|
|
||
Написана пока только первая глава (а на самом деле восемнадцатая), в которой Лиза выезжает из Архангельска в Москву, встречает героев Чехова, Фонвизина, Грибоедова в современном обличии, переводит часы, думает, стоит ли ей утопиться, а ещё - ввязывается в самые разные истории. | ||
Глава 18
I.
Всё началось с того, с чего и должно было, с колеса.
Я стояла посреди дороги в абсолютной неизвестности, а мужичок в кепке с косым козырьком и в рваном комбинезоне почёсывал затылок рядом со мной:
В Казань не доедет, резюмировал он, и я снова сверилась с картой.
Мне в Казань пока и не нужно. Хотя бы до Москвы.
До Москвы доедет. Сейчас подкачаю только немного. Но вы всё равно аккуратнее у нас тут дороги развезло, в любой момент можете снова сесть, и придётся пешком идти. И тогда уж ни Москвы, ни Казани не видать. Прямая дорога в Архангельск.
Я только оттуда.
Мужичок как-то странно хмыкнул и кивнул на дорогу, уходившую в мутную предзакатную даль:
Там дальше Третьегорск. Можете остановиться в гостинице на ночь, а машинку мне оставите. Утром будет на ходу. Поменяю колесо.
Вы там живёте?
А как же. У нас красиво, особенно летом. Мужичок вытер пот, будто только вспомнил про жаркий летний вечер, который постепенно сменялся прохладой ночью, и продолжил: У нас там, это, храмы, соборы. Есть на что поглазеть.
Мне утром нужно выезжать.
Всё будет, матушка. Только деньги вперёд.
Какая я тебе матушка? хотелось спросить мне, но вместо этого пришлось достать из кошелька мятые купюры как знала, сняла в банкомате перед отъездом и отдать ему.
Третьегорск так Третьегорск.
Последнее, чего я ожидала, застрять, отъехав от города несколько километров. Права была Софьюшка: не стоило и вовсе садиться за руль. Всегда можно было поехать поездом, но мне захотелось дорожной романтики или чёрт знает чего. Больше всего, конечно, оттянуть ту неизбежную встречу, к которой целый месяц готовилась и из-за которой откладывала раз за разом разговор с редактором. Но уже откладывать было некуда: книга вот-вот должна была выйти, и мне оставалось только одно положить в рюкзак подписанный договор и принести его лично в руки Татьяне Юрьевне.
А как вас зовут? спросила я, наблюдая, как новый знакомый цепляет машину на трос.
Силван.
Ничего себе имечко.
Как назвали. Силван сдвинул со лба кепку и снова вытер его рукой. Было видно, как он устал копошиться по жаре, и мне стоило бы предложить ему помощь. А вас, матушка?
Лиза. Попроще, если честно.
А по отчеству как?
Да давайте без отчеств. Лиза и Лиза. Мне так больше нравится. Вам помочь?
Вопрос был чисто формальный: спросила я в тот момент, когда Силван закончил, поэтому удостоилась только насмешливого взгляда. Одновременно с этим зазвонил телефон Софьюшка уже начала волноваться.
Да, я выехала. Колесо спустило. Мне вот добрый человек помог: говорит, пробила чем-то, надо менять. Нет-нет, помощь не нужна. Солнышко, оставайся дома, пожалуйста. Я в порядке. Я говорила быстро, параллельно забираясь в кабину серой газели, на которой Силван так удачно проезжал мимо. Софьюшка, как и всегда, слишком уж переживала: хлебом не корми дай только помочь ближнему. Дядя всегда говорил, что у Софьюшки есть и сердце, и душа, а на меня смотря только головой качал.
Парень ваш волнуется? спросил Силван, когда я положила трубку и скрестила руки на коленях, не зная, куда их деть в тесной кабине. Ни разу ещё с момента встречи я не думала, что садиться к незнакомому человеку в машину опасно, но даже испугаться не успела село почти сразу появилось на горизонте, и Силван определённо ехал туда.
Нет. Наверное, стоило соврать. Сестра. Она в Архангельске осталась.
А куда вы путь держите-то? Действительно в Москву?
В Москву, да. Ищу кое-кого. Если повезёт, то он действительно окажется там, а я подпишу договор с издательством. Знаете, я к этому ведь всю жизнь шла. Наконец-то все мои труды будут вознаграждены, и я не могу дождаться, когда возьму свою книгу в руки. Но сначала Сначала надо найти его. Мне отчего-то было легко говорить, и Силван не перебивал только удивлённо поглядывал.
Писательница, значит? Извините, но более бесполезной профессии я не знаю. А, нет, Силван самодовольно хмыкнул, прежде чем продолжить, врачи, конечно. Вот где сплошное надувательство.
Не верите в медицину?
А во что там верить, дорогая? Всё это просто смешно. Какой-то таблеткой и вылечить болезни? Когда есть столько народной мудрости! Науки! Если хотите знать, то, по-моему, науки нужны только для того, чтобы уметь рубли считать. Но я и без Евклида справлюсь, знаете ли! Вот, вы мне дали две купюры: сто плюс сто двести. И это всё реально, лежит вот у меня в кармане, а скоро превратится в бутылку водки. А! Как вам? Силван горячился, и я совершенно не знала, что сказать. А вы, писатели, уже извините за прямолинейность, только и делаете, что в головах людей копаетесь. Раньше вот латынь не знали, и ничего жили себе. Я и банкам не доверяю: все деньги заработанные прячу дома и жизни не пожалею, чтобы из заначки что-то не вынуть. Деньги! Вот в чём сила! А учёные и банкиры так и норовят их у нас с вами отнять.
Кажется, я задела вас за живое, пробормотала я наконец и с радостью отметила, что мы въехали в село. В нём было от силы несколько улиц, расходящихся в разные стороны; удивительно, что здесь стояла гостиница. Силван говорил что-то про храмы возможно, в сезон сюда приезжали туристы и паломники.
Да не подумайте, Лиза, я не имею ничего против вас. Просто не встречал раньше вашего брата. Давно мысли в голове гонял, а высказать некому было. Вы, конечно, не согласны?
Ну почему же. В одном вы правы: науки и правда не сравнятся с железным сундуком с деньгами. Смысла спорить я не видела. Силван, очевидно, укрепился в собственных взглядах уже давно, а мне этот спор надоел, по ощущениям, два века назад.
Ладно, Лиза, вы не обижайтесь. Силван остановил газель и повернулся. В его глазах было столько искренности, что я сразу поняла: ко мне всё это и правда не относилось. Приехали. Скажите Игнатию Андреевичу, что я вас привёз, он вам лучший номер даст. И пусть покажет, куда за машиной приходить.
Не знаю, почему я так запросто доверилась Силвану, но в тот момент мне даже не пришло в голову убедиться, действительно ли он живёт в Третьегорске; я просто протянула ему ключи, поблагодарила и спрыгнула прямо в грязь, окончательно пачкая белые кроссовки. Если мне удастся увидеть свою машину ещё хоть раз и Силван не сдаст её за ночь на металлолом, то никаких больше коротких путей через деревни. Только по трассе.
Гостиница называлась, кажется, Странник, но вывеска давно перегорела, и в надвигающихся сумерках едва ли можно было сказать точно. Я перекинула рюкзак через плечо и зашла, сразу же задев дверью звонкий колокольчик.
Первый этаж был убран по-деревенски просто и уютно: в левом углу стоял диван и столик при нём, в правом стойка, за которой никого не было. Зато на диване сидела молодая девушка и яростно обмахивалась журналом, от чего её и так красные щёки становились всё пунцовее и пунцовее. При близком рассмотрении я поняла, что это всё же немолодая женщина, а сбил с толку меня её наряд рваные джинсы, повязанная на бёдрах толстовка и ярко-жёлтые кеды как у подростков.
Этот уикенд мы обязаны провести уже на Бали! Понимаете? Женщина обратилась ко мне без приветствий, и я замерла в проходе. А он только и может, что дурака валять. А если рейс задержат? Масик! Ты идёшь?
Я здесь-здесь. Сказал же: кулера тут нет, только кухня, а там эта Ничего не understand, you know[1]. Тьфу ты! Опять случайно перешёл на английский. Бывает же. Ну а как ещё сказать? Мальчишка, наверное, лет девятнадцати появился в проходе и тут же сунул женщине в руки стакан с водой. Она жадно припала к нему. Пей, душечка.
Здравствуйте, всё же решила соблюсти правила приличия я и сбросила рюкзак с плеча. Игнатий Андреевич тут?
Па-а-ап! тут же заорал мальчишка.
Из того же тёмного прохода, явно куда-то спеша, показался мужчина не высокий и не низкий, лысеющий и круглолицый. Я давно уже заметила: такие чаще всего заведуют небольшим бизнесом где-то в провинции и прибедняются, а на поверку оказывается, что бизнес приносит совсем уж неплохие деньги достаточные, видимо, чтобы отправлять сына со взрослой любовницей на Бали.
Ну что ещё? Игнатий Андреевич замер в дверях, и я спешно заговорила:
Здравствуйте. Меня Силван привёз. Сказал, что вы можете дать номер на одну ночь. И ещё покажете, где он живёт.
Ох, девушка! Он вам что-то сделать обещал?
Ну да. Машину починить.
И вы доверились? Деньги, небось, сразу заплатили? Я тут же вспомнила гневную речь про бутылку водки и сникла. Вань, отведи её к Силвану.
Unbelievable[2], пробормотал себе под нос Иван и погладил свою душечку по плечу. Я скоро. Ты пока пойди в номер, там уже должно стать прохладнее.
Игнатий Андреевич же продолжал командовать:
Иди-иди, тебе полезно будет. И по-русски уже начни разговаривать! Через слово понимаю. Повернувшись ко мне, грозный владелец гостиницы нетерпеливо взмахнул руками: А вы оставьте пока паспорт свой я заполню документы. Не бойтесь, я не пропью его за десять минут.
Последнее он сказал, видимо, заметив моё замешательство. Паспорт, однако, я всё же ему оставила, а сама поспешила за Иваном, который уже что-то возмущённо бормотал себе под нос:
А меня должно волновать, что он меня не понимает? Я, может, не могу иначе. Не все оттенки моих чувств может выразить русский язык. Да и обязан ли я говорить только на том языке, который он понимает? И, заметив, наконец, меня, он начал говорить громче: Знаете, мы ведь жили во Флориде. A year, maybe[3], даже чуть больше. Ничего, что я по-английски? Мне кажется, я уже почти полностью стал американцем вот спросите что угодно об их жизни, и я всё расскажу. Мне и русский язык чужд. Вот как скажу хочу, так сразу зубы сводит. Грубое слово, почти варварское. То ли дело want[4]. I want[5] говорят короли, а я хочу избалованные дети... Но нам с душечкой пришлось вернуться сюда папа больше не мог высылать деньги. Иван сокрушенно покачал головой, и я из вежливости спросила:
А вы там не работали?
Of course![6] Работал! Конечно, работал! Но, сами понимаете, что там теперь значит русский паспорт... Я пытался получить грин-карту, но куда там!.. Эх!
А ваша дама... Она... Я правильно понимаю, что она замужем?
Это всё недоразумение! Её муж, проклятый rustler[7], никак не может подписать бумаги. Всего-то дерево продаёт а что о себе думает! Он всё требует, чтобы душечка к нему вернулась, а как это возможно, если она любит меня? Иван замолчал на секунду, а потом снова вскинулся и яростно продолжил: И ведь какое слово душечка. Я здесь её так называю, потому что не могу иначе, а там всегда называл honey[8]. Ну как нежно! Совсем не то, что в русском языке. У нас как это сказать? Мёд? Ужасно, абсолютно ужасно!
Вы можете называть её сладкой, вставила я, не решаясь дополнить, что в русском языке, в общем-то, есть не меньше ласковых слов для возлюбленной.
Фу! Какая пошлость! Иван абсолютно натурально сморщил нос и будто хотел добавить что-то ещё, как вдруг махнул рукой на дом, крыша которой виднелась за поворотом: А, вот и дом этого пропойцы. Уверяю вас, он там уже в карты играет с Тарасом братцем своим.
Около гаража стояла моя машина, и я невольно выдохнула: по крайней мере на металлолом он её ещё не сдал. Внутри же горел приглушённый свет и играла музыка. Даже отсюда я слышала зычный голос Силвана и понадеялась только, что он не говорит снова про науки, а после зашла внутрь.
В гараже оказалось сразу трое мужчин. Силван сидел перед раскладным столом на табуретке, а рядом на потрёпанном диване развалились двое кудрявый мальчишка, судя по всему, одного возраста с Иваном, и мужчина с круглым, как тыква, лицом, широкими плечами и густой бородой. Я не могла понять, кого он мне напоминал больше раскормленного борова или бурого медведя, потому что в искажённом от водки лице угадывалось и то, и другое. Перед ними на столике стояла початая бутылка и три стопки.
Лиза, здравствуйте снова! отсалютовал ей Силван и выпил залпом. Под закуску у них были солёные огурцы в банке, и один из них сразу оказался в грязных пальцах. Быстро надкусив, Силван перевёл взгляд на Ивана и похлопал по дивану рядом: Присоединяйтесь. Как твоя невеста, Вань? Всё вожжаешься с ней?
Ты бы, Силван, прикусил язык, когда говоришь о даме, надменно сказал Иван. Девушке нужна её машина.
Я же сказал, что сделаю.
Да знаем мы, Силван! Забыли уже, думаешь, как ты отцу крышу чинил в прошлом месяце?
Ой, ну было и было. Я колесо уже заменил можешь посмотреть. И Силван, махнув на дверь, снова выпил. Я вышла на улицу и обошла свою старушку со всех сторон, забыв, какое колесо недавно пострадало на дороге. Свою птицу тройку я забрала полгода назад у нерадивых владельцев: на тот момент у неё уже проржавели пороги, износился двигатель и не работали дворники. Вместе со всем я поменяла колёса и треснувшее лобовое стекло. После ремонта она, конечно, всё ещё не могла летать, но стала вполне сносной дорожной подругой.
Вы что, не помните, какое колесо? процедил рядом Иван, который выбежал из гаража почти сразу следом за мной и запахнулся в пиджак, уже ощущая опустившуюся прохладу после жаркого дня.
Раз не вижу разницы, значит, всё и правда готово, заключила я, и Иван не стал проверять мои слова.
Тогда всё решено? Я хотел бы Было видно, что он вспомнил свои недавние рассуждения, но не стал снова смешивать французский с нижегородским и только разочарованно качнул головой. Вернусь к душечке. И вам бы советовал не оставаться тут с ними надолго, а то завтра утром не встанете.
Спасибо, Иван. Спокойной ночи.
И вам. Good night, Liz![9]
И он быстро скрылся за поворотом, а я зачем-то и правда вернулась в гараж. Наверное, было интересно познакомиться с такими непохожими приятелями Силвана, которые за это время почти не поменяли позы только в бутылке стало меньше водки.
Простите за недоверие, сказала я и замерла в дверях. Силван усмехнулся и достал откуда-то из-за дивана ещё одну стопку, протёр грязным краем рубашки и протянул мне. Я с удовольствием приняла после такого дня нужно было выпить. Я готова оплатить ещё одну бутылку для вас. Нет, не так я хочу её купить вам.
Никто и не возражает! И давай на ты. Познакомься: это Тарас, мой брат, а это Вася. Мы живём по соседству. Вот вроде с Ванькой в одном классе учились, а какие люди разные. Силван разлил водки по стопкам и вдруг воскликнул: Точно, как я забыл! Вы ж с ним, это, оба писаки.
Собратья по перу, впервые подал голос Вася и протянул мне руку изящную, почти что женскую. Она совсем не походила на рабочие руки Силвана и Тараса, которые уже опрокинули водки и теперь заедали огурцами, посмеиваясь. Пожимая Васе руку, я подумала, что он последний человек, кого можно было увидеть в подобной компании, однако братья относились к нему так же, как и ко мне, по-деревенски добро и гостеприимно. К этому меня всегда и тянуло: к простой жизни на бесконечных просторах России, к созерцанию деревенской жизни, к покою и умиротворению. Сейчас это чувство только зарождалось, но уже противилось всему, что говорил Иван. Я называла Софьюшку солнышком и дорогушей, потому что всем сердцем любила её мудрость и доброту, а ещё я хотела, желала говорить на русском языке, потому что только русские слова по-особенному прокатывались по языку, сочетая гласные и согласные, глухие и звонкие, мягкие и твёрдые. Я могла слушать живую русскую речь часами, и особенно сейчас, когда передо мной сидели её разноликие представители.
Тоже пишете? спросила я, когда Вася отпустил мою руку.
В какой-то степени, если изволите так выразиться. Я увлекаюсь переводами.
И что переводите?
Да всякое. Вася потянулся за сумкой и достал оттуда тетрадь, исписанную мелким почерком. В основном драматургию. Вчера закончил Гамлета Шекспира.
Разве не достаточно уже было переводов? Вы что-то новое привносите? Я взяла протянутую тетрадь, но ничего не смогла разобрать.
Как вам сказать. Я адаптирую. Мне кажется, Гамлет не должен опускаться до мести; его первостепенная задача освобождение государства от тирана-монарха. Я вывожу в качестве убийцы отца Гамлета Полония, а не Клавдия. Я чувствую, что это вернее.
И что же, Гамлет отказывается от Офелии, потому что её отец цареубийца?
Да. Народное освобождение вот цель Гамлета. Любовь отходит на второй план.
А как же быть или не быть?
Думаете, что народный освободитель имеет право сомневаться?
Я замерла, вглядываясь в лицо Васи, и только кивнула. Мне нравилось переосмысление сюжетов, но казалось, будто это ещё слишком рано для меня. Вместо этого я только налила себе ещё водки и обратилась уже к Тарасу:
А вот вы, скажите. Вы тоже считаете, что науки вредны для людей?
Что тама в науках не моё дело, барышня, басом ответил Тарас. Я человек дела. Вона, Силван подтвердит. И людей науки я не встречал, а вот всех энтих мошенников чиновников, губернаторов, мэров каждый день. Вот где зло-то.
И почему же?
Да как почему! Только дай им нож они на улице человека сразу, того, зарежут. И за что? Правильно, за деньги. Строили у нас тут недавно церковь. И что? Сгорела! Чёрта с два! Мусорку рядом подожгли, да леса строительные, вот и сделали вид, будто это церковь. Ставлю, вот, бутылку эту, что не было ни черта.
Кажется, ваш брат считает иначе, усмехнулась я, а Силван пьяно качнул головой:
Ты не путай, Лизанька. Мои деньги, которые в железном-то сундучке, как ты сказала надысь, никому не мешают. А тут всё в масштабах страны делается. Эта церковь при больнице строилась, может, помогла бы больным грехи перед смертью отмолить. А в итоге что? Губернатор дачу себе построил в Озерках?
И в чём же разница? Я ни на шутку увлеклась разговором и даже приняла из грязных рук Силвана огурец. Он оказался слишком уж солёным, но от водки горело горло, поэтому я с удовольствием надкусила.
Да как ты не понимаешь! Я со своими деньгами волен делать, что хочу, а они чужое берут!
Так разве эти деньги не становится тоже их? Вот ты у меня пару часов назад две сотки взял за колесо. Они твои стали или мои остались? Я засунула руку в карман, достала десятирублёвую монету и вложила Силвану в руку. Держи. Теперь она твоя или моя?
Моя.
Ну вот. Значит, твой сундучок и офшорные счета чиновников одно и то же?
Ну тебя, Лиза У меня голова заболела, отмахнулся Силван, а Вася поглядел на меня с уважением: видимо, уже придумал, как адаптирует следующий свой перевод.
Деньги Силван нажил честным трудом так-то, неуверенно подал голос Тарас, который, видимо, совсем потерялся в их споре, и я кивнула с этим нельзя было не согласиться.
Честным-нечестным, вот только, лежа в сундучке, они ничем не помогают ни Силвану, ни кому-либо ещё. Ты сказал, что готов голодать лишь бы ничего оттуда не достать лишнего. А потом что? Может, умрёшь от голода на накопленном злате?
Это уже крайности.
Нет. Это такое же преступление, как и воровство из казны, только уже морально-нравственное. Ты не уважаешь писателей, а мы, как ты правильно сказал, умеем в головах рыться. И в твоей я уже порылась сполна.
Завязывай, Лиза, а то мордобой начнётся, одёрнул Тарас, и я сразу же успокоилась. Откинувшись на спинку дивана, я прикрыла глаза и поняла, что абсолютно пьяна и не имею представления, как буду идти до гостиницы. Вася рядом вдруг начал читать стихи странные, неритмичные и нескладные. Тарас быстро его оборвал песнями, и в них было что-то завораживающее. Я слушала, а голова кружилась, перед глазами плыл рябой потолок гаража Силвана, нестройные пьяные голоса сливались в один, и в какой-то момент, наверное, я выпала из реальности.
Мне чудилось, что я стою на холме и смотрю на восход солнца. Впереди неосвоенные поля, земля, которую ещё только предстоит застроить и облагородить. И Он Он точно рядом, потому что ни один мой сон в последнее время не обходится без Него. Тогда ещё совсем молодой, кудрявый, в белой кружевной рубашке и пиджаке светло-синего цвета. Лицо Его всегда было мутным, но я хорошо помнила, как Он любил положить мне руки на плечи и сказать:
Liz, tu agis encore mal. C'est inacceptable pour une jeune femme![10]
Неужели он всегда говорил по-французски? Почему же сейчас я совсем не понимаю, что он говорит? И зачем в детский сад нанимали французов? Когда я наводила справки о нём месяц назад, то там не было ничего про Францию. И даже имя другое. Тогда его называли Бопре? Лабе? Лемонте? Кто вспомнит теперь.
Он отвернул меня от восхода грубо схватил за плечи и увёл куда-то.
А потом оказалось, что всё это время меня тряс Тарас, а потом Силван, придерживая за талию, и вовсе утащил из гаража в гостиницу. На улице мне стало только слегка легче: я вырвалась из хватки и остановилась, чувствуя, что меня вот-вот стошнит. Так, собственно, и произошло.
Это всё твои рассуждения о высоком, насмешливо поддел меня Силван, и я не стала спорить. Стало ощутимо лучше, и дальше я шла сама, но Силван всё равно решил меня проводить. Сам он выпил в несколько раз больше и тем не менее твёрдо стоял на ногах.
У входа в гостиницу горел приглушённый свет, и я остановилась под фонарём, облокачиваясь на стену.
Я приду за машиной, как встану, сказала я, и Силван протянул ключи. Спасибо за помощь.
Ворочайся, Лизанька, как разберёшься с делами.
А ты, Силван, пожалуйста, потрать уже деньги. Сделай себе ремонт в гараже, построй эту церковь при больнице или пропей, в конце концов. И книжки почитай.
Ещё скажи к врачу сходить усмехнулся Силван, и я уже не была так уверена: действительно ли он такой ярый противник медицины и науки, как говорил раньше.
Отрицание враг просвещения, сказала я тогда и будто цитировала кого-то, но надеялась, что всё же нет. Что бы ни говорил Вася, любые заимствования должны содержать оригиналы, иначе они рискуют превратиться в плагиат.
А я и не отрицаю. Просто не верю.
Да, ты прав. До отрицания нам ещё далеко.
На прощание я похлопала Силвана по плечу и зашла в гостиницу. Паспорт мой лежал на столике регистрации, а рядом ключ от второго номера и записка: Выселение в 12:00. Я посмотрела на часы и нахмурилась: уже было шесть утра. Так не пойдёт я совершенно точно не высплюсь и завтра за рулём не смогу проехать и нескольких часов.
Мне в голову тогда пришла странная мысль, которую даже не пришлось долго обдумывать: я просто взяла стул и забралась на него прямо к часам, висящим над дверью, под самым потолком. Перевернув их, я начала двигать стрелки; и почти уже остановила на полуночи, как вдруг услышала голос позади и чуть не упала удержалась только благодаря стене передо мной:
Вы что делаете?
Часы перевожу.
Позади стояла душечка: она завернулась в одеяло и держала в руках дымящуюся кружку, от которой приятно пахло кофе. Я вернула часы на место, довольная работой, и спрыгнула.
Вы же знаете, что в гостинице есть и другие часы? И у нас самолёт через два часа. My dear[11] скоро встанет, а вместе с ним и его папаша.
Ну да. Я не подумала. Мне было весело от моей выходки, хотя никакого результата она не принесла. Скажите, как вы считаете: важнее любовь, отечество или метафизика?
Душечка посмотрела на меня так, будто я сказала форменную глупость.
Любовь, конечно. Странные вы вопросы задаёте. И что, вы употребляете наркотики?
Я замерла на секунду, пытаясь понять её слова, а потом вдруг рассмеялась.
Нет-нет. Наоборот, наркотики зло. Ну давайте тогда такой выбор: любовь или отечество?
Вы не утруждайте себя пустыми вопросами. Я всегда выбираю любовь! Разве по нам с Ванечкой не видно? Он душа моя, my soul, если позволите так выразиться... Да и он разделяет мою страсть. Вот, смотрите. Душечка достала телефон и тут же протянула его мне, показывая обложку книги. Жена дракона, прочитала я и с интересом рассмотрела: дракон с синей чешуёй и крепкими мускулистыми руками прижимал к груди светловолосую девушку почти что копию миниатюрной душечки. Если прочитаете эту книгу, то никогда больше такими вопросами не будете задаваться. Любовь, любовь и ещё раз любовь! Разве не это прекрасное чувство позволяет нам лучше понять себя? Разве не от него ноги дрожат и в груди сердце пропускает удары? Смотрите, как поэтично я говорю! А это всего лишь несколько прочитанных недавно книг. Почитайте! И обязательно в оригинале!
Обязательно. Я вдруг подумала, что не хочу знать её имя: наоборот, мечтаю оставить в памяти именно как душечку ей идёт это больше любого другого имени.
У меня муж умер, вдруг сказала она, и я чуть не упала снова, хотя стояла ровно.
Соболезную. Сегодня?
Да. Мне час назад позвонила его мать. Душечка теперь и вовсе казалась мне страшным человеком: так рассуждать о любви с драконами, когда только-только узнала о смерти мужа, может только кто-то по-настоящему чёрствый. Но что-то мне подсказывало, что она не чёрствая просто ставит всю свою жизнь на карту любви, и если кто-то, как муж, не вписывается в партию, то душечка не вовлекается эмоционально.
Мой первый муж скоропостижно скончался. А второй вот, царство ему небесное, от болезни умер. В холод, говорят, без шапки вышел, да и... Душечка покачала головой. Бывает же, да? Но слава богу, что есть Ванечка. Я, знаете, без любви прожить не могу и дня. Это для меня как воздух... Ну вы если хорошие книги почитаете, то сами всё поймёте. А вы любите кого-то?
Люблю. Сестру свою, уклончиво ответила я. И родителей.
Так подумать я ведь действительно только их и любила. И, возможно, совсем пока немного русский народ. Но душечке это уже было неинтересно: её душа требовала драмы. Вздохнув, она хлебнула кофе, прошла за столик и села. Я с сожалением отметила, что даже несмотря на то, что на часах пробило час ночи, на самом деле уже давным-давно было семь утра.
Приятно было познакомиться с вами. Have a good trip, darling[12].
И вам, душечка, хорошей дороги, быстро бросила я, схватила ключи и убежала на второй этаж, потому что не могла более выносить общества этой дамы.
Проспать удалось до одиннадцати, но часы на первом этаже показывали семь, и я подумала, что так можно и с ума сойти: легла в семь и, проспав шесть часов, встала во столько же. Из-за этого я сразу приняла решение: поднялась снова к часам и перевела обратно, едва успев до возвращения Игнатия Андреевича.
Ещё не ушла? бросил он с порога без приветствий, и я положила ключ на стол регистрации.
Так ещё не двенадцать.
Игнатий Андреевич поднял глаза на часы и удивлённо почесал подбородок:
А утром я решил, что они стали.
Часы, может, и стали, а время идёт! заметила я и с удовольствием подумала, что душечка не раскрыла будущему свёкру мою маленькую утреннюю шалость.
Как вам Дуня?
Дуня? А-а-а, Дуня, едва сдерживая смех, сказала я и пожала плечами. Взрослая она для вашего сына, не находите?
А что поделать? Я с её мужем, Василием Андреевичем, был, так сказать, хорошо знаком. Мы даже как-то в гости заезжали к ним... И кто бы мог подумать, что они вот так? Мы тогда еле оторвали их друга от друга. И мне Авдотья, стоит признаться, нравилась... Игнатий Андреевич слегка покраснел и снова почесал подбородок. А для Вани это блажь ведь. Поймёт, на ком жениться собрался, и бросит. Эх!
Шишки всем самостоятельно надо набивать. К тому же они оба почти американцы авось получится устроить брак на их лад.
Этого и боюсь, Лиза. Выбить бы из него всю дурь... Я ведь раньше был бригадиром на стройке, хорошо зарабатывал, мог помогать ему деньгами. А сейчас как-то всё... Ну поедет он на Бали этот, промотает на красивые шмотки для своей душечки всё, а потом? Прибежит ко мне снова просить.
А вы не давайте. Пусть образование получит, за ум возьмётся.
Ой, ладно! Не вам мне голову забивать. Удачной дороги, Лизанька. И Игнатий Андреевич медленно ушёл наверх, оставив меня в размышлениях.
Я сходила к Силвану за машиной и, написав Софьюшке короткое сообщение, уже хотела уехать, наконец, из Третьегорска, но остановилась. Днём здесь всё будто было иначе: одноэтажные и двухэтажные домики с металлическими крышами отливали в лучах солнца, лес, как оказалось, с одной стороны полностью закрывал село, а на соседском заборе дремала чёрно-белая кошка. На небе я увидела след от самолёта и подумала, что, возможно, это душечка с Иваном летят навстречу своему счастливому американскому будущему. Пусть летят.
Я чувствовала тогда, что все эти люди, которых я повстречала в маленьком селе, жгуче интересовали меня. Их быт не мог оставить равнодушным, а невежество, напускная душевность и дилетантство не раздражали. Всё это был интерес первооткрывателя, будто я, как городская жительница, впервые столкнулась с такой стороной жизни и теперь жаждала продолжить. Наверное, в пути меня ждёт ещё много открытий, и некоторые из них даже поколеблют мои убеждения, но пока я не видела ничего прекраснее Третьегорска. И, вдохнув полной грудью, я открыла дверь машины и собиралась было сесть, как вдруг услышала крик:
Лиза! Подожди!
По дороге бежал Вася с тетрадью в руках. Почти столкнувшись со мной, он склонился и, тяжело дыша, протянул испещрённые текстом листы мне:
Вот, возьми. Вдруг получится издать. Почитай, мы об этом не говорили. Это... Это переводы басен Эзопа и баллады ещё некоторые. В общем, все мои труды.
Посмотрю. Как тебя зовут-то? Полное имя, я имею в виду. А то согласятся издать, а я не знаю автора.
Да это неважно! Издавай под своим. Главное, чтобы их увидели.
Я коротко кивнула, спрятала листки в рюкзак и села за руль. Голова слегка побаливала, похмелье ещё мучило, но на душе было удовлетворение. Заведя машину, я тронулась в путь.
II.
Софьюшка всегда говорила, что она в нашей семье разум. После Третьегорска я не была так в этом уверена, однако чувства накрыли меня быстрее, чем я добралась до следующего временного пристанища. В первую очередь, это была жалость к себе и состоянию, которое с каждой минутой ухудшалось. Во вторую страх. До Москвы была ещё пара дней пути (особенно если я буду двигаться в том же темпе, что и сейчас), но почему-то посреди полупустой трассы в окружении пышно цветущей зелени, раскидистых дубов и поющих птиц я потеряла контроль над собой.
Я бросила машину на обочине и, не разбирая дороги, пошла по протоптанным тропкам, минуя перелесок у дороги, а после оказалась на поле. Солнце прожигало голову насквозь, тошнота подобралась к горлу, и я села прямо в невысокие колоски, едва-едва взошедшие после посева, а потом достала телефон.
Что-то случилось? Софьюшка ответила немного заспанно, и я слабо улыбнулась.
Что важнее любовь или отечество?
Всякий человек решает по-своему. Вот скажи, ты ведь любишь меня и папеньку?
Конечно.
И что же, ты готова обменять нас на отечество?
Вы тоже часть отечества, Софьюшка. Вы и есть моё отечество. Мы замолчали, и я решила сменить тему: Тут очень красиво.
Тут это где, Лизочка?
Да везде. Сколько несчастных людей живёт в таких прекрасных местах.
Почему ты думаешь, что они несчастны?
Они не видят. Папенька говорил: чтобы понять себя, посмотри на то, что тебя окружает. Я вот вижу только безграничное небо и... Я замолчала, заметив мужчину с вилами наперевес, который пересекал поле. И деревенского мужика.
Будь аккуратнее, сказала Софьюшка, но я уже не слушала. Вскочив на ноги, я направилась к нему.
Здравствуйте, уважаемый! А чего здесь делаете? Солнце же в зените, жара!
Так сенокос никто не отменял, барышня! крикнул мне в ответ он. Мужик был коренастый под стать Силвану, в синем комбинезоне и рваной белой футболке. На голове была надета соломенная шляпа в огороде я могла бы легко спутать его с пугалом. Кожа же у него загорела, а в некоторых местах даже обгорела и уже почти полностью слезла, оставив небольшие пятна на коже.
Вы сено собираете? В двадцать первом веке?
Мужчина расхохотался, закинув голову назад, и чуть не уронил шляпу лишь в последний момент придержал рукой.
Сразу видно, что городская. На поле что забыли-то?
Восстанавливаю связь с природой. Я не стала говорить, что меня всё ещё слегка мутило и я не хотела пачкать машину. Сегодня же воскресенье. Разве не выходной?
Не выходной, барышня, праздник. Каждую неделю мы празднуем день воскресения Господня.
Если же вы верующий, то должны лучше меня знать, что в воскресенье работать нельзя. Я вдруг обратила внимание на крупный серебряный крест у мужчины на шее. Так чего же вы тут с вилами ходите? Может, людей до смерти забиваете?
И что с вами, мёртвыми, делать? хохотнул он. Я сено продаю. У нас в деревне живёт один чванливый товарищ зажиточный. Берёт каждый год сено у меня, но требует много: у него там и работники, и прислуга, а животных в стойлах сколько!.. В общем, есть кому сено таскать и, самое главное, использовать. Вот я и собираю... На один день просрочу ни копейки не выплатит. А мне что делать? Мы ведь на словах договариваемся.
Попросили бы договор заключить.
Смешная вы, барышня! В деревне не жили? Заартачусь я найдёт другого. А у меня семь ртов дома и руки одни мои. Это у него там на один рот сто человек...
А в остальные дни вы что делаете?
Работаю. Мужик перехватил вилы и кивнул: Мне пора, барышня. Правильно вы сказали солнце ещё в зените.
Знаете, законом ведь запрещено людей мучить, бросила я напоследок, и безымянный мужик только пожал плечами, не оборачиваясь:
Не для нас он писан.
После разговора мне стало немного лучше: по крайней мере больше не тошнило. Правда, от палящего солнца закружилась голова, и я вернулась через перелесок к машине, а после жадно припала к бутылке воды, купленной часом назад на заправке. Подумала вдруг, что мужик этот и вовсе мог мне привидиться: где, действительно, ещё остались сенокосцы? Мне казалось, что цивилизация уничтожила всё, что раньше составляло обычный крестьянский быт, а чтобы найти тех, кто до сих пор почитает традиции, надо забраться в такую глушь, где и телефон ловить не будет. А тут вот в двух часах езды от Архангельска мужик с вилами. Вероятно, я и правда слишком редко куда-то выезжаю да и, будем честны, в целом выхожу на улицу. Цивилизация и тут постаралась: я стучу по клавишам с утра до вечера, а продукты получаю курьером. Расскажи я о таком образе жизни новому знакомому получила бы и правда вилами по голове.
Рассуждения мои были просты, и я знала они от недостатка знания. Я не была дворянкой и едва ли мои предки были, но современное общество дало мне возможность достичь определённых высот самостоятельно и вырвать место в срединной прослойке населения той, что может доставку на дом заказать, но едва ли купит айфон не в кредит. И это было выгодное положение: я могла жить в удовольствие (и даже иногда баловать себя свежим авокадо и новым постельным бельём), но и не выделялась. Едва ли какой-то мужик скажет про меня чванливая и зажиточная. Мне нравилось быть призраком, чья значимость измерялась только в количестве напечатанных знаков и в сложности закладываемых идей.
Я села в машину. На карте неподалёку значился хостел туда я и свернула, несмотря на то что ещё даже не стемнело. Я сбавила скорость и повела машину медленно, любуясь видами за окном. Я въезжала, кажется, на территорию деревни, которая на карте называлась Марьино. Едва ли чем-то она отличалась от Третьегорска разве что там было несколько церквей, которые я смогла осмотреть только издалека, а здесь тянулись только унылые вереницы серых домов, обнесённых косыми заборами. Некоторые стояли вдоль трассы, а некоторые уходили в глубь деревни, скрываясь за невысокими холмами, но я смогла даже разглядеть дом-дворец и подумала, что, возможно, там и живёт чванливый начальник сенокосца.
Хостел был у заправки через несколько метров, в конце деревеньки, и я, уже предчувствуя скорый ужин и сладкий сон, всего на секунду отвлеклась и тут же ударила по тормозам, потому что передо мной словно из ниоткуда появилась девушка. Я её, кажется, не задела успела затормозить, но ужас всё равно охватил меня с ног до головы. Плохо помню, как вообще оказалась рядом с ней, потому что облегчённо выдохнуть смогла только после того, как девушка начала меня отчитывать за невнимательность.
Ну и с чего вдруг вы решили, что здесь пешеходный переход? пошла в наступление я, не желая давать ей и шанса осмыслить случившееся. Это оживлённая трасса между прочим! Вам повезло ещё, что я скорость сбросила и успела вовремя затормозить!
Так смотри на дорогу почаще! нашлась она. Теперь я могла её разглядеть подробнее: лёгкое летнее платье с короткой юбкой, две рыжие косы, после падения слегка распустившиеся, а в руках непрозрачный пакет, который она тут же прижала к груди. На вид ей нельзя было дать больше восемнадцати лет.
Ладно, ты в порядке? спросила я, переходя от волнения сразу на ты, и девушка неуверенно кивнула. Я вообще ищу хостел. Он где-то тут, если верить карте. Не знаешь случайно?
Отродясь не было. Врут карты твои, тётенька.
А где можно переночевать, не знаешь?
Девушка помялась, будто обдумывая что-то, и кивнула:
Довезёшь меня до дома я спрошу у папы. Может, разрешит остаться тебе на одну ночь.
Я тут же погрязла в мечтах о ванне, ужине и мягкой постели, поэтому без раздумий кивнула и села в машину. Девушка же забралась на заднее сиденье и разложила на коленях чёрный пакет, любовно поглаживая его по краю.
Как тебя зовут?
Люда.
Нечасто в наше время встретишь кого-то с таким именем. Куда ехать, Люда?
Вот здесь направо. Видишь красный забор? Нам туда.
За красным забором был только один дом тот самый дворец, который я заприметила ещё на трассе. Он стоял у холма, почти полностью закрытый от равнинных ветров, и выделялся широкой металлической крышей с флигелем, приусадебным двором, на котором сразу же всполошились собаки, и садом позади. Сад я разглядела уже на подъезде Люда достала телефон и набрала, видимо, отца, чтобы предупредить.
Папочка, меня тут одна тётенька подбросила до дома. Не будешь против, если она останется у нас переночевать? Да нормально она выглядит! Пап, ну хватит! Какая воровка?!
Скажи, что я писательница, подсказала я и остановилась у забора. Собаки лаяли всё громче, и я слышала, как они скреблись, желая выбраться из-за забора и встретиться с противником лицом к лицу.
Пока Люда договаривалась, я достала телефон и сразу же открыла новое сообщение на почте, присланное почти час назад:
От: Татьяна Юрьевна М***.
Текст сообщения: Лиза, пожалуйста, не забывайте про ваши соцсети. Напоминаю, что вы хотели выложить видео о книге. Чтобы привлечь читателей, нужно выкладывать ежедневно хотя бы одно видео, а лучше два. И про канал не забывайте. Даю вам добрый совет: продвигайте книгу. С нашей стороны мы сделаем всё возможное, но и вам нужно стараться.
С уважением, редактор ***
Чёрт бы побрал эти видео!
Я глянула на Люду в зеркало заднего вида и по выражению лица догадалась, что её папа оказался сговорчив. Автоматические ворота начали открываться. Вздохнув, я быстро написала пост в телеграме вырванную из контекста цитату с картинкой, а после направила машину во двор.
Месяц назад, когда Татьяна Юрьевна только начала говорить про продвижение в одном из созвонов по поводу рукописи, у нас с Софьюшкой случился очередной идеологический спор на кухне, когда папенька уже лёг спать. Софьюшка всегда пила зелёный с мятой, а я чёрный чай, и мы садились друг напротив друга за кухонным столиком, едва вписывающимся в небольшую комнату. В такие моменты я была рада, что не живу уже с семьёй моё присутствие только бы стесняло Софьюшку и папу, а так я могла помогать им на расстоянии и иногда наведываться, влекомая грустью и треволнениями.
Ну что ты так упёрлась? мягко спросила Софьюшка (которая и правда была разумнее нас с папой вместе взятых). Это же необходимо. Таких, как ты, сотни. Нет, я не умаляю твоёго таланта ты знаешь, что я считаю тебя талантливее всех и это объективно, но об этом нужно заявить. Мы не в девятнадцатом веке: образованных людей становится всё больше и больше, многим хочется выражать мысли на бумаге, а читатель не может поспеть за всем. Вот тебе и нужно сказать читателю: Вот она я!
Сказать и как, Софьюшка? Правильно! Под музыку выложить картинки. Атмосфера книги! Да нет и не было в моих книгах атмосферы! Этого требуют глупцы, не способные прочитать больше пары строк. Таким и нужно только смотреть картинки и слушать музыку. На деле ведь они и строчки книги не прочитают без такой эмоциональной подпитки!
Лиза, ты такая снобистка!
Сноб я. Сноб. И говорю снобистски. Ты, между прочим, слово выдумала.
Сейчас такие каждый день выдумывают, отмахнулась Софьюшка и отпила из чашки. Ты не права. Грамотный читатель тоже может искать книги таким образом.
В коротких видео? скептически спросила я, и мы ни к чему так и не пришли. Я знала одно: рекламировать так книгу заявлять о собственной несерьёзности. А других способов мне Татьяна Юрьевна не озвучила.
Правда, всё, как и обычно, знала Софьюшка. Она предложила разносить книги по людным местам, когда выйдет первый тираж, отправить на конкурсы, на худой конец купить рекламу. Но, пока книга не издана, договор с издательством не подписан, а до Москвы ещё несколько дней пути, думать о продвижении не было смысла. И я выкладывала картинки.
Въехав во двор, я припарковалась рядом с внедорожником и осмотрелась через лобовое стекло. Двухэтажное здание с каменным фасадом, прямоугольные пластиковые окна, плоская крыша, которую я увидела ещё на подъезде. Сзади и правда был сад яблоневый, как выяснилось позже, и небольшая зона для отдыха беседка, стол и гриль. Всё это выдавало во владельце дома человека богатого, а в дизайнере человека с превосходным вкусом. Всё сочеталось в цвете до мелочей красный забор, светлые дорожки, тёмная крыша и розовато-белый фасад.
Когда я выбралась из машины, то заприметила ещё кое-что: слева от дома стояло одноэтажное здание, стилистически повторяющее дворец. Оттуда, увидев нас, вышла девушка возрастом, наверное, близкая к Люде. На ней был белый передник, светлые волосы струились по плечам, а лицо Девушка была настоящим ангелом. В уголках глаз, казалось, залегли морщинки от постоянной улыбки, сами же глаза даже издалека светились, отражая солнце, нещадно палящее в разгар дня. Девушка приблизилась к нам и сказала почти что пропела:
Здравствуйте! Вы у нас остаётесь на ночь, я правильно поняла? Я кивнула. Меня зовут Света, я горничная в доме у Павла Афанасьевича. Он только сказал нам о гостье сейчас Петруша спустится и заберёт вещи.
У меня нет вещей. Только вот рюкзак.
Тогда я скажу ему, чтобы не приходил, с улыбкой закивала Света и, достав телефон, что-то быстро написала. Пойдёмте покажу пока вашу комнату.
Люда рядом едва заметно цыкнула, будто Света её страшно раздражала, схватила загадочный чёрный пакет и удалилась в дом. Я же с рюкзаком наперевес пошла смотреть свои покои.
Немного я знала людей, которые могли позволить себе прислугу. Одно дело клининг я встречала многих молодых людей, которые постоянно пользовались их услугами; здесь же всё было как в старинной усадьбе. Дверь нам открыл швейцар, из кухни показался мальчишка с подносом в руках, а на втором этаже я чуть не столкнулась, очевидно, с ещё одной горничной она, в таком же фартуке, как и Света, мыла окна, только была гораздо старше и, наверное, даже мне годилась в матери.
Света завела меня в одну из комнат на втором этаже и остановилась на пороге.
Как я могу обращаться к вам?
Просто Лиза. И давай на ты, ладно?
Как скажете. Рада познакомиться, Лиза. Если что-то будет нужно, то я в домике для прислуги. Там мы с вами встретились недавно. Но можете и просто написать. Она достала телефон и протянула мне его: на экране был qr-код чата в телеграме. Удобно; и никаких колокольчиков не нужно.
Спасибо, Светочка. Ты здесь постоянно живёшь?
Нет. Ухожу по вечерам, на выходные по очереди нас с Полиной Дмитриевной отпускают. Света снова лучезарно улыбнулась и убрала прядь волос за ухо. Павел Афанасьевич добр к нам, деревенским. Мог бы кого-то из города нанять, а взял нас.
Понятно. Действительно добрый человек. Я обвела взглядом небольшую гостевую комнату с двуспальной кроватью и почувствовала, как меня одолевает сон.
Спускайтесь к ужину, Лиза, Света, вероятно, не смогла побороть смущение и называть меня на ты, сегодня подают индейку. Должно быть вкусно!
Несомненно. Когда он?
Через час, наверное. Света вдруг замерла, прислушиваясь, а потом подбежала к окну: Папа приехал! Я вам не нужна уже, Лиза? С вашего позволения, могу я пойти?
Ну конечно. Спасибо за радушный приём.
Когда Света, забыв уже все правила приличия, побежала по ступенькам на первый этаж, я закрыла дверь и тоже выглянула из любопытства в окно. Ворота снова открылись, и уже знакомый мне мужик завёз на территорию целый кузов сена, которое несколько садовников сразу же сгрузили в амбар, расположенный в восточной части огромного участка.
Я решила, что не стоит ему знать обо мне и так вышло странное совпадение. А после легла, завернувшись в душистое одеяло, и заснула, ни секунды не проведя за размышлениями.
Через час меня разбудил стук в дверь. Всклокоченная, со следом от руки, которую я так и норовила засунуть под щёку во сне, я появилась через минуту на пороге.
Ужин готов, коротко бросила Люда и хотела было уйти, как вдруг разразилась гневной тирадой: Нет, ну подумать только! Она ушла раньше, потому что папаша её пожаловал, а я должна как служанка ходить всех к ужину звать!
Горничная не твоя рабыня, заметила я, приглаживая меж тем волосы одной рукой, и Люда метнула на меня грозный взгляд:
Она получает за это деньги. Папа ей платит.
Пока что. А что будешь делать, когда папа умрёт? С чего будешь платить таким же, как Света? Она-то всегда найдёт, где заработать, потому что умеет это делать. Я не хотела язвить, но избалованность её бесила. Люда ещё больше надулась от злости аж желваки заходили и выплюнула:
Я стану папиной наследницей. А ты, я вижу, совсем не терпишь гостеприимство?
Прости, тут же примирительно взмахнула руками я, вышла из комнаты, прикрывая за собой дверь, и кивнула Люде на лестницу: Пойдём. Я просто люблю говорить правду. И, если честно, ненавижу несправедливость.
Такие поборники морали, как ты, обычно и становятся преступниками, удивила меня Люда. Нам налево.
Наш спор так и не закончился, потому что, спустившись, мы сразу зашли в столовую. В центре стоял длинный дубовый стол, накрытый шёлковой скатертью, а во главе сидел крупный мужчина средних лет с заплывшим лицом, в костюме и унизанными кольцами пальцами. Когда мы зашли, он подцепил вилкой нарезанную колбасу и отправил сразу несколько кусочков в рот, а после этого добродушно кивнул мне:
Здравствуйте! Люда сказала, вы писательница. Елизавета, правильно?
Просто Лиза. Всё верно. Я села неподалёку от него, чтобы продолжить непринуждённую беседу, и с интересом осмотрела стол, на котором, действительно, была индейка и не только она. Я немного слукавила: писательница, конечно, но ещё не изданная. Еду в Москву за тем, чтобы подписать последние документы и в путь.
Главное, что метите в писатели это уже почётно, подмигнул Павел Афанасьевич и расхохотался. Москва Я жил там какое-то время. Едва ли сыщется другое такое место. Согласны?
Буду там впервые.
Нет-нет, вы совершенно точно придёте в восторг! И не только из-за достопримечательностей. Какие там люди живут! Могу написать Кузьме Петровичу он с радостью вас примет. Великий человек! Павел Афанасьевич, прервавшись, бросил в тарелку половину упитанной индейки и начал с причмокиванием обгладывать кости. Хотя давно с ним не созванивался, может, и умер уже Хотите, спрошу, сможет ли он принять вас?
Вы очень добры, но не нужно. Моё дело требует не больше часа времени, и я поеду домой.
Ну хорошо. Однако послушайте! Когда мы были совсем молодые, Кузьма Петрович такое учудил. Мы устроились менеджерами по продажам в офис. Тогда всё только-только развивалось, и мы надеялись сразу занять хорошие места, а тут оказались чуть ли не разносчиками кофе и почты для начальника. И Кузька-то так мы его тогда звали оказался более находчив, чем я. В первый раз вышло случайно: спросил из вежливости, не нужны ли кому в офисе лишние билеты в театр, а начальник возьми да и согласись. Кузька разнервничался и отдал так, даром. А потом начальник ему уже и работу посолиднее дал, и здороваться стал. Имя даже запомнил! И Кузька дальше уже специально всё делал: собачку начальника похвалит, а на следующий день притащит собачье лакомство, мол, у его собаки аллергия. Хотя никакой собаки и тем более аллергии не было! Потом машину ему почти что за бесценок отдал приврал, мол, срочно надо деньги собрать на ремонт, хотя жил тогда на съёмной квартире. А? Каково? Невероятный был талантище. Быстро стал вхож в круги общения начальника, а сейчас уже Кузьма Петрович глава той компании, в которой мы вместе начинали. Всем бы так! Это вы, молодёжь, без хватки. Вот скажите, Лиза, что для вас главное в жизни?
Отечество, брякнула я, больше забавляясь, и съела ещё бутерброд с красной рыбой.
Это вы патриотка, получается?
С какой стороны посмотреть, уклончиво ответила я, понимая, что подобные разговоры всегда ведут к одному, какой бы позиции ты не придерживался. Нет ничего страшнее, чем человек, полностью уверенный в собственной правоте, а в политических спорах только такие и встречались. Я люблю сомневаться во всём. Тут, скорее, о другом речь Впрочем, давайте так: для меня важнее всего в жизни моя семья.
Вот! И семья это прекрасно, конечно Вон у меня дочка на выданье растёт
Пап! Люда впервые оторвалась от телефона и смерила отца гневным взглядом.
Ну что пап! Всё пап! Она, право слово, совсем от рук отбилась. Когда мать была жива, то хотя бы какой-то авторитет имела над ней, а сейчас Павел Афанасьевич положил себе ещё несколько ложек оливье. Только книги эти. Вот опять сейчас притащила. Что в этих книгах возьмёшь? Сказки про любовь! Такой не бывает в жизни!
Пап! уже почти завопила Люда и отбросила в сторону вилку. Много ты понимаешь! Это для женщин пишется, ясно?! Только женщина способна такое понять! И там не про любовь. Эти книги дают мне то, чего вы, так называемые умные взрослые, никогда понять не можете. У вас мышление ограничено! Лиза, вон, патриотка! Как смешно!
Что же смешного? Я была только рада снова поспорить с наглой девчушкой, которая была воплощением всего того, что я не выносила в людях эгоизма, самомнения и глупости.
А то, что Люда замолчала, стиснув зубы, но я уже и так знала, что она хочет сказать. Неважно. Таким, как ты, уже мозги промыли. Я не желаю в этом участвовать.
И Люда ушла, почти не притронувшись к ужину.
И что с ней делать? вздохнул Павел Афанасьевич.
Ничего. Это эмоции. Не вижу ничего плохого в том, что она имеет собственную позицию и может её отстаивать. Не сейчас, конечно А в целом. В будущем, я уверена, она будет вспоминать эту выходку со стыдом. Я была такой и сама; все были.
Да это всё время так! Недавно возмущалась из-за того, что не может, как все, поесть в Макдональдсе. Я понимаю её желания, но что мне на это ответить? Требует, чтобы я её отправил за границу куда-то, покорять Европу. А я не могу. Это, во-первых, деньги Павел Афанасьевич помолчал и потянул к себе вторую половину индейки. Да и вообще.
У всех разные ценности, пожала плечами я, толком и не зная, что сказать. Я знала одно: многие, кричащие про глупость патриотизма в нынешнее время, едва ли обратили бы хоть какое-то внимание на события в мире, если бы Макдональдс не закрылся, а Кола и Спрайт остались бы на полках магазинов. Я не умаляю значимость сострадания: многие и правда, думаю, могут сострадать, но куда как сложнее делать это, когда объекты сострадания находятся за тысячи километров от тебя (и ты, по правде говоря, не видел их никогда), а газировка исчезает с полок магазинов через дорогу, и ты теряешь с этого куда больше, чем со смертей незнакомцев. И мне очень хотелось бы проверить: что люди говорили бы, если бы могли всё так же ходить в Макдональдс за Мак Завтраком до десяти утра и смотрели истории без VPN? И говорили бы они что-то вообще?
Возможно, это и вовсе не касалось Люды. Я допускала, что она сострадает. Но верила в это с большим трудом.
Может, и я не прав, что говорю так с ней. Но меня это печалит, очень печалит Вы не подумайте, я не за Ну вы поняли, о чём я. За такое человек в здравом уме быть не может, правда ведь? Павел Афанасьевич помолчал, будто не в силах был сказать что-то ещё. Но Россия меня кормит. Не знаю, почему Люда этого не понимает. Так ведь можно и потерпеть всякие Неудобства.
То есть вы ненавидите страну, в которой живёте, но живёте тут потому, что удобно на ней зарабатывать деньги? Я не хотела быть такой грубой: вырвалось само, и я осознала это, только когда лицо Павла Афанасьевича исказилось. Извините. Просто это так и звучит.
А вы, значит, за? Его запинка выглядела так, будто он считал, что нас сейчас прослушивает по меньшей мере ФСБ.
Ни один человек в здравом уме не может поддерживать смерть других людей, Павел Афанасьевич, вы абсолютно правы. Его лицо разгладилось, и я глотнула вина, к которому до этого не притрагивалась. Я за мир. Но я не лицемерю, оставаясь в стране, которую каждый день анонимно поношу в соцсетях, не жалуюсь на трудности и, видит Бог, обойдусь как-нибудь без Макдональдса. И я тоже много с чем не согласна, как и все, потому что никакое государство не идеально. Но ненавидеть? Увольте. Моя страна дала мне невероятное историческое и культурное наследие, язык, на котором мне и жизни не хватит наговориться, образование и сейчас вот возможность реализовать себя. Я, как и все остальные, сетую на высокие цены в магазинах, злюсь на взяточничество и бюрократическую систему, жалею учителей и врачей с низкой зарплатой, но я не ненавижу. Вот и всё.
Ясно, коротко кивнул Павел Афанасьевич, и трудно было понять, удовлетворил ли его мой ответ. Это не лишено смысла, конечно, но вы видели цены на айфоны? Если бы этого ничего не случилось
Дальше я уже не слушала только молча ковыряла салат.
***
Когда-то и мы с Софьюшкой конфликтовали. Я с малых лет привыкла всё анализировать. Пусть поначалу это был анализ поверхностный, потом более сложный, а теперь Теперь всё чаще и чаще хотелось дойти до самой сути. И мы спорили с Софьюшкой из-за всего из-за политики, из-за взглядов на современную литературу и культуру, из-за моей зачастую принципиальной позиции почти по любому вопросу. В споре и правда рождалась истина, и Софьюшка научила меня главному слышать оппонента и не судить по себе, поэтому я, спустя полчаса после сытного ужина, вышла в сад и почти сразу нашла в беседке Люду.
Она сидела, закинув ногу на ногу, и слушала музыку в наушниках. На коленях у неё лежала книга, и я по ярко-зелёной обложке догадалась, что это. Когда-то не по своей воле приходилось видеть её каждый день вот и запомнилась. Я остановилась рядом, дождавшись, пока Люда нехотя вытащит наушник из уха, и сказала:
Ты согласилась меня приютить, а я набросилась с обвинениями. Это неправильно. Мир?
Ну допустим. Люда ухмыльнулась. Ты правда считаешь, что всё происходящее сейчас нормально?
Я считаю, Людочка, что мир не делится на чёрное и белое. Если вдруг ты не видишь причин чего-либо, это не значит, что их нет. Понимаешь, о чём я?
Возможно. Но это ничего не объясняет. Люда закрыла книгу и положила обложкой вверх на маленький столик, а после ткнула пальцем в лодку на ней и заявила: Запрещают всё. Я больше не могу читать, что нравится, потому что только за тот факт, что я храню такую литературу дома, сяду в тюрьму. Как тебе такое?
Всем плевать, что ты хранишь дома. Ты же говорила, что не читаешь про любовь?
Это я для отца так говорю, чтобы не лез лишний раз и разрешал покупать, что захочу. Понимаешь, такую литературу просто не могут запрещать. Разве не понимаешь? Сначала это, а потом что? Полиция мысли? Люда прикрыла рот рукой, явно довольная своей эрудицией. Как в 1984. Читала?
Нет. Я едва сдержала усмешку и отодвинула книгу от себя. Не довелось.
О, Лиза, ты столько упускаешь! Оруэлл всё предсказал! Всё! Я тебе разбор на Ютубе скину, если хочешь. Там постраничные пояснения.
Когда я читаю книгу, то не нуждаюсь в пояснениях. Но спасибо. И много такого читаешь?
Конечно. Это же литература свободы. В ней нет запретных тем, а сколько Сколько чувств! И лицо у Люды сделалось совсем как у душечки.
Мне решительно нечего было больше ей сказать, потому что любой комментарий звучал бы теперь издевательски, поэтому я просто осмотрела яблоневый сад, занимавший почти половину участка Павла Афанасьевича. Ветки буквально гнулись под тяжестью красно-зелёных плодов, и я не удержалась: подошла к одному дереву и сорвала.
Ничего, если я съем? запоздало спросила я, и Люда покачала головой:
Нам их некуда девать. Раньше варенье делали, а теперь как-то ни у кого руки не доходят. Это всё при маме было. Надо попросить, что ли, Полину собрать в этом году да сделать.
Я надкусила яблоко и снова ничего не ответила. Было в этом что-то печальное: Павел Афанасьевич держал такой шикарный сад, но совсем не знал, как его использовать. Вероятно, стоило спросить его приятеля, Кузьму Петровича, кажется? Уж он точно смог бы найти способ, как сейчас говорят, монетизировать яблоки. И даже не пришлось бы собачек гладить.
Мне казалось, что с Людой мы расстались приятельницами, потому что она махнула мне рукой на прощание и я ответила тем же. На душе было спокойно: спор с Павлом Афанасьевичем, который не принёс мне, если честно, никакого удовольствия, отошёл на второй план, а впереди была ночь на мягкой кровати и утром дорога прямиком до Москвы.
Когда я забралась в кровать, на часах было одиннадцать. Глаза сами собой закрывались: я только и успела, что поставить будильник, а через несколько минут сладко спала.
Снился мне снова Он. Так удавалось вспомнить, что на самом деле случилось тогда, хотя по пробуждении я практически всё забывала. Мама теперь от неё в воспоминаниях остался только невидимый след приводила меня в детский сад поутру и иногда забирала днём, но чаще вечером. Папа тогда ещё был жив и работал допоздна, поэтому его я никогда не ждала, а иногда даже расстраивалась, если на пороге появлялся он, а не мама. Софьюшки и в помине не было только мы в тесной однушке с протекающим унитазным бачком и ласточкиным гнездом на незастеклённом балконе.
Он уделял мне, наверное, столько же внимания, сколько и остальным, но во снах всегда чуточку больше. Во сне Он говорил с нами на французском, и почему-то дошкольники отлично понимали каждое слово:
Liz, не беги так быстро, ma chre[13]!
Я тогда, кажется, споткнулась о бортик песочницы, и Он успел перехватить меня поперёк груди и не дал разбить нос. Тогда ли это началось? И началось ли?
Мы часто оставались с Ним вдвоём, когда всех детей уже забрали, а мама опаздывала. Он всегда носил с собой книги пьесы Бомарше, Мольера и Корнеля, повести и стихи Вольтера. Как мне это запомнилось сквозь года загадка, но иногда Он давал мне полистать их. Казалось, будто я прикасалась к тайному знанию: сложные слова, разбросанные по белоснежным страницам, я почти не понимала, однако чувствовала их значимость. Спустя годы именно Мольер и Бомарше оказали влияние на моё собственное творчество, и я, в очередной раз перечитывая Мещанина во дворянстве, которого Он мне давным-давно показал, не могла избавиться от ощущения, что Он, как и в детстве, стоит у меня за спиной и подсказывает:
Неправильно, Liz! Ce mot[14] читается как мещанин. Ты знаешь, кто это?
Я помотала головой, увлечённая рельефной обложкой, на которой восседал мещанин собственной персоной господин Журден. Иногда мне хотелось и Его так назвать Журден, а может, Эраст прямо как у Реньяра, или вовсе Фигаро
Bourgeois[15] Так называли людей низкого положения. Вот тут, в названии, Он указал на обложку, игра слов. Мещанин не мог быть дворянином, ma chrie[16]. Бомарше хочет сказать: нет смысла казаться лучше, чем ты есть. Это хороший жизненный урок. Я его когда-то усвоил.
Тогда я не понимала ничего, но сейчас, во сне, каждое Его слово отзывалось во мне. Я вписала это в книгу, потому что не могла иначе. И уже гораздо позже поняла, что Он и был тем самым Журденом вставлял французские словечки в речь, одевался по последней моде, говорил с грассированным р и пах изысканным, дорогим парфюмом. На первые слушания Он приезжал одетым с иголочки строгий костюм-тройка с сюртуком и выглаженными брюками со стрелками, волосы, прилизанные лаком. Я помню, как Он всегда выходил из такси будто порхал, да и на слушании держал спину прямо и совсем на меня не смотрел. Не помню, как выглядела тогда и что вообще думала, но помню его провинциального щёголя, мещанина во дворянстве.
Образ, так скрупулёзно созданный, распался только на последнем суде. Но сны мне его не подбрасывали, а сама я помнила плохо, поэтому чаще просто просыпалась до того, как могла что-то понять. Так случилось и сегодня: я увидела Его, входящего в зал суда, и почти что подскочила на кровати, потому что окно, до этого закрытое, вдруг распахнулось, и ставня ударилась об стену от вмиг поднявшегося ветра.
В комнате сразу стало холодно, и я поёжилась, кутаясь в одеяло. Почти ничего не было видно: огни трассы едва пробивались через высокий забор, а во дворе не горел свет. Я хотела было встать, закрыть окно и продолжить спать, как вдруг справа от кровати что-то зашевелилось, а на улице заржала лошадь.
Я подскочила, на ходу натягивая шорты и просовывая ноги в кроссовки, схватила телефон и только после этого неуверенно сказала:
Кто здесь?
Тишину снова разрезало ржание коня, а дверь, до этого захлопнутая, вдруг начала с тихим скрежетом открываться. В полумраке комнаты появилась тонкая полоска света из коридора, и я, недолго думая, накинула на плечо рюкзак и быстро вышла. Что бы тут ни происходило, стоило убраться из комнаты поскорее. Я дёрнула на себя ручку двери и в ужасе замерла у лестницы стоял чёрный тисовый гроб.
Изо рта почти вырвался крик, но я в последнюю секунду закрыла его ладонью, потому что могла привлечь лишнее внимание к себе. Все двери комнат на втором этаже были нараспашку, из одной доносился приглушённый свет. На первом этаже же была непроходимая темнота.
Я постаралась выровнять дыхание и успокоиться. Едва ли это были духи вероятно, кто-то хотел надо мною жестоко подшутить. Но рациональные доводы разбивались об страх, который только усилился, когда я сделала шаг к гробу и увидела, как крышка начала подниматься.
В этот раз крик сдержать не удалось. Я завопила так, что, наверное, слышал весь дом, а после бросилась к лестнице. Уже внизу я замерла было всё ещё темно, и после полумрака коридора глаза должны были привыкнуть. Сзади крышка гроба, судя по всему, отлетела, с глухим стуком ударившись об пол, и я обернулась. В тусклом свете поднявшийся мертвец казался по-настоящему потусторонним: на накинутом на голову чёрном саване отливали золотом вставки, а из-под него выглядывала такого же цвета маска. Мертвец глухо зарычал, и я сделала ещё шаг назад. Что-то мешало уйти; наверное, внезапно появившееся желание написать обо всём этом по меньшей мере рассказ. Раздался голос шипящий, низкий, будто и правда доносился прямиком из преисподни:
Вся жизнь моя в грехах погребена,
Меня отвергнул искупитель;
Твоя ж душа молитвой спасена,
Ты будь души моей спаситель.[17]
Жуткие строки показались мне знакомыми, и от этого сердце сразу успокоилось. Я поняла, что меня действительно разыгрывают, иначе с чего бы мертвецу говорить стихами, да ещё и Васиными?
Думаешь, это смешно? спросила я, а мертвец рокочуще засмеялся. Мне казалось, я знала, кто скрывается за ним. Позврослей, Люда. И начни уже, наконец, читать нормальные книги и думать своей головой. А записи моего приятеля я заберу завтра, и не дай бог у тебя их не будет.
И я вышла из дома, сопровождаемая гоготом мертвеца и ржанием лошади (которое, очевидно, было просто записано).
На душе было паршиво. Ветер кружил по двору пыль и мусор, задувал за шиворот и заставлял ёжиться всё сильнее. Я бросила рюкзак в багажник, завела машину и пошла разбираться, как открыть ворота изнутри. Будка была в нескольких шагах от домика для прислуги: я нажала на кнопку с надписью Ворота и хотела уже уйти, как вдруг в приоткрытую дверь вместе с пылью залетели помятые листы. Я присела на корточки и начала быстро собирать их в стопку, параллельно проверяя, не испортила ли чего наглая девчонка. Косой почерк Васи легко было узнать: я скользнула взглядом по строчкам:
Негде Ворону унесть сыра часть случилось;
На дерево с тем взлетел, кое полюбилось.
Оного Лисице захотелось вот поесть[18]
Басня. Я сунула листки в карман и после, поднявшись, пробормотала себе под нос: Вороне где-то бог послал кусочек сыру[19]. Раз уж Вася просил, чтобы я опубликовала его творения, я имела право их отредактировать.
Выехав с территории, я прикинула, смогу ли сейчас поехать по трассе, и решила, что нет: не такой уж у меня ещё был большой водительский опыт, да и поспала я снова мало. Стоило смириться: в этой поездке я уже никогда высплюсь.
На карте правее от деревни был небольшой пруд. Я бросила машину перед холмом, дорога на котором петляла так, что я боялась ехать по ней в темноте, и добралась пешком. У воды нашёлся большой камень, рядом с которым валялась ветка-рогатка такие использовали рыбаки. Я аккуратно отодвинула её, села на камень и вздохнула. Впору было броситься в воду и оставить все насущные проблемы позади но я не была так слаба, как некоторые мои одноимённые предшественницы.
Луна отражалась в глади воды, ветви ив вокруг шелестели, трещали сверчки. На другой стороне чуть поодаль стоял дом, в котором, как ни странно, горел свет. Я достала из кармана листки и снова принялась читать. Вася переводил всё басни, баллады, сказки, стихи. Были даже адаптированные пьесы, в том числе и Гамлет, о котором он рассказывал в гараже. В них было мало оригинального где-то и вовсе сухой перевод, иногда даже без привычной силлабо-тонической системы, но я видела в этом осмысление. Вася жаждал понять тех, кого переводил, и, возможно, на основе этого хотел создать своё в будущем. Это было похвально. Я всегда считала, что любое искусство начинается с подражания.
Лиза?
Я вздрогнула, и один лист выпал (кажется, на нём был финал перевода баллады Бюргера). Позади стояла Света в длинном белом платье с забранными в косу волосами. У неё в руках был телефон, а лицо даже в тусклом свете луны казалось красным и заплаканным.
Привет, улыбнулась я и похлопала по месту на камне рядом. Что у тебя случилось?
Вы разве не у Павла Афанасьевича ночевать остались? Света села и спрятала телефон в карман.
Пришлось уйти. Людмила любит устраивать шоу, да?
Именно. Вместе с подружками Инной и Машей такое творят Вы не подумайте ничего только, но мне сложно к ним относится хорошо. Они мне много зла сделали.
Например?
Да вот жених мой. Света непроизвольно дотронулась до телефона в кармане. Мы ведь все деревенские, в одной школе учились, знаем друг друга. Кому-то из них он, наверное, нравился В общем, в один момент они уже совсем его довели. Писали в интернете, что Саша со мной на самом деле не встречается, что это прикрытие Борода. Нашли ему хорошую, по их мнению пару, Лёшу, хотя Саша его терпеть не мог. Превратили всё в балаган Слава богу, мой отец интернетом не пользуется, как и родители Саши, а то совсем нехорошо вышло бы.
Они считали, что твой жених и его друг встречаются?
Да. И ладно, пусть обсуждают это между собой, теории строят, истории всякие про них пишут. У всех своё хобби. Но они доставали лично.
И чем это кончилось?
Да ничем. Света отмахнулась. Сашу мобилизовали уже два года как. Пропал с радаров девочки нашли себе новые объекты. Я уже не вникала.
И где он служит?
Последний раз говорили, что в Ростове. Возможно, с тех пор перевели куда-то. Саша и сам рвался туда. Ему казалось, что это настоящая служба, а не как у Павла Афанасьевича. Говорил, что лучше погибнет, чем прислуживаться будет. Его из-за этого Лёша часто на смех поднимал.
Я вздохнула и притянула Свету к себе за плечо. Мне тоже была не чужда бурная фантазия ситуации для книг я черпала буквально в повседневной жизни, пока стояла в очереди или беседовала с кондуктором в троллейбусе. Этим грешили все; в одном простеньком рассказе для сборника бытовых историй я свела нелюбимую пятидесятилетнюю соседку Софьюшки и своего преподавателя, который в шестьдесят лет громко развёлся из-за измены жены. Едва ли кто-то умел создать правдоподобный характер прямиком из головы, без ярких прототипов. Но рассказ Светы заставил меня в очередной раз ужаснуться.
Как твой жених сейчас?
Не выходит на связь уже давно. Света достала телефон и показала переписку Любимый не читал сообщения с марта. Если бы он умер, нам бы сообщили?
Возможно. Зависит от обстоятельств. Он может числиться пропавшим без вести, но это ничего не значит. Может, просто нет возможности воспользоваться телефоном. Не переживай раньше времени.
Не могу. Света уткнулась мне носом в плечо и всхлипнула. Мы планировали свадьбу, когда я закончу школу. И вот уже год, как я не учусь, а он
А он вернётся, и вы поженитесь. Напиши его имя, фамилию и дату рождения. У меня есть знакомые, поспрашиваю.
Правда? Лиза, я буду тебе так благодарна!
Да что ты! Пустяки.
Мы ещё посидели в тишине. Я думала о Люде, о Саше да и обо всех, о ком узнала сегодня. Это был ещё один насыщенный день, и усталость только от одних мыслей об этом как рукой сняло. Софьюшка потом скажет: ты выбрала такой путь до Москвы, потому что знала, что всё это обязательно будет. Потому что хотела, чтобы оно случилось. Потому что только так ты можешь понять саму себя.
Я отвезла Свету домой, когда начал заниматься рассвет, и отказалась зайти на чашечку чая и знакомиться с её отцом. Мне всё ещё не хотелось, чтобы он узнал меня; эта встреча на поле казалась такой мистической (гораздо больше, чем гроб с мертвецом), поэтому хотелось оставить всё как есть.
Уже в машине я позвонила дяде он три года служил в штабе и мог разузнать что-то про Сашу. Перезвонил он, когда я сидела в придорожном кафе и пила кофе, вместе с которым шёл омлет с беконом.
Лиз, Александр Ч. или погиб, или в плен попал. Его отправили на защиту Курской области ещё полгода назад, а ты сама знаешь, что там. В общем, никакой конкретной информации нет. Извини, что не помог, но сейчас такое постоянно происходит.
Я поблагодарила, положила трубку и покрутила в руках телефон, гипнотизируя профиль Светы. На фотографии она стояла у зеркала в белом платье, а сзади отражались всё те же длинные косы. На голове был венок из одуванчиков куда же без этого летом в деревне?
Свет, это Лиза. Пока информации мало, но нет сведений о смерти. Так что держись и надейся. Если дядя что-то ещё сообщит, я обязательно напишу.
Сказала ли я правду? Не знаю. Рука не поднялась написать про плен. Подумав, вбила номер Светы в приложении банка и отправила немного денег. Возможно, не стоило этого делать, но я добавила комментарий Пусть твой папа никогда больше не работает в воскресенье и наконец выдохнула. Меня ждала долгая дорога, а день только начинался. Пора было выдвигаться.
Лиза, вы снова ведёте себя неприлично. Это недопустимо для молодой дамы! (фр.)
В. Жуковский Баллада, в которой описывается, как одна старушка ехала на чёрном коне вдвоём и кто сидел впереди
|