Аннотация: Война во вселенной, между людьми, война в собственной душе.
Война.
Михаэль обругал ее последними словами.Нора молчала.Ракета разорвалась где-то совсем близко от них. - Если хочешь- оставайся, я уеду отсюда навсегда!- сказала она наконец. Он закурил и злобно произнес:- Убирайся к чертовой матери! Скатертью дорога! Она выглянула в окно: - Разбомбило соседний дом. Скоро и до нас доберутся! - Такую, как ты, не жалко и убить!- ядовито вымолвил он. Она собрала вещи. Опять раздался сигнал воздушной тревоги, и через мгновение- оглушающий взрыв. - Уедем вместе! - С тобой- никогда!- грубо отозвался он. - Ну тогда прощай! - Куда ты? Пережди, пока бомбят. - А помнишь нашего соседа, который закончил дни в психушке? - Что вдруг вспомнила? Мы все там будем рано или поздно. Кстати, а почему он туда попал? - За избиение своей матери. Она корчила всем окружающим отвратительные рожи. Вот он ее и побил до полусмерти, чтоб не корчила. - Совсем с ума посходили, придурки! А еще он тебе нравился.
- С чего ты взял? Мне только нравилась его игра на скрипке. - Это уже не имеет никакого значения. Уезжай, пока не бомбят. Прогремел взрыв. Нора снова бросилась к окну. - На детской площадке лежит женщина, в обмороке. По-моему, это жена писателя Котляревского. Нора выбежала во двор. - Писателя Котляревского,- задумчиво проговорил Михаэль, припоминая.- Какого еще Котляревского? Уж не того ли, который переводит "Идиота" Достоевского на иврит и арабский? Нашел себе занятие, чудак! Идет война, падают ракеты, а он отгородился от мира, закрыл уши ватой, бросил жену, детей. Все равно ни арабы, ни евреи никогда Достоевского не поймут. Он им попросту не нужен. " 60-летний мужчина говорил не переставая в течение пяти дней и четырех ночей о каталонской культуре и своем любимом художнике Сальвадоре Дали",- вещало радио в промежутках между бомбежками. " Еще один ненормальный,- констатировал Михаэль. - Не знаю, о чем он столько дней и ночей разглагольствовал! Мне хватило бы для этого минуты. Итак, господа, слушайте, внимайте! Вышеупомянутый Сальвадор Дали, бессмертный гений рода человеческого, чтобы окончательно не свихнуться, в безумном порыве садомазохистской страсти , выплескивал на полотна всю палитру параноидальных уродств собственной души. И если бы не это, господа, мы бы с вами имели не величайшего художника, а жуткого монстра, превосходящего порочностью Гитлера и Сталина, вместе взятых, а то и похлеще!" Михаэль немного помолчал и вновь заговорил как-то отстраненно и серьезно: " Меня всегда поражало и вызывало ощущение какой-то тревожащей странности, что люди, наделенные природой огромным творческим потенциалом духовных возможностей и способностей, столь ничтожно и глупо проживают свою жизнь! Но еще более странно, и это, между прочим, не поддается никаким доводам здравого смысла, что вполне разумный человек в определенной жизненной ситуации начинает вести себя совершенно неадекватно для окружающих. Взять того же соседа-скрипача. Никто ведь и не ожидал от него такой выходки! Всем он представлялся человеком здравомыслящим... А мать, что зверски убила своего сына-студента? Орудия убийства- топор и нож- она приготовила заранее, с ночи, а утром приступила к делу: спящего сына ударила топором, потом пустила в ход нож... Подобный кошмарный сюрреалистический сон в духе Дали никогда бы не приснился тем людям, которые хорошо знали эту добрую, отзывчивую женщину! В припадке безумия ей, наверное, казалось, что, убив сына, она избавит его от тяжелой ноши земного бремени. Если люди способны на такие зверства, если зло в них настолько укоренено, что целиком управляет их поступками, мыслями, чувствами, если они не в состоянии совладать с патологическими проявлениями своей души, то для чего, скажите, нужен этот страшный, безумный мир, в котором человек - одновременно и палач, и жертва собственных несовершенств? ...Мне просто хотелось, чтобы между нами все происходило иначе. В этом, наверное, и состояло мое основное несовершенство. Я требовал от нее невозможного, бил, истязал, а она смотрела на меня влюбленными глазами, повторяя без конца: " Какой ты красивый!"- счастливое свойство всегда видеть и чувствовать в другом что-то хорошее, доброе. Однажды я с упреком бросил ей: - Ты постоянно говоришь со мной таким тоном, будто я тяжело болен. - У тебя расстроенное воображение. - Нет, скажи, ты и вправду думаешь, что это так? - Тебе только так кажется,- ответила она. В сущности, весь трагизм заключался в том, что я желал совершенно других отношений, тех, которых она не могла мне дать. Мой врожденный, впитанный с молоком матери перфекционизм препятствовал тому, чтобы с этим смириться. С первых дней нашего знакомства меня раздражало в ней буквально все: и слова, и жесты, и мимика. Жалко ее было, поэтому и не бросил. Одна на белом свете, сирота, больная, почти не видит. Другая бы от такой жизни давно повесилась, а она все терпит и терпит, бедная..." Нора вернулась, пошатываясь, смертельно бледная, с перекошенными от ужаса губами. В ее невнятном, бессмысленном бормотании Михаэль различал лишь отдельные слова. Слово "боль" звучало чаще остальных. " Успокойся и глубоко проникся тем, что я буду сейчас говорить ,- повелительно произнес Михаэль, усадив Нору в кресло. - В тебе рождается несокрушимо-здоровая, колоссальной силы, новорожденно-юная, счастливая душа. В тебе рождается веселая, невинная душа. Полное господство духа над телом. Полное господство духа над телом." Где-то совсем рядом оглушительно разорвалась ракета.
Война.
Михаэль обругал ее последними словами.Нора молчала.Ракета разорвалась где-то совсем близко от них. - Если хочешь- оставайся, я уеду отсюда навсегда!- сказала она наконец. Он закурил и злобно произнес:- Убирайся к чертовой матери! Скатертью дорога! Она выглянула в окно: - Разбомбило соседний дом. Скоро и до нас доберутся! - Такую, как ты, не жалко и убить!- ядовито вымолвил он. Она собрала вещи. Опять раздался сигнал воздушной тревоги, и через мгновение- оглушающий взрыв. - Уедем вместе! - С тобой- никогда!- грубо отозвался он. - Ну тогда прощай! - Куда ты? Пережди, пока бомбят. - А помнишь нашего соседа, который закончил дни в психуш- ке? - Что вдруг вспомнила? Мы все там будем рано или поздно. Кстати, а почему он туда попал? - За избиение своей матери. Она корчила всем окружающим отвратительные рожи. Вот он ее и побил до полусмерти, чтоб не корчила. - Совсем с ума посходили, придурки! А еще он тебе нравился.
- С чего ты взял? Мне только нравилась его игра на скрипке. - Это уже не имеет никакого значения. Уезжай, пока не бомбят. Прогремел взрыв. Нора снова бросилась к окну. - На детской площадке лежит женщина, в обмороке. По-моему, это жена писателя Котляревского. Нора выбежала во двор. - Писателя Котляревского,- задумчиво проговорил Михаэль, припоминая.- Какого еще Котляревского? Уж не того ли, который переводит "Идиота" Достоевского на иврит и арабский? Нашел себе занятие, чудак! Идет война, падают ракеты, а он отгородился от мира, закрыл уши ватой, бросил жену, детей. Все равно ни арабы, ни евреи никогда Достоевского не поймут. Он им попросту не нужен. " 60-летний мужчина говорил не переставая в течение пяти дней и четырех ночей о каталонской культуре и своем любимом художнике Сальвадоре Дали",- вещало радио в промежутках между бомбежками. " Еще один ненормальный,- констатировал Михаэль. - Не знаю, о чем он столько дней и ночей разглагольствовал! Мне хватило бы для этого минуты. Итак, господа, слушайте, внимайте! Вышеупомянутый Сальвадор Дали, бессмертный гений рода человеческого, чтобы окончательно не свихнуться, в безумном порыве садомазохистской страсти , выплескивал на полотна всю палитру параноидальных уродств собственной души. И если бы не это, господа, мы бы с вами имели не величайшего художника, а жуткого монстра, превосходящего порочностью Гитлера и Сталина, вместе взятых, а то и похлеще!" Михаэль немного помолчал и вновь заговорил как-то отстраненно и серьезно: " Меня всегда поражало и вызывало ощущение какой-то тревожащей странности, что люди, наделен- ные природой огромным творческим потенциалом духовных возможностей и способностей, столь ничтожно и глупо проживают свою жизнь! Но еще более странно, и это, между прочим, не поддается никаким доводам здравого смысла, что вполне разумный человек в определенной жизненной ситуации начинает вести себя совершенно неадекватно для окружающих. Взять того же соседа-скрипача. Никто ведь и не ожидал от него такой выходки! Всем он представлялся человеком здравомыслящим... А мать, что зверски убила своего сына-студента? Орудия убийства- топор и нож- она приготовила заранее, с ночи, а утром приступила к делу: спящего сына ударила топором, потом пустила в ход нож... Подобный кошмарный сюрреалистический сон в духе Дали никогда бы не приснился тем людям, которые хорошо знали эту добрую, отзывчивую женщину! В припадке безумия ей, наверное, казалось, что, убив сына, она избавит его от тяжелой ноши земного бремени. Если люди способны на такие зверства, если зло в них настолько укоренено, что целиком управляет их поступками, мыслями, чувствами, если они не в состоянии совладать с патологическими проявлениями своей души, то для чего, скажите, нужен этот страшный, безумный мир, в котором человек - одновременно и палач, и жертва собственных несовершенств? ...Мне просто хотелось, чтобы между нами все происходило иначе. В этом, наверное, и состояло мое основное несовершенство. Я требовал от нее невозможного, бил, истязал, а она смотрела на меня влюбленными глазами, повторяя без конца: " Какой ты красивый!"- счастливое свойство всегда видеть и чувствовать в другом что-то хорошее, доброе. Однажды я с упреком бросил ей: - Ты постоянно говоришь со мной таким тоном, будто я тяжело болен. - У тебя расстроенное воображение. - Нет, скажи, ты и вправду думаешь, что это так? - Тебе только так кажется,- ответила она. В сущности, весь трагизм заключался в том, что я желал совершенно других отношений, тех, которых она не могла мне дать. Мой врожденный, впитанный с молоком матери перфекционизм препятствовал тому, чтобы с этим смириться. С первых дней нашего знакомства меня раздражало в ней буквально все: и слова, и жесты, и мимика. Жалко ее было, поэтому и не бросил. Одна на белом свете, сирота, больная, почти не видит. Другая бы от такой жизни давно повесилась, а она все терпит и терпит, бедная..." Нора вернулась, пошатываясь, смертельно бледная, с перекошенными от ужаса губами. В ее невнятном, бессмысленном бормотании Михаэль различал лишь отдельные слова. Слово "боль" звучало чаще остальных. " Успокойся и глубоко проникся тем, что я буду сейчас говорить ,- повелительно произнес Михаэль, усадив Нору в кресло. - В тебе рождается несокрушимо-здоровая, колоссальной силы, новорожденно-юная, счастливая душа. В тебе рождается веселая, невинная душа. Полное господство духа над телом. Полное господство духа над телом." Где-то совсем рядом оглушительно разорвалась ракета.