела только одного - скорее дождаться обратного самолета. 'Разве кто-то меня заставляет ждать так долго?' - вдруг спросила она себя, все еще плетясь на босых ногах по Конкорду.
   Первым утренним рейсом следующего дня Фая вылетела в Пулково.
  

  Артур в ее отсутствие улетел в Лондон и не выходил на связь, пока не приступил к работе на новом месте. Когда, наконец, позвонил уточнить результаты обсуждения с клиентом прогнозируемого IRR , заодно поинтересовался у Фаи, как дела. 'Я говорю с тобой из Ленинграда,.. Руками сжав обугленное сердце...' - в ответ пронеслись у нее в голове строчки из стихотворения Ольги Берггольц.
   Физическое возвращение из-за рубежа мало что изменило в ощущениях - точно так же, как в незнакомом Париже, все вокруг в Петербурге теперь казалось чужим, холодным и безрадостным. Вдобавок слишком многое напоминало ей о том, что раньше Артур здесь был, а теперь его нет. Даже на самых многолюдных улицах не покидало неприятное ощущение пустоты, словно у города вырвали сердце и в нем больше нет жизни, а люди на тротуарах и в машинах - лишь ползающие по его трупу мухи. От душевных мук спасала только работа, поэтому Фая рьяно бралась за любую, лишь бы по максимуму загрузить ею голову, не оставляя места другим мыслям.
   26 августа умерла Елена Демьяновна. Сказались давние проблемы с печенью, которые бабушка упрямо отказывалась полноценно лечить. И хотя в последние месяцы она ни разу не пожаловалась на плохое самочувствие, похоже, предчувствовала приближающуюся смерть. Во всяком случае, в начале лета, предварительно обсудив с сыном Сергеем, оформила дарственную своей квартиры на Черной речке в пользу внучки.
   После похорон Фая, не желая видеть ни родственников, ни друзей, ни коллег, провела несколько дней дома. Питалась остатками в холодильнике, консервами, крупами и почти не поднималась с дивана, пока однажды вечером не почувствовала острую потребность с кем-нибудь встретиться. Немедленно. - Привет, Толяша. Ты где?
   - В баре на Грибанале. С приятелем пиво пьем, - услышала она из трубки. - Присоединишься?
   - Честно, я бы хотела. Не помешаю?
   - Ждем тебя.
   Уже после пары минут, проведенных с ними, Фая убедилась, что не зря позвонила именно Анатолю. Он присутствовал на похоронах, мог бы начать с очередных слов поддержки и участливых вопросов, но почувствовав, что ей необходимо отвлечься на что-то другое, как ни в чем не бывало порекомендовал Крушóвице и представил своего приятеля Арсения. Тот тоже не подал виду, что знает о случившемся, и она была им обоим благодарна за то, что, обменявшись с ней простыми приветствиями, парни продолжили тему, обсуждаемую до ее прихода. Речь шла о развитии блогинга в России, и тогда Фая впервые задумалась вести виртуальный дневник.
   - Почти одиннадцать, - сказал Анатоль, посмотрев на часы. - Мы расходимся или двинем куда-нибудь еще? Огонек, командуй.
   - Я не хочу домой.
   - В клуб? - предложил Арсений.
   - Только не в клуб, - скуксилась Фая. - Терпеть их не могу!
   - Подруга, осторожнее, - рассмеялся Анатоль. - Для одного из нас ночные клубы - хлеб и любовь. Чтобы ты знала, Арс - диджей в Декадансе.
   - Правда? Вот как неловко получилось! - отвела та кокетливо извиняющийся взгляд.
   - Не извиняйся, - добродушно отозвался ее новый знакомый. - Чтобы ты не переживала, я взаимно терпеть не могу большие светлые офисы наподобие того, где ты проводишь свою жизнь. Отчего такое негативное отношение к клубам? Совсем не любишь электронную музыку?
   - Да, не фанатка, но даже не в музыке дело. В ней я абсолютный ноль, не претендующий на понимание разницы между всеми вашими 'электро', 'техно', 'хаусом', 'рейвом' и так далее. Мне атмосфера не нравится. Всякий раз, когда ходила в клубы с подружками, чувствовала себя там страшненькой куклой на витрине, которую никто не хочет покупать. Понимаете, у меня нет комплексов по поводу моей внешности. Да, я не Моника Белуччи, но знаю, что могу казаться мужчинам привлекательной. С таким подходом вполне уверенно в себе живу. Только от этой уверенности мало что остается, когда вижу, как парни, подыскивая себе на танцполе объект для знакомства, не смущаясь, высокомерно отводят от меня глаза в сторону какой-нибудь длинноногой, худощавой, сероглазой блонды.
   - А ты не пробовала в клубах не смотреть, а слушать? - с улыбкой спросил Арсений. - Не ловить взгляды парней, не обращать внимания на блонд, а просто танцевать, растворяясь в музыке? Закрывая глаза, если так проще улетать.
   Фая на секунды растерялась, осознав, что за музыкой ходила исключительно в театры и на концерты. Отправляясь во времена студенчества девчонками в ночной клуб, они думали прежде всего о вероятности познакомиться там с молодыми людьми, чтобы найти любовь, желательно на всю жизнь.
   - Скажи, а куда вы ходили? Где тебе так не понравилось? - допытывался диджей и, услышав ее ответ, разочарованно протянул: - Ну да, неудивительно. Это все ярмарки секса, там не про музыку.
   - Ладно, если не в клуб, то куда? - вступил в разговор Анатоль.
   - Поехали на залив. В Сестрорецк, - снова выступил с инициативой Арсений.
   Фая уже обратила внимание на свойственную обоим манеру иногда говорить так, что по интонации сложно было судить, шутят они или нет.
   - Ты серьезно? В это время? - на всякий случай уточнила она.
   - Почему нет? У тебя есть причины не ехать?
   Таковых у нее не имелось. Наоборот, пугала мысль возвращаться домой в пустую квартиру. - Ну что ж, погнали, - согласилась Фая. - На самом деле даже не помню, когда в последний раз видела залив.
   - Так не упустим же случай напомнить офисному работнику, что мы живем в морском городе! - Как мы туда доберемся?
   - Поймаем тачку до Финляндского вокзала, а там сядем в пригородную электричку. В понедельник расскажешь коллегам, что такие все еще существуют, - продолжал беззлобно подшучивать Арсений. - Хорош издеваться! - улыбаясь, пригрозила ему Фая. - Мне не хуже твоего известно об общественном транспорте, и, поверь, не понаслышке.
   - Ребят, я пас, - зевнув, сказал Анатоль. - По городу бы погулял еще полчасика, но в Сестрорецк на электричке в другой раз. Вы езжайте, если хотите. Поспешите только, пока мосты не развели.
  

***

  - И как только тебе пришла в голову эта идея? - выразила-таки удивление Фая, когда они выезжали на Невский. - Часто ты вот так в ночи срываешься за город?
   - В белые ночи часто. В это время года реже, но тоже бывает - на рассвете, когда после работы штырит и спать не хочется, - серьезно отвечал Арсений. - Сейчас темно, но все равно будет приятно побродить по песку, послушать стихию ветра и волн, когда на берегу никого нет.
   'Стихию ветра и волн, елки-палки, - усмехнулась про себя Фая. - И где только Толяша находит таких странных персонажей!'
   Блуждая рассеянным взглядом через затемненное стекло машины, она обратила внимание на кофейню у поворота на набережную Мойки, куда пару месяцев заходила с Артуром после клиентской встречи выпить по чашке эспрессо. Поежилась от неприятных воспоминаний и неожиданно для самой себя задала Арсению вопрос: 'Тебе нравится Москва?'.
   - Да, я очень люблю Москву! - с удивившей ее горячностью отозвался тот.
   - Не часто услышишь такое от коренных петербуржцев. Ты ведь здесь родился и вырос?
   - Все верно. Только никогда не понимал споров, что лучше - Москва или Питер. Их бессмысленно сравнивать, они настолько же разные, насколько одинаково прекрасны. Подумай сама, ведь вместо того, чтобы спорить, можно просто радоваться тому, что в России не один-единственный достойный красивый город, а хотя бы два. Что совсем немного для ее размеров! Я имею в виду не маленькие старинные - Золотое кольцо и прочее, а большие, современные.
   - Мне не хотелось бы признавать, что среди больших городов у нас только два хороших, - попыталась возразить Фая. - Есть и другие, которые нравятся их жителям.
   - Если ты про наши областные центры вдоль Транссибирской магистрали, то, возможно, если ты вырос, всю жизнь прожил в одном из них и глаз, что называется, привык, то они могут тебе казаться во всех отношениях замечательными. Согласись, однако, с чисто архитектурной точки зрения, все эти творения советской инкубаторской машины едва ли можно считать красивыми городами, интересными для тех же туристов.
   - Как будто бы инкубаторская машина не прошлась по нашей Первопрестольной! - скептично заметила Фая и, сбавляя тон, примирительно добавила: - Хотя я почти не знаю Москву, разве что ее аэропорты и вокзалы. Единственный раз ездила туда целенаправленно на выходные с одногруппниками, но мы успели только самое основное галопом посмотреть: Красную площадь, царь-пушку, ВДНХ...
   - Вот отсюда и заблуждения тех, кто проводит в Москве один-три дня, чаще всего транзитом. Они бегом-бегом, оставив сумки в унылых серых подвалах камер хранения, мчатся к метро или, в худшем случае, в автобусный тур, чтобы успеть увидеть за имеющееся у них короткое время хотя бы самые знаковые и, соответственно, страдающие от избытка туристов и стресса достопримечательности. Устают, как черти, и потом вспоминают Москву злым, тяжелым городом шумных магистралей, совершенно непригодным для нормальной человеческой жизни. Никто из них не подозревает, как много в ней маленьких дивных улочек, где хочется дни напролет бесцельно гулять пешком, потому что все напоминает картинки из старых фильмов и счастливое детство, неважно в какой точке на карте России оно у тебя прошло. В Москве столько всего разного, что можно там жить годы, продолжая обнаруживать совершенно неожиданные места и здания. В Питере их меньше, он в этом смысле не так богат сюрпризами.
   - Ты, смотрю, мог бы экскурсии там проводить! И стихи об Арбате складывать.
   - У тебя есть планы на завтра? - с серьезным выражением лица спросил Арсений, игнорируя шутливый комментарий.
   - Нет, никаких планов, - по-прежнему веселясь, ответила Фая. - Если ты собрался вместо морской стихии в Сестрорецке показать мне дивные улочки столицы, я не откажусь.
   - Извините, пожалуйста, - обратился ее новый знакомый к таксисту. - Мы передумали. Нам не на Финляндский, а на Московский вокзал.
  

  - Я уверена на сто процентов, что в пятницу вечером билетов ни на один поезд не будет! - говорила она все еще ошеломленная его решением, когда они почти бежали по вестибюлю вокзала.
   - Мы не пойдем в кассы, - невозмутимо отрезал парень.
   - У меня ведь даже паспорта с собой нет! - вспомнив, остановилась Фая.
   Арсений уверенно взял ее за руку и потянул за собой, объясняя:
   - Фай, паспорт иметь необязательно. В Москве, конечно, часто документы проверяют, но внешность у тебя славянская, армия не светит, так что менты вряд ли остановят. А поедем мы без билетов. В купе проводника.
   - Какого еще, прости, проводника?
   Последовали терпеливые объяснения: 'Как ты наверняка помнишь, в стандартном купе проводника предусмотрено два спальных места на случай, если поезд дальнего следования и требуется два дежурных - на день и на ночь. По маршруту Москва-Питер обычно одна проводница, так что какая-нибудь добрая тетя предоставит нам с тобой за полцены свое купе, а сама к коллеге-подружке в соседний вагон спать уйдет. Я делал так десятки раз'.
   Он знал, о чем говорил: договориться с первой показавшейся сговорчивой им проводницей не составило труда, и утром к половине десятого они прибыли на Ленинградский вокзал.
   - Мы выйдем на Лубянке, - сообщил Арсений уже в метро. - Только пойдем не в сторону Красной площади, а в противоположную - к Китай-городу и Ивановской горке.
   - Что там? - поинтересовалась Фая.
   - Там сердце Москвы. Не спорю, что сердце России - Кремль, и странно думать по-другому, особенно, если смотришь на него с Замоскворецкого моста. Но то - России, а сердце Москвы, по моему убеждению, в хитровско-хохловских переулках.
   Остановившись на Покровке перед очередной, по всей видимости, знакомой ему дворовой аркой, Арсений спросил:
   - Слышала когда-нибудь про дома с гальдарейками?
   - Ты уже не в первый раз заставляешь чувствовать меня неучем! - немного смутившись, но, очевидно, довольная всем происходящим ответила Фая.
   - Не стоит, редкий москвич о них знает. Глянь на этот жилой дом. Если смотреть на него с улицы, не заподозришь ничего необычного, фасад совершенно типичный. Теперь давай пройдем через арку, и когда дойдем до глубины двора, ты обернешься.
   Она послушно сделала все, как он сказал и увидела, что с обратной стороны дома по всей его протяженности проходили открытые галереи с соединяющими этажи лестницами. 'В девятнадцатом веке лестницы снаружи обходилось гораздо дешевле, чем внутри, - словно по книжке, пояснял ее компаньон. - Поэтому для экономии на лестничных клетках и парадных при строительстве небогатых доходных домов возводились такие галереи - 'гальдарейки'. Они служили также своеобразным местом встречи для кухарок и ремесленников - они здесь работали или просто болтали друг с другом'.
   'И впрямь, как меняется вкус при правильной подаче!' - зачарованная его манерой рассказывать подумала Фая, признавая, что, окажись она здесь впервые без Арсения, вряд ли бы заметила эти гальдарейки, скромно спрятанные от снующих по улице прохожих. Наверняка мчалась бы в толпе, не особенно оглядываясь по сторонам, к более именитым достопримечательностям, как обычно делала в путешествиях. Она уже поняла, что к таким друг Анатоля ее не поведет, а так и будет водить по задворкам да закоулкам, заостряя внимание на деталях, - то было ей и в новинку, и в удовольствие. Она жадно его слушала, любуясь и представляя, как когда-то здесь сидели на 'липках' сапожники, стучали своими молотками, как хозяйки выходили сюда с домашним шитьем, а детвора рассекала на велосипедах от края до края галереи. 'Раньше подобными домами с гальдарейками было застроено все Замоскворечье, сейчас их несложно пересчитать, много рук не потребуется', - заметил Арсений с тронувшей ее смесью грусти и тихого искреннего негодования.
   Они еще долго бродили по Китай-городу, вернулись к Покровке, пересекли ее к Потаповскому переулку. Парень, не сбавляя ритма повествования, с энтузиазмом продолжал комментировать едва ли не каждый дом: 'Представь себе, только через минуту в центре совершенно непримечательного со стороны двора, среди этой классической малоэтажной застройки полуторавековой давности и увесистого советского конструктивизма (кстати, довольно приличного) мы увидим усадьбы купца Сверчкова - нарядные, как в русских народных сказках, и каким-то необъяснимым чудом выжившие здесь с начала семнадцатого века!' Начинало смеркаться, захотелось перекусить.
   - Во сколько поедем обратно? - с аппетитом дожевывая остатки чебурека, спросила Фая.
   - Ты непременно хочешь уехать сегодня?
   - Разве у нас есть другие варианты?
   - Ну да, остаться еще на один день. Завтра воскресенье, я мог бы показать тебе окрестности Пятницкой. Вечером выберем не слишком поздний поезд, и в понедельник пойдешь на работу. Как тебе? - Заманчиво, только мы ведь ничего не бронировали. Родственников в Москве ни у тебя, ни у меня нет. Где будем ночевать?
   - У художников, - вытирая салфеткой рот, ответил Арсений.
  

  На Петровке у дома 38 Фая замедлила шаг, с любопытством вглядываясь в его окна и стекла закрытой деревянной двери через высокий решетчатый забор. Мысленно поставила галочку своей мечте увидеть известное по детективам здание МУРа и осведомилась: 'Не расскажешь, к кому и куда мы идем?'.
   - В арт-коммуну, сможем там поспать, - небрежно ответил Арсений. - Мы почти пришли.
   - Пояснить, что такое арт-коммуна, не соизволишь? - проворчала Фая с наигранным недовольством двоечницы.
   - Увидишь! Если коротко, умопомрачительная развалюха. Слышала когда-нибудь слово 'сквот'? - Слышала. Вроде бы. Только не знаю значения.
   - Термин юридический, за точность его понимания не ручаюсь, но мы с тобой идем в сквот - заброшенное подвальное помещение, какое-то время назад заселенное без ведома собственника и договора аренды художниками. Они там собираются поговорить, чаи погонять, водки попить. Проводят неформальные выставки, концерты... Называют этот подвальчик арт-коммуной, организовал ее один известный перформер-коллекционер.
   - Какая у него фамилия? - спросила Фая.
   - Ты знаешь много фамилий перформеров-коллекционеров? - с недоверчивой улыбкой уточнил Арсений. - Честно признаться, ни одной.
   - Тогда и Сашина ни о чем тебе не скажет. Его самого, кстати, сегодня, возможно, не будет, но там всегда кто-нибудь да ошивается, двери открыты, так что без крыши над головой не останемся.
   - Твой Саша не боится, что однажды пожалуют законные претенденты на помещение? - поинтересовалась Фая. - Если, как ты говоришь, у него никаких документов и разрешений на использование нет.
   - Думаю, большого риска нет. Ведь это уже не просто обжитый подвал, а вполне себе самостоятельный арт-объект, о котором знают не только у нас, но и в зарубежной творческой среде. Хотя твой вопрос, конечно, небезоснователен. Предыдущая локация коммуны сдалась под напором лужковских коммерсов - в ней сейчас офисы. На этот раз ребята заняли помещение, вроде бы принадлежавшее когда-то расположенному по соседству монастырю, поэтому есть основания надеяться, что законный претендент не будет жадничать и беспокоить творцов. Если ты никогда не была в подобных местах, тебе должно понравится, во всяком случае точно впечатлит.
   Они свернули в один из дворов, где неожиданно для Фаи увидели подсвеченные купола, спустились в тот самый подвал - дверь его действительно была открыта, и прошли на кухню. Арсений поздоровался с четырьмя заседающими там особями мужского пола, разных возрастов и состояния кожи. 'Привет, Поп. Проходи', - тепло отозвался один из них с редкими немного взъерошенными волосами. - Ты с дамой?' 'Да. Даму зовут Фаиной. Проведу небольшую экскурсию, и мы к вам присоединимся'. 'Добро!'
   По сквоту слонялись разножанровые молодые люди, и сложно было определить: живут ли они здесь или просто заглянули скоротать вечер? Оказались в гостях у Саши так же случайно, как Фая, или 'свои'? - Выходит, кто попало может сюда завалить в любое время суток? - уточнила она у Арсения.
   - Скажем так, совсем посторонние сюда не придут, а просто незнакомые хозяина не смущают.
   - Ты сказал, есть и те, кто постоянно в коммуне живет...
   - Жить постоянно, наверное, не слишком весело: на трезвую голову отсутствие удобной мебели, а местами потолка и стен все же немного угнетает, но, могу тебя заверить, кое-кто из цвета авангардной публики одно время тут живал.
   Чего только в интерьере не было: большие бюсты Будды и Ленина, скульптуры разных частей женского тела, картины, фотографии, наклейки, постеры, современная (концептуальная?) мазня красками и проступившая штукатурка на стенах. Через открытую дверь в душевую виднелась серо-черная, местами ржавая ванная. На ней - кусок то ли банного, то ли хозяйственного мыла с усталой мочалкой. Потертые скамейки, диваны, ковры, буфеты, советские почтовые ящики, качели, зонты-трости, якорь, старинные часы, черепа и выставка чего-то очень похожего на экскременты... 'Действительно, изумительная развалюха! - думала Фая, скользя глазами по замысловатому убранству. - Не иначе, как старый хлам, только на редкость оригинально и гармонично подобранный'.
   Арсений кивком головы предложил ей последовать за ним и провел в своего рода костюмерную, где на перекладинах с вешалками висела одежда, беглого взгляда по которой хватало, чтобы заметить ее 'винтажность': крепдешиновые платья, английские пиджаки, жилетки с вышивкой дом моды рабочей одежды, плюшевые пальто, гэдээровские комбинации, самодельные лоскутные юбки эпохи дефицита. До потолка возвышались старинные чемоданы, аккуратно подписанные: 'туфли', 'шляпы', 'цилиндры', 'брюки клеш', 'телогрейки', 'коньки'...
   - Здесь много примечательных вещей, - произнес Арсений, - но без комментариев Саши сложно по-настоящему оценить уникальность коллекции. Может быть, попозже зайдем сюда еще раз. Сейчас пошли к ним, кофе хочется.
   Они вернулись на кухню. Фае уступил место в кресле бородатый дядечка с добрым громыхающим смехом и экспрессивной жестикуляцией. В интерьере ей особенно запомнились двухкомфорочная плитка, типа 'Лысьвы' или 'Мечты', и свисающие над ней с потолка странные предметы, в том числе фигурный конек. На плите стоял большой алюминиевый чайник, как из казенной столовой, с неровной надписью красно-коричневой краской 'ЧАЙ'. У окна - видавший жизнь симпатичный буфет со стаканами и ковшами разного калибра. Удивительным образом в этом сборище старой посуды, допотопной мебели, сбитых розеток и не слишком чистой, простенькой электротехники Фая испытывала ощущения, как если бы оказалась в самой продвинутой московской тусовке, и, пожалуй, впервые в жизни находила применение эпитету 'богемный'. На столе, кроме водки и морса, из напитков ничего не предлагалось, однако закуски, не считая засыхающих в общей чашке пельменей, выглядели вполне аппетитно. 'Режиссер Театра Наций...' - шепнул ей Арсений, подбородком указывая на произносящего тост. Она не расслышала фамилии.
   Состав присутствующих наполовину сменился, но остался мужским. Сообразить, кто из них хозяин, не составило труда - харизма тихого, чуть хриплого голоса этого невысокого, тщедушного человека в растянутом свитере не оставляла в том сомнений. К Арсению он, по всей видимости, относился по-дружески и ласково называл его попом. Фаю, так же доброжелательно, - попадьей. Скорее всего потому, что не потрудился запомнить ее имя или даже не посчитал необходимым его знать. При том, что Саша проявлял интерес, когда она вступала в разговор, по крайней мере, слушал внимательно, вдумчиво соглашался или возражал, ей казалось очевидным, что со следующего дня гуру русского андеграунда никогда не вспомнит ни о ней самой, ни об их беседе. Надо сказать, эта мысль ее нисколько не задевала, пусть она и знала наверняка, что сама встречу с ним точно не забудет. Стоило ли расстраиваться, ведь уже то, что Фая проводила вечер в таком дивном обществе, значило для нее очень много. Она с благодарностью поглядывала на Арсения, давшего ей возможность увидеть и послушать в быту (не в музее, не в зрительном зале) современных художников, режиссеров, музыкантов, иными словами, тех самых создателей искусства, с кем прежде Фае пересекаться не доводилось и кои доселе представлялись существовавшими в какой-то другой реальности, далекой от ее мира 'обычных' людей, 'приземленно' проводящих большую часть жизни в офисах или учреждениях.
   К трем часам ночи на часах разговор за столом по-прежнему не иссякал, становился только душевнее, а шутки смешнее. Фая, что было сил, боролась со сном, не желая покидать компанию столь интересных товарищей и оставлять уютные посиделки с ними в прошлом, но в конце концов сдалась: утомление от пройденных километров и пережитых за день эмоций дало о себе знать. В дверях туалета столкнулась с мужчиной, чье лицо, без сомнения, видела не в первый раз, только не помнила где и при каких обстоятельствах. 'Он же в 'Ворошиловском стрелке' играл!' - пронеслось в ее голове перед тем, как в ней окончательно смешались доносившиеся из кухни обрывки фраз и Фая крепко заснула. Проснулась она только утром от вкрадчивых слов Арсения: 'Подъем, подруга. Пора идти'.
  

  У киоска напротив выхода из метро, запив ряженкой мягкий рогалик, Фая голосом прилежной ученицы сообщила: 'А я здесь уже была! В Третьяковку мы на второй день ходили'.
   - Не сомневаюсь, - с иронией отозвался Арсений. - Разве можно побывать в Москве да не постоять в очереди, чтобы своими глазами позырить на мишек в лесу!
   - Ты, конечно, неисчерпаемый для меня кладезь знаний, но мое представление о русской живописи все же не настолько поверхностное, как тебе думается. По крайней мере, не ограничивается 'Утром в сосновом бору', - парировала она, акцентируя правильное название упомянутой им картины.
   - Шучу, не обижайся, - примирительно улыбнулся ее спутник. - Для сведения, сегодня мы в галерею не пойдем, а просто погуляем: в округе много чего другого любопытного и радующего глаз.
   Они дошли до Большой Ордынки и, свернув налево, приближались к миниатюрной белокаменной церкви с серыми и золотыми куполами-луковками. Тишине вокруг, так разнящейся с былыми представлениями Фаи о 'шумной Москве', лишь мягко аккомпанировали редкие, будто бы никуда не спешащие, сверкающие на солнце машины да легкий шелест начинающей желтеть листвы. 'Сюда бы художника с мольбертом и красками!' - мысленно согласилась она со словами Арсения. Ее едва не до слез растрогали открывшаяся им улица невысоких домов, умиротворенная воскресным утром, и эта церквушка, что на фоне синего неба с редкими кучевыми облаками казалась растворяющимся в нем большим комком зефира.
   'Случайно не знаешь, как она называется?' - спросила Фая. 'Храм Святителя Николая в Пыжах, 17 век, - ответил Арсений без запинки, словно сверился с путеводителем, и добавил: - Мы сюда заглянем на обратном пути, сначала хочу показать тебе один монастырь, чуть дальше по этой стороне'.
   Она не увидела впереди ничего похожего на монастырь, но, перестав с некоторых пор подвергать сомнениям советы своего экскурсовода, послушно последовала за ним. Действительно, уже через несколько метров, они прошли мимо указателя 'Марфо-Мариинская обитель милосердия', а еще через несколько метров остановились у высоких ворот из белого кирпича. Арсений со скрипом открыл калитку и пропустил Фаю вперед со словами: 'Похоже, еще идут реставрационные работы, но, увидишь, здесь чудесно'.
   'Впрямь чудесно!' - через минуту думала девушка, с приятным спазмом умиления в сердце осматривая тихий двор и сокрытую в нем белую церковь с массивными, почти черными матовыми куполами, мягко отражающими солнечные лучи. Они обошли ее и присели на скамейку в глубине монастырского садика, откуда хорошо просматривались окружающие обитель жилые дома. Гуляя глазами по окнам квартир, Фая почувствовала неожиданное для себя желание жить в одной из них и видеть эту церковь, этот садик каждое утро со своего балкона. Она поняла, что здесь, в Москве, впервые за последние несколько недель преследующее ее ощущение тягостного неуюта отступило и почти не вспоминались ни давящий одиночеством от мыслей об Артуре Петербург, ни опустевшая, ставшая без бабушки чужой квартира на Черной речке. Возвращаться туда совсем не хотелось.
   - Жаль, у меня нет с собой платка и внутрь зайти не могу, - сказала Фая, когда они снова подошли к зефирному храму с золотистыми и серыми куполами.
   - Подожди меня здесь. Посмотрю, обычно у входа стоит коробка с косынками и юбками. Наверняка найду что-нибудь тебе на голову накинуть.
   У крыльца, задержав взгляд на висящей над дверью иконе, Арсений с поклоном перекрестился. Вернулся через несколько минут с зеленым шарфиком в руке и в сопровождении молодой служительницы, которую, судя по всему, знал не первый день. 'Знакомьтесь. Ольга, Фаина, - представил он их друг другу. - Оля сейчас здесь нам все покажет, а потом поднимемся на колокольню'.
   Если имеет смысл немного рассказать о религиозных убеждениях Фаи, то примерной практикующей или, как стало принято говорить, воцерковленной, она не была и таковой себя не называла. Библию однажды отважилась почитать, но, скорее, из любопытства - согласившись с Анатолем в том, что образованному интеллигентному человеку следовало бы иметь представление о ее содержании. Ведь как ни крути, верования, говорил ее друг-агностик, стали основой для множества произведений мировой культуры, а потому знание библейских сюжетов позволяет лучше понимать и искусство, и сложившиеся нравственные, социальные устои общества, в соответствии с которыми воспитываются даже его самые убежденные атеисты. По той же причине Фая планировала когда-нибудь почитать Коран, но к тому времени осилила лишь Евангелие от Матфея. Упомянем и тот факт, что в Бурятии, где она выросла, жители верят не только в Христа: шаманисты - в силу духов, буддисты - в учения Сиддхартхи, есть те, кто допускает и чтит все. Та же Вера Лукьяновна, будучи православной, в то же время боялась сглаза, порчи и нередко ходила советоваться к знакомому шаману. Фая тоже относила себя к православным, в равной степени уважала взгляды своих знакомых буддистов и шаманистов, но, бывало, невольно ловила себя на сомнениях. Люди на планете одинаково искренне верят в разное - в Бога, в богов, в перерождение душ, в том числе душ насекомых и растений... Все они правы быть не могут по той простой логичной причине, что 'правильная' вера исключает истинность всех других. В свою очередь, это означает лишь одно: в лучшем случае правы только представители какой-то одной веры (совсем не обязательно христианской), но скорее всего заблуждаются все. Пускай такие мысли и приходили Фае в голову, они вовсе не мешали ей по-настоящему любить символичные традиции, к которым приучила ее бабушка: на пасху красить яйца в луковой шелухе с узорами, колядовать с тарбагатайскими ребятами в святки , а в канун крещения чертить углем крестики над окнами и дверными проемами, ходить на озеро за водой, оставлять ее на всю ночь на улице, чтобы придать ей целительной силы и потом пить в течение года при недомогании. В желании следовать подобным традициям было больше детской увлеченности, а затем сентиментальных воспоминаний, ассоциаций с семьей, нежели понимания их религиозной сути. Тем не менее если бы ее спросили, верит ли она в Бога, то Фая совершенно искренне сказала бы 'да'. Во всяком случае, ответ 'нет' был бы менее честным. Она верила, пусть и не так, как следовало бы по православию, а как распространено среди большинства верующих россиян, которым государство, отказавшись в начале девяностых от советской поддержки атеизма, вновь дало свободу вероисповедания: тех, кто молятся, когда 'прижмет', боятся божьего гнева, крестят детей, поздравляют друг друга со Светлой Пасхой, говорят 'Иисус воскресе', 'Воистину воскресе' и искренне считают себя верующими, при этом на службы ходят крайне редко - по случаю или настроению, не говоря уже о том, чтобы регулярно поститься, исповедоваться и причащаться. Убеждения Фаи, по большому счету, сводились к тому, что где-то, несомненно, существовал Вселенский создатель, ей казалось невозможным, что огромный мир с его невероятно сложными, но гармоничными системами, организмами и их взаимосвязями, возник сам по себе. В историю Иисуса Христа, предательства Иуды, последовавшего распятия и воскресения она тоже верила, пусть и не без сомнений. Точнее, привычно представляла себе, что все обстояло именно так, а в свои сомнения старалась не углубляться. Полагала, что Бог видит все наши поступки, поэтому не нужно совершать того, что не одобрил бы страшный суд или какая другая высшая общечеловеческая совесть. Однако соглашаясь с основными заповедями и посылом 'мы за все в ответе перед Всевышним', не принимала на веру все, что с давних времен проповедовали священники и другие последовательные служители христианской церкви. Порой задавалась казавшимися ей самой неуместными вопросами. Например, зачем Богу людские песнопения на службах? И очень ли ему на самом деле надо, чтобы прихожане опускались на колени, целовали в соборах иконы и пол? В церквях избегала попадаться на глаза и заговаривать с казавшимися ей строгими батюшками, понимая, что те не без оснований могли ее укорить, сделать замечание: дескать, на службы почти не ходит, не постится, не исповедуется, не причащается... При всем при этом в церкви Фая заглядывать любила: чувствовать там безмятежность, покой, с замиранием сердца слушать сестринский хор и в оглушающем умиротворении вдыхать запах ладана, наблюдая за робким дрожанием свечей.
   Так и тогда в звоннице с Ольгой и Арсением, где Фае впервые довелось самой несколько раз ударить в колокола, она, растроганная чистотой растворявшегося в синем небе проникновенного звука, с упоением напитывалась им, смахивая подступившие слезы нахлынувшей светлой радости.
  

   - Мы в Храм Христа Спасителя не сходим? Я там ни разу не была, - замедляя шаг, спросила Фая, когда Арсений жестом предложил ей спускаться с Патриаршего моста на Берсеневскую набережную.
   - Нет, только рядом по мосту погуляем - оттуда красивый вид на Кремль открывается, а тратить время, чтобы внутрь заходить, не советую. Там богато, с размахом, но слишком ново и ничего особенно интересного. Мы с тобой пойдем на противоположную сторону - к палатам Аверкия Кириллова.
   Никаких примечательных палат через Москву-реку от храма Христа спасителя Фая не увидела, и, предвкушая очередной сюрприз, засеменила в ногу с Арсением.
   Они присели на скамейку у открывшейся им в глубине тихого дворика церквушки. Несмотря на близость к Красной площади, здесь не было ни души, только раз вдоль стены прошел с ведром воды молодой мужчина в темной рясе. Нежась в ласковых лучах солнца под смелый птичий щебет, раздававшийся из густой листвы, Фая не без удовольствия подумала о том, что теперь ей известен секрет этого чудесного места, спрятанного от снующих по другой стороне толп туристов и гуляк. Поймала себя на мысли, что в Москве не только чувствует себя в гармонии с городом - по настроению, ритму, - но и приятным образом ощущает здесь 'русскость', связь с каждой травинкой бесконечных российских просторов. В более европейском по духу и стилю Петербурге подобных ощущений у нее не возникало. Позднее ей часто случалось слышать от заявляющих и пытавшихся убедить, что Москва - некрасивый город, покалеченный пожарами, конструктивизмом и Батуриной, что Москва - это не Россия, между ними пропасть. Она не соглашалась, но спорила редко, объясняя себе, что думающим так просто не довелось увидеть ту Москву, которую ей показал Арсений. Они не знают, где стоило бы свернуть, и, сливаясь с потоком многолюдных улиц, проходят мимо - мимо неприметных двориков из детства, мимо домов с гальдарейками, мимо умильных церквушек... Мимо вот этой церквушки.
   - Арсений, как она называется?
   - Церковь Николы на Берсеневке.
  

  Незаметно наступил вечер.
   - Братишка, покатай нас часок с небольшим где-нибудь на твое усмотрение, а потом отвези на Ленинградский вокзал, - попросил Арсений остановившегося на взмах его руки юного водителя.
   Ехали они, не разговаривая. Парни, глядя вперед на дорогу, ритмично кивали в такт рвущейся из колонок громкой раскрепощающей музыки, Фая с интересом смотрела по сторонам. За стеклом лихо везущей их машины калейдоскоп города складывался теперь крупными узорами, и Москва виделась ей совсем другой. С возвышений мостов и широких проспектов открывались панорамные виды просторной, мощной столицы, в масштабы которой органично вписывались монументальные, вонзающие свои шпили в небесный купол сталинские высотки. Заряжала драйвом и пьянящим вкусом вседозволенности гонка автомобилей, мчавшихся по освободившемуся от дневных пробок многополосному Садовому кольцу. Стемнело, и начала бить ключом ночная жизнь мегаполиса, подсвеченного цветными огнями окон, рекламных щитов, витрин.
  Фая не спрашивала у Арсения и не пыталась запомнить названия улиц, районов, где они проезжали, однако в голове крутилась настойчивая мысль, что ей хотелось бы однажды ориентироваться в них, как у себя дома. Она еще не знала, что уже совсем скоро полюбит этот город так, как мы любим свой дом - ощущая в сердце щемящее, согревающее тепло и принимая со всеми изъянами. Запомнила только, что именно с той поездки началась ее осознанная любовь к Москве.
   - Как получилось, что ты так хорошо здесь ориентируешься и столько всего знаешь? - спросила Фая уже в поезде перед отправлением.
   - Много гулял, когда жил у родственников на Таганке пару месяцев после учебы. Они переехали в Штаты, квартиру продали, но я по-прежнему частенько приезжаю на два-три дня: к приятелям, на фестивали или когда дома депрессуха замучает и возникает желание сбежать.
   - Почему ж не переедешь сюда, если тебе тут так нравится?
   - Потому что больше всего на свете люблю родное болото, - с улыбкой ответил Арсений. - Долго без него не протяну. Иссохну.
   Утром в Петербурге, когда подошел момент расходиться по разным веткам метро, Фая занервничала. По всем внешним признакам их выходные с Арсением выдались 'романтическими', и потому она с опаской предполагала, что напоследок он попытается ее поцеловать или хотя бы предложит свидание в самое ближайшее время. Ничего подобного ей совсем не хотелось, хотя и точно так же не хотелось его расстраивать, обижать. Уже продумывала слова благодарности за прекрасно проведенное время и о ее огромной, но исключительно дружеской симпатии к нему, однако обошлось без них. Арсений, прощаясь, лишь по-приятельски положил ей руки на плечи и непосредственно сказал: 'Давай, до следующего раза, подруга'. Громко чмокнул Фаю в лоб, и на том они расстались.
  

Кофейня на Литейном, две недели спустя

  - Если ты ищешь работу в Москве, могу предложить тебе одну многообещающую тему, - сказал Андрей и, выдержав добавляющую веса паузу, произнес: - Политическая агитация. Фая вскинула бровь и замерла в удивленно-скептичном выражении, показывая тем самым, что хотела бы услышать подробности.
   - Какое-то время назад я вступил в партию, у которой хорошие перспективы на предстоящих выборах в декабре, и мы сейчас к ним готовимся. Если интересует, могу порекомендовать тебя в московский штаб. Насколько понял по твоему блогу, ты довольно активно следишь за новостями политики и экономики.
   - Андрюш... - не сразу нашла что ответить, Фая. - Мне действительно интересно следить за происходящим в стране и обсуждать особо спорные вопросы. Поэтому и решили завести блог. Только вот работать на политиков меня совсем не прельщает. Спасибо за предложение, но я продолжу карьеру по специальности. Забудем про меня. Расскажи лучше, что конкретно входит в твои партийные задачи. Прям заинтриговал!
   Андрей хитро улыбался, отведя от нее глаза и помешивая ложкой в чашке с остатками кофе. Наконец, заговорил:
   -Разными делами занимаемся. Организационными, маркетинговыми, билборды, соцопросы... Я в числе прочего работаю с молодежью, все-таки универ не так давно закончил, контактов много среди студентов. Скажем, даю им по триста листовок с символом, названием Партии наверху и пустыми строчками внизу. Они раздают их другим студентам, проще это сделать в лекционных аудиториях, где сидит порой по сто-двести человек, и просят заполнить пустые строчки своими пожеланиями-просьбами к Партии. Собирают заполненные листовки, сдают в штаб и получают денежку. Платим немного, но достаточно щедро, потому что, как говорят политтехнологи, инструмент достаточно эффективный. Во-первых, заполняя такую листовку, потенциальный избиратель в очередной раз видит название Партии, а примелькаться перед ним всегда полезно: партия, упоминания о которой встречаются чаще прочих, воспринимается более успешной. Во-вторых, это как с Дедом Морозом: мы его представили себе, о чем-то попросили и для того, чтобы верить в исполнение нашего желания, начинаем верить в самого Деда Мороза.
   Фая, не перебивая, слушала, он продолжал:
   - Еще я подыскиваю бесстрашных пацанов на более специфические задания. Например, срывать развешенные по их районам агитационные плакаты конкурирующих партий. За это деньги мы платим очень даже хорошие, потому как, если не те люди поймают за подобными шалостями, мало ребятам не покажется.
   - Учитывая твои плутовские способности, такие методы политической борьбы можно считать вполне себе приличными, - с улыбкой рассудила она.
   - Есть и неприличные, - лукаво произнес Андрей. - В частности, я плотно работаю с избирательными участками, где находятся общежития. Ищу студентов, готовых за небольшую денежку отдать нам свой голос. Технически схема заключается в следующем: самый первый из привлеченных нами молодых избирателей или избирательниц, зайдет на участок, возьмет на свое имя чистый бюллетень, пройдет в кабину для голосования, но ничего заполнять не будет. Выйдя, бросит в урну для голосования сложенный чистый лист А4, а полученный им пустой бюллетень отдаст на улице нашему человеку. Тот передаст его, правда, уже с проставленной галочкой в нужной ячейке, следующему студенту. Именно этот заполненный за него бюллетень тот и бросит в урну, а новый бюллетень, что ему дадут на участке, он вручит опять же нашему человеку на улице. И по такой цепочке до конца избирательного дня. Мы могли бы просто просить ребят проголосовать нужным нам образом, но в таком случае не будет гарантий, что они не голосуют в кабинах за наших конкурентов. А при таком раскладе, как я тебе описал, наш человек сам рисует в бюллетене, что нужно, и мы уверены в результате. Поняла идею?
   - Да, но ведь эти студенты могут, пока их никто не видит в кабине, подрисовать что-нибудь на заполненном вами бюллетене, сделать его таким образом недействительным, опустить в урну испорченный бюллетень, а ваш человек в зале ничего и не заметит.
   - Есть, конечно, такой риск, - неуверенно дернул носом Андрей, - Только скорее всего никто не захочет создавать себе потенциальные проблемы с нашими контролерами. Да и потом, всем этим юнцам на самом деле пофиг. Их политическая сознательность так себе, а вот пива попить на шару, да не с арахисом, а с креветками, они не откажутся.
   - Вы жулье, Забродин!
   - Да, это еще ничего, детские развлечения, - игриво махнул тот рукой. - Про черный пиар слышала когда-нибудь?
   - Неа. Валяй, поведай, - откидываясь на спинку стула и скрещивая руки на груди, приготовилась слушать Фая.
   - Тебе понравится, - хохотнул парень. - Смысл в том, чтобы сначала спустить в народ крайне негативную фиктивную информацию и тем самым подготовить его к предстоящим менее негативным, но все же негативным изменениям или реформе. Объясняю. Представь себе, политики приняли решение существенно увеличить тарифы на пригородные электрички в области N, допустим, на пять рублей. Очевидно, народ будет недоволен, поэтому предварительно привлекаются подрядчики, так называемые черные пиарщики, чтобы те распространили во все возможных источниках, включая интернет, информацию о том, что комитет по транспорту этой самой области N поднимает тарифы, но не на пять рублей, как на самом деле запланировано, а на десять. Общество какое-то время в бешенстве, жутко возмущается, бастует, через какое-то время уже не знает, к какому батьке-царю пойти жаловаться. И тут он появляется в образе федерального министра или местного губернатора, роль в постановке которых - прилюдно высечь председателя того самого транспортного комитета и заверить народ, что никто на десять рублей тарифы не повысит, а максимум на пять. Народ ликует, успокаивается - мол, ладно, пять не десять, хотя если бы этой мизансцены с десятью рублями не было, с пятью рублями общество без боя не смирилось. Как тебе? Знала о таких трюках?
   - Нет, но все это очень мерзко, - нахмурившись, ответила Фая.
   - Да, довольно цинично, - с довольным выражением лица признал ее собеседник. - Я тебя уверяю, перспективы у нас, судя по всему, очень хорошие. С точки зрения личных карьерных амбиций членов партии тоже. Так что ты еще подумай над моим предложением. Тема и вправду актуальная.
   - Спасибо, Андрюша. Я, пожалуй, пропущу этот тренд.
   Он не ошибся: результаты думских выборов не разочаровали его партийных коллег, а сам Андрей Забродин сразу же после получил хорошую должность в Департаменте по маркетингу и коммуникациям Российского Ипотечного Банка.
  

  - Дорогуша, у меня, кстати, для тебя сюрприз! - сказала Фая по телефону Эльвире, когда та позвонила накануне празднования нового 2004 года. - Никому ничего не говорю, пока не дождусь письменный оффер , но тебе расскажу. Мы с тобой скоро снова будем жить в одном городе: с февраля я начинаю работать в московском офисе Эрнст-энд-Янга.
   - Класс! - по-настоящему обрадовалась подруга. - Лучшая новость за последнее время! Поздравляю. По деньгам хоть выигрываешь? Ты же не только из-за Артура увольняешься?
   - В основном из-за него, - призналась Фая. - Не могу больше с ним работать, даже дистанционно. Хочу сменить город, компанию, обстановку, чтобы меньше вспоминать и думать.
   - Да, заяц, не переживай, здесь тебе некогда будет ни вспоминать, ни думать! Быстро тебе нового мужика найдем, - затараторила Эльвира. - В Москве с ними лучше.
   - Поясни, - попросила Фая, улыбаясь такому категоричному утверждению.
   - Да больше их здесь! Цифр не знаю, конечно, но и безо всяких переписей ясно. В Питере, куда ни припрешься знакомств искать - в парк, театр, кино, кафе, ресторан и даже в пивной бар, везде создается ощущение, что на десять девчонок по статистике два ребят. Кругом одни бабы кучкуются. Здесь налицо количественный баланс. Видимо, в Питер в основном романтичные девушки приезжают за белыми ночами, а в Москву за бабками прут все подряд, - рассуждала Эльвира и потом, вспомнив, что спешит, оттараторила: 'Все, крошка моя, до встречи в столице в новом году. Очень рада. Целую в нос'.
  

  Вопрос с жильем решился быстро. Квартиру Елены Демьяновны на Черной речке Фая сдала знакомой по университету молодой паре, а для себя в Москве сняла небольшую приятную 'полуторку' в Вишняковском переулке недалеко от его пересечения с Пятницкой. В пешей доступности от тех мест, где, гуляя с Арсением, она мечтательно поглядывала на балконы жилых домов с видом на Марфо-Мариинскую обитель.
   Смена работодателя не повлекла ощутимых изменений ни в распорядке, ни в содержании ее рабочего дня. Продолжая специализацию в финансовом моделировании, Фая консультировала клиентов по аспектам так называемого государственно-частного партнерства - приобретающего в то время известность на российском рынке механизма привлечения инвестиций для капиталоемких проектов. Суть его состояла в долгосрочном контракте на комплекс строительных работ с последующей эксплуатацией объекта инфраструктуры, чаще всего транспортной - дорогостоящей автомагистрали или аэропорта. Сложные договорные модели, платежные механизмы и схемы движения денежных средств предполагали участие в переговорах влиятельных чиновников, а также представителей крупнейших банков, инвестфондов, подрядных и международных консалтинговых компаний. Фирма, куда устроилась Фая, получала в то время заказы на разработку финансовых разделов контрактной документации для крупнейших, самых 'лакомых' в стране проектов. Вовлеченность в их подготовку (пускай лишь в пределах точечных задач уровня молодых специалистов), осознание себя участником 'строек века', а также ощущение приближенности к высшему эшелону власти и бизнеса поначалу льстили ее амбициям, однако со временем кураж прошел. Все чаще давали о себе знать усталость от бесконечных переговоров по условиям шестисотстраничных контрактов и разочарование от удручающих или запоздалых бюрократических решений, сводящих на нет все затраченные усилия. Реализацию большинства проектов откладывали на неопределенный срок или отменяли совсем. Лоснящиеся успехом коллеги, фигурирующие в первых строчках престижных рейтингов ведущих консультантов, статусные функционеры и клиенты, чья 'статусность' вызывала бы робость или зависть у большинства 'простых' граждан, виделись теперь Фае лишь вездесущей массой безрезультатно препирающихся серых костюмов, мысль раствориться в которой удручала ее еще больше. Однако, не видя для себя других более привлекательных альтернатив, она продолжала работать там, где работала.
  

  По весне одно из федеральных ведомств проводило совещание для обсуждения концепции строительства платной трассы между Москвой и Санкт-Петербургом. Кондиционеры в помещении не работали. В пересекающем стол луче апрельского солнца кружились ворсинки пыли. Блестели испарины в глубоких складках морщин присутствующих чиновников и отутюженные пиджаки их эдвайзеров . С лиц последних не сходили одинаково любезные, изрядно поднадоевшие Фае улыбки.
   - Ну и где наш инвестор? - нетерпеливо обратился председательствующий к своему помощнику.
   - Скоро будет, Валентин Геннадиевич! - отозвался тот. - Только вот в бюро пропусков зашел. Припарковаться долго не мог.
   Через несколько минут упомянутый инвестор, не постучав, вошел в переговорную. С его приходом у Фаи, начавшей было клевать носом от спертой духоты, сон как рукой сняло.
   Вадима Денисовича Котова ей прежде встречать не приходилось, иначе бы наверняка запомнила этого мужчину загадочного возраста в полном расцвете сил.
   Если бы не славянское имя и безупречный, без акцента русский, подумала бы, что перед ней иностранец. Разве может наш человек прийти на совещание с федералами в кирпично-оранжевых брюках и замшевых ботинках с насыщенно-синими шнурками? Да и в целом, слишком хорошо он выглядел, чтобы принять его за нашего. Загорелый, поджарый. Бронзовый оттенок кожи и красивые линии умеренно подкачанных мускул. Ни расплывчатостей, ни округлостей, ни пивного живота. Темные, без намека на седину, слегка волнистые густые волосы. На фоне других участников совещания, - в большинстве своем бледных, лысеющих, с синяками под глазами, страдавших от стресса, недосыпа или лишнего веса, - мог служить показательным примером правильного питания и хорошего качества жизни.
   О том, что парню хорошо за сорок, Фая догадывалась только по его комментариям к обсуждаемому плану согласования проекта на правительственном уровне: слышалась в них уверенность человека, понимавшего из личного и довольно богатого жизненного опыта, о чем он говорил.
   Привлекало в нем и то, что в отличие от остальных ее коллег, с чьих напыщенных лиц не сходило выражение, демонстрирующее то собственную значимость и сверхкомпетенцию в обсуждаемых вопросах, то степенное уважение к протоколу, Котов в живых эмоциях и с неподдельным азартом реагировал на все происходящее. Приводя разумные аргументы, спорил, ругался, иронизировал. Он явно знал все коды и негласные правила для подобных встреч, но не пасовал перед присутствующими здесь представителями власти и, похоже, даже лучше большинства из них знал ее коридоры. Парировал председательствующему, опуская в адрес ведомства смешные колкости. Порой весьма развязные и даже хамоватые, но, по всей видимости, укладывающиеся в пределы ему дозволенного. Во всяком случае, никто не собирался пресекать его граничащие с неприличиями ругательства и замечания. Все реагировали на них так, как если бы закрывали глаза на дерзкие шалости очаровательного хулигана. Очаровательного и, безусловно, толкового.
   Итак, Вадим Денисович покорил Фаю с первых же минут, однако совсем скоро к симпатии добавилось раздражение: интерес к его персоне вовсе не был взаимным. Если она заговаривала - сделать уточнение или возражение (надо сказать, всегда по делу), тот даже не смотрел в ее сторону. Водил взглядом по картинам на стене, перешептывался, над чем-то посмеиваясь, с соседом, - все что угодно, только не слушал и не реагировал каким-то очевидным образом на приведенные ею доводы. Словно всем своим видом спрашивал, зачем эту девчонку пустили на серьезную встречу, да еще и слово дали. Когда зашла речь о рисках колебания валютных курсов и Фая начала пояснять чиновникам имущественного блока, в чем состояла суть хеджирования, он в первую секунду рефлекторно глянул на нее, затем завис в телефоне, пролистывая уведомления и сообщения, после чего начал делать знаки секретарю с просьбой принести воды. Она не понимала, то ли Котов нарочито показывал, что рано ей еще встревать во взрослый разговор, то ли действительно не считал нужным обращать внимание на ее присутствие и мнение. После того как руководитель финансовой группы изложил основные элементы платежного механизма, скорректированного Фаей накануне с учетом замечаний Федеральной антимонопольной службы, Котов, театрально выдохнул и, откинувшись на спинку стула, назидательно произнес: 'Товарищи, что ж у нас с вами опять все так узко и уныло? Хотим качественно новые проекты делать, а заносит каждый раз в примитивную госзакупку! Давайте уже двигаться от цели к регламентам и менять последние, если в этом есть необходимость, а не корректировать стратегически важные задачи, ориентируясь на запыленные инструкции! Давайте, в конце концов, последуем напутствию 'Чтоб словам было тесно, а мыслям - просторно!', как завещал прекрасный, незаслуженно опальный писатель Максим Горький.
   'Не Горький, а Некрасов', - с ехидной издевкой поправила его Фая, выплеснув таким образом накопившуюся обиду. Тут же отругала себя за несдержанность: не стоило прилюдно указывать на ошибку потенциальному клиенту, оскорбится еще. Однако тот теперь по-доброму косился в ее сторону, и, как ей показалось, в глазах его, наконец, мелькало любопытство.
   После окончания совещания Котов подошел к ней и, хлопнув три раза в ладоши, заголосил: 'Ведь замечательно же, что в безнадежно убогих стенах наших богоугодных заведений еще можно встретить приличную девушку, отличающего Горького от Некрасова! Как же ее зовут?'.
   Фая, про себя усмехнувшись такому топорному заигрыванию, решила еще раз поставить его на место и, деловито протягивая руку, представилась: 'Фаина Сапфирова. Я в команде финансового консультанта, и у вас должна быть моя визитка. Вадим-м-... Денисович, если не ошибаюсь?'
   Тот повернул ее протянутую для рукопожатия кисть ладонью вниз, поднес к губам, легонько чмокнул и уже не так игриво, но все же непринужденно ответил: 'Не ошибаешься. Денисович. Однако для тебя просто Вадим. И давай-ка на ты!'
   Она замешкалась, сомневаясь, комфортно ли ей переходить на ты с мужчиной, значительно старшим по возрасту и, по-видимому, более чем солидного статуса в административных и бизнес-кругах. Заметив смущение, Котов разразился очередной тирадой: 'Вот, пожалуй, единственное, почему я предпочитаю английский язык русскому, так это потому, что нет у англосаксов конфузящих, как у нас, 'вы' и 'ты': просто 'you', 'your', 'yours' и никакой канители!' Затем положил ей руки на плечи и плутовато спросил:
   - Would you like a cup of coffee, lady?
   - I would, - вторя его кокетливому тону, ответила Фая.
   - Запомни, Фаина, - продолжал разглагольствовать тот. - Для успеха нужно, чтобы тебя по-настоящему уважали коллеги, клиенты и прочий другой полезный люд, а для их уважения нужно как минимум быть с ними на равных. Поэтому не допускай случаев, когда ты к людям на 'вы', а они тебе тыкают, и если тебе предлагают перейти на 'ты', тем более те, кто старше тебя, делай это без промедления и колебаний!
   Обычно ее быстро утомляли подобные поучения веселых болтунов, но этот дядька казался совершенно очаровательным. Поэтому, когда они выпили по чашке эспрессо в министерском кафетерии и Котов предложил в ближайшем будущем поужинать вместе, она, не раздумывая, согласилась снова составить ему компанию.
   Ближайшее будущее наступило вечером того же дня: ее новый знакомый не заставил себя ждать, позвонил уже через пару часов со словами, что после работы мог бы заехать за ней в офис и они вместе отправились бы в проверенную им итальянскую тратторию в Хамовниках. Проверял он ее, похоже, не один раз. Во всяком случае, как только они показались в дверях заведения, хозяин, стоявший у барной стойки, встретил его радостными приветствиями на итальянском, как родного хлопая по спине. К удивлению Фаи, Котов ответил ему тоже по-итальянски - быстро, уверенно и, насколько она могла судить, с весьма приличным произношением.
   За ужином Вадим Денисович уточнил, что, помимо английского, свободно владел итальянским, французским и достаточно хорошо понимал испанскую речь. Сказал, что учит японский, правда, без амбиций когда-нибудь его практиковать, а исключительно для удовольствия - нравилось ему в свободное время развлекать таким образом мозг и пробовать разобраться в устройстве экзотичного языка, настолько непохожего на латинскую группу. Фая, в свою очередь, посетовала, что еще не так давно тоже довольно неплохо говорила по-французски, но, увы, многое начала забывать, поскольку повод его применять никак не находился. На что тот педантично заметил:
   - Повод применять французский легко находить во Франции, а повод бывать во Франции даже искать не надо.
   - У меня однажды была запланирована двухнедельная поездка в Лотарингию с целью подтянуть язык. Только выпала она на довольно печальный в моей жизни период, в итоге я всего пару дней провела в Париже, вернулась домой, и впечатления от Франции, к сожалению, остались не лучшими. А тебе, значит, она нравится?
   - Франция? Конечно. Прекрасная страна, каких в мире совсем немного.
   - Часто там бываешь?
   - Пожалуй, даже чаще, чем в России. Моя жена с детьми живет в Ментоне. Если не знаешь, город на лазурном побережье, недалеко от границы с Италией.
   - Выходит, вы с семьей живете в Европе? - опять удивилась Фая. - Как же ты здесь дороги строишь? - Фигаро тут, Фигаро там, - мягко улыбаясь, произнес Котов. - Видишь ли, с гедонизмом я там справляюсь, а вот зарабатывать на него получается только в России. Приходится мотаться туда-сюда. Выяснилось, что Вадим Денисович тоже петербуржец и в детстве жил с родителями на Кронверкском проспекте. За границу переехал чуть более пяти лет назад. Это по большому счету все из того, что он рассказал Фае о себе. В основном задавал вопросы, проявляя особенный интерес к ее жизни в Бурятии, или рассуждал на отвлеченные темы.
   О чем они только не поговорили! Фая давно не получала такого наслаждения от беседы и не сомневалась, что запомнит их ужин на всю оставшуюся жизнь, независимо от того, доведется ли им встретиться когда-нибудь еще или нет. 'Инвестор' оказался не просто харизматичным бизнесменом в оригинальном наряде и с завидным чувством юмора, но и тем, кого в своей картине мира она относила к той самой почитаемой ею интеллигенции. Парень, со всей очевидностью, много читал, многим интересовался и, к ее большому удовольствию, мнения у них совпадали едва ли по любому вопросу, о чем бы не заходила речь: о книгах, фильмах, выставках, спектаклях, путешествиях, исторических событиях, актуальных новостях, инвестиционном климате России, проблемах современного общества и путях их решения. Не меньшее удовольствие доставляла и мысль, что этот взрослый умный мужчина с насыщенной событиями биографией, беседуя с ней, тоже не скучал, ведь и ей нередко удавалось его удивить, убедить и развеселить. За десертом Котов случайно пролил воду себе на рукав, засучил его, и тогда Фая увидела большой шрам рядом с локтем. Спешно отвела взгляд, но тот успел его перехватить и пояснил: 'Осколок мины. В Анголе поймал. Легко отделался'. Она ничего не ответила, а только подумала: 'Этот человек в оранжевых штанах с лазурного берега прошел еще и Анголу! Говорит на четырех языках и финансирует крупнейшие в России инфраструктурные проекты. Просто находка!'
   Она очень радовалась знакомству с ним, очень радовалась тому, как исключительно приятно они провели вечер, и потому было особенно мерзко, когда, остановив машину у подъезда ее дома, Котов положил ладонь ей на колено и, изменившись в лице, откровенно двусмысленно спросил:
   - Пригласишь меня к себе выпить чашку чая?
   Противно, неловко, стыдно.
   Фая, растерявшись, не нашла ничего другого, кроме того, чтобы сказать: 'Нет, Вадим Денисович, извини, но мы с тобой, наверное, неправильно друг друга поняли'. Попыталась аккуратно подвинуть его руку, но тот не позволил и произнес киношно, точно по сценарию: 'Мне показалось, мы прекрасно друг друга понимаем'.
   Ее охватило оцепенение. Не сводя взгляд с жилистых пальцев Котова у себя на ноге, она лихорадочно придумывала, каким образом выйти из ситуации. Нагрубить и в резких выражениях его осадить? У нее язык не поворачивался. Не хотелось расставаться со столь начитанным и обаятельным дядечкой на плохой ноте. Показать себя задетой, обиженной? Так же не было желания. Еще не хватало, чтобы он принял ее за недотрогу. Извиниться за то, что позволила ему рассчитывать на что-то большее, чем светская болтовня? Как-то глупо, ведь ничего такого в ее поведении не было, и потом контекст их встречи 'что-то большее' не предполагал: познакомились по работе, приличная разница в возрасте очевидна, почти сразу же выяснилось, что у него жена и дети. Она должна была откровенно кокетничать с ним, если хотела бы показать, что ей наплевать на все эти условности... Да, улыбалась его шуткам, да, старалась быть милой в разговоре, но не более того. За что же ей перед ним извиняться? Так и не придумав что сказать, она без слов и уже более решительно убрала его руку с колена.
   'Как будто я тебе больно собираюсь сделать! - сделал удивленное лицо Котов. - Милая, будет хорошо. Почему бы нам не насладиться друг другом вместо того, чтобы разойтись по своим квартирам и провести остаток вечера в одиночестве? Не понимаю, почему ты вдруг сопротивляешься. Не понимаю'.
   Он заискивающе улыбнулся и, приняв еще более вожделенный вид, провел рукой по ее волосам. Фая дернула плечом. Котов тыльной стороной указательного пальца коснулся ее щеки.
   Она тоже не понимала. Искренне не понимала, что же происходило все это время в его голове, если сейчас он позволяет себе такое? Ведь у них выдался такой культурный, интеллигентный вечер! Во время которого ничего не предвещало того, что, прощаясь, Котов начнет ее лапать и пытаться 'уболтать', как это делают незрелые подростки, чьи мозги накрывает спермотоксикоз! К тому же в таких банальных пошлых выражениях, даже не соизволив подобрать чуть более изысканные слова и фразы, чтобы ее соблазнить. Куда вдруг делось его красноречие?
   Он драматично выдохнул и страстно просопел носом. На секунду вообразив, как они выглядели со стороны, Фая рассмеялась. От представленной картины ей стало так легко и весело, что мерзкое ощущение прошло, волнение отступило. 'В действительности, - подумала она, - ничего особенно страшного не происходит. Мужик не прочь заняться сексом, пытает счастье. Если получится и девушка согласится, будет рад. Не получится, позлится, но переживет. Вот и все, старо, как мир. Нужно лишь быстро, однозначно его отшить, чтобы разрядить напряжение в воздухе и не растягивать больше эту волынку. Он с такой простотой предлагает секс, чего же мучится и так же просто не озвучить свое нет?'
   Осмелев, она уверенным движением положила его кисть на рычаг переключения скоростей и, не церемонясь, сказала: 'Нет, Вадим Денисович. Чай ты сегодня ко мне пить не пойдешь, и спать ты со мной тоже не будешь. Я этого не хочу. Точка'.
   Поначалу опешив от такой категоричности, Котов пару мгновений хлопал ресницами, затем, сообразив, что ему действительно ничего не светит, не скрывая разочарования, буркнул: 'Ну и на хрена ты замутила все это? Нехорошо включать обратку в последний момент, когда все с самого начала обоим было очевидно'.
   'Очевидно'? Серьезно? Ей снова стало смешно.
   - Вадим Денисович, - издевательски любезным голосом обратилась в нему Фая. - Мне просто интересно знать, когда именно во время нашего разговора ты думал о сексе, и в какой я, стесняюсь спросить, момент дала понять, что он сегодня между нами возможен? Когда рассказывала тебе о староверах в Тарбагатае? Или когда мы обсуждали 'Взлет и падение Третьего рейха '?
   Котов насупился и молчал. Фая почувствовала в себе силу и забавлялась, как если бы выиграла партию в дружеском поединке с соперником, однако медлила с тем, чтобы победоносно выйти из машины и оставить его в ней одного, хмурого и недовольного. Ей по-прежнему хотелось иметь возможность время от времени с ним встречаться, общаться и во всяком случае не прекращать их знакомство вот так. Она не видела смысла в том, чтобы из-за пары последних, пусть и неприятных, минут терять такого незаурядного, начитанного и острого на язык собеседника, поэтому старательно подыскивала аргументы, чтобы убедить его остаться с ней в приятельских отношениях.
   - Мы ведь так здорово с тобой сегодня поужинали, - рассудительно начала она. - Почему бы нам просто не чмокнуть друг друга в щечки и не разойтись?
   - Нууу, дорогая, - закатил глаза Котов. - Взрослая девушка, все на свете понимаешь, кроме того, что если мужчина приглашает женщину в ресторан, то всегда имеется скрытый сексуальный подтекст, как бы им здорово не было обсуждать цену на нефть и русский авангард.
   - Отчего же не понимаю? Понимаю! - снова набираясь уверенности, возразила Фая. - Будем считать, что и у нас с тобой без сексуального подтекста не обошлось, но мы его только что озвучили открытым текстом, поняли, что ничего в этом смысле у нас не получится, и теперь сможем просто дружить. - Дорогуша, я не малолетний мальчик, не асексуал и не встречаюсь по вечерам с симпатичными мне девушками просто так, подружить.
   Она с грустной улыбкой пожала плечами и с бесхитростным сожалением произнесла: 'Жаль. Могли бы стать приятелями. Признаюсь, мне не часто встречаются люди, общение с которыми доставляло бы такое же удовольствие, как сегодня с тобой'.
   Котов сидел с каменным лицом, не говоря ни слова. Девушка, не торопясь, вышла из машины, аккуратно закрыла дверь. Он тут же завел мотор и уехал, даже не посмотрев в ее сторону.
   Поднимаясь к себе, Фая больше не чувствовала ни стыда, ни мерзости, ни грусти. В прихожей посмотрела в зеркало и сказала вслух своему отражению, что корить ей себя не в чем: в том, как она держалась за ужином, не было ничего вульгарного, двусмысленного, а в том, что отказала ему, ничего предосудительного или неадекватного. К случившемуся решила относиться философски, допуская, что именно так устроена природа мужчин, большинству из которых сложно представить и найти мотивы для дружбы с женщиной. Без сексуального подтекста, как выразился Вадим Денисович.
   'Вразумите кто-нибудь, почему же собственно нет? - обращалась в своих размышлениях Фая к воображаемым оппонентам. - Эта нашумевшая книжка 'Мужчины с Марса, женщины с Венеры'... Может, мне все-таки стоит ее почитать?'
   Еще раз успокоила себя тем, что, так или иначе, она провела преприятный вечер. Человек в оранжевых штанах - неординарная личность, рассказал ей много интересного и даже немного встряхнул, подсказав, почему стоит пересмотреть некоторые ее взгляды и убеждения. Поэтому, несмотря на произошедший напоследок конфуз, сожалений о знакомстве с Котовым и ужине с ним у нее ни в коей мере быть не должно.
   Им наверняка предстояло еще не раз оказаться за одним столом для обсуждения совместных проектов, но Фая была уверена, что он больше не заговорит с ней наедине, а в присутствии коллег оба будут делать вид, что за пределами кабинетов им встречаться не доводилось.
   К приятному сюрпризу, Вадим Денисович позвонил ей спустя пару недель. 'Ну что, милая леди, не желаешь еще раз скоротать со мной будний вечер?' - спросил он, незатейливо уточнив, что на сей раз никаких скрытых смыслов и подтекстов в его предложении нет и ей незачем опасаться подобного прошлому разу недопонимания. И не обманул.
   С тех пор ничего не мешало им встречаться в той же самой траттории, чтобы посплетничать и потолковать о том о сем за бокалом Кьянти. Котов иногда позволял себе пошло пошутить или по-свойски заметить: 'Какая у тебя все-таки хорошая жопа!', но обижаться на его манеру это делать могла, в представлениях Фаи, только ханжа. Они ни от кого не скрывали своих приятельских отношений и подтрунивали друг над другом во время совещаний. Он часто называл ее умницей. Она, всякий раз думая о нем, с улыбкой вспоминала его оранжевые штаны.
  

***

Между тем ей, впервые за полтора года жизни в столице, позвонил Артур и после короткого обмена приветствиями со всей непосредственностью сообщил: 'Фаюш, не поверишь, но я теперь тоже работаю в Москве'.
   Сердце ее заколотилось где-то в печенке, но она кое-как сумела не выдать своего смятения. - Ничего себе. И давно ты здесь? Где работаешь?
   - Работаю в Прайсах, в Россию вернулся чуть больше месяца назад. Недельку погостил у родителей в Питере, потом приехал сюда. Устроился, разобрался, что к чему, и решил позвонить тебе. Встретимся? - Разумеется! - ответила Фая максимально коротко, чтобы он не услышал, как дрожал у нее голос. Все последующие за этим разговором их встречи проходили по одному сценарию. Артур звонил, когда был в хорошем настроении, или наоборот, удрученный и уставший, они ужинали в каком-нибудь ресторане, потом ехали либо к ней, либо к нему и дома за бутылкой вина, а порой не за одной, обсуждали до глубокой ночи все, что с ними происходило, радовало, наболело и беспокоило. Утром в кровати он нежно прижимался к ней, пряча лицо в ее волосы, затем шел выжимать апельсиновый сок и заваривать чай. Фая делала гренки. После завтрака оба отправлялись на работу, каждый в свой офис, и на этом все заканчивалось. Артур мог не выходить с ней на связь по нескольку недель подряд.
   Рассказывая порой друг другу даже самое сокровенное, они никоим образом не обсуждали только одно - их собственные отношения. Речь никогда не заходила о том, чтобы когда-нибудь жить в одной квартире, делать в ней ремонт, выбирать плитку в ванную, а по воскресеньям ездить в супермаркет закупаться на неделю продуктами по списку. Пытаясь постепенно наращивать свое присутствие в его жизни, добавить в нее семейного быта, Фая несколько раз звонила ему с просьбами приехать помочь - переставить мебель, просветлить в стене отверстия для зеркала... Очень скоро поняла, что обращаться к нему в ближайшие после их свиданий дни не стоит - у него всегда находились другие неотложные дела.
   Так продолжалось несколько месяцев, которые стали для нее, пожалуй, самыми мучительными с тех самых пор, как они познакомились. Прекратить эти мучения, выяснив у него все как есть, начистоту, ей не хватало мужества. Чувствовала, если поднимет тревожащий ее вопрос с каким бы то ни было ультиматумом, тем самым вынудит Артура озвучить то, что очень боялась услышать. Проще было продолжать верить ложной надежде, оправдывая его поведение занятостью или обыкновенной мужской нерешительностью признать серьезность отношений с девушкой. И каждый раз, когда он объявлялся с предложением провести вместе вечер, она непременно соглашалась, лаская себя мыслью, что теперь-то Артур точно поймет, как им хорошо вдвоем, лучше быть просто не может, и не захочет ее больше отпускать. Но он отпускал.
   В одну из таких их встреч у него дома, когда уже начинало светать и виски в ее стакане осталось лишь на один глоток, Фая почувствовала непреодолимое желание сказать, что любит его. Сказала. Тот широко улыбнулся и ничего не ответил. 'Вот так, мой дорогой, - отстраненно подумала она. - Теперь ты не просто догадываешься, а знаешь наверняка. Посмотрим, что ты с этим знанием сделаешь и как будешь себя вести. Ничего больше не скажу, не попрошу, не намекну. Давай же, проявись во всей красе, и я пойму, наконец, какой ты на самом деле'.
   Артур ничего особенного не сделал, вел себя как обычно, и терпения долго наблюдать за ним Фае не хватило. За завтраком она не выдержала и устало, едва скрывая раздражение, спросила:
   - Что между нами происходит?
   - Смотря, что ты имеешь в виду, - попробовал отшутиться Артур, безусловно, понимая суть ее вопроса. - Поясню. Почему после каждого вечера, когда нам так хорошо вдвоем, мы на следующий день как ни в чем не бывало расстаемся, а потом ты пропадаешь и неделями не выходишь на связь?
   - Тебе хотелось бы как-то по-другому? - предпринял он еще одну попытку уйти от ответа.
   - А тебе сложно предположить, как мне хотелось бы? - горячилась Фая. - Снова поясню. Мне хотелось бы видеться чаще, ходить в кино, вместе планировать следующие выходные... Жить вместе в конце концов! - Фая, ты описываешь отношения в паре, почти семейные... - растерянно забормотал Артур. - Ты никогда не давала понять, что хочешь таких.
   - А ты думал, я с тобой сплю, только чтобы оздоровиться и нервное напряжение снять?! - вспылила она. - Фаюш, послушай, я, наверное, должен был догадываться, что ты рассчитывала на большее... Ему явно было неловко, он долго подбирал слова и в конце концов произнес самые банальные: - Дело в том, что я пока не готов к серьезным отношениям.
   - Почему?! Может быть, потому, что всегда знал, как я дорожу нашими 'несерьезными отношениями', и был уверен, что никогда не потребую пожертвовать для меня хотя бы малой толикой свободы и комфорта?.. Может быть, мне стоило меньше тебя любить, чтобы легче нравится?
   - Не знаю... - окончательно сконфузился парень. - Ну да, может быть.
   Она потеряла над собой контроль. Быстро и много говорила, то возмущаясь, то всхлипывая. Восклицала, вспоминала особенные задевшие ее случаи. Упрекала за них его, потом себя. Не прекращала задавать ему вопросы и, не дожидаясь ответов, делала предположения, затем сама же их опровергала. Лишь после того, как второй раз в сердцах заметила, что все это ей напоминало избитую историю Онегина и Татьяны, осеклась. Прокрутила в голове все сказанное и решила, что какими бы искренними, правильными ни были ее слова, звучали они, как в сцене дешевого сериала - слишком эмоционально, драматично и унизительно. Стараясь взять в себя в руки, чтобы не наговорить еще больше вдобавок к тому, о чем уже сожалела, Фаина начала считать про себя до десяти. Смотрела на растерявшегося Артура и думала: 'Какой смущенный и жалкий у бедняги вид... Чего я от него добиваюсь? Хотела откровений, подтверждающих мои собственные печалящие догадки - получила. Сейчас-то чего еще жду? Извиняющегося монолога со смелым признанием, что да, ему со мной хорошо, но не настолько, как мне с ним? Что на мое признание в любви он не мог ответить взаимностью и потому сделал вид, что не услышал его? И что при всех наших замечательных отношениях никогда не планировал делать их постоянными? Ну, скажет он сейчас все это, и дальше как быть?..'
   Молчание затягивалось. Наконец, Артур, запинаясь на долгие паузы, произнес: 'Фаюш... Ты только не подумай, что я не ценю нашу дружбу... Мне очень хотелось бы, чтобы ты была в моей жизни и мы оставались друзьями! Понимаешь...'
   Изредка ей казалось, что ему вообще все равно, как закончится их разговор, он лишь терпеливо ждал, когда это произойдет. Однако большую часть времени, как и сейчас, с его лба и переносицы не сходили напряженные морщины, а глазах маячил стыд нашкодившего мальчишки.
   Она выждала, когда к ней вернется ровное дыхание, и, собрав в кулак остатки достоинства, произнесла: 'Артур, расслабь мышцы лица. Я зря затеяла этот разговор. Могла предположить, к чему он приведет'. Поразмыслив еще пару секунд, вынужденно улыбнулась и с легкостью, на какую только была способна, добавила: 'Не дрейфь, Акопян. Мы, разумеется, останемся друзьями'.
  

  Казнить себя за откровенность и терзаться от осознания, что ничего после возвращения Артура из Лондона не изменилось - она ему по-прежнему не нужна, Фае в тот день не позволила работа. Почти девять часов подряд длилась встреча с новым клиентом - дорожно-строительным холдингом 'АвтоТрест', по завершении которой всем ее участникам предстояло отправиться ночным поездом в одну из областей Центральной России, чтобы презентовать губернатору ключевые аспекты государственно-частного партнерства в рамках недавно принятого закона о концессионных соглашениях. Проект презентации в PowerPoint, подготовленный Фаей на пару с ее старшим коллегой Дмитрием, обсуждался в присутствии английских юристов, их переводчика, инженеров и генерального директора АвтоТреста Евгения Ивановича Шустера. По правую руку от Шустера сидел его главный советник по представительским вопросам Бадри Саникидзе. Юркий неунывающий грузин активнее всех комментировал транслируемые прожектором на экран слайды и заметно лучше своего босса ориентировался как в обсуждаемом документе, так и вообще в специфике проектного финансирования. Однако в том, что сегодня и всегда командовал парадом Евгений Иванович, сомневаться не приходилось.
   Этот грузный пожилой человек, страдавший одышкой и, вероятно, сахарным диабетом, не делал ничего особенного, чтобы производить на окружающих сильное впечатление. Тем не менее производил, причем не только на осведомленных о его более чем солидном состоянии и имеющихся хороших связях на самых верхах. Ходили слухи, что то ли его шурин, то ли зять был, если не вором в законе, то, по крайней мере, известным авторитетом в бандитских кругах. Запросы в интернете ничего на этот счет не выдавали; опять-таки по слухам, лишь потому, что люди Бадри делали все необходимое, - контактировали с нужными людьми в Гугле и Яндексе, - для того, чтобы никакие связи АвтоТреста и его гендира с криминальным миром через поисковые системы не прослеживались. И пусть в наружности Шустера не было ничего грозного, надменного или пугающего, шутить с ним малознакомым людям не хотелось. Фае к тому времени уже приходилось воочию наблюдать заправил большого бизнеса, и бывали среди них настолько не примечательные ни внешне, ни энергетически, что ей оставалось лишь удивляться про себя, дескать 'Как же тебе, совершенно обыкновенному с виду парню, удалось столь многого добиться и сколотить такие огромные деньжища?' В отношении Евгения Ивановича подобных вопросов не возникало. Чувствовались в нем некое превосходство, мощь и быстрый, проницательный ум. Не слишком элегантный костюм, весьма скромные недорогие аксессуары - часы, ручка, портфель, - как и в целом присущая ему мужиковатая небрежность вводили в заблуждение ненадолго. Очень скоро становилось понятно, что мужик-то отнюдь не прост, хорошо соображает, а его полнота и эдакая неотесанность даже помогали ему сойти за своего, войти в доверие к оппоненту, подобрать ключ к нужной двери в кулуарах министерств и администраций. Присматриваясь к Шустеру во время встречи, Фая не раз подмечала, как тот мгновенно улавливал суть любой новой информации, но концентрировался исключительно на важной. Остальную не считал нужным ни понимать, ни запоминать. Он внимательно слушал своих консультантов, замечаний к презентации не высказывал, изредка задавал уточняющие вопросы, а напоследок голосом усталого командира заключил: 'Молодцы, хорошо поработали. Сейчас все расходимся и встречаемся через три часа на Киевском вокзале'.
   К моменту, когда Фая подошла к поезду, на платформе уже ждали начала посадки знакомые лица: ее коллега Дмитрий Золотов, юрист Том Уилсон с переводчиком, технический директор-инженер АвтоТреста Владимир Родионов и издалека начавший улыбаться ей Бадри Саникидзе. Последний нравился Фае больше всех из этой компании, с ним она и разговорилась в ожидании проводника.
   - Я так рада, что вы поездом решили ехать. Самое то в период хронического недосыпа, как у меня сейчас!
   - Евгений Иванович считает, что самолетом на такие небольшие расстояния - только больше суеты. - Похоже, попутчиков у нас не будет, - предположила Фая. Других пассажиров у входа в их вагон не было, хотя до отправления оставалось совсем немного времени.
   - Совершенно точно не будет, - подтвердил Бадри. - Мы выкупили все места.
   - Шутишь?
   - Абсолютно серьезен. В таком СВ восемь купе, шестнадцать мест. Нас семь человек, так что больше половины мест будет пустовать, зато каждому по отдельной каюте, без посторонних глаз с комфортом доедем.
   Фая, пряча ухмылку, одобрительно покивала.
   - Почему ты сказал, что нас семь?
   - Разве нет? Сейчас второго юриста дождемся, и к погрузке готовы.
   - Евгений Иванович с нами не поедет?
   - Поедет, только не с нами, а в своем личном вагоне, - ответил ей Бадри так, словно речь шла о личной раскладушке.
   - Вы для него одного выкупили все восемь купе? - недоверчиво уточнила она.
   - Нет, у него собственный прицепной вагон, спроектированный по нашему персональному заказу, - не без гордости пояснил Саникидзе. - Шеф обычно в нем по России передвигается. У Аллы Пугачевой тоже такой есть.
   Тем вечером в шустеровском доме на рельсах они не побывали, но на обратном пути, возвращаясь после аудиенции с региональным губернатором в Москву, Евгений Иванович пригласил всю сопровождающую его команду, включая Фаю, к себе на ужин. Она повидала много поездов, но ничего подобного прежде не представляла. Внешне обычный вагон внутри имел планировку квартиры: просторная гостиная-столовая с огромным телевизором, спальня с широкой двуспальной кроватью, ванная комната с джакузи и кухня для поваров. Пока те заканчивали приготовления, за столом обсуждали результаты прошедшей, по общему мнению, весьма успешно встречи с властями. Глава области и его советники, высоко оценив проведенный для них специалистами Шустера ликбез, предложили на следующей неделе провести пресс-конференцию с участием журналистов, а также руководителей профильных комитетов, в ходе которой АвтоТрест смог бы продемонстрировать преимущества использования механизмов ГЧП для привлечения инвестиций в регион и изложить свои идеи пилотных проектов.
   - Чем вы нас сегодня, Алексей, порадуете? - поинтересовался Бадри у подошедшего к ним разлить напитки официанта.
   - В качестве стартера крабовая закуска, на второе - запеченный с каштанами гусь, - учтиво ответил юноша.
   - Прелестно. Вы только не спешите пока с подачей. Мы еще какое-то время о делах поговорим.
   Подготовка к предстоящему на пресс-конференции выступлению шла полным ходом, когда в вагоне появилась и села за стол рядом с Шустером не первой свежести девушка, которую тот коротко представил: 'моя юристка'. Юристка имела подчеркнутые облегающим одеянием выпуклые формы, пухлые губки в сочном розовом перламутре и обесцвеченные, завитые спиральками локоны. Откуда она взялась, оставалось только догадываться, но ее появление ненадолго взбодрило их деловую беседу. Пожалуй, слишком деловую, если принимать во внимание обстоятельства и накопившуюся у всех усталость. Приводились показатели долгосрочных программ развития региона, строчки из его годового бюджета, упоминались риски предлагаемых источников финансирования и возможных контрактных моделей, их правовые рамки. Шустер слушал своих консультантов вполуха и откровенно скучал. Выждал, когда Том Уилсон закончит зачитывать длинный параграф из FIDIC Silver Book , и, игнорируя процитированный текст, спросил у Бадри: 'Дорогой, тебе не кажется, что, пока я с вами, имеет смысл более коммерческие вопросы порешать?'.
   'Да, Евгений Иванович, я сейчас сориентирую коллег', - согласился Саникидзе и обратился к консультантам с интонацией, какой преподаватели обычно объясняют на пальцах сложные теории своим ученикам: 'Ребятки, чтобы мы, определяясь с планом действий, исходили из общего видения нашей основной цели, поясню ее. Итак, АвтоТресту в этой области нужны хорошие долгоиграющие контакты и контракты. Новые концессионные схемы или старые добрые госзаказы по девяносто четвертому ФэЗэ - все равно. Главное - наладить личные, партнерские отношения с местными чиновниками и закрепиться на рынке. Сейчас уникальный момент, когда есть возможность войти в регион под флагом ГЧП. Слово покамест никому не понятное, но модное. Поэтому, собственно, нам с Евгением Ивановичем и потребовались ваши услуги'.
   Бадри выдержал выразительную паузу в несколько секунд и, повернувшись к русскому юристу из лондонского офиса международной юрфирмы, продолжил: 'Алекс, опять-таки для ясности, мы ж неспроста взяли с собой Тома, коллегу вашего британского. Иностранные термины повсюду в презентации навставляли тоже намеренно: пусть в губернии знают, что консультируют нас высшего разряда англоговорящие эксперты, в том числе из зарубежной Европы. Вы же понимаете, им в провинции тоже хочется выглядеть продвинутыми. Как федералы или питерские... Сегодняшние ваши танцы с бубнами помогли выполнить первоочередную задачу: познакомиться с губернатором и показать ему, что мы прекрасно разбираемся в этих самых государственно-частных партнерствах и знаем, как они делаются на Западе. Все получилось, парень впечатлился! Еще вчера АвтоТрест был ему до фени, а уже через неделю он собирает для нас мероприятие с журналюгами и правительственной верхушкой. Пока что за ширмой ГЧП. Дальше поглядим, как пойдет. Самое важное, под разговоры о ПиПиПи найти с ними общий язык, чтобы нам там подрядики начали давать, а со временем все позабудут, под каким соусом мы изначально пожаловали'.
   'Бадри все правильно говорит, - подключился Шустер. - То, о чем вы, коллеги, толкуете, - обеспечительный пакет, матрица рисков, принцип back-to-back, - тоже, конечно, умно и грамотно, но все это детали. Вы их у себя в офисах и без меня обговорите, распишите, красивыми картинками разбавите. Тут я вам не нужен. Пока мы все вместе собрались, намного важнее помозговать, как дальше сотрудничество с областью развивать. Мой первый вопрос из насущного: что на следующей встрече губернатору дарить будем?'
   Увидев вытянувшиеся в недоумении лица консультантов, Шустер добавил:
   - Надо же господину дать понять, что АвтоТрест представляют люди приличные, серьезные, благодарить умеют.
   - Евгений Иванович, давайте шкуру льва! - подал голос технический директор Родионов.
   - Дарили уже год назад. Мэру Нижневартовска, - напомнил ему Бадри.
   - Так и чего? Они разве друг друга знают? Шкура африканского хищника - всегда отличный подарок. Редкий, дорогой.
   - Нет, нехорошо повторяться с редкими подарками, - поддержал своего советника Шустер. - Нужен индивидуальный подход. Мир тесен.
   - Чтоб со львом не повторяться, можно шкуру тигра! - настаивал техдир. - Уссурийского. Они ведь знают, что у АвтоТреста есть проекты в Хабаровском крае. Будет им индивидуальный сувенир из мест, где мы работаем...
  - И мочим животных из Красной книги на мзду, - не разделяя его энтузиазма, угрюмо продолжил Саникидзе.
   - Да, сейчас очень много говорят о защите природы, - осторожно вставил юрист Алекс. - Возможно, действительно не лучшая мысль дарить шкуру убитого зверя, к тому же исчезающего.
   - Так можем живого задарить! - не унимался Родионов.
   - Можем, - согласился Шустер. - Кобылу хорошую, например. Или слишком банально?
   - Весьма, - скептично сморщив нос, снова возразил Бадри.
   За столом повисла тишина.
   - У тебя есть идеи, милая? - обратился Шустер к юристке.
   - Можно подарить того, который ест эвкалипт, - осторожно предложила та. - Только я забыла, как эта зверюшка называется.
   - Панда, что ли? - предположил инженер.
   - Нет, не панда, - захихикала девушка, и, озарившись новой мыслью, повернулась к своему хозяину: - А может, лучше квоку?
   - Кого? Квоку? - уставившись на нее, переспросил Саникидзе.
   - Ну такие небольшие австралийские животные, сумчатые, - пояснила она, причмокивая перламутровыми губками. - Они еще широко улыбаются. В интернете много смешных фоток с ними.
   - Подружке твоей квоку подарим, - снисходительно усмехнулся Евгений Иванович. - Вокруг губернатора и без того сумчатые животные стаями ошиваются. И все улыбаются!
   - Так, может, все-таки панду? - встрепенулся техдир. - Весело, оригинально. Надоест, в зоопарк отдаст, будет у них первая панда. Считайте, подарок и губернатору, и народу!
   - Друг мой, ну какая, к херам собачьим, панда? - качая головой, осадил его Саникидзе. - Уж тогда лучше льва. Хотя бы серьезный зверь.
   - Хорошо, не хотите про животных, не надо, - сдался Родионов. - Можно что-нибудь из мужского. Меч старинный, например? Ценный.
   - Ммм..., - задумчиво протянул его начальник. - Самурайский, что ли?
   - Можно самурайский. Главное, чтобы ценный был и антикварный!
   - На кой ляд урюпинскому губеру самурайский меч? - отрезал в очередной раз недовольный предложением Бадри. - Он и слово-то 'антикварный' наверняка толком не понимает.
   Фаю больше всего удивляло в этой дискуссии то, что, по-видимому, только ей одной она казалась до гротеска нелепой. Ее коллеги международные эксперты, сохраняя серьезные лица, помалкивали и выжидающе смотрели на Саникидзе, тем самым признавая, что данный (щекотливый) вопрос находится в его исключительной прерогативе.
   - Если просто слиток золота? - поразмыслив, предложил он. - Тупо, незатейливо, но эффектно. - О! Вот это хорошая идея, - признал техдир. - Мы однажды уже думали о таком презенте. Для руководителя ОБЭПа на Урале.
   - Золото - всегда хороший подарок, - заметила юристка. - К тому же практичный: если захочет, легко продаст и купит себе, что пожелает.
   - Слиток золота, говорите? - стуча пальцами по столу, повторил Шустер. Затем хлопнул в ладоши и подвел черту: - Поддерживаю! Считаем вопрос решенным. Бадри, возьмешь на контроль?
   - Да, конечно, - ответил Саникидзе, делая пометку в своем блокноте.
   Евгений Иванович повернул голову в сторону кухни и окликнул повара: 'Галина, подавайте гуся и крабов! Мы закончили'.
   За гусем и крабами разговор в основном крутился вокруг недавно опубликованного аналитического доклада Всемирного банка, время от времени возвращаясь к толкам о намеченном Петербургском экономическом форуме. Шустер, не принимая участия в беседе, полностью сконцентрировался на удовольствии от предложенных яств и вина. Разделавшись с мясом, не дав Дмитрию закончить рассуждения о погрешностях кредитных рейтингов 'большой тройки' , он сделал недвусмысленный знак рукой, мол, закругляйся, и сказал:
   - К черту ваши рейтинги, гости дорогие. Несварение будет. Давайте-ка лучше попоем. Бадри, дружа, сдирижируй что-нибудь душевное!
   Саникидзе словно только и ждал этого поручения. Со свойственной ему хитроватой ироничной улыбкой окинул всех взглядом и с искоркой плутоватого мальчишки, провоцирующего другого оплошать, произнес: - Прав Евгений Иванович, давно пора пластинку сменить. Итак, дорогие, 'Подмосковные вечера' готовы затянуть? Очень их люблю. Или кто что другое предложит?
   За столом снова повисла пауза, на сей раз достаточно напряженная. Консультанты переглядывались, не понимая, шутят ли над ними клиенты и как правильнее реагировать. Фая, также пребывая в замешательстве, допускала, что все возможно - Шустер в самое деле рассчитывает на застолье с песнями и, вероятнее всего, кто-нибудь сейчас под его дудку запоет. Сама она сразу же для себя решила, что даже под угрозой увольнения никакие 'Подмосковные вечера' никто из нее не вытянет и не заставит участвовать в этом унизительном цирке.
   Бадри между тем продолжал подбадривать: 'Давайте-давайте, не смущаемся! В одну из последних поездок пульт от караоке запропастился куда-то, с тех пор не нашли. Придется нам с вами расчехлиться на а капелла. Ничего, справимся! Не слышны в садуу-у...'
   Он таки запел, и уже ко второй строчке к нему присоединились все присутствующие, кроме Фаи. Сидящий напротив Дмитрий красноречиво попинал ей ногу под столом, но та в ответ не шевельнулась и даже не посмотрела на него. Она чувствовала, что побледнела, злясь на абсурдность ситуации, на то, как ее коллеги себя в ней повели, и едва контролировала выражение лица, чтобы не выдать свое нарастающее недовольство.
   Заметив ее молчание, Шустер в очередной раз властно махнул рукой, чтобы ансамбль притих, и поинтересовался:
   - Ты чего не поешь, Фаина? Неужели слов не знаешь?
   Разумеется, все устремили на нее взоры и сурово молчали, как члены экзаменационной комиссии. В те несколько мгновений, пока она придумывала, что ответить, засевшие под коркой сознания привычные мысли били ей в виски: 'клиент всегда прав', 'любой каприз за его деньги'. Выставляемые Шустеру счета за услуги скорее всего позволяли ему капризничать, так что никто из ее руководителей не похвалит за гордость, принципиальность или чувство собственного достоинства, если она, офисный планктон, решит выкаблучиться и испортит им отношения со столь крупной рыбой. Наконец, ругаться с ним может оказаться чревато и по другим причинам...
   'Плевать на мое начальство и на твоих криминальных родичей, - сказала Фая про себя. - Отвечу тебе вежливо, но без прикрас'.
   - Слова я знаю, Евгений Иванович, - произнесла она с вызовом. - Только вы просили душевно, а с душой у меня сейчас не получится. Поэтому не пою.
   - Почему не получится? - не сводя с нее пристального взгляда, спросил он.
   Та тоже продолжала смотреть ему в глаза, пытаясь разобраться, что в них видела. Недовольства, злобы, пугающей тяжести точно не было, как, впрочем, и симпатии или хотя бы доброжелательности. Одно лишь холодное удивление, вызванное тем, что молодая выскочка из белых воротничков вдруг начала ему перечить.
   - Потому что я не хочу петь, - тоже холодно ответила Фая. Затем все же решила добавить их диалогу легкости и с ноткой кокетства в голосе спросила: - У нас же с вами все добровольно? Могу я не петь, если не хочу?
   - Кха, - гаркнул в коротком смешке Шустер. - Так точно. У нас все добровольно. Тем более с девушками.
   Он снова посмотрел ей в глаза, первый раз за вечер тепло улыбнувшись, и миролюбиво предложил: 'Ладно, не хочешь петь, давайте еще вина попьем'.
   Примерно через четверть часа общий разговор за столом разбился на группы по два-три человека. Тогда Шустер, качнув головой, показал Фае на стул, который занимала юристка, а той едва слышно прошептал: 'Милая, пойди погуляй. Мне поговорить надо'. Милая послушно поднялась и направилась к выходу, Фая заняла ее место рядом с Евгением Ивановичем. Была в нем все же, думала она, какая-то чертовски притягательная внутренняя сила, подобная той, какой удав Каа гипнотизировал зачарованных им мартышек.
   Их беседа, начавшись с нейтрального вопроса Шустера, нравится ли ей его вагон, подвела к рассказу Фаи о том, что в студенчестве на каникулах она подрабатывала проводницей в летних поездах.
   - По какому маршруту? - с неподдельным интересом пожелал узнать Евгений Иванович.
   - Петербург-Адлер.
   Взгляд его снова потеплел, и он поделился с ней: 'Я тоже в молодые годы работал проводником. В плацкарте. Халтурил по возможности. Третьими багажными полками приторговывал для тех, кому спальных мест в кассах не досталось, а ехать нужно было... Водку разбавленную продавал захмелевшим пассажирам. Получалось, помню, в среднем ноль пять по цене ноль семь. Разницу себе в карман'. Это непосредственное признание с неожиданными подробностями дебюта карьеры Шустера порядочно повеселило и раскрепостило Фаю, и она с ностальгией поведала ему обо всех своих подработках в юности. Он тоже от души смеялся, представляя ее в огромном костюме Губки Боба на Сенной или пьянеющей 'с крыжечек' первокурсницей у рекламной стойки в супермаркете.
   - Кто у тебя родители? - поменял тему Евгений Иванович.
   - Я с бабушкой и дедушкой в детстве жила. Мама с папой погибли, когда мне было четыре года. - Видишь, как много у нас общего... Я тоже своих почти не помню. Отец умер, а матери очень скоро после его смерти подвернулась возможность снова обручиться. Ее жених не хотел приданого в моем лице, но она все же не стала упускать удачу: уехала за новым мужем в город, а меня с теткой бездетной в поселке оставила. Та не подвела, вырастила, спасибо ей безмерное и царствие небесное. Однако, как только в институт поступил, с облегчением сказала: 'Все, племяш, я тебя и так долго кормила, одевала, дальше сам'.
   Вспоминая позднее тот разговор с Евгений Ивановичем, Фая так и не определилась, чем же она ему понравилась. Возможно, его зацепили обнаруженные схожести в их биографиях, а, может быть, у возникшей к ней симпатии имелась совсем другая причина. Только в том, что Шустер в ту поездку очень проникся к Фае, сомневаться не приходилось. После состоявшейся через несколько дней пресс-конференции он не стал продлевать договор на оказание услуг с компанией, где она работала, однако напрямую обращался к ней впоследствии неоднократно и по разным поводам.
   Так состоялось еще одно сыгравшее заметную роль в ее жизни знакомство.
  

   Вернувшись утром в Москву, Фая поехала с Казанского вокзала прямиком в офис, планируя остаться работать там до поздней ночи: мысль провести предстоящий вечер одной у себя в квартире, где они с Артуром виделись последний раз, вселяла в нее отчаяние, а с кем-то встречаться, разговаривать и шутить не было ни настроения, ни сил.
   В начале десятого позвонил Котов:
   - Привет, подруга. Пашешь, небось?
   - Угадал, - уныло подтвердила она.
   - Скоро освободишься? Я пять минут назад закончил встречу недалеко от вашего бюро и подумал, что ты наверняка еще здесь. Могли бы пропустить стаканчик поблизости.
   Срочные дела давно сделаны, она могла бы согласиться. Вот только выпить ей хотелось в одиночестве, поэтому, не раздумывая, соврала:
   - Прости, Вадим Денисович, никак не получится. Уйму всего нужно закончить. Причем именно сегодня, чтобы завтра ни свет ни заря за другую уйму взяться.
   - Завтра ж суббота! Дорогуша, ты личную жизнь-то вообще собираешься себе устраивать?
   - Стоп-сигнал. Ты не родственница на свадьбе моей одноклассницы, чтобы задавать такие вопросы! - обращая досаду в шутку, ответила Фая.
   - Так я из самых благих побуждений! Ты же все вечера в конторе своей просиживаешь. Где мужа-то найдешь?
   - Даже если я начну уходить из конторы в шесть, этот самый муж, как и ответ на вопрос 'Где его найти?', у меня все равно сразу же не появится.
   - Может, он сразу и не появится, зато вероятность судьбоносной встречи возрастет, а, когда ты день, ночь и выходные проводишь за рабочим компьютером, эта вероятность стремится к нулю. Вуаля вся разница.
   Обычно такая бестактная манера Котова порассуждать ее забавляла, и Фае ничего не мешало иронизировать над собой вместе с ним. Сегодня же ей хотелось его убить. Понимая, однако, что тот ничего не знал про Артура и не мог догадываться, насколько невыносимы для нее были подобные колкости, она продолжала беззлобно отшучиваться:
   - Отчего же к нулю? Вдруг меня в офисе какой-нибудь супер-мега-крутой партнер, такой же фанатик вечерней работы, приметит и замуж позовет?
   - Вдруг все бывает, но согласно безжалостной статистике крутые партнеры в ваших фирмах чаще женятся на румяных секретаршах, а на умных и бледных рабочих лошадок, типа тебя, даже не смотрят! - продолжал балагурить Котов.
   - Сам ведь на меня посмотрел, - напомнила ему Фая.
   - Да, но ты с тех пор отощала. Раньше у тебя хотя бы жопа хорошая была!
   Чувствуя, что вот-вот сорвется, она снова сослалась на занятость и быстро попрощалась. Услышала короткие гудки в трубке и зарыдала. Долго, горько, не вытирая непрерывно текущие слезы, а, когда они закончились, судорожно хватая воздух в беззвучных всхлипываниях. Затем закрыла глаза, замерла, съежившись, и сидела так еще какое-то время, не шелохнувшись. Немного успокоившись, посмотрелась в лежащее на столе круглое зеркальце. Ужаснулась черной туши, смешавшейся со слезами и растекшейся по ее опухшему, местами красному, местами бледному лицу. Поняла, что срочно нуждается в словах поддержки, иначе окончательно себя распустит.
   Набрала Эльвиру. Та не взяла трубку, а через пару минут прислала сообщение: 'Заяц, прости. Поболтаем завтра, ок? Сейчас вымотана пипец, всю неделю не выхожу из митингов '. Фая отправила ей 'Ок' и позвонила в Петербург.
   'Акопян опять?' - услышав ее голос, сразу же предположила Катя.
   Несколько секунд Фая искала, с чего начать, потом произнесла: 'На самом деле он ничего особенно плохого и неожиданного не сделал. Я сама, в большей степени, и ситуацию, и себя довела до такого состояния'.
   - Что ж, будем тебя из него выводить! - анонсировала Катя с энтузиазмом, с каким вожатая в летнем лагере призывает сонных детей к утренней разминке. - Мы выставляем чудесную коллекцию офортов Рембрандта. Приезжай! Экскурсию тебе проведу.
   Сиюминутное желание жалобно воскликнуть: 'На чëрта, Катя, мне сдался сейчас Рембрандт?!' Фая попридержала и, за пару глубоких вдохов собравшись с мыслями, решила, что ей, пожалуй, следует согласиться с предложением подруги. Незачем, рассудила она, им в очередной раз говорить об Артуре - только переливать из пустого в порожнее. Лучше дать время зарубцеваться ранам, а пока непрестанно забивать себе голову чем-нибудь другим. Хоть бы офортами. Заодно узнать, что это такое.
   Катя между тем продолжала: '..., после импрессионистов к Валентине Терентьевне наведаемся на чай с пышками. Если сможешь остаться до вечера, поужинаешь у нас, сынулю моего посмотришь. Он еще даже не ходил в последний твой визит, а теперь уже болтает вовсю. Отвлечешься, станет лучше, обещаю'.
   Фая глянула на часы, затем на чемодан, который остался при ней после командировки. В нем все необходимое есть. Если не заезжать домой и прямо сейчас заказать такси до Ленинградского вокзала, можно успеть на Красную стрелу.
   - Что если я уже завтра рано утром приду к тебе в Эрмитаж? - спросила она у Кати.
   - Приходи.
  

***

  Увлекательно рассказывать про каждый, даже ничем не примечательный с виду, экспонат Екатерина умела. У 'Ирисов' Матисса к ней обратилась с вопросом пара немецких туристов средних лет, и вот она уже несколько минут с пристрастием отвечала им. Те внимательно слушали, Фая с не меньшим интересом наблюдала за движениями ее лица и рук.
   - Извини, пожалуйста, - виновато улыбаясь, сказала Катя, когда довольные и благодарные за более чем исчерпывающую информацию немцы оставили их вдвоем. - Ты знаешь, краткость - не мой конек. Даже если можно двумя фразами обойтись, всегда начинаю с 'Авраам родил Исаака, Исаак родил...'
   - Брось извиняться, одно удовольствие подсматривать за тобой в такие моменты, - заверила Фая. - Я тут смотрела на тебя и вот о чем подумала. Ты выглядишь довольной собой, людьми, жизнью... По мне, Катя Венедиктова - счастливый, теплый кусочек солнца, не знающий ни депрессий, ни даже просто плохого настроения. Возможно, дело в том, что минимум пять дней в неделю ты окружена красотой и работаешь там, где все вокруг вызывает одни лишь положительные эмоции. Не согласна?
   - Напрасно ты думаешь, что в музейной работе все исключительно солнечное и положительное, - невесело усмехнувшись, отвечала Катя. - Поверь, мерзостей хватает; в искусстве тоже не уйти от человеческой сущности. И все же да, считаю, чем больше времени человек проводит, соприкасаясь с прекрасным, тем легче ему быть добрым, умиротворенным и довольным происходящим вокруг. Младший брат Валеры работает следователем в прокуратуре и периодически рассказывает нам совершенно ужасающие истории. Как однажды в Ленобласти составлял протокол осмотра места, где на оставшейся со времен войны мине подорвались две школьницы, и, бродя между кусками их тел, дрожащей рукой подробно описывал, что видел. Или как он с бригадой приехал на труп старушки, пролежавший больше недели в ванной, и этот труп наполовину смыло, когда его помощник, не подумав, убрал пробку, чтобы слить воду. Я понимаю, что для него все это такие же рабочие задачи, как в моем случае вопросы реставрации древнегреческой керамики. Только не представляю, как при такой действительности не терять способности радоваться жизни, считать мир замечательным, да и просто с ума не сойти. Мне, эрмитажной кошке, в этом смысле проще оставаться белой и пушистой.
   - Да уж, - говорила Фая, долго глядя в одну точку перед собой. - Мне тоже сложно понять, что мотивирует конкретного человека выбирать среди миллиона других профессию, предполагающую такие ужасы, но, поскольку кому-то нужно выполнять эту работу, честь, хвала и большой зарплаты тем, кто на нее соглашается. Возвращаюсь все-таки к своей первоначальной мысли. Наша жизнь в сухом остатке состоит из того, чем мы заполняем часы в сутках, пока не спим, не едим, не тратим время на душ, макияж, транспорт, покупки, очереди и подобную каждодневную рутину. В твоем случае наполнение жизни - предметы искусства, а не куски детских тел, как у брата Валеры. Большую часть дня ты общаешься с так или иначе культурными людьми. Не без грехов, конечно, но в большинстве своем вежливыми, образованными, любознательными. Контингент следователей-прокуроров, могу предположить, куда менее благоприятен для нервных клеток, что для твоего деверя не имеет значения, если он, как и ты, в восторге от своего рода деятельности... У меня, увы, даже такого аргумента нет. Я провожу дни напролет в давно ненавистных мне экселевских табличках, четырехэтажных формулах либо в переговорах да конф-коллах с бизнесовым бомондом, от содержания которых все быстрее впадаю в спячку и беспросветную тоску. Итого, жизнь моя сводится к работе, которую я не люблю, и к мужчине, который не любит меня. Весело, правда? Пойду-ка застрелюсь.
   - Дружочек, так было не всегда, - участливо приобняла ее Катя. - У тебя непростой период. Потерпи, он пройдет.
   Девушки медленным шагом направились в следующие залы. У некоторых картин задерживались, изредка обмениваясь короткими ремарками.
   - Фая, тебе Толяша не звонил по поводу Алтая? - спросила Катя.
   - Звонил. Вчера поздно вечером. При соседях в купе долго говорить было неудобно, так что я толком даже не поняла, определились ли мы с форматом и кто в конце концов подтвердил поездку.
   - Остановились на варианте самостоятельного похода с палатками, без лошадей и машин. Подтвердили все: Толяша, Эльвира, Леся со своим Эриком, Валера, я, Андрей. Акопян тоже поедет. Ты что скажешь? - Кать, я с вами. У нас отличная компания, мне не хочется ее терять только из-за того, что когда-то неудачно втюрилась и до сих пор ничего не могу с собой поделать. Тем более, Артур передо мной ни в чем не виноват - да, не любит меня, как мне мечтается, но он ведь и не обязан... Я, кстати, еще не говорила, что знаю там одного местного парнишку. По-моему, лучшего гида по Алтаю нам просто не найти!
  

***

  Фая имела в виду своего одногруппника, алтайца из небольшого поселка Чибита, расположенного, по ее смутным представлениям, где-то на Чуйском тракте вблизи границ с Казахстаном и Монголией. В Петербурге и туристам в его родных краях он представлялся Джеймсом Шавлинским, считая свое настоящее имя - Судур Чунжеков - трудно запоминающимся и не столь звучным для русского уха. Почему 'Джеймс' никто не знал, а 'Шавлинский' объяснялось тем, что Чибит находился недалеко от Шавлинских озер - популярного в регионе направления для любителей пеших туров по дикой природе. Судур-Джеймс зазывал всех своих знакомых на факультете отправиться туда в поход, обещая в лучшем виде показать тамошние красоты и довести до самых заповедных мест.
   За пять лет совместной учебы Фае довелось поговорить с ним лишь несколько раз. Они ничего не имели против друг друга, просто парень далеко не каждый день приходил в университет, прогуливая большую часть занятий, а та почти сразу определила его как обособленного разгильдяя-двоечника, лишенного, судя по всему, каких-либо перспектив в среде будущих финансистов, и потому не искала повода для общения с ним. Ей было немного совестно вспоминать о своих суждениях на его счет сейчас, когда они вместе пробирались по тернистым лесным тропам. Судур по-хозяйски шел впереди всех на лошади, а Фая и ее друзья с рюкзаками на плечах гуськом следовали за ним. Он теперь ей казался невероятно красивым: уж очень искусно управлял своим скакуном, все-то в нем гармонично вписывалось в окружающий их великолепный, суровый пейзаж - воинственная осанка, высокие сапоги-болотники, защитного цвета одежда и уже хорошо проявленные морщинки на его почти всегда улыбающемся загорелом тюркско-монгольском лице. Блок вряд ли имел в виду алтайский народ, но первые строчки из его 'Скифов' приятной мелодией сопровождали ее мысли все дни того путешествия.
   Вечерами за приготовлениями у костра Судур по обыкновению сидел на корточках на стволе поваленного рядом дерева да так ловко, без малейших видимых усилий сохранял равновесие, что оставалось только с умилением восхищаться его едва заметными движениями, улавливая в них прекрасное в своей простоте и естественное для этих мест, непоказное единение человека с природой. Та, помимо прочего, наделила парня веселым нравом и хорошо подвешенным языком. Все заслушивались его историями, смеялись шуткам, не уставая удивляться неизвестным прежде подробностям быта и традиций жителей горного Алтая. Вот только расслышать Судура не всегда получалось: говорил он быстро, часто проглатывая слова и хорошенько разбавляя их местным диалектом. Для простоты придам пересказу его речей чуть более литературную форму.
   - Скажи мне, Джеймс, - обратилась к нему Фая в один из таких вечеров у костра. - Как тебе удавалось допускаться до сессий и без пересдач их закрывать? Ты ведь почти не появлялся на факультете и, уж не обижайся, вряд ли упорно готовился к экзаменам.
   - Дык я эта, с деканом добазаривался, - лукаво улыбаясь, отвечал Судур. - Меду привозил ему, мясо марала копченое, рога... Струи для него по дешевке заказывал, он их потом китайцам продавал задорого.
   - Какие еще струи? - попросила уточнить Эльвира.
   Тот снова улыбнулся, на этот раз немного с высока, и, хитровато прищурившись, пояснил:
   - Письки кабарги, если по-простому. Кабарга, знаешь, что такое?
   - Заяц с копытами? - порывшись в воспоминаниях, неуверенно предположила девушка.
   - Олень с клыками, бестолочь питерская, - беззлобно обозвал он ее. - У самцов ихних на брюхе мускусная железа есть. Ухари-китайцы из нее чего только не делают - и лекарства, и духи. Дорогая она, падла эта. Потому декан благодарен был за мои поставки. За письки меня зачислил, оценки в мою зачетку распорядился шлепать, а под конец крепко пожал руку и диплом вручил.
   После подобных ответов Фаю больше не смущало, что Судур вряд ли когда-нибудь найдет себя в мире столичных карьеристов, и яснее ясного видела, что ему это совершенно ни к чему. Не об этом он мечтает, да и не нужно, чтобы мечтал.
   - Джеймс, а зачем ты все-таки учился? Для галочки?
   - Я жизни учился. Городу хотелось понюхать. Мне нужно знать, как у вас там все устроено, чтобы здесь туристов грамотно встречать и попроворнее соседа быть.
   Он пошевелил палкой угли в костре, бросил тушенку в котел и продолжил:
   - Мне так-то нравилось в Питере. Забавно. Народа всякого дивного много. Коней вот только не хватало! Я часто на Дворцовой ошивался, чтобы на них смотреть. Однажды не выдержал, подошел к девочке, которая на площади работала. 'Дай, - говорю, - покататься'. Она мне 'Пожалуйста. Только вы либо в карету садитесь, либо, если верхом, то я рядом с вами буду идти, поводья держать'. Я ей: 'Нее, так не хочу. Хочу сам, и скорости поддать'. 'Нельзя', - говорит. Мне так беспонтово стало, что я потом скоро сам устроился туда кучером, чтоб уж никогда никого не спрашивать. Скакал как хотел, когда народ не толпился и проверяющих не было.
   - Давно ты научился ездить верхом? - поинтересовалась Катя.
   - Да уж не помню когда. С тех пор, как себя помню, так вроде бы и умел.
   - Во сколько лет тебя в первый раз на лошадь посадили, знаешь?
   - Откуда ж знать-то! - его очень развеселил ее вопрос. - Ну, года два-то поди было.
   - Джеймс, а сколько у вас с отцом лошадей? - спросил Артур.
   - У меня нисколько, пока все его. Как помрет, все мои будут. Сколько их, не знаем. Считать - примета плохая.
   - И все же, хотя бы примерно? Сто? Двести?
   - Может, и сто, а может, и двести, - сосредоточенно снимая котел с костра, отозвался Судур. - Говорю же, примета плохая считать.
   Он разлил по тарелкам получившийся из макарон с тушенкой густой суп и, когда все приступили к еде, добавил:
   - Мы по головам не считаем, но за состоянием следим. Как только лошадь начинает хромать или быстро уставать, - вжик! - и сразу на колбасу, на сервелат.
   - Не воруют лошадей-то? - вступил в разговор Андрей.
   - А то! Год назад целый табун тувинцы увели.
   - Нашли?
   - Неа.
   - Как знаешь, что тувинцы?
   - Потому что бесследно кони пропали. Так только тувинцы могут выкрадать. Знаете, как делают? - вопрошающе посмотрел в глаза всем по кругу Судур. - Идут они из своей Тывы ночью по лесу, и никто их не замечает, никаких следов не оставляют. С собой ничего не несут. Найдут брошенную туристами пустую консервную банку, острием крышки вену на шее лошади перережут, крови ейной в банке сварят над зажигалкой - тем и питаются. Чтобы никаких следов!
   - Как же лошадка? - едва не охнула Леся.
   - А че ей будет-то? Мхом порез зашпаклюют, и все дела.
   Его туристы в легком изумлении переглянулись и, не говоря ни слова, продолжили орудовать ложками. - Лошади ведь и сами могут теряться, без помощи человека? - вернулся Артур к учетно-хозяйственной теме.
   - И такое случается, - подтвердил Судур. - Уходят осенью в горы щипать траву, когда она там зеленее, а внизу уже сухая.
   - Возвращаются?
   - Не дураки, возвращаются: в горах к зиме трава перемерзает, а внизу-то благодать - Джеймс с овсом ждет!
   Дав своим слушателям посмеяться над его последней фразой, Судур продолжил:
   - Не всегда, правда, все кони возвращаются. Если кобыла уйдет с жеребенком, а возвратиться одна, бесполезно малого искать - значит, волки сожрали.
   - Есть бандиты в Чибите? - полюбопытствовал Андрей.
   - Нету. Помните мост, где мы с вами Орой переходили? Вот к нему туристы подъезжают, машину там оставляют, на неделю заходят в горы, выходят - тачка на месте. Никто не угоняет, колеса не откручивает... Коровы только стекла оближут и все.
   - Невеста-то есть у тебя, Судур? - спросила Леся.
   - Да. Есть какая-то... - неопределенно пожал он плечами.
   - Если есть, жениться надо бы!
   - Надо бы... Быстрее самому выбрать, пока за меня не решили, как за моего деда. У того брат за неделю до своей свадьбы погиб, так деду пришлось жениться на его невесте, чтобы свадьбу не отменять. Долго с ней он не прожил, к бабуле моей ушел.
   - Сейчас-то хоть нет таких правил?
   - Можь, в деревнях где и есть, - предположил Судур и, сунув спичку в зубы, снова заговорил: - Скажу вам, за что русские свадьбы не люблю. Показухи много. Вот если какие гости две тысячи паре дарят, то демонстрируют эти деньжищи всем: во время тоста достают из конверта, несут потом их жениху с невестой через весь зал и вручают как олимпийский факел. А если кто всего на триста-пятьсот рублей раскошелится, то в сторонке скромненько так: 'Ну вот, мол, у нас тут в открытке подарок небольшой... Да вы потом посмотрите, сейчас не открывайте, не будем вас задерживать, вас там вон гости ждут'. Судур с такой комичной точностью воспроизводил знакомые всем фразы и интонации, что в конце концов смеялись не только его спутники, но и он сам вместе с ними.
  

В тот день по плану Судура им предстоял радиальный выход с восхождением на гору Пирамиду, у подножья которой находилось Нижнее Шавлинское озеро. Едва ли она могла называться иначе: среди других гор вокруг - скалистых, испещренных каменистыми утесами, пиками, ледниками и кусочками зеленого леса, ее выделяла симметричная форма пирамиды, покрытой лишь выжженной на солнце желто-серой травой, можжевельником и кое-где мелким кустарником карликовой березы.
   Внизу у озера казалось, что добраться до вершины не составит никакого труда. О ложности такого впечатления Судур предупредил, когда группа остановилась передохнуть на первой смотровой площадке: - Ребяты, мы с вами уже дошли до места, откуда бóльшая часть туристов начинает спуск. Тут хороший вид на Нижнюю Шавлу, а вон там, левее смотрите, - Верхняя и Средняя. Если хотите, можем подняться выше, но будет сложнее.
   - Хотим! - хором закричали ему.
   - Тропа заканчивается здесь, дальше - курумник, бурьян и сыпуха. Склон крутой, хоть таким и не выглядит. Камнепад начнется - мало не покажется.
   - Думаешь, начнется? - засомневался Артур. - Ветра вроде бы нет.
   - Был бы сильный ветер, я даже предлагать бы такую авантюру вам не стал. Тучи гуляют, но не те, что приносят дождь и грозу. Думаю, сможем забраться с теми, кто желает.
   - Ведь там красивее? - предвидя ответ, но для убедительности желая его услышать, спросила Катя.
   - Выше всегда красивéе, - заверил ее с видом знатока Судур. - Охват больше, масштаб другой!
   В итоге все поддержали идею продолжить подниматься, а очень скоро почувствовали, что стало действительно гораздо тяжелее, чем в начале пути. Для продвижения по неустойчивым глыбам курумника требовалась постоянная концентрация. Угол наклона на самом деле оказался довольно крутым, галька то и дело пугающе сыпалась под ногами.
   Одна из прелестей их похода состояла для Фаи в том, что при прохождении сложных троп или на подъемах никто из группы не искал разговоров. Каждый наедине с собой преодолевал непростые участки маршрута, одной половиной сознания сосредоточившись на том, куда ступить и как не поскользнуться, другой - погрузившись в собственные отвлеченные мысли, на обдумывание которых в ежедневной городской суматохе не хватало бы времени. Так же и Фая, карабкаясь по камням на вершину лысой горы, в ощутимом ею приятном уединении вела внутренний диалог, чтобы находить мотивацию и силы подниматься выше. Каждые несколько метров она выбирала впереди на линии горизонта крупный валун - в качестве очередной точки, по достижении которой сделает заслуженный перерыв и попьет воды. 'Радуясь выполнению промежуточных задач, всегда проще двигаться к непростой цели', - подбадривала она саму себя. Психологически прием срабатывал, а вот физических сил у нее почти не оставалось. При этом острие Пирамиды никак не становилось ближе. Наоборот, расстояние до него визуально увеличивалось по сравнению с тем, каким оно представлялось внизу у ее основания.
   Кое-кто уже предлагал сделать паузу, сфотографироваться и начинать спуск. После следующего пройденного отрезка большинство в группе решили возвращаться, Фая, Леся, Анатоль и Артур - пробовать дойти до конца.
   Они поднялись еще метров на десять, когда неожиданно с правой стороны через хребет им открылся вид на четвертое озеро. 'Ребят! - окликнула Фая оставшихся делать заключительные фотографии. - Отсюда еще одно озеро видно!'
   Разыгравшийся ветерок уносил голоса, поэтому ей не удалось расслышать, что ответили друзья, но было понятно, что те ни в какую не хотели забираться выше. Судур был чуть ближе других, и она как можно громче прокричала ему: 'Джеймс, что это за озеро? Ты про него ничего не говорил!' 'Это сюрприз! Награда для выносливых!' - прокричал он в ответ и, подмигнув, продолжил следовать за спускающимися. Фая надолго запомнила, как смотрела на них сверху вниз и, провожая взглядом, сожалела, что им не открылись ни четвертое озеро, ни второй ряд ледников. 'Ведь еще совсем немного усилий и вы бы точно не пожалели, - думала она. - В жизни так же: ее можно прожить, напрягаясь меньше других, но бóльшую награду и, самое главное, ощущение победы получает лишь тот, кто прикладывает больше сил, чем требуется: идет в гору, побеждая трудности, и с вершины трудностей смотрит на оставшихся внизу - тех, кто когда-то шел в ногу'.
   В этой в связи ей вспомнились одноклассники, с которыми у нее в том же месяце в Улан-Удэ был намечен вечер встречи выпускников. Как бы часто ни приходилось слышать, что хулиганы в школе обычно добиваются более заметных успехов, чем отличники, на примере ее класса эта теория не подтверждалась - кто лучше учился, тот лучшего добился. Тогда в уже кажущийся далеким день вручения аттестатов разница между семнадцатилетними юношами и девушками, стоящими в один ряд на сцене актового зала, еще не так бросалась ей в глаза. Досуг, интересы у них были плюс-минус одинаковыми: 'Друзья', Данила Багров, Курт Кобейн, 'Супер Марио', дискотеки, мечта стать космонавтом/актрисой и выбор профессии, не имеющий ничего общего с этой мечтой. Сегодня многие из них, по представлениям Фаи, жили или бедно, или скучно... Нет, она во что бы то ни стало доползет до вершины!
   Через пару минут Леся села на землю, облокотившись на согнутые колени, вытерла с лица пот и решительно заявила, что дальше идти не хочет.
   - Давай, дружочек, осталось совсем чуть-чуть! Потом будешь жалеть, что не дотерпела и не узнала, как выглядит долина по ту сторону горы.
   - Не, Фая, я пас. Слишком тяжко. На меня достаточно. И так уже много красивого увидели.
   - Мы никуда не торопимся и подождем, пока ты, как следует, не отдохнешь! - еле удерживаясь на шатких камнях, продолжала уговаривать Фаина.
   - Огонек, ради чего убиваться? - возразил ей Анатоль. - В конце концов, Пирамида - не Эверест. Не цель жизни.
   - Вот Эверест как раз таки не цель моей жизни, о нем я даже никогда не думала. А Пирамида - на сегодня цель, и, если я ее не выполню, буду на себя злиться, - отвечала ему Фая, но все же засомневалась, так уж ли необходимо упрямиться и в конец изматываться.
   - Фаюш, правильно, пока можешь и штиль позволяет, нужно идти! - поддержал ее Артур и заговорщицки добавил: - Я тоже не прощу себе, если не осилю финишную прямую. Простимся здесь с этой парочкой и пойдем вдвоем?
   Голос его звучал ровно, без флирта, но своим хитроватым взглядом, обращенном только к ней, он подсказывал, что не считает нужным настаивать, убеждая Лесю и Анатоля продолжать с ними путь. Она, конечно, мысленно спросила: 'Зачем же ты это делаешь?', но отказать ему вслух не сумела. Никогда не умела.
   Прошло чуть меньше часа, когда они, символично держась за руки, завершили восхождение и, сделав несколько шагов по горизонтальной макушке Пирамиды, довольные собой упали наземь отдышаться. Переведя дух, Артур принялся разбирать свой рюкзак. Стоит упомянуть, экипирован он был лучше всех остальных в их группе - все продумано до мелочей и приобретено в специализированных горно-походных магазинах.
   - Мадемуазель, у тебя еще осталась вода?
   - Почти нет. У тебя?
   - Да, должно хватить. И еще у меня тут, говоря языком Джеймса, целая куча ништяков!
   Он вытащил из специального герметичного пакета два бутерброда с копченым салом, два с сыром, пакетик фруктово-ореховой смеси, два пластмассовых стакана, бутылку воды и, весело улыбаясь, снова процитировал Судура: 'Сюрприз. Награда для выносливых!'
   - Он на двоих, - не удержавшись, подметила Фая.
   - Я знал, что дойдем сюда только мы с тобой, - с тем же играющим огоньком в глазах, что и в прошлый раз, глянул на нее парень.
   Та почувствовала, как краска хлынула к щекам, ушам и даже лбу. К счастью, она уже давно раскраснелась от жары и нагрузки, поэтому Артур ничего не заметил.
   - Очень устала? - ласково спросил он.
   - Пока шла, да. Не представляешь, сколько раз мне хотелось сказать 'черт с ним' и развернуться. - Представляю. Ты молодец.
   - Ты тоже!
   - Не так, как ты. Мне подъем не слишком тяжело дался, преодолевать себя не пришлось, а, значит, новых сил я не приобрел. Вот ты их приобрела!
   - О чем ты мне тут заливаешь? - засмеялась Фая. - У меня вообще никаких сил больше нет, не то что новых!
   - Никогда не задумывалась о том, что физические трудности тренируют не только наше тело? - спросил Артур. - Смотри, ты сегодня почувствовала предел своих возможностей задолго до вершины, но все же продвигалась к ней, находя в себе новые силы и аргументы для сопротивления усталости. Тем самым не просто накачивала мышцы, но и закаливала способности разума: набираться воли, терпеть, не сдаваться, когда невмоготу и хочется плюнуть на, неважно какую именно, амбициозную затею. Я, вполне без шуток, считаю, что подобные преодоления делают нас сильнее не только в спортзале или в походах, но так же в любых других жизненных ситуациях, где требуются навыки упорно добиваться своего. Понимаешь, о чем я? Фая, не желая его перебивать, только кивнула в ответ.
   - Или возьмем нашу историю с дождем позавчера, - продолжал Артур. - Мы насквозь промокли и замерзли, пока весь день шагали под непрекращающейся моросью. Кое-как добрели до заветного места, где планировали разбить лагерь, и только там поняли, что зря связывали с ним какие-то надежды: дождь не думал заканчиваться, сухой одежды в рюкзаках не нашли, а в слякоть трусы с носками даже над костром могли сохнуть еще несколько часов... Не знаю, как тебе, а мне буквально скулить хотелось от разочарования, холода и безнадеги! Тем не менее неприятность эту пережил и к вечеру обсохший, согретый, счастливый я под тентом у огня травил с вами байки до поздней ночи. Хотя несколькими часами ранее реально думал, что сдохну, если вдруг повалит снег, и спрашивал себя, на хрен я подался с твоим Судуром в такую дичь, где на пути даже стоянок с банями нет? Это опять к тому, что телу пришлось пострадать, зато где-то в подсознании в очередной раз отложилось: когда все плохо, нужно не раскисать, а стойко ждать, пока снова не будет тепло и хорошо. Получается, пережитый и, казалось бы, не имеющий никакого значения для жизни в городе опыт встречи с суровыми погодными условиями тоже помогает нам накапливать дополнительные резервы, чтобы не падать духом, когда в карьере, в любви, в семье, где угодно, возникают препятствия и все из рук вон плохо. Так что, mens sana in corpore sano , Фаина Анатольевна. Поднимайтесь в горы, тренируйте мышцы - закаляйте волю!
   Фая не попросила уточнить перевод упомянутого им латинского выражения и не нашла, что добавить к его милой болтовне. C какого-то момента она перестала поспевать за рассуждениями Артура о тренировках тела, - все ее внимание сконцентрировалось на любовании им самим. Он сидел так, что под плотно прилегающей тканью спортивных брюк хорошо просматривались очертания напряженных мышц в бедрах и лодыжках. Фаина старалась отводить от них глаза, а те непослушно устремлялись разглядывать линии бицепсов под его развевающейся на ветру футболкой.
   'Он совершенно совершенный. Просто не любит меня. Но он и не обязан...' - с грустью повторяла она про себя свои недавние мысли.
   - Надолго ты потом в Бурятию? - прервал их Артур.
   - Нет, надолго не получится. Только на восемь дней.
   - Если не ошибаюсь, ты каждое лето навещаешь бабушку и дедушку, с тех пор, как уехала учиться? Она, наконец, оторвала взгляд от его рельефов и, рассеянно блуждая им по линии гор, отвечала: - Да, каждое лето. Понимаешь, для меня с первого курса университета поездка к ним в июле-августе - своеобразный рубеж конца и начала года. Она дает необходимое мне ощущение логичного завершения очередного прожитого этапа, заново наполняет растраченной энергией... Наведаюсь в родные края, и становится проще строить планы еще на год вперед. Легкость какая-то появляется. И оптимизм. - Понимаю. Место, где ты родился, - особенное.
   - Милый, уже не первый раз тебе напоминаю, что я только выросла в тех краях, а по паспорту место моего рождения, как и в твоем случае, - город-герой Ленинград!
   - Да, извини. Знаю, но каждый раз забываю. Мне, видимо, больше нравится считать тебя байкалочкой. И, кстати, насчет моего паспорта ты тоже заблуждаешься. Там другое написано.
   - Разве не Ленинград? - искренне удивилась Фая.
   - Неа. Калининград. Отца направили туда в длительную командировку, пока мама была беременной. Там и родила. Мне было четыре месяца, когда они вернулись в Петербург.
   Некоторое время Артур молчал, наблюдая за парящим в небе орлом. Потом задумчиво произнес:
   - Знаешь, Фая, мои родители никогда не воспитывали меня в духе армянской культуры, но одна традиция по мужской линии у нас есть. Мы хороним члена нашей семьи там, где он родился. И сейчас я согласен с этим. Ведь где бы человек не жил и не побывал за свою жизнь, только то место, где ему выпало появиться на свет, - по-настоящему волшебное. Там и следует обрести покой.
   Она слушала и понимала, что еще никогда прежде не испытывала такого исступленного желания как можно крепче сжать его в своих руках.
   - Фаюш, смотри! Видишь, туча ушла, и вдалеке пик открылся? Очень напоминает Белуху. Нет, не думаешь, что это она?.. Почему ты так на меня смотришь?..
   Она решила не сдерживать себя и первый раз по-настоящему неистово наслаждалась каждым прикосновением к его телу. Ее больше не сковывали вопросы, любит ли он ее, женится ли на ней и будут ли они когда-нибудь жить вместе. Фая теперь знала наверняка, что, вернувшись домой, Артур даже не подумает позвонить ей в Улан-Удэ, поинтересоваться, как она там проводит время, когда вернется в Москву и не хочет ли, чтобы он встретил ее в Домодедово. Она смирилась с тем, что мечты о нем не сбудутся, и сознательно отпустила свои переживания, не позволяя им больше омрачать те головокружительные минуты, пока может чувствовать запах его кожи, гладить его плечи и отдавать ему себя без остатка.
  

  Отвечая Артуру на вопрос о визитах к бабушке и дедушке, Фая вовсе не для красного словца употребила выражение 'родные края'. Сколько бы лет после окончания школы она ни прожила сначала в городе, где родилась, затем в Москве и как бы там не освоилась, 'возвращаться домой' по-прежнему означало для нее лететь сюда - в солнечную Бурятию.
   Встретившись с Михаилом Васильевичем в зале выдачи багажа, кажущемся ей теперь крошечным, как, впрочем, и весь улан-удэнский аэропорт, они, не заезжая в город, едут на дачу в Тарбагатай, где за накрытым столом с овощными и колбасными нарезками их поджидают Вера Лукьяновна, дядя Володя с женой Светланой, дочерьми и соседка Тамара Андреевна.
   И вот оно, вкусное счастье от знакомых с раннего детства ощущений и запахов! Фая открывает калитку, слышит тихий скрип ее пружин. Идет от ворот к крыльцу по выложенной гравием дорожке вдоль цветника с астрами и анютиными глазками. В дверном проеме колышется занавеска от мух, в сенях тень и прохлада. Бабушка, в слезах охая от радости, встречает ее на пороге в дом. Здесь ничего не меняется: через всю прихожую-кухню тянется немного сбитый самотканый половик, на печи в накрытой марлей трехлитровой банке настаивается напиток из чайного гриба, телевизор защищен от пыли белоснежной кружевной накидкой, отрывной календарь на стене бесперебойно показывает правильную дату.
   Наобнимавшись с долгожданной гостьей, все проходят к столу и занимают свои привычные места: дед во главе в кресле, у остальных стулья. Поначалу все немного возбуждены, произносят душевные тосты, звонко чокаются, расспрашивают обо всем подряд Фаю и сыплют ее последними новостями. Незаметно эмоции утихают, разговор за столом продолжается просто, по-семейному, будто она никуда и не уезжала. - Чего ты на Алтай-то рванула? Могла бы и за границу куда-нибудь, с твоей-то зарплатой, - вдруг ядовито спросила Светлана, намазывая горчицу на кусок холодца.
   - Теть Свет, - ожидая от нее этого вопроса, не растерялась Фая. - За границей, конечно, хорошо, но и на Родине есть что посмотреть. Вы просто не представляете, как там красиво!
   - Чë ж не представляем-то? - усмехнулся дядя Володя. - Нищие деревни, разбитые дороги да голь сплошная, как у нас.
   Фая подозревала, что бессмысленно ввязываться с ними в дискуссию, но посчитала делом принципа попробовать переубедить родственников.
   - Я ведь ездила туда не дороги смотреть. И не деревни, хотя в них тоже можно видеть очарование. Мы отправились туда за пейзажами, а они в горах абсолютно восхитительные! Мне сейчас словарного запаса не хватит, чтобы красоту тамошних мест передать, но, вы просто поверьте, там что не сфотографируй - готовая заставка для экрана компьютера!
   - Ой не знаю, Фая, - сомневалась тетка. - Ты, поди, и денег кучу потратила, а взамен что получила, кроме природы бесплатной да сухопродуктов? Ни еды приличной, ни сервиса... Мы вот с Володей в Египте отдыхали, так нам всего за двадцать тыщ с человека обошелся и самолет, и отель в четыре звезды, и шведский стол подавали. Плюс местные холопы каждый день уборку в номерах наводили и лебедей из полотенец на постелях плели. Мы им, правда, копейку дополнительно оставили на чай перед отъездом. - И алкоголя залейся! - вставил дядя Володя, - Не очень хороший, зато безлимитный!
   - Представляю я, дядь Володь, и качество алкоголя, и шведский стол, - поморщилась Фая. - Свой первый отпуск мы с подружкой по университету провели в Кемере - тоже по горящей путевке и системе all inclusive. Больше так не хочу. Нет, я бы очень хотела побывать в Египте. Отправиться в круиз по Нилу или в поход по Белой пустыне - песчаные барханы и меловые скалы посмотреть. Только не травить себя безлимитным виски с безлимитной брынзой в оккупированных русскими отелях Хургады. Увольте, я с бóльшим удовольствием в российской глубинке хлопну рюмку хорошей водки и закушу свежим малосольным огурцом!
   Светлана оставалась непреклонной: 'Ну да, Египет - страна для бюджетников, но ты же и другую Европу можешь себе позволить! Мы вот с Лидией Максимовной ездили в апреле в Италию: тоже все включено, за семь дней восемь городов на автобусе посетили. А кормили как вкусно! Никогда в жизни так не ела'. 'И вино-то какое привезла! - подхватил ее дядя Володя. - За вином точно надо в дьюти-фри ехать. В нашей Раше с тех пор, как совок распался, одни помои бутилированные да дорогущий Киндзмараули продают'.
   Пожалуй, тогда Фая впервые почувствовала ее - незримую стену. Непробиваемую и возникающую на ровном месте в разговорах с близкими людьми, с кем ей если и приходилось прежде спорить, то всегда с легким сердцем, в уверенности, что говорит она с ними на одном языке, мыслит похожим образом и сможет убедить в своей точке зрения, как только приведет разумные аргументы. Когда же случалось ощущение стены (а в последующие годы оно случалось все чаще и чаще), Фая с печалью осознавала: бесполезно доказывать правоту и пытаться прийти к согласию. Слишком многое придется объяснять и, самое главное, пройдена некая точка невозврата, после которой ее мировоззрение стало настолько отличным, что ей уже никогда не понять логику рассуждений своего былого единомышленника - давнего товарища или члена семьи. Так порой смотришь на человека и грустно думаешь: раньше вы без слов друг друга понимали, а сейчас никакое красноречие не поможет донести до него очевидную тебе мысль. Ваши жизни настолько разошлись, что вы теперь словно плывете в разных кораблях, неумолимо отдаляясь, и вряд ли когда-нибудь снова окажетесь в одной лодке.
   - Тетя Света, дядя Володя, - примирительно произнесла она, наконец. - Я согласна с вами, что нужно ездить в другие страны. Во многих из них красивые места действительно ближе и доступнее, чем в России, но все же у нас есть куда отправиться для незабываемых путешествий. И мне больше не хочется обсуждать, стоит ли это делать. Безусловно, стоит.
   - Ладно, будет вам про ваши алтаи и заграницы. Мы ни тех ни других до сих пор не видали, и помрем, не увидев, - вмешалась затосковавшая Тамара Андреевна. - Ты мне, Фаина, лучше растолкуй, кем ты там в Москве работаешь, а то я понять никак не могу.
   Фая снова замешкалась, не зная, как просто и коротко объяснить бабушкиной приятельнице, в чем смысл консультирования по финансовому моделированию инвестиционных проектов при использовании механизмов государственно-частного партнерства. Ей не хотелось смущать никого за столом заумными фразами, какими она обычно жонглировала на министерских совещаниях и инфрафорумах, а потому, не придумав ничего лучше, ответила:
   - Я, Тамара Андреевна, экономист. Работаю в крупной аудиторской компании.
   - Аааа, в фирме...
  По-видимому, бывшую начальницу продснаба все же смутило данное ей разъяснение, во всяком случае она резко перешла в наступление по другому более понятному ей сюжету: 'Парень-то у тебя хоть есть? Замуж пора'. Тетя Света рьяно закивала головой в поддержку поставленного вопроса.
   'Вот вам, госпожа Пальцывеером, - сказала себе Фая. - Получайте хук слева за высокопарные заявления о круизах по Нилу и крупной аудиторской компании, неведомой обычным людям, среди которых ты, между прочим, выросла, если забыла'.
   К счастью, выручила хлопотавшая на кухне Вера Лукьяновна: 'Ну-ка отстали все от девки моей с такими вопросами! Без вас разберется, когда замуж выходить'.
   Как позже выяснилось, едва ли не весь Тарбагатай считал нужным напомнить Фаине о главном женском предназначении.
   Ближе к вечеру она вышла на улицу. Расположилась в тени забора на досках, привезенных дедушкой с лесопилки для строительства нового сарая, и долго любовалась ребятней, игравшей в классики на том же месте, где и когда-то сама прыгала по нарисованным мелками на асфальте квадратиках. Разве не умилительно, что эти незнакомые ей дети нового поколения продолжают радоваться тому же простому развлечению, какие бы новшества ни появились с тех пор в непрестанно прогрессирующем технологичном мире?
   Поодаль еще один утешающий пример стабильности - Клавдия Абрамовна под кустом черемухи на лавочке у накренившегося палисадника. Во времена, когда Фая совсем девчонкой носилась здесь с двоюродными сестрами и соседской детворой, Клавдия Абрамовна, полив перед закатом огород, выходила посидеть на лавочке, приглядывала за малышней и приветствовала проходящих мимо односельчан. Тогда Фая воспринимала ее посиделки как нечто само собой разумеющееся и лишь сейчас с жалостью подумала о том, что эта женщина уже больше двадцати лет в одиночестве проводит каждый теплый вечер своей жизни на одной и той же скамейке, а холодный или дождливый - дома перед телевизором.
   - Худоба-то какая! - расчувствовавшись от нежданной встречи, как родную ощупывала она Фаю. - Совсем тебя, что ли, в Москве не кормят?
   - Кормят, кормят, Клавдия Абрамовна, - отвечала та, нежно ее обнимая.
   - В отпуск приехала?
   - Ага.
   - Где работаешь-то?
   - В фирме.
   - Ну да, дед твой хвастался. Жениха-то нет?
   - Нет, Клавдия Абрамовна, - не без усилия сохраняя на лице улыбку, призналась Фая. - Пока что жду своего принца.
   - Так уж, поди, хватит ждать. Искать пора. Сколь тебе годов-то, доча?
   - Двадцать шесть. Есть еще время.
   - Оно сегодня есть, а завтра тю-тю и нет, - неодобрительно заметила соседка и, взяв ее под локоть, участливо прошептала: - Ты меня послушай и плюнь на карьеры! Девушке нужно замуж выйти да деток родить. Вот женское счастье в чем. Все остальное как уж сложится. Помяни мое слово старческое. Фая не стала ей возражать. Муж Клавдии Абрамовны запойно пил и рано умер. Она одна, подрабатывая фасовщицей на маслозаводе, воспитывала их дочь, а та после техникума уехала в Благовещенск и, насколько знали местные жители, навестила ее только однажды. Один-единственный раз за те долгие годы, что стареющая мать сиротливо просиживала летние закаты на лавочке, подсматривая за чужими детьми. Так зачем же Фае спорить с этой несчастной старушкой, из самых добрых побуждений толковавшей с ней о женском счастье.
   Дома на кухне, усевшись, как в детстве, с ногами на табуретке, одной рукой обхватив колени, а другой помешивая варенье в чашке с чаем, Фая спросила у Веры Лукьяновны, перебиравшей рядом гречневую крупу:
   - Баб Вера, с высоты твоей мудрости скажи мне, пожалуйста, почему молодые девушки чаще всего боятся, что не выйдут замуж вместо того, чтобы бояться выйти замуж плохо? Я почти уверена, несчастливых браков намного больше, чем никогда не бывавших в замужестве девиц...
   - Светка тебя с толку сбила? - посмотрела на нее бабушка поверх очков. - Ты не слушай. Она, если и сделала в своей жизни что-то хорошо, так это замуж за Володьку вышла. Или даже тут опрофанилась - могла и пошустрее себе кого-нибудь найти, с ее-то внешностью.
  

  - Расскажи хоть, как продвигается ваше ГКЧП, - попросил следующим утром Михаил Васильевич.
   - ГЧП, деда. Государственно-частное партнерство, - в который раз терпеливо поправляла его Фая. - Не четыре буквы, а три.
   - У нас как ни аббревиатура - что четыре буквы, что три - одна мутная херня, - авторитетно изрек дед. - Или не херня? Скажи мне, довольна ты занятием своим? Будешь продолжать?
   Сколько бы она за последнее время ни обдумывала планы на дальнейшую карьеру, так и ничего для себя не решила, поэтому принялась отвечать Михаилу Васильевичу имеющимися заготовками на случай подобного разговора. Суть их сводилась к следующему: несмотря на опостылевшую рутину, Фаю по-прежнему воодушевляла мысль, что при ее непосредственном участии в России строились энергетические объекты, дороги, аэропорты...
  'Я тебе кое-что сейчас покажу!' - не дал договорить дедушка.
   Он вернулся через пару минут с подробной картой Бурятии, развернул ее на столе и начал обводить карандашом некоторые населенные пункты. Таких кружочков получилось четырнадцать.
   - Вот, доча, смотри. Я обозначил деревни и поселки, куда мы электричество провели. Пятью стройками руководил твой дед, - с простодушной гордостью пояснял кружочки Михаил Васильевич. - Не могу сказать, что по молодости осмыслял результаты моего труда: прилежно работал, ходил в отпуск, поручения начальства выполнял, зарплату в бухгалтерии получал, тем и довольствовался. Зато сейчас, когда знаю - еще немного протяну и помру, - радуюсь тому, что за жизнь полезное людям сделал. Меня не станет, а генераторы, подстанции, столбы с проводами, которые я проектировал и возводил, еще долго будут нести в дома свет. Правильно ты подметила: воодушевляет мысль оставить после себя что-то, кроме могилы.
   Идея участия в масштабных стройках льстила Фае прежде всего с позиций престижа, солидных строчек в резюме и реализованных амбиций, но задумываться, оставит ли она что-нибудь после себя другим людям, ей к тому возрасту тоже еще не приходилось. История дедушки ее тронула, но все же энтузиазма, добавленного его соображениями, надолго не хватило.
   Тут же вспомнилась последняя перед отпуском встреча, где обсуждался питч на консультационное сопровождение ВТБ-банка при проведении объявленного на Ямале инвестиционного тендера. Встреча проходила в фойе дорогого отеля недалеко от Красной площади, за низкими кофейными столиками под огромными позолоченными люстрами. Со стороны потенциального клиента присутствовали четыре менеджера, в том числе Ангелина Шаронова, по какой-то причине сразу же невзлюбившая Фаю. Та уже представляла себя в Шереметьево с рюкзаком на плечах и вовсе не горела желанием брать слово, чтобы комментировать коммерческое предложение их фирмы. Тем более, с этой миссией и без ее участия неплохо справлялся коллега Дмитрий Золотов на пару с юристом из партнерского адвокатского бюро. Оба высокие, они сидели, закинув ногу на ногу, так что всем присутствующим бросались в глаза яркие, причудливо резонирующие с их классическими костюмами носки: у одного - с велосипедами, у второго - с улыбающимися мартышками. 'Не знаю, в чем состоял истинный посыл столь смелых цветовых решений, коллеги, - с унылой иронией мысленно обращалась к ним Фая. - В том, что прикид успешных ботаников в пиджаках при галстуках - ваш деловой образ, а вообще-то, вы клевые парни? Возможно, но я, к глубокому сожалению, не вижу ничего другого, кроме долговязых мужиков в дурацких носках'. Немалое раздражение вызывала и недовольная Шаронова, усугублявшееся тем, что та могла себе позволить не скрывать своей антипатии, в то время как Фае следовало через не хочу оставаться милой, непременно стараться понравиться (проституировать, как выражалась Эльвира) - иначе банк мог не утвердить их в качестве консультантов по важному, чего уж там, проекту. Как же хотелось поскорее сбежать на Шавлинские озера, где у нее целую неделю не будет сотовой связи и, наконец, прекратит мигать красная лампочка Blackberry, напоминающая о непрочитанных мейлах в рабочей почте!
   - Знаешь, деда, в чем затык? - выстроив из вороха хаотичных мыслей цепочку рассуждений, снова заговорила она с Михаилом Васильевичем. - Тебя не только будущий результат мотивировал, но и каждодневные закрепленные за тобой задачи не вызывали изжоги. Мне же невероятно наскучил сам процесс: корректирование таблиц, бесконечное согласование формулировок, вязкие, как застывающая нуга, переговоры, - иными словами, деятельность, на выполнение которой у меня уходит три четверти трудового дня. Я уже не говорю про отношение клиентов к консультантам... При этом содержательная часть капиталоемких концессий мне по-прежнему интересна, и я действительно считаю своим большим везением выпавшую возможность из первого ряда наблюдать за развитием инфраструктурного рынка, знать в лицо его отечественных и зарубежных игроков. Вот такая дилемма, деда. Что делать дальше, не знаю. - Может, тебе заметки обо всем этом стоит почаще писать? - посоветовал Михаил Васильевич. Он имел в виду ее статьи в периодических изданиях и профильных журналах по экономике, инвестициям или транспорту, которые Фая время от времени публиковала от своего имени, но с упоминанием компании, где работала. В целях так называемого бизнес-девелопмента.
   Она не сдержалась, чтобы, расплывшись в улыбке, не съехидничать: 'Я не ослышалась? Еще немного поговорим и ты мне предложишь заняться публикациями на постоянной основе, иными словами - журналистикой. Хотя десять лет назад, если не помнишь, кое-кто убеждал меня, что это не профессия'. 'Как же не помнить, - грустно признал дед. - Убеждал, а теперь вот читаю твои статьи и думаю: уж шибко браво они у тебя получаются, зря я тебя с дороги сбил...'
   'Ты еще блог мой не читал! - немного растрогавшись, отшутилась внучка. Затем, как в детстве, прижалась к нему и добавила: - Не переживай, дед Миша. Ты мне правильную дорогу тогда подсказал, просто подошло время куда-нибудь с нее свернуть'.
  

  За два дня до вылета в Москву, когда палящая после обеда жара пошла на убыль, сменяясь мягким вечерним теплом, Фая отправилась погулять по центральным улицам родного города. Не торопясь, бродила в районе оперного театра, площади Советов, местного Арбата и размышляла о том, что все в ее жизни достаточно долго складывалось наилучшим образом, но с какого-то момента явно пошло не так.
   Стемнело, похолодало. Она зашла в обычно немноголюдный, стилизованный под ирландский паб в надежде на то, что бармен окажется славным малым и можно будет поболтать с ним полчасика, удобно расположившись на высоком стуле со стаканчиком Kilkenny. Повезло намного больше, и про бармена Фая забыла сразу же, как только заплатила за напиток: рядом за стойкой с пинтой пива в руке стоял Эдуард. Тот самый, что в далекие летние каникулы на Байкале помог ей принять решение ехать учиться в Петербург. Даже не будь на нем того же легкого кашемирового свитера оттенка светлого индиго, она узнала бы его с первой же секунды, тем более внешне он почти не изменился - по-прежнему подтянутый, красивый, хотя и порядочно поседел. Ее охватила такая радость, какая могла быть у маленькой девочки, снова повстречавшей на очередном распутье мудрого волшебника, способного разрешить все волнения, сомнения и подсказать, куда ей идти. В желании броситься к нему, как к закадычному товарищу, с приветствиями и объятиями сдерживало лишь понимание, что на самом деле они едва друг друга знали и помнила она о нем в силу особых, очень личных причин. У Эдуарда таковых не было, и, один раз мельком посмотрев в ее сторону, он не узнал в Фае когда-то знакомую ему девушку.
   Она дала эмоциям остыть, и только спустя пару минут заговорила: 'История жизни человека сводится к истории его встреч и разговоров, не так ли? Согласитесь, случаются мимолетные, но незабываемые встречи с людьми, недолгий разговор с которыми меняет что-то в нас и тем самым всю нашу последующую жизнь?'
   Чтобы с ним не произошло за прошедшие годы, привычки выражать удивление, слегка приподнимая правую бровь и нисколько не меняясь при этом в лице, парень не потерял. Смерил Фаю быстрым взглядом, убедился, что она обращалась к нему, и дружелюбно ответил:
   - Соглашусь. Повстречался мне однажды в жизни такой человек.
   - Вот и в моей такой человек был, и, представьте себе, он сейчас передо мной!
   Несколько мгновений Эдуард внимательно к ней присматривался, затем взор его немного прояснился и он произнес:
   - У вас сейчас другая прическа и цвет волос. В прошлый раз был махагон, не так ли?
   - Дикая вишня, если точнее, - стряхнув остатки смущения, посмеялась Фая. - В старших классах я искала себя и нещадно красила волосы.
   - Ну что ж, в юности нам свойственно с горем пополам находить ответы на самые простые вопросы. В частности, считать, что махагон, дикая вишня и, прости господи, баклажан красивее натуральных оттенков.
   - Еще я одно время носила черный балахон с Кипеловым на фоне кровавого креста и огромные рокерские ботинки!
   - Рад констатировать, что сейчас у вас куда более миловидная обувь.
   - Благодарю и согласна, но все же ратую за свободу самовыражения.
   - Так я ни в коей мере не против! Только позвольте и увядающему консерватору выразить свое мнение: как ни крути, а женские ножки под любым углом красивее в изящных лодочках на каблуках, чем в черных, опять прошу прощения, говнодавах.
   Фая снова тихо рассмеялась и, не отводя от него глаз, приподняла свою кружку с пивом в знак солидарности.
   - Вас зовут Фаина, если память меня не подводит?
   - Не подводит, - кокетливым эхом откликнулась она.
   - Извините, что сразу не признал, но и вы согласитесь, мы не в равных условиях: мужчинам не свойственно так экспериментировать с обликом, и мы в нем более стабильны.
   - Не извиняйтесь, все в полном порядке, - заверила его Фая и, улыбнувшись, добавила: - Мы с вами действительно не в равных условиях. Мне вас узнать помог ваш стабильный свитер.
   Эдуард в легком недоумении посмотрел на свои рукава, затем сообразил, что она имела в виду, ухмыльнулся и сказал:
   - Мой приятель недавно весьма искрометно среагировал на похожую ремарку. На праздновании десятилетия брака знакомой ему со времен студенчества семейной пары, его посадили за стол рядом со степенной тетушкой, уж не помню с чьей стороны. Та не преминула заметить: 'Григорий, могу ошибаться, но на вас тот же костюм, что и в день свадьбы десять лет назад'. На что мой друг, не дрогнув, парировал: 'Вы абсолютно правы, мадам. Я не поменял костюма, зато дважды поменял жену'. Сам я очень потешался, когда он мне это рассказывал, а теперь, Фаина, могу ответить вам теми же самыми словами и про себя. - Надо понимать, вы женились в третий раз? - уточнила она с не сходящей с лица улыбкой.
   - Еще нет, но вероятность велика. По крайней мере, два развода за плечами у меня уже имеется. Считайте это моим предварительным ответом на пока что не заданные вами вопросы, как дела и чем я жил все это время.
   Они обновили заказ, пересели за освободившийся в углу столик и допоздна болтали в той же шутливой, доброжелательной манере, не скрывая взаимной радости видеть друг друга. Эдуард предпочел не вдаваться в подробности своего бизнеса, но по тому немногому, что вскользь упоминал, Фая догадывалась: старый свитер ровно ничего не значил - дела у ее собеседника шли более, чем успешно, и на заработки ему жаловаться не приходилось. Спустя время ей довелось в этом убедиться.
   - Когда-то не так давно безуспешно пробовала найти вас в соцсетях, - призналась она. - Не нашла ни на Линкдине, ни в Фейсбуке, ни ВКонтакте, ни в Одноклассниках.
   - Да, я ими не пользуюсь. Без того слишком много времени провожу за компьютером. И пускай мои доходы напрямую связаны с интернетом, мне до сих пор намного приятнее обратиться к бумажной энциклопедии, чем к удобной Википедии... Осмелюсь предположить, встретившаяся мне однажды на Култушке любительница Драйзера в сером переплете теперь читает преимущественно электронные книги?
   Порадовавшись, что Эдуард тоже помнил, о чем они говорили на Байкале, Фая ответила: 'Да, я привыкла к электронному формату, но, уверяю вас, Драйзера до сих пор преданно люблю! Хотя признаюсь, уже почти ничего не помню из его книг. Есть ощущение, что если начну перечитывать, то буду разочарована и перестану считать их любимыми, а хотелось бы, чтобы они такими для меня оставались. 'Любимыми', пожалуй, даже не то слово... Особенными. Понимаете, без его финансиста, сестры Керри, главного персонажа 'Американской трагедии'... Добавлю в эту же компанию Мартина Идена и девушку из 'Атлант расправил плечи'... Не прочитай я в юности их истории, выросла бы другой, и у меня бы сложилась совсем иная жизнь. Про другие свои любимые книги - более глубокие, более искусно написанные с точки зрения языка и литературных критиков - такого сказать не могу'.
   Она недолго помолчала и добавила: 'Взять во внимание хотя бы тот факт, что если бы в вечер нашего знакомства разговор не коснулся Фрэнка Каупервуда, я бы поступала учиться в БГУ, и ни Петербурга, ни Москвы, ни прилагающихся к ним приятностей со мной скорее всего не случилось бы'
  . Судя по промелькнувшему на лице озарению, Эдуард, наконец, понял, почему Фая сказала, что встреча с ним изменила ее жизнь. Из деликатности оставил сказанное ею без комментариев, только улыбнулся исподлобья.
   'Столько всего изменилось, с тех пор, как мы с вами познакомились... - начала она издалека, почувствовав, что дождалась-таки подходящего момента и повода снова поделиться с ним наболевшим. - А я до сих пор в поисках себя. Разве что с прической определилась, более же важные вопросы, увы, все еще открыты'.
   Доверясь ему, как старшему мудрому брату, к тому же с образованием финансиста, Фая посетовала на свои переживания, связанные с непониманием, где продолжать карьеру, и попросила поделиться мнением на этот счет, еще раз напомнив, что однажды он уже помог ей определиться в жизни.
   Эдуард, как и тогда на байкальском пляже, участливо ее выслушал, но от советов воздержался:
   - Фая, боюсь, я на сей раз не смогу оказаться полезным. В прошлый-то ты и без меня точно знала чего хотела: уехать в Петербург, поступить в хороший университет, остаться там жить и работать. Я лишь подсказал, что в твоих желаниях нет ничего невозможного, и подтолкнул к решению их осуществить. Сегодня ситуация иная - ты объясняешь, почему разочарована в консалтинге, но ни слова не говоришь о том, чем мечтала бы заниматься вместо него. Возможно, потому, что сама еще не разобралась. Только мне, как, впрочем, кому бы то ни было, не стоит определяться с твоим призванием за тебя.
   - Я всегда хотела быть пишущим журналистом, - впервые за последние годы Фая озвучила не покидавшую ее со школьной скамьи мысль. - Так что с мечтой мне все более-менее понятно, а что с ней делать, не знаю. Страшно. Не оставляет ощущение, будто я проделала большой путь, в какой-то момент стало ясно, что не в ту сторону, и вот теперь топчусь на одном месте: идти дальше той же дорогой не хочу, возвращаться и начинать все с нуля тоже - жаль потраченного времени.
   - Страхи твои не новы и не удивительны, - говорил Эдуард. - Семнадцатилетним школьникам, у кого за спиной ничего нет, проще принимать отчаянные решения. В твоем возрасте - уже сложнее, а мне в моем еще и становится понятно, что в таких вопросах лучше не лезть со своей точкой зрения. Хотя одну вещь, пожалуй, все-таки тебе посоветую. Если сама не осмелишься послать все к чертям, чтобы начать сначала, но вдруг подвернется случай реализовать свою мечту, хватайся за него и не упускай.
   Тогда она вымученно улыбнулась и предложила сменить тему, посчитав сказанное им всего лишь красивыми, но в то же время весьма банальными словами. Однако через несколько месяцев вспомнила их: 'подвернулся случай'.
   Я повторюсь, Фае многого приходилось добиваться своими усилиями, но и бывало, что ей просто везло.
  

  В то воскресенье выпал хороший снег. Еще вчера голые, тоскливые деревья за ночь принарядились инеем, и невыносимо серая Москва предстала во всей своей слепящей белым красе. Фая распахнула окно и впустила в квартиру морозный воздух, глубоко вдохнув его упоительный, наполненный добрыми воспоминаниями аромат. Во дворе мальчишки копошились вокруг снеговика, молодая мама с дочкой наполняли воробьям кормушку. Не утро, а пришедшая от детства открытка!
   Позвонил Анатоль, сообщил, что выходит из метро и будет с минуты на минуту. Он приехал в столицу по делам на несколько дней, обещал заглянуть в выходные, чтобы вместе позавтракать и затем покататься на коньках.
   - Тебе невероятно повезло с погодой! Не часто она балует нас такой красотой, - говорила ему Фая, медленно и с удовольствием делая глубокие шаги в еще не притоптанный скрипучий снег на тротуаре. - Все-таки здорово, что у нас есть все четыре сезона! Имею в виду, настоящие зима, весна, лето и осень.
   Анатоль неопределенно хмыкнул. Та с задором продолжала:
   - Без шуток и лукавства, я нисколечко не завидую жителям какой-нибудь, к примеру, Барселоны. Пусть им всегда тепло - что многие считают практичным и приятным - не испытать на их земле ни с чем не сравнимых моментов 'зимней' радости от таких вот чудесных свежеснежных дней!
   - Кстати, помню, как знакомый мне говоривший по-русски испанец удивлялся количеству слов в нашем языке, уточняющих характер снегопада. Метель, пурга, вьюга, буран, пороша, вьялица...
   - Только в Москве и Питере не часто найдется повод их употребить,- усмехнулась, в свою очередь, Фая. - Вот там, где я выросла... Знаешь, чего еще мне здесь не хватает? Снегирей! С тех пор как уехала из Сибири, вижу их только на картинках.
   - Морозные узоры на стеклах не хочется почаще видеть? - в тон ей спросил Анатоль.
   - Ой, - сорвалось у нее. - Представь себе, Толяша, я о них уже и не вспоминала. Хотя малая была, первым делом мчалась утром к подоконнику! Разглядывала в появившихся за ночь рисунках волшебный лес и выцарапывала в нем ногтем принцессу. Интересно, почему их теперь нет?
   - Потому что там, где ты сейчас зимуешь, все перешли на герметичные окна, и ни у кого не осталось старых советских рам с щелями в палец. Их хоть затыкали ватой, а все равно воздух проходил, отсюда и узоры.
   - Еще одним забытым действом память мне растревожил! Точно ведь, каждую осень с бабулей затыкали щели ватой, сверху наклеивали марлевые ленты... Клейстер для них еще из крахмала заваривали.
   - Представь себе, Огонек, современные дети только из книжек смогут узнать, о чем мы тут с тобой ностальгируем.
   - Именно. Ностальгируем, - отозвалась Фая. - Никто ведь не откажется от хорошей термоизоляции, но как же все-таки хочется отправиться в один из дней, когда мы утепляли окна, а мороз рисовал на них волшебный лес!
   Позднее она неоднократно вспоминала этот разговор в моменты, когда предавалась мыслям о прошлом и не могла себе объяснить, почему порой испытывала столь сильное желание телепортироваться не куда бы то ни было, а именно туда, где маленькой девочкой снова смогла бы опустить руку в клейстер, подушечками пальцев разморозить кружочки на обледеневшем стекле и, выйдя из сеней их деревенской избы зимним солнечным утром, вдохнуть дурманящую свежесть покалывающего сибирского мороза.
   Я ее понимаю. В моей жизни тоже были куда более значимые и эмоциональные события - помолвка, свадьба, дальние путешествия, дни, когда родились дети, когда присвоили ученую степень, когда отметили госнаградой... То были моменты настоящего большого счастья, но переживать их заново почему-то никогда не хотелось. Зато порой отчаянно хочется вернуться в тот день, когда в десятилетнем возрасте мне, наконец, поддались коньки. Они несли меня по глубокому, прозрачному льду, а в голове повторялись заучиваемые в начальной школе звучные пушкинские строчки:

  В том же порыве щемящего ликования Фая нарезала круги на катке. Еще одно место связи поколений, где при смене эпох, режимов, кризисов и моды мало что меняется: бодрая суета под 'старые песни о главном', румяные щеки, радостные лица, крики, восклицания, киоски с горячими напитками и выпечкой, не вызывающая раздражения толкотня в раздевалках.
   Они остановились выпить по глинтвейну с пончиками, и под разносившиеся над парком голосом Надежды Кадышевой 'Конфетки-бараночки' Анатоль осведомился:
   - Как тебе живется в Москве? Скоро ведь уже три года, если ничего не путаю. Появилось ощущение дома?
   - Сразу же появилось! Я люблю Москву. Мне здесь под любое настроение легко удается найти место с нужной атмосферой.
   - Понимаю. И все равно есть у меня вопросы к здешнему архитектурному единству.
   - Какие могут быть к нему вопросы, если его как такового тут нет? - копируя его манеру иронизировать, подтрунивала Фая. - В этом и прелесть. Просто сам ты из города про единство, а не про эклектику, и тебе в ней глаз режет. Мне же, скорее, разжигает любопытство.
   Она могла поделиться с ним, что периодически устраивает себе 'дни любви с Москвой', когда в хорошую погоду садится за руль и без заранее определенного направления разъезжает по улицам несколько часов. Время от времени паркуется, гуляет.
   В одну из таких прогулок Фая поймала себя на мысли, что, думая о Москве, представляет ее в образе красивой девушки, с израненной сложной судьбой: пожарами, сносами, хрущевками, лужковками. Раны кое-где еще с кровинкой, а где-то зарубцевались. В глазах есть все - грусть, искра, холод, высокомерие, обида, снисхождение, любовь, прощение и надежда. Ее сердце, изрядно пострадавшее от сносов, безвкусицы и типовой застройки - сначала советской, теперь российской, - живо и бьется. И эта девушка, не склонив голову, продолжает радоваться и улыбается свои жителям и гостям.
   Лик по-прежнему любимого Петербурга ее воображение рисовало другим - прекрасным, почти совершенным, но опечаленным юношей. Плачущим Пьеро с его безупречными тонкими чертами мокрого от слез лица. Фая была уверена, расскажи она все это Анатолю, тот не станет над ней смеяться, но, подумав, что пора усмирить обуревавшие ее с утра сентиментальные настроения, ничего больше не сказала, а просто взяла своего друга под руку, предлагая снова выйти на лед и пуститься вместе с разношерстной неунывающей толпой на следующий круг под любимую всеми поколениями музыку.
  

  Когда она возвращалась домой, на улице темнело, новым толстым слоем падал убаюкивающий снежок.
   Во дворе никого не было, и только за несколько метров до своего подъезда Фая едва не наступила на рослого мужика, спящего в полусидячей позе у скамейки. Тот пошевелился. 'Черт возьми!' - отпрянула она от неожиданности и с мыслью поспешить открыть кодовый замок, чтобы успеть юркнуть за входную дверь, пока бродяга-алкоголик не проснулся, зашагала быстрее. Что-то, однако, смутило ее то ли в позе, то ли в очертаниях его фигуры (ни лицо, ни одежду она, испугавшись в сумерках, толком не разглядела). Фая зашла в дом, поднялась на один пролет, но в конце концов решила вернуться. Вернулась, присмотрелась и узнала своего соседа двумя этажами выше. Они не были знакомы, но этот представительный дядечка, на вид приближавшийся к возрасту шестидесяти лет, всегда любезно здоровался с ней и желал хорошего дня. Сейчас же явно нуждался в помощи врачей. Скорая, к счастью, оправдала свое название, подоспела вовремя, и так в жизни Фаи появился Николай Наумович Златоуст.
   Остаток того вечера, когда судьба свела ее с ним (иначе не скажешь), она прождала в больничном коридоре. Ближе к полуночи врачи заверили, что все в порядке, пациент пришел в сознание, пойдет на поправку, но при его болезни сердца требовались капельницы и полный покой, поэтому речь о выписке не шла.
   Следующим утром Фая, все еще чувствуя ответственность за спасенного соседа, позвонила в госпиталь спросить, разрешаются ли там визиты. В справочной службе ей подсказали время для посещения больных, и через три часа она постучалась в его палату.
   - Здравствуйте. Возможно, вы меня не вспомнили. Мы живем в одном подъезде, - робко начала представляться ему Фая.
   - Здравствуйте, Фаина. Медсестра сказала мне ваше имя, - с чарующей улыбкой ответил он. - Меня зовут Николай Наумович, и я не знаю, как вас благодарить.
   Они поговорили не больше пятнадцати минут, в течение которых Фаю не покидало ощущение, будто Николай Наумович был ей давно хорошо знаком. Как родственник, с которым по разным причинам долго не удавалось увидеться, но стоило снова встретиться, и разговор льется так, словно не расставались.
   'Николай Наумович, - сказала она, собираясь уходить. - Ни в коем случае не хочу навязываться, но если вам что-нибудь нужно и я могу как-то помочь, пожалуйста, не стесняйтесь дать мне знать'. Он не обмолвился, была ли у него семья, а спросить напрямую Фая не решилась. Что-то ей подсказывало, жил Николай Наумович один.
   Тот в очередной раз признательно улыбнулся и произнес: 'Фаина, спасибо огромное, но не переживайте. Дети со мной на связи, друзья все необходимое привезли, кота пристроили. Остальное помощница организует. Вас я лишь попрошу не отказать прийти ко мне по-соседски на ужин, когда меня отсюда выпустят'.
  

Она приняла приглашение и примерно через неделю, сидя на барном табурете за высоким столом в его просторной кухне, наблюдала, как Николай Наумович заканчивал приготовление пряного кавказского блюда.
   - Я, безусловно, люблю вкусно поесть в ресторанах, - говорил он ей, нарезая кинзу. - Жаль только, что с тех пор, как они вместе с капиталистическим строем вошли в жизнь рядовых постсоветских граждан, мы совершенно потеряли привычку приглашать друг друга в гости, а ведь в домашних посиделках есть совсем иная прелесть, не находишь?
   - Да, дома душевнее, - согласилась Фая и, дивясь мастерству, с каким он орудовал ножом, спросила: - Вы сами случайно не шеф-повар?
   Николай Наумович от души рассмеялся, закинув голову назад и в широкой улыбке обнажая зубы. Она уже подмечала такую его манеру смеяться, даже любовалась ею - смех был добрым и очень искренним.
   - Нет, Фаина, - произнес он. - Я не повар, хотя своего рода кухня у меня есть. Я главный редактор 'Хроники'.
   Фая настолько не ожидала услышать то, что услышала, что даже не сразу сообразила, о чем шла речь. На всякий случай, почти заикаясь, уточнила:
   - Хроники в смысле 'Хроника.ру'? Николай Наумович, вы Николай Златоуст?
   - Он самый, - подтвердил ее собеседник, не прекращая рубить зелень.
   Стоит пояснить, почему она буквально лишилась дара речи. В то время 'Хроника' пусть и не конкурировала в объеме тиража с другими именитыми печатными газетами, однако в сети имела репутацию одного из наиболее читаемых новостных изданий. Считая ее лучшим русскоязычным СМИ, Фая открывала сайт 'Хроники' по несколько раз в день: как только включала компьютер, перед тем, как его выключить, и когда, утомляясь, испытывала потребность отвлечься на не связанную с работой информацию. Следует добавить то обстоятельство, что, помимо желания быть в курсе последних новостей, она живо интересовалась и теми, кто о них писал. И надо признать, довольно неплохо для любителя ориентировалась в значимых фигурах российской журналистики. Во всяком случае всегда обращала внимание на авторов понравившихся ей статей, знала ведущих корреспондентов, интервьюеров и руководителей ключевых медиа. Как зовут главного редактора 'Хроники', тоже знала, но, разумеется, никогда бы не подумала, что тот живет с ней в одном доме, каждый день в том же дворе, что и она, ищет место припарковать машину, пользуется тем же лифтом, мусоропроводом, а однажды будет колдовать для нее над мясом с овощами.
   Заметив оцепенение Фаи, Николай Наумович по-приятельски приободрил: 'Подруга, ты чего так глаза округлила? Твой сосед - всего лишь сотрудник популярной газеты. Не Джон Бернс, не Ларри Кинг и даже не Познер'.
   В самом деле, при всей популярности 'Хроники' ее главный редактор вовсе не стремился стать медийной личностью. Редкому читателю было известно его имя. Оно стало на слуху у широкой аудитории несколько лет спустя, и, увы, без прямой связи с действительно заслуживающей признания деятельностью Николая Наумовича.
   - Да я же каждое свое утро начинаю с того, что захожу на ваш сайт! - восторженно объясняла свое изумление Фая. - Без лести, я считаю 'Хронику' лучшим новостным изданием общего профиля. Хотя вы наверняка привыкли к подобным комплиментам.
   - Привык или нет, слышать похвалу всегда приятно. Так что спасибо на добром слове, - с улыбкой поблагодарил ее польщенный хозяин, убрал на место разделочную доску, сел за стол и, разливая вино по бокалам, поинтересовался, в свою очередь, профессией Фаи.
   Она рассказала ему, чем занимается. Николай Наумович со знанием дела одобрительно заметил, что государственно-частное партнерство в ближайшие годы актуальности не потеряет, и специалисты в этой области скоро будут очень востребованы. Фая согласилась, но тему развивать не стала. Меньше всего ей хотелось обсуждать с ним свою работу, куда интереснее было поговорить о 'Хронике'. Вот только от растерянности она не знала, с чего начать. Чтобы не молчать и не выглядеть ошалевшей от счастья встретить публичного человека простушкой, перевела их беседу в другое русло.
   - В госпитале вы упомянули, что дети с вами на связи. Можно спросить, где сейчас ваша семья? - Можно, отчего же нет. У меня двое взрослых детей. Сын живет в Берлине, дочь в Штатах. Супруги нет. Я вдовец.
   Фая стушевалась. Не стоило ей спрашивать, ведь еще в гостиной, обратив внимание на немного выцветшую фотографию миловидной женщины примерно сорока лет, предположила, что супруги Николая Наумовича не было в живых. Чувствовалось долгое отсутствие женской руки в его чистой, некогда уютно обставленной квартире.
   'Не смущайся, - совершенно спокойно сказал он. - С мыслью, что Эльмира умерла, я мало-помалу свыкся, вот только после ее смерти так и не встретил другую женщину, с которой захотел бы разделить родственников и быт. Случались приятные знакомства, но ни одну из тех замечательных дам, я не представлял ни в своем доме, ни своей семье'.
   Сделав это небольшое признание, Николай Наумович раскачал свой бокал, поднес его к носу, задержал в груди дыхание, принюхиваясь, и, слабо улыбнувшись, добавил:
   - В качестве сожителя меня вполне устраивает Ермолаев.
   - Ваш кот, которого пристроили друзья? - догадалась Фая. - Когда его вернут домой?
   - Он здесь, - ответил Златоуст и указал подбородком в сторону этажерки в углу.
   Только сейчас она разглядела, что на одной из полок среди разного размера книг, альбомов, ваз и скульптур лежал на спине, поджав лапы и не шелохнувшись, упитанный полосатый кот.
   - Первый раз вижу, чтобы кошки замирали в такой позе! - восхитилась Фая и, шутя, посомневалась: - Он точно живой?
   - Сейчас проверим, - хохотнул Златоуст и скомандовал: - Ермолаев, хвостиком дюк!
   Кот тут же шевельнул своим коротким, будто купированным, хвостом и, не дрогнув ни одним другим мускулом, продолжил лежать на спине без движения.
   - Ничего себе! - чуть не присвистнула она от удивления. - И почему у него такой маленький хвост?
   - Для пиксибобов это норма. Порода выведена из американских короткохвостых рысей. При всей своей диковатой морде, добрейшие существа! Привязываются и верны хозяевам не хуже собак.
   Посмеявшись еще немного над Ермолаевым, они снова заговорили о семье Николая Наумовича.
   - Дочка у меня - профессор, преподает в Чикаго славянскую литературу и письменность. Сын изучает муху цеце.
   - Шутите? - не поверила Фая.
   - Насчет цеце? Представь себе, совсем нет. Максим изучает ее уже двенадцатый год - с тех пор, как биофак закончил. Видимо, за смешным названием скрывается большой потенциал для научных исследований.
   - Неожиданный выбор. Зато дочь пошла по вашим стопам, в том смысле, что, как и вы, работает со словом.
   - И да, и нет. В работе лингвиста и журналиста все же мало общего. Кроме того, установку связать свою жизнь с письменным русским языком я своим детям не давал. Была только одна - определиться с занятием, которое им будет по-настоящему интересно.
   - Жаль, что не во всех семьях такие установки, - вздохнула Фая. - Когда я обсуждала с родственниками, куда поступать, мы больше думали о престиже, шансах трудоустроиться и стабильной зарплате.
   - Почему-то чаще всего так и происходит, - пожал плечами Николай Наумович. - Далеко не всем приходит в голову простая мысль, что значительно проще и, главное, приятнее добиться большого успеха в любимом деле, чем поспевать за теми, у кого горят глаза от деятельности, тебе лично чуждой, пусть и чрезвычайно престижной.
   - Вы, Николай Наумович, давно в журналистике?
   - Если можно назвать журналистикой прессу советских времен, то с университета. Я из первых выпусков Ясена Засурского . Был, правда, период во времена перестройки, когда у меня разладились отношения с руководством издательства, где работал, и пришлось помыкаться в поисках других перспектив для продолжения карьеры. Видишь ли, в сорок лет начинать ее заново сложнее, чем в двадцать с нуля.
   - Если не секрет, что пошло не так в ваших отношениях с руководством? - полюбопытствовала Фая.
   - Тогда всем 'приличным' людям полагалось стройным маршем выйти из коммунистической партии. А я не вышел.
   - Почему? Осмелюсь предположить, вы вряд ли собирались продолжать строить коммунизм.
   - Потому что не смог так же быстро, как мои коллеги, согласиться с тем, что все идеалы, в которые я верил всю жизнь, в корне неправильные и нужно быстрее о них забыть. Из партии меня наверняка давно исключили - хотя бы за неуплату членских взносов, но сам я из нее не выходил. И, кстати, ни разу об этом не пожалел. Умирать спокойнее буду, без мыслей, что когда-то предал самого себя.
   - Неужели вы до сих пор считаете себя коммунистом? - переспросила немало удивленная Фая.
   - Не пугайся, - засмеялся Николай Наумович. - Я прекрасно осознаю все огрехи советского строя, в частности, его экономики и той же прессы. Коммунистом себя тоже теперь не назову, но социалистом остался. Во всяком случае мне хочется, чтобы социализм был основной идеей для построения нашего общества и существовал в нем наряду с индивидуальной свободой, частной собственностью и гласностью. Фая не припоминала, чтобы ей доводилось прежде встречать среди успешных, современных, 'передовых', по ее представлениям, людей верных членов коммунистической партии, по-прежнему причисляющих себя к социалистам, но рассуждения ее нового знакомого звучали вполне разумными и заслуживающими уважения.
   - Как же вам потом удалось вернуться в СМИ и стать главным редактором одного из самых читаемых в России изданий? - спросила она.
   - В конце девяностых мне повезло встретить очень смышленых молодых ребят. Они не просто предвидели, каким будет русский интернет через некоторое время, но и сами развивали его. Собственно, до сих пор развивают.
   Сказав это, Николай Наумович подошел к плите, выключил огонь под сотейником и, раскладывая получившееся кушанье по тарелкам, в приподнятом настроении начал напевать строчки из незнакомой Фае песни:

  Всю неделю Фае не удавалось думать о чем-то другом, кроме своей случайной встрече с главредом 'Хроники'. То и дело слышался голос Эдуарда, желавшего ей не упустить случай, если он подвернется. Наконец, она решилась позвонить Николаю Наумовичу с предложением спуститься к ней в субботу утром на блины.
   Тот с нескрываемым удовольствием согласился сделать ответный визит, и после того, как они поделили последний блин, в свойственной ему располагающей манере произнес:
   - Ты можешь, пожалуйста, подлить мне еще чайку, а затем давай, переходи уже к своей повестке.
   - Как вы догадались о наличии повестки? - смутилась Фая.
   - Вижу по тебе, что напряжена немного. Говоришь со мной и одновременно думаешь о чем-то другом. Она встала из-за стола, добавила кипятка в заварник, не спеша, разлила чай по чашкам и сказала: - Я бы хотела вас попросить принять меня на работу.
   - Неожиданно! - усмехнулся Николай Наумович. - Чего так?
   Фая, хоть и немного нервничая, последовательно рассказала ему, как еще в старших классах школы думала выучиться на журналиста, но, послушав бабушку с дедушкой, поступила в Финэк. Как, получив диплом, особо не раздумывая, нашла работу по специальности, несколько лет не без интереса разбиралась в аспектах консультационного сопровождения инфраструктурных проектов, но в конце концов была вынуждена признать, что никакого стремления строить карьеру в финансах в целом, в консалтинге в частности у нее нет и, вероятнее всего, уже не будет.
   - А к журналистике стремление, значит, есть? - уточнил Златоуст.
   - Мне очень хочется себя в ней попробовать, - уверенно подтвердила Фая. - Причем именно в пишущей. Еще в детстве я очень любила писать сочинения. Какое-то время назад начала вести блог. Занятость не позволяет взяться за него вплотную, но обратная связь от пользователей, читающих мои заметки, хорошая. Потом даже не в их отзывах дело, а просто для меня нет бóльшего удовольствия, чем следить за произошедшим в России и собирать мысли об этом в текст. Видеть, как они становятся красивее и понятнее, обретая стройные фразы из правильно подобранных слов. Прозвучит забавно, но, будучи финансистом, я всегда предпочитала писать, а не считать - аналитические статьи, обзоры рынка. Николай Наумович внимательно ее слушал, она продолжала: 'Я потому и осмелилась завести с вами сегодня этот разговор. Видите ли, пусть у меня нет ни образования журналиста, ни опыта работы в редакциях, думаю, мне будет по силам начать с колонки инвестиций. Точнее, всего, что касается резонансных строек, крупных подрядчиков, движениях капитала и регулирования в сфере ГЧП. Глобальное представление о сюжете, благодаря которому проще понимать детали, у меня есть. Где искать информационные поводы и к кому обращаться за комментариями, тоже знаю'.
   Не вспомнив, что еще хотела сказать, она позволила себе немного кокетства и добавила: 'Вы уж извините, что решаю свои карьерные задачи, пользуясь нашим случайным знакомством и вашим добрым отношением ко мне, но, представьте себя на моем месте, неужели вы не попытали бы счастья?' 'Попытал и даже не подумал бы извиняться! - серьезно ответил Николай Наумович. - Можешь показать свои статьи и блог?'
   Фая, заранее подготовившись к подобному вопросу, сохранила накануне черновик письма в gmail с нужными ссылками и PDF версиями своих статей.
   'Если твое портфолио уже готово, показывай, где компьютер, и налей мне еще чаю', - непосредственно сказал Златоуст в ответ на просьбу дать ей свой электронный адрес.
   Он расположился в кресле с ноутбуком. Фая принялась убирать посуду, потом взялась за другие мелкие дела по кухне, чтобы не смущать Николая Наумовича своим вопрошающим присутствием. Время от времени посматривала в его сторону. Он долго, сосредоточенно читал: кое-где по диагонали, но в большей части все подряд и, насколько она могла судить по движению глаз, некоторые абзацы даже перечитывал.
  Наконец, отложил в сторону ноутбук и произнес: 'Что ж, Фаина, пишешь ты и впрямь хорошо. Чувствуешь подходящий для аудитории слог. И все же по одним лишь текстам сложно судить, какой из тебя получится журналист. Поэтому не могу исключать, что из твоей затеи сменить амплуа ничего не выйдет, но возможность попробовать я тебе дам'.
   Она не верила своим ушам. Не верилось, что все окажется настолько просто.
   - Вы серьезно? Не спешите с ответом, если сомневаетесь. Задание дайте какой-нибудь тестовое, если считаете нужным. Я пока рекомендательные письма у клиентов попрошу!
   - Чтобы не написали твои клиенты, даже если они настоятельно порекомендуют не иметь с Фаиной Сапфировой никаких дел, мое мнение не изменится, - обволакивающим теплым голосом говорил Николай Наумович. - Мне ведь не забыть, при каких обстоятельствах мы с тобой познакомились. До сих пор не говорил 'спасибо, ты спасла мою жизнь' лишь потому, что не смог бы произнести эту фразу так, чтобы она не прозвучала, как в душещипательной мелодраме, но по факту все так и есть - благодаря тебе я могу еще пожить. Не подбери ты меня тогда под снегом, похоронили бы уже главного редактора 'Хроники.ру'. В этом свете согласие принять тебя на работу - сущий пустяк. Заметь, без каких-либо рисков: не получится у тебя или не понравится, уйдешь или сам попрошу уйти.
   У нее скрутило в животе от волнения. Фая так обрадовалась, что даже не подумала спросить о зарплате. Николай Наумович сам озвучил примерную сумму, на которую можно рассчитывать по итогам года. Она без колебаний согласилась, пускай и осознавала: жить придется экономнее - обещанный Златоустом гонорар в разы уступал ее текущим доходам.
   'Ну и ладно, 'Не хлебом единым', - промелькнуло у нее в голове. - С таким ведь тезисом я выступила в споре с бабой Верой в далеком одиннадцатом классе... Хорошо хоть квартиру на Черной речке не продала, будет чем здесь аренду платить'.
  

  Закрыв за Николаем Наумовичем дверь, Фая бросилась к телефону.
   - Все-таки не зря говорят: 'Как вы яхту назовете, так она и поплывет', - не выказывая особого удивления, прокомментировал ее новости Анатоль и на всякий случай для ясности добавил: - Я про журнал 'Огонек', если кто не понял моей тонкой шутки.
   - Не поверишь, но я даже не уверена, что когда-то его читала или хотя бы просто держала в руках, - посмеявшись, ответила она.
   - Выпишу тебе подарочный экземпляр, когда пройдешь испытательный срок! Если говорить серьезно, Наумыч - отличный мужик. Коллектив легендарный. В общем, поздравляю!
   - Что значит 'отличный мужик'? - изумилась Фая. - Ты его знаешь?!
   - Да, нам доводилось вместе парочку идей продвигать, - простодушно ответил ее друг.
   - И как он тебе?
   - Сотрудничать с ним одно удовольствие. Работать под его руководством, насколько мне известно, тоже. Я, кстати, собирался на днях ему позвонить, чтобы замолвить словечко за одну приятельницу. Очень толковая. Достаточно долго жила в Питере, недавно переехала в Москву, тоже хочет в 'Хронику'. Плотинка, может, слышала? В журналистско-блогерской среде ее так зовут. Думаю, имеет смысл их познакомить.
   - Нет, не слышала. Почему Плотинка?
   - Она из Ебурга. Там так тусовая часть набережной в центре города называется, вот и к Вике прицепилось.
   - Мой вопрос не в том, почему ее так зовут, а почему ты всяких плотинок с редактором крутого СМИ знакомишь, а мне даже не рассказывал, что лично с ним знаком? - ревниво спросила Фая.
   - Так ты тоже наверняка рассказывала мне далеко не про всех строительных магнатов и министров, встречавшихся тебе в переговорах по вашим мегапроектам, - не понял упрека Анатоль.
   - Потому что знала, ты доволен своей работой и не нуждаешься в звонке друга, чтобы затесаться в какой-нибудь инвестпроект.
   - Так ты тоже никогда не говорила, что недовольна своей и мечтаешь податься в журналисты!
   - Говорила, Толяша. Еще в самом начале нашего знакомства я тебе плакалась, мол, в детстве хотела поступать на журфак, но родственники не пустили, - шутя, продолжала ворчать она. - Мог бы догадаться, что в глубине души твоя подруга не оставляла надежды исполнить свою мечту и все это время ждала своего звездного часа!
   - Подруга, слушаю тебя и слышу свою жену, ей-богу! - рассмеялся на сей раз Анатоль. - Наталья тоже на меня, бывает, обижается с формулировкой 'мог бы догадаться'. Без обобщений и сексизма, попрошу вас обеих принять к сведению: может быть, вам, деликатным дамам, свойственно залезать другим людям в голову и 'догадываться', мне же, обычному мужику, лучше прямым текстом говорить, если чего-то от меня хотите, а не ждать, когда я догадаюсь. Долго можете прождать. Ты, кстати, когда заступаешь на новую должность?
   - С января! - ликовала Фая.
   В январе наступал 2007 год.
  

Конец ознакомительного отрывка. Полная версия романа доступна в электронной библиотеке Литреса