Пожухлая листва, сорванная ветром за ночь, сокрыла от взоров Малашьев луг. Ещё вчера он походил на огромную бурую лужу, а сегодня осень прикрыла его грязную наготу разноцветным пёстрым ковром. Лишь дорога осталась нетронутой. Взрытая колёсами возов и телег, избитая лошадиными подковами и ногами прихожан, тропа, ведущая к храму, напоминала кисельный ручей, тянувшийся от церковных ворот до высунувшегося из низины лесочка. Сам же луг уже не выглядел так уныло, да и поникшие останки растений, торчащие из-под опавшей листвы растрёпанными вениками, всё ещё напоминали, что когда-то здесь было покрытое цветами и сочной травой поле. Всё приходит и уходит, зелень увядает, и природа расстаётся с ней, как душа прощается с тем, что ещё вчера казалось вечным и неприкосновенным.
Обдуваемый порывами ветра, Григорий стоял на верхнем ярусе храма, прислонившись к сырой стене. Капли пота, стекавшие на лоб, струились по бровям, зависали на ресницах и высыхали, не успев добежать до щёк. Лицо звонаря, вытянутое и худое, горело густым румянцем. Осень лютовала. Ветер гнал по небу тучи, пробирал до костей. Но, несмотря на это, Гришку так и распирало. Потёртый тулупчик, который он давеча накинул, висел на покатых плечах, ряса распахнулась на груди, шапка слезла на затылок, отчего русый с рыжиной клок волос задорно высунулся и торчал, гадко щекоча ухо. Григорий поежился, глубоко затянулся холодным воздухом и посмотрел вверх. Высоко-высоко, под самыми тучами, маячили чёрные точки.
- Бесовы птахи! Ишь, раскаркались, тоже чувствуют беду, - пробубнил звонарь и погрозил кулаком носимой потоками воздуха вороньей стае. - Неймётся вам! А с чего бы? Не у вас добро крадут, у храма!
Вдалеке, средь остатков тумана, показались всадники. Гришка вздрогнул, сжал висящий на груди крестик так, что пальцы побелели.
Одна. Две. Три. Четыре фигуры!
Все четверо конные, движутся быстро. Ни ветер, ни дорожная грязь им нипочём.
- Ну, вот и всё, не услышал Господь мои молитвы. Явились супостаты! Последняя надежда пропала!
Григорий поднёс к губам нательный крест и нежно поцеловал. Засунув медную святыньку за отворот рясы, пономарь подошёл к своему любимцу. Скинув на пол рукавицы, Гриша бережно, чуть касаясь, обнял колокол. Звонкоголосый исполин молчал, застыв от ожидания. Мужчина потянулся, уцепился рукой за канат, расставил ноги, приосанился и потянул. Великан вздрогнул, затрепетал и начал раскачиваться.
Звон старого колокола переполошил всё село. Люди замерли, услышав вымученные, точно летящие из души самого звонаря гулкие звуки. Не все знали, почему колокол загудел в неурочный час. Многие удивились, но нашлись и такие, а их было немало, кто понимал, в чём дело. А правда была такова: государь подписал указ "Об изымании четвёртой части колоколов государства Российского, переплавке их, и отливке из полученного металла пушек и мортир, для будущих баталий".
Конная четвёрка приближалась. Посланники царя ещё не знали, что именно из-за их приезда начался этот перезвон. Старенький сельский колокол, местами покрытый зелёной плесенью, угрюмый и властный, за долгие годы трудов не утратил своей благозвучной святости.
Он пел! Пел в последний раз! Пел так, как поют воины, идущие ровным строем в свой последний, смертельный бой!
2
Отца своего, из стрельцов, он не видал отроду. Мать сказывала, что под Корсунью его убило, ещё в Польскую. Саму же мать вспоминал часто, преставилась она, когда Грише исполнилось пять. Особенно часто возникали в голове события, связанные с её кончиной. Лицо бледное, землистое, усыпанное гнойной сыпью, необычно тощие пальцы с потрескавшимися ногтями. Они торчали из-под покрытой бурыми пятнами перины, которой укрывали больную, то и дело шевелились, точно лапы здоровенного паука. Сельский доктор-костоправ тогда долго охал и качал головой, навещая бьющуюся в судорогах женщину. По истечении двух недель незадачливый эскулап махнул рукой, собрал свои порошки да склянки с микстурами и многозначно заявил:
- Что смог, я сделал. Теперь остаётся ждать, да уповать на Господа.
Черная оспа в России тогда только появлялась.
Мать схоронили на маленьком сельском кладбище за храмом. Гриша помнил, как плёлся за санями, на которых везли тело, как падал снежок, как причитали соседские бабы, не от горя, а так, для общего порядку. Местный поп прочёл молитву, помахал кадилом и, подобрав рясу, поспешил с кладбища. Мороз стоял нешуточный. Вслед за священнослужителем поплелись и остальные. Гриша, словно не замечал того, что происходило вокруг. Кутаясь в тулуп, мальчик хныкал и потирал замёрзший нос рукавицей.
- Ну, полно, малой, пойдём, - на плечо легла тяжёлая рука. - Негоже и тебе хворь какую поймать, февраль на дворе.
Крепкого вида бородатый мужик, в ладном зипуне и сшитой из добротного чёрного бархата шапке-скуфье, глядел сверху вниз, то на осиротевшего ребёнка, то на вновь возведённую могилу. Гришка огляделся. На кладбище, кроме него и рослого незнакомца, никого не осталось. Лишь парочка ворон, пристроившись на качаемой ветром берёзе, наблюдала за происходящим.
- Ты меня не бойсь, - незнакомец улыбнулся.
Улыбка не внушила Гришке доверия. Он отступил, попятился, едва не встав в рыхлую землю, которой только что засыпали могилу. Мужчина ухватил мальчика за рукав:
- Ну, чего ты? Говорю же, не съем!
Гришка заорал и завалился на снег:
- Пусти!!! Ма-а-а-ма!!!
Незнакомец держал крепко. Он нахмурился и, дёрнув за руку, поставил паренька на ноги. Гришка прикрыл голову рукой, но бородатый, глядя на это, лишь покачал головой. Покричав ещё, но уже больше для виду, Гришка притих. Мужик присел на корточки и начал стряхивать с тулупчика снег.
- Не придёт твоя мамка. Она теперь с ангелами общается.
Впервые за время похорон, Гриша разрыдался по-настоящему. Он орал так громко, что сидящие на ветвях вороны разразились негодующим карканьем.
- Я ведь тоже сирота, - пояснил бородатый. - При храме рос, и тебе, стало быть, туда дорога.
Незнакомец прижал паренька к груди, Гришке сразу стало легче. Мужчина поднялся, мальчонка вцепился в пальцы своего благодетеля, и они побрели по протоптанной тропе.
Так Григорий стал учеником местного звонаря.
3
Лукьян, так звали Гришкиного благодетеля, оказался не таким уж милягой, как могло показаться на первый взгляд. Он, конечно же, был добрым христианином, но во всём, что касалось порученного дела, слыл сущим дьяволом. Гриша и ещё парочка таких же мальцов-сироток ощутили на себе гнев бородатого дьяка, который умел достучаться до умов обучаемых в прямом и переносном смысле. Богобоязненный Лукьян, воспитывая нерадивых учеников, к сквернословию прибегал редко, зато лупил воспитанников за всякую провинность и при любом случае. Гришка поначалу ревел, но со временем привык к побоям и воспринимал их как должное.
На церковных харчах он окреп, да и нелёгкая работа при храме сказалась на растущем мальчишеском теле. Григорий оброс мускулами, спина распрямилась. Его плечам и осанке завидовали многие сельские парни, да и не одних парней восхищала Гришкина стать. Но о девках Гриша не помышлял, точно чувствовал, что ждёт его что-то большее. Поначалу Лукьян заставлял воспитанников заниматься уборкой, чистить снег, таскать разную утварь, одним словом заниматься лишь нудной и грязной работой. Но позже, когда Гриша подрос, его, наконец-то, допустили в ставшую для него "святая святых" - церковную колокольню.
Именно тогда-то он и познакомился с ним. Никто иной, а именно он, многотонный Бронзовый Исполин, как стал называть его сам Григорий, стал для паренька единственным и незаменимым другом.
Боже, какие это были звуки: клекот, подобный журчанью ручья, переливы с надрывами и трепетом, замирания, мгновения тишины, вовсе не казавшиеся пустотой, и снова:
"Бом! Бом! Динь! Дон! Там! Там! Там!".
Сначала от непривычки отмирали уши. Голова кружилась как от самого крепкого вина, но, несмотря на это, сердце пело, бешено трепетало, когда Бронзовый Исполин в очередной раз затевал свою звонкую песню.
Учеников Лукьяна вскоре переманили в городские храмы, спрос на мастеров звонарного дела был велик всегда. Церковь никогда не скупилась на опытных и умелых. Товарищи Гришки по несчастью уехали, кто куда, да и чего им было терять. Одно слово - сироты неприкаянные. Слышал Григорий, обжились парни в больших городах при храмах, знатно зажили, в достатке и почёте. Но завидовать - дело недоброе, зависть - грех. Так учит писание. Нашли Лукьяновы отпрыски себе новую жизнь, а Грише и здесь не плохо. Не предал он своего старого друга. Жил при нём все эти годы, при нём умереть хотел, но не тут-то было.
Кто ж знал, что придёт такой день.
4
Огромную подводу, запряженную четвёркой волов, пригнали уже за полдень. Сельских мужиков набралось не меньше дюжины. Они начали подходить с самого утра, кто по одному, кто парами, минуя ворота, крестились, но в храм не ступали, точно чего побаивались. Никто из местных служек, вопреки обычному, по двору не маячил. Жизнь сельской церкви в этот день замерла. Постепенно пришлое мужичьё сгрудилось в кучу. Видя, что всё спокойно, селяне разговорились. Правда, судачили негромко, вполголоса, не желая раньше времени беспокоить церковников. Из прихожан в этот день не было никого, хотя из щелей в заборе, то тут, то там, временами показывались косматые мальчишечьи головы. Эти создавали шума больше прочих, звонкие голоса слышались повсюду. Шутка ли, не каждый день такое увидишь. Кто-то влез на росшую у забора старую яблоню, но его тут же согнали. Видать, помимо мальцов, кое-кто из старших явился поглазеть на то, как будут "сымать" колокол.
Вскоре появились солдаты. Все трое вышли их гостевого домика, в наглаженных мундирах, при ружьях и встали у входа. Мужики уставились на военных с разинутыми ртами. Наконец, показался старший - унтер-офицер, эдакий голубоглазый красавчик щеголеватого вида. Он вышел во двор и осмотрелся. Солдаты тут же вытянулись, прижав к бедрам руки, а мужики, увидав это, сжались в кучку. Некоторые поспешили сдёрнуть шапки, кто-то даже глуповато раскланялся, но унтер даже не глянул на столпившихся поодаль крестьян. Он поправил пышный шарф, и, придерживая висящую на боку шпагу, вальяжно спустился с крыльца. Налетевший ветерок подул, и чуть не сорвал со щёголя треуголку. Унтер придержал шляпу рукой. Один из солдат - молодой рекрут, хихикнул. Брови офицера взлетели вверх, рот сжался в полоску. Перепуганный солдатик выпятил грудь и надул от напряжения щёки. Унтер глядел на весельчака со злобой. Оба товарища по оружию (солдаты постарше) глядели на новобранца с улыбками. Офицер, заметив это, выдохнул и презрительно хмыкнул. Привычным движением он подкрутил ус, и, сменив гнев на милость, прошёл мимо.
Наконец появился отец-настоятель. Без ярких нарядов, в обычной рясе, стянутой широким поясом, он подошёл к унтеру и заговорил. Офицер не убавил бравады. Но, настоятеля, видимо, мало беспокоила надменность франтоватого вояки. Вскоре все формальности были улажены, и мужики получили дозволение начать работы.
5
Через окошко кельи с верхнего яруса храма Гришка наблюдал за тем, что творилось во дворе. Он видел, как мужики, разбившись по группам, вооружившись заступами и баграми, лезли на колокольню, мастерили рычажные устройства, вязали узлы. Это продолжалось не более часа. Вскоре все замерли в ожидании, и кто-то крикнул:
- Поо-оберегись!!!
Колокол пошатнулся, накренился и начал медленно сползать по сходням. Когда гигант повис на тросах, из груди звонаря вырвался слабый крик. Блоки и сваи прогнулись, толстые верёвки натянулись как струны, но выдержали ношу. Бронзовый гигант медленно съехал на землю. Гришка чуть не прослезился: "Бог миловал. Хоть не раскололи раньше положенного".
- Ты бы шёл отсель! - раздалось за спиной.
Звонарь обернулся. Настоятель, который недавно беседовал с царским офицером, стоял напротив. Ряса распахнулась чуть не до пупа, вид у священника был усталый и измождённый.
- Нечего на бесов очи лупить, иди ка в келью.
- Прости, батюшка. Дай хот в последний раз на него полюбоваться. На колокол в смысле.
Священник крякнул. Таким отца-настоятеля Григорий видел впервые. Обычно серьёзный и строгий... Один из молодых дьячков - колченогий Стёпка, на днях по секрету шепнул Гришке, что слышал, как настоятель, когда ему принесли царский указ, топал ногами и долго бранился, и в гневе чуть было не порвал казённую бумагу. Благо удержали. Гонца, что грамоту привёз, потом долго уговаривали, что бы до царя эти речи не дошли. Даже подмаслить пришлось.
- После этого - поведал колченогий - батюшка в покои свои удалился, вина потребовал целую флягу и всю ночь голосил что-то: то криком (бранным) кричал, то молился.
Тогда Гришка не поверил Стёпке, но сейчас, глядя на святого отца, засомневался. Настоятель отодвинул Гришку и сам выглянул в окно. Григорий тоже вытянул шею.
- Ну, коль хочешь, так гляди. Нравится себя мучить, мучай. Страдай! Такая уж, видать, у нас доля.
Настоятель удалился, а взволнованный Гришка снова прильнул к окну. Колокол уже грузили на телегу. Мужики к тому временем вовсе освоились, кричали и даже сквернословили, но замечаний им никто так и не сделал.
Смеркалось, яркое пламя заката освещало купола храма, отражаясь в их блеске кровавыми вспышками. Григорий отошёл от окошка, присел, опершись на холодную стену, и зажмурил глаза. Ещё долго он так сидел в кромешной тьме, не поднимая век, потому как боялся снова увидеть этот необычный кровяной свет.
6
Когда Григорий пришёл в себя, на дворе уже стояла ночь. Голова кружилось, глаза не могли привыкнуть к темноте. Гришка спустился во двор. Морозный воздух сразу привёл в чувства. Посреди двора стояла подвода с колоколом. Укрытый попоной гигант походил на мифическое чудовище.
- Эх, славный кулеш вышел! - раздалось в ночи.
Услыхав голоса, Гришка вздрогнул. Только сейчас молодой звонарь увидал дымящийся костёр. У огня сидели двое, солдаты, те, что явились по царскому указу. В одном Григорий признал молодого новобранца, которого днем так напугал вид грозного унтера. Второй показался Григорию стариком. Звонарь собирался уйти, но не успел.
- Кто там бродит? - окрикнул старый, молодой вскочил, испуганно озираясь. - Сядь, не мельтеши, - успокоил сослуживца старший, Гришка увидел направленное на него дуло мушкета. - Проходи, мил человек, присаживайся, - солдат опустил оружие и указал место у костра. - Погрейся. Чего кости морозить?
Григорий сел, ветеран бесхитростно добавил:
- Отведай харча армейского, церковник. Не побрезгуй солдатской кашей.
Молодой солдат, только сейчас отыскавший своё ружьё, отложил его за ненадобностью и уселся рядом. Григорий протянул ладони к костру, приятное тепло побежало по жилам.
- Погреюсь, а от еды откажусь. Не естся.
- Ну, как знаешь, каша у нас добрая, царь-батюшка на кормёжку щедр.
Старый солдат поставил котелок с дымящимся варевом, распахнул мундир и достал из-за пазухи трубку:
- Эх, приучил нас царь к табачку.
Он рассмеялся, закашлялся. Гриша внимательно разглядывал нового знакомого. Лицо и шею ветерана покрывали глубокие морщины. Седые волосы свисали до плеч, из-под крючковатого носа, топорщились усы. Но больше всего поражали глаза. Очерченные мохнатыми бровями, они походили на тёмные колодцы. "Жизнь его не баловала", - сделал вывод Григорий. Вояка с наслаждением затянулся, грудь его наполнилась едким дымом, взор помутнел. Гришка сморщил нос.
- Что, не нравится? Эти вон, - солдат указал на сослуживца, - тоже не любят, а я привык.
- Чего ж в нём хорошего, горло жжёт да грудь свербит, - буркнул рекрут.
- Не скажи. Нам оно не раз помогало. Сядешь, бывало, после боя, раскуришь трубочку, и боль точно отступает, - куривший зажмурился.
- Лучше уж винца иль водки, чем эту дрянь...
- А много где воевать пришлось? - обратился к старшему Григорий.
Вопрос прозвучал резко, старик усмехнулся:
- Да уж пришлось. Я ещё со стрельцов начинал, это потом нас в заморскую одёжу переодели, - рассказчик потыкал себя в зелёный камзол. - Про Гвардейский Преображенский слыхал? Мы и в Азовских баталиях побывали, ну и под Нарвой.
- Это там, где вы оконфузились? - молодой рекрут осёкся.
- Ты язык-то поприжми, сопляк! Я тебе не унтер, батогов не выписываю, а вот за товарищей своих...! - старик сунул под нос сослуживцу костлявый кулак. - У-у-у!
- Да, я чего?
- Ладно. Не гунди уж, да не всему верь, что говорят. Если б Де Круа в штаны не наделал, не было бы такого позора. Видел я его, фельдмаршала этого - сущий павлин. Эх, немчура она и есть немчура, - старик откинулся назад. - Правда и наши были, кто подкачал: конница Шереметьева, да рекруты на флангах. Наш-то Преображенский до конца бился.
- А теперь, значит, за счёт святынь церковных решили свои ошибки поправить? - заметил Григорий. - И гнева божьего не боитесь?
Брови ветерана поползли вверх.
- А где был твой Бог, когда нас в клочья рвали? - гвардеец рванув ворот камзола, обнажив грудь. - Видал, какой след шрапнель оставляет?! - глубокий шрам, зиял на груди. - А приходилось ли тебе, святоша, видеть, как ядром голову срезает? А потом из дырки той кровушка брызжет? Да прям в лицо, а...?
- Прогневили вы бога чем-то. Вот он вас и оставил.
- Чего!? - Старик вскочил на ноги.
- Бог не оставляет своих детей, на то он и Бог! - фраза прозвучавшая из темноты, заставила старого солдата замереть. Укутанная в плащ фигура маячила в темноте.
7
- Кто тут?
Гришка увидел страх на лице старого солдата. Тот схватил мушкет и взвёл курок. Тыкая стволом в пустоту, он стоял на полусогнутых, стараясь напугать. "Вот тебе и герой, - улыбнулся Григорий. - Пожалуй, нет таких, кто ничего не боится". Точно прочитав его мысли, старик прошептал:
- Я поступь человечью загодя чую, а этот не пришёл, а точно прилетел, - фигура в плаще приближалась. - Стой, тебе говорю!
Старый солдат вскинул ружьё, все застыли в ожидании выстрела. Прибывший остановился. Старик замер.
- Тебя вон, сразу услыхал, - шепнул он Гришке. - Помнишь ведь?
Гриша пожал плечами. Ему и самому было не по себе.
- Не бойтесь меня, - произнёс незнакомец и приблизился костру.
Пламя осветило его: высокий, с прямой спиной и покатыми плечами, он одновременно внушал смирение, и страх. Гришка сощурился. Даже не видя лица незнакомца, молодой звонарь почувствовал: "Он не чужой, потому как от него теплом веет". Подобная мысль удивила.
- Ну, ладно, признаю, напугал ты меня, - с напускным весельем заявил старый солдат. Теперь он выглядел увереннее, но, присмотревшись, Гриша заметил, что руки царёва гвардейца подрагивают. - Давай, давай, открывай лицо, не то и впрямь пальну.
Незнакомец отбросил капюшон.
- Убери оружие, не понадобится тебе оно, более уж не спасёт.
- Чего это? Досель спасало.
Гришка рассматривал незнакомца без стеснения: вьющаяся темная с рыжиной бородка, тонкие губы, глаза с влажными ресницами...
- Ну, что, не узнал? - гость улыбнулся.
Гришке стало жутко. Видя испуг старого солдата, молодой укрылся за его спиной и дёрнул за рукав:
- Глянь, а ведь он на церковника нашего смахивает.
Старый солдат отмахнулся.
- Я тоже солдатом был, - заявил человек в плаще. - К мушкетам да пищалям издавна привык, они меня и раньше не особо пугали, а уж теперь..., но, не о том я, - ночной гость повернулся к старому солдату. - За тобой я пришёл и вот за ним.
Григорий посмотрел туда, куда указал человек в плаще. "Колокол? И этот его забрать хочет? Чего ж тут творится-то?".
- Что значит за мной? Я вроде не собираюсь никуда, - старик усмехнулся, но голосок его подрагивал. - Да и колокол не отдам, я его стеречь поставлен. Приказ у меня, будь он неладен.
- Эти приказы ты здесь, на земле получал, а я тебе другое повеление принёс. Свыше, - спокойно пояснил чужак.
- Да ты чего несёшь то? В толк не возьму?
Старый солдат внезапно умолк, осёкся и осел.
- Нелегко это принимать, да деваться некуда. Пришло время, пора тебе, - чужак говорил негромко, но его слова хорошо расслышали все.
Старый солдат побледнел, руки его повисли. Григорий увидел, что они больше не дрожат.
- Так, значит, пришло время. Его - старик посмотрел на подводу - на переплавку, а меня..., - ветеран ткнул большим пальцем вверх - и ты, стало быть...
Гость кивнул. Испуг в глазах солдата исчез. Он поник, расслабился и, как будто, ещё больше постарел.
- Надо же, столько битв прошёл, а умирать на задворках придётся, - мушкет сполз и упал в траву. - Ну, что? - старик посмотрел на рекрута. - В баталиях ты ещё не бывал, но повезло тебе: увидишь, как сильные духом смерть принимают. Те, что под Нарвою, насмерть стояли.
Ветеран расправил скрюченные плечи и шагнул вперёд.
- Ну, кто бы ни был ты, бери меня! Готов я!
Незнакомец наклонился и прошептал:
- Не спеши, есть у тебя ещё минута-другая. Пусть он твою исповедь услышит и наследие твоё примет, - гость повернулся к Грише. - Давай, сынок, не оставь героя.
- Сынок? - лицо старика вытянулось.
- Сынок, сынок, - незнакомец улыбнулся Гришке и повернулся к старому солдату. - Теперь он твой приемник. Церковь наша святая всегда в трудную годину своих воев в бой посылала, чтобы бились они за веру нашу, за Отечество.
- Ну, а колокол, с ним то что? - выдавил Григорий.
- Душу колокола твоего я заберу. Ей тоже на небеса рановато. Со мной побудет, пока колокол тело новое не обретёт, а как из бронзы пушку отольют, я душу ту в неё и поселю. Так, что и колокол твой ещё земле русской послужит.
Незнакомец сделал шаг назад и в одночасье растворился.
- Кто ж он таков-то? - произнёс рекрут, стуча зубами, когда ночной гость исчез. От костра полыхало жаром, так что трясся молодой солдат явно не от холода.
- Ангел это. Много их теперь по земле нашей бродит, в боях убиенных и без молитвы захороненных, - ответил старый солдат и глянул на молодого звонаря. - Ну что, церковник, продолжишь дело моё?
Гришка увидел свет. Сияние исходило от старика. Гришка сунул руку за пазуху, вытащил крестик и устремил взор к небу. Звёзды и луна сияли. Колокол, упрятанный под холстину, тоже светился и издавал непривычные звуки.
8
Гришка проспал. Когда встал и вышел во двор, первой новостью, что он услышал, была новость о смерти старого солдата.
- Прибрал Господь служивого, и поделом, нечего на святыни руку подымать! - судачили прихожане.
Труп снесли в подвал, тело готовили к погребению. Один из помощников настоятеля давал наставления мужикам, которые стояли у входа в храм, сняв шапки, и почтительно слушали. Гришка выбежал во двор, подводы на месте уже не было. Бронзовый Исполин покинул свою обитель, но это было уже не важно. "Значит, это судьба. Теперь мы с тобой навеки повязаны".
Отец-настоятель не заставил себя долго упрашивать. Да и для чего храму звонарь, раз колокола нет? Счастливый Гриша посетил свою коморку. Времени на сборы ушло не много. Как говорится: "Нищему собраться...".
Гришка вышел за ворота. Воздух свободы кружил ему голову. Двигаясь налегке, догнать гружёную подводу труда не составит. "Не позже, чем к вечеру, снова его увижу". Гришка топал по размытым ухабам и улыбался. Ночной гость, явившийся в образе сгинувшего отца, помог обрести новый путь. Григорий завербовался в царскую армию простым рекрутом. Ему повезло. Как и просил, его зачислили в артиллерию. Позже бомбардирская рота Преображенского полка, в которой служил Гриша, в составе соединений генерала Брюса отличилась под Полтавой. Правда, многие пали, но бывшему звонарю удалось выжить. Да и не мудрено, ведь жизнь добровольца-канонира, и он сам в это верил, оберегал, воплощённый в новую плоть, его старый друг и заступник - его Бронзовый Исполин. Да и гудел он и пел теперь уже по-новому. Удача преследовала отважного воина. Гришка успел повоевать и с турками, и с хивинским ханом.
Много позже за отвагу, проявленную в ходе Каспийского похода, главный артиллерист страны - сам царь Пётр, пожаловал Григорию Звонарёву чин штык-юнкера Лейб-гвардии и лично вручил ему шпагу.
Пономарь - служитель православной Церкви, в чьи обязанности входило звонить в колокола, петь на клиросе и прислуживать при богослужении.
Русско-польская война (1654-1667) - война с Речью Посполитой за западнорусские земли.