"Полуденный зной... Что может быть ужаснее для отступающей воинской части ? О сохранении боевых порядков речь уже не идет... Солдат может видеть лишь мокрую от пота спину впереди идущего, говорить уже нет сил, люди лишь тупо переставляют ноги, не слушая команд, не придавая значения окрикам офицеров... Отступление... Ещё два года назад Фюрер призывал нас стать новыми арийскими хозяевами дикого и варварского Востока, наделял нас земельными угодьями, даровал захваченные у недочеловеков земли в вечное пользование... Ненависть... Эти твари не заслуживают ненависти... Эти потомки славян и монголов, сплошь и рядом разбавленные еврейской кровью, используют самые подлые, скотские способы для убийств германских солдат и офицеров... Эти животные не знают, что такое Война... Война в истинном, кристально чистом понимании этого слова, арийского слова... Они понимают лишь язык Силы, сметающей всё на своём пути, устанавливающей единственный Кодекс поведения, завещанный нам Одином..."
Нет... Такие мысли Пауля фон Грауффа уже не посещали. Он вспоминал с жалеющей самого себя усмешкой былые агитационные речи партийных кликуш, оказавшихся с началом Войны за Жизненное Пространство в штабах или при Ставке Фюрера. Пауль никого не обвинял в случившемся, он считал мелочным и подлым обвинять Фюрера во всех бедах, свалившихся на Германию. Этого захотел народ, попав во временную спираль всеобщего сумасшествия, выбивающего почву из под ног разумного человека, превращая его в брызгающего слюной зверя, уверовавшего в собственную исключительность...
А сейчас Пауль фон Грауфф пытался спасти свою жизнь и жизни вверенных ему людей.
Впереди лежало поле, дважды лишь на той неделе переходившее из рук в руки, наверняка заминированное русскими при отходе. В этом фон Грауфф не сомневался, он помнил, что происходило с людьми, пытавшимися вытащить тела погибших в Сталинграде, он помнил как их разрывало на смешные, оранжево-красные, дрожащие в воздухе кусочки...
Эти дети... Эти маленькие дети...
Но Пауль должен был думать о спасении своих солдат, не о душах чьих-то детей, нет - о спасении своих, вверенных ему Господом (уже не Фюрером...) людей, оказавшихся по чьей-то воле в этих диких землях, населенных злобными и двуличными жителями...
"Эти дети, маленькие, истощенные дети, вывезенные с Восточных территорий, содержавшиеся в фильтрационных лагерях, где, вне всякого сомнения, их судьба имела бы более благоприятное воплощение, ибо попав в семьи или на фабрики благополучных и достойных бюргеров, они имели бы все возможности стать профессиональными и полноценными личностями..."
Нет, Пауль не пытался обмануть себя этими глупыми и легкорушащимися умозаключениями, он должен был пройти через это поле, пройти и провести своих людей... И он не хотел смерти этих маленьких истощенных существ, он уже проклинал того толстого, пышущего здоровьем, интенданта, уговорившего Пауля отконвоировать (доставить) этот детский "материал" в окрестности Кракова, но он стоял перед этим полем и должен был пройти через него...
Другого пути не было... Кругом болота...
Маленькие, костлявые дети, не имеющие ничего общего с детскими образами, сохранившимися в памяти солдат, коряво переставляющие свои тоненькие ножки-ходули, напоминающие комичные рисунки скелетов-карликов... Их было двадцать...
И фон Грауфф отдал приказ погнать их вперёд, вперёд на советские мины, мины, заложенные, быть может, их отцами, братьями и дедами...
Никогда Пауль не видел и даже не мог предположить, что столь маленькие, плачущие и высохшие куски плоти могут, при взрыве, разлетаться на такие живые, трепещущие в горячем летнем воздухе, распространяющие вокруг затхлую, внутриутробную, не имеющую ничего общего с настоящим детским запахом, вонь...
Пауль приказал своим людям не смотреть вокруг и себе под ноги, по меньшей мере ближайшие сто метров...
Вторая сотня кавалерийского корпуса генерала Доватора неспешно выдвигалась в арьергарде, в поисках попутных фуражей и возможных мест для ночлега.
Майор Кожухов, совсем недавно прикомандированный к корпусу и получивший под своё начало сотню, беспрестанно елозил на стременах, безостановочно оглядываясь, выискивая взглядом мирные пейзажи, откладывая их в своей памяти...
И вдруг сотня вышла на поле... Страшное, жёлто-красное поле... Поле, усеянное маленькими ручками, ножками, белобрысыми и каштановыми головками, просто хитросплетением фиолетовых, дымящихся, тонких и перепончатых кишок...
Ни минуты не раздумывая, прикусив до крови губу, Кожухов отдал приказ сотне перейти рысью в марш и уже посмотрев назад, увидел как один из конников, оставленных похоронить детские останки, не слезая с коня, схватившись обеими руками за голову, монотонно раскачивался из стороны в сторону, напоминая огромного и неказистого Ваньку-Встаньку...
В абсолютной, звенящей тишине сотня мчалась по свежим следам, бряцая лишь иногда оружием и шпорами, разбавляя жаркую гнетущую тишину всхрапыванием лошадей...
Совершенно случайно обернувшись назад и увидев в тягучем жарком мареве пыль, поднятую копытами лошадей, ослепительные клинки, напоминающие о Всадниках Апокалипсиса, кавалер двух Железных Крестов, Пауль фон Грауфф медленно опустился на колени в пыльную колею дороги, разбитой колёсами и ногами отступающих частей ...