Жарков Евгений Александрович : другие произведения.

Свирепая мать страстей

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  
  
  
  
  Я ненавижу мир без Бога, без любви, чуда и сказки. Я ненавижу мир без идеала. Без метафизики.
  Я ненавижу мир без прекрасных принцесс и храбрых рыцарей.
  Без великого мифа, без великой цели. Без жертвы во имя чего-то высшего.
  Я ненавижу этот мир.
  Ибо он таков. Он "без".
  И я ненавижу вас всех. Я желаю вам мучительного вымирания и адского пламени при жизни.
  Ведь этот мир - вы.
  Вы сделали его таким.
  Точнее, вы всегда и знали, что он таков. Вы знали, но обманывали меня, скрывали правду: никакой правды нет. Нет ничего из того, во что вы заставили меня поверить.
  А вы заставили меня поверить в то, что я являюсь тем, кем не был никогда - кем-то более хорошим, светлым и правильным, чем есть на самом деле. Что у меня могут быть устремления, идеалы, вера и мораль. Меж тем - я просто один из вас, и во мне нет ничего из того, что вы мне попытались внушить. Я - еще один кусок мяса. Не более и не менее.
  И за то, что вы лишили меня того волшебного мира, в котором я обитал, но которого никогда не существовало; за то, что вы изгнали меня из никогда не бывшего в реальности рая, я объявляю вам всем войну. Выношу приговор и привожу его в исполнение.
  Да к чему всё это...
  Вы лишили меня идеала.
  Показали: все, во что я верю - марево, ящик фокусника.
  Вы заставили меня возненавидеть то, что я прежде любил, чего чаял, чего алкала моя душа(её нет!), и теперь все это внутри меня превратилось в кипучее, ядовитое, кровавое, огненное месиво.
  Ну так ждите же, суки!
  Никакой войны, никакого приговора.
  Я такой же трус и слабак, как и вы.
  И единственное, что могу, что хочу и что собираюсь сделать - выблевать свое огненно-кровавое месиво прямиком в ваши гнусные рожи!
  Ненавижу вас!
  Вы захлебнетесь тем, что когда-то в меня вложили, я орошу вас своей яростью, как струёй сифозной мочи.
  Будьте вы все прокляты с вашим проклятым миром!
  
   *****
  Когда Вика просыпается, то обнаруживает себя лежащей скрючившись на старом бабкином сундуке, который накрыт одной лишь истертой клеенкой.
  У нее дико ломит тело от сундука, неестественности позы и употребленного вчера алкоголя.
  Напротив, поперек кровати, со свисшими к полу руками и кучерявой башкой лежит на животе ее абсолютно голая подружка Таня. На её жопе видны засохшие желтоватые пятна. Что-то такое же желтоватое и засохшее застряло в ее волосах. На полу стоит пепельница с окурками, кружки с водой, разбросаны носки, трусы, лифчик.
  Вика ощупала себя - одета.
  Пытаясь собрать в голове мозаику произошедшего вчера, она встает с сундука, нашаривает на полу одну из кружек с водой и пьет. Вода проливается ей на одежду. Вика хрипло матерится.
  -Танька. - она треплет спящую подругу за голову. - Танька, бля! - треплет еще сильнее.
  В ответ только приглушенное мычание.
  -Сука! - Вика находит в комнате окно и по нему определяет, что сейчас день - еще светло.
  В кружке закончилась вода, поэтому Вика берет с пола другую, полную кружку и выходит из комнаты, направляясь в туалет через кухню.
  В кухне сижу я.
  -Далеко? - спрашиваю.
  Вика пугается моего голоса, явно не ожидая меня тут увидеть.
  -Да-а-а... я это... поссать.
  -Потом поссышь, иди вот лучше выпей со мной, посиди.
  У меня на столе стоит бутылка то ли водки, то ли самогонки, которую сам я не пью из чувства омерзения к ней и ко всем причастным. Как не пил и вчера.
  -А ты остался, что ли, не ушёл? - спрашивает Вика, садится за стол, и наливает себе в рюмку с явным удовольствием от предвкушения того момента, когда сивуха гадко ошпарит ей глотку.
  -Не ушёл. С чего бы?
  -Да, вроде ж, собирался вчера.
  -Ты что-то путаешь. - ухмыляюсь. - На вчера у меня были вполне конкретные планы - дать на клыка и выебать в жопу твою дегроидную подругу, - я киваю в сторону комнаты. - что и было с успехом проделано. А с утра мне хотелось на ваши ебла синячные посмотреть, увидеть, как вы сивуху эту лакаете, и может еще раз на клыка этой вафле кучерявой скинуть, если харю свою помоет и пасть сполоснет. Не знаю, не решил пока. Но как бы то ни было - этот план вот прямо сейчас в процессе реализации. Твой ебальник я уже наблюдаю, а как там дальше - будет видно. Наливай давай ещё. Хочу смотреть.
  Вика послушно наливает водку в рюмку.
  -Да не, - говорю я. - нахуй мелочь эту. Давай в кружку, чтоб не меньше половины.
  Вика берёт кружку.
  -Воот, воот, давай, не стесняйся.
  Она хочет отвести горлышко бутылки в сторону, но я придерживаю его пальцем.
  -Ещё давай.
  Она жалобно смотрит на меня.
  -Блевану.
  -Так даже лучше.
  Наконец водка налита.
  -Теперь лакай. - говорю я, смотря за тем, как Вика через силу, несколько раз поперхнувшись, проталкивает в себя содержимое кружки.
  Когда она отрывает кружку ото рта, на ее глазах видны слёзы.
  Довольно сую ей ломоть хлеба.
  -Прикуси.
  Какое-то время она жует, а я смотрю в окно на улицу. Там ничего не происходит.
  -Ты меня не ебал? - с какой-то виной в голосе спрашивает она.
  -Не помнишь?
  -Нет.
  -Нет. - говорю я.
  Она молчит какое-то время и спрашивает.
  -А будешь?
  Я беру бутылку и сам наливаю ей ровно тот же объем, что и до того.
  Ухмыляюсь.
  -Да нахуй ты мне нужна? Из всех твоих отверстий меня интересуют только два, расположенные по бокам твоей башки.
  Вика не понимает.
  -Уши. Сегодня и всегда мне нужны твои уши. Именно их я собираюсь сношать, поэтому будь готова. Иди проссысь или что ты там хотела.
  Вика встает со стула.
  -А Таньку разбудить? - спрашивает.
  Я отрицательно мотаю головой.
  Вика выходит из кухни.
  Этот дом и этих людей я искренно ненавижу. И они об этом знают. Более того, они с этим согласны.
  Согласны с тем, что их должны ненавидеть. Не только я, но и другие люди.
  А они должны ненавидеть других людей, но не меня.
  Потому что, как бы парадоксально это ни звучало, для них я не просто гость. Я для них - друг. А теперь, видимо, еще и господин, потому что последние остатки их личностей близки к полному распаду.
  Чего я и добиваюсь.
  Ведь после того, как это произойдет, путь до конечной цели, если так можно сказать, будет недолог.
  Полное оничтожествление.
  Хочу набить ими свое брюхо.
  Их мыслями, их идеями, их словами.
  Их сознанием, их "я", их бытием.
  Это моя первая "благородная истина", суть которой не познается, равно как и она сама не устанавливается.
  Ее вовсе не существует.
  Но порой, оставляя в стороне все свои "планы" и "истины", мне хочется просто хорошей игры.
  Мне хочется разрыдаться.
  Хочется рассмеяться.
  Хочется бегать из стороны в сторону со взглядом безумца.
  Хочется свирепо ненавидеть и отчаянно любить.
  Хочется холить и лелеять.
  Хочется методично кромсать ножом.
  Хочется излагать.
  Всё это есть тут.
  Как и много где ещё.
  -Поссала? - спрашиваю вернувшуюся Вику.
  Она довольно кивает головой
  -И зубы почистила.
  -Для чего?
  -Что?
  -Для чего ты их почистила?
  Она мнётся
  -...ну ... надо же... как это...утро
  -Я тебе разве говорил их чистить? - делаю строгое выражение лица с щепоткой свирепости во взгляде.
  Она не знает, что говорить.
  Растерянно смотрит по сторонам.
  -Извини. - говорит чуть слышно, словно провинившийся ребёнок.
  -Что?
  -Извини. - говорит громче.
  Я отвожу взгляд в сторону и на какое-то время вокруг становится тихо.
  Мне смешно.
  Не могу сдержать смех, поворачиваюсь к ней и начинаю смеяться.
  Она видит, что все в порядке и смеется вместе со мной.
  Мы смеемся.
  Громко. Иногда чуть ли не взахлёб.
  -Ну хватит, - говорю я. - довольно!
  И мы прекращаем.
  А про себя я думаю: слово-то какое вспомнил - довольно.
  -Будешь чай? - предлагает Вика.
  Её уже начинает мазать на старые дрожжи, в голосе чувствуется хмель, воскресший после непродолжительного ночного перерыва.
  -Я твой чай терпеть не могу. Я в принципе не пью никакой чай, а особенно твой. Пора бы уже запомнить.
  -Прости, я хотела...
  -Прощение свое засунь себе в жопу. - грубо обрываю ее. - И вообще, с чего это ты решила, что имеешь право со мной разговаривать? Я же сказал - мне нужны твои уши. Не язык, а уши. Поняла?
  Она послушно кивает.
  -Давай, наливай третью и приступим уже. - говорю я и смотрю в окно.
  Там ничего не происходит.
  
  
   Бог
  
  
  Вика сидит передо мной как первоклассница, сложив на столе руки одна поверх другой.
  Я сижу полубоком. Смотрю в окно и вижу, что там ничего не происходит. Там, такое ощущение, что ничего и нет. Поэтому происходить нечему. И никого нет. Субъект действия отсутствует. Поэтому с чего бы ожидать каких-либо событий?
  Что там за окном, блядь?
  Сука, не могу понять.
  Никак не могу понять.
  Там же что-то есть.
  Но как будто бы нет ничего.
  То ли запотело оно так, то ли стоит туман, то ли...
  То ли нет ничего. И никогда не было.
  Вроде бы, там должно быть что-то, потому что когда я шёл сюда, то шёл именно по тому, что было там. С другой стороны, сейчас-то я здесь, а не там, и что находится там, и находится ли там вообще что-то - неизвестно.
  Даже если я сейчас выйду на улицу, посмотреть, есть ли все-таки что-то в окне или нет, то ведь это будет не "в окне", это будет "на улице"...
  - ...а в окне ничего не происходит - поворачиваюсь к Вике и понимаю, что все это было сказано вслух.
  Она по-прежнему смотрит на меня, но во взгляде чувствуется одолевающий её сознание хмель.
  Я разочарован. Знаю, что будет дальше.
  Знаю, но все равно продолжаю.
  - Так же и Бог. Просто оконная муть. И все. Вот ты бегай на улицу, смотри с одной стороны, с другой, да хоть на крышу залезь - толку никакого. Все равно ты придешь сюда и увидишь оконную муть. Ничего иного. Ничего сверх того. Оконная муть, блядская оконная муть. Ты, конечно, можешь описать ее - мол, оконная муть такого-то и такого-то размера, вот такие у неё очертания и приблизительно вот такой цвет, и пахнет она вот так. И, по всей видимости, это испарина, а может - развод от тряпки, а может - свойство стекла, а может - зрение у меня хуевое и чудится всякое. Причин возникновения оконной мути может быть множество, но у всех у них есть один источник - ты и твое восприятие. Всё. Оконная муть, какими бы она видимыми свойствами ни обладала, какое бы происхождение ты для нее ни предполагал, имеет своим источником только одно место - твоё "я". Нигде, кроме как в твоем мозгу, не находится всё то, что ты видишь вокруг себя, понимаешь? Нигде больше этого нет! Нигде!
  Последние слова я чуть ли не выкрикиваю. И стучу кулаком по столу.
  Смотрю на Вику.
  За время моей непродолжительной речи она успевает выпить и окосеть ещё больше.
  Вика смотрит на меня взглядом пьяной бляди. Протягивает свою руку к моей, трогает меня и жалостливо, но очень по-блядски, говорит:
  -Выеби меня, ну пожалуйста!
  Одергиваю руку.
  Сейчас мне нет до нее дела. Я хочу говорить, и увлечен только собой и своими мыслями.
  -Ты понятия не имеешь, что всё это означает. - говорю больше не Вике, а так, вообще, скорее куда-то в пространство. - Понятия не имеешь... Весь этот мир, - я обвел рукой вокруг себя - всё вот это вот, всё, что ты знаешь, любишь, ненавидишь, всё, что ты когда-нибудь узнаешь, полюбишь, возненавидишь, всё это - одно сплошное наебалово! Всё взято с потолка! Его нигде нет, ты понимаешь это?!
  - Выеби... ну пожалуйста. - такое ощущение, будто она сейчас поползет ко мне по столу, как змея.
  Не обращаю внимания.
  -Сдуреть можно! Вот тебе и концепция творца. По всему получается, что единственный творец, который только возможен в этих условиях - ты сам. Вроде бы так. Но нет! Нет! И здесь наёбка! Ведь представление самого себя в качестве творца - тоже только в твоей голове. Оно не имеет опоры ни в чём внешнем, понимаешь? Это представление, именно что представление. Концепт. У тебя нет непосредственного ощущения себя, у тебя есть лишь концепт себя, из которого ты уже впоследствии мыслишь и выводишь другие концепты, такие, как "мир", "бог", "собака"... Так вот! Концепт себя, или "я-концепт" - это концепт первого уровня, единственный из концептов первого уровня. Все остальное - нагромождение второстепенных концептов, которые даже и ранжировать далее уже не обязательно. Нет, конечно, при желании их можно развести по разным подуровням, но это не более чем умствование и приумножение сущностей. По факту, "я-концепт" - это горлышко, входное отверстие, через которое твое восприятие набивается всеми другими концептами, и по значимости "я-концепт" стоит не выше и не ниже их, потому что он фантомен настолько же, насколько фантомны они все. Просто он первый , и у него есть своя "входная" функция. Не более.
  Я хватаюсь за голову. Смотрю в стол.
  Поднимаю взгляд. Вижу хмельную, похотливую рожу Вики.
  Смотрю в окно.
  Там ничего не приосходит. Ничего. Не происходит. Ничего...
  -... не происходит.
  Я понимаю, что говорю вслух.
  Замечаю, как она встает со стула и хочет идти ко мне.
  - Сядь на место! -рявкаю зло.
  Какое-то время она стоит и смотрит на меня так, будто не верит собственным ушам.
  - Садись на место. - повторяю уже спокойно. - И слушай.
  Она садится.
  Берет в руку ложку, и начинает нервно ее теребить.
  Я опять смотрю в окно.
  - ...в начале было слово... - говорю пафосно, не отводя взгляда от окна. - А что такое - слово? Воплощенная мысль. Отелесненный дух. Кенозиз, как он есть. Каким образом возможно слово? Только и исключительно в рамках "я-концепта". Он обусловливает слово. И вместе с тем - слово определяет его. "Я" не существует вне слова, вне мыслительного процесса. "Я" непредставимо само по себе, как и ни один феномен, будь он эмпирический или умопостигаемый, непредставим сам по себе, вне связи с чем-либо ещё. Тотальная взаимообусловленность - вот тонкая настройка этого мира. Она же - ясное свидетельство его нереальности.
  Вику начинает мазать всё сильнее. Она подпирает голову руками.
  -Есть сало... где-то было сало... - говорит полушёпотом сама себе, встаёт, идёт к холодильнику, достает сало и режет его крупными кусками.
  Сало - без малейшей прослойки мяса, чистейшее, как мыло.
  На его шкурке видна необсмаленная черная щетина.
  Вика срезает шкурку и ест сало вприкуску с хлебом.
  Наливает себе рюмку и быстро выпивает.
  Я продолжаю.
  - Итак, что мы имеем. Есть изначальный фон, концепт первого уровня, "я", в рамках которого возможна жизнедеятельность человека, восприятие им мира и всё, всё, всё. С другой стороны, есть слово, мысль, сознание, без чего этот самый концепт первого уровня невидим, неопределим и, в принципе, не существует. Вот они - тьма над бездной и изначальный логос, курица и яйцо. Можно тянуть эту цепочку бесконечно вглубь, пытаясь доискаться - что же первично? Но это не имеет смысла. Это абсолютно неважно, так же, как абсолютно не важен химический состав воды для моряков, попавших в неистовый шторм. Одно можно сказать наверняка: источник всему - твоя башка, всё умещается там... И что же по итогу? Получается, любое размышление человека о Боге - это вычерченное словом на фоне "я-концепта" рассуждение о человеческом же "я-концепте". Человек размышляет о человеке. Точнее, представление человека размышляет о представлении человека. Ни больше и ни меньше.
  Смотрю на Вику. Она смотрит на меня.
  Берет за руку.
  - Пошли в комнату? Или, если хочешь, можем тут.
  На этот раз я не убираю свою руку.
  -Ты так и не поняла, - говорю, улыбаясь. - мы с тобой только что похоронили идею наивысшего ранга. Ту, что превыше всех высей. А тебе лишь бы трахаться.
  Убираю свою руку.
  - Я же сказал, что ебать тебя не буду. Я никогда не ебал тебя до, не собираюсь ебать сейчас и не буду ебать после. Я буду говорить, а ты будешь слушать.
  - Тогда давай я разбужу Таньку.
  - Зачем?
  - Чтобы ты ее трахнул.
  - Я пока не хочу.
  - Тебе надо кого-нибудь трахнуть. Обязательно. Побыстрее...
  Остальных ее слов я не слышу, перевожу взгляд в сторону окна.
  Там ничего не происходит.
  - А получается у нас в итоге вот что. - возвращаясь в разговор, застаю Вику со скорченной рожей и опорожненной стопкой в руке. - Меня, как доверчивую девственницу, заставили поверить в большую любовь, в невероятную сказку, в самую красочную фантазию из всех, когда-либо бывших в мире, а в итоге просто развели на грязный, животный секс, в конце еще и зарядив мне в харю окровавленной простынёй. И со всем вот этим вот невероятным откровением юное создание с незамутненным взором оказалось совершенно одно против целого мира. Теперь уже абсолютно незнакомого и чуждого. А дальше пошёл анализ...
  - Ахахахаха. - взрыв смеха прерывает мои размышления вслух. - Доверчивая девственница, блядь! Ну пиздец... - Вика брызжет слюной и как-то странно расползается по стулу, словно куда-то стекая.
  Я ухмыляюсь и продолжаю.
  -Так вот Бог... Бог у нас получается не больше и не меньше игольного ушка, не дороже буханки хлеба, не ярче фонарного столба. Они все эквивалентны друг другу. По модулю... Да и не по модулю. В конце концов, модуль такое же понятие, как и все остальное... Так вот, любая вещь в мире, любая мысль, любое представление абсолютно равнозначно как само себе, так и любым другим вещам, мыслям, представлениям, в силу того, что ничего из этого не существует, а точнее - все это, конечно же, существует, но только как наполнитель сознания каждой отдельно взятой человеческой особи, пропущенный через фильтр "я-концепта". И, понимаешь, я бы, может быть, и хотел поразмышлять о природе тех идей, которые легли в основу самого понятия "божества" или шире - "божественного", о культурных и когнитивных предпосылках и следствиях появления этого понятия, о его внутренней противоречивости и метаморфозах, происходивших с ним на всем протяжении сознательной истории человечества, но это не имеет смысла - примерно так же, как бессмысленна попытка нарисовать картину, выводя пальцем какие-нибудь силуэты и линии в воздухе. И в первом, и во втором случае итог будет один - пустота. В конечном счёте, пристально всматриваясь в полотно "божественного", ты рано или поздно обнаружишь, что просто смотришься в зеркало. Единственное, что, возможно, имеет смысл - это попытка разобраться с "я-концептом". Что это и откуда пришло? Но и там, боюсь, ответ будет достаточно тривиален... Да он мне, в принципе, уже известен, просто это не тема данной беседы.
  Вика спит на столе, положив голову на руки.
  Я продолжаю, мне нет до нее дела.
  - Но никто не сказал, что этим нельзя пользоваться, так ведь? Пустота тем и хороша, что она может быть чем угодно. Вернее, ее можно представить как угодно. Здесь главное - вера. Истина и вера в истину - две совершенно разные вещи. Ну, в парадигме пустоты, по крайней мере. А так, мы-то знаем, что всё равно всему, и ничто ни от чего ничем не отличается. Но в парадигме пустоты - назовем так для красного словца весь понятийный фон, в котором развёртывается бытие таким, каким оно предстает всем обладателям "я-концептов" - так вот, в парадигме пустоты подразумевается, что существует некая истина, которую зачастую, кстати, отождествляют с божеством. И истина эта, она - как некое мерило, эталон. Поразительно, насколько близоруки те, кто мыслит и действует в рамках парадигмы пустоты, потому что вот именно сама пустотность такого понятия, как истина - она просто вопиюща. Она истошно кричит о своем несуществовании, о своей асубстанциальности, о своей неявленности нигде, кроме как в представлении конкретно взятого "я". Подумать только! Эталон без какого бы то ни было средства его верификации извне! Чушь! Вздор! Хуета!.. Что ж, к истине. Истина, получается, как вещь, замкнутая исключительно на себя - а все вещи в представлении, имеющим корни в "я-концепте", являются самозамкнутыми - истина эта по большому счёту не имеет никакого значения даже условно. Единственное, что имеет значение, это вера в истинность того, что конкретно взятый индивид считает для себя истинным. А таковым может быть всё что угодно - и тарелка супа, и групповое изнасилование. Зависит от веры. Вот уж правда - по вере вашей да будет вам! По крайней мере, в рамках парадигмы пустоты - на самом деле так. Но это не важно, а важно то, что вера - не более, чем результат внушения. Нашёптывания. Змеиного шипения. Ловкословничанья и фокусничества. Веру можно привить, как одно растение к другому или - вот это мне нравится больше - как заразу. Триппер духа. Ха-ха-ха.
  Я радуюсь собственным словесным трюкам, потому что они и вправду хороши.
  Вика спит глухо, только мерное дыхание, двигающее её тело в пространстве, говорит о наличии в ней жизненных токов.
  -Так мы и привьем! Мы и воспользуемся! - продолжаю я. - Мы - агенты того, что стоит по ту сторону "я-концепта". Что так простО, незамутненО и вместе с тем настолько неуловимо для огрубевшего людского восприятия. Воистину они толстокожи! Но какая разница? Мы - крысолов, а Бог - наша дудка, которая выманит крысиные полчища людей из темных закоулков сознания на свет и заставит следовать за нами туда, куда мы им скажем. По нашей прихоти! Ох, как же мне это холодит кишки! Мы - ловцы человеков, мы - заклинатели крыс!
  Я настолько восхищаюсь своими словами, что пребывая в каком-то сладостном полузабытии залихватски машу рукой и опрокидываю со стола кастрюлю, которая падает на пол с невероятным звоном, свидетельствуя таким образом об отсутствии в ней какого-либо содержимого.
  Звон этот будит Вику.
  - Мы не только ловки в словах, мы лукавы в словах. - продолжаю я. - Потому что в нашем лукавстве - ваша истина! А слова лукавы сами по себе, и кроме лукавства в них не обретается ничего!
  - Ты с кем говоришь? - Вика смотрит на меня удивленно, потому что последнюю фразу я раздраженно выкрикиваю в окно, за которым ничего не происходит.
  И ничего не видно.
  В котором растворился Бог, обернувшись то ли испариной, то ли мутью, то ли еще чем.
  Я пытаюсь смахнуть Бога с окна, но в итоге оставляю лишь зеленоватый развод на стекле.
  Внутри меня накатывает волна ярости.
  Поворачиваюсь к Вике, беру большую кружку, наливаю туда водку.
  - Пей. - говорю.
  - Подожди, меня мутит, я еще не...
  - Пей! - рявкаю зло.
  Слежу, чтобы она поднесла кружку ко рту, после чего выхожу в комнату, где спит Танька.
  Танька валяется поперек кровати жопой кверху и, видимо, спит или делает вид, что спит.
  Я беру ее за волосы и подымаю голову вверх, лицом к себе.
  - Ай, ай, больно! - визжит она.
  - Хуле прикидываешься? - грубо отшвыриваю голову в сторону, она смешно отпружинивает от матраса. - Где смазка?
  - Чего?
  - Смазка где? - я раздражен. - Ебать тебя буду.
  - Я не знаю... я... где-то там... а есть водка?
  - Заткнись!
  Нахожу смазку, смазываю хуй.
  Танька лежит в той же позе.
  - Опять в жопу? - спрашивает.
  - А куда тебя ещё? Раздвинь.
  Она раздвигает руками, и я вхожу в нее резко, отчего самому становится больно.
  Замедлившись, я все равно стараюсь проникнуть в нее как можно глубже, желательно до упора, мне хочется натянуть на себя её всю, как куклу на руку.
  Ненавистное окно, за которым ничего не происходит, явственно предстает в моей памяти.
  Я начинаю драть Таньку быстрее и размашистее.
  - Ай, больно! - стонет она.
  Еще этот блядский развод!
  На стекле.
  Стекло с разводом.
  Сука.
  - Заткнись! - говорю ей и ускоряюсь.
  Она охает и стонет.
  - Ой...ох...аааа...мммм...ой... я сиськи себе хочу... ммм... ай...
  Мне видится окно с оставленным мною на нем разводом, и эта картина еще больше распаляет и злит меня, так что я теряю синхронизированность с окружающим миром и только спустя время понимаю смысл сказанных Танькой слов.
  И на мгновение останавливаюсь.
  - Чего?
  - А? - не понимает она.
  -Какие нахуй сиськи?
  Она пытается развернуться ко мне лицом, но я с силой заворачиваю ее голову обратно.
  - Я хочу себе сделать сиськи. - говорит Танька.
  Сначала я не понимаю, как на это реагировать - настолько контрастно всему, что происходит во мне в эту минуту, звучат её слова.
  Я теряюсь.
  Но ненадолго.
  Спустя секунды меня охватывает ярость.
  Сгребаю её кудри в кулак, резко дергаю к себе, слышу её визг, и мой член наливается кровью.
  - Какие нахуй сиськи? - говорю я тихо, одновременно сильно проталкивая себя внутрь неё.
  Таньку пронзает дрожь, и она выкрикивает что-то, какой-то звук с грубым придыханием.
  - Какие, сука, нахуй сиськи? - говорю громко, сильнее и жестче натягивая Таньку на себя.
  Стекло с разводом.
  Стекло...
  С разводом...
  - Ты окно видела? - уже кричу я и разгоняю свое тело до предельных скоростей, что отражается в хорошо слышимых, звонких шлепках.
  Танька прерывисто дышит и мычит, закусив губу. Я не вижу этого, но знаю, что она всегда закусывает губу, когда издает такие звуки. Её ладони сминают простынь.
  - Сука! - ору я. - Ты окно, блядь, видела?
  Танька орёт вместе со мной и то ли плачет, то ли стонет, то ли причитает, а то ли всё это вместе - неважно.
  Мне уже это совершенно неважно.
  Состав прибывает к конечной станции.
  Царствие божие внутрь вас есть.
  
  
   **********************
  
  
  Я возвращаюсь в кухню.
  Вика смотрит на меня с потаскушьей улыбкой.
  - Всё-таки решился?
  Не обращаю на ее слова никакого внимания.
  - Занеси ей водки. И сигарет. Пусть сидит там, сюда не выходит. Не хочу.
  Вика наливает полную кружку водки. Бутылка заканчивается, она выкидывает её в ведро. Я достаю из-под стола новую.
  Собирает нехитрую снедь в виде каких-то объеденных со всех сторон кусков хлеба и сала.
  Четвертинка луковицы.
  Ковш с водой.
  - Она сиськи себе делать хочет.
  - А? - Вика непонимающе смотрит на меня.
  - Вот эта кучерявая, - тычу пальцем в сторону комнаты. - решила сделать себе сиськи.
  Какое-то время Вика еще смотрит на меня, не вполне понимая, о чём идёт речь, потом её лицо приобретает такое выражение, будто она сейчас только что съела большой лимон.
  - Совсем ёбу дала. Сиськи? - удивлённо. - Какие в пизду сиськи... Я поговорю с ней, а то...
  - Не надо. Отнеси всё это и возвращайся сюда. Ты мне здесь нужна. Скажи ей только, чтоб с жопы вытерла. Часть наружу попала.
  Вика задерживается в комнате на какое-то время.
  Я слышу звуковой фон беседы, без возможности вычленить что-то, хотя бы отдаленно напоминающее слова.
  В эмоциональном плане беседа окрашена в жалобные тона - это улавливается чётко.
  По возвращении Вика смотрит на меня с лёгким укором.
  - Почему ты всё время её только в жопу ебёшь?
  Я молчу.
  - Она там плачет. - продолжает Вика. - Жалуется, что по-нормальному у вас никогда и не было.
  Я смотрю в окно.
  - Она даже лица твоего не видела толком ни разу.
  Там ничего не происходит.
  Поворачиваюсь и говорю.
  - В воспитательных целях. У тебя налито?
  У нее налито.
  - Пей.
  Вика пьёт.
  Смотрю на нее с недоверием.
  - Что-то ты не пьянеешь.
  - Ага, конечно. Знаешь как мне по башке шибануло уже? - довольно отвечает она. - Я просто стараюсь, держусь. Ради тебя. Тебе ведь нужны уши? Ну вот.
  Улыбаюсь и глажу её руку.
  - Радуешь.
  Она немного мнётся.
  Хочет спросить, но мнётся.
  В итоге спрашивает, опустив взгляд.
  - Почему ты не хочешь меня?
  Поднимает глаза и глядит в упор.
  - Почему?
  Я поворачиваю голову к окну.
  Обратно к Вике.
  Показываю на окно пальцем и говорю.
  - Там ничего не происходит.
  Вика наливает водку в стакан, невесть откуда появившийся на столе.
  Пьёт не закусывая.
  Обхватывает голову руками и с сокрушением произносит.
  - Как же меня всё это заебало!.. Ну почему всё так, почему?.. - смотрит мне в глаза, будто ожидая ответа.
  Я смотрю на нее, а точнее сквозь нее и молчу.
  Она снова наливает в стакан.
  Снова пьёт.
  Снова не закусывая.
  - Пиздец... - вздох сожаления.
  Локоть правой руки я ставлю на тыльную сторону ладони левой руки, а указательным и большим пальцами правой руки сжимаю подбородок, одновременно поддерживая его.
  И сидя в такой позе, какое-то время смотрю на пол.
  - Что меня всегда раздражало, - возвращаюсь в разговор. - так это стремление человечества покопаться в божьих кишках. Ох, как же они это любят! Как им нравится чертить схемы! Эстетическая ценность таких схем равна эстетической ценности картин, нарисованных слепыми от рождения людьми. При известной доле веры, ну, или, по-нашему внушения, в них можно увидеть практически всё, что угодно. И конечно же, конечно же, непременно - красота! О да! В парадигме пустоты есть ведь и такое понятие. Но самое интересное, что даже они понимают всю его условность, соглашаются, что это вещь субъективная, что она в глазах смотрящего и блаблабла. Но! У красоты таки есть эталон!
  Я смеюсь. Смеюсь сильно.
  - Представь, ну вот просто представь себе, насколько же они все тупы! Нет, прямо тебе никто не скажет об этом, но в обход все прекрасно понимают - о чём речь, поскольку есть нечто "красивое объективно", "общепринятое", "с чем согласны все". Или, хотя бы, большинство. Слышишь? Большинство! Ну что, что ещё может свидетельствовать о том, что этот мир не более чем плохая выдумка, если не такие вот дыры в восприятии? Плохая выдумка каждого отдельно взятого индивида посредством своего собственного "я-концепта"... Хотя, я ведь не об этом...
  Собираюсь с мыслями, поскольку разговор идёт не туда, куда я хочу.
  - Бог... Бог, значит... Бог всегда будет человеком. Это неизбежно. Точнее, он всегда будет человеческим концептом, порождаемым "я". А следовательно - мыслью, словом. Поэтому то, что в начале было слово - для Бога абсолютно справедливо. Иных условий возникновения для него не предусмотрено. Они для него невозможны. Они ни для чего и ни для кого невозможны. Человеческий язык хоть и мал, как орган, но только он способен порождать вселенные и богов. Только он может сотворить Творца. Придумать ему образ, речь, одежду, историю. Может вычертить в нем самые мелкие линии и детали, прорисовать всё до малейшей чёрточки, а после добровольно поработиться произведённому им же на белый свет персонажу. Удивительно! Тупо! Прекрасно! Человеческий язык вкладывает в руки своего отродья пекучий хлыст, а после задирает своему носителю подол и с нетерпением ждёт порки. Блаженны кроткие! Блаженны неведущие! Блаженны дегенераты всех мастей! Блажен человек! Ведь он даже не задумывается, даже понятия не имеет, откуда у всего этого растут ноги. Наоборот - он ещё глубже, еще суровее углубляется в начетничество, в книжничество, в буквоедство, в адово царствие слов, фраз и определений, где его малый орган безраздельно властвует, громыхает на всю катушку, выдавая на гора несметные полчища концептов всевозможных рангов и мастей, опутывая понятийными сетями сознание своего носителя, и вынуждая его всё ниже склонять свою выю пред своим же собственным порождением; топя его в бездонной трясине догм, формулировок, определений, слов и фраз. На выходе получается идеальный раб. И парадоксальный - ведь поработился сам, добровольно, тому, что было создано им же. По сути - он поработился сам себе, но только раб не осознает этого, раб жаждет служить, его воля сломлена, его шею сдавливает тяжкое ярмо и разобраться во всей этой сложной путаной языковой феерии, которая привела его к той точке, где он есть сейчас, для раба не представляется возможным.
  Я откладываю свои мысли в сторону и смотрю на Вику - мне показалось, что она куда-то вышла и ее нет рядом.
  Но она сидит на своем месте, подперев щёки руками.
  Её взгляд полон восхищения.
  - Обожаю, когда ты говоришь. Ничего не понятно. Но так здорово! Продолжай.
  Мне нравятся ее слова.
  - Так вот, "я-концепт", или, для простоты можно просто "я", он, получается... -- мысль напарывается на кочку, я сбиваюсь, но быстро продолжаю -- ...в общем, это, конечно, достаточно многогранное понятие... Но одна из его функций предельно ясна - закабаление, порабощение того восприятия, которое будет проходить через его призму. Говоря проще - человека. Порабощение посредством создания понятийно-концептуального шаблона, в соответствии с которым отдельно взятое восприятие будет функционировать. Без рабства невозможно бытие, без оков немыслимо существование. Получается так.
  - Так что же, мы все рабы? - спрашивает Вика и улыбается.
  В её улыбке я вижу хищность и готовность к новой атаке.
  Сейчас начнется опять.
  - Получается, да. - отвечаю я и, не прерываясь, действую упредительно. - Не надо. Я не буду. Даже не думай.
  Вика расстраивается, отводит взгляд в сторону и бурчит что-то себе под нос. То ли "блядь", то ли "мудак".
  - Не навязывайся. Зачем ты навязываешься? Я ведь тебе уже сказал раз, и, по-моему, даже не один, что мне от тебя нужно. Это не ты, это - твоё. Мне нужно твоё.
  Вика сидит насупившись, из ее глаз начинают течь слезы. Но она не плачет.
  Даже не всхлипывает.
  - Не будь такой прилипчивой. Не будь как Бог. - продолжаю я. - Замечала? Вот уж где апофеоз наглости и навязчивости! Он хуже пиявки. Бог - словно недолюбленный мальчик, ему надо везде всунуть свой нос, всем обязательно о себе напомнить, протиснуть рожу в заборную щель и заискивающе спросить: "А меня не забыли?", "А меня возьмёте?", "А можно с вами?". И хвастаться: "А у меня папа - вооот такой сильный!", "А у меня дома - вооот такая штука есть!!!", "А я подтягиваюсь 150 раз!". Ему никогда не сидится на месте. Для него настолько невыносимо, что кто-то где-то может о нем не знать, что какие-то люди в каких-нибудь дремучих амазонских ебенях про него ни разу не слышали, настолько всё это для него нестерпимо, что он готов снаряжать целые экспедиции в самые отдаленные уголки земли, к самым диким племенам, посылать своих так называемых детей на верную смерть, дабы они, изрядно потопив в крови тех, к кому пришли, разнесли как можно дальше весть об этом сверхъестественном холерике. Удивительно душное существо! Нечто питонообразное. Как же тяжело в его объятиях любви! Уж лучше оказаться удавленным какой-нибудь гигантской анакондой. Но нет же, нет! Он тебе сулит еще и целую вечность с ним! Жуть. И всё это под маской любви. А где здесь любовь? Где любовь в том, чтобы постоянно, как хуевая тёща, вмешиваться в жизнь своих детей, говорить им, что они всё делают не так, что только ты знаешь, как надо; периодически вламываться к ним в жилище, устраивать там скандал, кавардак, какие-то потопы, испепеления, затевать заунывную, занудную писанину, укрываться в тысячах противоречивых фраз, уходить и возвращаться вновь, стоять за углом и подглядывать, подглядывать, подглядывать. И кидать в окошко камешки. Периодически. Чтобы помнили. А то и булыжники. Чтобы суки помнили. А то и вообще хату спалить к хуям. Чтобы помнили, бляди! Чтобы знали, что такое любовь!.. Любовь - это когда ты навязываешь объекту любви чувство вины по отношению к тебе, чувство долга и обязанности, чувство неотвратимости наказания за неисполнение того, что желаешь ты. Любовь - это потупленный взгляд, бледное высохшее лицо и чувство отвращения к жизни и самому себе. Любовь - это увесистая плеть, занесенная над головой того, кого любишь. Такова любовь, божественная любовь. Так любит Бог... Это великий садист. Великий садист для великого мазохиста. Потому что ведь не думаешь же ты, что Бог существует где-либо помимо "я-концепта"? Концепт Бога - это подконцепт "я", концепт второго уровня, он проходит через воронку "я-концепта", будучи идеей, словом, появляется на свет, как человеческое творение с тем, чтобы после стать хозяином и мучителем человека, чтобы одаривать его своей "любовью" постоянно и непрерывно, как из брандспойта. В каком "я" могло зародиться подобное? Только в до крайности распалённом садо-мазохистскими ощущениями "я". Это "я", предвкушающее жестокость по отношению к себе, жаждущее её, словно новогоднее застолье. Алчущие Бога суть алчущие страданий и унижений, суть воздыхающие по алкоголику-отцу, который валяется заблеванный посреди квартиры. Это те, которым мило всякое насилие, направленное по отношению к ним, но отцовское насилие - паче всех! Нет ничего слаще, ничего лучше, приятнее и вожделеннее, чем побои полоумного тирана, который по совместительству является твоим создателем. Это - высшая точка наслаждения, пик любви, вершина богопознания! Бьюсь об заклад, они бы даже спали с ним! Деофилия, священное боголожество! А?! Таковы они - искатели истины, искатели Бога. Метафизики всех мастей. Секта садо-мазохистов. Таков и их Бог. Такова и его любовь. Павловы высокопарности - это всё ширма. Как и в любой секте тут есть ступени. Сначала надо человека подсадить на крючок, заманить к себе, вовлечь, соблазнить юродством проповеди. Бывает так, что в человеке садо-мазохистский комплекс находится только лишь в зачаточном состоянии, полагаю, как у большинства из нас, так вот их задача - разжечь из уголька пламя! Чтобы человек горел Богом, чтобы он свирепо жаждал плети! Чтобы он был всецело поглощён богоискательством, утопал в ощущении богопричастности, чтобы он совсем потерял себя и не видел ничего другого, и ничего другого не чувствовал, кроме жгучего пламени божества. Представь себе, из какой больной головы всё это появилось на свет! Какой изверг породил это!.. Но сопричастны этому - все мы. Все мы чувствуем божественный отклик в своей душе, во всех нас течет кровь отцов. Всем нам хочется вечного, далёкого, манящего, недоступного. Но достигается оно только такой вот ценой. Ценой полнейшего внутреннего безумия и психопатии... Не ходи тропами святых - они вздернут тебя на дыбу и выпотрошат все внутренности!.. Конечно, мы с тобой уже знаем: то, что есть - не более, чем игры разума, дурманящий морок. Как и любое слово, определение. Любая идея и мысль. Но мы живём в парадигме пустоты, а в ней - это реальность. По вере вашей да будет вам. И если ты считаешь воспринимаемое за реальность, то таковой она для тебя и становится. И они живут в этом и с этим. Живут в мираже, поклоняются садисту, жаждут страданий. Такова их жизнь. Бог - это даже не обязательно некое существо. Прежде всего - это концепт, и как концепт - он гораздо шире своих рамок. Язык здесь не поможет, потому что он бессилен и фантомен, как и все, что нас окружает. Но жить с Богом и в Боге можно вовсе и не веря в него. Я бы даже сказал, что это вынужденная необходимость существования, бытия. Вынужденная необходимость "я-концепта", уже вторая, которую мы обнаружили. Первая - рабство. Или же, говоря по-другому, шаблонность, вписанность, системность. Это то, что возникает сразу же, первое, что видит ребёнок, открывая глаза. И, конечно же, никакая система невозможна без единоначалия, без агента принуждения, без внешнего гнёта. Именно внешнего. Потому что внутреннее единоначалие дано в "я-концепте" самом по себе, без него никакое восприятие невозможно. Но для функционирования, для взаимодействия с внешним нужен внешний же концепт, концепт Бога, который, разумеется, является не более чем проекцией "я-концепта" вовне. Отсюда понятен и принцип отцовства, присущий концепту Бога, потому что каждое существование, лишь только открыв глаза, понимает, что оно порождено. Но порождено кем? Или чем? И дальше заводится машина языка, снабжающая каждое существование необходимым набором теорий, гипотез, сведений, достоверность которых решительно не проверяема никак, но это и не обязательно, поскольку главное снабдить существование ими, чтобы оно распылялось на обдумывание, обсасывание, поиски и, в конечном счете, выбор. А выбор всегда будет именно таким, как надо, потому что в колоде у шулера всегда будет столько карт, сколько нужно ему. Из этого рождается вторая вынужденная необходимость - Бог, он же единоначалие, он же вывернутое наружу "я". А о самом "я" - позже. Ты выпила?
  Спрашиваю Вику, которая всё это время сидит и завороженно смотрит мне в рот.
  - Ты действуешь на меня как удав на кролика. - как будто бы даже удивляясь своим словам говорит она. - У меня такое ощущение, что вот если бы ты сейчас мне сказал пойти и сброситься с крыши, я бы пошла и сбросилась.
  - Ну иди. - говорю без малейшей улыбки.
  Она усмехается.
  - Я бы хотела родить от тебя.
  Вика наливает себе водку, пьёт и закусывает блином.
  Откуда здесь взялся блин - непонятно. Видимо, в процессе своего ораторствования, я настолько увлекаюсь, что не замечаю, как перед моим носом происходят определенные перемещения.
  - Серьёзно. Я хочу от тебя родить. - снова говорит Вика.
  Я смотрю ей в глаза долго, с полминуты.
  Встаю со стула.
  - Пойдём-ка, прогуляемся.
  Она надевает на себя что-то, начинает копошиться, искать обувь.
  - Возьми водку. - говорю ей. - Выпьешь.
  Мы выходим на улицу.
   У Вики в одной руке пакет, второй она цепляется за мой локоть.
  - Мы теперь как два звена цепи. - замечаю я.
  - Куда пойдём? - спрашивает она.
  - Прямо. Там светлее.
  Когда мы проходим по улице мимо дома, из которого вышли несколько мгновений назад, Вика кивает головой в его сторону, обводит рукой вокруг себя и говорит.
  - Ничего не происходит, ничего не происходит... Вот же! - последнее уже с нескрываемой радостью в голосе.
  Я не смотрю ни в сторону дома, ни в сторону Вики.
  - Ты не понимаешь. - говорю. - Там - это там. Здесь - это здесь. Если что-то происходит здесь, то оно происходит здесь, а не там. И наоборот. Но даже при всём при этом, что такого есть здесь, о чём можно было бы сказать, что оно происходит?
  Вика теряется.
  - Нуу... вот деревья растут. Дома. Люди ходят, собаки.
  Я смеюсь. Высокомерно. Пожалуй, даже насмехаюсь.
  - По-твоему, это всё "происходит"?
  Ей становится обидно.
  Я чувствую это по каким-то едва заметным изменениям в пространстве вокруг нас, по её дыханию, походке. По тому, как её рука обхватывает мою.
  - А что значит это слово? - спрашивает она с претензией. - Вот что означает это самое "происходит"? На твой взгляд.
  У нее немного заплетается язык от выпитого, и слышно, с каким трудом ей даются длинные мысли и предложения.
  Она не пьяная. Но уже в таком состоянии, когда роковая черта беспамятства отчетливо видна. Состояние это характеризуется ещё, помимо прочего, жаждой веселья, активных действий, игривостью и похотью в её пике.
  Про себя я думаю, что решение отправиться на свежий воздух было абсолютно верным, захватить с собой водку - нет.
  - Ты сейчас пока пить не будешь. - говорю Вике. - Вернемся в дом - тогда выпьешь.
  - Хорошо. - отвечает она безразлично и добавляет. - Ну так ответишь?
  - На что?
  - На мой вопрос.
  - С чего я должен на него отвечать?
  - Тебе сложно?
  - Вовсе нет. Просто какая разница?
  - Мне интересно.
  Я вздыхаю, пытаясь показать тем самым то ли разочарованность, то ли высокомерие. А может и просто так, чтобы набрать в легкие побольше свежего воздуха.
  - Сколько тебе говорю, а ты все никак не можешь понять главного. Нет никакой разницы. Между словами. Понимаешь? Пойми ты уже, наконец! Никакой разницы. Абсолютно. Все слова - безошибочны и достоверны и вместе с тем все они - лживы и ненадёжны. Да их и не существует вовсе. Так что ответ на твой вопрос, как бы он ни звучал, в какие бы фразы ни был помещен, какими бы гранями смысла ни переливался, вплоть до полярных, он всегда будет равнозначен и поэтому - пуст. Никакого ответа ни на что никогда нет. Есть лишь фокусничество и ловкость рук. Точнее языка. Тебе покажут идеальный(или нет, тут уж, кто насколько искусен) мираж и ты поверишь в него, потому что твой шаблон заточен на то, чтобы верить. Внутреннее "я", тот самый "я-концепт", готово расставить информацию в твоем восприятии в четко иерархизированно-структурированном виде, дабы само восприятие смогло её переработать, смогло запуститься. А внешнее "я", концепт Бога, о котором мы говорили, провернет ровно тот же самый трюк только уже по отношению к воспринимаемому. Информация будет расставлена по нужным полочкам таким образом, то есть, опять же, структурирована иерархически так, чтобы восприятие могло воспринимать воспринимаемое не само по себе, но в связке с воспринимаемым, как с внешним, окружающим миром. Чтобы механизм работал без запинок. Если хочешь, это своего рода аппарат.
  Вика идет рядом и, кажется, даже не дышит.
  Я легонько толкаю ее в бок и говорю, точнее, стараюсь сказать веселым тоном.
  - Вот тебе краткая лекция о том, что такое разговор, речь, беседа, диалог и прочее понятийно-образно-языковое взаимодействие между людьми, и как всё это выглядит, если подходить к нему аналитически.
  Какое-то время мы идем молча, затем Вика спрашивает.
  - Откуда ты всё это знаешь?
  - С чего ты взяла?
  - Что? - она не понимает.
  - С чего ты взяла, что я что-то знаю?
  - Но ты же только что рассказывал...
  Обрываю её смехом.
  Она замолкает, как-то вся сжимается в комок, словно озябший воробей, и я опять чувствую её заполняющую между нами пространство обиду.
  Дальше идём молча.
  - Ты ведь читаешь книжки? - спустя какое-то время, спрашивает она.
  Молчу.
  - Ну видно, что читаешь. - она продолжает как будто ни в чем не бывало, как будто моего молчания и не было вовсе, хотя я чувствую, отчётливо, всем своим нутром чувствую, что её это задело. - Какая твоя любимая?
  Она убирает руку с моего локтя и пытается крайне неуклюже соскользнуть своей ладонью в мою ладонь.
  Я прячу руки в карманы.
  Она недовольна. Её это злит и раздражает. Но поделать она ничего не может.
  Приходится возвращаться к тому, что было.
  Вика снова держит меня за локоть.
  - Книги пишут выродки. - отвечаю я.
  - Что, и Достоевский, и Толстой тоже выродки? - она усмехается, причём делает это даже с каким-то презрением.
  Про себя я отмечаю, что с ней будет труднее всего. Потому что она думает, что имеет на меня какое-то влияние. Нет, даже не так, не влияние. А право. Право, которого ей никто не давал.
  Всё потому, что она - женщина. И по её разумению, один этот факт, вкупе с тем, что я с ней говорю, а так же вот сейчас позволяю идти со мной под руку, делает нас некой общностью. И поскольку такого понятия, как "общность", "общее", "совместное" для женщины не существует в принципе, а существует только "моё" и "пока ещё не моё", постольку и я - её. И даже несмотря на то, что я уже несколько раз прежде говорил ей, кто она для меня такая и что мне от неё нужно, она всё равно продолжает воспринимать меня так, как хочется ей.
  Этот столь же бескрайне тупой, сколь и необычайно милый факт женской психологии никак не соотносится с мужским восприятием действительности, слов и поведения.
  Она дёргает меня за руку. Несколько раз. Нетерпеливо.
  - Ну так что, они тоже выродки?
  - Каких поискать. Первоклассные выродки. Первосортные болтуны. Всё то, что было ими написано - яйца выеденного не стоит. Лучше читать в сельском туалете отрывные календари - там больше мудрости.
  - Но ты же сам болтун! - как она злится! - Ты же сам только и делаешь, что говоришь, говоришь, говоришь... О какой-то херне! .. я ничего не понимаю, вообще ни капельки!.. Очень красиво, да, заслушаться можно, но непонятно ничерта!.. И ты постоянно говоришь. Со мной ты только этим и занимаешься. - в её голосе слышен укор. - Так почему они у тебя выродки тогда, если ты сам - такой же?
  К моему горлу подкатывает смех. Ком сочного, громкого, залихватского смеха.
  Я понимаю - сейчас будет взрыв.
  А вот и он.
  Останавливаюсь, смотрю на Вику, надуваю щёки и с силой выплёвываю из себя несколько десятков секунд отборного, безудержного хохота. С брызгами слюной, похрюкиванием и захлёбыванием.
  Слюна попадает Вике на лицо, она с досадой утирает её рукавом.
  Даже отходит от меня вперед на несколько метров.
  Хочет сделать вид, что чересчур обиделась и готова уйти совсем.
  Я в свою очередь стараюсь не замечать этого ложного манёвра.
  Она понимает - попытка создать искусственное напряжение провалилась, и ей не остается ничего другого, кроме как безмолвно стоять посреди улицы, в ожидании того момента, когда мой приступ смеха наконец закончится.
  Он заканчивается.
  Мы идем дальше.
  Я ничего не говорю.
  Лишь иногда давлю в себе отдельные, пытающиеся вырваться наружу смешки.
  - Ты невыносим.
  Я молчу.
  - Скажи хоть что-нибудь.
  - Говорение - удел выродков.
  Она смотрит на меня. Я это чувствую, хотя и не вижу, потому что не смотрю на неё, а смотрю вперед.
  Она сверлит меня взглядом, будто перед ней убийца всей её семьи, палач, маньяк, безумец и психопат мирового масштаба.
  Смотрит на меня с невероятной ненавистью и злобой.
  И с такой же по уровню любовью.
  Я чую это. Обоняю. Как пёс.
  И знаю, что сейчас будет попытка бунта, попытка утвердить свою власть, попытка разведать, так ли всё на самом деле, как она выстроила себе в голове.
  Великодушно уступаю ей.
  Женщины...
  Иногда их надо гладить.
  Милейшие и мерзейшие на земле создания.
  Я принимаю игру.
  Люблю играть.
  Я знаю, что сейчас она отпустит, даже отшвырнёт мой локоть в сторону, как бы капризничая, негодуя, после чего напористо и стремительно, "тоном не терпящим никакаих возражений" заполучит мою ладонь в свою.
  Так и происходит.
  Мы держимся за руки.
  Флюиды внутреннего ликования расточаются по всей округе довольным Викиным организмом.
  - Зайдём. - показываю я на стоящий в стороне дом.
  - Зачем? - Вика смотрит на меня удивленно и испуганно.
  - Хочу оставить то, что мне не присуще.
  И мы заходим во двор.
  
  
   Красота
  
  
  Откуда-то приливной волной на нас со всех сторон накатило цветущее, пышущее жизнью и сочащееся нектаром лето, настолько явное, настолько осязаемое, что мне захотелось укусить воздух - из него бы потёк мёд.
  Легкость бытия проявлялась во всем, начиная от беззаботно снующих туда-сюда небольших птичек и бабочек-капустниц, до обаятельных, по-девичьи выглядящих вишен, с их наливными бордовыми ягодами.
  Вишни стояли по обе стороны как бы небольшой аллейки, ведущей к крыльцу дома.
  Безумно светило солнце.
  Именно безумно.
  Оно заливало своим неотмирным светом всё вокруг, делая пространство на вид словно бы прозрачным стеклом.
  С небольшой поволокой, еле заметным маревом, что придавало окружающему миру очаровательной загадочности.
  Флёр кокетства природы с человеком в тот день вальяжно расползался по земле, окутывая собой всех, кому посчастливилось выйти на улицу и уловить эти изменения, которые для непытливого взора, надо сказать, не очень-то и видны, практически не ощутимы. Ведь здесь, как и везде, главное - вера, главное - подход, главное - внутренний настрой и предчувствие чего-то необычного - ощущения едва ли присущие людской массе в целом, но отдельным её представителям, которые от рождения ли или каким ещё иным образом оказались в этом отношении особами, настроенными достаточно тонко для восприятия всего еле заметного и укрывающегося от глаз людских, так вот, для этих самых представителей такие ощущения и чувства - будто бы кусок праздничного пирога.
  Долгожданны?
  О нет, нет, вовсе нет.
  Сверх меры и расстраивают желудок.
  От избытка красоты у таких людей приключается эстетическая диарея. Несносный и без того мир становится невыносимее в сто крат против прежнего.
  К эстетической диарее добавляется ещё и рвотный позыв, вызываемый ощущением неслыханного восторга от увиденного, до того уже обрыдлый и набивший оскомину, что иной тонконастроенный человек думает лишь об одном: "Быстрей бы домой, быстрей в конуру, в кровать, под одеяло, запереться, укрыться, свернуться, поджать ноги и ничего-ничего-ничего не видеть!"
  Красота для таковых - высшая форма насилия.
  Она доставляет боль.
  Красота - шоковая терапия.
  Не стоит верить тем, кто восхищается красотой. Это лгуны и мошенники. Никакими восторгами там и не пахнет. Либо же это и не красота вовсе, а просто некий заурядный аффект, вызванный воздействием эндорфинов, адреналина или другой какой дряни на организм.
  Подлинная красота для по-настоящему тонких людей - это дыба.
  Она калечит.
  Она убивает.
  Красоту невозможно вынести.
  Красота в своём величии, в своей славе и блеске нестерпима для чувств.
  После себя она оставляет лишь слепых, глухих, внутренне изуродованных людей, живущих в постоянном страхе, в постоянном ожидании снова столкнуться с ней на своём пути.
  Красота - это демон, чёрт, дьявол, в самом мерзком, самом безумном и угнетающем своём обличье.
  Красота безжалостна и всегда бьёт прицельно, так что никакого шанса уйти от нее нет. Если ты видишь красоту - ты труп.
  Ты умрёшь.
  Когда ты созерцаешь её, уже в этот самый момент она выпивает из тебя все соки.
  И не успокоится, пока не опорожнит до дна.
  Досуха.
  Как невозможно войти в огонь и выйти из него невредимым, так же невозможно выдержать мучительный взор красоты.
  Красота - враг.
  Опасный и коварный.
  Невозможно насладиться красотой, а после, оставив её в стороне, пойти прочь, как ни в чём не бывало.
  Её смертоносный яд, её жало поражают душу единожды и навсегда.
  И далее - нет человека. Есть просто ходячий мертвец.
  Говоря человек, я, конечно же, говорю мужчина.
  Говоря красота, я говорю женщина.
  Есть особы толстокожие, живущие со всей невозмутимостью удава, ни о какой красоте не помышляющие и даже вовсе не понимающие, о чём вообще идёт речь, когда некто произносит - красота.
  К сожалению, я не из таких.
  - К счастью, я не из таких.
  Разумеется, как и не один раз прежде, всё это я говорил вслух.
  - Марево красоты - забавная вещица, пригодная для того, чтобы крутить ею и так и этак. Иначе, чем бы мы ещё занимались в парадигме пустоты? - продолжил я. - К чему нам трусость? Нам подавай трагедию! Мы жаждем становления средь штормов и бурь! И если уж всё это - не более чем отродье "я-концепта", не более чем схема, чертёж и шаблон, так почему бы не разукрасить этот шаблон так, чтобы он, по крайней мере, был занимательным, верно? Я принимаю в себя смертельный яд красоты и требую добавки, хочу ещё. Ещё и ещё! Ведь того, чего нет - постоянно мало.
  Мы зашли в дом.
  Ни на крыльце, ни на входе в собственно дом не было никаких дверей.
  Висели то ли шторы, то ли просто дерюги, через дыры и прорези в которых с улицы в дом и обратно сновали жирные зелёные мухи.
  - Здесь всё опаскужено мухами, - заметил я. - в том числе и люди. Они сроднились. Они ведут хитиновое существование, пребывая пока ещё в человеческой оболочке, и это прекрасно, потому что можно подсмотреть, как всё видится с той стороны. Красота имеет много личин. Попробуй разглядеть её в илистом дне, глазах мертвеца, абортированном плоду - тогда лишь я признаю за тобой право хотя бы просто произносить это слово.
  Мы вошли внутрь.
  Сразу в ноздри шибанул противный едкий, кислый запах, смешавшийся с запахом дешёвого табака, коим набрякли расползавшиеся по всему помещению мутно-серые клубы.
  Дверей внутри, так же, как и снаружи, не было, комнаты одна от другой отгораживали куски ткани - старой, засаленной, закопчённой, рваной, как на входе.
  В одной из комнат, погруженной в особо плотные облака табачного дыма, находилась небольшая компания из четырех человек - двое мужчин и две женщины. Сидели они за довольно просторным столом, поставленным у окна. На столе не имелось скатерти, и можно было разглядеть отслоившийся верхний слой столешницы. Этот слой был придавлен несколькими тарелками с хлебом, салом, квашеной капустой и огурцами, несколькими бутылками с водкой, пепельницей, парой пачек сигарет и головой одного из мужчин, спящего, по всей видимости, уже давно и крепко.
  На наше шарканье по полу обернулась одна из женских голов.
  Лицевая её часть имела несколько забавный вид, поскольку была сильно перекошена хмелем, но в целом можно было определить, что голова эта принадлежала довольно молодой девушке, среднего уровня привлекательности, с пухлыми губами, большими серыми глазами, вздёрнутым носом и уже начавшим со всей очевидностью проявлять себя вторым подбородком. Наверху голова была выкрашена в белый цвет.
  - О, ебать! - заорала девушка, резко повернулась всем телом, упала, также резко вскочила и бросилась к нам с Викой обниматься.
  - Привет, привет, Маш. - улыбнулся я.
  - Привет. - сказала Вика сдержанно. Она явно была не в восторге от того места, куда мы пришли и в ещё меньшем восторге, от тех людей, которые это место наполняли.
  Но с Машей она расцеловалась, согласно кодексу правил поведения знакомых женщин в обществе.
  Я забрал из рук Вики пакет, передал его Маше со словами: "Наш вклад в общее дело" и подошел поздороваться с мужчиной.
  Мужчину звали Сашка, был он неопределенного возраста, главным образом, благодаря очень плохо сохранившейся коже своего лица, которая была вся покрыта оспинами, царапинами и парочкой шрамов, но, в целом, в верхний возрастной предел, позволительный для данной компании, он укладывался.
  Спал за столом друг Сашки - Гена.
  Второй дамой была Света. Черноволосая, высокая, с благородным греческим носом и, как по мне, тонковатыми губами. Одета в спортивный костюм. Длинные волосы ее прикрывали надпись на спине.
  Весь внешний вид Светы говорил о том, что это была злющая, как пекинес, баба. И внешний вид не обманывал. По крайней мере, к представительницам своего пола Света не знала пощады.
  - Свет. - сказал я и положил ей руки на плечи.
  - Привет. - ответила она, улыбнувшись, и провела ладонью по моей руке.
  - Вика. - Света кивнула ей головой.
  Вика кивнула в ответ. Обошлось без поцелуев.
  - Там в комнате еще Олька и Димка. Ебутся. - усмехнулся Сашка. - Ну их. - махнул рукой. - Наливай!
  Нам с Викой поставили два пластиковых стаканчика. Викин я убрал в сторону.
  - Дама сегодня не пьёт.
  Маша хмыкнула.
   - А ты чё?
  - А я с удовольствием выпью. Как же не выпить, пребывая в такой великолепной компании! - ответил я радостно.
  Вика посмотрела на меня с большим удивлением, словно я сказал, что собираюсь зажарить младенца, но промолчала.
  Чтобы была ясность: вся наша честная компания расселась за столом следующим образом - с левого торца восседал Сашка, следом за ним, по правую руку, сидела Света, за Светой я, после меня - Вика, за ней Маша, а замыкал весь этот полукруг на противоположном от Сашки правом торце стола - спящий Гена.
   Вика села ко мне очень близко. Она то и дело всячески трогала меня, гладила по ноге, старалась прижаться. В общем, вела себя чересчур по-самочьи, всеми действиями пытаясь обозначить свою собственность.
  Меня это особо не напрягало, вот только было неудобно сидеть, и я отодвинулся подальше от неё и поближе к Свете.
  И тут же почувствовал волну обиды и злобы в свою сторону.
  Она подвинулась ко мне, прижавшись очень плотно.
  Мне опять стало неудобно сидеть, даже неудобнее, чем до того.
  Я повернулся к ней, сказал
  - Успокойся
  И снова отодвинулся.
  - Ну что ж, друзья, - обратился я больше к Свете, чем к кому-то ещё, видимо, в силу вынужденной близости между нами. - Давайте выпьем!
  И налив всем из той бутылки, которую мы принесли с собой, продолжил речь.
  - Хочу выпить за красоту этого места и за красоту людей его наполняющих! А также за красоту сегодняшнего дня и момента, в котором все мы с вами в данную секунду пребываем. Да не истощатся запасы красоты в мире сём и да будем все мы причастны ей до скончания веков!
  Выпил залпом.
  Выпили все.
  -Гусаришь, брат. - заметил Сашка закусывая.
  - Есть немного. - усмехнулся я. - Так ведь и повод есть - я пришёл к красивым людям. Меня вела красота. Она не даёт мне покоя, не даёт сомкнуть веки. Ты бы знал, как я устал от того, что она постоянно стучится в двери моей хижины! Постоянно стоит под окном и нашёптывает изысканные слова в открытую форточку. Я устал от её назойливых визитов и решил сам нанести ей визит. Ведь я знаю, что она тут, у вас.
  - Это ты верно подметил. - довольно крякнул Сашка, и схватив Свету за лицо, повернул её ко мне. - Смотри, какие тёлки у нас тут.
  - Ну! - Света недовольно отмахнулась. - Руки!
  - Да ладно, чё ты, - Сашка ухмыльнулся, как заправский урка. - Разве ж я неправду говорю? Ты красивая баба и Машка красивая. И сидим мы хорошо. Вон, всё на столе есть, а если надо будет - ещё раздобудем. За окном - лето, птицы, тепло. В стакане - водка. В руке сигарета. Женщина рядом. Что ещё надо от жизни? Вот тебе и красота.
  - За каким ещё окном? - огрызнулась Лена.
  - А?
  - Ты сказал "за окном", а я тебя спрашиваю, где ты тут окно увидел? У тебя ж никакого окна нет, даже рамы, просто дыра в стене.
  Это было правдой. В доме не было не то что окон, а даже оконных рам. Когда шёл дождь, жильцы заклеивали проёмы пакетами и скотчем.
  - Так а зачем они нужны, окна эти? - сказал Сашка добродушно. - За ними ж нихрена не видно. Они только все искажают. И света мало. А я хочу напрямую мир видеть и ему радоваться. Без всяких преград.
  Света не нашлась что ответить и деланно насупилась.
  - Я мыслю просто. - продолжил Сашка. - Мне сложности ни к чему. Я привык жить как хочу, брать что хочу, вести себя как хочу, любить кого хочу. Разве ж я этим кому-то мешаю? Ну а если человек окна мои невзлюбил, а точнее, как ты говоришь, их отсутствие, так он волен замуроваться в своем доме как посчитает нужным, я не против, но здесь - моя делянка, и я в ней сижу, и могу сказать "нет" любому человеку и любому замечанию со стороны, потому что я так хочу и так могу.
  - Это очень красиво! - сказал я. - Это тост. Давай, Саша, за тебя!
  Я всем налил.
  Все выпили.
  - А что же, Саша, - продолжил я закусывая. - выходишь ты куда-нибудь из своего жилища?
  - Ну, во двор - конечно. Опорожниться там, да и просто воздухом подышать, посмотреть, как всё хорошо вокруг.
  - А на улицу?
  - На что мне улица? Улица это, считай, тот же мой двор, только растянутый до бесконечности. И дерьма там больше. И уродов всяких. А тут у меня - всегда только самые близкие люди, всегда хорошо. У меня и вишни, видел, какие растут? Травка, если полежать хочется. За домом - дуб большой. Я еще один маленький посадил там, с другого конца, посмотрим, как вырастет... Так что мне на улице делать? На улице, если кого встретишь, то зацепишься языками и пропустомелишь до самого вечера. А я от слов устал. Не хочу говорить много. Тем более не хочу говорить лишне. Не мое это. Не надо оно мне. Да и если так подумать - никому не надо.
  Я взглянул на Вику.
  Она сидела немного потерянная. Не знала, куда ей деть свой взгляд, свои руки и что вообще делать.
  Ей хотелось побыстрее отсюда уйти.
  Сначала она мяла хлебный мякиш, скатывала его в шарики и выкладывала на стол. Потом, заметив, судя по всему, небольшой перебор в своих действиях, перестала лепить шарики, положила мне на правую ногу обе руки, как кошка кладет свои лапы на грудь хозяину, и так и сидела, не принимая никакого участия в беседе.
  - Я вот согласна с Саней. - вклинилась в разговор до сих пор молчавшая Маша. - У него тут по-особенному как-то. На улице бывает шум стоит, гам, кто-то с кем-то ругается, что-то бьётся, звенит, трещит. А к Сане заходишь - и покой... И как будто ничего и не было. Как будто ты всегда вот тут и была. И жила. Как будто это твой дом.
  Она посмотрела по сторонам, словно опасаясь, что её кто-то может услышать, а потом, слегка наклонившись к центру стола, внимательно глядя на меня, заговорщицким полушёпотом сказала:
  - У меня вообще такое ощущение, что тут даже времени нет.
  - Безвременье. - закивал я головой.
  - Точно.
  Я взял бутылку и снова всем налил.
  Сашка поднял стакан.
  - Все это так, Машуль, всё так. - сказал он. - Ты внимательна. От твоего взгляда ничего не ускользнёт. Мы сидим здесь испокон веков и до их же окончания быть нам здесь.
  Я поднял свой стакан.
  - Это слова не мальчика и не мужа. Это слова отшельника. Только отшельник своим цепким оком может разглядеть красоту во всей ее полноте и понять, что красоты нет в динамике. Её нет в преходящем и сменяющемся. Её нет в жизни. Красота - непреложна. Она статична. Её невозможно повернуть направо или налево. Невозможно кому-нибудь на неё указать: "Смотри - здесь красота!". Красота отлита в моменте, который ты уже упустил. Красота - позавчерашний день, что еще нежит твою память картиной невероятного заката...
  - Слишком многословно. - прервала меня Света.
  Я улыбнулся и приобнял её за плечо.
  - И впрямь. Прошу простить меня. Слова - порождение ада. Саша прав, они не нужны. Чем меньше слов, тем больше ясности. Но как мне, будучи в такой компании, среди стольких прекрасных людей, а в особенности - среди столь обворожительных особ, как вы, дорогие мои девушки, как мне не многословничать о красоте? Я окружен её носительницами и вынужден элегантно, насколько себе это представляю, расшаркиваться, раскланиваться, расточаться в изысканных выражениях. Не принимайте это как некую позу с моей стороны, Светлана, - я рассмеялся и рассмеялись все вокруг. - и не кокетничайте излишне, я же знаю, слова мои услаждают ваш слух.
  Света засмущалась, расплылась в улыбке; было видно - моя речь ей очень понравилась.
  - Вот какой же ты лис, а? - довольство чувствовалось в её голосе, она даже легонько шлёпнула меня ладонью по ноге. - Как ты так умеешь? Наговорил, наговорил - ничего не понятно, но красиво до жути.
  - Красоту не надо понимать. Красота - это женщина, а разве можно понять женщину? Женщиной можно наслаждаться, женщину можно созерцать, женщину можно любить. Никогда и никому бы не посоветовал подходить к женщине с позиций разума, пытаться примерить на неё какую-либо схему или расположить на прокрустовом ложе своих измышлений о том, что такое женщина и каково её место в мире. Всегда проиграешь. Всегда потерпишь поражение.
  И тут к беседе впервые присоединилась Вика.
  - Как-то слишком много мёда вылито, не находишь?
  - Отчего же? Всё по делу. - ответил я. - Женщины действительно таковы.
  - И что, вот прям ни одного заусенца? Ни одной зазубринки?
  - Да с чего ты так решила?! - усмехнулся я. - Идеала не существует нигде и ни в чём.
  - Тогда скажи и про ложку дёгтя. Для объективности.
  - Нет никакой ложки дёгтя. И никакой объективности тоже. Есть сугубо практичный момент.
  - Ну и?
  - Женщине нужен кнут.
  Теперь уже Вика усмехнулась.
  В её усмешке мне почудилось осознание собственного превосходства в нашем небольшом диалоге.
  - А говоришь, никакого дёгтя нет.
  - Всё правильно, нет. Кнут для женщины - это только лишь жизненная необходимость. Такая же необходимость, как и то, что мороженое надо держать в морозилке, иначе оно растает.
  Ей явно нечего было ответить, но она не могла смолчать, ведь молчание - знак поражения.
  - Всё это я, по-моему, уже где-то слышала, вот только не помню где. Наверняка какие-нибудь бредни сумасшедшего... Ладно. Мы ж тут о красоте говорили... Ну и что?
  - Что "что"? - не понял я.
  - Что такое красота?
  Я снова поднял свой стакан.
  - А вот тут уже нужен тост, друзья мои. Выпьем же за красоту! Красота - мучительна и притягательна, красота непостижима и неуловима, красота всегда беспощадна и приходит, когда её не ждёшь. Красота - это смерть!
  И мы выпили.
  - Я вот через пару недель, - сказал Сашка. - беседку хочу у себя во дворе организовать. Дома, конечно, хорошо, но в беседке-то, особенно в такую погоду, как сегодня, всяко лучше.
  - Это надо, да-да, обязательно надо. - поддержал я Сашку, энергично пережевывая жесткий кусок сала. - А где именно хочешь?
  -Главное - подальше от сортира. - засмеялась Маша.
  - Да, Саш, где угодно, но только не с той стороны дома. Там так несет! - поддержала её Света.
  - Да понятное дело, девоньки, что ж я, изверг какой? - серьёзно ответил Сашка. - Поставим у аллеи, возле вишен.
  - Там, где ты Соньку свою зарубил? - спокойно спросила Света.
  Сашка улыбнулся и потрепал Свету по щеке.
  - Да, малая, именно там и поставим. Хорошее место. Тихое. И вишни я там посадил - красивые до ужаса! Прям как Сонька моя. Такие же стройные, аккуратные. Радуют глаз.
  - Не снится она тебе больше? - спросил я.
  Сашка пожал плечами.
  - Да, считай, как с зоны вышел, так ни разу и не видел её во сне.
  Я снова всем налил.
  После встал из-за стола, подошёл к Сашке, пожал ему руку и вернулся на свое место.
  - Что мне в тебе нравится, Саш, так это твоя душа тонкого художника, подлинного ценителя момента. К твоему священному анахоретству смело можно добавить и безупречный эстетизм, который ничем не вытравишь. Это порода, Саш. И это воля. Вместо того, чтобы терпеть насилие над собой, ты выбрал великую жертву любви. Ведь любовь - это готовность к смерти. К смерти того, кого любишь. Смерти от руки любящего. От твоей руки. Ты понял суть красоты, и понял, что невозможно ухватить её за павлиний хвост момента. Только смерть делает момент вечным. Красота - это смерть!
  Я поднял стакан вверх и выпил.
  - Красота - это смерть! - повторили за мной сидящие за столом и тоже выпили.
  Я показал Вике рукой, чтобы она всем налила, а сам продолжил.
  - Вместо того, чтобы обречь любимую на медленное тление, вместо того, чтобы расточать понапрасну её жизненные соки, вместо того, чтобы превращать её вино в уксус и видеть, как стареет и уходит в небытие тот лик, то тело, которое так ласкал ты в порыве страсти, так нежил в своих любовных объятиях, та душа, глубин которой тебе не довелось изведать даже на сотую долю, вместо того, чтобы потерять человека на веки вечные, ты решил обрести её раз и навсегда. Ты зарубил её топором, вот тут, рядом, возле своей вишнёвой аллеи. Снёс ей голову, изувечил тело, отрубил ноги и руки. И в том проявилась твоя великая воля художника! В том ты преобразился из почитателя красоты в её обладателя и полноправного хозяина. Именно так и никак иначе произошло твоё становление. Умер ты прежний, а возродился отшельник, художник, поэт. Возродился тот, кто своей волей подчинил себе красоту. Ты Дионис, Саша! Умирающий и воскресающий Дионис! Владыка мистерий, хозяин красоты. За тебя, Саша, за красоту!
  - За красоту! За Сашку! - снова повторили за мной все сидящие за столом.
  Мы выпили.
  Сашка тихонько улыбался, щурил глаза и смолил сигаретку, довольно глядя на нас, словно мы все были его детьми, а он нашим отцом, только что вернувшимся после рабочего дня домой. Отец собрал детей за столом и смотрел,
  Разумеется, никаких дверей там не было, а только кусок ткани. Как и везде тут, у Сашки.
  Я вошёл.
  Деревянный настил на полу, выкрашенный в коричневый цвет, изрядно уже облупившийся; два проёма для окон в стенах, сквозь которые была видна улица; старая печь без дверцы возле самого входа.
  Посередине комнаты стояла пружинистая кровать, поскрипывающая и легонько ходящая взад-вперед и вверх-вниз.
  На кровати этой лежала полностью голая Ольга. Были видны одни лишь её ноги и свисающая к полу рука. Все остальное тело закрывал собой Дима, белые ягодицы которого, ходили туда-сюда словно качели.
  Я подошёл поближе, чтобы лучше разглядеть.
  Ольга лежала с закрытыми глазами и открытым ртом. Голова её немного съехала на бок. Похоже, она была в алкогольной отключке.
  Дима не обращал ни на что и ни на кого, в том числе и меня, никакого внимания. Он полностью отдавался делу. Был весь собран и сосредоточен. Ни одного лишнего движения. Чёткий ритм, взятый им, по всей видимости, за основу изначально, он безукоризненно выдерживал. Чтобы ни от чего не отвлекаться, он вложил свой подбородок в угол между Ольгиными плечом и шеей, а глазами уткнулся в подушку. Тело своё держал на локтях и коленях.
  Ольгины ноги сперва, видимо, были заведены ему за спину, чуть повыше ягодиц, но в процессе сползли на кровать.
  Между ними раздавалось хлюпанье.
  Весь акт представлялся мне каким-то методически выверенным чертежом. Идеальной схемой. И это притом, что ответственным за его воспроизведение был по сути только лишь один человек.
  - Может, так оно и к лучшему.
  Я не заметил, как в комнату вошёл Сашка.
  Но понял его слова.
  Он говорил о том же, о чём думал и я.
  - Где один - там порядку больше. - продолжил он. - Художник рисует картину один, поэт пишет стихи один. Но им нужен холст, нужны перо и бумага. Олька - его холст. И бумага, и перо. Но творит он.
  - Очень красиво. - сказал я. - Как жизнь и смерть. Здесь жизнь утверждается через смерть. А это - высшее жизнеутверждение.
  - Да.
  - Потому и Сонька твоя жива, что прошла через смерть. Потому и красота - смерть, что она - жизнь.
  - Да.
  В комнату вошли все остальные.
  - Что здесь происходит? - Вика выпучила глаза. - Чего вы все смотрите?!
  -Тсссс. - Сашка повернулся к ней, приложив палец к губам.
  - Здесь происходит мистерия красоты. - сказал я. - Жизнь утверждается через смерть. Взирай! Это то, что видишь только единожды.
  
  
   Они
  
  
  Я выхожу со двора через калитку.
  Следом за мной пулей вылетает Вика.
  - Что это было?
  Иду молча.
  - Ты слышишь, нет? Что это было?
  Она хватает мою руку.
  - Зачем ты меня туда привёл?
  - Да успокойся ты. - отмахиваюсь от нее раздраженно.
  - Успокойся?! Ты говоришь успокойся? Мы сейчас сидели с этими ебанутыми на всю бошку там... да как ты мог вообще? Он же маньяк самый натуральный, его вся округа сторонится! И эти мантефельные две... А в комнате? Пиздец просто... Она хоть живая была?
  Я останавливаюсь, разворачиваюсь к ней и смотрю прямо в глаза.
  Смотрю зло. Меня наполняет неприятие и презрение.
  - Закрой пасть свою, это во-первых... До чего ты жалкое существо! А во-вторых, я всю дорогу, с самого начала, с самого твоего дома, толкую тебе о том, для чего попросту не существует средств выражения. Я говорю об этом всегда, всё время. Но ты слишком туга на ухо, чтобы слышать и на глазах твоих бельма размером с монету - иначе бы ты видела... Если я говорю какие-то вещи - значит, на то есть причина, и если я веду тебя тропой - значит, иди вослед и не устраивай мне тут своих блядских истерик, потому что я ничего не говорю и не делаю просто так. А впрочем... Но ладно, об этом позже. Ты хочешь получить от меня какие-то объяснения? Но ведь ты глуха, как я могу тебе объяснить что-то? Иначе бы ты вспомнила то, что я говорил прежде, и не задавала вопросов. Все вопросы - от нищеты. Ты - нищая. Да, ты - нищая, глухая и слепая. И ещё до крайности пошлая баба. Ты думаешь, я не заметил этих твоих мелких поползновений? Этих пошлых до отвратительности проявлений твоей самочности. Ты втихую, украдкой, пытаешься меня пометить, присвоить. Присвоить?! Меня?! Ты в своём уме?! И ладно, я бы ещё согласился с такой игрой, потому что падок на игры, но ты пошлА и в словах, и в воззрениях, и особенно вот в этих своих ублюдочных вопрошаниях! В конце концов, что тебе от меня надо? Ты сама присосалась ко мне, как пиявка. Я просто раскрываю рот и издаю звуки, ничего ни от кого не требуя... Вы сами идёте ко мне, сами просите меня остаться, сами хотите, чтобы я говорил, вливал в ваши уши бесконечные массы звуков, слов, образов. Ах так? Вы этого хотите? Ну тогда - слушайте! И не говорите мне больше ничего. И ничего не возражайте. И никаких "довольно", "мы устали", "нам непонятно". Вы сами захотели этого, а значит, я выверну на вас все ушаты, какие только есть у меня под рукой. Иди сюда.
  Я грубо беру её за руку и веду за собой.
  Иду быстро, она еле поспевает.
  - Ты ведь этого хочешь? Получай, мне не жалко! Мы с тобой теперь хоть всё время будем так ходить. А знаешь, почему? Да потому что мне насрать! Это в тебе твоя пошлость говорит - нужно держаться за руку... чтобы видели... Какое убожество! Хоть за руку, хоть под руку, да хоть на голову мне залезь - всё это так же далеко от меня, как копошение червей в земле. Но пусть люди смотрят. О да! Пусть это сборище свиней, эта каловая масса увидит, что я держу тебя за руку. Блядь... как мерзко...
  Вика идёт так тихо, что, кажется, будто она плывёт в воздухе - боясь проронить не то что слово, но даже неосторожное дыхание.
  Я продолжаю.
  - Ненавижу их! Всегда ненавидел. Сколько себя помню, с самого детства. Я знал и знаю до сих пор, более того, это единственное, в чём я уверен, они - самый отвратительный мираж в нашем искусственном бытии. Там, где пьют они - водопой всегда отравлен. Там, где они пируют - еда кишит опарышами. Всё, что говорят они - немыслимый для восприятия, несуразный, омерзительный, гадкий набор шаблонов, звуковой понос, буквенное отродье! Всё что им нравится - пошло, претенциозно, низко и обладает грациозностью свиньи. Мыслишки их - серые мыши, жрущие куриный помёт в хлеву. Они никогда не ныряют и не отплывают далеко от берега, потому что боятся глубины. Для них невообразимо море, потому что всё, не вмещающееся в их убогий кругозор, они почитают за нелепицу, и если ты говоришь больше трёх слов за минуту, их мозг охватывает мрачнейшая оторопь. Это совершенные выродки! Абсолютная мерзость. И любого, кто хоть когда-либо в истории, покушался на сокращение их поголовья, я горячо и от всего сердца приветствую. Любой тиран, маньяк, псих - это великий освободитель.
  Я иду прямо. Мне кажется, будто из моих глаз летят искры, а сам я говорю молниями.
  - Ничто и никогда не возбуждало во мне столько же неприятия, столько же искренней, калёной ненависти, как толпа, как стадо, как эта безмозглая куча навоза, что ещё называют обществом, миром, цивилизацией. Никому и никогда искренно не желал я гибели, но этой отвратительной субстанции я желаю только самых мрачных и свирепых адских мук. Где люди сбиваются в общество - там жди беды. Но беда-то как раз в том, что люди норовят сбиться в общество постоянно!.. Они нуждаются в хорошем истреблении, тут ничего не поделаешь, это естественная биологическая потребность, которая постоянно на протяжении истории удовлетворялась сполна. Поэтому, казалось бы, а что мне с того? Ведь всё и так обстоит вполне себе неплохо. Но это полумеры, это недобор, это теплохладность. А нужна тотальность, нужно полное число, нужен жар пламени! Для всех.
  Я говорю с такой увлеченностью, что начинаю имитировать нашу с Викой беседу без какого-либо её участия.
  - Вот ты спрашиваешь, зачем? Это неправильный вопрос. Правильный вопрос - когда? А на твой вопрос ты сама и являешься ответом. Разве не очевидно? Все мои попытки говорить - тщетны, все мои слова - проходят мимо. Ты видишь только то, что хочешь. Или что удобно. И интересует тебя только одно: а что подумают об этом другие обезьяны из стаи, а как меня видят остальные опарыши из компостной ямы, а соответствую ли я всем свиным критериям настолько, чтобы другие свиньи считали меня достойной обитать с ними в одной ограде и даже желали этого? Ты ползешь на брюхе по грязной, изгаженной коровами земле, я пытаюсь поднять тебя хотя бы на колени, но ты опять падаешь на свое брюхо, мордой в дерьмо, и продолжаешь дальше ползти, даже не подозревая о том, что можно ходить, а то и бегать, а то и вообще летать! Это для вас немыслимо! Всё, что вам нужно - это то, что видит глаз в пределах десяти метров. И всё! И таковы вы все! Так как же мне не ненавидеть вас? Не желать вам сиюминутной погибели или хотя бы медленного вырождения? Вы - стадо ублюдков, и мир ваш - ублюдочен до самого своего основания. Я проклял его ещё при своём рождении и проклинаю неустанно по сей день. Постоянно видеть ваши гнусные хари, слушать ваши пошлые речи, обонять вашу вонь... В конце концов, в этом нашёл я даже известное удовольствие... Я понял, я осознал, меня пронзила мысль о том, что ненависть моя к вам в известной мере тщетна, бесплодна да и в принципе не нужна, учитывая, что все мы живём всего лишь в мире, взятом из нашей головы. Получается, я воюю с порождениями своего же "я". И вот тут есть два подхода. На выбор. Как кому по вкусу. Но выбора нет, на самом деле. Потому что его никому не возможно сделать. Нельзя жить миражом "абсолютной реальности", полностью абстрагируясь от этого мира и себя самого, потому что никакой абсолютной реальности никогда не было и не будет, она - всего лишь порождение нашего "я" и той "условной реальности", в которой все мы влачим своё существование и об условности которой надо помнить, если не хочешь всю свою жизнь ползти на пузе мордой в землю неизвестно куда и неизвестно откуда. Да и потом, почему своё существование нужно обязательно "влачить"? Ведь можно его бить пинками, например, это куда веселее. А можно и вовсе забить на него хер, не доискиваться неких причин, оснований и первооснов, а просто веселиться, играть, танцевать и морочить всем голову. Такой путь выбрал я. Стать флюгером. Стать маской для всех. Всегда и во всём со всеми соглашаться, никогда не спорить, всем сочувствовать, всем подмахивать, никогда не иметь своего мнения, казаться дураком и блажным. И самым диким образом от всего этого внутренне хохотать. Истерично, в надрыв ржать с этого бытия и его носителей. Пусть меня считают за "странного", "идиота", "не такого как все", "не от мира сего", но я всегда держу в рукаве нож, и готов всадить его вам в спину в любой момент, а моя маска всегда будет вам улыбаться или сочувственно вздыхать, в зависимости от того, что вам нужно в данный момент. Моя маска - это ваши лица, и то, что я затерялся в толпе, на самом деле не сулит вам ничего хорошего, ведь я не стал одним из вас, и мои чувства к вам не схлынули, как крутая волна. Я ушел в тень, но мой нож постоянно наточен и я всегда держу его наготове. Я просто выжидаю свой час. То, что вы мне доверились - очень хорошо! Тем внезапнее, тяжелее и подлее будет мой удар для вас. Потому что, в конечном итоге, у стада один удел. И кроме маски у меня нет для вас ничего. Никаких принципов, никаких правил и рамок, на основе которых мы могли бы составить некое подобие пакта о ненападении. Только пустота. Страшный зёв, величиной в бесконечность, где нет ничего и никого, где не с кем поговорить и не во что стучаться, и никакое вопрошание никогда не получит здесь ответа. Это то, что скрывается за маской. Таково моё "я". Я тот, кто пришёл колоть свиней, но на время спрятал нож и чешет их за ушком. И даже сам время от времени похрюкивает. Смотрит свинкам в глаза. Тупые, ничего не понимающие свинячьи глаза, за которыми ничего нет, кроме мечтаний о новом корыте с отрубями. Печально всё это. И жалко. Жалко свинок, говоря по правде. Поэтому с иными из них я, несмотря на всё мною прежде сказанное, пытаюсь говорить. Потому что - а вдруг? Вдруг случится чудо, и свинячье рыло издаст вменяемый, членораздельный звук? Но пока что такого ни разу не было... Вот и ты тоже...
  Я замедляю шаг и иду не торопясь.
  Мы всё ещё держимся за руки.
  Мне становится интересно, почему она не показывает своего возмущения или злобы, или хоть чего-нибудь? Почему не одёрнет руку, в конце концов? По крайней мере, уж для того, чтобы она одёрнула руку, я сделал всё, что нужно.
  Иду, слушаю тишину, и жду, когда она нарушит её.
  Но ничего не происходит. Она просто идёт рядом.
  Намеренно не смотрю в её сторону, будто мне нет совершенно никакого дела, хотя самому жутко интересно, как она выглядит сейчас.
  Но я держусь.
  И понимаю, что прямо в эту минуту мне преподается урок. Молчаливое и надменное игнорирование самого факта моего нахождения в одном с ней пространстве.
  Я вздыхаю
  - Насколько же вы все однообразны... Ну вот что ты сейчас делаешь? Я не понимаю, по-твоему, что ли?
  Она молчит.
  - Выруби уже свою эту бабскую обиду и не пытайся воздействовать на меня методами заёбанных домохозяек.
  Она всё ещё молчит.
  - Ладно... Но ты же заметила, что произошло? А я тебе подскажу. Ты теперь - в числе "них". Ты - одна из них для меня, слышишь?..
  Молчит.
  - Да ты и была там всегда, если честно, потому что рядом со мной - нет никого... Вы все, какие бы вы ни были, - по ту сторону. Только я один - здесь. Я хотел лишь сделать из тебя говорящую свинку, не более. Но, видимо, это невыполнимо. И кто скажет, что у меня нет сострадания?
  Я смеюсь.
  - Тот будет прав! Сострадание увлекает вниз, туда, к вам, в вашу грязь и навоз. Нет уж, плещитесь в этой жиже сами. Она для вас - наивысшая ценность, там ваше сердце. Ты думаешь, мне есть до тебя какое-то дело? Мне интересно таскаться с тобой по этим ебучим улицам, смотреть на это тупое стадо? Иногда я, конечно, проделываю подобное, когда хочу почувствовать себя в кинотеатре, но в целом - это до жути скучно. Любого человека я могу расписать тебе на 10 шагов вперед, настолько вы все однообразны и банальны. Настолько в вас чувствуется ваша заводская сущность, настолько у вас в глазах виден ваш шаблон. И я тягаю тебя с собой сейчас только и исключительно потому, что мне надо кому-то присесть на уши. Говорил уже тебе это сто раз, скажу и сто первый, и тысяча первый, если понадобится, потому что это именно то, что ты никак не хочешь понять, потому что...
  - Выеби меня! - она лезет рукой ко мне в штаны. - Я не могу уже больше терпеть! Выеби, выеби, выеби! - она прёт на меня всем телом.
  Я сбит с толку и поначалу даже не знаю, как реагировать. Она застаёт меня врасплох.
  Я стою посреди улицы с расстегнутыми штанами, бабой, копошащейся в них, и улыбаюсь как идиот непонятно чему.
  - Стой ты! Погоди! - начинаю озираться по сторонам, как нашкодивший мальчишка. - Ты сдурела, что ли? Стой, я тебе говорю!
  Всё это время у нас происходит какое-то подобие борьбы, суть которой сводится к тому, что Вика пытается стянуть с меня штаны, а я усиленно от неё отмахиваюсь.
  - Да хватит уже! - кричу на всю улицу, заламываю ей руки и прижимаю к себе. - Всё, прекрати!
  Мы стоим так какое-то время.
  - Успокоилась? - спрашиваю её и отпускаю.
  Она начинает плакать.
  Я пытаюсь как можно скорее подтянуть штаны и привести себя в порядок.
  Вика уже рыдает. Отходит немного в сторону, к какому-то дереву, и начинает натурально заливаться слезами и выть.
  - Блядь... - вздыхаю я.
  Подхожу к ней.
  - Ну хватит.
  Она стоит лицом к дереву и не поворачивается.
  - Ну всё, ладно, давай...
  Она продолжает всхлипывать и дёргать плечами.
  - Слушай, ну всё... я не знаю, как там с вами... хорош, а?
  Вика все ещё плачет, но уже тише, без воя.
  -Я не умею... не знаю я, короче... Давай без воя только, договорились? - кладу ей руку на плечо.
  Она поворачивается.
  Вся зарёванная, страшная, глаза красные.
  Но в этом есть и что-то интересное.
  Так и говорю ей.
  - Ты сейчас забавная.
  Она усмехается сквозь слёзы.
  - Что, никогда не видел, как бабы ревут?
  - Никогда. - говорю я чистую правду.
  Вика смеется.
  - Да ладно тебе, прям вообще?
  - Вот те крест. - говорю я крестясь и мы вместе смеёмся.
  - Господи, ну что же ты за человек. - она улыбается и проводит рукой по моей щеке.
  Ей хорошо.
  Я чувствую, что ей очень хорошо, хотя минуту назад она ревела, как вне себя.
  - Гореть тебе в аду. - смеется она.
  - Да уж как-нибудь. - и я отвечаю ей смехом.
  Она смотрит на меня как-то очень внимательно и нежно, так люди иногда смотрят на закат, а собаки - на людей. Ещё так смотрит мать на своего ребёнка.
  - Можно я тебя хотя бы поцелую? - спрашивает она.
  - Да целуй, что мне жалко, что ли? Только в щёку.
  Она ухмыляется, обхватывает руками мою шею и целует.
  В губы.
  Смеется.
  Я делаю вид, что недовольно морщусь, отчего ей становится ещё смешнее.
  Про себя думаю - надо отдать ей одну победу.
  Ещё одну. Вот эту. Итого вторую.
  От меня не убудет.
  А то с кем я буду ходить и разговаривать?
  Скука смертная одолеет.
  Уши нужны.
  Нужны уши.
  Чтобы было веселее.
  Чтобы хотелось плясать.
  Я беру Вику за руку, и мы вновь идём куда-то, как и прежде.
  - Я спросить хотела... можно? - она как-то мнётся.
  - Ну конечно, ты всегда меня можешь спросить о чём угодно, для этого мы и идём, в общем-то.
  - Просто всё... что было... я подумала, может ты не захочешь больше говорить.
  - Да плевать. Спрашивай.
  - Почему ты так не любишь... их?.. - она опять мнётся. - то есть нас.
  Я искоса гляжу на неё и незаметно ухмыляюсь.
  - Интересное дело, вот я тебе буквально несколько минут назад очень подробно рассказал, почему. Неужели ты вообще ничего не запомнила?
  - Нееет, - Вика растянула это слово будто школьница, которая не знает правильного ответа на заданный вопрос. - ну, конечно, я запомнила. Я всё прекрасно помню. Почему ты думаешь, что я такая глупая?
  И она легонько толкнула меня в бок.
  - Дело не в этом. Мне интересно, откуда это в тебе? Ты говорил, что с самого детства - вот видишь? помню! - а с чего всё началось?
  - Сеанс психологии? - насмешливо спросил я.
  - Мне правда интересно.
  - Не знаю... Точнее даже не помню, знать-то как раз знаю. По крайней мере, мне так кажется. Когда я был маленьким, меня ненадолго отправили в детский сад, который я от всей души ненавидел. Пробыл я там всего две недели, но тем не менее за это время успел попасть на фотографию нашей детсадовской группы. Ну, знаешь, такое же фото, как вот в школе делали каждый год - общее фото класса. Из той же серии. Только там мы были все отдельно и в рамочках. Так вот, я взял и на этой фотографии выколол всем глаза. Иголкой. Кроме себя, понятное дело. А ещё мне рассказывали, что уже в детстве я всех разделял на "я" и "они". Никогда не говорил "мы". Ничего этого я не помню, потому что мне было-то несколько лет отроду. Но фотографию ту я потом нашёл, когда уже ходил в школу. Удивился ещё, почему у всех проколоты глаза. Забыл, что это я сам и сделал. Она потом куда-то задевалась, кстати... А насчет "я" и "они", только пару лет назад за собой заметил, что так говорю. Тут у меня ничего не изменилось с самого детства.
  - Прям выколол всем глаза? - Вика спросила как-то задумчиво и удивлённо.
  - Ну да. Говорю ж, я не помню ничего. Ни детского сада, кроме пары каких-то замыленных картинок в голове, ни того, что я там всех ненавидел, ни как фотку эту портил. Но так было.
  - Может тебя там обижали?
  - А чёрт его знает. Вряд ли. Нам всем по три года было. Мы говорить-то едва умели... Мне кажется, что у меня уже тогда было какое-то подспудное понимание того, где я очутился. Я имею в виду - вот этот мир. И его обитатели. В конце концов, детский сад - это модель человеческого общества для самых маленьких. Я возненавидел его ещё тогда и тогда же пожелал ему смерти и выколотых глаз... С тех пор ничего не изменилось. Просто я вырос и научился лучше говорить, хотя, как оказалось, это вовсе ни к чему. Любое слово - умножение пустоты на саму себя. Но мы так существуем. Хотим мы этого или нет...
  - Ты не любишь людей... - Вика сказала со вздохом и горечью в голосе.
  - А ты только сейчас это поняла. - засмеялся я. - Но я не могу сказать, что не люблю людей, скорее, мне противен их запах. Вонь стада... Когда они сбиваются в кучу - а они всегда сбиваются в кучу - я призываю на эту кучу все громы и молнии неба. Мне хочется, чтобы её разметало во все стороны, испепелило без остатка. Этот омерзительный комок сплетшихся крыс! У крысиного комка и мораль, и вера, и культура - всё крысиное. Ни на что, вышедшее из сердцевины этого комка, нельзя смотреть без омерзения и без ущерба для вкуса. Там всюду сплошная пошлость. И даже то, что они называют высочайшим и тончайшим, вся их "музыка сфер" - не более чем крысиное дерьмо. Пошлятина какой поискать! Они узки и примитивны во всём. Но сколь горячо и яростно убеждают они себя самих и друг друга в своей ценности, значимости, необходимости! Для кого? Для чего? Для той тьмы бесконечности, которая со всех сторон окружает их? Как они готовы биться, бороться за мнение, за идею, за слово. За слово! То есть за пустышку. Невообразимо! И грызут друг другу глотки. Просто так. Без повода. За то, что количество и качество пустоты, произведенной первым, не пришлось по душе второму. Всё. Вот истинная причина их споров, войн, насилия и всего того, от чего они же сами больше всего страдают. До крайности, до нелепия тупые существа! И до жути чванливые. Как же им нравится чистить свои пёрышки и смотреться в зеркало! Притом что их уже давным-давно ощипали и подвесили на крюк мясника. Но обманываться - так увлекательно. И они не верят тому, что есть. Они не хотят того, что есть. В этой и без того нереальной реальности они умудрились отстроить себе комфортабельный сарай, где повсюду стоят ширмы и зеркала, где светит тусклый свет и по-предательски курится дымок. И все они сгрудились там, в этом сарае, попрятались за ширмами и изредка выходят посмотреть на себя в зеркало, которое показывает им смутный образ, смазанный дымом и плохим светом, и их фантазия, их выдумка, их самообман дорисовывает в голове то, что они хотят там увидеть. Этот сарай у них зовется культурой. И они настолько им дорожат, настолько себя с ним отождествляют, что иные из них уже поверили, будто бы он стоял там всегда, и будто бы все они были рождены в нем, в его лживом, струящемся полумраке. Я ненавижу их культуру! Она вся соткана из лжи. Она - порождение дыма и тусклого света. Просто представь - в пустоте они умудрились соорудить пустоту и трусливо спрятаться в ней, выдумывая про себя всякие небылицы, хорохорясь и наполняясь самолюбием и гордыней. До чего же они самоуверенны! Как же свято уверены они в том, что им что-то положено. Они готовы вытребовать, выгрызть это у бытия во что бы то ни стало. Здесь нахрапистость, здесь наглость! И это всё было бы даже хорошо, не будь они столь невежественны. Дремучесть, затхлость, илистость - вот как можно назвать то, что они называют знанием... Они убеждены, будто что-то знают! И не просто знают, а знают лучше всех! И вот здесь лежит причина их неизбежного краха, а также обоснование истинности моих слов, потому что нет ничего хуже, чем невежество, которое становится самоуверенностью. Горделивая глупость - этот червь подточит все основания. Без сторонних усилий. Они сами же обрушат свой мир, потому что они - долбоёбы. И так им и надо - потому что долбоёбы должны страдать. Чего я им всем и желаю. С радостью возьму попкорн или чипсы, или что там полагается брать в таких случаях, когда придёт момент великого краха.
  - А ты уверен, что будешь жив, когда всё это случится? - спрашивает Вика.
  - Конечно. Я буду здесь всегда.
  И мы идём дальше. Молча.
  Я о чём-то думаю, но сам не могу понять, о чём.
  Сквозь меня течет стремительный поток, который я не в силах даже рассмотреть, не то что зачерпнуть из него.
  На картине в своих глазах сфокусироваться я тоже не могу, потому что не уверен, что вижу.
  Перед глазами, как и в мыслях, мелькают лишь какие-то ошмётки, обрывки, частицы.
  И я понимаю, что нет.
  Меня нет.
  "Я" вышло.
  Или уснуло.
  И вот то, что сейчас существует - есть лишь часть пространства, в которую отовсюду, как рои пчёл, прилетают разнообразные элементы, куски всего вокруг.
  Без каких-то причинно-следственных связей, без малейшего намёка на логику происходит постоянная бомбардировка того, что вроде бы должно быть мною, но не является мною, потому что нет "я".
  Очень странное ощущение.
  Невозможность восприятия.
  Как будто сонный паралич - что есть мочи ты стараешься выбраться из его власти, но всё тщетно.
   И тут так же. Как ни пробуешь ты воспринимать - ничего не выходит, потому что нигде ты не можешь найти себя.
  Идёт что-то куда-то.
  А точнее, ничто никуда не идёт. Или, может быть, идут все разом и во всех направлениях.
  Невозможно понять.
  Но постоянно что-то обо что-то где-то бьётся, кто-то спотыкается, визжит и свистит.
  Невозможно понять.
  Что это и как?
  Нормально ли вообще?
  Невозможно понять.
  Потому что нельзя оценить.
  Сейчас всё бытие засосёт куда-то и...
  - Неужели в тебе совсем нет сострадания?
  Вика выхватывает меня оттуда. Возвращает "я" в меня.
  Теперь я здесь.
  Вот здесь, да, иду вместе с ней.
  И это я. Без всяких сомнений.
  Я смотрю на свои руки, ноги, на Вику.
  Да, точно я.
  А что это было?
  И где я был?
  Ничто.
  И нигде.
  Ещё какое-то время прихожу в себя.
  Мы идём, и я смутно чувствую, что от меня ждут ответа, мне надо что-то сказать, но я совсем не помню, что именно и поэтому говорю.
  - А?
  - Ну ты сказал, что у тебя нет сострадания. Вот я и спрашиваю - совсем нет? Совсем-совсем? Ни к кому?
  Иду, пытаюсь собраться с мыслями и очиститься от того мгновенного небытия, в котором я пребывал то ли секунду, то ли целую вечность.
  - Сострадание... - мямлю я, пытаясь вспомнить, а что это вообще такое. - Сострадание...
  Вика заходит чуть вперед и тревожно смотрит мне в глаза.
  - С тобой всё хорошо?
  Я смотрю в глаза ей.
  И всё становится на свои места
  - Да-да, - говорю быстро и впопыхах. - Всё хорошо. Даже замечательно!
  Пытаюсь улыбнуться, но у меня не выходит.
  Я смущаюсь и отвожу взгляд в сторону.
  Снова поворачиваюсь к Вике.
  - А ты чего там? Иди вот сюда вот.
  Беру ее за руку и завожу по правую от меня сторону.
  - Вот так. Как раньше. Давай, пошли.
  - Точно всё в порядке? - с ещё большей тревогой в голосе спрашивает Вика. - Подожди, стой.
  Она останавливается. Я тоже.
  - Посмотри на меня.
  Я собираю все, какие есть, внутренние силы, поворачиваюсь и смотрю ей прямо в глаза.
  - О чём я тебя спрашивала?
  Довольно ухмыляюсь.
  - О сострадании.
  Она окидывает меня взглядом с ног до головы, слегка щурит глаз, и в этом прищуре я вижу едва заметную улыбку.
  - Ладно, пошли.
  Мы идём дальше.
  - Так что с этим многострадальным состраданием? - спрашивает она.
  - Многострадальным состраданием?
  Я смотрю на неё, едва сдерживая смех.
  Она на меня.
  Я на нее.
  Первой срывается она.
  Потом я.
  И мы ржём на всю улицу.
  - Я не верю в сострадание. - говорю, перестав смеяться. - Это низкая и подлая вещь. Сострадание - гордыня, прокравшаяся через заднюю дверь. А практикующие сострадание - гордецы похуже любого дьявола. Есть открытая гордыня, есть гордость, которую часто с гордыней путают, есть тщеславие, самолюбие и много ещё всякого. Всё это - абсолютно нормально. И естественно. И интересно. Без этого человек был бы парниковым овощем. Многие безумцы объявляли священную войну, намереваясь если не искоренить, то хотя бы отринуть, демонстративно не притрагиваться к этому. Но, во-первых, они все идиоты, а во-вторых - они все сдохли. Сдохнут и их последователи. Гордыня же с тщеславием и самолюбием будут жить в веках. Потому что, как невозможно разделить человека на куски с тем, чтобы он и дальше оставался человеком, точно так же невозможно у человека отнять часть его внутренней природы, не получив на выходе духовного кастрата. Это глупость несусветная, поскольку я-концепту изначально заданы настройки, включающие всё разнообразие воспринимаемого, как бы кто к нему ни относился. Можно, конечно, добровольно отрезать себе яйца. Или руку. Или ногу. Да что угодно! Но зачем? От этого тебе не вырваться за пределы условности. И не избавиться от я-концепта. Ты вообще этим ничего не приобретешь. Хотя и не потеряешь... Разве что только одно - полноту игры. Что это за игрок - без яиц? Смех да и только... Так вот, сострадание... Смешно, что те, кто так возвеличивают сострадание, самым мерзейшим образом дискредитируют гордыню, приписывая ей всё отрицательное, что только есть в бытии. Это всего лишь жалкий поклёп от убогих пресмыкающихся. У большинства из них, конечно же, не хватает ума, чтобы разглядеть то, что скрывается за маской сострадания. А скрывается за ней - гордыня, претендующая на святость. Гордыня в веригах, в рубище. Гордыня, что посыпает голову пеплом. Льстивая, услужливая, скользкая, как жаба, въедливая, как вошь. И кто сказал, что это плохо? Вовсе нет! У всего в мире есть маски. И примерять их - та ещё забава. Но проблема, как обычно, в людях. Они упёртые, невежественные бараны. Они не могут хотя бы чуть-чуть пошевелить мозгами и выдают белое за чёрное. Да и хер бы с ним! Но просто выходит у них всё настолько топорно, безвкусно и дёшево, что именно это-то и бесит. Сострадание тут ни при чем, по сути. Как я уже сказал - это гордыня в маске. И если к нему так и относиться, то что в нём плохого? Есть люди, знающие это. Есть игроки, пользующиеся этим. Они прекрасно понимают, ЧТО есть сострадание, но используют ширму благочестивости для того, чтобы вести игру, чтобы рассмеяться миру в лицо. Залезть на крышу - и харкнуть всем на головы! Таковым - моё почтение. Они верно уловили, что такое этот мир и кто такие они. Если хочешь, я бы назвал их элитой, людьми с миллионом лиц. Нелюдьми. Но это всё слова... Поэтому, проблема вовсе не в сострадании. А в отношении к нему людей. Людское сострадание - это когда тебя хотят использовать как вечерний наряд, чтобы подобающим образом выглядеть на приёме и кокетливо строить глазки собственному отражению в зеркале... Сострадание беспардонно и бестактно, оно лезет туда, куда не звали, всегда приходит без спроса и до свирепости навязчивое. Ему не знакомо чувство такта, оно не умеет держать дистанцию, оно жаждет демонстративности, восторгов и толпы. Любой сострадалец - в глубине души поп-звезда. Одним словом, сострадание точь-в-точь повторяет Бога. Можно сказать, оно есть его эманация. Сострадание и сострадательный Бог - это два волка в овечьей шкуре, которые по сути являются одним волком. Если утверждать, что сострадание это лицемерие(а сострадание это лицемерие), то, что удивительного в том, что у лицемеров получился именно такой Бог? Яблоко от яблони, как говорится... Хотя Бог, как концепт, конечно, более фундаментален и тут уже вопрос - кто здесь яблоня, а кто яблоко. Возможно, это именно концепт Бога закладывает сострадание в своём носителе, как одну из постоянных величин. Чёрт его знает. Да и не нужно оно - возиться во всём этом осклизлом дерьме и заниматься умножением сущностей. То же самое, что попытаться прокопать лопатой тоннель в другую галактику. Ведь по факту - ничего не понятно и никаких выводов сделать невозможно, и всё, о чём мы говорим - всего-навсего словесная эквилибристика. Если бы сострадание досталось в руки какому-нибудь иному виду, другим существам... Если бы оно не было достоянием свиного стада людей, разве был бы я против? Но люди паскудят всё, что попадает в пределы их видимости... Вот только не надо пытаться меня наебать, не надо путать людское сострадание с элементарной поддержкой и заботой друг о друге, которые присущи всем живым существам. Ну уж нет! Вот тут стоп. Сострадание - это более змеиная, более ядовитая конструкция. Здесь больше изощрённости, ширм и зеркал отражающих друг друга. Сострадание - это то, что люди провернули с гордыней. Да, пожалуй, именно так. Люди взяли естественную, природную, положенную от рождения всем гордыню и извратили её, совратили в услужение своему благочестию. Да, да, да! Сострадание - это гордыня, извращенная и совращённая людьми. Гордыня на службе благочестия. Лучше, наверное, и не скажешь.
  - Ты так говоришь о гордыне, как будто это что-то вне человека. - в голосе Вики слышен немалый интерес. - Но ведь гордыня это часть человека, как человек может её совратить? И сделать из неё что-то другое? Я так поняла, что, судя по твоим словам, вот по тому, что ты говоришь, вообще ничего настоящего в этом мире нет. А всё какие-то условности. И хорошего, и плохого тоже нет. Но у тебя получается, что гордыня это что-то хорошее, а сострадание - плохое.
  Я поражён. Я даже останавливаюсь, чтобы посмотреть на Вику - действительно ли это её слова? Она ли идёт рядом?
  - Молодец. - говорю я довольно. - Так ты, выходит, слушала? Молодец!
  Обнимаю её за талию, и мы какое-то время идём так, словно влюблённая парочка.
  Чувствую, как биение её сердца отдаёт мне в бок.
  Она волнуется.
  Обнимает меня.
  Прижимается так, словно хочет влезть своим телом в моё.
  Про себя я думаю, что, наверное, дал ей слишком много.
  Идти в обнимку - явно лишнее.
  Во всём нужна мера, избалованность всегда вредит.
  Вдруг она почувствует слабину? Захочет больше...
  Полезет наружу эта дурацкая настырность, и хрустальная лёгкость момента разобьётся вдребезги о человеческое, даже скорее о бабское.
  Но ей и вправду интересно! И кто знает, не приобрету ли я вместо ушей нечто куда более заманчивое - собеседника?
  Конечно, она ещё очень наивна, определения её шаблонны, но прежде, чем научиться ходить, надо хотя бы уметь ползать. Не на брюхе по дерьму, конечно, но...
  Но она уже подняла голову. Хотя бы так. Хотя бы попыталась посмотреть...
  Да и потом - надоело уже слоняться по пустоте одному.
  Худой собеседник лучше, чем разговоры с самим собой.
  Лучше ли?
  А вот тут я сомневаюсь. Не разбрасываем ли мы бисер перед свиньями?
  И надо ли оно нам вообще?
  Что такое ты, я, они? Не всё ли это просто струящиеся миражи?
  И ты не поддался ли минутной слабости? Обманчивости мгновения? Лжи женщины?
  Ведь женщины лживы и злы! Лживы и злы - берегись же!
  В них полно яда и дурманящих зелий!
  Так я думаю, обнимая Вику.
  Но ничего не меняю.
  Мне не хочется усложнять. Мои мысли - это усложнение, а чувствую я себя вполне хорошо. Мысли бывают излишни. Хотя, какое излишни! всякая мысль - пустота. Так к чему за ними вообще следить?
  Вот мы идём, и вот мне нормально.
  Что здесь такого?
  - Чем ты занят? - спрашивает меня Вика.
  - Да ничем. - отвечаю. - А чем я могу быть занят?
  - Не знаю. - она пожимает плечами. - Просто ты не отвечаешь на мои вопросы, а идешь молча и как будто говоришь сам с собой.
  - Я и говорю сам с собой.
  - О чём именно?
  - О своём. Я с детства говорю сам с собой вслух, когда никого нет, а в мыслях у меня диалог вообще не прекращается.
  - Я тоже так.
  - Ну, тогда ты меня понимаешь.
  Она пытается что-то сказать, но я опережаю её.
  - Нет, я не забыл про твой вопрос. Ты ведь это хотела спросить?
  - Ну да...ведь ты не ответил.
  - Не ответил... - задумываюсь. - Ответ - фикция. Как и все остальное. Вот тебе, собственно, и ответ. А вообще, знаешь, не всегда надо отвечать. Лучше даже вообще никогда не отвечать. И не говорить. И не спрашивать. Тогда возможен некий... внутренний баланс, что ли...
  - Получается, что и твои слова фикция?
  - Я твержу об этом всю дорогу.
  - Но погоди, - увлечённо говорит она. - Ты же делаешь какие-то выводы, рассуждаешь, к чему-то подводишь. Одним словом, хочешь что-то донести... И говоришь - всё фикция... Зачем тогда?
  Я ничего не отвечаю. Убираю свою руку с её талии. Дальше мы идём врозь, но рядом.
  Флюиды непонимания долетают до меня.
  Я ожидаю слов. Недовольства. Обиды.
  Но нет.
  Всё ограничивается флюидами.
  Я говорю.
  - Пойдём-ка вон к тому озеру. Там в лесу, недалеко, течёт небольшой ручеек. Вода чистая, как слеза. Прохладная. И место там есть хорошее. С большим валуном. Можно полежать, отдохнуть. А то что-то мне надоело идти.
  
  
   Женщина
  
  
  Мы приходим на место, к валуну.
  Я зачерпываю из ручья воду, пью и умываю лицо.
  - Здесь никого не бывает. - говорю. - Видишь, даже трава не смята. Это хорошо. Там где они - всегда жутко воняет.
  - Повторяешься.
  - И повторюсь ещё... - я оглядываюсь, подхожу к валуну и ложусь возле него на спину.
  Какое-то время смотрю наверх.
  - Там ничего не происходит. - говорю. - Нигде ничего не происходит...
  - А здесь? - спрашивает она.
  Я поворачиваюсь на бок, опираюсь на локоть и смотрю на неё.
  - А здесь ты. - смеюсь. - Здесь есть ты. По крайней мере. Я так думаю.
  - Что ты можешь обо мне сказать?
  Окидываю её взглядом с ног до головы.
  - Ну... ты стоишь на фоне леса. У тебя под ногами трава. Над твоей головой небо. На правой руке, вон, возле локтя, - я показываю пальцем. - сидит комар... Ага... вот... сейчас ты убила комара.
  Вика смеётся..
  - Ведь ты не сказал про меня ни слова.
  - Ошибаешься. Всё, что надо сказать - я сказал. Я разместил тебя в пространстве по двум осям - в высоту и в ширину. Что ещё более конкретного можно сказать о человеке?
  - Неужели кроме этих двух осей ты больше ничего во мне не видишь?
  - А должен?
  Она ничего не отвечает.
  Садится на траву боком ко мне, обхватывает руками колени и смотрит куда-то в сторону.
  Иногда оглядывается по сторонам. Срывает травинки и жуёт их. Щурит почему-то глаза, хотя здесь нет яркого солнца.
  У нее волосы острижены в форме каре. Таким образом, что спереди они находятся чуть ниже подбородка, а к затылку уходят косой линией вверх. И, получается, что спереди они немного длиннее, чем сзади
  Такая вот стрижка.
  Если не присматриваться, то может показаться, что всё подстрижено ровно. По крайней мере, это не то, что первым бросается в глаза.
  Сами волосы тёмно-рыжего цвета. Ровные. Один к одному. На макушке нет скопления этих непонятных колец или полуколец из волос, которые иногда можно увидеть у обладательниц пробора. Нет. Пробор - и от него в обе стороны идут волосы. Может быть, даже и справа, и слева их находится ровное количество, настолько всё кажется выверенным и чётким.
  Шея вытянутая. Правильной формы. Не слишком длинная и не короткая. Как раз такая, чтобы элегантно укладываться в глаза смотрящего.
  Губы пухловатые. Но без пошлинки. Но с блядством.
  Запястья изящные. Она умеет пользоваться ими грациозно, так что можно засмотреться. Когда она выгибает запястья и вообще как-либо задействует их в общении, то кажется, что это сонно потягивается какая-то дикая кошка.
  Ногти по форме напоминают огонь свечи. Покрашены прозрачным лаком. С белой каймой. Так многие красят. Ничего особенного.
  В ушах есть серёжки. Серебряные. А может и нет. По крайней мере, металл, из которого они сделаны - серый.
  Иногда она закладывает правую часть волос за ухо.
  На руках её нет колец, на шее нет цепочки.
  Только серёжки. Больше никаких украшений.
  Футболка зеленого цвета. Джинсы голубого. На ногах белые кроссовки с зелёными вставками.
  Она часто бегает по мне взглядом. Будто осматривая.
  Любит меня трогать и убирать с меня какие-то "ворсинки", как она говорит. Хотя я имею представление о том, как я выгляжу, потому что у меня есть доступ к зеркалу, и никаких таких больших количеств ворсинок я на себе никогда не замечал. А она убирает их постоянно.
  Ростом она ниже, чем я, примерно по мой нос, и когда мы идём, я заметил, что она часто смотрит на меня чересчур снизу вверх, как будто намеренно приседая.
  И ещё она любит быстро ходить. Порой идёт немного подавшись к земле, словно рассекая воздух. Выглядит забавно.
   У неё красивая осанка. Когда она никуда не спешит и идёт медленно, то со стороны это очень заметно.
  - Мои слова - это мои слова. А насчёт своих - сама и думай.
  Она смотрит на меня с полным непониманием.
  - Что?
  - Ещё один ответ на твой вопрос.
  - Какой вопрос?
  - Вспоминай. Ты же спрашивала.
  Она надувается и хмурит брови. Непонятно, то ли деланно, то ли всерьёз.
  - Я порой тебя вообще не понимаю. - вздыхает.
  - Уже говорила.
  - И скажу ещё. - довольно смотрит на меня.
  - Молодец. - улыбаюсь я. - Один-один.
  Она подсаживается ближе.
  - Хочешь, можешь положить голову мне на колени?
  - Нет, лучше так. - отвечаю я. - А то засну ещё. Тут место такое, сонное. Если на коленях, то и вообще...
  - Так поспи, почему нет? Ты вообще спал сегодня?
  - Я... я не помню. Наверное.
  - Как это ты не помнишь, спал ты или нет?
  - Ну вот так.
  - Странно... - она ненадолго замолкает, а после говорит уже каким-то вкрадчивым, усыпляющим тоном. - Я бы тебе волосики гладила, а ты бы лежал и смотрел в небо, как там облака идут и птички летают. И как деревья перешёптываются листвой...
  - Я уже смотрел в небо. - прерываю её. - Там ничего не происходит.
  Она говорит раздраженно.
  - Тебе так сложно сделать то, о чём я прошу? Сделать мне приятно? Взять и лечь ко мне на колени - неужели это что-то непосильное для тебя?
  - Вовсе нет.
  - Тогда в чём дело?
  - В том, что я не хочу. Не считаю нужным. Не вижу необходимости. Как тебе ещё объяснить? Если я чего-то не хочу... нет, даже не так. Если я чувствую, что чего-то можно не делать, то я этого и не делаю. Я стараюсь не делать по максимуму. Любое действие это поражение. В той или иной степени. Для меня идеал - безделие. Безмыслие и бессловие. Не всегда получается, конечно, но это то, к чему у меня определенно лежит душа. По крайней мере, вот сейчас, в данный момент. Завтра я могу развернуть кипучую деятельность, ораторствовать и писать собрание сочинений. Если вдруг мне по какой-то причине этого захочется. Ничто не вечно, но сейчас есть так, как есть... А ты в очередной раз пытаешься поставить на мне свою печать. Несмотря на то, что я тебя просил этого не делать. И даже не пытаться. Я сам даю столько, сколько посчитаю нужным. И тому, кому посчитаю нужным. Никто не может за меня распоряжаться тем, что принадлежит мне. Никто не может на него посягать. У меня есть моё собственное небо, в котором светит моё собственное солнце. И светит оно только мне и никому другому. Я и так сегодня выделил тебе уже достаточно, и так во многом уступил. Но тебе мало! Ты не можешь остановиться. Мы с тобой уже говорили об этом. Но ты забыла... Ты всегда всё забываешь... Что ж, давай поговорим ещё.
  - Ну давай поговорим. - в её голосе слышен вызов.
  - Да, да. Конечно. Непременно надо огрызнуться. - я ухмыляюсь. - С вами нельзя по-другому.
  - С кем это "с нами"? - спрашивает раздраженно.
  - С женщинами. Нельзя по-другому. Вы меры не знаете. И границ не знаете. И вообще, такое ощущение, что даже понятия не имеете о том, что не всё вокруг - ваша собственность. И пытаетесь пролезть ужом всюду, где вас не просят. Всё пометить, всё понадкусывать, везде оставить свой отпечаток. Как же вы похожи на Бога! Вот честно, я иногда даже думаю, что женщина - это концепт третьего уровня. А может даже и второго, как Бог. Чёрт вас разберёт!.. Вот, кстати, чёрт вас и разберёт. Чертовщина - это то, что постоянно сопутствует вам и вашим делам. Никогда нихера ничего непонятно, какой-то кавардак, какая-то неразбериха, переплетение чувств, эмоций, страстей. И огромное количество - просто запредельное! - злобы. Нет в мире существа злее, чем женщина! Анархия в мышлении, жуткий разнобой и разнонаправленность, дикий хаос во всём - это женщина. Меня, как носителя мужского сознания, подобные вещи невероятно раздражают и сбивают с толку. Но одновременно я и весьма заворожён. Не признать, что во всём этом что-то есть, значило бы погрешить против себя самого.
  - Вот видишь... - начинает она, но я обрываю.
  - Ты не обольщайся. И дай договорить. Женщина - это не какая-то там уникальность. Меня может заворожить и вкус хорошего супа. Суть не в этом. Суть в том, что хороший суп никогда не будет мне лезть в горло силой. Он спокойно стоит в холодильнике, пока я не захочу его отведать. Женщине неплохо бы понять, что земля, по которой она ходит, воздух, которым она дышит, небо, которое она видит, кроме неё, встречали на протяжении своего существования еще не один миллиард пар ног, глаз и ноздрей... И поумерить пыл. Как же женщине надо поумерить пыл! Успокоить свою неуёмную алчность и стремление потреблять. То место, в котором оказался современный мир, выбрала женщина, и привела всех туда - тоже она. Пресловутый культ потребления - целиком и полностью её заслуга. Здоровый аскетизм ей не знаком в принципе. Более того, любое благородное самоограничение - её злейший враг. Женщине надо всё и сию же минуту. И без разницы - нужно это или нет. Подай сюда! Женщина - пожиратель материи! Неугомонный, неутомимый! Может это и есть пресловутый абсолютный дух, только заточенный в теле? И в силу извечного антагонизма он не успокоится, пока не истребит последний атом своего оппонента, включая, разумеется, и себя. Женщина - орудие разрушения, более того - саморазрушения. Ей нельзя ничего доверять. Дай женщине в управление колхоз - она развалит его к чертям, а сама вздёрнется в хлеву. Подай женщине руку - она залезет тебе на шею, упадёт оттуда и размозжит себе голову. Это крайне несуразное создание - злое, но вместе с тем беспомощное. Женщина не может помочь сама себе. И уж тем более, никогда ни одна женщина не поможет другой женщине. Всё, чем это закончится - массовый суицид, пожар, повальное истребление друг друга.
  Вика смотрит на меня с раздражением.
  - Вот даже ты сейчас. - говорю я. - Ты стараешься спрятать то, что чувствуешь. Мои слова задели тебя, и проснулось чувство женской солидарности. Женский профсоюз на марше. - я смеюсь намеренно громко и долго. - Ну-ка, ну-ка, посмотрим, что ты сможешь мне предъявить. Вот ничего у вас не получается, нихера! Вам кажется, что вы все какие-то скрытные, хитрые и таинственные создания, как кошки. А на самом деле, все вы крайне нелепы и в своей нелепости видны, как на ладони. Вам не хватает резвости ума.
  - Да? А ты тут у нас самый умный? Мужики что ли умные? Вы-то? Ой, не смеши. - как же её раздражают мои слова!
  Я морщу нос.
  - Фууу... Как пошло, Викуся!
  - Не называй меня так. - бурчит она.
  - А почему бы и нет? Хочу и называю... Ну смотри, положим, о том, что я прям пиздец какой умный, ты мне сама давеча имела честь сообщить и даже! - я довольно ухмыляюсь и поднимаю вверх указательный палец. - даже, если меня не подводит память, было это не единожды. А насчёт мужиков... Так мне до них нет никакого дела, признаться... Никогда не относил себя к определению "мужик". Это что-то про коровий навоз и рыбалку. Что-то претендующее на большой размер яиц у себя в штанах, постоянно эти яйца выпячивающее и всем показывающее: "во, какие у меня яйца огромные! А? А? Глянь, какие у меня огроменные яйца , вишь? Я мужик! Мужжжжжжжик!". Не-не-не. В эту историю попрошу меня не впутывать. Да, конечно, я обладатель мужского сознания, биологии, физиологии и соответствующих первичных привычек, но к этим вашим социально-культурным концептам низших рангов я никакого отношения никогда не имел и иметь не хочу... А ты, кстати, права со своим скепсисом, относительно умственных способностей мужиков. Все мужики - безмерно тупы. Как бараны. Это правда. Если бабы - злы, то мужики - тупы. Но при этом они достаточно добродушные существа. Ты, конечно, сейчас можешь сказать, что все войны устраивали мужики, убивают в основном мужики, все маньяки - мужики итд, итп. Что ж... Ну да, так и есть. Дело ведь не в этом. Дело в первооснове. Первоэлементе. И таковым для женщин является некая зля закваска. Это даже сформулировать трудно, но зло, как основа, четко прослеживается в самой женской природе. Вы злые изначально, но прикидываетесь добрыми. А мужики изначально не злые. Это такие болваны, увальни, трутни. И что за первооснова у них - хер поймёшь. Но точно не зло. Может быть, какая-нибудь лопата или поплавок, или хлеб с маслом. Ну вот что-то такое. Дебильное. Идиотское... Вот! Точно! Знаешь, кто такие мужики? Это бегемоты. На вид добродушные, вроде бы даже не агрессивные создания. И если их не трогать, то и они тебя трогать не будут. Сидят в своей этой реке или болоте каком и занимаются в целом тем, что ничем не занимаются. Но периодически с ними происходит некая метаморфоза, случается какой-то сдвиг, и они дают ёбу, и начинают перекусывать пополам крокодилов, бегать за людьми и творить всякую дичь. Но всё это не более чем минутные помешательства, вызванные то ли собственной тупизной и грузностью, то ли чем-то ещё. Во всяком случае, можно точно сказать, что это - никакое не зло. И глядя на картину целиком, понимаешь, что таким порочным и злым созданиям, как вы, женщины, необходимы тупые и неуклюжие спутники в виде мужчин. Иначе вы убьёте себя, а они там сойдут с ума в своём болоте... И от ваших союзов получается в итоге такая термоядерная ебанина, что сам чёрт ногу сломит. Вот видишь, разве я где-то принизил женщин относительно мужчин? Я всего лишь сказал всё так, как есть.
  - А ощущение, будто вылил ушат помоев. - Вика бурчит.
  Я пожимаю плечами.
  - Ну что ж поделать? Тебе хочется мёда? Извини, у меня нет пасеки. Хочется, чтобы я плёл тут всякую романтическую дурь? Но я не восторженный долбоёб и потому не являюсь поэтом. Ты и сама знаешь, что всё сказанное мной - правда. Любая из вас, если не прямо, наяву, то хотя бы подспудно но догадывается об этом. То, что вы - злы, мстительны, жестоки, неглубоки, ограничены, глупы... не тупы, подчёркиваю - глупы. Что чем меньше вы интересны окружающим, тем больше в вас ненависти. Что вас всегда увлекает во всё злое с каким-то циклопическим перехлёстом. Это, что ли, поклёп? Или великая тайна?.. Я всё это придумал, по-твоему?.. А то, что вам необходима хорошая розга - тут, скажешь, я тоже бред несу? Но она вам действительно нужна. Чтоб вас периодически обхаживали по бокам - это вынужденная мера. Ты думаешь, мужикам приятно вас хлестать? Им нравится? Но вы же сами вынуждаете, вы требуете этого. Вы поклоняетесь мрачной и суровой силе. Вы изваяли себе истукана с бичом в руке и молитесь ему. Мужик должен быть под стать истукану, иначе вы обглодаете его до костей. Тот, кто не даёт вам силу, кто не применяет силу по отношению к вам, не демонстрирует её и ей не похваляется, тот не имеет в ваших глазах никакого веса, это обычная пыль для вас. Мерзкая придорожная пыль. И с каким же упоением вы лжёте, когда вещаете обо всех этих рыцарях, белых конях и алых парусах! Всё это имеет столько же общего с вами, сколько восьмидесятилетняя шлюха с невинностью! Ведь вам нужен маньяк, убийца, насильник. Вам нужен варвар с дубиной. Вам нужен тот, кто будет надёжной опорой в деле вашей жизни - в разрушении. А ещё лучше, если он сможет это разрушение приумножить. И не обманывайтесь сами, а также не вводите в заблуждение других, когда утверждаете, что всё плохое в этом мире - от мужчин, что всё насилие, войны и зло - мужских рук дело. Ведь всё это так нравится вам! Ведь это то, чего вы столь страстно желаете. Устроить массовую оргию на поле боя среди тысяч гниющих трупов и стонов раненых - вот истинная женская мечта! Зло мужчины - на руках его, зло женщины - в её сердце. И пока есть тупое и послушное мужское стадо, пока есть имбецилы-исполнители, обладающие властью и силой - этими вожделеннейшими украшениями для женской души - женщины будут ликовать и наслаждаться разрухой, разорением и болью. Своей и чужой.
  Я замолкаю и смотрю на Вику.
  Она смотрит на меня.
   Смотрит выжидательно. Не говорит ни слова. Пытается сделать безразличное выражение лица.
  Не получается.
  Недовольство и обида хорошо уловимы в её взгляде.
  - Так вот, - продолжаю я. - завораживает ли это? Ещё бы это не завораживало! Зрелище всегда завораживает. К тому же, я вовсе не против зла. Оно столь же ценно, сколь и добро, а учитывая, что в конечном счёте и то, и другое - обычный мираж, обёрнутый в словесную упаковку, то... без разницы. Да... Но вот только я вовсе не собираюсь становиться истуканом и быть частью этого зрелища. Во-первых, я зритель, а не участник, а во-вторых, у меня крайне скверный вкус, когда дело заходит об истуканах: единственное желание, возникающее у меня при виде любого идола - поскорее его низвергнуть.
  Я заканчиваю говорить и чувствую себя устало. Слова изматывают меня.
  За сегодня я сказал уже достаточно, но сколько ещё предстоит?
  Ложусь головой на траву и опять смотрю в небо. Срываю травинку и засовываю между зубов.
  То, что я чувствую в данный момент - двояко. С одной стороны, избавляясь от слов, я всегда ощущаю какое-то подобие облегчения, будто скинул лишнюю ношу. Но в то же время я чувствую и тяжесть - тяжесть заново заполняющих меня слов. Свято место пусто не бывает. Я-концепт не терпит пустоты. Потому что сам ею и является. Пустота должна наполняться пустотой, ведь таким образом создаётся видимость существования. Иллюзия субстанции. Всё всегда циклично. Любое действо и любой феномен - цикличен и замкнут на самого себя. Если чуть лучше присмотреться к миру, то это заметно. Воспринимаемое - циклично в основе своей, а воспринимающий представляет собой один большой цикл, на который замыкаются циклы поменьше - то есть всё наше бытие. Эта схема проста до безобразия, но именно она наглядно репрезентирует то, что представляет собой сущее.
  Вот об этом я думаю, когда Вика спрашивает.
  - Ну и что же ты затих?
  Отвечаю неохотно.
  - Мысли.
  Она хмыкает.
  - А разве они есть?
  Я слушаю её вопрос вполуха, потому что пока ещё увлечен своими раздумьями.
  - Что, прости?
  - Разве они существуют? Ведь ничего же нет. Всё только кажется. Всё пустота. И выходит, что твоя голова просто сама себя морочит. На пустом месте. И ты перекидываешь из пустого в порожнее.
  Я смотрю на неё.
  Она двигается в нужном направлении.
  И это меня уже не удивляет.
  - Да, всё верно. - говорю. - Именно так.
  - Тогда зачем ты тратишь на это своё время?
  -Ты поняла одно, но не усвоила другое. Я трачу на это время - потому что я так хочу. Мне, честно говоря, нет дела до того, что всё вокруг, включая и меня самого, - чистое воображение. Пусть так. Но я делаю то, что хочу. Я не могу быть чем-то иным. Я знаю себя только вот в таком вот качестве, в качестве присутствующего здесь и сейчас. И мне неважно, что это ложь и обман - я приветствую ложь и обман! Мне не важно, что всё это игры разума - я люблю играть. С чего ты взяла, что раз ничего нет, то надо обязательно пасть духом, опустить руки и ничего не делать? Пусть меня посадили в клетку... ну так я и в этой клетке найду, чем себя занять. Мне нравится играть здесь. Этим я и занимаюсь. И планирую заниматься впредь. Я даю раздолье своей пустоте, пусть позабавиться всласть! А разного рода нытиков и унылого говна хватает и без меня. Их тысячами достают из петель и вылавливают из рек... И очень хорошо. То есть, я имею в виду, что раз они решили расплакаться и обидеться на всех и вся, то это их выбор. Туда им дорога. Но мне моя пустота слишком мила, чтобы я вот так вот запросто от нее отказался. Это же пластилин, лепи из него что хочешь! Ведь играть - так интересно! Я вообще-то очень люблю всё то, что вижу, и как любой любящий человек испытываю по отношению к объекту своей любви самую замогильную ненависть. И мне прекрасно с этим живется! А знаешь почему? Да потому что я не пытаюсь ничего понимать, не пытаюсь во всём разобраться и всюду пролезть. Всё, что я делаю - игра. Так вот.
  Я пожимаю плечами.
  Она смотрит на меня долго. Даже как будто сквозь меня.
  И мне становится не по себе.
  Чувствую холодок на спине и руках.
  Такой взгляд.
  - Я бы очень хотела тебя понять, но не могу. - вздыхает она. - Но очень хочу! - спохватывается, будто сказала какую-то глупость. - Просто мне тяжело пока... Кое-что я понимаю. Ты и сам мне говорил...
  - Очень много, на самом деле. Ты хватаешь всё на лету. Ну, почти.
  - Да. - Вика довольно кивает. - Я и дальше буду. Просто ты мне объясняй, а я буду слушать. А потом тебе рассказывать, как и что я поняла.
  Я смеюсь. Смеюсь по-доброму.
  Меня умиляют её слова. То, насколько они просты. Насколько в них нет никакого двойного дна.
  - Мы ведь не в школе. Тебе не надо заучивать, а потом пересказывать материал. И потом, помнишь, что я тебе говорил? Мои слова - это мои слова. А ты, если хочешь, попробуй найти свои. Это будет куда интереснее. Конечно, то, что я тебе говорю, может служить неким подспорьем, но это - ни в коем случае не догма. Я ненавижу любые догмы. Однако, если ты выбрала меня слушать, то слушай. Это тоже надо понимать. И формат нашего общения... ну ты видишь, какой он. Таким он и будет. Всегда... Забавно...
  - Что "забавно"?
  - Забавно... - повторяю задумчиво. - Ведь я хотел тебя сожрать.
  - Сожрать? - она смеётся. - Это как?
  - А вот так!
  Я морщу лицо, скалю зубы, руками имитирую когтистые лапы, потешно рычу и делаю резкое движение в её сторону.
  Она притворно дёргается с места и так же притворно визжит.
  - Ой боюсь, боюсь.
  Я уже по-настоящему бросаюсь к ней, начинаю её щекотать, пытаюсь укусить за плечо.
  Она заливисто смеётся.
  Укладываю её на спину, прижимаю её руки к земле и смотрю ей в глаза.
  Она смотрит на меня.
  Опять этот взгляд.
  Взгляд собак и матерей.
  - Ну, - игриво говорит она. - И когда же вы приступите к своей трапезе?
  Я смотрю на неё и понимаю, что это надо заканчивать. Всё идёт не так, как должно.
  Отпускаю её и отхожу в сторону. Сажусь рядом с валуном.
  - И это всё? - по-прежнему игриво говорит она. - Не ты ли сказал, что хочешь сожрать меня?
  - Хотел. - поправляю её я. - Хотел, но передумал.
  - Отчего же?
  - Оттого, что больше не хочу.
  Она понимает мои слова по-своему.
  Игривость тут же пропадает с её лица. Появляется недоумение. И едва-едва, пока ещё самым своим краешком проступает обида.
  Вика встаёт, подходит ко мне и садится рядом.
  - Знаешь... - она смотрит не на меня, а в сторону. Мы сидим в одинаковых позах, практически параллельно и между нами сантиметров двадцать земли. - ... знаешь, ты вот когда эти все слова говорил... ну, про женщин... так вот, я поначалу обиделась очень, да по мне и заметно, наверное, было, а потом поняла, уже после, вот, наверное даже сейчас, когда мы с тобой дурачились или, может быть, немного раньше... поняла, что ведь меня в этих твоих словах не было. Ты говорил как бы для меня, но не про меня... так показалось, так я почувствовала... не знаю.
  Она поворачивается и смотрит мне в глаза.
  - Разве не так?
  Я сижу и думаю, что сказать.
  Решаю ничего не говорить. Хотя это глупо.
  Меня зажимают в угол.
  Надо что-то ответить.
  Ситуация скверная.
  Уж лучше бы она в очередной раз потребовала, чтобы я её выебал.
  Молчу.
  Она улыбается.
  - Ответь мне, пожалуйста. - говорит очень ласково, смотрит мне в глаза и гладит по руке. - Разве не так?
  Я смотрю на неё.
  Поднимаюсь и говорю.
  - Хорошо посидели. Приятное тут место. Запомни, можешь приходить. Отдыхать. Никого нет.
  И ухожу.
  Она ещё какое-то время сидит, смотрит по сторонам. На деревья, на валун. На траву.
  Встаёт и следует за мной...
  
  
   Оправдание зла.
  
  
  ...
  - Разве ты хочешь, чтобы я страдала?
  Слова затягивают меня в реальность.
  Я не понимаю, где мы идём.
  И сколько уже.
  Всё это время мою голову занимали разные мысли, двигался я на автомате.
  Одно осознаю точно - мы идём, она рядом, она спрашивает.
  Вопрос не застаёт меня врасплох, в отличие от некоторых предыдущих.
  Отвечаю спокойно, как будто до этого участвовал в нашем с ней диалоге, следствием которого этот вопрос и является.
  - Слишком обывательски.
  - Что обывательски?
  - Звучит твой вопрос. Слишком обывательски.
  Она говорит, давя в себе какую-то эмоцию.
  Возражение или возмущение - что-то из этого.
  - Хорошо, разъясни.
  - Разъясняю. - ухмыляюсь я. - По тону и общей направленности твой вопрос имеет четко прослеживаемую "базарную" сущность. Он плоть от плоти, кровь от крови толпы, стада. Он от "них", потому что они понимают страдание только так, а не иначе.
  - И как же надо его понимать?
  - Даааа. - протягиваю я насмешливо. - Глубоко в тебе всё это сидит... Ты мыслишь императивами - "надо", "необходимо", "должно". А я, между тем, всего лишь занимаюсь препарированием действительности. Даже не так... Нет, вообще не так. Я зубоскалюсь на действительность! Вот! Плюю ей в спину, показываю неприличные знаки, сквернословлю ей вослед... Когда же она проходит мимо, могу даже почтительно снять шляпу, раскланяться и расшаркаться, что не спасёт её от последующих харчков и лошадиной дозы сквернословия в свой адрес. Такая вот у меня забава... Да... Страдание... Иные долбоёбы утверждают, что это то, чем является жизнь. Жизнь - страдание. Они так говорят, представляешь? Сдуреть можно. На этом даже целые религии построены. Прямо или косвенно они признают за страданием главенствующую роль в нашем мире. И лейтмотивом их учений является избавление от страданий. В нынешней жизни или посмертной - неважно. Важна суть. А суть на самом деле в том, что они все - лишь сборище никчёмных трусов, которые настолько боятся любого прикосновения к своей изнеженной розовой кожице, настолько не по себе им становится от любого заданного вопроса, от любой преграды, возникающей на их пути, что для них проще - умереть. Сдохнуть. Заморить себя заживо. Лишь бы навсегда утратить возможность, точнее обязанность, еще точнее - дар ответа. Ведь страдание - это всего лишь требовательный, но добрый друг, который хочет вести с тобой беседу. А чтобы беседа была интересна обоим участникам, она обычно выстроена в форме диалога. На то она, собственно, и беседа. Вы что-то обсуждаете, один задает вопросы, другой отвечает и наоборот, идёт разговор. И, согласись, скучно, когда на вопрос, задаваемый тебе собеседником, ответ ты уже знаешь. Это всё равно что решать задачи по математике, подсматривая правильные варианты в конце учебника. Или охотиться на уток, которых специально для тебя заранее изловили и привязали к камышам. Гораздо интереснее, когда в беседе есть интрига, тайна, лёгкий дымок, заволакивающий собою пространство вокруг... Так вот, страдание - это собеседник, задающий вопросы, на которые у тебя нет ответов. И чтобы продолжить разговор, ты должен их найти. Но это "должен" - совсем другое "должен", не такое, как у тебя, не императивное. В данном случае "должен" - это часть игры. Это, если хочешь, уловка... Не важно качество ответа, его соответствие каким-то там истинам и прочее. Это последнее, что заботит отвечающего. Важен сам факт ответа. Ты отвечаешь, чтобы продолжить игру, продолжить беседу. Если ты ответишь ловко, то можешь сломить вопрошающего, потому что ему не будет чем парировать. Если же ответишь абы как, то всё равно преимущество на твоей стороне, ибо ответ был дан. И рано или поздно количество перерастёт в качество, а все твои ответы станут увесистыми и хлёсткими, будто удар плетью... И кто помог тебе в этом? Твой старый добрый друг - страдание. Этот скромный человеколюбец, не претендующий ни на какие лавры и почести, стоящий в углу и от начала возникновения религиозный мысли принимающий на себя невообразимые поношения и ушаты помоев от стайки злобного шакалья, которым ничего от жизни больше не надо, кроме как забиться в свои норы и не казать наружу носа. И там, во мраке собственного умопомешательства, они предаются самоистязанию и чёрным мечтам об освобождении от плоти, от этой невыносимой для них оболочки, потому что она подвержена воздействию. На неё могут попадать солнечные лучи, дождевые капли, дружеские похлопывания - а это невыносимо, невыносимо, невыносимо!.. Если бы они могли сорвать с себя собственное мясо и разметать его во все стороны, если бы только у них хватило на это духа, то добрая половина земли уже давно была бы изгажена их ошмётками. Но они не способны на это, и всё, что им остаётся - грезить о далёком, о высоком, о сонном, что где-нибудь, когда-нибудь, кто-нибудь избавит их от этой невыносимой ноши - белого света, чистого воздуха, яркого солнца и увлекательной беседы; сделает их вечно живущими мертвецами, с плотью, нечувствительной к прикосновениям. В том их счастье и упование. В том их жизнь... Это особого рода неженки. Их изнежила похоть религиозной эйфории... Но есть также стадо. Свиное стадо человеческого общества. И там - даже не помышляют ни о какой беседе. Они вовсе и не в курсе, что можно разговаривать, они только хрюкают. Чтобы заговорить - надо сделать над собой какое-никакое усилие, а свиньи к этому неспособны. Свиньи любят вкусно пожрать, сладко поспать, удобно полежать. Они обожают комфорт, они не мыслят себя без комфорта; когда они получают комфорт, когда чувствуют его - их хвостики радостно скручиваются в пружинку, а пятачки увлажняются. И в их мясо вбрасывается большое количество гормона радости и счастья, свиной, разумеется, радости и свиного же счастья. И когда их заколют, то мясо будет мягким и нежным на вкус, а всё потому, что свинки очень комфортно жили. Ведь главное для свиней - доставить удовольствие тому, кто будет глодать их кости. С них, казалось бы, нечего и спрашивать. Настолько безмозгло и тупо их существование. Они погрязли в самом примитивном потреблении, в самой пошлой жажде комфорта, в самом узколобом стремлении к успеху, который им этот комфорт и потребление сможет обеспечить. Успех, комфорт, потребление - это святая троица свиного мира. Они ополоумели уже давным-давно. Они забыли, что они свиньи и научились мнить о себе многое; смотрят в зеркало и не видят там свиных рыл... Конечно же, как и любую свинью, лежащую в своём дерьме, их распирает от чувства собственной значимости. Все они думают, что вот именно на них свет клином сошёлся. Каждая отдельно взятая свинья ставит себя выше всех остальных и живёт исходя из чувства гольного эгоизма - я хочу так и этак, хочу того да этого, хочу здесь и там. Хочу, хочу, хочу. Дай, дай, дай. Тьфу! Как это мерзко! Как это отвратительно! Какая невероятная пошлятина! Ведь почему они свиньи? Потому что пребывают в зачаточных состояниях своих аффектов. Посмотри на их "хочу", на их "эгоизм" - разве это ездок на огненном коне? Разве это буря, шторм, девятый вал? Где здесь гром и молнии?.. А если всего этого нет - то не смей и заикаться! Не смей поднимать свиной пятак выше, чем на десять сантиметров от земли, потому что своим провонявшим рылом, своим опаскуженным взглядом ты только испоганишь пространство. Они не в состоянии разжечь пламя, они даже не знают, что это такое. Они могут лишь пердеть на зажигалку - вот их удел. Но зато претензий - выше крыши! В их случае скромность была бы лучшей добродетелью, но скромность они отринули. Что ж... Для таких - страдание необходимо. Для них оно спасительно и животворно, потому что лишь страдание может хотя бы отчасти приобщить их к действительно высокому. Только страдание может показать им, насколько уёбищна та жизнь, которую они себе выбрали в качестве основы. Для свиного стада человечества страдание - великое очищение и облегчение, великое освобождение. Для свиней страдание - катарсис.
  - А сам ты кто? - спрашивает Вика недовольно. - Разжигатель пламени? Извергатель громов и молний? Я бы не сказала.
  - И правильно бы сделала. - усмехаюсь я. - С чего ты взяла, что я причисляю себя к таковым? Я, по-моему, уже говорил, что являюсь всего лишь скромным наблюдателем и участником игры. Просто в мире так много мудрецов за счёт чужих истин, и истин, как правило, изрядно уже протухших, что почему бы и мне не возвысить свой голос? Тем более, вещаю всё это я не с трибун или на площадях, а всего лишь отвечаю на твой вопрос, если ты не забыла.
  - Ты говоришь страшные вещи.
  - Тем они и интересны.
  - Но ведь это зло. - она сопротивляется. - Это - зло!
  - И что? А это, - я поднимаю вверх левую руку. - моя левая рука. Так что мне теперь её игнорировать? Замалчивать её у меня наличие? Стыдливо прятать и никому не показывать? Зло... - я смеюсь. - До чего же люди боятся самих себя, боятся до такой степени, что сами же на себя клевещут. Даже придумали ответственного за эту свою боязнь - какого-то рогатого козлообразного обсоса. Вот уж!.. - я смеюсь еще сильнее. - Вот уж где обосраться со смеху можно!.. Им так не хотелось признавать некоторых особенностей своей природы, что они с удовольствием сами себя оскопили. По крайней мере, в мечтах и фантазиях. Выкинули часть себя за пределы своей сознательной ойкумены, приписали ей стороннее происхождение, вытерли руки, обернулись - а она тут как тут, никуда и не девалась, вон, в зеркале виднеется и ручкой машет... Зло, добро... Это исключительно моральные категории, выработанные людьми в процессе многолетнего сосуществования друг с другом. Даже на уровне я-концепта ничего такого нет. Солнце вовсе не злое, если бывает причиной пожаров, а вода вовсе не добрая, если на пути обезумевшего от жажды путника вдруг попался родник. И нет никаких причин, как в первом, так и во втором случае, приписывать объектам лишние свойства. Проблема тут в другом... Мораль людей - мораль стада, а значит штука - крайне порочная, а значит над ней можно как следует смеяться, хохотать до упаду, но вот возводить в абсолют... я бы поостерегся... Всё это так называемое зло - неотъемлемая часть любого живого организма. Это то, что делает тебя тобою. Без зла никакой мир, никакая деятельность, никакое существование не было бы возможным. Насилие, агрессия, ненависть - это ведь называют злом? - думаешь, мир возможен без них? Ты мыслишь лишь потому, что над твоим сознанием осуществляется насилие. Твой разум сношают тысячи мыслей, появление которых ты никак не контролируешь. А чтобы вычленить что-то из них, чтобы осуществить мыслительную деятельность, тебе надо проявить ответное насилие и отринуть лишнее, сформировав мыслеформу. Это называется волевой акт. А волевой акт - это всегда и насилие, и агрессия, и ненависть. Три кита, на которых утверждается воля. Причиной действия является ненависть к существующему состоянию, орудие действия - насилие, посредством которого существующее состояние изменяется. Чтобы испытать ненависть и применить насилие нужен общий фон, на котором всё это будет проявляться. Нужна агрессия. Такова трёхчастная воля. И вся последующая деятельность человека - это не более чем эманирующая воля, это постоянно и во все стороны направляемые насилие, агрессия и ненависть. И это-то они окрестили злом? То, благодаря чему они дышат, говорят? Благодаря чему жрут, спят и имеют то, что имеют? Хотя, в последнем случае это действительно зло. Но что поделать - кинь свиньям слиток золота, они и его зароют в навоз... Невозможно из человека убрать зло. Точно так же, как нельзя рукой из воздуха убрать половину атомов. Ты можешь только делать вид, что их там нет и никогда не было, или что уже убрал их, или вообще запретить произносить само слово "воздух", но ничего не изменится... Зло - это сама человеческая природа. И не вина природы, что человек решил окрестить какую-то её часть злом. Первичный я-концепт - монолитный и неделимый, в нём нет ни добра, ни зла, он такой, какой он есть. Это люди решили разделить его на две части и заклеймить одну из них. Что с того, что кирпичи периодически падают на головы? Неужели теперь стоит очернять строительство и жить в шалашах? Тогда почему, если ненависть, агрессия и насилие иногда работают с перехлёстом, люди возомнили себя вправе навести на них жуткий поклёп и обвинить во всех своих бедах? Разве быть свирепым маньяком, кромсающим людей направо и налево, хуже, чем блаженным святошей, лишившимся остатка мозгов, и в приступе помутнения рассудка раздающим последние рубахи всем встречным? Разве в порыве богопознания морить себя голодом до смерти лучше, чем душить кого-нибудь в тёмной подворотне? Да и те ли это примеры? Имеют ли они какое-то отношение к добру и злу, к любви и ненависти? Не обычный ли это случай брака на производстве? Болт, с неправильно нарезанной резьбой - он злой или добрый? Он просто негодный - вот и всё. Так может хватит уже клеветать на зло? Хватит поносить самих себя?.. Но зло, безусловно, крайне опасно для стада. Как только на горизонте появляется некто с надлежащим уровнем ненависти, насилия и агрессии, стадо начинает визжать и в панике бегать от кормушки к кормушке. Ещё бы! Ведь столь милые их сердцу отруби, столь священный для них комфорт могут забрать. И ещё дать по рылу сапогом. Их успешное существование, которого они так вожделели - пойдёт прахом. Им придётся отвечать на вопрос. Им придётся страдать. Разве это не зло? Конечно же, зло! Для стада - это зло. Но то, что зло для стада, на самом деле - великое благо. Потому что это похрюкивающее сообщество нуждается время от времени в хорошей порке, если не сказать резне, и всё из-за того, что оно имеет склонность заплывать жиром. Зло растучняет. Зло спускает жир. Зло - отличная диета для тех, у кого проблемы с лишним весом. Уж вам ли, женщинам, не знать толк во зле?
  - Постой, - протестует Вика. - Ещё вот совсем недавно ты обвинял всех женщин в том, что они омерзительные и злые твари...
  - Не совсем так. - перебиваю я.
  - Но я помню, - настаивает Вика. - ты говорил о том, что все женщины злы и вообще зло - чуть ли не основа нашей природы...
  - Ты морализируешь мои предпосылки. - снова перебиваю я. - Ты наряжаешь их в одежды, которых я не предполагал.
  - Тогда что ты имел в виду? - спрашивает она задиристо. - Объясни.
  - Придержи коней. Мы не на школьном уроке, ещё раз... - мне становится внутренне противно от её слов, но я всё-таки продолжаю. - Скажу так: то, что женщина зло - факт; то, что я люблю зло, как и всё в этом мире - факт; то, что я ненавижу зло, как и всё в этом мире - факт. Такова моя керигма.
  - Ой, да ну тебя. - Вика машет рукой. - Ещё слова эти непонятные... Я что, по-твоему, со словарём должна ходить?
  - Мне вообще срать, ходи с чем хочешь. Я выражаюсь как считаю нужным.
  - Грубый ты. - говорит она обидчиво и отворачивается в сторону.
  Поднимаю голову к небу и тяжело вздыхаю.
  - Мы вообще-то о зле говорим, алё! О зле. О зле!! Понимаешь? Ты хотела чего-то другого? Хочешь слушать - слушай. Не хочешь... всё равно будешь слушать. Просто восприми это как данность. Ты думаешь, я тебе тут лектор какой-то? Не надо путать меня ни с кем другим. Никогда. Даже не пытайся меня на чём-то подловить, что-то оспорить, вложить в мою речь своё понимание. Мои слова - это мои слова. Помнишь? Взвалила на себя этот груз - неси до конца. Прояви волю. Озлобься, осклабься и неси до конца. Это в сто раз интереснее, чем постоянно пускать сопли и хныкать. Вот в чём великая сила зла, в чём его доблесть и блеск: зло - благородно. Толпа всегда оплёвывает то, что ей не под силу, то, что выше неё, то, что нестерпимо блестит. Стадо любит лишь свой загон, полный грязи и дерьма. Мощь покрытых снегом горных вершин, купающихся в солнечном свете, для них невыносима. Зло - это порыв свежего ветра на скотном дворе. Зло разгоняет вонь стада. Зло вселяет в него ужас, потому что зло - к переменам. Те, кто клевещут на зло - клевещут на новое. Новое возможно только благодаря злу. Любое действие, любой поступок, любая мысль - плод зла... Как же я люблю, как обожаю смотреть на отвисшие людские хари, когда они слышат эти слова! Но слышали ли они их до сих пор? Неважно, у меня богатая фантазия, я умею рисовать красочные картины, пусть мне и незнакома твёрдость руки и плавность линий. Воображение - вот мой художник. Так слышали ли они, доводилось ли им воспринимать в звуке всё великолепие зла? Плевали ли им в рожу их же кровью?.. Пусть слышат сейчас! Эти ёбла созданы для того, чтобы в них харкать... Они боятся зла... что ползёт на них из обшарпанных углов чёрных подворотен. Они боятся почувствовать в своей туше холодную сталь грядущего. Они боятся вопросов... Зло, страдание... Борись со злом, избегай страдания - как это пошло! У иных ничего и нет за душой, кроме своего страдания, и вы хотите забрать у них последнее? Есть те, для кого страдание стало горнилом, такие не променяют его ни на что, а наоборот - будут носить своё страдание как медаль - на самом видном месте. Ведь они такие, благодаря ему! Есть и те, кого страдание окончательно надломило, для кого весь жизненный путь - сплошное страдание, но и таковые смотрят на него с любовью. Ведь страдание - то, что сделало их такими, какие они есть. Пусть "есть" первых качественно отличается от "есть" вторых, но что такое "качественно"? Ярлык толпы - не более. А на деле же и первые, и вторые хоть и разными путями, но пришли к одной вершине. Страдание - утверждает. Страдать - значит быть. Как можно отрицать бытие? Зло - это становление. Как можно отрицать зло?.. Но и добро им не нужно. Нет-нет, вот, что я тебе скажу: качественное добро - опаляет. Оно жжётся, и порой нестерпимо, потому что добро - пламя, пришедшее на землю, пламя, жаждущее разгореться ещё больше! Ты думаешь, это надо свиньям? Тебе напомнить, что они сделали с последним таким "добреньким"? Свиньи не выносят ни стылого холода, ни калёного жара. Они любят там, гдё тёпленько. Турецкие пляжи и тайские пальмы особо милы их сердцу. Сладко отобедать, сладко подремать на тёплом песочке, ополоснуть своё дряблое тельце в прибрежных водах - никогда не заплывая дальше положенного! - вот он, тихий и мирный ритм их жизни. Солнце, которое они любят - солнце кастратов, небо, под которым лежат - небо дальтоников, море, в котором они купаются - воробьиная лужа. Я ненавижу всё это! Даже сейчас, когда я говорю, мне противны сами слова, сами звукосочетания. Удивительно ли то, что я никогда не был одним из них? Вовсе нет. Ведь мне по душе снежные дали Севера, я обожаю хохот вьюг и степенный покой льда. Мне нравится, когда от стужи трещат деревья, а волки воют на полную луну, заволоченную холодной дымкой. И солнце моё - на рассвете багряное от мороза. Чем дальше на север, тем больше бушует и ярится во мне жизнь. Надо ли говорить, что я никогда не найду общего языка с любителем песчаных пляжей и пальм? Ведь мне хорошо там, где им хуево. Их тьма - мой свет, их зло - моё добро, их гибель - моё спасение, их смерть - моя жизнь. И не то чтобы я им всего этого желаю, вовсе нет! Это всего лишь вопрос восприятия и коммуникации. Мы разговариваем на разных языках. Вот почему им может казаться, что я говорю одно, в то время как на самом деле я веду речь совершенно о другом. Вот почему тебе так кажется... Где-то здесь же кроется и проблема зла, которое для меня, как видишь, вовсе не является проблемой, да и, собственно говоря, злом. Все слова, все термины и понятия - условны. Но для них - они звучат на свой лад, а для меня - на свой. Правду говоря, я даже не улавливаю их звучания, да и не могу уловить, потому что пустота не звучит.
  - Я привыкла... - говорит Вика и запинается. - Я слышала... ну, то есть всегда было такое ощущение во всех этих разговорах и прочем... хотя, конечно, редко кто беседует на эту тему... Ладно... В общем, я хочу сказать, что если говорят о добре и зле, то говорят так, будто это какие-то... не знаю, как сказать... какие-то живые существа, что ли...
  - Сущности. - помогаю ей я.
  - Да, да, точно! Вот сущности. Как будто это что-то отдельное, внешнее по отношению к людям.
  - Метафизики.
  - Что?
  - Метафизики виноваты.
  - А кто это?
  - Это отдельная каста конченных долбоёбов. Люди по своей сути максимально опущенные. До невероятия отвратительное сборище, до невероятия же много о себе мнящее. Но на деле там ума... не то что даже ума, а просто здравого рассудка - кот наплакал. Фантазёры, каких поискать. В реальной жизни они себя не нашли, пришлось из мира эмпирического экстренно съёбывать в мир умопостигаемый, то есть, говоря по-простому, в мир грёз, фантазий и сказок, иванцаревичей да серых волков. Все отвлечённые понятия, какие ты только знаешь - их рук дело. Все эти вычурные россказни о субстанциях и бытии - тоже на их совести. Постоянное чтение между строк и постоянно слишком уж между - тоже они. В общем, создатели всех нелепиц и небылиц, сколько их ни есть на свете - это метафизики. Создания до того наивные, пугливые и простодушные, что любое прикосновение в толпе они от страха тут же готовы наделить субстанциальностью, а любую строчку бульварной газетёнки от чрезмерной впечатлительности сию же секунду трактуют с позиции мета-. Но всё на самом деле просто до безобразия, потому что тут, как и в 99% других случаев, когда речь заходит о людском стаде, мы имеем всего лишь кучку болванов, но болванов с претензией. Этим болванам уже мало комфорта, успеха и солнечных пляжей. Они возомнили себя солью земли. Пусть тайно, пусть не напоказ, пусть в самых отдалённых уголках своих душ, так, что они даже сами этого до конца не сознают. В них прокралась гордыня. Прокралась не вся, а каким-то малюсеньким своим кусочком, ведь впустить в себя всю гордыню целиком, дать ей волю и простор они до ужаса боятся и более того - считают чем-то крайне неприличным. Поэтому впустить - впустили, но на полшишечки, слегка. А что проку с гордыни, если она "слегка"? Это уже не гордыня, это плесень какая-то. Ну вот эти болваны и плесневеют. Плесневеют и помрачаются рассудком. Чем дальше, тем больше. Наблюдать за этим - крайне уморительно. Ведь что такое, по существу, метафизика? Метафизика - это когда на сарае ясно написано "хуй", но долбоёбы отчего-то читают "дух" и заходят туда помолиться. Такие вот люди. Они концептуализировали мораль, а её истоки поселили прямо в мир бабы яги и кощея бессмертного. Они же вычленили из морали понятия "добро" и "зло", ясное дело, тут же наделили их субстанцией, потому что - а как же без этого? всё должно быть субстанционализировано! даже пердёж медведя в лесном малиннике - и потом устроили вокруг всего этого такие пляски с бубнами - что смотри, не надорви живот со смеху! И дальше эта гремучая, потешная смесь пошла гулять с языка на язык, со страницы на страницу, из века в век. И до сих пор гуляет. А болваны спорят, ругаются, поносят друг друга на чём свет стоит и трясутся в благоговении, глядя на своего Франкенштейна. Вот откуда появились "добро" и "зло" как категории, как "внешнее". Эти полоумные опутали весь мир своей липкой паутиной... Неопределенные очертания, туманность, марево испарений, разгул воображения, боязнь прикосновений, вычурность, пошлость, банальное наебалово - всё это метафизика и её верный отряд боевых задротов - метафизиков. От них несёт школьными унижениями и лосьоном от прыщей. Иного из них можно раздавить пальцем, как клопа, но поди ж ты - в голове у него целый мир! Там перья жар-птицы и молодильные яблоки, добро и зло, бог и дьявол, субстанция и бытие, одним словом - какого только говна ни обретается! И ладно бы они промышляли этим дурачеством исключительно у себя дома, где-нибудь на заднем дворе и только промеж собой, но нет же, нет! Им хочется, нестерпимо, до зуда, до жжения хочется сманить в это всех! Всех замазать, всех испачкать, извалять в своих словесных испражнениях. Такая у них натура. Та самая гордынька, кусок плесени, плевок страсти в душе, конечно же, не разжигает пожара, не устраивает половодья, но подталкивает к тому, чтобы на регулярной основе практиковать свой концептуальный эксгибиционизм на самых темных, заброшенных и никому нахер не нужных в большинстве своём тропах - тропах человеческого словоблудия, или иначе говоря - отвлечённой умственной деятельности, или если уж совсем кратко - философии и иже с ней. Там ещё много всякого прилегающего говна типа теологии, наук о религии, но приличному человеку таких слов произносить и вовсе не пристало, это для совсем уже отбитых... Так вот, эти выродки я-концепта на протяжении тысячелетий проводят соревнования - кто громче всех пёрнет в лужу. Высшим пилотажем при этом является отсутствие пузырьков на поверхности оной. Трудновыполнимая задача, надо сказать, но они соревнуются. С древнейших времен разного рода социальные отбросы, изнеженные аристократы, мужеложцы, фигляры и ловчие пиявок сбивались в кучки с целью потрясти сами основы мироздания своей кипучей мозговой деятельности. Вокруг них увивались стайки всевозможных прошмандовок, физических и духовных калек и хер пойми кого ещё. Иногда им благоволили сильные мира сего, сильно от этого самого мира уставшие. Весь этот дурнопахнущий ком оформлялся в какую-нибудь школу, учение, секту и катился с горы. Катился года, века, тысячелетия и что только к нему за это время ни прилеплялось, чьи только кости, мысли и идеи он ни перемалывал. И ком такой был не один. Десятки, сотни комов. Они сталкивались друг с другом, друг друга уничтожали, друг друга поглощали и вот - докатились до нашего времени, прямо до нас тобой. И принесли в своей мешанине, из толщи веков и тысячелетий, вместе с пылью, грязью, дерьмом, отходами и прочим подобного рода шлаком, принесли они в том числе такие понятия, как "добро" и "зло". Ей-богу, ведро навоза в конюшне или коровнике будет чище и благороднее, чем упомянутые два слова. Но людям нравится возводить в абсолют отходы своей умственной деятельности. А если так вдуматься - может ли быть что хорошее от людского ума? Особенно от ума тех, кто внутри весь порос плесенью? Подумай сама. Подумай ещё и о том, что всё это - не более, чем словесная шелуха. Как к ней относиться? Как я могу к ней относиться? Ты думаешь, я причисляю себя к каким-то там группам, понятиям и идеям? Ты думаешь, у меня есть какое-то "мнение" о чём-то? Мнение... Фу, мне противна сама фонетика этого слова. Мнение есть у долбоёбов, мнение есть у стада, мнение есть у не таких, как все. О да, у них есть мнение! Очень легко иметь мнение - потому что оно всегда чужое. Мнение никогда не добывается, но всегда присваивается. Ты живешь в окружении мнений и обречён выбрать одно из них. О том, что такое хорошо и что такое плохо, что есть добро и что есть зло, как правильно кушать кашу и слушаться маму... А я срал на все мнения! У меня нет никаких мнений! Мнения для меня - как перчатки: сегодня одни, завтра другие, послезавтра третьи. Я - флюгер. Сейчас я согласен с тобой, через две минуты с твоим знакомым, а через час уже буду строить против тебя козни с твоим врагом. Лучше всего - всегда со всеми соглашаться, всегда для всех быть своим - тем неожиданней и смертоносней будет удар, если в том возникнет необходимость, ну а если нет - разве не забавно морочить людям голову и играть в игры? Адепты мнений - всегда с открытым забралом. На моём же лице нет ничего кроме маски, само моё лицо - маска и есть.
  Вика смотрит на меня немного растерянно. Собирается с мыслями, думает, что сказать.
  Это видно по её глазам, мимике лица, каким-то едва заметным движениям руками.
  Мои последние слова явно приводят её в замешательство.
  - Но... но ведь это подло...
  - Подло? - я смеюсь. - Ну вот опять. Ты делаешь ровно то же, что и всегда. Всё та же ошибка. Смотри, когда ты спрашиваешь меня о моём отношении к тому или иному предмету, человеку, явлению, то уже заранее у тебя в голове готов набор категориальных клеток, в одну из которых ты и намерена меня поместить. Вот я говорю что-то негативное о женщинах - ага, он женоненавистник, вот комплементарно высказываюсь о зле - ага, он поборник зла и так далее, по такой схеме. Всё что ты делаешь - подгоняешь меня под набор шаблонов, основываясь на моих словах, тем или иным образом тобою понятых. Но я, повторю ещё раз, я не живу в этой системе, я не живу в мире слова, как понятия, слова, как идеи, концепции. Для меня слово - форма проведения досуга, способ выругаться, крикнуть, посмеяться, подурачиться. Это что-то, говоря на твоём языке, скорее что-то из области эмоций, рассчитанное на чистое восприятие, без прохождения через понятийно-концептуальную призму. А именно таковой призмой и почитается в этом мире язык. Но! опять, снова и ещё раз: мои слова - не твои слова, шире: мой язык - не твой язык. Никогда не пытайся привязать меня к каким-либо понятиям, воззрениям и идеям, ведь всё что я говорю - сиюминутно, ситуативно и исключительно в порядке развлечения. Честно сказать, мне нет дела, что стадо думает о добре и зле, о боге, женщинах, красоте, обо мне, тебе и самом себе. Я использую всё это лишь как образы, чтобы скрасить свой досуг. Любая идея может быть использована мной сейчас, а уже через минуту я буду придерживаться её антипода. Ни один поступок не будет иметь с моей стороны никогда никакой окончательной оценки. Пользоваться можно чем угодно, по своему усмотрению. Всё то, что ты называешь "злое", "доброе", "подлое", "нравственное", любое, то есть вообще абсолютно любое понятие, слово - это не более чем набор звуков, не более чем пустотный мираж. Это просто повод примерить очередную маску, вот и всё. Примерно так. Очень трудно объяснить словами то, что не терпит никаких слов, ведь слова опутывают... Но просто поразмысли над тем, что я тебе сказал - неужели это не будет злее любого мыслимого стадом зла? Такой подход - невероятен для них. Это не просто зло, это какое-то сверхзло. Любой людской разум тут же запротестует против самого наличия подобного воззрения, против самой возможности составлять звуки в такие слова и сентенции... Им это покажется беспринципным, аморальным, людоедским, человеконенавистническим. Но ведь так оно и есть... Для них... С позиции свиньи, её кольщик - величайший душегуб этого мира. Но для самого кольщика свинья - просто кусок неплохого мяса, съев которое он получит возможность жить дальше, ходить по свету, любоваться природой, любить жену и воспитывать детей. И это при том, что кольщик может привязаться к свинье, может пожалеть её и не колоть в этот раз, а заколоть в следующий. А может и вообще не колоть. Это уж как он пожелает. Кольщик волен поступать так, как он захочет. Но свинья не может помыслить в таком ключе. Просто потому, что она свинья и для неё это невозможно. А кольщику вовсе незачем опускаться до уровня свиньи и пытаться смотреть на мир её глазами. Потому что он просто весь измарается в дерьме. И всё. Разные языки. Понимаешь? Мы говорим на разных языках. Вот почему их зло - моё добро. В их глазах, не в моих. Для меня нет никакого зла, я даже не знаю, что это такое. Периодически слышу, как об этом горлопанят всякого рода умалишённые и ради смеха изредка поддерживаю беседу. Потому что у меня есть моё собственное солнце, в моём собственном небе, светящее только мне.
  
  
   Маска
  
  
  Я держу её за руку.
  Мы идём уже какое-то время.
  За это время никто из нас не проронил ни звука.
  Я ни о чём не думаю, голова моя отдыхает от мыслей.
  Любую украдкой старающуюся пролезть в мою голову мысль - гоню прочь.
  Внутри меня разлито море спокойствия, на берегу которого вальяжно развалилось сознание.
  Оно почиет в лучах моего собственного солнца, светящего только мне.
  Под моим собственным небом.
  Мы идём уже какое-то время.
  И она, наконец, говорит.
  - Ты с этим живёшь.
   Не спрашивает, а утверждает.
  Просто констатирует факт. Слегка грустно, впрочем. Как будто я нуждаюсь в сострадании.
  Последнее я говорю вслух.
  - Как будто я нуждаюсь в сострадании.
  Она спохватывается.
  - Да нет, ты не понял...
  - Не смей кидать мне кости. - обрываю её.
  - ... ты не понял. Я вовсе не жалею тебя или что-то в этом духе... Просто ты так живешь... Это же правда?
  - Пожалуй. - соглашаюсь.
  - Ну вот, я только об этом. Ты так живешь... Так чувствуешь, так видишь себя и других... Просто это всё очень далеко от меня... Очень далеко и очень непонятно. Я честно говорю, не буду врать, что понимаю, о чём ты. То есть, что-то, конечно, понимаю, но что-то... Даже странно, зачем ты всё это рассказываешь мне?.. Я ведь просто... просто девчонка... девушка. Я никогда ничего подобного ни от кого в своей жизни не слышала, и мне сложно всё вот так сходу уяснить. То, что ты говоришь - очень необычно. Оно как будто перевёрнутое с ног на голову. Сперва так, потом так... не знаю... не могу слов подобрать... И сам ты ведёшь себя очень странно. Мы знакомы с тобой не один день, но я никак не могу понять, кто ты такой... Твоя манера говорить и то, о чём ты говоришь - люди так и о таком не говорят...
  Мы идём дальше.
  Я знаю, что мне надо отвечать, но не отвечаю.
  И не смотрю на неё.
  Честно говоря - просто из желания повыёбываться.
  Хочу нагнать побольше загадочности и мефистофелевщены.
  Женщины такое любят, а мне один хер нечего делать.
  - Что мне люди? - наконец говорю я. - По-моему, из всех моих столь непонятных для твоего уха речей, по крайней мере, одно ты могла уяснить для себя без каких-либо проблем и с полной определенностью - мне нет дела до стада и того, о чём они там говорят и что себе думают. Хотя бы потому, что я прекрасно знаю все их свинячьи мысли. Там ширпотреб самого низкого пошиба. А насчёт того, что ты не всё понимаешь, так я уже говорил... Тебе не надо всё понимать. Тебе не надо понимать вообще ничего. Такой подход к моим словам - понять, уяснить - не приведет ни к чему. Потому что они ничем и являются... И силясь понять ничто, кем, на твой взгляд, ты окажешься? Можно ли это назвать разумным действием?.. Если ты хочешь что-то понять, значит, ты хочешь что-то присвоить, а ничего из того, что принадлежит мне, присвоить нельзя, следовательно, и понять тоже. Поэтому ещё раз: не пытайся понять. Просто слушай. Если ты плывёшь посреди океана, то можно впасть в панику от бесконечности пространства вокруг и глубины под тобой. А можно закрыть глаза и довериться стихии, чувствуя, как она по-матерински баюкает тебя на своих волнах. Что из этого лучше? Каждому своё. Хотя погибнешь ты в любом случае.
  Я смеюсь. Вика тоже смеется.
  Мне это нравится. Нравится, когда она смеется.
  - Если бы ты чаще смеялась - больше бы понимала.
  - С чего это? - весело спрашивает она.
  Пожимаю плечами.
  - Не знаю. Мне так кажется. Смех разгоняет муть у нас в голове, и делает взгляд яснее. Иногда, вволю насмеявшись, ты вдруг осознаешь: а зачем я вообще об этом думал, беспокоился? мало из-за этого спал, плохо кушал? Оно же выеденного яйца не стоит! Проблема перестает быть проблемой, если её высмеять, враг перестает быть врагом, если над ним посмеяться.
  - Вот с этим я согласна. - говорит Вика довольно. - Это я понимаю. Да тут и нет ничего особенного, все знают, что смех - лучшее лекарство.
  - Именно так. Никаких особых рецептов не надо, чтобы просто и спокойно проживать свою жизнь.
  - Но разве то, о чём ты говоришь - просто? По-моему, это всё очень необычные вещи.
  - Они необычны для тебя. А для меня они - привычны и повседневны. Ты всё правильно сказала: вот так я живу.
  Она вдруг останавливается.
  Я тоже.
  Она пристально и долго смотрит мне в глаза. Смотрит с прищуром, будто силясь что-то из меня вынуть своим взглядом.
  - Что-то здесь не так. - говорит.
  - В смысле? - не понимаю я.
  - Что-то не так в твоих словах. Какая-то уловка... Ты вроде говоришь вполне обычные вещи, но говоришь их как будто специально... Главное - не в них... главное... ускользает. Это всё как будто...
  Она не может подобрать слов.
  - ... как будто...
  - Игра?
  - Да. - она смотрит на меня немного с удивлением. - Дааа... Игра. Именно.
  Я улыбаюсь.
  - И улыбка твоя - лисья. - добавляет она.
  Я уже смеюсь.
  Даже хлопаю в ладоши.
  - Браво! Браво! Ты меня разгадала.
  - Ну вот чего ты паясничаешь? - она притворяется недовольной.
  - Ты меня разгадала, - продолжаю я тем же тоном. - даже несмотря на то, что я сам тысячу раз уже сказал об этом. Разве я не говорил? Но кто-то, как обычно, не слишком внимателен... Тебе надо одно - уловить меня. Определить, расчертить, расписать, разложить на составляющие... не знаю, как ещё сказать. Но ты не можешь. В чём сама и призналась. Собственно, и влечёт тебя ко мне только поэтому - понять, разобраться, кто же стоит перед тобой.
  - Ну да. - соглашается Вика. Мне это очень интересно. А ты разве не любишь разгадывать загадки?
  - Вообще нет. Терпеть не могу. И абсолютно не умею. Даже над самой простейшей из них я буду ломать голову целый день и так ничего и не пойму. Но мне это, к счастью, и не надо. Если мне что-то не по нутру, то я этого не делаю. Потому что - зачем?
  Пожимаю плечами и развожу руки в стороны.
  - А ты у нас значит любительница шарад?
  - Нууу, - Вика тянет притворно. - Да, это интересно. Тем более, если дело касается человека, вот как в твоём случае... Но ты не подумай, мне не только это интересно в тебе... - она краснеет и отворачивает взгляд. - Не только то, что ты непонятный.
  - Ага. - ухмыляюсь. - Судя по тому, как настойчиво и с каким напором ты то и дело норовишь залезть мне в штаны, тебя совершенно точно интересует что-то ещё.
  Я смеюсь, а она вспыхивает гневом.
  - Ну вот зачем ты?!
  - Что зачем? Мы ж не будем отрицать этот факт? Было же?
  Она отворачивается.
  - Было. - довольно продолжаю я. - Ты сейчас зарделась от какой-то невинной фразы, а незадолго до того прямым текстом просила тебя выебать. Это как?
  Я натурально издеваюсь.
  И в голосе, и в смехе, и в том, как я смотрю на Вику есть очень хорошо ощутимая издёвка.
  И она это чувствует.
  - Потому что ты вот такой!! - чуть не кричит она.
  - Ого. - смотрю на неё с удивлением. - Ого... - повторяю. - А какой?
  - Да вот такой! - теперь уже точно кричит. - Я не знаю, что с тобой делать и как к тебе подойти. Я терплю твои издевательства, хотя это и очень трудно... Почему ты любишь издеваться надо мной?! Ты то отталкиваешь меня и обзываешь последними словами... не прямо, конечно, но вот так, как ты умеешь... я чувствую себя словно помойная кошка... то берешь за руку, обнимаешь и подпускаешь к себе, как нормальный парень. Но стоит только этому обрадоваться, как тебя кидает куда-то в бок, ты говоришь и ведешь себя непонятно. Игнорируешь меня, не разговариваешь, о чём-то думаешь, куда-то смотришь, потом - хоп! - и ни с того, ни с сего ты уже опять добрый и веселый, опять нормальный... Но как только я этому обрадуюсь, ты начинаешь унижать меня... Что всё это такое?! Как это называется?! Почему ты ведешь себя со мной так?! Кто ты? Кто ты?! Скажи! Объясни хоть как-то!
  Ощущение, что Вика говорит на пределе своей эмоциональности.
  Видно и слышно - слова выматывают её.
  С последним возгласом она и вовсе останавливается и как-то никнет, тухнет, обмякает.
  Ей бы присесть, но рядом нигде нет лавок.
  - Даааа... - говорю я, подробно рассматривая все мимические и эмоциональные изменения, происходящие с Викой после её пламенной тирады. - Делааа... Хуевые, надо сказать.
  Она молчит. Смотрит себе под ноги.
  - Знаешь, что я сейчас сделаю?
  Молчит.
  - Возьму тебя за руку, и мы пойдём дальше.
  Я беру её за руку. Мы идём.
  С её стороны - ноль эмоций.
  Вика не сопротивляется, не обижается, не радуется - вообще ничего.
  Будто я тащу за собой бесчувственный кусок мяса.
  И тут наконец раздается.
  - Ты прав.
  - В чём именно? - мне очень интересно, но я стараюсь не подавать виду.
  - У тебя не лицо.
  - Ничего себе! - деланно удивляюсь. - А что же?
  Трогаю себя за нос, тру глаза.
  - Вроде, всё на месте. - не удерживаюсь и немного смеюсь.
  - У тебя не лицо. - повторяет Вика спокойно и холодно. - А маска.
  - Маска... - говорю я, имитируя её тон.
  - Маска. - кивает головой она. - Причем не одна. У тебя их много. Поэтому я не вижу твоего лица. Оно теряется в масках... И может... - Вика запинается.
  - Наконец-то пошли эмоции. - говорю я весело, потирая руки.
  - И может... - продолжает Вика, не обращая никакого внимания на мои слова. - может... - она поднимает взгляд на меня и смотрит с очень трудноопределимым выражением лица - там перемешалось всё, но прежде всего недоумение и жалость. - может, у тебя вовсе и нет его? - наконец заканчивает она.
  Я иду дальше. Не сбавляя и не ускоряя темп.
  Не смотря на Вику. Не сжимая как-то по-особенному её руку.
  Да вообще ничего не меняя в своём поведении и виде.
  Мне просто становится скучно.
  От её слов.
  И появившиеся было эмоции в её голосе - не помогают.
  - Ты преподносишь сказанное тобой, как сказанное именно тобой. - говорю я. - Хотя, на самом деле, обо всём этом поведал тебе никто иной, как я. Ты ведь даже упомянула, что я прав... Так почему из твоих уст это звучит так, как будто ты сама до всего дошла?
  Она молчит.
  - Даже если бы я и не заикнулся о маске, из сказанного прежде можно сделать какие-никакие выводы. По крайней мере, уж насчёт таких вещей, как "настоящее" и "ненастоящее", "реальное" и "иллюзорное". По-моему, об этом я навещал тебе тут уже достаточно.
  - Может для тебя это всё и просто. - возражает она. - А я... ну извини, как могу, так и понимаю. И я, кстати, тоже об этом уже говорила, поэтому вот... твой упрёк тебе же и возвращаю.
  - Ай...- я отмахиваюсь.
  Мы уже не держимся за руки.
  - Без разницы, на самом деле. Всё это не имеет никакого значения - кто там и что понял, и как о ком думает, и куда идёт, и что делать, и так далее и так далее. Всё суета сует - знаешь такое выражение? Ну вот. И оно тоже - хуйня полнейшая. - смеюсь. - Что бы кто ни старался узнать - он никогда ничего не узнает. Ни о чём. Ни малейшей крупицы. Вот и ты тоже. Есть ли у меня лицо, нет ли его - какая разница? Посмотри на меня.
  Вика смотрит.
  - Ну что, видишь?
  - Вижу.
  - Есть?
  - Да... - она молчит, но вскоре добавляет недовольным голосом. - Только я не это имела в виду.
  - А я это. - ухмыляюсь. - И потом, с чего ты взяла, будто знаешь, что надо иметь в виду? Я ж говорю: всё марево. Лицо у меня есть, в чём ты только что сама убедилась. Положим, это лишь одна из масок. И?.. Что меняется? Ты общаешься с маской, всё, что ты видишь и слышишь - всего лишь один из вариантов. Я - один из вариантов. Ну так и что? Что дальше? Ты хочешь постичь тайну бытия? Познать истину? Так нет никакой тайны. И никакой истины. И меня, и тебя. И дня этого нет. И никогда не было. И не будет вновь. Нет того, ради чего стоило бы бороться, во имя чего можно было бы жертвовать, чем можно было бы гордиться. Ничего нет! Понимаешь? НИ-ЧЕ-ГО! Ни одна вещь в этом мире - не существует. Все люди - галлюцинации. Страдание - всего лишь угол зрения. Притом твой. Притом тебя нет, опять-таки, не забывай. Ты живёшь в вымышленном мире. И этот мир выдумывает, формирует, показывает его для тебя твой "я-концепт". Который, кстати, вовсе не является твоей личностью, твоим я. Ведь личность, я - это такой же результат восприятия в пространстве и времени, как и любой другой объект. Ты - всего лишь пучок разнонаправленных ощущений, которому в целях удобства была предоставлена иллюзия единства восприятия. Так проще.
  - Кем предоставлена? - спрашивает Вика.
  - Откуда ж я знаю? - пожимаю плечами. - Но вопрос твой в корне неверен, как почти и всегда. Не забывай, что мы общаемся с тобой посредством языка, а язык это такое же порождение я-концепта, как и все остальное. Выбраться за пределы понятийности и субъектно-объектных отношений мы не можем никак. Отсюда следует, что все вопросы - не имеют смысла, потому что они всегда будут сведены к своей первооснове, к тому, что заложено в нас я-концептом - к воспринимаемому, воспринимающему и процессу восприятия, описанному символически. То, что мы есть и что мы видим, знаем, чувствуем - сплошной символизм. Да еще, плюс ко всему, это всё видит, знает и чувствует обычный курящийся серый дымок, а никакие не "мы"... Поэтому ты представляешь, насколько нелепо звучит твой вопрос? "Кем предоставлена"... Нет никакого "кто"; нет действующего агента - никто ничего не "предоставляет". Это просто особенности нашей речи, которая не может быть устроена никак иначе. Набор эмоций подводится под единое основание, посредством заключения его в рамки и правила. Точнее набор эмоций как был набором эмоций, так им и остался, но теперь к нему привязан иллюзорный оператор, единый словесный центр, мираж в пустыне - "я". Миража не существует самого по себе. Это всего лишь ошибка восприятия или эффект каких-нибудь там паров. Так же и "я". Просто побочный продукт деятельности набора эмоций, пучка чувств... Да как ты это ни называй - один хрен неправильно. Поэтому тоже - неважно...
  Вика смотрит на меня растерянно.
  Так же растерянно говорит.
  - Получается... получается, что вообще тогда никакого смысла нет и всё зря?
  - Нууу, да. В целом, так и есть.
  - Тогда зачем вообще жить?
  - А зачем не жить?
  - Что?
  Я смеюсь.
  - Вот у вас вечно так: чуть только что-то идёт не по-вашему, не как вам хочется, не как представлялось, мечталось - сразу: а зачем тогда жить? а почему? а смысл?.. Ну не живите, блядь! Не живите. Нахуй вы такие кому нужны? Нытики ебаные... Идите утопитесь, повесьтесь, отравитесь... не знаю. Закончите свою никчёмную, дерьмовую жизнь уже как-нибудь. Сделайте это. А я посмотрю и поржу. Хотя бы так ваша жизнь будет представлять какую-то ценность - в качестве объекта для моего смеха. Собственно, только на это вы и годны... Смысл... Блядь, какой нахуй смысл? Ты слышишь, нет? Вообще нихуя не важно! Вообще! НИХУЯ! Ничего нет! Смысл... Кучка тараканов жаждет обрести смысл посреди бесконечности пространства...
  Я закрываю лицо руками.
  - Блядь!.. Бесит.
  Смотрю на Вику зло.
  - Хочешь, скажу тебе, какой смысл?
  Она выглядит испуганной.
  - Ты хотела знать, какой смысл? Так я сообщу тебе его... Смысл в том, чтобы всю жизнь что-то искать, о чём-то беспокоиться, к чему-то стремиться, что-то реализовывать, во что-то верить, кого-то любить, кого-то ненавидеть, обретать и терять, восхищаться и страдать, радоваться и рыдать, подниматься и падать, парить в облаках, опускаться на дно пучины, приобретать, довольствоваться, унижаться, властвовать - и сгнить!.. Сгнить смердящим куском мяса! Исчезнуть навсегда, изгладиться из этой жизни, словно тебя никогда не существовало!.. Смысл в том, что на твое место придут новые люди, и будут жить так, как будто тебя никогда и не было, твои потомки будут ходить по твоим костям и не знать о тебе ничего. И всем на тебя насрать, всему миру на тебя насрать. После твоей смерти тебя будут помнить несколько человек, и хорошо, если они в этом своем благородном порыве продержатся хотя бы лет пять. Но уже через десять лет твой образ станет лишь смутным, расплывчатым очертанием. А через двадцать - исчезнет навсегда и из их памяти... Смысл в том, чтобы всю жизнь пытаться обрести смысл - какой угодно, любой - думая, что смысл это что-то внешнее по отношению к тебе самому, и как осел - постоянно идти за лакомством, которое держит перед твоей мордой хитрый погонщик, и так никогда его и не получить, потому что и осёл, и лакомство, и погонщик - всего лишь твоё восприятие; смысл - твоё восприятие; всё - твоё восприятие. И твоя же проекция. Но и тут гордиться нечего - потому что никакого тебя - нет, а следовательно и нет ничего твоего. Слышишь? Нет ничего твоего! Нет ничего, что тебе бы принадлежало, в том числе и тебя самого - вот в этом смысл! Как тебе? Нормально? О, ну так лови ещё! Смысл в том, чтобы понять - страдания всех в этом мире абсолютно ничего не значат. Ты можешь сам быть причиной страданий кого угодно - и это ничего не значит, ты можешь причинять страдания по своему усмотрению в любое время дня и ночи любому живому существу - это тоже ничего не значит. Жизнь твоих родителей, твоих детей, твоих самых близких людей стоит не дороже жизни муравья. И любой псих, любой маньяк и убийца, отняв жизнь у твоего ребёнка самым отвратительным и изощренным образом, изнасиловав его и надругавшись над ним, подвергнув его зверским мучениям и пыткам, будет ничуть не менее прав и ничуть не менее добр, чем ты, когда вскармливала его своей грудью, проводила бессонные ночи возле его кровати во время болезни, стояла у окна и ждала его с поздних прогулок. Чикатило свят не меньше, чем Серафим Саровский. А Бог омерзителен настолько же, насколько и дьявол. Смысл в том, что небо - самое гадостное болото, которое только можно себе вообразить, а любая смердящая бездна - целомудренная высь. Смысл в том, что только в кишках бомжей, шлюх и наркоманов укрывается истина, а утробы священников полны нечистот. Но и там и там - надо резать. В этом смысл. И ты сейчас можешь выбежать на дорогу и броситься под колеса первого встречного автомобиля, предварительно толкнув туда же идущую по обочине бабушку. В этом будет смысл. А можешь взять топор и пойти, зарубить своего отца - и здесь смысл тоже можно обрести. Можешь продать свою квартиру, раздать все деньги нищим и сиротам, а потом накормить их же пирожками с цианидом. Вот такой он - смысл... Теперь ты, блядь, поняла? Ты поняла, что всё это такое?! Нихуя ж себе! Она ищет смысл. На тебе твой поганый смысл, лови его, жри, упивайся! Нравится? Сука...
  Меня распирает злость.
  Я ускоряю шаг и иду вперед.
  Не хочу её видеть. Знаю, что она сейчас стоит с отвисшей челюстью посреди дороги.
  Поэтому иду еще быстрее.
  Есть вещи, которые я терпеть не могу.
  Если в меня долго кидаться смыслом, то я в ответ наблюю вам в рожу.
  Конечно же, она меня догоняет.
  Бежит. Даже кричит.
  - Стой!
  Голос раздается сильно издалека, и я немало удивляюсь, потому что не подозревал, что за такое короткое время прошел уже приличное расстояние.
  - Стой!
  Иду дальше.
  Наконец, Вика догоняет меня.
  - Стой! - снова повторяет она, на этот раз уже сильно запыхавшись.
  Берет меня за руку.
  Я одёргиваю.
  Мы стоим.
  Смотрю на неё с презрением.
  Потом мне становится её жалко.
  Она садится на траву у обочины. Приглашает рукой сесть рядом.
  - Пожалуйста, давай немного передохнём. - просит умоляюще. - Мне тяжело.
  Сажусь вместе с ней.
  Мы сидим. Она тяжело дышит. Не разговариваем.
  Я смотрю в сторону и думаю о том, что мне изрядно уже всё надоело.
  С одной стороны.
  А с другой - чем ещё заняться?
  В конце концов, хоть какая-то движуха, хоть что-то.
  Мне не интересно говорить. И никогда не было. Говорение - удел выродков.
  Но так же это - инструмент. И ещё - способ досуга.
  Говорением можно морочить головы. Чем я и занимаюсь.
  Это забавно. Порой уморительно. А порой, вот как сейчас, надоедает.
  Но, по большому счёту - какая разница? Никакой. Между тем, чтобы молчать и тем, чтобы говорить нет абсолютно никакой разницы. И что такое говорение - решать мне самому. Ещё всего лишь несколько минут назад это было увлекательнейшее занятие на свете, а сейчас это - тягость. Но кто даст гарантию, что через несколько минут при помощи говорения я не расколю бытие надвое? Всё может быть. Всё и бывает. Слепые не видят, глухие не слышат, долбоёбы даже не догадываются. Таков наш мир в моём исполнении.
  Я ухожу в свои размышления и не чувствую, как в это время Вика берет меня за руку и прижимается головой к моему плечу.
  Всё это я замечаю, только когда она произносит.
  - Ну вот, ты там опять сам с собою. Наедине.
  Сказав это, она и обнимает меня двумя руками и уже не просто прижимается головой к плечу, а эту самую голову на моё плечо кладёт, словно собирается спать.
  - Я уже привыкла.
  - Что привыкла? - не понимаю.
  - Привыкла к твоему вот этому. - и Вика забавно мельтешит в воздухе рукой. - К твоей разнонаправленности. Непонятности... И что ты вот так вот со мной...
  - Серьёзно?
  - Да.
  - Я имею в виду, ты серьёзно думаешь, что у меня есть какая-то там "разнонаправленность"? Что ты можешь к чему-то во мне привыкнуть?
  Встаю.
  - Ты понятия не имеешь, кто я. Всё, что у тебя есть - лишь сраное поверхностное впечатление и картинка перед глазами. С хуя ты решила, что на основании этого обо мне можно делать какие-то выводы?
  Опять смотрю на неё с лёгким презрением.
  - То, что ты тем или иным образом хочешь упасть на мой хуй, не даёт тебе ни грамма знания о том, кто я. И не наделяет какими-то на меня особыми правами и притязаниями. То, что ты держишь меня за руку или обнимаешь, или слушаешь, что я говорю, не делает тебя ко мне ближе ни на шаг. Мне вообще плевать. Мне срать на всё это. Мне смешно. Ты полюбила волчий оскал. И пустоту. Вы мне все - одинаковы. Все приелись до ряби в глазах. Бегаете как куры, кудахчете что-то, срёте везде, где можно и удивляетесь, почему же это всем вам в конце рубят головы. Я никогда не был одним из вас. Никогда не жил тем, чем живёте вы, не живу этим сейчас и не собираюсь жить впредь. Мне противна сама ваша... жизнь... ваш так называемый путь... ваши стремления. Я это всё ненавижу абсолютно искренне, чисто, по-детски. И знала бы ты, насколько вообще всё, что я думаю, что меня увлекает, расходится с тем, что интересно вам! Это две параллельные вселенные и они не соприкасаются ни в одной точке... Ты думаешь, что можешь что-то сказать обо мне? Сказать, кто я? Как там... у меня маска вместо лица? И что же такое, по-твоему, маска?
  - Маска - это ненастоящее, ложное и скрытное.
  - Да что ты? - я картинно всплёскиваю руками. - То есть маска - это нечто, правильно? Реально существуещее.
  - Это фальшивка. И как фальшивка она существует.
  - Ага, следовательно, есть что-то, скрываемое этой фальшивкой?
  - По идее, там должно быть твоё лицо. Настоящее лицо... Но я уже ни в чём не уверена. - Вика тяжело вздыхает.
  - О, да у тебя ещё и уверенность... была, по крайней мере... надо же... Всё это - хуйня собачья! Если понимать так, как говоришь ты, то никакой маски никогда не было и нет. И никакого лица тоже. Ты наделяешь все это сущностью и совершаешь глупость, точнее - просто бредишь. Ничто не имеет сущности. Нет сущего. И нет никаких лиц ни у кого. Считай, мы просто персонажи компьютерных игр, может так будет проще понять. Хотя и это неверно. Никакое понимание не верно. Всё зря. Всё напрасно. Всё рушится и идёт прахом. Лиц нет, пойми. Просто уясни это - лиц нет! Нет тех, кого ты видишь каждый день, включая саму себя. Нет того, что ты называешь истиной или правдой. Нет никаких носителей. Нигде. Это просто твой бред... А раз нет каких-то "правдивых" сущностей, вроде лица, то нет и, говоря твоими словами, "лживых", "фальшивых" сущностей, вроде маски. Маска - всего лишь обозначение, условность. Как и "я", "ты", "они". Как любое действие и любой предмет. Как вообще любое слово. Как сам язык. Это всё - условность. И именно так я использую её. Маска для меня - не определение. А условное обозначение. Маска лежит вне границ смысла, хотя и заключена в понятия, подчиненные ему, потому что весь наш язык - порождение смысла для описания самого себя... Маска - не сущность... Худшее, что ты можешь сделать - пытаться понять. Это касается и моих слов в целом, и вот этих слов в частности, и вообще всей жизни целиком. Пытаться понять, осмыслить хоть что-либо, хотя бы самый малейший миг - путь к рабству. Тебя неизбежно будет выкидывать туда, в область смысла, в область рамок и правил, туда, где есть "я", "ты", "они", предметы, время, объекты и субъекты, а значит - ничего нет. Всё меняется, перетекает из одного в другое, отдаёт фальшивым блеском, но всегда остается одним и тем же - ничем. Это именно ничто. Не что-то. И всё вокруг, включая нас с тобой - ничто. Маска, как её понимаю я, возникает тогда, когда ничто становится скучно. Конечно же, условно. Ведь ничто не может скучать. Маска - для меня это всё то, о чём я рассказывал прежде. И если тебе так будет легче понять, то считай, что маска - это принцип. Хотя она и не имеет ничего общего ни с одним словом и понятием. Маска - это что-то вечно ускользающее... Вечное ускользание - на самом деле вот та основа, на которой было бы неплохо построить какую-нибудь новую систему взглядов на мир. Ускользание всего от всех и всех от всего. Невозможность фиксации, невозможность описания. Вот то, про что было бы занятно прочесть парочку похабных книжонок, переполненных напыщенной заумью... Секта масочников - вот то, что нам надо! Новая религия, новое движение. Новые догматы и новые намордники! Мы бы повеселились на славу!
  - И чем бы это всё отличалось от того, что есть? - спрашивает Вика.
  - Да ничем, абсолютно. Кроме того, что это была бы увлекательная игра. Ведь маска - для тех, кто любит играть. Она и есть игра. В мире вечного ускользания возможны только личины, не лица. Личина, маска - то, что существует исключительно в динамике. Существует условно, конечно же, потому что любое существование, будь оно и впрямь реальным, должно фиксироваться в моменте, как нечто недвижимое и неизменчивое, но никакого момента нет. Нет состояния покоя. Следовательно - нет лица. Не только у меня, но и у тебя. У всех и всего. Но игра, процесс, динамика порождает бесконечную череду масок... Представь, что это волны. Они есть только благодаря тому, что ветер действует на воду. Я говорю идиотскими аналогиями, потому что язык - это тупая шлюха. Она решительно ни на что не годна. Эту шлюху можно и нужно пользовать во все дыры, и так и этак, по-всякому. И не стоит ждать от нее в ответ ни грамма искренности. Её там нет. Шлюха хочет поиметь с тебя по максимуму. Язык также ставит себе целью всесторонне опутать и закабалить любое сознание. Наш мир - язык. Все, что ты знаешь - язык. Вне языка мир невозможен. Что это значит?.. Смысл, язык, я-концепт... где-то здесь при желании можно начать копаться в попытке узнать, что же первично. А на самом деле это как бог-отец, бог-сын, бог-дух святой. И никакие знания тут не помогут. К чему знать химический состав воды, если твой корабль попал в шторм? Язык, начиная от мыслеобразов и заканчивая звукоформами, это альфа и омега каждого отдельно взятого сознающего себя бытия. Что делает маска? Маска использует язык так, чтобы он окончательно утратил всякий смысл. И не потому, что таким образом она тешит себя мнимой надеждой нечто кардинально изменить в нашем мироустройстве - это невозможно - а из чистого хулиганства, смеха ради, чтобы плюнуть вослед.
  - Это я уже слышала раньше. Ты говорил.
  - Ну молодец, послушаешь ещё раз.
  - Значит, ты считаешь себя маской?
  Я смотрю на неё, отвожу взгляд в сторону и смеюсь.
  - Я считаю себя Джеймсом Бондом, бля... Знаешь что? Я уже как-то подзаебался. Ты вообще засекала, сколько мы идём?
  Вика пожимает плечами.
  - У меня нет часов.
  - А телефон?
  - Телефона тоже нет, я его дома оставила. Думала, ты просто хочешь на двор выйти, подышать.
  Я чешу голову.
  - Нууу... и хорошо. Потому что мы с тобой по сути и не выходили со двора.
  - Я кушать хочу.
  - А я нет.
  - Может, вернёмся?
  - Куда?
  - Домой.
  - Дома нет.
  Вика ухмыляется.
  - То есть как это нет? А где же мы были сегодня утром?
  - Там, где за окном ничего не происходит.
  - Это мой дом.
  -Ты называешь тот набор кирпича, стекла и досок домом?
  - Я там живу. Это моё место, мне больше жить негде. Конечно, это мой дом.
  - А если завтра он провалится под землю? Или сгорит? Или на него упадёт самолёт?... Он всё ещё будет твоим домом?
  Вика задумывается.
  - Нет... наверное, нет.
  - Так получается странно, не находишь? Разве можно сказать о чём-то "моё", если оно преходяще?
  - Не знаю... Я так говорю... Потому что я живу в этом доме. Вот сейчас, в данное время. Потом, конечно, с ним может что-то произойти. Так ведь и со мной может что-то произойти... Постой!
  Она подозрительно смотрит на меня.
  - Ты опять морочишь мне голову? Ведь это всё уже было...
  Я пожимаю плечами.
  - Всё было. Что с того? И то что было, тоже уже было прежде. И мне не впервой повторять тебе сказанное ранее. Иначе, что мне делать? Я, знаешь ли, не горазд на увлекательные рассказы. Мне интересно другое - морок и туман.
  - Но ведь ты подводишь к тому, что никто ничем не обладает, верно? Никто ничему не хозяин. Так ведь? И даже сам себе. Человек не хозяин сам себе.
  - Сам себе? - переспрашиваю я.
  - Да.
  - Нет, сам себе - определенно не хозяин. Но у человека совершенно точно могут быть хозяева. Должны быть хозяева - я бы так сказал. Они те, у кого ничего нет, кто ни к чему не стремится, ничего не хочет, ни о чём не знает и кого невозможно увидеть. Они любят от души посмеяться - это единственное, что о них можно сказать.
  - Ты про маску?
  - Маска никем и ничем не владеет.
  - А про кого тогда?
  - Про того, кто владеет всем и сразу.
  - Ну и кто это?
  - Тот, кто никем и ничем не владеет.
  Вика хватается за голову.
  - А-а-а-а-а-а. У меня сейчас голова закипит!
  Я смеюсь.
  - Спрашиваешь - будь готова слышать.
  - И слушать. - добавляет она.
  - Совершенно верно.
  - Мне кажется, - говорит Вика. - или так есть на самом деле?.. неважно, уже ничего не важно... Но такое ощущение, что я сошла с ума... Или может быть не просыпалась? Точно! Всё это - просто сон, я ещё сплю там, на этом дурацком сундуке, а ты мне снишься. И вся ересь, которая происходит - это всё не по-настоящему.
  Вика смотрит на меня умоляюще.
  - Не по-настоящему ведь, правда?
  Я улыбаюсь.
  - Конечно. Настоящего не существует.
  - Бляяядь!
  И она снова хватается за голову.
  
  
   Любовь
  
  
  - Долго мы ещё будем ходить?
  Вика спрашивает, как обычно вытягивая меня из какого-то полузабытья, где я пребывал, копошась в нескончаемых потоках мыслей.
  Чтобы вернуться, всегда нужно какое-то время.
  Редко удается ухватить реальность сходу.
  Реальность?
  Я снова погружаюсь в дурманящий морок рассуждений, которые выпивают из меня все соки.
  Это одновременно и мучительное, и захватывающее, и бесконечное, и бесполезное занятие.
  Одним словом - жизнь.
  Но третье прилагательное режет слух, не правда ли?
  Бесконечное...
  Серьёзно?
  Более чем.
  К сожалению, это не закончится никогда.
  К счастью, у этого нет конца.
  - Мы все обитаем в тени бога. - говорю я.
  Вика внимательно смотрит на меня, но не произносит ни слова.
  - Мы нужны ему. Чем гуще тень, чем чернее тьма, тем он ближе к нам, а мы к нему. Мы - его тьма, мы - божественный мрак. Через нас он познаёт себя. Даже со дна самого глубокого колодца можно увидеть кусок неба, и в какую сторону бы ты ни шёл, все равно придёшь туда, откуда начал.
  Вика разводит руками.
  - Что?... То есть... слушай, я не понимаю. О чём ты?.. Еще с утра, кто мне доказывал, что бога не существует?
  Дальше я иду молча.
  Она рядом. Тоже идет молча.
  Мы оба молчим.
  Проходит какое-то время. Может быть, минуты три. Или пять.
  - Конечно, его не существует. Разве бог может существовать?
  Чуть погодя добавляю.
  - К тому же, то было с утра. С утра я злой очень... А потом, знаешь ли, начинает пробивать на богоискательство. Ну, где-то после обеда, наверное.
  - И что всё это значит? - в голосе Вики чувствуется безысходность.
  Смотрю на нее довольным взглядом.
  - Это значит, ты приняла тот факт, что не надо пытаться понять, нельзя надеяться на слова, не стоит доверять тому, что слышишь. И в целом, мы можем зайти перекусить. Ты же хотела поесть, если я не ошибаюсь?
  - Да. - радостно подтверждает Вика. - Но где тут?... - она озирается по сторонам. - Где тут хотя бы магазин какой-нибудь?.. Не то что кафе...
  - А зачем нам магазин и тем более кафе? Мы пойдём в гости.
  - В гости? Опять? - настораживается Вика. - Ой нет, нет, нет! Я не хочу в твои гости. Ты снова заведешь меня к каким-нибудь людоедам!
  - Не бойся, - ухмыляюсь я. - на сей раз компания будет наидобрейшая.
  - Я их знаю?
  - Его.
  - Так знаю?
  - Вряд ли. Пашей зовут, очень радушный человек. И накормит, и напоит, и поговорить будет о чём.
  - Ну ладно, тогда пошли.
  - А никуда идти не надо, вот дом. - киваю в сторону.
  Вика как будто бы испугалась и даже немного отпрянула при виде дома.
  - Откуда он здесь?
  - Э-э-э... ну, стоит. - я не знаю, что сказать. - В чём дело?
  - Мы просто шли, шли, вроде никого и ничего вокруг не было и тут раз - дом. Неожиданно.
  Чешу затылок.
  - Да чёрт его знает... Ну да, дом. Вот он тут стоит. Немного за деревьями спрятался, конечно, но в целом дом, как дом. Так что, идём?
  Вика кивает головой, я беру ее за руку, открываю калитку, мы входим во двор.
   ******
  Непонятное время суток наступило вокруг. То ли это тени деревьев так густо ложились на землю, а кроны заслоняли собой небо, то ли уже смеркалось, но только внутри двора стоял полумрак. Легкий и невесомый. Казалось, какая-то сущность дышала им - всё как-то странно струилось и едва заметно ходило из стороны в сторону, будто поднявшаяся со дна реки или озера взвесь.
  Со всех сторон на тропинку, ведущую к крыльцу дома, лезли ветви деревьев - больших и малых, хвойных и лиственных. Кроме них и многочисленных кустов, щедро рассаженных по всем свободным уголкам, ничего вокруг не было видно. Даже фасад дома терялся в чём-то ползучем - виноград или просто какой-то вьюн.
  Хозяин будто намеренно хотел спрятаться от всего остального мира за плотной зелёной стеной. Или, быть может, желал создать здесь, на своём участке, из подручных средств кусочек максимально другого измерения, такого, какое он видел в своих снах и грезах. Потому что это было не похоже ни на что - в лесу нет такой хаотичности растений, а в ботанических садах - такой плотности.
  Видимо, земля и окружающее пространство в целом представлялись хозяину белым листком бумаги, который он должен был закрасить всем, что попадалось под руку, лишь бы не видеть его белизны.
  Или он просто ненавидел то, что было вокруг.
  - Странное место. - сказала Вика шёпотом.
  - Оно тебя пугает?
  - Да нет... Ощущение непривычное. Как будто попала в сказку. Только не понятно в какую - плохую или хорошую.
  - Со сказкой это ты верно подметила. Собственно, туда и идём. Заходи.
  Я открыл двери.
  Внутри крыльца была сущая темень.
  Ни окон, ни малейшей щёлочки. Дверное стекло изнутри было чем-то завешено.
  - Тут налево надо. - сказал я. - Смотри, осторожней, не споткнись. Давай руку.
  - Крадёмся как воры. - хихикнула Вика.
  - Нам нужно только самое главное. Его и возьмём.
  - И что это? - спросила она.
  - Не знаю... тарелка супа.
  - Нам придётся красть суп? Ты же сказал, что нас тут с радостью накормят.
  - Ага, точно... Это я так, образно.
  - Что образно? - не унималась Вика, она даже стала на месте. - Что нас здесь накормят или что нам придется красть?
  Я тихонько рассмеялся.
  - Да не ссы ты, всё хорошо будет. Потому что образно - всё. А вот и дверь. Наконец-то!
  Я открыл дверь, и мы вошли внутрь.
  Внутри было светло.
  Пройдя пару шагов по небольшому коридору и повернув налево, мы увидели кухню, освещённую так ярко, словно где-то вблизи находился прожектор.
  Но никаких прожекторов не было. Люстра не горела. Телевизор был выключен.
  Источником столь яркого света являлось большое, чуть не во всю стену окно.
  Возле окна стоял стол, за которым сидел Паша и пил чай с сушками.
  - Почему у тебя здесь так светло? - сказал я, проходя внутрь.
  Паша встал из-за стола. Был он немало удивлён, но вместе с тем и немало обрадован.
  - О, привет! Заходи, заходи. Вот так сюрприз!
  Мы поздоровались.
  - Это Вика. - я показал на Вику.
  - Очень приятно. - сказал Паша и пожал Вике руку.
  - Ну чё ты как не джентельмен? - хмыкнул я. - Дамам руки надо не жать, а целовать.
  - Дурное воспитание. - весело ответил Паша и поцеловал Вику в запястье.
  Та засмущалась и покраснела.
  - Расслабься, - махнул я рукой, глядя на нее. - это так...
  - Проходите, садитесь за стол... - Паша указал Вике место. - Вот так, как вам будет удобно.
  - Да брось ты угодничать уже, усядемся как-нибудь. - сказал я и смерил Пашу хитрым взглядом. - Чё, не ждал?
  - Да честно говоря, нет... Ты меня в последнее время визитами не больно жалуешь.
  - Ну, извини, не было времени. Выпить есть чё?
  - Конечно, конечно! - Паша засуетился. - Сейчас.
  Он встал и пошёл к холодильнику.
  - Паш, и пожрать что-нибудь, а то мы проголодались с дороги.
  - Само собой, сейчас всё организуем. Суп будете?
  Я шепнул Вике на ухо.
  - Говорил же, супом будет кормить.
  И уже громче Паше.
  - Ясен хер, тащи. И так что-нибудь, на закусь, бутеров там каких или сала. Что у тебя есть?
  - Да всё есть. Сейчас.
  Вика приподнялась с места.
  - Может, вам помочь?
  - Сиди. - процедил я сквозь зубы тихо, но злобно и потянул её за локоть вниз.
  Паша вынул голову из холодильника и улыбнулся.
  - Да нет, Вика, спасибо, я тут сам. Вы гости, а гости должны сидеть, отдыхать и веселиться.
  Вика посмотрела на меня удивленно и тихо сказала.
  - Ты чего шипишь, как змея?
  - Сиди. - снова повторил я.
  - Вика. - Паша подошёл к столу с колбасой, хлебом и разделочной доской. - А давайте на "ты"? Ведь не чужие люди уже.
  Вика заулыбалась.
  - Конечно.
  - Ну вот и здорово... Тааак, что тут у нас?..
  Когда вся необходимая снедь разместилась на столе, тарелки с супом задымились ароматным паром, и водка охолодила рюмки приятной глазу испариной, Паша поднялся, взял рюмку и сказал.
  - Ну, друзья, очень рад вас видеть. За встречу!
  И мы все выпили.
  - Какой у тебя вкусный суп, Паша. - Вика ела с явным аппетитом. - Сам готовишь?
  - Сам, больше некому. Хозяйки в доме нет. - он немного засмущался. - Такой суп моя мама готовила. И бабушка. От них научился. Главное, побольше колбасы. И в конце обязательно масла сливочного не жалеть. Можно вместо колбасы копчёность какую. Или фарш. Но мне с колбасой больше нравится.
  - Отменный супец, Паш, отменный. - закивал головой я. - Маме привет и уважение. - сказав эти слова, я пристально посмотрел на него.
  Он растерялся и ничего не ответил.
  Немного перекусив в тишине, мы продолжили разговор.
  Точнее, продолжил его я.
  - Ну вижу же, что хочешь спросить. Так спроси. - сказал я Паше.
  - А это ничего?
  - Что ничего?
  - Если я спрошу?
  - А что в этом такого?
  - Ну ладно... - Паша бегающим взглядом посмотрел сначала на меня, потом на Вику.
  Вика смотрела то на меня, то на Пашу и, казалось, не очень понимала, о чем речь.
  - Так вы, что, стало быть... - Паша замялся и начал сводить два указательных пальца вместе, пытаясь заменить не дававшуюся ему речь жестами.
  Я закивал головой.
  Вика с еще большим недоумением глядела на нас обоих.
  Я подсел к ней, обнял и поцеловал в щёку.
  - Вот, жениться через месяц собираемся. Зашли пригласить.
  Вика оторопела.
  Я не смотрел на нее, но чувствовал, что она вытаращилась на меня во все глаза.
  Она даже прекратила жевать, а ее рука, держащая ложку, подвисла в воздухе.
  Я обнял ее еще сильнее и снова поцеловал в щёку.
  Как будто обнимал и целовал куклу. Она даже не шелохнулась.
  Паша расплылся в улыбке.
  - Ух ты! Вот те раз.
  Он начал нелепо суетиться за столом, шарить руками, перставлять тарелки. Потом немного собрался, взял бутылку, налил всем и сказал.
  - За это надо обязательно выпить.
  В его глазах была искренняя радость.
  Мы выпили. В том числе и Вика, как-то машинально. Она все ещё не понимала, что происходит и не могла прийти в себя после моих слов.
  - Стало быть, ты наконец нашел? - спросил Паша.
  - Да. - кивнул я, откусывая кусок колбасы.
  - То, что, так долго искал... - продолжал Паша.
  - Да.
  - Ту самую любовь...
  - Именно, именно её, Павел! Ту самую, единственную!
  Я обнял ошарашенную Вику и развернул её лицом к себе.
  Посмотрел ей в глаза. Мне было интересно.
  Там я прочёл такую эмоциональную мешанину, что от греха подальше решил больше туда не заглядывать и смачно, что было сил, долго поцеловал её в губы.
  - Да, Паша, да, я нашёл её, наконец-таки я её нашёл! - я снова развернулся к Паше, не переставая при этом обнимать Вику. - Свою любовь. Вот она - моя Вика!
  И опять поцеловал её в щёку.
  Паша сидел, уперев локти в стол и уложив подбородок в ладони. Он с таким умилением и такой радостью смотрел по очереди то на меня, то на Вику, что, казалось, ему больше ничего в этой жизни не было нужно.
  - Дружище, - сказал он, - я так за тебя рад!
  Он поднялся из-за стола и пошёл ко мне.
  Я тоже встал.
  Мы обнялись.
  - Поздравляю! Молодец! - сказал он.
  Развернулся к Вике.
  - Вика! - распахнул руки для объятий.
  Она поднялась, улыбнулась, вопросительно посмотрев на меня, и обнялась с Пашей.
  - Поздравляю! - сказал он ей.
  - Спасибо. - тихо ответила она.
  Мне удалось уловить в её голосе едва заметные нотки радости.
  - Ребята, - продолжил Паша умилённо, - ну... ну молодцы... ну... Ай! - он махнул рукой. - Давайте-ка лучше выпьем.
  Он налил всем. Мы все стояли.
  - За любовь! - произнёс Паша.
  - За любовь! - повторил я, и посмотрел на Вику.
  Вика пристально посмотрела на меня, и я увидел, как в уголках её глаз стали медленно собираться слёзы.
  - За любовь! - сказала она.
  - Ура! - резюмировал Паша, и мы все выпили.
  - Ты, кстати, первый, кого мы решили пригласить. - сказал я закусывая. - Правда, милая? - легонько толкнул Вику в бок.
  Она вглянула на меня растерянно, но довольно быстро собралась.
  - Да, да. - замахала головой. - Он только про тебя и говорил, Паша... Что надо обязательно первым делом... пригласить. Ну мы и пришли сразу, как только решили.
  Я смотрел на нее и не мог налюбоваться.
  Ну наконец. Хоть какая-то игра.
  И неважно, как она сама всё это воспринимала и что думала по этому поводу.
  Самое главное - она включилась. Почти сходу. А значит, можно идти дальше.
  - За любовь, Паша, хороший тост. Да что там - самый лучший из возможных! Мне повезло, моя любовь вот тут, рядом со мной. - я опять полез к Вике с какими-то поцелуями и объятиями, на этот раз она достаточно активно мне отвечала, как-то даже сверх меры. - А что же ты? Всё один?
  - Да вот. - замялся Паша. - Всё как-то не...
  - Один. - прервал я его. - Один. Без любви. Без никого... Да?
  Он удивлённо посмотрел на меня.
  - Ты же знаешь...
  - Что ж, - снова прервал его я. - в конце концов, одиночество - удел избранных и душевнобольных. Ты кем будешь?
  Паша неловко рассмеялся, но ничего не ответил.
  - Во-во. - кивнул я головой. - Обычно это всё одни и те же люди.
  - Одиночество стимулирует мысль... - начал было Паша и осёкся.
  - Простату оно стимулирует, точнее её рост. - срезал я. - И волосяной покров на ладошках. Забыл, что тебе бабушка говорила?
  На сей раз Паша не смог рассмеяться, а только хмыкнул.
  - Бля, Паша, какая нахуй мысль? Ты всерьез считаешь, что в одиночестве лучше думается? Сразу же вопрос - а нахера думать? Вдогонку второй - а кто все эти думатели, что сидели себе, сидели и в итоге что-то там надумали? Отцы-пустынники? Эта шайка ебанувшихся наглухо бородачей? Так они в приступах недоедания видели всяких летающих козлов и ослов. Это их мысль мне что ли надо принять как наивысшую?
  - Зачем ты так... - замялся Паша.
  - Да потому что хуйня всё это. Я ебал в рот одиночество! Ебал я его в рот! Всесторонне, под всеми углами и векторами я ебал одиночество в его ёбаный рот! Сраные неудачники, долбоёбы и имбецилы придумали оправдание своей немощи - мол, это не они такие жалкие, что нахер в этой жизни никому не нужны. Нет! На самом деле, они все настолько сильные духом, загадочные и не от мира сего, что добровольно избрали себе подобный удел, можно сказать, освятили себя свыше добровольным изгнанием в вечное уединение. Сука, какие же они все... Ненавижу! Стадо ослов, баранов!
  - Да ну чего ты?.. - Паша не знал, что сказать. Он пребывал одновременно и в замешательстве и в каком-то лёгком испуге. Он явно не ожидал, что разговор повернет в такое русло.
  Вика тоже начала нервно ерзать на стуле и даже пару раз легонько ущипнула меня за руку.
  - Мне похуй, Паша. Мне уже давно на всё похуй. Тем более, смотри, что у меня есть.
  Я снова обнял Вику и поцеловал её в губы.
  - Смотри, как я могу.
  Поцеловал её взасос.
  - Видал? А ты?
  Я выжидательно посмотрел на него.
  - А что ты, Паша? Что есть у тебя? У меня есть моя любовь. - я не то что прижал, а скорее даже дёрнул Вику к себе. - А где твоя любовь, Паша? Где она?
  Паша закрыл лицо руками и тихо сказал.
  - Зачем ты...
  - Ну как зачем? Как зачем, Паша? Любовь же, блядь! Любовь!
  Я вскочил из-за стола, воздел руки к небу и стал кружиться вокруг своей оси.
  - Любооооовь!
  Сел на место.
  На меня вытаращилась Вика.
  Натурально вытаращилась, по-другому и не скажешь.
  Я погладил её рукой по щеке.
  - Ну ты чего, зайка?
  Улыбнулся и чмокнул в лоб.
  - Нихуя не понимаешь? Бедняжка.
  Поцеловал её в губы.
  - Она не понимает. - обратился к Паше. - Прикинь? Человек не понимает.
  Посмотрел на Вику. Потом опять на Пашу.
  - Что же нам делать, а?
  Снова на Вику.
  -Так мы сейчас всё объясним! Объясним же, Паш?
  Ответил сам себе утвердительно.
  - Конечно, объясним.
  Паша сидел, свесив голову и молчал. Смотрел он на стол, может быть, на тарелку или вилку. Лицо не выражало никаких эмоций. Сказать, что он обиделся или разозлился - нет, ничего подобного. Скорее всего, ему было немного досадно. Но и это под вопросом.
  А я между тем налил всем водки, выпил сам, не дожидаясь никого, и начал свою речь, обращаясь к Вике.
  - Видишь ли, любимая... Не могу, как же мне нравится это слово - "любимая"! - я поцеловал Вику куда-то, сам не заметил куда. - Обожаю его просто! Любимая, любимая, любимая! Аж скулы сводит от сладости... Так вот... Паша у нас личность не простая, да, Пашок? - я хитро посмотрел на него. - Ох, не простая... Некогда мы с ним вместе состояли в одной, скажем так, организации. Ну тоже, как состояли - я-то пришёл туда намного позже и был обычным хуем с горы, а вот Паша блистал в ней почти что с самого начала! Такого краснобая, такого источителя мёда из уст своих, такого ритора, оратора и лектора в одном флаконе я, пожалуй, не встречал ни до, ни после. Это было пиздобольство высшего пошиба! И не какая-то там заумь малопонятная, нет! Чисто народное, каждому понятное слово. И вещал наш Павел ни о чём ином как о любви. На все лады чесал о ней языком. И так, и этак, и с одного бока, и с другого. Все верили. Все! И я, конечно же, тоже. А как иначе? В такой позолоченный пиздёж грех не поверить. Паша распинался изо всех сил - любовь то, любовь сё и здесь, и там, и везде, и повсюду. Его у нас даже называли между собою апостол любви. Такой вот был человек. Несло его тогда, конечно, на всех парах. И выходило из Пашиных слов, что любовь - вообще единственное, что имеет хотя бы какой-то смысл, что в целом любовь везде. И если не ради любви, то ради чего? Ради чего жить вообще? Так-то... Понятное дело, народ имел некое сомнение на сей счёт, мол, любовь это всё, конечно, очень прекрасно и замечательно, но, дражайший Павел, а каким образом вся та картина, кою вы нам тут столь ярко живописуете, соотносится с реальной жизнью, которая любовью не сказать чтобы прям полна? И резонный вопрос, милая, согласись? Я вот тоже смотрю вокруг и, мягко говоря, не вижу какого-то любовного не то что изобилия, а даже просто элементарного присутствия. Ну да ладно... Это всё мой скудный умишко. Он не способен охватывать реальность масштабно. А вот Паша по части мысли и видения мира мог дать фору любому. Он говорил, что скоро, вот прям совсем скоро, еще немного, еще чуть-чуть - и мир захлестнет небывалая волна любви, целое цунами! Любовь придёт и останется здесь навсегда, среди нас. На веки вечные. Надо только подождать. Вот он, Павел, ждёт, и если мы ему доверяем, то и нам нужно подождать. Потерпеть. Закусить удила. И жить так, как будто любовь уже пришла, как будто уже все изменилось безвозвратно. Жить как в последний раз. Потому что на фоне грядущей всепоглощающей любви меркнет всё, и ничто уже больше не имеет значения. Наши вопли услышат, наши слёзы утрут, и всё то сокровенное, что мы тихо лелеяли в своих сердцах, обретет наконец-таки воплощение и будет цвести миллионом цветов... Такая вот у нас организация была. Сборище восторженных долбоёбов... Но мы верили. Мы все верили в это. И не в последнюю очередь, конечно, благодаря личному Пашиному обаянию и харизме. Чё, Пашок, помнишь те чудные деньки?
  Паша смотрел на меня спокойно, с лёгкой улыбкой и ничего не отвечал.
  - Минута славы! Конечно, помнишь, как их не помнить-то? Заряжен ты тогда был капитально, аж весь как-то светился. Сейчас я не понимаю, как всю ту херь, что ты нёс, можно было воспринимать всерьёз, но это сейчас. Уже на расстоянии. Уже с высоты. А будучи в толпе, в непосредственной гуще событий, тяжело не поддаться волне, что толкает тебя вперёд... Так вот, дни шли. И годы шли. И ничего не происходило. Никакого цунами любви не было. Жизнь была плюс-минус той же самой. Кто-то из нашей организации уходил, кто-то приходил, но в целом атмосфера из ликующего предвкушения сменилась на ступор и лёгкий ропот. Мол, как же так? А где? Ведь обещали? Да и Пашок понемногу сник. Былого задора и огня в словах уже не было. А смысл всех речей свёлся к банальному бюрократическому "ожидайте". Так продолжалось какое-то время. Мы все ожидали. Я ожидал. Я верил в это. Я верил, что есть любовь, что она придёт и не будет ничего, кроме любви. Навсегда. Мне хотелось в это верить. Потому что иначе, какой тогда смысл во всём? Тогда я еще верил в смысл. Да и вообще тогда я был совсем другой, не такой, как сейчас. Если б Пашка захотел, он бы мог рассказать, но он не расскажет. Потому что Пашка наш - ссыкло ебаное, да, Паша?
  И снова тишина в ответ.
  Молчание.
  Он и не смотрел на меня.
  Зато Вика глядела во все глаза. Она ловила каждое слово, каждую букву. Ей было очень интересно. До сих пор она никогда ничего не слышала о том, кем я был до того, как.
  - Что, любимая, вижу, увлекает тебя мой рассказ? - сказал я ласково и погладил её по голове.
  Она улыбнулась и кивнула.
  - Ну слушай, слушай. Когда ещё послушаешь? Никогда, наверное... Так вот, о чём я! Ах, да. В один прекрасный день наш всеми уважаемый и обожаемый Паша... как бы это сказать... короче, умер он, вот. Такая хуйня, прикинь? Умер. Сдох. Как будто и не жил никогда. Как будто никто не говорил нам всех этих речей, как будто не было вообще ничего. Просто однажды Павла среди нас не стало. Вот так... Сказать, что все мы охуели - не сказать ничего. В одночасье всё рухнуло. Не было ни вечной любви, ни того, кто пришествие этой самой вечной любви нам сулил. Пошёл разброд и шатание, в общем, много всякого, всего не упомнишь. Я ушёл оттуда и вот - теперь такой, какой есть. Организация выжила, выстояла и окрепла. Сейчас это крупнейшая компания с филиалами по всему свету. У неё много объектов недвижимости, и в них проходят красочные театральные представления. Паша, как оказалось позже, поселился вот тут, в глухих зарослях. Любовь так и не пришла. Всё закончилось. Такая история.
  - Не совсем так... - начал было Паша хмуро.
  - Завали-ка ты свой ебальник, Паш. - оборвал его я. - Ты ещё смеешь что-то там вякать? Ты - последний кусок говна, ты вообще никто, понял? Ты нас всех наебал. А потом исчез. И всё. Оставайтесь тут одни и делайте, что хотите. Это как?
  - По-твоему, мне легко было? - Паша повысил голос. - Я ведь говорил так, потому что верил! Верил! Искренно, по-настоящему. Верил, что всё так и будет. Что только так и может быть. Что есть любовь. И она должна победить. Она обязана. По-другому быть не может.
  - Да с хуя ты всё это взял вообще?! Какая к чертям любовь? Ты же не дурак и не в пещере живёшь. Откуда только в твоей голове взялась эта мысль? С чего бы это любовь должна победить, воцариться, прийти... не знаю... что ещё там? Ты же понимаешь, насколько тупо всё это звучит? Где любовь? Да нигде! Нет никакой любви! Она существует только в твоей голове. А повсюду ходят холодные, осклизлые мрази, которые в жизни руководствуются только расчётом, выгодой и комфортным потреблением. Ты среди них дохуя любви видишь? Да они же живут на инстинктах. Даже не так. Они живут на чём-то другом, на каком-то вонючем, гадком, блевотном мазуте - вот их топливо, вот их мир и их страсть. Это мясо. Обычное мясо. Миллионы тонн мяса. Им не нужна любовь. Она никому не нужна. Её попросту нет! И никогда не было. То, что кучка дураков, включая и меня, некогда поверила в твои идиотские россказни, многое может сказать об их умственных способностях. Ну тут уж каюсь - грешен. Долбоёб должен страдать. Я даже к тебе, по сути, претензий не имею. Ты сыграл в игру. Молодец. Так и надо. Но, видишь ли, у меня есть ненависть. А с ней надо что-то делать.
  - Я до сих пор верю. - тихо сказал Паша.
  - Что, прости?
  - Я до сих пор верю. - сказал он громче.
  - Во что? В деда Мороза?
  - В любовь.
  - Ну я ж и говорю, в деда Мороза. Да бог с тобой, верь во что хочешь.
  - Любовь есть. - сказал Паша твёрдо. - Она всегда была, есть и будет. Любовь никогда не перестаёт.
  Я всплеснул руками.
  - Моя ты радость! Ну так поведай нам, что же это такое - любовь?
  - Любовь - это не думать о своём, терпеть и верить.
  - Боже мой, какая пошлятина! Да это просто кодекс образцовой домохозяйки. Забыл еще добавить "и не писать заявления в мусарню, если отпиздил муж". Ну чтоб так, всё закончено было. Мда-а-а.
  Я почесал голову и посмотрел на Пашу с издёвкой.
  - Это всё потому, что ты не веришь. - сказал он.
  Я рассмеялся.
  - Ещё чего не хватало! Я своё уже отверил, Паш. На мой век хуйни достаточно, больше как-то не хочу... Но ты меня поражаешь, конечно. Ты как проститука, прошедшая через километры хуев, но продолжающая считать себя девственницей. Или как шулер, придерживающийся принципов высокой морали и чести. Ну что за вздор? Нет ведь никаких правил. А ты за каким-то хуем сам их для себя выдумываешь и сам же страдаешь от своего им несоответствия. Глупо.
  - Прошлое не уходит. Оно там же, где есть всегда. Это мы идём дальше, чтобы однажды сгинуть навеки.
  - Что?
  Молчание.
  Я посмотрел на Вику.
  - Ты поняла?
  И не дожидаясь ответа.
  - Вот и я нет.
  Взял в руки бутылку, налил себе.
  Поднял рюмку. Посмотрел на неё. Усмехнулся. Выпил.
  - Банально. - сказал я. - Сидим и пьём водку. В каких-то ебенях. Сюжет а-ля рюсс... Блядь, всюду сраный эрзац, всюду подъёбка! Всё ненастоящее! Всё! Даже я сам.
  Засмеялся. Потом обратился к Паше.
  - Ты нахуя в такую глухомань залез?
  Он пожал плечами.
  - Не мог сдохнуть в каком-нибудь приличном месте?.. Зашкерился тут в этих зарослях и сидит... Ты ж ебаный мертвец! Так соответствуй.
  Меня стало охватывать чувство ужасного разочарования во всём.
  Разочарования на грани с отчаянием.
  Что-то тучное, потное и сальное схватило меня за горло и начало медленно его сдавливать.
  С каждой минутой я чувствовал, как всё и вся вокруг становилось нестерпимее и нестерпимее.
  - Если ты веришь в любовь, то должен доказать свою веру. - мрачно сказал я Паше. - На что ты готов ради любви?
  - На всё. - ответил он.
  - Пиздёж. - ухмыльнулся я.
  Резко стукнул по столу кулаком и зычно рявкнул.
  - Пиздёж!!
  Я смотрел на Пашу, и чувствовал, что мной овладевает злоба. Я наливался ей, как спелый плод наливается соком.
  Я взял бутылку и замахнулся на него. Он сжался и выставил вперед руки.
  - Ты сраное говно, гнида, мразь! Ты ни к чему и ни на что не готов! Ничего не можешь! Ты умеешь только трепать языком! Ты хуже падали. Сука! Отвечай, сука! Отвечай, на что ты готов ради любви?!
   Я вскочил из-за стола и грозно навис над Пашей, сжимая в руке бутылку водки.
  - На что ты готов, сука?!
  Он сидел, вжавшись в стенку, и смотрел на меня безумными глазами.
  Я схватил со стола нож.
  - Если ты мне сейчас не ответишь, я всажу тебе его в ухо по самую рукоять! Отвечай!
  Вика подпрыгнула на месте, как ошпаренная.
  - Стой, стой, успокойся, что ты делаешь?
  Она попыталась забрать у меня нож, но я оттолкнул её и силой усадил обратно.
  - Сидеть!
  Посмотрел на неё очень зло.
  Она была до жути перепугана.
  - Так ты мне ответишь? - спросил я Пашу, убирая нож на место.
  - На всё. - сказал он спокойно, будто зная, к чему идёт дело. - Ради любви я готов на всё.
  Вика начала плакать и громко всхлипывать.
  - Всё - это очень абстрактное слово. Мне не надо всё. Ничего не доказывается "всем"... Ты готов умереть ради любви?
  Он как-то обыденно посмотрел на меня и ответил.
  - Да.
  Я усмехнулся.
  - Серьёзно? Готов?.. Зачем, Паш?
  - Не знаю... потому что верю.
  - Во что? В игру нейронов в собственной башке? В россказни ряженных полудурков? В утренний стояк? Вот в их, - я показал на Вику. - пиздёж?
  - И в это тоже.
   Я разочарованно вздохнул.
  - Да ты и впрямь идиот... Ну хорош уже реветь, бля! - рявкнул я на Вику. - Заебала.
  - Пожалуйста, не надо... не надо... - она бормотала себе под нос.
  Я засмеялся.
  - Кстати, - сказал Паше. - Я эту шмару к тебе просто так притащил. Никакая она мне не невеста. Сегодня с утра у нее на хате сидели, она бухала и всё мне на корягу хотела запрыгнуть. Дура, бля, конченая. - я расхохотался. - Мне она нахуй не нужна. Будь у тебя хоть какие-нибудь яйца, я может даже дал бы тебе её выебать. Но ты настолько жалок, что...
  - Хватить, перестань! Перестань! - сквозь слёзы закричала Вика. - Перестань! Пожалуйста, перестань!
  Я схватил её за подбородок и пристально посмотрел в глаза.
  - А то что? Уйдёшь?
  Отпустил её и махнул рукой в сторону двери.
  - Ну давай, иди. Тебя никто не держит.
  Вика сидела не шелохнувшись.
  - Съебала нахуй! - заорал я.
  Она не двинулась.
  - Видишь, - сказал я Паше смеясь. - Не уходит. И не уйдёт. А знаешь, почему?
  Не дожидаясь ответа, я снова взял Вику за подбородок и, посмотрев ей в глаза, сказал.
  - Любит.
  Цокнул языком.
  - Такая вот хуйня. Да, Вик?
  Она смотрела на меня.
  Я на неё.
  Глаза в глаза.
  - Да, Вик? - спросил я более отчётливо и резко.
  Она, всё так же глядя мне в глаза, ответила.
  - Да.
  - Что да?
  - Я тебя люблю.
  - Ему скажи. - я кивнул головой на Пашу.
  Она повернулась к Паше.
  - Я его люблю.
  Потом опять развернулась ко мне и продолжила смотреть в глаза.
  Я смотрел на неё.
  Замотал головой.
  - Неа. Не верю.
  - Я люблю тебя. - сказала она с лёгкой дрожью в голосе.
  - Всё хуйня. Не верю. Не верю словам. Никаким словам. Ни единому слову.
  - Что же мне делать? - Вика спросила на этот раз очень ровным и спокойным тоном.
  - Доказать.
  - Чем?
  - Хм... чем?.. Вот этот, - я кивнул на Пашу, - ради любви готов умереть. Причём, что там у него за любовь - хер поймёшь, ты ж слышала, как он говорил. Но да ладно, зато на словах он готов идти до конца.
  Я посмотрел на Пашу презрительно.
  - Кусок ты говна... Так вот, - я опять говорил с Викой. - Видишь ли, раз ты утверждаешь, что любишь, к тому же любишь вполне конкретного человека, меня, то ты должна доказать свою любовь чем-то крайне убедительным. Чем-то предельным. Понимаешь?
  - Нет.
  - На что ты готова ради меня?
  - А что ты хочешь?
  Я довольно потёр руки.
  - Воот! Это уже предметный разговор. Такое мне по душе.
  Я снова взял в руки нож.
  - Что ты делаешь? - спросила Вика беспокойно. - Положи, пожалуйста.
  - Тихо.
  - Мне страшно.
  - Тихо! - прикрикнул я. - Мы ведь говорим или как?
  Я направил нож в сторону Паши.
  - Вот и всё. - сказал я.
  - Пожалуйста. - сказала Вика и как-то резко сорвалась в плач. - Положи нож, пожалуйста!!!
  - Я готов. - сказал Паша. - Я знал, что так будет.
  - Пожалуйста, пожалуйста! Положи нож! - ревела Вика.
  Паша сидел не шевелясь и смотрел в одну точку, куда-то мимо меня.
  Он был расслаблен. Взгляд не выражал ни беспокойства, ни паники, ни страха. Он о чём-то думал.
  - Вика. - сказал я. - Вика!
  Она перестала плакать и посмотрела на меня.
  - Я сейчас зарежу его, как свинью, Вика. И на моих руках будет кровь! Я стану убийцей, Вика! Ты хочешь этого?
  Она упала со стула на колени и обняла меня за ноги.
  - Не надо! Не надо, пожалуйста! - ревела она.
  - Но я убью его. Я его убью. - сказал я холодно. И обратился к Паше. - Ведь ты уже мёртв. Ты умер тогда. Но почему-то жив. Это нехорошо. Непорядок. Мёртв однажды - мёртв навсегда. Я просто верну тебе твой статус, отправлю туда, где ты должен быть.
  На Пашином лице были покой и безразличие. Он не смотрел ни на меня, ни на Вику. Казалось, он вообще никуда не смотрел. А сидел и думал. Думал о чём-то или, может быть, что-то вспоминал, какие-то события, людей, моменты времени, всплывавшие теперь наружу из глубин памяти; то, что он когда-то пережил и испытал; или сам себе придумал. Во время этого процесса губы его порой складывались в небольшую, едва заметную улыбку, ничуть не нарушая общего безразличия, царившего в остальных мышцах лица и особенно в глазах.
  - Не надо! - умоляла Вика. - Не надо! Убери!
  - Сядь. - сказал я ей спокойно и сам сел на стул.
  Она послушалась.
  - Утрись.
  Она вытерла слёзы.
  - Держи. - я протянул ей нож.
  Она взяла его и посмотрела на меня непонимающе.
  - Значит так, любимая. - слово "любимая" я намеренно выделил, сказав его с лёгким смешком. - Ситуация у нас такая, что сейчас я буду убивать Пашу.
  - Нет! Нет!
  - Заткнись! - я стукнул по столу кулаком. - Закрой свою пасть и слушай!.. Вы все горазды пиздеть про любовь. И только пиздеть! Всё слова, слова, слова! Боже, как я устал от них! Как я ненавижу слова! Будь они прокляты! Любое слово отвратительно, оно воняет и смердит, за ним нет ничего! А вы говорите их постоянно! Вот и ты. "Люблю, люблю". Ты думаешь, спизданула и всё? Посмотри на него, еще раз посмотри. - я развернул её лицом к Паше. - Вот этот - уже всё. Он уже готов. Он принял свою участь. Как свинья в загоне - ждёт, когда её заколют. Он готов подтвердить свою любовь смертью. И он её подтвердит, будь уверена. Он уже там, на другом берегу. Со своей любовью. Их разделяет только лезвие ножа. А что ты? Что дашь ты за свою любовь? Ты любишь меня?
  - Да. - ответила Вика, всхлипывая.
  - Так неужели ты позволишь мне стать убийцей? Ты любишь меня?
  - Да, я люблю тебя! - ответила она громко.
  - Ты хочешь видеть кровь на моих руках? Ты любишь меня?
  - Да! Да! Да! - выкрикнула она. - Я люблю! Я очень люблю тебя!
  - Убей его! Всади нож ему в глотку!
  Вика сжала нож и со страхом и нерешительностью посмотрела на меня.
  Ну! - крикнул я. - Убей его!
  Она вся затряслась.
  - Любимая. - я сказал ласково. - Посмотри на меня.
  Она развернулась ко мне. Её сильно трясло, из глаз текли слёзы, она громко всхлипывала.
  Я провёл ладонью по её щеке и улыбнулся.
  - Если любишь - убей. Только так. И никак иначе.
  Паша, всё это время сидевший в одной и той же позе и глядевший в одно и то же место, вдруг развернулся и уставился на Вику.
  Он смотрел ей прямо в глаза, улыбаясь.
  Он улыбался как-то странно, по-доброму, без страха, без ненависти.
  - Посмотри на него. - тихо сказал я Вике. - Видишь? Ведь он счастлив. Он ждёт встречи с ней. Он улыбается ей. Ни тебе, ни мне. Ей. Пора.
  Вика встала со стула.
  - Пора. - сказал я громче.
  Она подошла к Паше.
  - Убей! - закричал я.
  Она вонзила нож ему в шею.
  - Убей! - орал я.
  Еще раз.
  - Убей!!! - верещал я.
  И еще раз.
  И ещё.
  И ещё.
  И ещё.
  Любовь никогда не перестаёт.
  
  
   Свирепая мать страстей
  
  
  Тьма заполняет собой всё вокруг, поглощая абрисы деревьев, домов, дорог и тропинок, когда мы идём с ней по дороге, держась за руки.
  Она липкая.
  И сильно дрожит.
  Великая тьма движет мною. Я ухожу вперёд. Ухожу в воцарившуюся ночь.
  Я не живу тем, что было, ведь того, что было уже нет.
   Я не живу тем, что будет, ведь того, что будет ещё нет.
  Я не живу тем, что есть, ведь его невозможно уловить во времени.
  Я не живу чем-то.
  А времени - нет.
  Впереди меня тьма и позади меня тьма. Той узкой полоски света между двумя тьмами, долженствующей быть моей жизнью, никогда не было. Всё время тьма.
  И никого рядом.
  Только она ждёт меня.
  Ждёт меня любого. Что бы со мной ни стало, что бы ни случилось.
  Она всегда рада заключить меня в свои объятия.
  Только она всегда со мной. Сколько себя помню.
  Та, которую я ненавижу настолько, что даже люблю.
  Я иду к ней.
  Каждый раз, пытаясь уйти безвозвратно, я всё равно возвращаюсь к тому, откуда начал.
  К той, от которой бежал.
  Нет никаких путей вправо или влево, вперёд или назад, вверх или вниз. Всё - одно.
  Нет никакой разницы между тем, чтобы говорить или молчать, страдать или радоваться, ненавидеть или любить. Всё - одно.
  Нет никакого отличия между жизнью или смертью.
  И нет места мне.
  Во всём этом мне никогда не было места, я всегда был здесь чужой.
  Я, ощущающий себя мною.
  Куда бы я ни шёл - никуда не приходил, на что бы ни смотрел - ничего не видел, что бы ни говорил - ничего не мог высказать.
  В конце концов, мне это надоело.
  Я иду во тьму.
  Туда, где меня всегда ждут.
  Она идёт со мной.
  - Всё закончилось. - говорю я, остановившись и разомкнув наши с ней руки. - Мне пора.
  Во тьме я не вижу её лица.
  Тишина.
  Дует ветер.
  Деревья по-змеиному шипят листвой, и кажется, что повсюду снуют тени.
  Я не вижу её лица.
  Протягиваю руку и нащупываю плечо.
  Поднимаюсь выше и чувствую её шею, щёку, губы, нос.
  Я чувствую её ресницы.
  Волосы.
  Глажу её волосы.
  Потом опять спускаюсь к щекам.
  По ним текут слёзы.
  Она ничего не говорит.
  Я подхожу ближе и обнимаю её.
  Дрожь проходит по её телу.
  Она вся дрожит.
  Она не обнимает меня в ответ.
  Я смотрю во тьму за её спиной и чувствую, как её сердце бьётся в моё.
  Будто птица в стекло.
  А моё молчит.
  И тьма вокруг.
  И нет ничего, о чём бы я думал в это мгновение.
  Ничто не заботит меня, ничто не злит, ничто меня не увлекает.
  Осталась только тьма и я.
  Остался только я.
  А птица упала замертво, разбившись о стекло.
  - Мне пора. - снова говорю я.
  Она оттаивает.
  Прижимается ко мне.
  Обнимает.
  - А как же я?
  - Тебе нельзя со мной.
  - Почему? Разве я не доказала?
  - Тебе нельзя со мной. - повторяю я. - Она не терпит посторонних.
  - Кто она?
  - Та, что сделала меня таким. Она не терпит посторонних.
  - Но я люблю тебя! Люблю! - отчаянный возглас. - Как же мне теперь быть? Я не могу вернуться. Я хочу с тобой. Как я могу вернуться к ним? Мне противны они! Они - свиньи! Стадо! Свиньям нужна грязь, а не чистая вода. Я не хочу к ним. Я хочу с тобой! Видишь? Я всё поняла, я с тобой согласна. Во всём! Я всё поняла! Я люблю тебя!
  Я улыбаюсь. Она не могла этого видеть, но мне показалось, что она почувствовала.
  - Ты полюбила пустоту и волчий оскал. - говорю, размыкая наши объятия.
  - Но я ведь поняла! - в бессилии восклицает она.
  - Знающий - не говорит.
  Мы стоим какое-то время в тишине.
  Только ветер, листья и её запах.
  Я вдруг почему-то отчётливо чувствую её запах.
  Мне хочется ещё раз погладить её по голове, и я глажу.
  Она берет мою руку и прижимает к своей щеке.
  - Пожалуйста, не уходи, пожалуйста... - шепчет.
  - Знаешь, что? - говорю я и начинаю безудержно хохотать.
  Меня сводит приступ смеха.
  Безумного, нечеловеческого смеха.
  Я отрываю свою руку от её лица и складываюсь надвое - настолько невмоготу мне стоять.
  Кажется, что вся природа смеется вместе со мной - и листья, и ветер, и черный эфир вокруг - всё сжимается и разжимается в какой-то припадочной судороге.
  - Знаешь, что? - говорю я снова, наконец-таки отсмеявшись. - Уххх, бля... вот это меня проняло чёт. - я подавился смешком. - Знаешь?..
  - Что? - тревожно спрашивает она.
  - Бля... забыл.
  Говорю я и, зверски рассмеявшись, ухожу во тьму.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"