Ивченко Жанна : другие произведения.

Убийство из лучших побуждений

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Фэнтезийный детектив. Знаменитый сыщик Кеннел прибывает в некое королевство, чтобы найти убийцу прекрасного принца, но дело оказывается сложнее, чем он ожидал...
      
  1
  
  С террасы постоялого двора было очень удобно наблюдать за торжественным въездом королевского двора в столицу. Возглавляли процессию герольды в клетчатых камзолах с серебряными трубами в руках, и двенадцать рыцарей охраны в сверкающих доспехах, все красавцы гигантского роста, как на подбор. За рыцарями следовали два сенатора в темных строгих одеяниях, немолодые, с непокрытыми седыми головами, и по сравнению с ними особенно сильное впечатление производила ослепительная свежесть и красота молодой королевы. Двадцатишестилетняя Элеонора-Августа медленно проезжала мимо толп ликующих подданных на великолепной белой в серых яблоках лошади, улыбаясь народу, хотя фиолетовый шелк ее платья напоминал о продолжающемся трауре: три месяца назад почти один за другим ушли из жизни брат государыни, принц Карл-Евгений, и ее дед, старый король Ингвард.
  
  По правую руку от королевы ехала ее сестра и наследница, юная принцесса Доминика, по левую - дядя, герцог Лутенский, оба также в фиолетовых одеяниях. Глядя на них и на двоюродных братьев королевы, следовавших за ней, Арни Кеннел отметил, как сильно похожи друг на друга члены этого семейства - не только правильными чертами лица и светлыми волосами одного оттенка, но и чем-то неуловимым, какой-то чертой, которую он пока не мог сформулировать.
  
  Эту необычную черту Кеннел еще отчетливее ощутил во время аудиенции. Королева приняла его в тот же день ранним вечером в так называемом Пестром кабинете: его стены были украшены старинными гобеленами, а огромные окна распахнуты в парк, где за мощными стволами огромных старых дубов поблескивали в лучах предзакатного солнца стеклянные стены теплицы. Кроме ее величества, в кабинете присутствовали лишь принцесса Доминика и секретарь королевы.
  
  - Мы пригласили вас, мейстер Кеннел, ибо весьма наслышаны о ваших талантах и надеемся, что вы поможете найти виновного в неслыханном злодеянии. Два с половиной месяца тому мой младший брат, принц Карл-Евгений, был убит офицером гвардии Ронаном Вейтом. Это случилось при следующих обстоятельствах. У Карла-Евгений был роман с женой Вейта, госпожой Лютенией, и он навестил ее в ее доме. Кто-то сообщил об этом мужу, и Вейт, в тот момент несший караул во дворце, бросил службу и поспешил домой. Увидев Карла-Евгения и Лютению, этот безумный ревнивец впал в ярость, отрезал своей жене уши и кончик носа, а затем набросился на принца. Карл-Евгений выбежал на улицу, Вейт бросился за ним и отрубил ему голову своим мечом на глазах случайных прохожих. После этого убийца убежал и до сих пор не найден. Мы хотим, чтобы вы его отыскали и передали в руки правосудия.
  
  Элеонора-Августа могла не рассказывать все это: вряд ли в королевстве и прилегающих к нему землях нашелся бы человек, еще не знающий о том, как погиб принц Карл-Евгений. Но Кеннел слушал королеву очень внимательно, понимая, что ему сейчас озвучивают официальную версию. В официальную версию можно верить, можно нет, но знать ее необходимо, раз уж ты берешься за дело.
  
  Закончив говорить, королева смотрела на Кеннела своими глазами цвета морской волны, и лицо ее оставалось все так же невозмутимо, словно речь шла о безделице. Конечно, умение владеть собой - один из основных навыков монарха, но именно в тот миг Кеннел понял, что объединяет всех членов династии, отличая их от прочих смертных: глубокое, холодноватое, невозмутимое спокойствие, напоминающее воды горного озера. Вслух, разумеется, он сказал совсем иное.
  
  - Служить вашему величеству - высокая честь для меня.
  
  - Вот бумага, - Элеонора-Августа бросила взгляд на секретаря, и тот немедля подал Кеннелу свиток с печатью, - дающая вам право проводить следствие так, как вы считаете нужным,и допрашивать всех, кроме представителей королевской фамилии. Чиновникам предписано оказывать вам всяческое содействие. Ступайте, и да сопутствует вам удача.
  
  Кеннел взял бумагу, поклонился королеве и вышел, успев заметить, как молниеносно переглянулись Элеонора-Августа и Доминика: похоже, сестры прекрасно ладили между собой.
  
  2
  
  После аудиенции Кеннела провели к господину Адри, главе придворной службы безопасности. Его кабинет с секретерами, заваленными бумагами, и с книжными шкафами из черного дерева высотой до потолка походил скорее на обитель ученого, чем на пристанище царедворца, а сам господин Адри в темно-фиолетовой рясе, с бледным, худощавым лицом и внимательным глазами напоминал библиографа монастырской библиотеки. Сходство было не случайно, ибо, по очень давней традиции, глава придворной службы безопасности был монахом, точнее, принадлежал к одному из монашествующих орденов, устав которого позволял его членам жить в миру и заниматься чисто светскими делами.
  
  
  
  Адри встретил Кеннела со всевозможной любезностью, как старого друга, однако совершенно не зная главу службы безопасности, тот не мог сказать, была ли эта учтивость частью спектакля, разыгранного именно для него, или же обычной манерой обращения. Поприветствовав гостя и предложив ему последовательно чашечку кофе, бокал вина или рюмку коньяку (Кеннел от всего отказался), Адри заявил, что готов ответить на любые вопросы, хотя, добавил он со смехом, "обычно их задаю я".
  
  - Кто такая госпожа Лютения?
  
  - Дочь покойной кормилицы Карла-Евгения. Весьма приличная дама с безупречной репутацией. В браке с Вейтом она прожила девять лет, но детей у них не было. До этой трагедии она никогда не оказывалась в центре общественного внимания, поскольку вела тихую, уединенную жизнь, полностью отвечавшую ее вкусам и возможностям.
  
  - Ёе величество сообщила мне, что Вейту удалось убежать. Как это произошло? - спросил Кеннел.
  
  - Честно говоря, - откинулся на спинку своего кресла господин Адри, - с момента убийства я постоянно спрашиваю себя о том же. Дом госпожи Лютении расположен на набережной, его окна выходят на бульвар, на котором в четыре часа пополудни полно прохожих. Восемнадцать человек видели своими глазами, как его высочество выбежал из дома госпожи Лютении, а за ним несся Ронан Вейт с обнаженным мечом. Через минуту или две Вейт догнал принца и нанес ему смертельный удар мечом, перебив сонную артерию, так что кровь брызнула вверх струей. Все случилось так быстро, что прохожие не успели опомниться и вмешаться. Затем, бросив меч, убийца ринулся прочь с бульвара и побежал вверх по Сиреневой улице, в начале которой стоит особняк госпожи Лютении. Вот, смотрите.
  
  Глава службы безопасности подвел гостя к большой и прекрасно выполненной карте столице, висевшей на одной из стен, и показал сначала длинную и широкую набережную, а затем параллельный ей и такой же широкий проспект Славы, на котором находились магистрат, суд и другие городские учреждения. Набережную и проспект соединяли шесть коротких и узких улиц, застроенных частными домами, в том числе и Сиреневая.
  
  - Свидетели единодушно утверждают, что Вейт добежал до конца Сиреневой улицы и повернул за угол. Но когда несколько человек, бросившихся вдогонку за ним, выбежали на проспект Славы с криками "Держите его!", Вейта там не было, он словно растворился в воздухе. Никто из прохожих его не видел, при том, что у Вейта очень приметная внешность и его трудно с кем-то спутать. В тот момент по проспекту Славы проезжал конный патруль городской стражи. Люди сообщили ему о преступлении, и я уже через десять минут знал о случившемся и доложил обо всем покойному королю Ингварду, а еще через десять минут был на месте преступления. Не прошло и получаса, как все городские ворота были заперты, городская стража и гвардия начали прочесывать улицы, а по всем дорогам, ведущим из столицы, помчались конные патрули. В тот же день были проведены облавы в городе, обысканы все притоны и сомнительные заведения, осмотрены все пустующие и заброшенные здания, где он мог бы прятаться, допрошены все осведомители. Розыскные мероприятия продолжались несколько недель, но увы..., - развел руками Арди, - и теперь на вас вся надежда.
  
  Кеннел слегка поморщился: не любил быть чьей-то надеждой, тем более в ситуации, когда приходится работать над чужими ошибками.
  
  - Были ли у него сообщники? И есть ли основания предполагать, что Вейт уже мертв?
  
  - Ну что вы, какие сообщники, откуда? - очень правдоподобно удивился Арди. - Дело чисто личное, без намека на политическую подоплеку: страсть, ревность, безумие на почве ревности. Направляясь домой, Вейт даже не знал, кого он застанет в качестве любовника жены - об этом нам сообщил его оруженосец, с которым он был вполне откровенен. Был бы на месте принца кто-нибудь другой - он убил бы его. Разумеется, мы допрашивали родственников Вейта, но они живут не в столице и последний раз общались с ним год назад. У них он не появлялся после убийства, это известно точно, равно как и у сослуживцев по корпусу пограничной стражи - Вейт служил там до перевода в гвардию.
  
  - Есть ли основания предполагать, что Вейт уже мертв? - повторил второй вопрос Кеннел.
  
  - Если бы они были, мы бы не стали приглашать вас, - усмехнулся Арди. - Я полагаю... нет, я более чем уверен, что он жив и не покинул страну.
  
  - Я хотел бы поговорить с его женой и ее родственниками, оруженосцем, слугами в его доме, командиром и сослуживцами. И осмотреть дом и место происшествия.
  
  - Конечно, конечно. С командующим королевской гвардией графом Вилларди, офицерами и оруженосцем вы можете встретиться хоть сейчас, с осмотром дома так же проблем не будет, но госпожа Лютения не может давать показания. Несчастная женщина сошла с ума, и в данный момент находится в лечебнице для скорбных разумом, причём лекари скептически отзываются о возможности её выздоровления. Что касается прислуги, то Вейты жили скромно, у них была всего лишь одна служанка, которая, потрясённая убийством, куда-то убежала, так что её допросить не представляется возможным.
  
  - Все равно я хотел бы увидеть госпожу Лютению. И ее родственников.
  
  - Как вам будет угодно, - пожал плечами Арди. - Вы остановились на постоялом дворе при таверне "Черный орел"? Завтра утром я пришлю туда своего человека, который проведет вас в лечебницу и покажет дом Вейтов. Из родственников у госпожи Лютении есть лишь младший брат. Он моряк и в день убийства отсутствовал - был в плавании. Но сейчас он находится в столице и проживает в трактире "Золотой якорь".
  
  3
  
  Казармы и штаб-квартира гвардии располагались в похожем на небольшой замок здании из красного кирпича, находившемся в дальнем углу дворцового комплекса. К нему пришлось идти через весь парк, украшенный чудесными цветниками и клумбами. На одной из них с помощью тысяч белых, пурпурных и лазоревых цветов был выложен королевский герб, на другой расцвели инициалы королевы Элеоноры-Августы, увенчанные короной. Цветов было столько, что Кеннел, не знавший названия и половины из них, невольно подумал, что придворные садовники не зря едят хлеб.
  
  Командующий королевской гвардией, престарелый граф Вилларди, принял Кеннела в своём кабинете в одной из башен замка. В высокие - с человеческий рост - окна вливались потоки золотого предзакатного света, великолепно освещая коллекцию холодного оружия на одной из стен и огромный групповой портрет гвардейцев - на другой. Сам Вилларди, беловолосый старик в светло-сером бархате, представлял собой тот типаж старого воина, который ныне уходит в прошлое: простого, прямого, мало чем интересующегося, помимо воинских дел и казармы, беззаветно преданного своим государям и, по большому счёту, недалекого. Было видно, что убийство Карла-Евгения стало для него огромным потрясением, причем он воспринял его так, как люди воспринимают ураган, внезапный удар молнии или другое стихийное бедствие, не порождающее ни версий, ни предположений, и что визит Кеннела - сыщика, то есть, по старым понятиям, человека презренного, ему неприятен, но он терпит его, ибо такова воля королевы. На просьбу рассказакать о Ронане Вейте он нахмурился.
  
  - Ронан Вейт служил в гвардии девять лет. Службу он нес добросовестно, взысканий не имел, и если бы мне сказали, что он способен на нечто подобное, я рассмеялся бы этому человеку в лицо, вот так, милостивый государь! Хотя в последний месяц перед ужасным убийством Вейт изменился, стал какой-то нервный, сам на себя не похожий. Я хотел вызвать его на откровенный разговор... да вот не успел.
  
  - Эта нервозность могла быть связана с семейными обстоятельствами? Я имею в виду роман его жены с принцем.
  
  - Милостивый государь, - побагровел старик, - я не знаю как принято у вас, но моё поколение воспитывали так, что мы не совали нос в чужую личную жизнь, не обнюхивали чужих постелей и не обсуждали чужих жен. Мне ничего не известно о романе госпожи Лютении с его высочеством, на эту тему мне нечего сказать!
  
  - Полагаю,- ничуть не смутился Кеннел, - что на вопрос, были ли у Вейта друзья среди сослуживцев, вы сможете ответить, не погрешив против строгого старинного воспитания.
  
  Вилларди вздохнул.
  
  - Друзей не было, Вейт ни с кем не сближался. Видите ли, он из провинции, к тому же не потомственный военный, а сын скорняка... а в гвардии по традиции уже двести лет служат только уроженцы столицы. Вейт долго служил на границе, пока его не перевели в столичный гарнизон, а потом он попал в гвардию. Нет, никаких проблем не было, да я бы и не допустил проблем - даром, что ли, уже сорок пять лет командую гвардией! но когда речь шла о том, чтобы после службы пойти куда-нибудь в кабачок, или когда рассылали приглашения на крестины и тому подобное, то всегда обходились без Вейта, и девять лет тут ничего не изменили.
  
  - Каким же образом офицер из провинции попал в гвардию?
  
  - Ну, если быть честным, не видать бы ему гвардии, как своих ушей, если бы не госпожа Лютения. Когда они поженились, она просила за него, и ей, как дочери бывшей королевской кормилицы, не отказали. Но не думайте, что я принял в наши ряды какого-то проходимца! Нет, как офицер он был неплох...
  
  Старик оборвал фразу на полуслове, и Кеннел мысленно закончил ее за него:"...пока не прирезал принца и не изуродовал собственную жену".
  
  - А принц? Что вы можете сказать о нем?
  
  - Его высочество являлся шефом нашего полка. Он был образцом рыцаря и джентльмена, - ответил Вилларди, строго поджав губы, и Кеннел понял, что больше ничего от него на эту тему не добьется. В завершение разговора он попросил Вилларди показать ему Вейта на групповом портрете, долго с любопытством вглядывался в изображение, благо, живописец оказался весьма одарен и сумел передать не только внешний облик. Вейт замыкал ряд справа, и чуть больший, чем у других, промежуток между ним и соседом красноречиво намекал на отношения между ним и сослуживцами: вроде и со всеми вместе, но на отшибе и не близок. Меж тем по физическим данным он никому не уступал: это был очень рослый - один из самых высоких в полку, крепкий, широкоплечий мужчина лет сорока с резковатыми, но правильными чертами смуглого лица и бравой выправкой. Если бы не широкий багровый шрам, пересекавший его левую щеку наискосок от уха до края рта, он мог бы даже считаться красивым - грубой, но мужественной красотой. Так или иначе, Вейт обладал очень броской внешностью, с которой невозможно затеряться в толпе и которую крайне трудно изменить: рост не уменьшишь, плечи не сузишь, а шрам столь велик, что никакая борода не скроет его полностью.
  
  Кеннел невольно перевел взгляд на другую стену, украшенную портретами царственных особ. Даже на фоне своих родственников с их привлекательной внешностью Карл-Евгений выделялся необыкновенной, какой-то светлой, сияющей красотой. Его длинные золотые волосы, словно небрежно растрепанные ветром, рассыпались по плечам, ярко-голубые глаза горели задором и веселостью, алые губы улыбались. Весь облик юного принца был полон жизни, энергии, воли к победе, и при мысли, что это физически совершенное создание в один миг стало горстью праха, Кеннел испытал нечто вроде легкой грусти.
  
  Офицеры гвардии, с которыми удалось переговорить Кеннелу, весьма восторженно отозвались о покойном принце и весьма пренебрежительно - о Вейте, подтвердив, впрочем, что он стал стал заметно нервничать в месяц перед убийством. Один из собеседников Кеннела даже заметил, что Вейт "изменился почти до неузнаваемости", спал с лица и вздрагивал при малейшем шорохе, но не в испуге, а как вздрагивает человек, погруженный в глубокое раздумье. О причинах такого состояния Вейта никто не спрашивал, а сам он ничего не рассказывал.
  
  - Этот тип так и остался для нас чужаком, а вот его высочество в полку все любили. Для молодых офицеров он был подлинным кумиром. И не только потому, что он был принцем и необычайно обаятельным человеком. Я не видел лучшего наездника: он мог усмирить даже самого бешеного коня, блистал на турнирах и на любых состязаниях шутя брал первый приз. Как-то на пирушке он пошутил, что даже если бы не родился принцем, то все равно никогда не знал бы нужды, зарабатывая хорошие деньги как объездчик лошадей и жокей. Просто удивительно, как кони его слушались...Кроме того, его высочество необычайно метко стрелял из арбалета, отлично владел булавой и был превосходным фехтовальщиком.
  
  - Несмотря на это, его убили...
  
  - Вейт тоже был хорошим фехтовальщиком. Но этот мерзавец поднял руку на безоружного: его высочество отправился на свидание без меча или хотя бы кинжала. Вы не представляете, каким шоком стала для нас эта новость. Мы все считали, что гвардия опозорена, пока старый король не собрал нас и не сказал, что нашей вины нет, что Вейт обезумел от ревности...
  
  - А вы что думаете?
  
  - Я думаю, что не стоило брать простолюдина из провинции в гвардию, вот что я думаю. Но такова была воля короля Ингварда.
  
  Последним, с кем пообщался Кеннел в гвардейском замке, был оруженосец Вейта. По обычаю, оруженосцев офицеры не выбирали сами: их распределял из числа юношей, желавших послужить, но не имевших воинского образования, командующий гвардией. Отпрыск знатного рода, носивший звонкое имя Гиацинт Иоахим Исадор ван Хрюк, оказался столь неподдельно, беспробудно глуп, что до Кеннела наконец-то дошло, какую неприязнь доблестный граф Вилларди в глубине души питал к Вейту, возможно, не признаваясь в ней даже самому себе. Все, что смог выжать из оруженосца Кеннел - это сбивчивый рассказ о "какой-то бумажке", которую какой-то незнакомый человек в черном передал ему, ван Хрюку, для его господина.
  
  - Он сказал - передай, я отнес Вейту, он ее прочитал, разорвал на клочки и закричал "Чертова Лютения!" и побежал, а я не знал, бежать мне за ним или остаться, пока я думал, он убежал из дворца, а я остался. Меня очень много об этом расспрашивали, а я ничего не знаю. Я не читал, что было написано на бумажке.
  
  - Прочитав записку, Вейт сказал вам, что речь идет об измене жены?
  
  - Нет... то есть да... Я уже не знаю, вы лучше спросите господина Арди. Он говорит, что Вейт говорил мне об измене жены, а я забыл, наверно, точно забыл, я вечно все забываю.
  
  
  4
  
  
  На постоялый двор Кеннел вернулся вечером и едва нашел свободное место на террасе: все столы были заняты веселыми людьми, которые ели, пили и горланили песни. Кеннел быстро нашел общий язык со случайными собутыльниками и сперва осторожно, обиняками, а потом, убедившись, что с ним говорят без опаски, вполне открыто стал расспрашивать их о покойном принце. Среди народа Карл-Евгений имел устойчивую репутацию страстного любителя женского пола. Впрочем, говорили об этом без осуждения, наоборот, с легким восхищением, и рассказывали разные байки о том, как изобретательно принц покорял любые сердца.
  
  - Однажды увидел он бродячий цирк, в котором необычайная красотка с глазами пантеры укрощала льва - и тут же влюбился. Подошел к ней после представления, а она говорит: "Мне плевать, что ты принц, я ценю в мужчинах только смелость". Тогда Карл-Евгений вошел в клетку ко льву и погладил его по гриве. Тот сидел смирно, как кошка - умел принц укрощать животных. Красотка тут же ему и отдалась. А когда он влюбился в благородную даму Амандину, любившую выпускать на волю птиц из клеток, то скупил всех птиц, какие продавали в столице, и с двадцатью слугами выпустил их из клеток на площади перед ее домом, так что туча птиц на миг закрыла небо. Красивый был мужчина, любил красоток и красивые жесты.
  
  Однако о романе с госпожой Лютенией никто ничего не слышал, все лишь пожимали плечами.
  
  Веселые компании сидели на террасе до полуночи, не спеша расходиться. Кеннел обратил внимание, что с наступлением темноты прохожие на улицах не исчезли: брели домой гуляки, прогуливались влюбленные парочки, торговки цветами и сладкими вафлями пытались распродать за полцены остатки товара. Стало быть, ночью улицы не менее безопасны, чем днем, а это, помимо прочего, значит, что столицу хорошо контролируют: это не тот тихий омут, на дне которого могут затаиться черти.
  
  Утром, когда Кеннел на той же террасе завтракал яичницей, на ней появился невысокий господин с быстро бегающими глазками, одетый неброско и немарко - так, чтобы затеряться в толпе. Он мгновенно выделил среди постояльцев Кеннела, подошел и сообщил, что его прислал господин Арди. Свое имя, представляясь, он проговорил неразборчиво, а когда Кеннел переспросил его, предложил называть его просто Рич.
  
  - Куда идем?
  
  - Сначала навестим госпожу Лютению.
  
  Лечебница, куда поместили несчастную женщину, была при монастыре, и серые платья сиделок, сновавших туда-сюда по большому квадратному двору, смешивались с лиловыми рясами монахинь. Рич остановил одну из них, что-то шепнул, и через несколько минут к ним вышла дама-лекарь в пурпурной мантии, заведовавшая лечебницей. Волосы у нее были иссиня-черные, голос повелительный, взгляд властный и проницательный. Она согласилась показать им пациентку, предупредив, однако, что не только допрос, но и обычный разговор с ней невозможен. Пока они шли по двору, а потом по длинному серому коридору в палату, дама рассказала Кеннелу и Ричу, каким образом госпожа Лютения оказалась здесь.
  
  - Она поступила к нам через день после убийства. Сначала ее привезли в обычную больницу, где оказали необходимую помощь и дали макового питья. Когда она очнулась на следующий день, то ничего не помнила и не понимала, что с ней сделали. Возможно, она бы постепенно оправилась и пришла в себя, но ей принесли зеркало. После того, как она увидела в нем свое лицо, ее разум помутился. Она стала кричать нечто нечленораздельное, попыталась выброситься из окна, а потом впала в состояние, близкое к ступору. Прошло уже два месяца, но нет никаких признаков улучшения.
  
  - А кто преподнес ей зеркало? -поинтересовался Кеннел.
  
  - Вроде бы служанка.
  
  - Добрая душа, - хмыкнул Рич, а Кеннел подумал, что исчезновение служанки могло быть связано с этим поступком: увидела, что натворила, испугалась ответственности и сбежала.
  
  Они все шли мимо длинного ряда дверей и небольших внутренних окон, выходивших из палат в коридор, пока наконец заведующая лечебницей не остановилась у одного из них, заглянула в него и подозвала Кеннела и Рича.
  
  - Смотрите сами.
  
  В небольшой палате с выкрашенными в серо-голубой цвет стенами не было никакой мебели, кроме низкой кровати, ножки которой были прикручены к полу. На кровати сидела и раскачивалась туловищем, как маятник, маленькая, худенькая женщина в белом балахоне, непрерывно повторяя одну и ту же фразу: "Ронан не виноват, Ронан не виноват". Мертвенно-белое лицо ее, с двумя черными дырками на месте носа, казалось застывшей трагической маской, а коротко остриженные тусклые, пепельные волосы не скрывали отсуствие обоих ушей.
  
  - Она может так сидеть и раскачиваться сутки напролет, ни на что не реагируя.
  
  Понаблюдав некоторое время за несчастной, Кеннел признал правоту дамы-лекаря и, сочтя бессмысленной и даже жестокой попытку разговора с госпожой Лютенией, откланялся и вместе с Ричем покинул лечебницу.
  
  5
  
  Путь к дому госпожи Лютении Кеннел проделал в глубоком молчании. Рич отнесся к этому молчанию уважительно и не пытался докучать разговором, полагая, что его спутник потрясен увиденным, но на самом деле Кеннел размышлял. Лишь подойдя к набережной, он встряхнулся и отставил на время размышления.
  
  Квартал, в котором жили злосчастные супруги Вейты, представлял собой царство одно и двухэтажных белых домиков под тёмно-красными черепичными крышами, утопавших в живописных садах, которые радовали глаз всеми оттенками зелени - от светло-зумрудного до насыщенного темно-зеленого. Его короткие улочки выходили на оживленную набережную, где у моста сидели рыбаки с удочками, а лодочники в ярких кафтанах расхваливали скорость и надежность своих челнов, предлагая доставить груз или совершить прогулку. В нескольких саженях от моста слегка покачивался на волнах небольшой парусник, пришвартованный к берегу и раскрашенный в необычные яркие цвета - ярко-желтый, розовый, светло-зеленый. Рич пояснил Кеннелу, что один бывший моряк купил это старое судно и превратил в дорогой ресторан на воде. Нарядные цветочницы в белых чепцах предлагали букетики из незабудок и анемонов, и некоторые прохожие покупали их, чтобы возложит к деревяннному кресту, воздвигнутому на месте убийства принца Карла-Евгения. Скрупулезный Кеннел не поленился подсчитать: от двери дома госпожи Лютении до креста было ровно пятьдесят шагов.
  
  В доме, по словам Рича, ничего не трогали с момента убийства: брат Лютении согласился на время следствия перебраться в трактир, и обе двери - парадную и черную - опечатали. Кеннел сперва обошел дом и увидел, что в нем аккуратно побелен лишь фасад, выходивший на набережную, а другие стены стоят обшарпанными, с отслоившеся штукатуркой. Похоже, с деньгами у Вейтов и впрямь было туго. Кусты сирени, росшие прямо под высокими окнами, ни в одном месте не были повреждены, ни единой сломанной ветки - значит, за эти два месяца никто не пытался забраться в дом через окно.
  
  - Отлично, - пробормотал Кеннел, - теперь осмотрим дом изнутри.
  
  Рич снял сургучные печати, и они вошли в небольшую прихожую, где помещались лишь небольшой старый сундук и скамеечка для надевания обуви. Кеннел открыл сундук и убедился, что он использовался для хранения всякого хлама. В нем лежали вперемешку изношенные сапоги, помятая жестяная фляга, какая-то потерявшая вид упряжь, свернутый в трубу старый половик. Единственной приличной вещью выглядел камзол из темно-синего сукна, но более пристальный осмотр показал, что и он никуда не годится: на обеих полах виднелись следы ярко-желтой краски, так что носить его стал бы разве что нищий. Хранить такое барахло могли или очень жадные, или бедные люди.
  
   Крашеная в голубой цвет дверь вела из прихожей в гостиную - ту самую, где разыгралась драма. Это было большое помещение с тремя окнами в ряд, игравшее роль и гостиной, и столовой. Из всей обстановки лишь два поставца с фарфоровой посудой у одной из стен остались нетронутыми, все остальное носило отпечаток борьбы: с прямоугольного дубового стола сорвана скатерть, стулья валяются, маленький столик для рукоделия и кресло под одним из окон повалены на пол, скамеечка для ног перевернута, занавеска наполовину сорвана с петель. В интерьере преобладали светлые тона - соломенного оттенка деревянный пол, кремовые стены, белый вязаный чехол кресла, белый столик, светло-серая обивка стульев, и на этом фоне бесчисленные пятна засохшей крови, успевшей приобрести коричневый цвет, выделялись с ужасающей отчетливостью. Особенно много было их на кресле и полу под ним, а также на скатерти.
  
  Для Кеннела с его большим опытом неравномерное распределение пятен не представляло никакой загадки. Первый удар жертве преступник нанес, когда она сидела в кресле, она вскочила и попыталась спастись, но успела добежать лишь до стола, где ее настиг второй удар и она упала, опрокидывая стулья и стянув на пол скатерть. Если бы на столе стояла посуда, то она разбилась бы вдребезги, но никаких осколков нет. Кеннел спросил Рича, и тот подтвердил, что осколков не было. Вот и первый вопрос: если госпожа Лютения действительно ждала любовника, да не заурядного ухажера, а принца, то как объяснить пустой стол? Куда менее важных гостей угощают хотя бы чашкой чая или кофе, а в случае свидания следовало ожидать как минимум вино и фрукты. И принц, славившийся галантностью, пришел даже без букета цветов. Любопытно.
  
  А вот и второй вопрос: рядом со столиком для рукоделия валяются костяные спицы и вязание из ниток молочного цвета, забрызганное кровью, а большой клубок этих ниток, также наполовину бурый, размотался и докатился почти до стола. При этом размотавшаяся и лежащая на полу нитка тоже бурая, то есть когда клубок упал на пол и покатился, он уже был пропитан кровью. Но для того, чтобы так пропитаться кровью, клубок ниток и вязание должны были быть в непосредственной близости к отрезанным ушам и носу, лежать не на столике, а на коленях жертвы. И это придавало предполагаемой картине преступления оттенок абсурда: любовница на свидании с любовником сидит и вяжет, входит муж - она дальше вяжет, муж выхватывает меч - она все вяжет, и только когда он отсек ей ухо или нос, она засуетилась.
  
  Но это не все: принц стоит и смотрит на истязание любовницы, не пытаясь ни вмешаться, ни сразу убежать: он ждет, пока Вейт изуродует жену - а он сделал это до убийства, и лишь тогда выбегает из дома. Впал в ступор, растерялся? Судя по тому, что о нем рассказывали - вряд ли, не похоже на великолепного фехтовальщика с мгновенной реакцией. Что-то здесь не то.
  
  Еще одна загадка поджидала Кеннела на грязноватой кухне, отделенной от гостиной узким коридором. Рассматривая полки с посудой, где все стояло вперемешку - глиняные кружки, стеклянные бокалы, фарфоровые чашки, он вдруг заметил за надтреснутой чашкой неожиданный предмет - ступку, но не большую кухонную, а маленькую и медную - аптекарскую. Что толкли в этой ступке, зачем она здесь? К дну ступки прилипло что-то, сначала показавшееся ему крылом бабочки благодаря странный расцветке - ярко-голубой и оранжевый в узкую полоску. Однако присмотревшись, Кеннел понял, что это высушенный лепесток какого-то растения, или, точнее, кусочек лепестка размером с ноготь мизинца, и счел за лучшее взять его с собой. Возможно, это случайный элемент, не имеющий отношения к делу, а, возможно, одно из звеньев длинной цепи, которая приведет его к Вейту. В любом случае лучше перестраховаться.
  
  Более никаких сюрпризов дом не преподнес. Мебель в спальне, как и во всех других помещениях, кроме гостиной, была на своем месте, нигде никаких следов насилия или любовных страстей, и супружеская кровать застелена, на ней расставлены декоративные подушки в вязаных наволочках, а слой нетронутой пыли на поверхностях свидетельствовал, что два месяца в дом действительно никто не заходил.
  
  Напоследок Кеннел снял со стены в спальне двойной портрет супругов, сделанный, судя по дате на тыльной стороне, в год свадьбы, и долго в него всматривался. Вейт на нем не просто выглядел моложе: в его глазах светилась радость жизни, сочные губы улыбались, и весь вид был браво-победительный. Улыбалась и госпожа Лютения, облаченная в богатое платье вишневого цвета, расшитое жемчугом. Но яркий цвет не шел ей, подчеркивая тусклые, блеклые краски, которыми наделила - или обделила - ее природа: бледная кожа, светло-серые глаза, серые редкие брови, светло-пепельные негустые волосы, а богатый декор странным образом делал еще мельче и без того мелкие и неправильные черты лица. На редкость невзрачная особа, из тех, кому никогда не оглядываются вслед мужчины, а ведь она здесь еще молода: ей в тот год было всего двадцать шесть лет. Возможно, принца потянуло к ней после ярких красоток по принципу контраста. Возможно. А возможно, и нет.
  
  6
  
  Сиреневую улицу никак не назовешь большой: полдюжины домов с одной стороны, полдюжины с другой - вот и все. Если бы дома стояли вплотную друг к другу, а не были отделены садами, улица была б совсем коротенькая, но и так для того, чтобы пробежать её от начала до конца, хватало трех минут. Рич слегка удивился следственному эксперименту, затеянному Кеннелом, но покорно побежал от места убийства Карла- Евгения вверх по Сиреневой улице, а Кеннел, подождав немного, помчался за ним, отсчитывая мысленно секунды. Он понимал, что Вейт, спасаясь от преследователей, мог спрятаться в одном из домов на Королевском бульваре или свернуть на одну из параллельных Сиреневой улиц - Вишневую или улицу Рыбаков. Но когда Кеннел выбежал на Королевский проспект, Рич оставался в поле его зрения, он никуда не успел свернуть, и до любого из домов на широком бульваре он тоже не успевал добраться. В таком случае оставался один вариант: Вейт перемахнул через изгородь, отделявшую территорию последнего дома по нечетной стороне Сиреневой улицы от проспекта. Она была такой высокой и плотной, что разглядеть человека за ней было невозможно.
  
  - Этого не могло быть, - заметил Рич, с которым Кеннел поделился своими соображениями. - Неужели вы думаете, что мы не обыскали по горячим следам все дома и сады на Сиреневой улице?
  
  - А на Вишневой? На ней вы смотрели?
  
  - Нет, - признался Рич.
  
  - Зря. Сады вокруг особняков на Вишневой и Сиреневой соприкасаются, перебраться из одного в другой несложно. Не забываем, что Вейт жил в этом районе много лет и прекрасно знал всех обитателей и Сиреневой улицы, и соседней Вишневой.
  
  - Мы их тоже знаем, - сказал Рич, и в голосе его прозвучала досада. - Поверьте, среди этих добропорядочных обывателей нет никого , кто предоставил бы убежище преступнику. Они бы сразу его заметили и схватили или как минимум подняли шум.
  
  Разговаривая таким образом, Кеннел и Рич вышли на Вишневую улицу. Она мало чем отличалась от Сиреневой - то же обилие зелени, те же опрятные одно- и двухэтажные домики под красными крышами, так что случайный прохожий, плохо знающий район, запросто мог их перепутать.
  
  - С Сиреневой граничат дома на четной стороне Вишневой улицы, - огляделся по сторонам Кеннел. - Кто в них живет?
  
  - Номер второй - королевский егерь, он держит охотничьих собак...
  
  - Отпадает.
  
  - Номер четвертый - многодетная семья, у них одиннадцать или двенадцать детей, тоже отпадает. В доме номер десять, выходящем фасадом на проспект, живет практикующий адвокат, он принимает у себя и у него днем постоянно толпятся люди; номер восьмой - известный музыкант, дающий уроки музыки, то же самое, а вот номер шестой... гм... В этом доме живет вдова генерального судьи, старушка лет восьмидесяти с двумя слугами.
  
  - Идемте туда.
  
  Дом номер шесть был окружен густым садом, явно нуждавшемся в ножницах садовника. Калитка была приоткрыта, и Кеннел и Рич беспрепятственно вошли в нее и подошли к дому. Издалека доносились слабые звуки музыки, но в заросшем саду и доме царила тишина. Рич долго стучал в дверь, прежде чем ее отворила немолодая служанка с заспанным лицом. Она сказала, что ее госпожа почивает: она всегда спит после обеда с трех до пяти часов пополудни. Кроме нее и госпожи, в доме есть еще лакей, но он, когда хозяйка спит днем, обычно уходит со двора, используя это время для своих дел.
  
  Судя по тому, как широко зевала и долго не открывала служанка, послеобеденные часы она тоже посвящала сну. Кеннел и Рич переглянулись. В четыре часа дня рокового дня, когда разыгралась драма, в этом доме, как всегда, царило сонное царство. Кеннел спросил служанку, что она знает об убийстве принца, но та лишь развела руками, сказав, что услышала о нем от соседей, и то "когда всё закончилось".
  
  В саду то и дело приходилось смахивать с лица паутину: по нему явно давно никто не ходил. От сада соседнего дома на Сиреневой улице его отделял лишь старый деревянный забор высотой по пояс, перелезть через который с легкостью мог любой, кроме разве что древней старушки, почивавшей после обеда. Ничто не мешало Вейту быстро пробежать через два сада на Сиреневой, прячась в тени деревьев, затем перебраться через этот забор и, оказавшись в саду дома номер шесть на Вишневой улице, затаиться, к примеру, в заброшенной деревянной беседке, спрятанной за разросшимися деревьями. Человека, находящегося в ней, не видно даже с близкого расстояния, а тут и смотреть было некому. Правда, никаких следов его пребывания Кеннел не нашёл, но он и не рассчитывал их обнаружить - это был бы слишком щедрый подарок судьбы. И без вещественных доказательств ясно, что никакого иного способа "бесследно исчезнуть" с места преступления у Вейта не было.
  
  - Черт, - мотнул головой Рич, - мы должны были догадаться! Но сами понимаете, все было в спешке, на нервах, такой поднялся тарарам...
  
  Кеннел махнул рукой.
  
  - В сущности, не так уж важно, как ему удалось ускользнуть в день убийства. Вопрос в другом: куда он подевался из этого сада потом. Возможно, разговор с шурином Вейта поможет на него ответить.
  
  7
  
  В трактире "Золотой якорь" было людно шумно и накурено, как это обычно бывает в заведении, где собираются люди, стремящиеся вознаградить себя за долгие месяцы плавания. Кеннел справился у хозяина о Викторе, брате госпожи Лютении, и, узнав, что он с утра куда-то отлучился, но, как обычно, придет к четырем, чтобы пообедать, решил, что и ему пора подкрепиться, тем более, что с утра он ничего не ел. Когда Кеннел, расправившись с супом из бычьих хвостов, собирался перейти к свиной отбивной, в трактире появился высокий светловолосый моряк лет двадцати пяти с приятным открытым лицом. По дороге к стойке он то и дело останавливался, здороваясь с другими посетителями трактира. Глядя, как поседевшие морские волки, пережившие не один шторм, с загорелыми лицами, продубленными солеными ветрами всех океанов, приподнимаются с места, чтобы пожать руку человеку вдвое моложе себя, Кеннел понял, что того здесь не только хорошо знают, но и уважают.
  Когда юноша наконец добрался до стойки и поздоровался с трактирщиком, тот что-то шепнул ему, указывая на Кеннела. Моряк пожал плечами и направился к столу, за которым сидел сыщик.
  
  - Здравствуйте. Я Виктор, помощник капитана на корабле "Царица морей". И брат госпожи Лютении.
  
  - Очень приятно. Сыщик Кеннел. Я разыскиваю вашего зятя и хотел бы задать вам несколько вопросов.
  
  Виктор сел напротив Кеннела и устремил на него погрустневший взгляд.
  
  - Хорошо было бы, если бы вы его нашли. Я пытался, но у меня ничего не вышло.
  
  - А зачем вы его искали, хотели отомстить за сестру?
  
  Моряк молча кивнул.
  
  - Расскажите о Вейте, вы должны его хорошо знать.
  
  - Сволочь он, по-простому говоря. Его место на рее. Эх, как сейчас помню: матушка плачет и уговаривает сестру порвать с ним, а та повторяет, как попугай: "Я его люблю, я без него не могу". Лютения познакомилась с ним в доме подруги. Вейт ухлестывал за этой подругой, но, узнав, что Лютения - дочь королевской кормилицы, тут же переключился на нее. Но он никогда ее не любил. Ему нужна была не она, а связи нашей семьи, а еще он думал, что у нас денег куры не клюют. Однако здесь он крупно ошибся: хотя матушке и платили щедрое пособие как бывшей кормилице принца, но оно было пожизненным. После смерти матушки, не дожившей до свадьбы сестры с этим... , выплаты прекратились. Всё, что у нас есть - это дом на Сиреневой, подаренный королем.
  
  Трактирный служка принёс баранью ногу под чесночным соусом, и Виктор набросился на неё с аппетитом молодого, очень здорового и сильно проголодавшегося человека. Кеннел дал ему возможность утолить голод, а заодно и сам доел жаркое. После того, как оба собеседника насытились, Кеннел спросил:
  
  - Почему вы уверены, что Вейт никогда не любил вашу сестру?
  
  - Так он сам сознался! Когда год назад он хотел развестись и ушел из дома, сестра умоляла меня поговорить с ним. Мне не хотелось, но уж очень было ее жаль, она рыдала сутки напролет. Вейт часто бывал в кабачке "Желудь", я пришел туда, дождался его, ну, мы и поговорили за тремя бутылками вина. Он сказал, что устал быть нищим, устал тянуть лямку армейского офицера, а женившись на моей сестре, надеялся обрести состояние и получить место в гвардии. Он думал, что сумеет ее полюбить, что сумеет стать своим при дворе, но вышло наоборот: и сестра, и двор остались для него чужими. Короче, все виноваты, только не он. Я на это прямо сказал, что он - дерьмо, и что если бы не сестра, я бы прибил его, как собаку. Эх, надо было прибить.
  
  - Погодите, погодите. Вейт хотел уйти от вашей сестры?
  
  - Ну да. Он говорил, что больше не может, что она его заколебала своей ревностью, что после того, как она ходила к Вилларди и просила не ставить ему ночные дежурства, он превратился в посмешище. Да он им всегда был! А что касается ревности, то сам виноват. Он изменял ей все эти годы, причем с дешевыми шлюхами. Я это точно знаю, потому что однажды сам столкнулся с ним в борделе. Каков верный муженек? Я психанул, чуть не подрался с ним, да мои товарищи нас растащили. Он еще мне заявил, что раз я пришел туда, то не имею права читать ему мораль. Ага, конечно! Во-первых, я холостой, в отличие от него, во-вторых, после полугодового плавания, а он отродясь на борт не поднимался, в-третьих, мне 20 лет было всего, а ему все 35 или даже больше! Черт, что-то я разоткровенничался больше, чем надо... ну да плевать.
  
  - Дальше меня это не пойдет, - заверил моряка Кеннел. - Но если это не Вейт ревновал вашу сестру, а она его, если он хотел ее бросить, то как вы объясните убийство принца и надругательство над вашей сестрой? Ведь ревность как мотив отпадает.
  
  - Не знаю, - Виктор посмотрел прямо в глаза Кеннелу, и тот понял, что моряк не лжет и не лукавит. - Я ничего не понимаю. Вейт - бабник и сволочь, но он никогда не был агрессивным. Господи, да он был рад, если бы она ему изменила с принцем, чтобы наконец-то развестись без ущерба для карьеры.
  
  - В смысле?
  
  - Год назад он вернулся к Лютении только потому, что она пригрозила пойти пожаловаться на него Вилларди. А тот его терпеть не может, и воспользовался бы поводом, чтобы вышвырнуть из гвардии. Хотя я думаю, что сестра только угрожала, а сама никуда бы не пошла - слишком его любила, несмотря ни на что. Эх, к морскому дьяволу такую любовь...
  
  - А принц? Что было между нею и Карлом-Евгением?
  
  - Когда я вернулся из плавания и услышал, что между моей сестрой и принцем был роман, у меня глаза на лоб полезли. Вы не подумайте, что
  я защищаю честь своей семьи: был бы роман - я бы так и сказал. Но Лютения и принц... бред какой-то.
  
  - Вы, как молочный брат покойного принца, общались с ним?
  
  - Общался - это громко сказано, где он и где я. Но по нашему обычаю молочные братья должны ходить друг к другу на праздник совершеннолетия, на свадьбу и на похороны. Первый раз Карл-Евгений пришел в наш дом на поминки по маме вместе с воспитателем. Мы сидели рядом. Когда воспитатель подсказал ему, что нужно произнести что-то утешительное, он говорит: "Ты свою маму похоронил, а я вообще не знаю, где моя мама", типа ему тоже непросто. Совсем пацан был, как и я, не умел еще соблюдать этикет, Второй раз он заезжал на свадьбу Лютении, привез подарок от королевской семьи - жемчужное ожерелье, потом его продали. А в третий раз он приезжал на мое совершеннолетие, посидел немного и подарил вот это кольцо, - моряк показал Кеннелу небольшой перстень с сапфиром. - Через неделю он меня пригласил на свой банкет во дворец. Вот и все общение. Я должен был прийти на его похороны, но был тогда в море.
  
  - Получается, что принц был давно знаком с вашей сестрой - и никогда не интересовался ею как женщиной?
  
  - О чем и речь! Лютения, бедняжка, не блистала красотой, для нее и Вейт был принцем. Слушайте, много у вас ещё вопросов? Мне надоело это ковыряние в свежей ране!
  
  - Так не ради удовольствия ковыряюсь, а чтобы найти вашего зятя. Вы ведь хотите его отыскать?
  
  - Да, конечно... извините.
  
  - Ладно, не буду вас больше мучить. Ответьте еще на два вопроса, и все. Когда Вейт ушёл из дома и хотел развестись с вашей сестрой, где он жил - в казармах?
  
  - Нет, точно не в казармах. Где-то в городе, а где - не знаю.
  
  - Скверно, но ничего не поделаешь. И последний вопрос: у вашей сестры были близкие подруги?
  
  - Была одна - Марта с Садовой улицы. Номер дома не помню, но там деревянный балкон и ставни выкрашены ярко-голубой краской, найти легко.
  
  8
  
  В кухне было жарко. Над котлом вились осы, а в низкие окна маленькой кухни то и дело заглядывали, облизываясь, три черноволосых сорванца - сыновья хозяйки. Госпожа Марта варила вишневое варенье, успевая одновременно помешивать варево в большом котле и разговаривать с Кеннелом, сидевшим за обеденным столом под полочками, заставленными баночками для специй, тряпичными куколками, декоративными бутылочками, чайными чашечками и шкатулочками, обклеенными ракушками. В том, что госпожа Марта, будучи весьма крупной и полной особой, питала пристрастие к маленьким вещичкам, при желании можно было найти нечто забавное, но у Кеннела не было такого желания. В отличие от брата госпожи Лютении, произведшего приятное впечатление, ее лучшая подруга показалась Кеннелу недалёкой сплетницей. Но как бы по-человечески ему не был антипатичен подобный тип людей, как сыщик он ценил их высоко, ибо в болтовне сплетника, какой бы поверхностный она не была, всегда можно выудить крупицы ценной информации.
  
  
  
  Кеннел уже успел узнать, что королевской кормилицей мать Лютении стала случайно, потому что за неделю рождения Карла-Евгения одна знатная дама, выбранная заранее в кормилицы, потеряла ребенка, а у другой в самый день родов пропало молоко; что Лютения и в ранней юности не отличалась привлекательностью и не могла похвастаться успехом у мужчин; что Вейт стал первым и единственным мужчиной в ее жизни, которого она "любила слишком сильно, всеми фибрами своей души".
  
  - Она готова была жизнь за него отдать, - Марта попробовала розовую пенку и продолжила помешивать булькающее варенье длинной деревянной ложкой, - а он, подлец, изменял ей со служанками, представьте себе! Я говорила ей: не прощай его! Но она слишком его любила, и в итоге она его простила, но с тех пор брала в служанки только самых некрасивых. Последняя вообще напоминала ведьму с картинки в детской книжке: нос крючком, да еще с бородавкой на правом крыле, седые лохмы, скрипучий голос, и характер под стать: ленивая, с гонором, да еще и обманщица оказалась.
  
  - Это та самая служанка, которая исчезла после того, как принесла в больницу Лютении зеркало? - заинтересовался Кеннел. - Вы помните, как её звали и откуда она взялась?
  
  - Сама пришла. Постучала в дверь, говорит, я слышала, что здесь ищут служанку. У неё были хорошие рекомендации, в том числе и из дома господ Лихтенбергов, и Лютения решила её взять. Правда, вскоре разочаровалась: готовила она ещё так-сяк, а вот поддерживать порядок в доме совершенно не успевала, потому что и дело куда-то бегала со двора. Звали ее Лютти, а фамилию не помню. Посмотрев на это, Лютения усомнилась, что такую распущенную неряху держали в доме господ Лихтенбергов. Вы, как человек приезжий, наверное, не знаете, но это очень важные господа, которые держат свой дом в образцовом порядке. У моего двоюродного брата сестра жены - невестка старшей экономки в доме Лихтенбергов, ну я и решила помочь ей и разузнать, действительно ли такая служанка там работала. И что вы думаете? Там про такую и не слыхивали! Рекомендации были фальшивыми! Лютения собралась выгнать эту лгунью, да не успела, потому что случилось то, что случилось. Эта сквернавка проработала у неё всего месяц, и напоследок такую пакость сделала - принесла зеркало Лютении! Ух, попала бы она в мои руки!
  
  Руки у госпожи Марты были сильные, как у мужчины, красные и большие, так что ее слова прозвучали отнюдь не пустой угрозой.
  
  - Ее счастье, что она вовремя смылась. Но ничего, ей еще воздастся, как и Вейту, я очень надеюсь на это.
  
  - Вы не знаете, где он может прятаться?
  
  - У шлюх каких-нибудь, это и к гадалке не ходи - само собой ясно. И когда он год назад издевался над ней и месяц жил вне дома, тоже небось у шлюх квартировал.
  
  - Это вы знаете... - начал Кеннел.
  
  - От Лютении, конечно. Он не сознавался, конечно, но Лютения ему уже не верила. Он издевался над ней, как мог. Знаете, что он ей сказал перед тем, как тогда уйти? Что она ему не изменяет только потому, что на неё даже пьяный бродяга не позарится! Лютения тогда пришла ко мне плакать и плакала два часа. Что она в нём нашла - не понимаю, он как был неотесанный солдафон из глухомани, таким и остался. Он даже ребенка не смог сделать, потому что в детстве переболел свинкой!
  
  - Погодите, погодите. Зачем ему офицеру гвардии жить в притоне? Снял бы себе комнату в городе, если не хотел ночевать в казармах.
  
  - Не мог он ничего снять, у него денег не было. Гвардейцам ведь только оружие выдают, а коня, сбрую и прочее они должны покупать за свои деньги. Потому бедные в гвардии не служат, а если служат, как Вейт, то все жалованье на службу и уходит. Потому он и изменял ей с дешёвыми шлюхами: на дорогих денег не было.
  
  Кеннел невольно улыбнулся и сменил тему.
  
  - Скажите, госпожа Лютения не увлекалась травологией? Не собирала травы?
  
  - Господь с вами, с чего вы взяли? Вязанием она увлекалась.
  
  - А аптекарской медной ступки вы у нее на кухне не видели?
  
  - Нет. Я хорошо знаю ее кухню, не было там никакой ступки. Лютения, если честно, не очень любила готовить, это был не ее конек. Если в доме была служанка, то Лютения на кухню лишний раз не заходила. Никакой лишней утвари типа ступок у нее не водилось... разве что служанка принесла.
  
  - Да, скорее всего, так и было, - пробормотал Кеннел вполголоса. - Однако именно в такую женщину - не самую красивую, не самую юную - влюбился принц.
  
   - А, оставьте, - махнула огромной рукой Марта, разгоняя ос. - Не верю я в эту историю! Зачем она такому молодому красавцу, который мог выбирать из самых прекрасных женщин королевства? Хотите увидеть, с какими дамами у него были романы? В семь часов вечера будьте на набережной, в это время там каждый день проезжает верхом его предпоследняя пассия, благородная дама Элеонора, тёзка королевы и крестница её покойного отца. Вот такие дамы сердца у него были, а бедная Лютения... ума не приложу, что там случилось. Но если бы у неё действительно был роман с принцем, да хотя бы подобие романа, хотя бы тень флирта, то, во-первых, я знала бы об этом, а во-вторых, об этом знала бы не только я, а весь город.
  
   Направляясь на свой постоялый двор, Кеннел выбрал путь через набережную, отчасти и из любопытства. И оно было удовлетворено: едва часы на башне пробили семь, мимо него на великолепном вороном коне проскакала очень красивая дама лет двадцати пяти в окружении нескольких молодых и привлекательных кавалеров в богатых придворных костюмах. Возле креста на месте гибели принца она остановила коня, спешилась и, встав на колени, прочитала молитву. Ее свита последовала ее примеру. Помолившись, лихая амазонка сама, без помощи спутников, вскочила на коня и помчалась дальше. Сыщик проводил ее взглядом и направился в ту самую таверну на воде, которая заинтересовала его утром.
  
   У трапа гостей ресторана встречал симпатичный юноша в стилизованном костюме пирата, на плече которого сидел большой зеленый попугай, кричавший "На абордаж!". Чуть поодаль от юноши стояла симпатичная цветочница лет тридцати пяти, в наброшенной на белую блузку с кружевами яркой красной шали и милом накрахмаленном чепчике, с корзинкой маленьких роз. Кеннел перебросился парой слов с юношей, узнал, что он работает в этом месте всего неделю, сразу утратил к нему интерес и прошёл на палубу, где его встретил высокий черноволосый мужчина в камзоле оливкового бархата, как оказалось - владелец заведения. Лицо мужчины показалось Кеннелу смутно знакомым.
  
   - На палубе так много народу, - сказал, поздоровавшись, Кеннел, - нет ли у вас места в трюме?
  
   - Вы шутите, мой господин, - удивился владелец. - В трюме у нас камбуз, а гости сидят на палубе.
  
   - Жаль, - покачал головой сыщик, - я думал, что мы, старые морские волки, поймем друг друга.
  
   - Вы тоже ходили под парусом? - оживился хозяин.
  
   - Было дело в ранней юности.
  
   - Моряков я всегда рад видеть. Вот как раз освободилось хорошее место, вы будете с него видеть всю набережную.
  
   Стол, к которому подвел его хозяина, был выкрашен в необычайно яркий желтый цвет. Впрочем, все остальные столы на палубе были окрашены точно также, и Кеннел счел необходимым сделать комплимент обстановке ресторана.
  
   - Я люблю яркие цвета, а этот оттенок вообще восхитительный. Сразу напоминает о солнце и радости жизни.
  
   Да,- улыбнулся трактирщик,- это не обычная краска. Вы можете обойти всю столицу, но нигде не найдете такой же. Мне привезли её друзья из-за моря. Она очень стойкая и годами не выцветает...
  
   "И ничем не отстирывается, если попадает на одежду", - мысленно завершил фразу сыщик. Вслух он заказал на ужин рагу из баранины с баклажанами и полбутылки белого вина. Панорама с этого места действительно открывалась восхитительная, но не она заинтересовала Кеннела. На протяжении всего часа, которые он провёл в ресторане, сыщик внимательно наблюдал за хозяином и слугами, и если в поведении слуг он не заметил ничего особенного, то хозяин, по его мнению, спускался в трюм несколько чаще, чем того требовали его обязанности. Заметил сыщик и свежий след на краю одного из столов, словно свежеокрашенную поверхность чем-то задели.
  
   Посетители ресторана были сплошь люди приличные, одетые в шелка и бархат, а иные из них, судя по манерам и надменности, принадлежали к придворному миру. Так что счёт, который принесли Кеннелу, оказался соответствующий: за эти деньги он мог три дня подряд завтракать, обедать и ужинать в заведениях подешевле. Сыщик расплатился, оставил чаевые, и пошёл к трапу, обратив по дороге внимание на еще один стол с едва заметным повреждением окрашенной поверхности.
  
   Выйдя из ресторана, Кеннел купил у цветочницы букетик роз и завёл непринужденную беседу. Цветочница уже больше года допоздна продавала в этом месте свои розы и неплохо знала постоянных посетителей ресторана. Когда Кеннел начал описывать ей внешность Вейта, женщина его перебила:
  
   - Да знаю я его, это гвардеец, который убил принца! Вот он был жлоб первостатейный: никогда у меня не купил ни цветочка. Бывало, подойдёт, начнёт зубоскалить, подкатывать на известную тему, но я же не такая, я просто цветы здесь продаю, потреплется - да и пойдёт в ресторан. Я потом уже язвить начала: говорю, вы бы для жены розочки купили, я вам со скидкой продам. А он только смеётся. Дрянной человечишка, по всему видно.
  
   - Погодите, - удивился сыщик, - Вейт часто здесь бывал?
  
   - Часто не часто, а раз в неделю обязательно наведывался. А иногда и два раза. И всегда он уходил последним, когда уже все разошлись и ресторан закрывали.
  
   "Очень интересно, - подумал Кеннел. - На какие шиши Вейт кутил в таком дорогом месте? Неужели кто-то его угощал?"
  
   - А он один приходил или с компанией?
  
   - Один, всегда один. Таких жадных людей не любят, нет у них компаний.
  
   9
  
   На постоялый двор Кеннел вернулся к девяти вечера, сытый и довольный результатами дня. Попросив не беспокоить его до утра, он закрыл дверь, сбросил сапоги, с удовольствием вытянулся на чистенькой кровати, заложил руки под голову и, глядя на выкрашенные в белый цвет потолочные балки, начал заново раскладывать пасьянс.
  
  Итак, предложенная ему господином Арди версия убийства из ревности оказалась весьма сомнительной. Кеннел знал, конечно, как сложны и прихотливы бывают пути страсти, но в этом случае слишком многое противоречило известным фактам. Да, принц, предпочитавший броских, ярких красавиц с независимым характером, своих ровесниц, теоретически мог влюбиться - по принципу контраста - в невыразительную и блеклую женщину-домоседку старше себя на одиннадцать лет. Да, он мог - опять же вопреки своей обычной манере ухаживать громко, открыто и широко - держать эту связь втайне. Опять же - чисто теоретически - самые разные люди, утверждавшие, что никакого романа не было, могли договориться о даче ложных показаний или же быть добросовестно введены в заблуждение. В каждое из этих допущений по отдельности Кеннел еще мог поверить, но все вместе взятое - увольте, это уже перебор.
  
  С другой стороны, "ревнивый муж" не только не ревновал жену, а, наоборот, сам страдал от ее ревности. Учитывая особенности семейной жизни господина Вейта: скандалы, измены, неудачную попытку бегства, - впору предположить, что у него мог быть свой мотив поднять на Лютению руку: не ревность, а желание избавиться от надоевшей супруги. Но тогда он должен был убить ее, а не Карла-Евгения, и понадеяться на снисходительность судьи: дескать, увидел ее рядом с принцем, обезумел, в глазах потемнело, покарал неверную и т.д.
  
  Однако если не было романа и классической сцены "муж застал жену с любовником", то что, черт возьми, произошло в тот роковой день в гостиной дома Вейтов? Кеннелу не давало покоя воспоминания о залитом кровью клубке ниток, катившемся по полу, и о пустом столе. Не похоже, что встреча была назначена заранее, к ней явно не готовились. Скорее всего, визит принца стал для Лютении неожиданностью и продлился очень недолго, иначе она отложила бы вязание и занялась обязанностями хозяйки. А так получается, что сразу вслед за принцем вбежал Вейт и набросился на жену, не успевшую убрать с колен клубок ниток. Он нанес ей первый удар и отсек нос, судя по количеству крови. Несчастная инстинктивно бросилась бежать, но добежала лишь до стола и, падая под вторым ударом, потянула за собой скатерть.
  
  А что, если принц не присутствовал при расправе? Что, если Вейт, узнав, что Карл-Евгений направляется в его дом, опередил его? Что, если принц успел войти только в прихожую, и тут из гостиной выбежал расправившийся с женой Вейт с окровавленным мечом? Тогда некоторые вопросы снимаются; некоторые - но не все. И все произошедшее принимает совсем другой вид - западни.
  
  Мог ли Карл-Евгений пасть жертвой заговора? Арди отрицает политическую подоплеку, но у него есть на то причины: признать, что принца убили заговорщики - значит расписаться в несоответствии занимаемой должности. Но если принять эту версию, то загадочное исчезновение Вейта предстанет самой малой из проблем, тем более, что загадочное оно только для коллег Рича.
  
  Чем дольше думал Кеннел над этой версией, тем убедительнее она ему казалась. Нервозность Вейта в последний месяц; загадочная служанка, появившаяся из ниоткуда и исчезнувшая в никуда; аптекарская ступка со странным лепестком в доме женщины, не интересовавшейся травами и редко появлявшейся на кухне - все это вполне могли быть звенья одной цепи. Вейт нервничал, впутавшись в заговор, служанка могла быть вовсе не служанкой, а в ступке могли толочь травы, чтобы приготовить яд: заговорщики, планируя убийство, нередко рассматривают разные способы. Во всем этом следовало разобраться в самое ближайшее время.
  
  10
  
  Узнав в ближайшей аптеке, что самым большим знатоком трав в столице считается профессор Герарди, Кеннел нанес визит сему ученому мужу, жившему в собственном доме возле университета. Профессор принял его в библиотеке, служившей одновременно и кабинетом. Крошечная частица лепестка, предъявленная Кеннелом, весьма заинтересовала его. Профессор осмотрел ее сперва невооруженным глазом, подойдя к окну, затем с помощью лупы и объявил, что это, несомненно, лепесток ядовитой наперстянки.
  
  - Вы не поверите, но я впервые вижу это растение! - признался Герарди. - Удивительно! Сейчас я вам кое-что покажу.
  
  Осторожно, чуть ли не боком пробираясь между стопками лежащих на полу книг, профессор подошел к книжному шкафу из черного дерева и достал с одной из полок огромный фолиант в темно-красном кожаном переплете. По тому, как он с усилием удерживал его обеими руками, обходя стопки книг, видно было, что книга весит немало. Дойдя до стола, профессор с видимым облегчением положил на него фолиант и начал листать книгу, осторожно переворачивая страницы - не бумажные, а пергаментные. Почти каждую из них украшали тщательно выполненные яркие иллюстрации, изображавшие различные растения.
  
  - Посмотрите, какая работа художников! Второй такой энциклопедии нет. 17 лет, слышите ли, 17 лет ушло на её создание! Мы работали над ней впятером - Фуфел, Флейш, Самнери, Сомс и ваш покорный слуга, а сегодня из всех авторов в живых остался лишь я... Годы беспощадны, увы... Вот она: ядовитая наперстянка!
  
  Кеннел впился глазами в страницу, на которой был нарисован цветок с небольшими остроконечными лепестками очень необычного окраса, в лазурную и оранжевую полоску. Его ни с чем нельзя было спутать. Статья, размещённая рядом с рисунком, гласила:
  "Наперстянка ядовитая, она же змеиный цветок - растение, происходящее из жарких заморских стран и на территории нашего государства в естественном виде не встречающееся. Принадлежит к семейству ядовитых растений, воздействующих на мозг человека. Употребление в пищу наперстянки ядовитой вызывает повышенную повышенную возбудимость, припадки ярости, а в больших дозах - помутнение сознания, полную потерю контроля над собой и утрату разума. Ввиду большой опасности наперстянки ядовитой для здоровья человека ввоз в королевство как живых растений, так и их составляющих: листьев, лепестков, стеблей, корней и семян - категорически воспрещен".
  
  - Очень интересно, - признал Кеннел. - Скажите, а кто из авторов энциклопедии писал о ядовитой наперстянке?
  
  - Профессор Флейш. О, это был выдающийся учёный и величайший специалист по ядовитым растениям, да и не по ядовитым тоже. Вы знаете, сколько он прожил? 98 лет! И до последнего был в ясном уме и здравой памяти.
  
  Кеннел снова скольнул взглядом по описанию ядовитого цветочка, задержавшись на словах "помутнение сознания, полную потерю контроля над собой и утрату разума".
  
  - У такого великого учёного, несомненно, были ученики?
  
  - Ученики были, - ответил профессор, - но не преемники. Увы, наш дорогой Флейш не создал своей научной школы, отчасти по свойствам характера: он был вспыльчив, нелюдим и погружён в мир своих научных идей.
  
  - Но кто-то же с ним работал? Были же у него какие-то помощники? Как их звали?
  
  - У него никто долго не задерживался... Я даже не смогу назвать вам имена, но наверное, их помнит вдова Флейша. Она живет неподалеку, всего через четыре дома.
  
  Вдова Флейша, опрятная старушка в накрахмаленном белоснежном чепце и строгом черном платье с белым слоёном воротником, оттенявшим её здоровый цвет лица, встретила Кеннела с тем радушием, с каким редко выходящие из дома и скучающие люди встречают неожиданное развлечение, вот только запомнить его фамилию она так и не смогла. Хотя вдове было уже под восемьдесят, на её щеках играл румянец, а в глазах светился интерес к жизни. В гостиной приятно пахло корицей и ванилью, и Кеннел подумал, что старушка наверняка отлично готовит.
  
  - Вы знаете, в последние годы муж отошел от своих растений, и увлекся совсем другими материями. Он начал изучать велий...
  
  - Кого, простите?
  
  - Велии, или лесные девы, или лесные феи - это легендарные существа, которые живут в горных лесах на западе. Они отличаются необыкновенной красотой, волшебными способностями и всё такое.
  
  - Любопытно, - рассеянно произнес Кеннел, рассматривая обрамленные резными дубовыми рамками королевские грамоты на стенах. - О, я смотрю, ваш муж имел титул почетного королевского лекаря?
  
  - Это значит, что его величество отдал дань многолетней научной деятельности моего супруга и признал его выдающийся вклад в травологию. Муж, конечно, время от времени посещал дворец, но насколько я его знаю - а мы прожили вместе 58 лет, он никогда никого не лечил.
  
  - Понятно, понятно. Скажите, а кто ему помогал в работе, кем были его ученики?
  
  - Незадолго до смерти мужа оставалось два ученика: Артур Бойм и Корнелия Зигу. Все остальные разбежались. Бойм оставался не просто так: после смерти мужа он запатентовал созданное им средство против крыс и неплохо зарабатывает. Я пыталась судиться, я но он заявил, что усовершенствовал средство и это дает ему право считать его собственным изобретением. Корнелия, как потом оказалось, попросту украла несколько ценных книг, еще при жизни мужа. Он ведь, бедняжка, ведь почти ослеп концу, а библиотека огромная, за всем не уследишь. Вообще была неприятная личность: редко так бывает, господин Бреннел, чтобы внутренний мир настолько соответствовал внешности.
  
  - Кеннел, с вашего позволения...
  
  - Да, извините.
  
  - Что вы имеете в виду, говоря о соответствии внешнего и внутреннего миров?
  
  - То, господин Кендалл, что эта темная душа была на редкость уродливой. Она напоминала мне ведьму с огромным крючковатым носом, резким голосом, всклокоченными седыми волосами...
  
  - А бородавка на крыле носа у нее было?
  
  - Была! - удивилась старушка. - На правом крыле у нее была бородавка размером с арбузное семечко, но откуда вы это знаете, господин Рендалл?
  
  - Похоже, не вы одна пострадали от этой личности. Вам известно, где она теперь?
  
  - Нет, два года - с момента смерти мужа я ее не видела. Да и не хочу видеть!
  
  - Скажите, у неё есть какие-то родственники?
  
  - Есть сводная сестра, Но, насколько я знаю, Корнелия с ней давно не общалась.
  
  - Если бы вы могли подсказать мне адрес сестры, моя благодарность не имела бы границ.
  
  - Что вы, господин Сандалл, я рада помочь вам, чем смогу! Сестра Корнелии живёт в посёлке Три дуба, а зовут ее... кажется, Аурелия. Увы, больше ничего не могу подсказать, к сожалению
  
  - Премного благодарен.
  
  11
  
  Селение Три дуба отделяли от пригородов столицы каких-то полчаса пешком по широкой тропе среди зеленых полей и ухоженных виноградников, и Кеннел с удовольствием проделал это маленькое путешествие. Вопреки названию, в Трех дубах жили не столяры или лесорубы, а виноделы, и многие гурманы из столицы специально приходили сюда, чтобы попробовать молодого вина в одном из кабачков на центральной площади поселка. Кеннел выпил воды вместо вина, чем сильно удивил владельца винного погребка, и выяснил, что сестру Корнелии Зигу зовут Акверия и она держит вместе с мужем небольшую винодельню с поэтическим названием "Луна и звезды".
  
  Чтобы никто не спутал их винодельню с другой, владельцы "Луны и звезд" нарисовали небесные светила прямо на фасаде своего дома. У калитки стоял небольшой столик, за которым сидел подросток лет четырнадцати, крутя в руке бокал. Перед скучающим отроком красовались большие графины с вином рубинового оттенка. Кеннел попросил его позвать Акверию, и подросток, оживившись, завопил во всю мощь своих легких: "Мама, тут какой-то господин хочет тебя видеть, наверно, оптовый торговец!".
  
  На крик из дома с Луной и звёздами на фасаде вышла женщина лет сорока, одетая по-домашнему - в простое клетчатое ситцевое платье, с волосами, выбивающимися из-под белого чепца. Её круглое лицо привлекало свежестью и тем ярким румянцем, который бывает у людей, много времени проводящих на свежем воздухе и ведущих простую и здоровую жизнь. Уловив в её взгляде интерес и надежду, Кеннел поспешил сказать:
  
  - Вынужден вас разочаровать, моя госпожа: я не оптовый торговец, а всего лишь сыщик, но обещаю, что после нашего разговора охотно продегустирую ваши вина и, если они мне понравятся, куплю бутылочку-другую.
  
  Поскольку разговаривать, стоя у калитки, было неудобно, Акверия пригласила Кеннела в дом. Узнав, что речь пойдет о её сестре Корнелии, она тяжело вздохнула, но не удивилась.
  
  - Мы сёстры только по отцу, матери у нас разные. Мать Корнелии умерла, когда она была совсем маленькая, и её отец женился вторично. Моя мать старалась не делать никакого различия между нами и относилась к Корнелии как к родной дочери. Да она и была ей родной: ведь она её вырастила. Да, моя мама была для неё матерью, а не мачехой, но это не мешало Корнелии рассказывать всем соседям, как над ней издеваются, какая она несчастная и как тяжело ей в родном доме. У неё всегда был очень тяжёлый характер. Я не встречала более злобного человека.
  
  - Я слышал, что у неё очень непривлекательная внешность, - заметил Кенелл, - может быть, в этом причина?
  
  - Она вовсе не считает себя непривлекательной, - развела руками Акверия. - По её мнению, у неё необычная, но пикантная и очень интересная наружность. Вообще она очень высокого мнения о себе - и весьма низкого о других. Я могла бы много рассказать о ее проделках, но, к счастью, я уже пять лет с ней не общаюсь и очень довольна. Мы все вздохнули спокойно.
  
  - А почему вы с ней не общаетесь?
  
  Акверия замялась, как человек, который не хочет говорить правду, и в тоже время не в состоянии придумать правдоподобную ложь. Видя её колебания, Кеннел пришел ей на помощь.
  
  - Даю вам слово: все, что вы мне расскажете, дальше меня не пойдет.
  
  - Я вам верю, но... тут щекотливые обстоятельства... Ладно, - махнула она рукой. - Так и быть, расскажу. Из-за Корнелии чуть было не сел в тюрьму брат моего мужа, Лоренс. У него умерла жена, он не хотел оставаться один в большом доме, с которым его связывало много тяжелых воспоминаний, и купил дом поменьше. Были и другие причины: дела его шли плохо, он был весь в долгах, и содержание большого дома ему было больше не по карману. Когда Лоренс приводил в порядок погреб в новом доме, то обнаружил там старинный клад - шкатулку с золотыми монетами. По закону все клады принадлежат короне, но он так нуждался в деньгах, что решил скрыть свою находку от властей и потихоньку продавать золотые монеты. Об этом знали только три человека: мы с мужем и Корнелия. Муж не мог предать брата, я никому не говорила, так что когда в дом к Лоренсу пришла городская стража, сомнений не было, кто донес. Да она и не отрицала.
  
   - Но зачем она это сделала?
  
  - Из мести. Она клеилась к нему еще при жизни жены, но Лоренс отверг её домогательства. Но это ещё не всё. Когда Лоренс через месяц вернулся из тюрьмы мы - а чтобы его вытащить оттуда, нам пришлось продать все ценные вещи, которые у нас были, он рассказал, что когда Корнелию вызывали к нему на очную ставку и она шла по тюремному двору, ее увидел один из его сокамерников, которого вели с допроса. Этот сокамерник был весьма ушлый тип, много раз сидевший за разные преступления, и он сказал, что знает эту женщину... правда, он употребил другое слово... сказал, что знает Корнелию и что она на самом деле - тайная осведомительница.
  
  - Полиции?
  
  - Нет. Тайной дворцовой службы.
  
  На мгновение воцарилось молчание, которое прервало замечание Кеннела.
  
  - Но ведь это очень серьезное заявление, и для него нужны более веские основания, чем слова какого-то матерого уголовника.
  
  - Конечно... но знаете, я чувствую, что это правда. Она, разумеется, никогда не говорила прямо, но несколько раз я слышала от неё намёки, что она может погубить кого угодно и ей ничего не будет. И у неё были деньги из неизвестного источника. Не престарелый же профессор, платил ей серебром!
  
  - Кстати, о профессоре Флейше. Ваша сестра рассказывала, чем она занималась у Флейша, чему училась?
  
  - Нет, никогда. Она очень любила совать свой нос в дела других людей, но о своих делах много не болтала. К Флейшу в ученицы она пошла за два года до происшествия с Лоренсом, и мы все удивились, потому что прежде она не высказывала ни малейшего интереса к науке.
  
  - Когда Корнелия покинула ваш дом?
  
  - В ночь, когда Лоренс вернулся из тюрьмы. То есть он вернулся вечером, усталый и сильно измученный, помылся и свалился спать, а когда рано утром мы все проснулись, Корнелии в доме уже не было. Она собрала все свои вещи и ушла. С того момента я не видела её, и не имею ни малейшего желания видеть снова. Я не знаю, чем она занималась, и не имею ни малейшего отношения к её делам. Только прошу: никому не рассказывайте, что мы думаем о Корнелии... сами понимаете...
  
  - Я уже дал вам слово и сдержу его. А чего умерла жена Лоренса?
  
  - Ах, там такая глупая смерть: их дом был у реки, и жена Лоренса стояла на высоком берегу, разговаривая с соседками. Вдруг она побледнела, сказала, что у неё кружится голова, покачнулась и упала вниз, на острые камни. Когда к ней подбежали, она была еще жива и умерла на руках у Лоренса, не приходя в сознание. Он вспомнил потом, что за день или два до гибели жена жаловалась на внезапное головокружение, так что она не могла устоять на ногах, только тогда она была дома и успела сесть на стул.
  
  - А раньше она страдала головокружениями?
  
  - Нет, никогда.
  
  - Ваша сестра бывала в их доме?
  
  - Да. Она тогда всячески пыталась соблазнить Лоренса, то рубашки ему дарила, то приносила собственноручно изготовленное угощение.
  
  Помолчав, Акверия добавила:
  
  - Я понимаю, к чему вы клоните, но брать грех на душу не буду: я не знаю, отчего у жены Лоренса начались головокружения, и не возьмусь обвинять в её гибели Корнелию. Конечно, ей бы хотелось видеть Лоренса вдовцом... но доказательств у меня нет.
  
  
  12
  
  В столицу из Трех Дубов Кеннел возвращался в совсем другом настроении. Невелика радость узнать, что человек, который должен был бы быть твоим главным союзником в расследовании, с большой вероятностью причастен к преступлению. Если Корнелия Зигу, она же Лютти, является одним из агентов главы дворцовой секретной службы, то можно дать сто из ста, что в доме Вейтов она оказалась по его приказу и по его же приказу целый месяц угощала хозяина дома приготовленным ею средством из лепестков наперстянки ядовитой. Вейт, которого довели до полубезумного состояния, оказался не активным участником заговора, а одной из его жертв.
  
  Ну, а если допустить, что Корнелия Зигу, даже будучи тайным агентом, в данном случае действовала по собственной воле? Допустим, её могли внедрить в дом Вейтов, но всё остальное было её личной инициативой. Это дама привыкла мстить мужчинам, которые её отвергали, могла отомстить таким образом и Вейту. На первый взгляд правдоподобно, но, во-первых, в таком случае непонятно, когда она успела воспылать к нему страстью и получить отлуп. Изменения в поведении Вейта начались месяц тому назад, сразу же после ее появления в доме, то есть она стала подмешивать ему пищу препарат из ядовитой наперстянки едва ли не в тот же день, когда устроилась. Если бы они были знакомы прежде и он уже отверг её домогательства, то, разумеется, ни за что не пустил бы Корнелию в свой дом в качестве служанки: зачем ему этот геморрой? А если бы она стала приставать к нему первый же день работы, то он скорее всего её сразу бы выгнал.
  
  Но это всё психология, гораздо важнее второй пункт: откуда Корнелия взяла цветы ядовитой наперстянки? Вопрос не праздный: разведение этих цветочков запрещено, в природе в пределах королевства их встретить невозможно, более того, они настолько редки, что маститый профессор, всю жизнь изучавший растения, никогда их не видел. Всё редкое и запрещённое стоит не просто дорого, а очень дорого, и для того, чтобы свести счёты с очередным мужчиной, не оценившим её чар, Корнелия употребила бы что-то попроще. А вот если её снабдили этим средством для выполнения задания, тогда совсем другое дело.
  
  Мстили не Вейту, ставшему марионеткой в чужой игре: заговор, созревший в недрах дворца, был направлен против Карла-Евгения. Если бы он был наследником престарелого короля, сложностей с объяснением мотивов не возникло бы: не первого и не последнего наследника трона убирает его чересчур нетерпеливый родич, жаждущий сам надеть корону. Но, поскольку наследницей была Элеонора-Августа, эта причина отпадает. Тогда что? Зачем Арди потребовалась смерть принца? Является ли он главой заговора или всего лишь одним из его организаторов? И, главное, зачем демонстративно приглашать для поимки Вейта сыщика из заграницы? Неужто не могут сами догадаться, где он прячется?
  
  На эти вопросы у Кеннела пока не было ответа. Зато у него был ответ на другой вопрос: нужно ли ему продолжать расследование в свете обнаружившихся обстоятельств? На долю секунды Кеннел заколебался, но потом ответил "Да". Дело было не только в профессиональной чести: он уже узнал слишком много и не сможет чувствовать себя в полной безопасности, пока преступники будут разгуливать на свободе.
  
  Впервые с момента расследования Кеннел по-настоящему заинтересовался личностью покойного принца. Тот бравый наездник и любвеобильный кавалер, каким представал Карл-Евгений в рассказах гвардейцев, вряд ли стал бы объектом столь сложно спланированного заговора. За внешним блеском были скрыты тени и тайны, о которых могли знать лишь те, находился рядом с принцем и знал, чем он интересовался помимо красоток и лошадей. Размышляя о Карле-Евгении, Кеннел вспомнил странную фразу, сказанную им на поминках своей кормилицы: "Я не знаю, где моя мама". А не могла ли стать приманкой, с помощью которой его завлекли в дом Лютении, информация о матери принца? Ведь Лютении было уже 11 лет, когда её мать стала кормилицей - достаточно большая, чтобы что-то случайно услышать и запомнить. К тому же кормилица могла поделиться с ней какими-то сведениями и чуть позже. Чтобы подтвердить или опровергнуть это предположение, достаточно выяснить, кем была мать принца и что с ней случилось.
  
  13
  
  За ужином Кеннел, не привыкший откладывать дела в долгий ящик, спросил трактирщика о матери Карла-Евгения. Тот в ответ захлопал белесыми ресницами.
  
  - Мать принца, говорите? Не помню, честное слово не помню, ничего не могу сказать. Вот его отца, принца Максимиллиана, я помню хорошо. Вот с этого самого места на террасе смотрел, как отправлялся он на войну во главе войска в позолоченных доспехах, на белом коне с серебряной гривой,а впереди ехало 12 знаменосцев в алом бархате. А ровно через неделю везли его обратно на чёрных волах, как принято по обычаю, в гробу, покрытом королевским флагом. Люди говорили, что в самом конце битвы, когда уж всем было ясно, что победа на нашей стороне, ему прямо в глаз попала стрела с медным наконечником - и он умер. Было ему ровно 33 года, он был в расцвете сил, и оставил после себя трех сирот: наши государыню Элеонору-Августу, покойного принца Карла-Евгения и младшую принцессу Доминику, она была тогда совсем крошечная, нескольких недель от роду.
  
  - Но как звали их мать? На ком был женат принц Максимиллиан?
  
  - Да ясно, что он был на ком-то женат..., - протянул трактирщик. - А давайте-ка я жену позову, она как-то больше в этом смыслит. Грета! Грета!
  
  Жена трактирщика, бойкая бабенка лет тридцати пяти, обвешанная дешёвыми серебряными украшениями, как новогодняя елка игрушками, принадлежала к числу людей, для которых нет слишком сложных или спорных вопросов: на любой вопрос у неё был готов ответ.
  
  - Конечно, принц Максимиллиан был женат! А как же иначе! Если бы он не был женат, его дети были бы бастарды и они не имели бы права на престол, а раз Элеонора-Августа взошла на престол, значит, она законная дочь, и ее отец с матерью были обвенчаны. На ком женат? Ясное дело, на принцессе, королевичи только в сказках на пастушках женятся. Где она теперь? Вестимо, померла давно, так давно, что никто и имени её не вспомнит.
  
  Над не в меру бойкой трактирщицей можно было бы посмеяться, если бы все остальные жители столицы, к кому Кеннел на следующий день обращался с тем же вопросом, не отвечали примерно так же: вроде и была у принца Максимиллиана жена, но кто она, как её звали - никто не помнил. Вроде бы она умерла, а может, и нет. Эти неопределённые ответы выглядели тем более странно, что ее мужа, отца нынешней королевы, горожане постарше помнили очень хорошо. Однако почему-то никто не помнил свадьбу наследного принца, хотя такие мероприятия обычно привлекают огромное количество зрителей.
  
  Потратив целое утро на бесполезные расспросы, Кеннел отправился в кафедральный собор, где были похоронены все представители нынешней династии. Там под высокими сводами он увидел длинный ряд надгробий, начиная с основателя династии, короля Адальберта. Рядом лежали дед, престарелый король Ингвард, и его внук Карл-Евгений: на их совсем новые надгробия, вытесанные из белого мрамора, солнечный луч, заблудившийся в разноцветных стеклах высоких витражей, бросал яркие зайчики. За надгробием Карла-Евгения шло надгробие его отца, наследного принца Максимиллиана, которому так и не суждено было взойти на престол. Дальше должно было бы идти надгробия его жены и его матери, ибо король Ингвард скончался вдовцом. Но вместо них было надгробие отца короля Ингварда - короля Филиппа, прадеда нынешней королевы, скончавшегося 65 лет тому, его сестры, принцессы Вероники, и его брата, принца Эрика.
  
  - Простите, - раздался тихий, но твердый голос, - я вижу, что вы интересуетесь местом упокоения наших королей, дабы предаться размышлениям о бренности нашей плоти и и бессмертии нашей души?
  
  Кеннел оглянулся и увидел немолодого священнослужителя в шёлковой фиолетовой мантии, судя по всему - настоятеля собора. Лик его был суров и грустен одновременно, а взгляд устремлен в себя, как у человека, погружённого в непрерывные глубокие раздумья. Кеннел подтвердил, что весьма заинтересован духовными вопросами, но хотел бы заодно найти надгробие матери королевы.
  
  - Его здесь нет, - ответил настоятель. - Более того, я вовсе не уверен, что она умерла, потому что никто и никогда не заказывал за неё заупокойные мессы.
  
  - В этом есть что-то загадочное, вы не находите? Все помнят принца Максимиллиана, но не его жену.
  
  - Не вижу никакой загадки: мы погрязли в суете, мы забываем не только сильных и славных, мы не помним и наше предназначение на Земле, мы забываем вознести молитву Господу, хотя должны денно и нощно думать о...
  
  - О спасении нашей души, - подхватил Кеннел. - Вы говорите правду, горькую правду. В погоне за удовольствиями нынешнее общество утратило нравственные ориентиры, и потому убийства и прочие преступления стали обычными явлениями. По роду занятий мне это слишком хорошо известно.
  
  Поговорив немного об упадке нравов и путях спасения души, Кеннел выяснил, что наиболее точной информацией о супруге принца Максимиллиана обладает королевский генеалог - высокородная дама Ульрика Туле, и покинул собор.
  
  14
  
  Над входом в дом, в котором обитала высокородный генеалог, красовалась вывеска, написанная такими ярко-алыми буквами, что после взгляда на них перед глазами какое-то время мелькали пятна: "Ульрика Туле, потомственный генеалог Ее величества, магистр юриспруденции, почетный доктор Королевского университета". Обилие титулов не помешало госпоже Туле пришпилить к дубовой входной двери листок с прейскурантом: "Составление генеалогического древа по готовым документам - 20 золотых, без документов - 50 золотых, генеалогические изыскания с целью установления принадлежности к дворянскому роду - 100 золотых". Ознакомившись с прейскурантом, Кеннел присвистнул: за 100 золотых можно было купить лучшего боевого коня с полной сбруей, и ещё остались бы деньги, чтобы обмыть покупку в самом дорогом кабаке.
  
  Впрочем, с Кеннела Ульрика Туле не потребовала ни гроша. Единственное, о чём попросила это дама - это записать в пухлый альбом в бархатном переплете, в котором она собирала автографы известных людей, хотя бы "два слова благодарности".
  
  - Охотно напишу даже три слова, - улыбнулся Кеннел, - если вы расскажете мне, кем была жена принца Максимиллиана и что с ней произошло, почему никто о ней не помнит.
  
  - Извольте. Матушка Её величества Элеоноры-Августы, супруга наследного принца Максимиллиана, в в королевском генеалогическом древе записана как "Ее высочество Альба-Регина, благородная дама из древнейшего рода северо-западной провинции". Северо-западная провинция, - перебила сама себя Ульрика,- это область, сильно отличающаяся от других регионов, там даже говорят на особом диалекте. Почти всю её территорию занимают горы, покрытые густыми лесами. Покойный принц Максимиллиан познакомился с госпожой Альбой-Региной, когда охотился в тех местах, влюбился и предложил руку и сердце. Свадьбу сыграли там же, потому никто из жителей столицы её и не помнит. Её Высочество Альба-Регина была весьма привержена родным краям, так что принцу едва удалось уговорить её перебраться в столицу. После гибели супруга, с согласия короля Ингварда Ее высочество вернулась на родину, где и проживает по сей день.
  
  - А дети?
  
  - Наследники короны остались в столице, при дворе, под опекой своего деда-короля.
  
  - Но ведь старшей дочери, Элеоноре-Августе, тогда было лет семь-восемь, совсем ребенок, а о младших и говорить нечего. Получается, что мать оставила своих малолетних детей?
  
  - Мы не вправе судить венценосных особ, особенно в делах, которые касаются исключительно их семьи, - промурлыкала королевский генеалог.
  
  - Но она присутствовала на похоронах сына?
  
  - Нет.
  
  - А на коронации дочери?
  
  - Нет. Она больше никогда не возвращалась в столицу. Это всё, что я знаю.
  
  Ульрика четко намекала на окончание разговора, но заинтригованный Кеннел не хотел сдаваться.
  
  - Вы говорите, она до сих пор живет в родных краях? Где именно?
  
  - Я не владею этой информацией.
  
  - А как ее девичья фамилия?
  
  - Ой, это такой сложный диалект, с таким обилием шипящих и свистящих, что её девичью фамилию никто не мог выговорить. Но можете не сомневаться: принцесса принадлежит к благородному и старинному роду, иначе король Ингвард никогда бы не дал согласия на этот брак.
  
  - Возможно, вы еще что-то знаете о ней?
  
  - Да. Принцесса была необычайно красива. Люди видевшие ее, говорили, что это просто нечеловеческая красота. Мне очень приятно с вами беседовать, господин сыщик, но вскоре ко мне должен прийти посетитель. Вы понимаете, что вопросы генеалогии бывают весьма щекотливы, и при свидетеле я их обсуждать не смогу.
  
  Кеннел понял и сел за круглый столик, на котором лежал бархатный альбом. Выводя слова благодарности, он заметил, что на столике лежит большая книга под названием "Придворный календарь". Закончив с альбомом, он взял его в руки и должен был признать, что редко видел столь нарядное издание: переплет был из тёмно-красной кожи с золотым тиснением, обрез тоже позолоченный, бумага необычайно плотная, красивого оттенка топлёного молока, шрифт изысканный, буквицы раскрашены лазурью, багрянцем и серебром. "Придворный календарь" состоял из двух частей: в первой хронологическом порядке излагались обязательные мероприятия представителей королевской династии на протяжении всего года, а вторая представляла собой самый полный перечень лиц, так или иначе причастных ко двору, от церемонимейстера до торговцев фруктами и зеленью, имевших право именоваться поставщиками Его Величества. Книга была издана в начале этого года, при жизни короля Игнварда и его злосчастного внука.
  
  - Как интересно, - пробормотал Кеннел, - как кстати. Вы позволите? - обратился он к Ульрике, и той ничего не оставалось, как кивнуть,
  
  На страницах, посвящённых штату Карла-Евгения, значились сорок человек, из которых Кеннела заинтересовали трое: наставник принца доктор Трелоби; его адъютант, полковник Густав Ринальди; и его камердинер, Леон Кноблох. Прочие - лакеи, прачки, повар, конюхи и так далее - либо практически не общались с принцем, либо их общение заключалось в выполнении кратких указаний, а вот эта троица была к нему близка. Кеннел выписал имена в записную книжку, надеясь, что хотя бы кто-то один из них окажется достаточно общительным и осведомленным, чтобы пролить свет на взаимоотношения Карла-Евгения с господином Арди, с другими придворными и членами королевской семьи.
  
  
  15
  
  Что стояло за отъездом принцессы Альбы-Регины: немилость короля, её свёкра, или придворная интрига? И жива ли она теперь? Кеннел надеялся рано или поздно узнать об этом, а пока он планировал встретиться с тремя приближенными Карла-Евгения. Он был уверен, что найдет их во дворце, но его ждало жестокое разочарование.
  
  Первым делом он намеревался побеседовать с доктором Трелоби, однако выяснилось, что сей почтенный муж скончался от удара еще до гибели своего ученика. Смерть наставника не показалась Кеннелу подозрительной, потому что доктору, если верить придворному календарю, было уже 70 лет. Но когда оказалось, что и с тридцатипятилетним камердинером Кноблохом встретиться решительно невозможно, Кеннел насторожился.
  
  - Видите ли, - сообщил Кеннелу господин Тиро, ответственный за найм прислуги во дворце, - Кноблох куда-то исчез. После гибели принца его никто не видел.
  
  Говоря это, господин Тиро, напоминающий хитрой физиономией лисицу, обезоруживающе улыбался.
  
  - А что говорят его родные?
  
  - У Кноблоха нет родных. Этот человек был подкидышем. Его воспитал из милосердия один богатый купец. После его смерти Кноблох, получивший некоторое образование, но не наследство, вынужден был идти в слуги. Он попал во дворец, дослужился до звания камердинера. Своей семьи у него не было.
  
  - Однако, - удивился Кеннел, - выходит, его так никто и не разыскивал?
  
  - Вопрос не ко мне, - снова улыбнулся Тиро, - розыском у нас занимается господин Арди.
  
  Оставался полковник Густав Ринальди. Придворный календарь характеризовал его так: "Высокоблагородный господин Густав Ринальди, 29-ти лет от роду, происходящий из той ветви старинного дворянского рода Ринальди, которая испокон веков проживала в приморском городе Ошене". Но и тут Кеннела поджидал сюрприз: полковник, служивший адъютантом три года - с момента совершеннолетия принца, за два с половиной месяца до убийства внезапно покинул дворец и уехал в родной город Ошен, причём никто при дворе не знал, почему он отказался от столь престижной службы. Буквально перед убийством на его место назначили другого человека, но тот мало что мог сказать о принце, так как прежде при дворе не служил и практически его не знал.
  
  В Большой галерее Кеннел встретил господина Арди. После приветствия тот поинтересовался успехами Кеннела, а узнав, что ни сам Вейт, ни даже его следы пока не найдены, изобразил на лице удивление.
  
  - Как так? Неужели вы не продвинулись ни на шаг?
  
  - Позволю себе напомнить, - сухо ответил Кеннел, которому не понравился этот разговор на ходу, под любопытными взглядами проходящих мимо придворных, - что я занимаюсь этим делом четыре дня, а вы им занимались два месяца. Да, Вейт пока не найден, но кое-что интересное я успел обнаружить.
  
  Арди внимательно посмотрел на него.
  
  - Я выяснил, - сказал Кеннел нарочито небрежно, - кто именно сообщил Вейту, что у принца свидание с его женой. Это был Кноблох, камердинер его высочества.
  
  Как хорошо ни владел собой глава секретной службы, на секунду на его лице отразилось искреннее удивление.
  
  - С чего вы это взяли?
  
  - Во-первых, у него были свои мотивы, а во-вторых, он исчез сразу же после гибели принца, и это не случайно.
  
  - Кноблох исчез за шесть дней до убийства и передать записку Вейту никак не мог, - усмехнулся Арди. - Вы пошли по ложному следу. Мне кажется, вам стоит не окружением принца заниматься, а искать тех лиц, которые могли дать Вейту приют.
  
  - Вы совершенно правы. Поиск таких лиц очень важен.
  
  - Надеюсь, в следующем докладе Её величеству я смогу сказать нечто большее, чем "Кеннел старается, но пока никого не нашел".
  
  С этими словами господин Арди откланялся и пошел дальше. Кеннел проводил его взглядом. Со стороны могло показаться, что он раздосадован фактической выволочкой, да еще при третьих лицах, но на самом деле он был очень доволен. За каких-то пять минут он выяснил, что даже если исчезнувший камердинер и являлся коллегой Корнелии Зигу, то к самому убийству он не имел отношения; убедился, что Арди следит за каждым его шагом, и, главное, заставил главу секретной службы усомниться в его способностях. Последнее - самое важное, ибо ничто так быстро не ведет к проигрышу, как недооценка противника. Пусть Арди думает, что он запутался в ложных версиях и не догадывается о заговоре.
  
  Когда Кеннел вышел из дворца на залитую солнцем Королевскую площадь, он испытал чувство облегчения. Слишком много в этой истории было лиц, исчезнувших неведомо куда: мать принца, двое его приближённых, служанка убийцы, и эти исчезновения слишком походили на звенья одной цепи. Кеннел был готов поверить, что и смерть почтенного старца доктора Трелоби отнюдь не случайна. Возможно, заговорщики пытались лишить принца поддержки, убирая наиболее близких ему людей. Возможно, наоборот, эти люди впутались в заговор и их убрали, чтобы они не сболтнули лишнего.
  
  Не хватало еще, чтобы следующим исчезнувшим оказался иностранный сыщик, который ведет расследование. Кеннел не боялся Арди, но ему не нравилась манера главы дворцовой секретной службы вести дела. Самое время немного отдохнуть от столичного шума и отправиться в путешествие к морю, в город Ошен.
  
   16
  Ошен, раскинувшийся на морском берегу, был окружён невысокими горами, поросшими миртом и лавром. Подъём в гору был несколько утомительным, зато когда начался спуск, перед Кеннелом открылась восхитительная панорама города. Его широкие улицы стремились к порту, где покачивалось на синих волнах множество гордых белых птиц - парусников, среди которых величественно красовался огромный фрегат. За кораблями виднелся небольшой зеленый остров. Начинающийся день обещал быть жарким, но свежий ветер, доносившийся с моря, намекал, что погода может измениться.
  
  Спустившись в город, где на тенистых площадях били небольшие фонтаны, а дома по обычаю красили в яркий цвет охры, Кеннел остановил коня у первого попавшегося трактира, открытого в столь ранний час. Народу в нем еще не было, и румяная хозяйка охотно поболтала с приезжим. Кеннел ещё не успел доесть свой завтрак и выпить кружку пива, как уже узнал все, что хотел, о бывшем адьютанте принца и о его семье, проживавшей в здешних местах более трехсот лет.
  
  Полковник Густав Ринальди действительно вернулся в родной город четыре месяца тому назад поздним вечером, в сопровождении всего одного слуги, причем не здешнего, а привезённого им из столицы. Приехав, он не навестил никого из многочисленных родственников, вызвав сильное недоумение и даже обиду последних, и сам своём доме не пожелал никого принять, так что с ним никто после возвращения не общался. Просидев за запертыми дверями около двух недель - и вызвав тем самым множество сплетен и пересудов, полковник Ринальди неожиданно покинул свой особняк и перебрался на Лебяжий остров, принадлежавший его семье. На этом острове его покойный отец, большой любитель рыбалки, построил когда-то небольшой домик, в котором после его смерти никто не жил. Люди, бывавшие в этом домике, рассказывали, что он состоит из двух крошечных комнат, обставленных крайне скудно - в одной кровать, в другой стол и несколько стульев. Кроме этого дома, на острове нет другого жилья, и вообще ничего нет, кроме нескольких рощ и родника, дающего пресную воду.
  
  На острове полковник Ринальди поселился в обществе все того же слуги, раз в неделю, по пятницам, приплывавшего на лодке в город, чтобы купить на рынке продукты и другие необходимые вещи. Сам полковник никогда не покидает остров. Говорят, что Ринальди написал письмо губернатору, которое передал слуга и в котором он объяснил, что испытывает пристрастие к уединению и просит его не беспокоить. Что это означает, так никто и не понял. По городу ходит множество предположений о причинах такого странного поведения, но точно никто ничего не знает.
  
  Конечно, любопытные друзья семьи Ринальди нашли бы повод появиться на острове, но слуга привез туда огромную собаку весьма угрожающего вида. Ходят слухи, что какой-то рыбак, случайно высадившийся на остров, был чуть ли не загрызен насмерть этой собакой. А другие говорят, что никакого рыбака не было... но собака точно есть, её видели те, кто проплывал мимо Лебяжьего островв на лодках. Всё это очень странно и совершенно не похоже на полковника Ринальди, каким его здесь все знали.
  
  Тут в трактир заглянули ранние посетители, и хозяйка переключилась на них, а Кеннел погрузился в размышления. Можно было бы пойти официальным путем, то есть посетить губернатора, показать ему ему выданную королевой и бумагу и попросить о содействии, но этот путь долгий и не гарантирует успех. Если полковник Ринальди не пожелал встретиться с родными братьями, он вполне может наплевать и на распоряжение губернатора, который в свою очередь не станет ссориться с представителем столь влиятельной в здешних местах семьи. Заявиться без предупреждения и проверить на личном опыте, действительно ли живущая на острове собака способна искусать до полусмерти? Но слабоумие и отвага никогда не были его девизом. Самое разумное - это сперва встретиться со слугой, а поскольку сегодня пятница, то встреча более чем вероятна.
  
  Приняв такое решение, Кеннел отправился на городской рынок. Он был окружен невысокой оградой из красного кирпича и, вероятно, для того, чтобы осложнить работу ворам, имел лишь одни ворота. Справа от ворот располагался трактир, он же и постоялый двор, где останавливались купцы, приехавшие издалека. Кеннел снял небольшую комнатку в трактире, договорился с её владельцем, что когда слуга появится, он даст ему знать, и задремал на узкой и жесткой, но чистой кровати, вознаграждая себя за ночное путешествие. Около полудня его разбудил стук в дверь. Это был хозяин, который указал Кеннелу на бродившего между рядами с овощами высокого, седоватого, коротко стриженного человека с военной выправкой, в руках которого так странно смотрелась большая плетеная корзина для провизии, а не меч. Рядом с ним бежала большая мохнатая собака.
  
  Кеннел подошел к этому человеку, с учтивым полупоклоном назвал себя и показал свою королевскую грамоту. На лице слуги не отразилось ровно никаких эмоций.
  
  - Я хотел бы встретиться с вашим господином и задать ему несколько вопросов.
  
  - Мой господин ни с кем не встречается, - этот человек говорил не как слуга, а как равный. - он для того и поселился на острове, чтобы избежать лишнего общения.
  
  - Я провожу расследование по приказу ее величества и не принадлежу к обычным посетителям или собеседникам.
  
  - Ну и что? Вы не судья и не ее королевское величество, по закону вы не имеете права чего-либо требовать от людей. И ваша грамота адресована чиновникам, вот их и расспрашивайте. До свиданья.
  
  Кеннел ещё хотел что-то сказать но слуга весьма неучтиво повернулся к нему спиной и зашагал прочь. Собака поспешила за ним. Кеннел подумал, что слуга не успел ничего купить, корзинка пуста, и как бы он не торопился, он все равно пробудет на рынке не менее часа. Поскольку Лебяжий остров располагался довольно близко от берега, этого времени вполне хватит, чтобы добраться до него и поговорить с полковником.
  
  На пристани Кеннел нанял первую попавшуюся лодку и поплыл к Лебяжьему острову. Работая веслами, он размышлял над тем, как склонить полковника к разговору. Дул попутный ветер, и через четверть часа лодка оказалась у берегов острова, оказавшихся невысокими и крутыми одновременно, так что пришлось искать бухту, чтобы пришвартоваться. Плавая в поисках бухты, Кеннел увидел на берегу неподвижно стоявшего высокого мужчину, одетого в чёрный плащ с капюшоном. Капюшон был так низко опущен на лоб, что лица практически не было видно, и в такую солнечную, хотя и ветреную погоду это выглядело более чем странно. Расстояние между Кеннелом и мужчиной в черном позволяло переговариваться, и он крикнул:
  
  - Вы полковник Густав Ринальди, бывший адъютант покойного принца Карла-Евгения? Меня зовут Кеннел, я сыщик и хотел бы побеседовать с вами по приказу королевы!
  
  Мужчина вздрогнул всем телом, как человек, выведенный из состояния глубокой задумчивости, а затем нетерпеливо махнул рукой, как бы говоря "Прочь!"
  
  - Я не займу у вас много времени! - не сдавался Кеннел. - Я хочу задать вам всего лишь несколько вопросов!
  
  - Убирайтесь! - крикнул мужчина, - убирайтесь прочь! Я не буду с вами разговаривать!
  
  Из-под капюшона его голос звучал глуховато, но слова можно было разобрать.
  
  - Но вы Густав Ринальди?!
  
  - Я Густав Ринальди и это мой остров! Убирайтесь!
  
  В этот миг внезапно налетел сильный порыв ветра, качнул лодку Кеннела и сорвал капюшон с головы Ринальди. В ослепительно ярком свете южного солнца сыщик отчетливо увидел, что лицо Ринальди обезображено, изуродовано так же, как лицо госпожи Лютении: на нём не было носа, а по бокам не было ушей.
  
  Ринальди взвыл, как воет раненое животное, и, ухватив левой рукой мелкие камешки, валявшиеся под ногами, стал швырять их в лодку Кеннела. Но камешки не долетели до цели, бессильно падая в прибрежные волны, и этот детский жест в исполнении взрослого мужчины и воина произвел жутковатое впечатление. При его виде, а еще более - при виде страшной гримасы отчаяния, исказившей без того изуродованное лицо, Кеннел понял, что разговора не будет, и повернул назад. Впрочем, это был тот случай, когда нежелание говорить само по себе достаточно красноречиво.
  
  Отплыв от острова, Кеннел увидел, что к нему приближается другая лодка, в которой сидел слуга. Не желая вступать в возможный конфликт с этим человеком, он поплыл в открытое море и сделал изрядный крюк, прежде чем вернулся в порт.
  
  Вернув лодку лодочнику, Кеннел невольно порадовался, что снова стоит на твердом берегу. Сильный ветер нагнал тучи, то и дело скрывавшие солнце, море начало волноваться. К тому моменту, когда он дошел до постоялого двора, тучи полностью покрыли небо, а ветер усилился так, что то и дело перехватывал дыхание.
  
  - К буре идет, - сказал хозяин постоялого двора, и Кеннел не мог с ним не согласиться.
  
  Буря разразилась через полчаса и хотя бушевала недолго, успела натворить бед: повалить деревья, сорвать несколько крыш, унести в море два парусника. Прислушиваясь к грозному голосу стихии, Кеннел, находясь в безопасности в своей комнатке, размышлял над увиденным. Итак, странности в поведении бывшего адьютанта объяснялись очень просто, но при каких обстоятельствах он лишился носа и ушей? Поединок, в котором он проиграл и не смог пережить двойной позор: поражение и увечье? Очень сомнительно, учитывая, что можно случайно отсечь мечом что-то одно, например, ухо, но не всё одновременно. Кто-то напал на него и изуродовал? Кто? И почему Ринальди не подал на этого кого-то жалобу, почему он не обратился к покойному королю? Из гордости? Но такие вопросы вполне решаются келейно, без привлечения общественности. Впрочем, не исключено, что келейно они и решились... вот только адъютанту от этого уже было ни холодно, ни жарко, он не захотел показываться на людях уродом и решил жить отшельником.
  
  Сходство с повреждениями госпожи Лютении подталкивало к мысли, что виновником был Вейт, но почему тогда он ещё два месяца спокойно служил в гвардии без всякого наказания? Опять же, если Вейт изуродовал жену под влиянием настойки, изготовленной Корнелией Зигу, то как объяснить совершение подобного преступление до её появления? А может, устранение адъютанта таким зверским способом являлось частью заговора? Что, если адъютант участвовал в заговоре, а потом попытался выдать своих сообщников и был наказан?
  
  Не придя ни к какому окончательному выводу, Кеннел, едва буря стихла, решил вернуться в столицу: дальнейшее пребывание в Ошене было бессмысленным. Но хозяин постоялого двора отговорил его, мотивируя тем, что сейчас в дороги ужасном состоянии, и пока не разберут завалы деревьев на них, отправляться в путь дорогу было бы чистым безумием. Кеннел признал его правоту и остался ночевать на постоялом дворе. Он уже спал, когда около половины двенадцатого в дверь постучали.
  
  - Кто там? - вскинулся спросонья Кеннел.
  
  - Это слуга полковника Ринальди, - ответил глухой голос за дверью.
  
  Кеннел зажег свечу, отворил дверь и предложил войти, но ночной гость остался стоять на пороге.
  
  - Я пришел по поручению своего господина. Он просит вас никому не рассказывать о том, что вы увидели.
  
  - Я не знаю, смогу ли выполнить вашу просьбу. Но если вы ответите на несколько моих вопросов, постараюсь.
  
  Слуга молчал.
  
  - Вы же понимаете, - продолжал Кеннел, - что я не забуду увиденного и в итоге докопаюсь до истины. Но меня не интересует ваш господин сам по себе, его история - это лишь небольшая часть расследования, маленький кусочек мозаики, и если вы поможете мне его заполнить, я обещаю хранить вечное молчание.
  
  - Спрашивайте, - решился слуга. В дрожащем свете свечи его светлые глаза горели, как у волка, и Кеннел невольно подумал, что причина, помешавшая ему отомстить за своего господина, должна была быть очень серьёзной.
  
  - Если я всё рассмотрел верно, то совсем недавно вашему господину кто-то отрезал оба уха и отсек нос?
  
  - И правую руку до локтя. Не думаете же вы, что мой господин позволил бы себя изуродовать, будь он способен носить меч?
  
  - Кто это сделал?
  
  - Мертвец. Его уже нет в живых.
  
  - Ронан Вейт?
  
  - Нет. Имя я не назову. Потому что оно станет смертным приговором и вам и мне и моему господину. Ещё вопросы?
  
  - Спасибо, больше вопросов у меня нет. Даже не знаю, что пожелать вашему господину, разве что возвращение душевного спокойствия.
   - А вам я желаю поскорее развязаться с этим делом. Вы не понимаете, во что впутались. Прощайте.
  
  
  17
  
  Путешествие из Ошена в северо-западную провинцию заняло целую неделю. На своём сильном и выносливом муле Кеннел пересёк почти половину страны, увидел два больших города, четыре маленьких и множество селений. Как только он покинул окрестности Ошена, довольно сильно пострадавшие от бури, перед ним простерлись ровные, лишенные каких-либо препятствий, вымощенные камнем и совершенно безопасные дороги. По своему обыкновению Кеннел охотно общался со случайными попутчиками и успел довольно много узнать о крае, в который направлялся.
  
  Северо-западная провинция, которая на своем диалекте называлась Высокой Землёй, считалась одной из наименее развитых областей королевства. Достаточно сказать, что в ней был всего один город - Реллех, расположенный в предгорье, а остальное население проживало в небольших деревнях, разбросанных по узким горным долинам. Жители провинции имели репутацию людей небогатых и простоватых, но трудолюбивых и честных. Любопытно, что никто из собеседников Кеннела не слыхал ни о матери королевы Альбе-Регине, ни о древних благородных семействах Высокой Земли, и не смог назвать ни одной фамилии не то что тамошних аристократов, но даже обычных богачей. Единственным богатством этой бедной провинции, которым она могла по праву гордиться, были развитые ремесла, особенно резьба по дереву и изготовление шерстяных изделий. А еще Высокая Земля славилась своими легендами, песнями и прочим народным творчеством. Один из собеседников Кеннела даже рассказал, что в старину состоятельные люди обязательно старались нанять ребёнку няньку родом из Высокой Земли, потому что такие няньки знали множество сказок и могли часами рассказывать их детям.
  
  В последнем Кеннел убедился лично, едва достиг наконец северо-западной провинции и остановился на ночь на небольшом постоялом дворе на самой границе. Ожидая ужин, он невольно обратил внимание на старуху в ветхом, местами залатанном, но чистом платье, сидевшую у очага в окружении стайки ребятишек лет пяти-шести - мать или тещу хозяина. Дети просили ее "рассказать что-нибудь", и старуха неспешно начала повествование. Говорила она на общем языке королевства с редкими вкраплениями диалектных слов, так что Кеннел почти все понимал - и неожиданно для себя увлекся. За едой он прислушивался к рассказу старухи, как прислушивался бы к песне менестреля.
  
  Герой сказки или легенды, молодой и красивый охотник, однажды так увлекся охотой на оленя, что забрел со своими собаками высоко в горы, куда не ступала нога человека. В непролазном лесу он потерял след оленя, и так утомился, преследуя его целый день, что решил хотя бы часок поспать, прежде чем начать спуск вниз. Собаки бодрствовали рядом, так что охотник не страшился, что к нему подберется дикий зверь.
  
  - Но когда он проснулся от лая собак, - таинственно понизила голос старуха, - то рядом, дети, стоял не зверь, а женщина необыкновенной красоты в богатом светло-зеленом шелковом платье. От её длинных волос исходило золотое сияние, а глаза были синие-синие и такие глубокие, как горные озёра. Она посмотрела на собак, и они перестали лаять и покорно легли у ее ног. Она посмотрела на охотника - и сердце охотника забилась сильнее. Незнакомка обратилась к нему, и голос ее был мелодичнее, чем звучание скрипки. Юноша был очарован и не подумал, что никакая девушка из плоти и крови не будет одна бродить по этим лесам, и что собаки не подпустили бы к нему ни человека, ни зверя.
  
  - Кто же это был? - спросил мальчик, на вид немного постарше прочих.
  
  - Та, кого нельзя называть, - ответила старуха, понизив голос.
  
  - Велия? - уточнил любопытный малыш.
  
  - Т-с-с! Никогда не называй их имени вслух! Не надо призывать их и привлекать их внимание.
  
  - Разве они злые?
  
  - У них нет добра и зла. Это ведь не люди, а лесные духи. Они живут высоко в своих заоблачных дворцах, но иногда спускаются вниз - от скуки или ради развлечения. Их легко узнать по необыкновенной красоте и полному равнодушию к человеческим страданиям или радостям. Единственное чувство, которое роднит их с нами - это влечение. Ей понравился красавец охотник, и она захотела стать его женой.
  
  Кеннел охотно дослушал бы поэтичную сказку, но усталость после целого дня пути взяла своё, и завершив трапезу, он отправился в небольшую клетушку, где путника вместо постели ждал один матрас, набитый соломой. Проваливаясь в сон, Кеннел подумал, что где-то он уже слышал про этих лесных духов - велий, но вспомнить, где именно, не успел - уснул.
  
   Утром красивая легенда совершенно вылетела у него из головы: куда сильнее, чем достоинства местного фольклора, Кеннела интересовало, нет ли за ним слежки. Открыто вроде бы никто за ним не следовал, но как опознать в случайном путнике, промчавшемся мимо, человека господина Арди? По мере того, как он углублялся на территорию северо-западной провинции, народу на дорогах становилось все меньше, расстояние между деревнями - всё больше, а сами рельеф местности делался все неровнее. Подъезжая к Реллеху, главному и единственному городу провинции, Кеннел увидел холмы, столь высокие, что в каком-нибудь низинном крае они сошли бы за горы. Но подлинные горы возвышались на горизонте - далёкие, с острыми вершинами, кажущиеся тёмно-синими, почти черными и недоступными.
  
   18
  Тридцатилетний Витольд Гвеарцлок, городской голова Реллеха, жил в двухэтажном деревянном доме, двери которого и ставни были богато украшены резьбой, а на коньке крыши красовалась выточенная из дерева фантастическая птица. Впрочем, в этом небольшом городе большинство домов были деревянными, а на их задних дворах хрюкала, гоготала, мычала и кудахтала разнообразная живность. Нравы в Реллехе царили патриархальные, все всех знали, и входные двери никто не запирал. Городской голова выглядел под стать городу: невысокий, с невыразительным круглым лицом, одетый в простой камзол из серого сукна, похожий не то на мелкого чиновника, не то на нотариуса. Принял он Кеннела радушно и растерянно одновременно: долго изучал бумагу, выданную сыщику королевой, а потом предложил остановиться в его доме. Кеннел предложение отверг, но согласился прийти на обед.
  
  За обедом, кроме городского головы, присутствовала его сестра Вивиана, похожая на брата невысокая девушка лет двадцати пяти, но с более живым и умным лицом. Как оказалось, она много слышала о Кеннеле и не могла скрыть детской радости при виде знаменитого сыщика, посетившего их дом. В отличие от брата, Вивиана держала себя просто и открыто, а вот в поведении городского головы Кеннел уловил какую-то недосказанность. Господин Гвеарцлок не то волновался непонятно отчего, не то был чем-то огорчен, не то что-то его смущало. Большого впечатления эти оттенки настроения городского головы на Кеннела не произвели, и если он их отметил про себя, то только потому, что привык замечать все. Куда важнее было то, что ни брат, ни сестра не смогли дать ему информацию, в которой он нуждался. Они ничего не знали о событиях более чем двадцатипятилетней давности, хотя Витольд смутно помнил, что когда он был совсем маленьким, родители что-то говорили о принце Максимиллиане, который приезжал на охоту в эти места.
  
  - Знаете, к кому вам нужно обратиться? - сказала Вивиана за десертом. - К Октавиану Стору. Он был городским головой на протяжении тридцати лет, и в те времена, которые вас интересуют, тоже. Сейчас он уже старенький, но голова у него совершенно ясная, и если он что-то знает, то всё расскажет... если я его попрошу.
  
  - Старина Октавиан питает слабость к моей сестре, - засмеялся городской голова. - Знаете почему? Они играют в шахматы. Во всём Реллехе только два человека любят шахматы - Октавиан Стор и Вивиана. Был еще третий - наш отец, но скончался пять лет назад.
  
  Кеннел окинул взглядом столовую, она же гостиная, в которой они трапезничали. Она была так плотно установлена тяжёлыми резными шкафами местной работы, что казалась тесной и неуютной, а поскольку два окна в ней были совсем узкие, ещё и темной. В единственном свободном простенке висел портрет темноволосого мужчины лет сорока в черном. Мужчина сидел в кресле, а на столике рядом с ним лежала шахматная доска. Живопись была грубая, примитивная, но все же художнику удалось ухватить характерные черты модели, и сходство мужчины с Витольдом и Вивианой бросалось в глаза.
  
  - Да, это наш отец, - подхватила девушка. - Он был очень дружен с господином Октавианом. И тоже играл с ним в шахматы...
  
  - Когда бы вы могли меня ему представить? - спросил Кеннел, не желая откладывать дело в долгий ящик.
  
  - Если вы уже закончили с десертом, то хоть сейчас, - ответила Вивиана.
  
  Ее брат хотел что-то сказать, но промолчал.
  
  - Он в это время всегда дома, - пояснила Вивиана, - и рад будет пообщаться. Все старики любят поговорить о былом, особенно со свежим человеком.
  
  Кеннел невольно улыбнулся.
  
  - Что ж, я готов.
  
  Городской голова предложил осушить завершающий трапезу кубок. Кеннел выпил, встал, поблагодарил хозяев дома за гостеприимство и отправился в сени, чтобы подождать там Вивиану. У него мелькнула мысль, что девушка торопится помочь не только по доброте душевной и неспроста взялась проводить его в дом господина Октавиана, хотя в Реллехе невозможно заблудиться: возможно, она что-то хочет сообщить по дороге.
  
  Он не ошибся. Отойдя шагов пятьдесят от дома и оглянувшись по сторонам, Вивиана вполголоса сказала:
  
  - Возможно, я не должна была бы это сообщать, но я очень уважаю вас как сыщика и как человека... хотя и знаю только по чужим рассказам. Вчера к брату приехал человек из столицы от господина Арди, главы дворцовой секретной службы. Я подслушала их разговор... я всегда подслушиваю, чтобы быть в курсе происходящего. Брат получил приказ следить за каждым вашим шагом. И написать донесение о том, что вы делали, находясь в Реллехе. Витольд хороший человек, но он выполнит то, что ему поручили. Я не знаю, что за этим стоит, но будьте осторожны, господин Кеннел. И ничего не говорите брату.
  
  - Спасибо, - искренне ответил Кеннел. - А человеку, к которому мы идем, можно доверять?
  
  - Ну, - развела руками Вивиана, - если от него потребуют пересказать разговор с вами, он, разумеется, его перескажет. Личную тайну я бы ему доверять не советовала - не потому, что он болтлив... хотя он любит поболтать, а потому, что его не интересует ничего, кроме собственного благосостояния и возможности спокойно дожить последние годы. Но когда он что-то говорит, то хорошо знает то, о чём говорит, и как источник информации надежен, тем более, что я попрошу за вас.
  
  19
  
  Октавиан Стор жил в большом, но несколько обветшалом в доме на северной окраине города. Его взрослые сыновья жили отдельно, и в доме, кроме старика, обитали лишь лакей и экономка, едва ли не такие же старые, как их хозяин. Из окон гостиной, обставленной такой же тяжеловесной резной мебелью, какую Кеннел только что видел в доме городского головы, открывался красивый вид на горы. Как и предсказывала Вивиана, Стор принял нежданных гостей доброжелательно и почти не удивился визиту. На вид господину Октавиану было не менее восьмидесяти: волосы совершенно побелели, некогда стройный стан сгорбился, но в глазах, окруженных бесчисленными морщинами, по-прежнему светился интерес к жизни.
  
  Старик усадил гостей в кресла, сам достал из буфета графин с домашней рябиновой настойкой и серебряные рюмки, поставил их на стол и предложил каждому налить себе, сколько он хочет. Кеннел и хозяин налили себе по полной рюмке, девушка пить отказалась, сказав, что сегодня уже пила вино за обедом и больше не хочет спиртного. Она представила Кеннела хозяину, намекнула, что была бы благодарна за помощь ему, но надолго задерживаться не стала и оставила мужчин вдвоем.
  
  - Чудесная девушка, - заметил Октавиан, наливая себе вторую рюмку, - будь я хотя бы на тридцать лет моложе, клянусь, посватался бы к ней. Умна, скромна и умеет играть в шахматы. А вы играете в шахматы?
  
  - Немного умею переставлять фигуры, - признался сыщик.
  
  - В таком случае мы непременно сыграем, но сначала выпьем еще по одной, чтобы было ровно три. Поверите ли, милостивый государь, что в былые времена я мог выпить два таких графина - и не настойки, а более крепких напитков, и наутро не ощутить даже головной боли? А теперь увы, сил нет, и сердце что-то начинает побаливать, и память подводит, и голова не та.
  
  Старик устремил на Кеннела лукавый взгляд, и тот невольно улыбнулся. Возможно, сердце у господина Октавиана и побаливало, но достаточно было десяти минут общения с ним, чтобы понять: голова у него совершенно ясная и соображает он не хуже молодого.
  
  - Уверен, что за шахматной доской вы сумеете постоять за себя. За вас, - поднял рюмку Кеннел.
  
  Выпив, старик позвал лакея и велел ему принести шахматы.
  
  - Поиграем, - сказал он, - и поговорим заодно.
  
  С первых же ходов Кеннел понял, что перед ним незаурядный и очень опытный игрок, выиграть у которого непросто. Первая партия закончилась вничью. В середине второй старик не выдержал и полюбопытствовал:
  
  - Что же вы ни о чем не спрашиваете? Ведь у вас явно заготовлен целый ворох вопросов.
  
  - Когда ходишь королевой, - ответил Кеннел, - нужно быть вдвойне осторожным.
  
  - Вы отдаете предпочтение сильным фигурам?
  
  - Иногда не ты определяешь ход игры, и без сильных фигур не обойтись.
  
  - В таком случае я рад, что могу говорить о них только хорошее, не погрешив в против истины и своих убеждений. Наша молодая королева - да дарует ей провидение долгое и благополучное царствование - прекрасна собою, мудра не по годам и исполнена добродетелей.
  
  - Вы так говорите, как будто видели ее лично.
  
  - Я был удостоен краткой аудиенции два года назад, когда её величество Элеонора-Августа - тогда ещё принцесса - проезжала через Реллех.
  
  Кеннел на миг замер с пешкой в руке. Интересно, что городской голова об этом даже не обмолвился.
  
  - Ее величество была здесь? Я хотел сказать, что ваш город, конечно, очень интересный...
  
  - Наш город маленький и скучный, и, разумеется, её величество приезжала не сюда. Она направлялась в охотничий домик в горах.
  
  - Если вы лично знаете её величество, то, возможно, знаете и её мать?
  
  Господин Октавиан приподнял седую бровь, не то иронично, не то недоумённо.
  
  - Вы первый человек за последние двадцать лет, который спрашивает меня об этом. Да, мне посчастливилось видеть принцессу Альбу-Регину, и должен сказать, что как ни хороша собой наша государыня, её мать в её возрасте было намного красивее. Я никогда за 83 года своей жизни не видел столь прекрасной женщины.
  
  - Она родом из Реллеха?
  
  - О нет, она из какого-то высокогорного селения... я когда-то знал его название, но забыл.
  
  - Королевский генеалог сказала мне, что она из древнейшего местного рода.
  
  - Наверно, древнейшего в том смысле, что обитатели высокогорных селений живут в них испокон веков, редко спускаются в долины и не очень-то охотно вступают в брак с населением предгорий. Да и мы, живущие в предгорьях, особо не рвемся вступать с ними в брачные узы. Высокогорье - это особый мир, в котором нет аристократии, да и обычного дворянства тоже.
  
  - Как же так получилось, что наследник короны женился на простой девушке?
  
  - Я думаю, это случилось потому, что и мать принца Максимиллиана была из наших мест. Король Ингвард точно так же приехал сюда на охоту и где-то высоко в горах познакомился с девушкой из горного селения. Её звали Альба-Регина, и было это более полувека назад, когда и я был молод.
  
  - Альба-Регина? Жену принца Максимиллиана тоже так зовут. Выходит, свекровь и невестка - тёзки?
  
  - Имена одинаковые, потому что они приняли их после замужества. Собственные имена горцев очень сложные для произношения. Например, как вам такое имя: Цваргнекх Хлегнацрог? А ведь так звали моего отца. Неудивительно, что когда я уехал учиться в столицу, то сменил имя и фамилию на более произносимые. Хотя отцу это и не нравилось, по документам я Октавиан Ксерхлогцк Синтимен Хлегнацрог Стор, хотя в жизни благополучно обхожусь меньшей частью своих имен. А дети мои просто Сторы... Мат!
  
  Выиграв, старик обрадовался, как дитя. Кеннел поздравил его с победой и предложил еще партию. Стор охотно согласился.
  
  - Альба-Регина, - продолжил он, - это ведь "белая королева" в переводе с латыни. У матери принца Максимиллиана были очень светлые, почти серебристые длинные волосы, очень белая кожа, и имя наверняка связано с ее внешностью... А имя жене он дал в честь матери. У нее волосы золотистые, а глаза синие-синие. Я видел её всего раз, мельком, случайно, потому что она не хотела показывать себя и носила плащ с капюшоном. Потрясающей красоты женщина.
  
  - А где она живет?
  
  - На этот вопрос вам вряд ли кто-то сможет ответить. Когда пошли слухи, что принцесса Альба-Регина вернулась в наши края - а это было почти двадцать лет назад, то говорили, что она вроде бы живёт в охотничьем домике, но это неправда. Домик стоит пустой, там никого нет. Скорее всего она вернулась в своё родное селение.
  
  - Но не кажется ли вам странным, что никто не знает, где живёт мать царствующей государыни? И жива ли она вообще?
  
  - Полагаю, что жива, потому что когда жена короля Ингварда скончалась во время вторых родов, об этом тотчас объявили народу, и остаток царствования он провел вдовцом. Если бы мать государыни померла, об этом тоже бы сообщили. Её уединенная жизнь показалась бы вам менее странной, если бы вы знали горцев. Они очень привязаны к своим горам и неохотно их покидают. К тому же Альба-Регина была женщиной скромной, не любившей находится на виду и привыкшей к простой жизни. Не мне вам объяснять, что двор - это не только пышные церемонии и веселые празднества, но и сплетни, подводные камни, подковерные интриги и все такое... да и сама необходимость постоянно быть на виду у десятков, а то и сотен людей не всем по душе. Вот я даже не был придворным, но пожил в столице и вернулся в родной край. Вам ведь это не кажется странным?
  
  Кеннелу ничего не оставалось, как признать, что в привязанности к родному краю ничего странного нет.
  
  - Однако, - заметил он, - вы не оставили в столице трое детей, младшей из которых не исполнилось и года.
  
  В лице старика неожиданно проявилось раздражение.
  
  - Она оставила их не одних, а в окружении нянюшек, мамушек, воспитательниц и кормилиц, под опекой их мудрого деда-короля, и, как видим, они выросли прекрасными во всех отношениях людьми. Или вы с этим не согласны?
  
  - Шах! И мат, - ответил Кеннел и поднял взгляд на старика, у которого раздражение тотчас сменилось растерянностью.
  
  - Как же это, позвольте, как же... а, вы сюда пошли, - забормотал он, - отлично задумано, отлично. Да вы опасный противник! Давайте еще раз проанализируем партию...
  
  Старик так переживал проигрыш, что побледнел и положил руку на сердце. Кеннел даже пожалел, что не дал ему выиграть.
  
  - Матч-реванш?
  
  - Нет уж, на сегодня довольно, я что-то неважно себя чувствую...
  
  - Вероятно, мне пора откланятся?
  
  - Нет, что вы. Теперь ваша очередь. Расскажите мне об убийстве принца Карла-Евгения. До нас дошли кое-какие слухи, но мне очень интересно узнать все из первых уст. Правда, что его зарезали в постели любовницы?
  
  - Я расскажу всё, что удалось выяснить, но, пожалуйста, ответьте ещё на один вопрос: зачем её высочество Элеонора-Августа приезжала сюда? Возможно, она хотела повидаться с матерью?
  
  - Как вы понимаете, - развел руками старик, - мне не докладывали. В охотничий домик ездят ради охоты, чего здесь мудрить! Так что случилось с Карлом-Евгением?
  
  Кеннел принялся рассказывать и провел у старика еще час, пока за окнами совсем не стемнело и горы на горизонте не растворились во тьме.
  
  
  20
  
  После заката солнца улицы Реллеха погружались в сумрак: в отличие от столицы, здесь не стояли на перекрестках фонари, и даже главная площадь никак не освещалась. Некоторые владельцы домов вешали у дверей маленькие фонарики, но большинство обходилось без таких излишеств, и Кеннел несколько раз попадал в темноте ногой в лужи: пока он общался со стариком Стором, прошел дождь. Вокруг не было ни души. Тишину нарушали лишь собаки за заборами, считавшие долгом пару раз гавкнуть при звуке шагов, да тяжелые капли, изредка срывавшиеся с крыш и с плеском падавшие в лужи.
  
  В этой тишине даже столь погруженный в свои мысли человек, каким был Кеннел, расслышал чьи-то шаги за спиной, но когда он оглянулся, проходя мимо дома, слабо освещенного маленьким фонариком, то не увидел никого. Тут, кто шел за ним, предпочел затаиться во тьме. Кеннел вздохнул и пошел дальше, непроизвольно ускорив шаг. Не то чтобы он боялся соглядатаев господина Арди, но ощущение, что за тобой наблюдают чьи-то недобрые глаза, было таким... неуютным, что ли. А ещё неуютнее было осознание того, что Арди понимает его игру и способен предсказать его действия. Но, с другой стороны, от такого профессионала иного ожидать было бы странно.
  
  Оказавшись наконец в трактире, где он снял комнату, Кеннел выбросил из головы мысли о главе дворцовой секретной службы и вернулся к своим размышлениям о загадочном браке наследника престола и простой девушки из забытого Богом горного селения, настолько простой, что у неё даже фамилии как бы не было. Этот брак до такой степени не афишировали при жизни принца Максимиллиана и так постарались стереть из народной памяти после его смерти, что самый наивный человек догадался бы: здесь что-то нечисто. Здесь есть какая-то тайна, напоминающая влажный туман, стоящий в воздухе после заката: её нельзя схватить рукой, ее трудно разглядеть, но она ощутима, она вполне материальна.
  
  Почему Альба-Регина подверглась опале и изгнанию? В том, что были опала и изгнание, Кеннел не сомневался. Он знавал разные случаи, но на его памяти ни один представитель правящей династии не оставлял по своей воле роскошный дворец, чтобы перебраться в хижину. Тоска по родным горам? Но она худо-бедно прожила без этих гор около девяти лет. За это время кто угодно привыкнет к высокому положению и статусу, да и придворная жизнь, судя по тому, как мало её видели, ничуть ей не докучала. И это не говоря о том, что ни одна нормальная мать не бросит крошечное дитя нескольких недель или месяцев от роду. А старшие дети, которые уже все понимали? Да, бывают женщины, не любящие своих отпрысков, но у принцесс есть возможность, отсутствующая у простых смертных: свести материнские обязанности к минимуму, к посещению детской раз в неделю. Тем не менее Альба-Регина оставила детей и отправилась в глушь, фактически отказавшись от титула и соответствующего уровня жизни. На такое идут под страхом тюремного заключения или смерти. Страшен должен был быть гнев короля Ингварда, но что его вызвало?
  
  К полуночи у Кеннела сформировалось целых три версии.
  
  Первая: брака вообще не было. Максимиллиан и Альба-Регина не были обвенчаны и их дети - бастарды, не имеющие прав на престол. Узнав об этом только после смерти сына, король Ингвард изгнал невестку за многолетнюю ложь, за попытку ввести его в заблуждение, и еще потому, что в ее отсутствие скрыть тайну будет легче. В пользу этой версии говорило то обстоятельство, что никто не знал, где и когда обвенчались Максимиллиан и Альба-Регина, никто не помнил их свадьбы. А с другой стороны, у короля Ингварда имелся второй сын, и ничто не мешало объявить его наследником, раз уж Максимилиан скончался, не оставив легитимного, т.е. рожденного в браке потомства. И эта версия не объясняла, кому и зачем понадобилась смерть Карла-Евгения.
  
  Вторая версия: брак между Максимиллианом и Альбой-Региной был заключён, но уже после рождения их старшей дочери. Фактически законным наследником короны был её брат, однако король Ингвард по какой-то причине назначил наследницей старшую внучку. Если предположить, что до Карла-Евгения дошли смутные слухи, клочки информации о том, что его старшая сестра - незаконнорожденная, то немедленно появляются и мотив, и организатор, особенно если принц собирался вступить в схватку за власть. Элеонора-Августа вполне могла нанести упреждающий удар, а если она знала, кто оставил без носа и ушей Густава Ринальди, то и оправдание для своих действий ей искать не приходилось. Отличная версия, но с несколькими уязвимыми местами. Во-первых, зачем было ждать рождения дочери, чтобы заключить брак? Во-вторых, даже для подобной проволочки если имелась причина, что помешало провозгласить наследником сына, рождённого уже после венчания? И, в-третьих, в таком случае ярость короля Ингварда не очень понятна: выходит, что он изгнал не сожительницу, а законную супругу покойного сына.
  
  Третья версия: с браком, состоявшимся до рождения старшей дочери, что-то оказалось не так. Максимиллиан отправился на охоту, вместо охотничьих трофеев привез Альбу-Регину и сообщил отцу, что он обвенчался с этой женщиной. Король Ингвард был недоволен - хотя бы потому что сын посмел жениться без его разрешения, но не захотел идти на скандал и скрепя сердце примирился с этим скоропалительным браком. Разумеется, он проверил факт брака, да и свидетели должны были быть. Родилось трое детей, прошло девять лет, король Ингвард привык к своей невестке, но тут Максимиллиан погибает, и после его гибели всплыли факты, делающие брак Максимиллиана и Альбы-Регины недействительным, а статус их детей - незаконным.
  
  Насколько Кеннел знал законы королевства, брак считался недействительным в трех случаях: если один из супругов уже состоял в браке с другим лицом; если один из супругов был безумен и если супруги были родными или усыновленными братом и сестрой. Учитывая, что мать Максимиллиана была родом из тех же краев, вторая Альба-Регина - теоретически - могла быть его единоутробной сестрой. Случается, что девушки, родив вне брака, отдают незаконнорожденное дитя на воспитание родственникам или просто бездетным парам. У жены короля Ингварда вполне мог быть внебрачный ребенок - девочка несколькими годами старше Максимиллиана. Они встретились, не зная о своем кровном родстве, через много лет после смерти общей матери, и заключили брак, противоестественный по всем земным и небесным законам. Или Альба Регина, в отличие от мужа, отлично знала, кто её мать? Тогда неудивительно, что король Ингвард вышвырнул из дворца невестку - фактически свою падчерицу, устранил свидетелей и сделал всё, чтобы люди как можно быстрее забыли об этом браке.
   А может, не изгнал? Может, жены Максимиллиана давно нет в живых? То, что о её смерти не объявили, не аргумент. Умерла же другая Альба-Регина - её свекровь или мать - родами, а её надгробие в кафедральном соборе отсутствует. Еще одна загадка, но Бог с ней, разобраться бы с тайной матери Карла-Евгения. Она - эта тайна - была центром, к которому сходились нити самых разных событий, от поездки Элеоноры-Августы в охотничий домик в горах до убийства ее брата. И есть только один способ до нее добраться: найти близких родственников Альбы-Регины. Неважно, бедные они или богатые, простые или родовитые, но у неё должны были быть родственники, которые знают все.
  
  
  21
  
  Проснулся Кеннел как обычно, около семи, но без привычного ощущения бодрости: слишком поздно уснул. Утро было серенькое, хмурое, и мысли, вертевшиеся в голове, пока он одевался, были ему под стать. Покушаясь на сокровенную тайну королевства, он здорово рискует, а ради чего, собственно: и королевство чужое, и заплатили ему за решение куда более простой задачи. Да и Вейт, пока он тут любуется горными видами, может найти другое убежище и слинять... хотя это вряд ли. Бежать бывшему офицеру гвардии некуда. А ему, Кеннелу, раз уж взялся идти по этому пути, придется пройти по нему до конца - и как можно быстрее.
  
  Родня Альбы-Регины живёт в одном из высокогорных селений. Скорее всего это селение, где находится охотничий домик, коль скоро Максимиллиан познакомился с ней, приехав на охоту. И даже если она родом из другого села, все равно их всего три там, высоко в горах, так что отыскать нужное будет несложно.
  
  Но соваться в горы без проводника было бы сущей глупостью, тем более, что через пару дней начинается осень, которая в горах всегда приходит раньше, чем в низинах. Стало быть, надо найти человека, который мог бы провести его по горам.
  
  С этим вопросом Кеннел обратился за завтраком к трактирщику. Тот ответил, что найти такого человека непросто, но он знает некоего Вима, который регулярно посещает горные селения. Этот тип, владелец скобяной лавки, дополнительно подзарабатывает тем, что обменивает свои товары - ножницы, лопаты и пилы - на самоцветы, которые местные жители находят в горах, а потом перепродает камешки ювелирам в соседней провинции - в Реллехе спроса на ювелирные изделия нет. По словам трактирщика, Вим заходит к нему опрокинуть стаканчик-другой каждое воскресенье, но Кеннел не хотел ждать пять дней. Сразу после завтрака он отправился к Виму, предварительно проверив, нет ли за ним слежки.
  
  Скобяная лавка располагалась на маленькой улочке сразу за рынком. Вывески на ней не было, и Кеннел опознал её по упомянутой трактирщиком примете: рядом с ней росла очень старая липа со стволом, некогда расколотым ударом молнии пополам. Двери, покрашенные в необычный для Реллеха оранжевый цвет (впрочем, краска уже успела изрядно облупиться), были призывно распахнуты, но когда Кеннел вошел в лавку, то обнаружил, что там нет ни души. Да и товара на полках лежало немного: пара замков, пила, два топора и какая-то железная цепь.
  
  - Есть здесь кто? - спросил он, и, поскольку ответа не последовало, через десяток секунд повторил вопрос.
  
  Послышался какой-то шорох, затем открылась дверь, ведущая, видимо, в подсобное помещение, и перед Кеннелом предстал высокий, худощавый мужчина в кожаной безрукавке, лет 35-40 на вид, с типичной для жителей Реллеха внешностью. Его лицо, испещренное шрамами, говорило о сложном жизненном опыте, а очень чистая правильная речь, отличавшаяся от говора местных жителей - о том, что он успел пожить за пределами родного края или получил хорошее образование. Взгляд у мужчины был настороженный и даже колючий. Он сразу понял, что Кеннел пришел не за лопатой или навесным замком - еще до того, как тот представился и сослался на рекомендацию трактирщика.
  
  - Вы хотите в горы? Зачем? - как-то сразу получилось, что вопросы стал задавать Вим.
  
  - Я провожу официальное расследование. У меня есть грамота королевы.
  
  Упоминание имени королевы впечатлило мужчину ничуть не больше, чем упоминание имени трактирщика.
  
  - Расследование? А я здесь причём?
  
  - Всё, что мне нужно - чтобы вы провели меня в то горное селение, где находится королевский охотничий домик, а если я не найду там того, что ищу, то в два других высокогорных деревни. Вы ведь всё равно ездите в горы по своим делам: что мешает съездить ещё раз и заработать при этом?
  
  Мужчина криво усмехнулся.
  
  - Я не люблю мутных дел. И если у вас есть королевская грамота, то что ж вы тогда не пойдёте к городскому голове и не попросите, чтобы он выделил проводников?
  
  - Вчера я обедал у городского головы, - усмехнулся в свою очередь Кеннел. - С чего вы взяли, что мое дело - мутное? Нежели моё имя вам ни о чём не говорит?
  
  - Я знаю, вы ищейка. А ещё я знаю, что надзирать за вами приехала из столицы еще одна ищейка. Когда слишком много ищеек, мне делается неуютно.
  
  - Вот как, - удивился Кеннел, - уже всем известно?
  
  - Вы как будто не бывали в маленьких городах, если задаете такие вопросы. Да, я могу провести вас по горам, а вы можете гарантировать, что отправившись с вами, я ни во что не вляпаюсь? Что потом ищейки не придут ко мне с ненужными вопросами?
  
  Взгляды мужчин скрестились.
  
  - В этом мире никто ничего не может гарантировать, - пожал плечами Кеннел. - Такой опытный человек, как вы, должен это знать. Но я могу вас максимально обезопасить. Я найму вас не как сыщик, а как охотник-любитель. Для всех вы указываете мне места, где водится много дичи, помогаете охотиться - и не более. И вы ничего не знаете, даже моё настоящее имя. Я полагаю, что в горных селениях нет лишних глаз и ушей, и никто не узнает, что мы там были.
  
  - Я должен подумать.
  
  Кеннел вытащил кошелек и раскрыл его, показав, что тот наполнен мелкой серебряной монетой. По огоньку, сверкнувшему в глазах Вима, он понял, что с этого аргумента надо было начинать.
  
  - Треть сразу, остальное - когда вернемся. Деньги с собой не возьму, спрячу здесь.
  
  Кеннелу легко было проявлять щедрость: деньги были не его, а ее величества Элеоноры-Августы, часть средств, выделенных ему на расследование.
  
  - Ладно, - сдался Вим. - Только учтите, что это дорога нелёгкая и долгая. Мы пробудем в горах самое меньшее неделю.
  
  - Отлично, я люблю долгие путешествия. Мы могли бы отправиться прямо сейчас?
  
  - Сейчас нет. Часа через два. Я должен собраться сам и собрать товар.
  
  Часы на башне пробили девять.
  
  - Тогда в одиннадцать. Встретимся у северных городских ворот.
  
  - Подождите.
  
  Вим зашел в подсобку и через минуту вернулся, держа в руках рогатину.
  
  - Возьмите. Мы едем охотиться на медведя.
  
  Когда Кеннел подъехал в назначенное время к северным воротам, Вима там не было. Сыщик оглянулся по сторонам, и тут к нему подошел один из стражников и шепнул, что проводник ждет его за городскими воротами. И точно, он стоял под кривой дикой яблоней, росшей на краю дороги, и держал в руках поводья двух мулов - одного оседланного, а другого нагруженного товаром.
  
  - Думали, я не приду?
  
  - Чего тут думать, - махнул рукой Кеннел, - поехали.
  
  Вим вскочил на оседланного мула, и путешественники направились к синевшим на горизонте горам. Третий мул послушно шел за ними. По дороге Кеннел завел разговор с проводником, желая получше узнать человека, в обществе которого ему предстояло провести ближайшую неделю. Разговор о своей жизни Вим не поддержал, впрочем, миссия Кеннела его тоже не интересовала. Гораздо охотнее он рассказывал об жизни в горах.
  
  - Горцы любят охоту, иные только ею и живут, да еще овцеводством. Охотятся на медведя, кабана, лося, а высоко в горах - на диких коз. В горных озерах ловят форель. Овощей в своих узких долинах они выращивают мало, а пшеница там и вовсе не растёт. Жизнь в горах тяжёлая, снег лежит с октября. Самое поганый месяц - февраль, то мороз, то вдруг ударит оттепель и начинаются туманы. Зимой в горы никто не поедет, разве что безумец, и горцы вниз не спускаются. Зато там высоко в ручьях иногда находят вот такие самоцветы, как у меня в перстне. Они бывают двух оттенков: красновато-оранжеватые - самые ценные, и серо-синие, эти стоят дешевле. Горцы могли бы и сами их продавать, приезжая в Реллех, но они предпочитают обменивать камни на медные сковородки, ножницы или топоры и сидеть на месте. Своеобразные люди.
  
  Кеннел спросил, правда ли, что жители высокогорья необычайно привязаны к своим горам.
  
  - Да, это есть, - кивнул Вим. - Во всём Реллехе живет всего три горца, и те - мужчины, не поладившие со своими односельчанами. Так когда-то и мой дед пришёл в Реллех, поругавшись со старостой деревни из-за его собаки, которую он прибил, потому что она съела его кур. Дед был родом из Аллина, завтра утром мы там будем. Он сбежал в Реллех, нанялся сторожем к хозяину скобяной лавки, а потом женился на его дочери. Он-то меня и научил в детстве языку горцев. Не думал, что мне это понадобится, а вишь ты - пригодилось. Фиг бы мне горцы доверяли, если бы я не умел говорить по-ихнему.
  
  К этому моменту у Кеннела сложилось твердое убеждение, что его проводник был человеком изначально не глупым и очень амбициозным, решившим попробовать иную жизнь, чем тихое прозябание в Реллехе - и пережившим сокрушительное поражение. Судя по всему, он не только растерял большую часть наследства, но и успел попасть в очень серьезные переделки и чудом из них выбраться. Пережитое сделало Вима недоверчивым, замкнутым и осторожным, похожим на собаку, однажды попавшую под карету и с тех пор шарахающуюся от любых колёс. Но горы он знал хорошо, и это было главное.
  
  - Где находится королевский охотничий домик?
  
  - В селении Клернарвох. К нему от Аллина день пути.
  
  - Вы говорите, что горцы не доверяют чужим. А бывает так, что их женщины выходят замуж за чужаков?
  
  - Нет, никогда. Не слышал даже про такое.
  
  - Не слышали? Но ведь жена принца Максимиллиана была отсюда родом! Он привез ее именно из высокогорного селения. По возрасту вы должны это помнить.
  
  - Меня тогда здесь не было. Я вообще стараюсь поменьше интересоваться всеми этими вещами: тише едешь - дальше будешь. Самое лучшее - это сидеть и не высовываться. Принцесса или королева - наше дело сторона.
  
  С каждой милей подъём в гору становился всё круче, и когда часа в три пополудни путники сделали привал, чтобы перекусить и немного отдохнуть, то увидели с высоты долину и Реллех, казавшийся очень живописным.
  
  - Великолепная панорама, - заметил Кеннел.
  
  - Вот-вот, - подхватил Вим, - а ведь вы сами видели: о нашем городишке и слова-то хорошего не найдется. Так все в жизни: на расстоянии кажется прекрасным, а подойдешь ближе - дерьмо дерьмом.
   Кеннел хотел было поспорить, но вдруг вспомнил принца Карла-Евгения - и передумал.
  
  
  22
  
  После привала разговор постепенно угас, прервался сам собой, и путники ехали в молчании, прислушиваясь к звукам леса. Довольно редкий в низовьях гор, тронутый там и сям топором дровосека, лес становился всё гуще по мере их продвижения, а к вечеру деревья плотно обступили дорогу, встали стеной, словно желая спрятать от глаз любопытных путешественников подлинную жизнь гор. Странная это была дорога: безлюдная, без указателей, без следов, оставленных проехавшими ранее. Чем выше поднимались Кеннел и его проводник в горы, тем тревожнее вели себя мулы, точно животные чувствовали в воздухе что-то, несущее опасность, но пока не замечаемое людьми. Однажды мул Кеннела даже остановился и оглянулся на хозяина, словно хотел спросить, не пора ли повернуть назад.
  
  Добравшись до большой поляны, просматривавшейся с дороги, Вим остановился и сказал, что пора готовиться к ночлегу.
  
  - Ночью по горам не ездят, а скоро будет совсем темно. Надо успеть разжечь костёр. Переночуем здесь и утром со свежими силами быстро доберёмся до Аллина.
  
  Свернув с дороги на округлую поляну, Кеннел и Вим спешились, привязали мулов к дереву и принялись торопливо собирать хворост. Через четверть часа они разожгли костер, и сделали это как раз вовремя: едва он разгорелся как следует, как густая тьма окутала горы, и в двух шагах уже ничего не было видно. Путники сели у костра, наконец-то ощутив всем телом накопившуюся за день усталость. Ни есть, ни разговаривать не хотелось. Вим предложил отправиться спать, причём по очереди, объяснив это тем, что ночью могут подойти дикие звери, которых нужно будет отпугнуть.
  
  Кеннел подумал, что огонь костра сам по себе отпугивает зверей, но спорить не стал. Он расстелил свой плащ на мягкой траве и уже через минуту провалился в сон. Ему казалось, что он проспал совсем недолго, но когда Вим растормошил его, по звездам было видно, что ночь перевалила за половину. Кеннел протер глаза и приготовился бодрствовать у костра, а его проводник захрапел.
  
  Алые искры взлетали во тьму, вокруг грозно молчал лес. Кеннелу доводилось бывать в горах, но эти горы не походили на те, что он видел раньше. Они были какие-то нелюдимые, враждебные, и в тоже время словно наблюдающие за людьми пристальным недобрым взором. На фоне этого дикого, чуждого мира захолустный Реллех внезапно показался подлинным оазисом цивилизации. Прав был старик Стор: горы - это особый мир.
  
  И этот мир не может не влиять на сознание людей, которые в нем родились и выросли. Он неизбежно повлиял и на Альбу-Регину. Возможно, она чувствовала себя такой же чужой в городе, как он чувствует себя чужим в горном лесу. Сколько ей сейчас может быть лет? Самое простое - отталкиваться от возраста старшей дочери. Если она родила Элеонора-Августу рано, лет в шестнадцать-семнадцать, то ей сейчас не более сорока двух - сорока трех. Но она могла быть и ровесницей двадцатипятилетнего принца или даже на год-два старше его. Тогда верхняя планка возраста - пятьдесят два - пятьдесят три года. В любом случае она должна сохранить следы былой красоты: её волосы по-прежнему золотистые, пусть в них и появилась седина, а синие глаза не успели поблекнуть.
  
  Размышляя таким образом, Кеннел погрузился в себя и вдруг очнулся, как от толчка, мгновенно вернувшись в реальный мир. Неожиданно он услышал совсем рядом, шагах в десяти-пятнадцати от костра, звонкий женский смех. Он был заливистый, серебристый, манящий и дразнящий одновременно. Кеннел готов был подумать, что это ему всё почудилось, но тут раздалось тревожное ржание всех трех мулов. Странно. Сыщик мог поклясться, что это смеётся женщина, но откуда ей здесь взяться? Неужели какая-то горянка блуждает по дебрям глубокой ночью? Но почему тогда не слышно ни малейшего шороха, неизбежного, когда кто-то в ночной тишине передвигается по лесу?
  
  Ржание мулов разбудило проводника. Тот вздрогнул, поднял голову и встревоженно спросил хриплым со сна голосом: "Что случилось?". Кеннел сказал про странные звуки, похожие на смех. Кроме того, в свете костра он заметил, что мулы дрожат. Вим посоветовал ни на что не обращать внимания и снова завалился спать. Через мгновение смех повторился еще раз, но уже дальше, как будто та, кто смеялась, беззвучно отступала в глубь леса. Напрасно Кеннел вглядывался во тьму: он ничего не видел, кроме смутных силуэтов ближайших деревьев. Вдруг над их верхушками пронесся смутный шум, словно из чащи взмыла вверх и пролетела большая птица. Мулы снова тревожно заржали, но потом на диво быстро успокоились и перестали дрожать. Мир снова стал таким, как прежде.
  
  Кеннел попытался восстановить ход мыслей, но они поневоле возвращались к странному ночному эпизоду. В конце концов он пришел к выводу, что смеющиеся звуки издавала птица наподобие пересмешника, а мулы задрожали от неожиданности и еще потому, что их вырвали из дремы.
  
  Утром он поделился предположением с проводником, но хмурый и не выспавшийся Вим не пожелал обсуждать эту тему. Проводник протер глаза кулаками, отхлебнул из своей фляжки, вместе с Кеннелом загасил костер и посоветовал не возиться с завтраком: чем быстрее они отправятся в путь, тем быстрее наконец окажутся в Аллине.
  
  Серая предутренняя дымка сменилась солнечным утром, и Кеннел словно впервые увидел красоту гор - их густых лесов, узких быстрых рек, острых вершин и светло-синего неба над ними. Мулы, хорошо отдохнувшие или уже привыкшие к лесу, вели себя спокойно, поднимались по крутой тропе легко и путники еще до полудня подъехали к селению, лежащему в узкой долине, зажатой между двумя горами. Это и был Аллин.
  
  Издалека он казался весьма живописным, но когда Кеннел и Вим спустились в долину, то в глаза сразу же бросилась бедность. Глядя на скудость Реллеха, главного города провинции, Кеннел понимал, что горные села будут выглядеть ещё хуже, но не предполагал, насколько хуже. Старые, почерневшие деревянные хижины, жавшиеся друг к другу, словно вросли в бесплодную, каменистую землю. Рядом с ними под примитивными навесами лежали высокие штабеля дров - шанс пережить холодную зиму. На окраине деревни располагались кошары для овец, такие же убогие и почерневшие, как и дома.
  
  На Кеннела и Вима, проезжавших по селению, жители смотрели с таким интересом, словно перед ними были не люди, а дрессированные медведи. Несколько человек, впрочем, поздоровались с Вимом, и тот ответил им на их наречии. Кеннел заметил, что здешние обитатели отличаются от населения Реллеха не только одеждой, но и внешностью.
  
  Женщины носили тёмно-синие или тёмно-красные юбки до середины голени и серые рубахи, украшенные красной тесьмой; на шее красовались примитивные бусы из деревянных шариков, ничем не покрашенных, сохранивших цвет натурального дерева. Мужчины обходились темно-серыми штанами и простой рубахой, лишь у некоторых на плечи были наброшены тёмно-синие куртки. Вся одежда была сшита из домотканого полотна. На ногах у взрослых мужчин и женщин было нечто вроде лаптей, плетеных из кожаных полосок, а ребятишки и подростки бегали босыми. И мужчины, и женщины отличались средним ростом, крепким коренастым телосложением, смуглой кожей и резкими чертами лица. Волосы у них были чёрные, глаза карие или серые. Жители Аллина выглядели суровыми и даже измученными: неудивительно, учитывая, какую трудную жизнь они вели.
  
  Староста деревни, который приходился проводнику четвероюродным братом и у которого тот обычно останавливался на ночлег, принял их радушно, но не без удивления.
  
  - Я не ждал тебя так скоро. Ты ведь был у нас два месяца назад.
  
  Вим что-то пробормотал о том, что "дела требуют" новой партии камней, не уточняя, какие именно.
  
  - Камней будет мало, - ответил староста, - сейчас их не так легко найти. Ладно, проходите в дом, сначала обед, потом дела.
  
  Большая горница, в которую вошли гости, была полутемной: небольшие окна пропускали мало света. Один угол занимала большая печь, сложенная из серых камней. Кроме двух длинных лавок по обе стороны простого стола, сундука и полок с глиняной и медной посудой в горнице больше ничего не было. Вошла жена старосты, постелила на стол домотканую скатерть, обшитую по краям красной тесьмой, разогрела в печи грибную юшку и баранье жаркое. Юшку ели из глиняных тарелок деревянными ложками, жаркое запивали водой из родника. Староста сидел за столом вместе с ними, но то и дело на минуту выходил в сени: любопытные односельчане приходили в дом один за другим и интересовались, зачем приехал Вим и будет ли он снова обменивать утварь и инструменты на камни.
  
  После обеда Вим пошел в сени поговорить с искателями камней. Кеннел остался наедине со старостой и, воспользовавшись удобным случаем, спросил его, не помнит ли тот принца Максимиллиана, но оказалось, что тот всегда проезжал мимо Аллина, но никогда в нем не останавливался даже на час. А вот его дочь, нынешняя королева, когда два года назад приезжала в феврале в горы, оказала ему, старосте, высокую честь и выпила в его доме кубок горячего вина. Правда, и кубок, и напиток были её собственные, а не старосты, и наливал вино виночерпий, но всё равно принцесса просидела у камина в этой самой горнице целых полчаса, а вокруг сидела её свита.
  
  - Очень в тот день погода была ужасная - сильный ветер и такая промозглая сырость, до костей пробирала. А у моего очага ее высочество согрелась и продолжила путь.
  
  - Разве февраль - не самый неудачный месяц для путешествий в горах?
  
  - Самый неудачный, - подтвердил староста. - Но ее высочество, то есть ее величество, не убоялась непогоды.
  
  Убедившись, что из старосты больше ничего интересного выжать не получится, Кеннел вышел в сени, где Вим как раз завершил переговоры с каким-то горцем со сложно произносимым именем, искателем камней. Горец предложил пойти за камнями в его хижину, и Кеннел решил составить Виму компанию. По дороге искатель камней непрерывно говорил, смешивая слова общего языка и своего диалекта, так что Кеннел понимал половину сказанного или даже меньше, потому что мужчина еще и немного заикался. Его смуглое лицо было покрыто множеством морщин, но судя по не тронутым сединой волосам и быстрым легким движениями, искателю камней не было и сорока лет.
  
  - Искать камни нелегко...безопасно, там маленькие... ходил по всем тропам... где большие красные не хочу... страшно... хорошо, а рассудок лучше... хватило одного раза... руку ломал... не к ночи будь помянуты... не трус... никто не ходит...
  
  - О чем он говорит? - шепотом спросил Кеннел у своего проводника.
  
  - Объясняет, почему мало камней, - так же шепотом ответил тот.
  
  Хижина искателя камней стояла на краю деревни рядом с пастбищем. Когда они подошли к ней, во дворе из колодца брала воду девушка лет шестнадцати-семнадцати, босая, невысокая, довольно симпатичная.
  
  - Моя дочка Цвернитланел, - с улыбкой пояснил горец. - Красивая, правда?
  
  Кеннел и Вим охотно согласились, что девушка недурна.
  
  Обстановка в доме искателя камней мало чем отличалась от обстановки в доме старосты: тот же полумрак, та же примитивная мебель. Оказалось, что камни он прятал в тайнике, устроенном в печи. Когда он выложил их на стол, Кеннел удивился такой предосторожности: полдюжины серовато-синих камней размером с фасолину меньше всего походили на сокровище. Впрочем, учитывая бедность жителей деревни, для них это действительно была большая ценность. Вим отдал за камни небольшой топор и медную сковородку, снял с шеи кожаный мешочек на прочном кожаном шнурке и переложил в них камни. Едва он закончил эту операцию, как в хижину вошла Цвернитланел и остановилась у двери, глядя на гостей исподлобья, с любопытством и застенчивостью одновременно.
  
  Отец что-то сказал ей на своём наречии и засмеялся.
  
  - Я разрешил ей говорить... чужими не говорят... я добрый, разрешил...
  
  Цвернитланел с высокими скулами, черными бровями вразлет и ровной смугловатой кожей представляла собой единственный симпатичный типаж в Аллине - типаж, безмерно далекий от типажа золотоволосой Альбы-Регины.
  
  Девушка что-то сказала, а поскольку она говорила только на местном наречии, Виму пришлось выступить в роли толмача.
  
  - Она спрашивает, правда ли, что в Реллехе у каждой женщины по три платья. Я ответил ей, что у богачек и по пять может быть.
  
  - Выходи за меня замуж, - улыбнулся Кеннел, - я тебе десять платьев куплю.
  
  Хотя все участники разговора понимали, что это шутка, девушка отнеслась к ней неожиданно серьезно, стала громко говорить и размахивать руками.
  
  - Она говорит, что в их селение девушки выходят замуж только за своих.
  
  - А если бы я был принц, - не хотел угомониться Кеннел, - пошла бы за меня?
  
  Тут отец девушки рассмеялся.
  
  - Принцы на наших не женятся.
  
  - Один женился, - заметил Кеннел, но горец никак не прореагировал на его слова.
  
  - На следующий год... замуж... троюродный брат... через год, - сказал он и махнул Цвернитланел рукой. Девушка вышла, а ее отец предложил мужчинам выпить можжевеловой настойки по случаю удачной сделки.
  
  Она оказалась столь отвратительна, что Кеннел и Вим едва пригубили, зато поселянин себя не обидел и вскоре захмелел. Опьянев, он начал рассказывать Виму какую-то бесконечную историю о том, как делил участок с соседом. Кеннел незаметно встал и вышел из хижины на свежий воздух, справедливо полагая, что лучше пройтись по деревне и попытаться поговорить с местными, находящимися в трезвом состоянии.
  
  Но разговор не получился: все делали вид, что не понимают его язык, а может, и вправду не понимали. Вот еще вопрос: на каком языке тогда объяснялся Максимилиан с Альбой-Региной? Понятно, что любовь - это больше глазами, губами и руками, но всё-таки речь шла о будущей принцессе. Единственной пользой, которую Кеннел извлёк из прогулки по Аллину, было небольшое упражнение в арифметике. В селении он насчитал 24 дома. Если предположить что в каждом живёт два-три поколения - а это 7-10 человек, то население никак не превышает 240-250 душ. Из них треть дети, из оставшихся взрослых половина мужчины, стало быть, женщин здесь около 80. Десяток старух, сорок молодух и девиц, итого в Аллине насчитывается примерно тридцать женщин среднего возраста. Но среди них Кеннел не заметил никого, хотя бы отдаленно похожего на Элеонору-Августу, а ведь королева, как утверждал Октавиан Стор, сильно напоминает свою мать.
  
  Выяснив это, сыщик утратил окончательно интерес к Аллину и готов был хоть сейчас отправиться в дальнейший путь, но Вим не согласился.
  
  - Хватит нам и одной ночевки в лесу. Переночуем у старосты и выедем на рассвете. Так оно будет спокойнее и безопаснее.
  
  Возможно, ночёвка в доме старосты действительно была безопаснее, чем в лесу, но точно не комфортнее. Спать пришлось лежа на полу, вдыхая спертый душный воздух, пропитанный резкими запахами еды и не очень-то чистых тел. Вдобавок к той стене, у которой лежал Кеннел, примыкал свинарник, и слух сыщика периодически услаждало мелодичное хрюканье.
  
  Когда путники вскоре после рассвета покинули селение, Вим сказал:
   - Знаете, о чём я всегда думаю, уезжая из Аллина? О том, какое это счастье, что мой дед поругался со старостой и в результате я родился не здесь.
  
  
  23
  
  После посещения Аллина Кеннел был уверен, что все горные селения представляют собой столь же убогое зрелище, но когда под вечер они добрались до Клернарвоха, его мнение изменилось. Это селение располагалось на берегу необычайно красивого озера, почти идеально круглого, с чистыми голубыми водами, в которых отражались высокие вершины гор. Дома в Клернархове, деревянные, как и в Аллине, выглядели намного опрятнее и добротнее, а их ставни и двери украшала пусть очень простая, но резьба. Участки вокруг домов были приведены в порядок, дрова хранились в аккуратных дровяных сараях, на огородах росли репа, капуста и лук, и рядом с каждым домом зеленели три-четыре невысокие кудрявые высокогорные яблоньки. Бедность, конечно, проглядывала и здесь, но откровенной нищеты не было. Однако если крепкие дома в Клернарвохе и отличались от хижин Аллина в лучшую сторону, то население выглядело точно так же: тот же типаж, та же одежда и даже деревянные бусы на женщинах такие же.
  
  Вим обычно останавливался у давнего знакомца, живущего в доме у самого озера, и был уверен, что и в этот раз проблем не будет. Но когда путники подъехали к нему и на лай собаки вышел хозяин - седой морщинистый мужчина лет шестидесяти пяти, то вместо приглашения в дом начались какие-то переговоры. Они велись между Вимом и хозяином на местном наречии, и потому все, что оставалось Кеннелу - это стоять и ждать, пока вопрос решится, ибо он не понимал ни слова. Наконец Вим повернулся к нему и объяснил, что происходит.
  
  Он всегда останавливался в небольшой пристройке к дому, но сейчас хозяин вынуждены был отселить в нее свою мать, девяностолетнюю старуху, сошедшую с ума. В доме места нет, и все, что он может им предложить - это ночевку на чердаке. Можно попробовать поискать другое жилье, но дело в том, что горцы крайне неохотно пускают в свои дома незнакомых людей, то есть его, Вима, может, и пустят, а Кеннела, которого видят впервые - вряд ли. В Аллине староста пустил его лишь потому, что он был с Вимом, а Вим - его дальний родственник.
  
  - Так как: попытаемся поискать другое жильё или заночуем на чердаке?
  
  Кеннел махнул рукой, как бы говоря, что он изначально не рассчитывал на комфорт, и отсутствие оного его не пугает.
  
  - Я согласен и на чердак. А если там будет слишком душно или грязно, я готов переночевать под этими яблонями.
  
  На чердаке царил малоприятный запах мышеедины, но хозяин уверил Вима, что грызунов тут нет. Пока хозяин с Вимом ходили за сеном и старыми лоскутными одеялами, из которых собирались соорудить примитивные постели, Кеннел поставил в угол дорожный мешок и подошел к маленькому слуховому окну. Из него был хорошо виден противоположный берег озера, поросшим густым лесом. Если очень внимательно присмотреться, то за деревьями виднелось что-то серое. Когда они подъезжали к селению, Вим сказал, что охотничий домик, куда Кеннел так стремится, находится в той стороне.
  
  Первым делом, однако, пришлось навестить местного старосту. Кеннел показал ему документ, выданный ему королевой, и, не уточняя своей миссии, сказал, что хотел бы побывать в охотничьем домике. Казалось, что староста к нему не имеет никакого отношения: домиком занимается смотритель, назначенный еще при покойном короле Ингварде. Только он имеет ключи от него и может пустить туда путников.
  
  - Вам нужно идти к нему,- сказал староста. - Вы легко найдете его дом: возле него висит флаг.
  
  Хотя полинявшая красно-желтая тряпка, висевшая возле дома в центре Клернарвоха, походила на королевский флаг весьма отдалённо, ее хватило, чтобы выделить жилище смотрителя среди других. Во дворе развешивала белье жена смотрителя, женщина с приятной и не совсем типичной для горцев внешностью: светло-каштановые волосы, серо-голубые глаза, нежный румянец на слегка загорелом лице. Чуть поодаль рубил дрова парень лет двадцати пяти, смугловатый, с блестящими черными глазами - сын. Если бы не он, Кеннел подумал бы, что женщине никак не больше тридцати пяти лет. Подобная моложавость тоже была не характерна для обитателей высокогорья. На общем языке мать и сын говорили плохо, но всё-таки говорили и сумели объяснить Кеннелу, что смотритель три дня тому назад поломал ногу и лежит теперь дома.
  
  Смотритель охотничьего домика, грузный черноволосый мужчина средних лет, полусидел-полулежал на лавке, вытянув поломанную конечность, которую здесь лечили прадедовским способом: привязали к доске да и положились на волю Божию. На Кеннела он сперва смотрел со смесью удивления и недоверия. Рядом с ним находился второй сын, смуглый юноша лет восемнадцати-девятнадцати. Когда сыщик показал смотрителю королевскую грамоту, смотритель так долго в неё вглядывался, словно хотел выучить наизусть, а потом что-то сказал сыну. Юноша вышел и через несколько минут вернулся с другой грамотой, с которой свисала точно такая же королевская печать. Кеннел понял, что это патент смотрителя, однако не сразу сообразил, зачем он ему понадобился. И только когда смотритель стал рассматривать поочередно печати на обоих документах, сравнивая, одинаковые ли они, до Кеннела дошло, что он попросту не умеет читать и таким образом пытается убедиться, что предъявленная ему грамота настоящая. Что ж, тем лучше.
  
  - Да, это королевская грамота, - заявил наконец смотритель, отдавая Кеннелу документ, - и я готов служить её величеству.
  
  - Вы же читали, что написано в грамоте? - спросил Кеннел. - Я уполномочен осмотреть охотничий домик.
  
  - Он в полном порядке, - заверил Кеннела смотритель, - но я не могу вас туда провести. Вас проведёт туда мой младший сын. Сегодня уже поздно, скоро начнет темнеть, а завтра с утра он придёт к вам и отведет вас в охотничий домик.
  
  Кеннел вернулся в дом у озера, где хозяйка уже приготовила ужин. На нём присутствовала вся многочисленная семья, включая ту самую полоумную мать хозяина, евшую жадно и неопрятно. Кеннел бросил в её сторону любопытный взгляд. Она действительно выглядела очень старой: сплошь седые волосы не просто белые, а с какой-то желтизной, лицо сморщенное, как печеное яблоко, во рту лишь несколько желтых зубов, однако ничто в выражении этого сморщенного лица не говорило о безумии. Сыщику показалось, что речь идет скорее о старческом слабоумии, чем о подлинном сумасшествии.
  
  После ужина Кеннел и Вим поднялись на чердак и после недолгого разговора о планах на завтрашний день отправились спать. Ночь прошла спокойно, а после завтрака к Кеннелу пришел младший сын смотрителя и повел его вдоль озерного берега к охотничьему домику. Парень оказался весьма разговорчивым и поведал по дороге, что не только его отец - смотритель королевского домика, но и мать во время визита Элеоноры-Августы два года тому удостоилась чести ей прислуживать. В его глазах это была немалая честь.
  
  - Её величество щедро вознаградила матушку за труды, подарила ей свой плащ. А матушка подарила его бабушке, так у нас принято. Нашу семью знают во дворце. Наша семья особенная. Мой дед тоже был смотрителем. И мой старший брат будет смотрителем в своё время.
  
  Хотя Кеннел и его юный спутник шли быстро, дорога заняла три четверти часа, то есть домик был одновременно и не очень далеко от селения, и в тоже время достаточно отдален, чтобы поселяне не слышали и не видели, что там происходит. Юноша сказал, что в охотничьем домике, кроме членов его семьи, никто из жителей селения не бывает даже тогда, когда он пуст. В то же время свита Элеоноры-Августы не наведывалась в Клернарвох, а саму принцессу горцы видели лишь раз и то издалека - когда она, покинув охотничий домик, проезжала мимо селения. Судя по тому, что малейший намек на тропинку отсутствовал и они шли по высокой траве, обитатели Клернарвоха не только в домик, но и в целом на тот берег озера ходили нечасто.
  
  Наконец Кеннел и его спутник подошли к деревянному забору высотой в человеческий рост. Юноша отпер навесной замок на воротах, толкнул одну тяжелую створку рукой, и та со скрипом приоткрылась. Взору Кеннела открылись прямоугольный двор, вымощенный камнями, но вымощенный неровно, так что непривычный человек легко мог споткнуться; одноэтажный каменный дом с тремя окнами на фасаде и покатой крышей; деревянная конюшня и в углу - колодец под навесом. Все было очень простое, чтобы не сказать - грубое, и только на фоне бедных жилищ горцев могло произвести благоприятное впечатление. В других, более богатых краях так могла бы выглядеть усадьба зажиточного фермера, а не королевская резиденция. Дом был крепкий, но легкая запущенность бросалась в глаза: меж камней двора росла трава, медные задвижки ставней и ручка двери позеленели, на крыше не хватало нескольких черепиц.
  
  Внутри охотничий домик выглядел чуть лучше, чем снаружи. Его сердцем был большой зал с огромным камином, в центре которого стоял дубовый стол со стульями, а не лавками, как в домах горцев. Резное кресло во главе стола явно предназначалось для лиц королевской крови. На одной из стен висел яркий гобелен со сценами охоты, а другую стену украшали многочисленные оленьи рога. Рядом с залом располагалась кухня с медной и оловянной утварью и посеребренной посудой.
  
  - Наверно, ваша матушка готовила ее высочеству?
  
  - Нет, повар готовил. Она мыла посуду и полы, - ответил юноша. - Два дня.
  
  - Вы хотите сказать, что ее высочество пробыла здесь всего два дня?
  
  - Да. В феврале охота плохая, погода плохая, снега не было, сплошные туманы. Матушка говорила, что дичь так и не попробовали, не было добычи.
  
  Короткий коридор вел в три спальни: одна, с высокой резной кроватью, предназначалась для королевских особ, две попроще - для придворных. Если учесть, что конюшие ночевали в конюшне, а прислуга - на чердаке, то в домике могло разместиться человек двенадцать, но юноша сказал, что свита ее высочества была вдвое меньше.
  
  Судя по нетронутому слою пыли, лежавшему на всех вещах, охотничий домик давненько никто не навещал - и не прибирал. Октавиан Стор сказал правду: мать Элеоноры-Августы живет не здесь. Впрочем, и сам домик, и его интерьер меньше всего ассоциировались с образом изящной красавицы: всё здесь было рассчитано на неприхотливых мужчин-охотников, которые запивают дичь крепким элем и готовы спать вповалку на полу, не снимая сапог. Встречаются и женщины такого типа, но искать их нужно не в королевских дворцах.
  
  Охотничий домик плотно обступали деревья, служившие защитой от посторонних глаз и от ветра. И дальше густой лес тянулся вплоть до очень крутой, практически отвесной скалы, лишенной растительности, вершина которой утопала в облаках. Местность казалась дикой и первобытной, несмотря на близость селения.
  
  Зачем приезжать в такую глушь на охоту, да еще в самом неподходящем месяце, когда то же самое можно иметь относительно недалеко от столицы? Ответ на этот вопрос Кеннел, вернувшись в селение, попытался найти в разговоре с женой смотрителя, но женщина не смогла добавить к той информации, которую он уже получил от её сына, почти ничего нового. Полы она мыла поздним вечером, когда все расходились по своим спальням, а днём всё время проводила на кухне. Она подтвердила, что никакая дичь на кухню не поступала, из чего она сделала вывод, что охота была неудачная. Но на кого охотились принцесса и ее свита, почему она так быстро уехала - над эти жена смотрителя даже не задумывалась. Все её впечатления сводились к восторгу красотой Элеоноры-Августы и роскошными одеяниями принцессы и сопровождавших её придворных. Зато женщина охотно согласилась показать ему подаренный принцессой плащ, который она отдала своей матери.
  
  24
  
  В небольшом домике Эрханаллан - так звали мать смотрительницы - Кеннела поджидал сюрприз. Он ожидал увидеть сморщенную старушку, а его встретила высокая, статная женщина лет пятидесяти, не более, на вид, с волосами цвета ржи, в которых с трудом можно было заметить отдельные седые волосы, и яркими голубыми глазами. Внешним обликом она разительно отличалась от всех встреченных им горцев. Когда жена смотрителя сказала, что её матери уже за семьдесят, сыщик искренне удивился. Удивила его и спокойная, полная неуловимого обаяния манера держаться, присущая светским дамам, но весьма неожиданная у крестьянки с натруженными, потемневшими руками: только они одни и выдавали возраст Эрханаллан. Кого-то ему это манера напоминала, напоминала не сильно, но отчетливо.
  
  Кеннел выразил восхищение внешностью Эрханаллан - и сожаление, что у нее только одна дочь, которой она передала свою красоту. Поскольку Эрханаллан не говорила на общем языке, дочь перевела его комплимент. Женщина добродушно улыбнулась и принялась что-то рассказывать. Голос у нее был молодой и мелодичный.
  
  - Мама говорит, что если бы вы видели её отца, Анчланорха, то не удивились бы ее внешности. Ее отец - мой дед - был самый красивый мужчина во всем высокогорье. Он умер в девяносто три года, и у него были все свои зубы и очень мало седины. А волосы у него были как золото и светились. И я не единственный ребенок - у меня есть старшая сестра, она живет в селении Виерллех, замужем за братом старосты.
  
  Эрханаллан достала из сундука тот самый плащ - действительно роскошную вещь, достойную принцессы или королевы. Это был не широкий расклешенный плащ, а прямой, длиной до колена, с прорезями для рук, сшитый из плотной шелковой ткани кофейного цвета с золотыми узорами и отороченный по подолу и на воротнике мехом соболя. Когда Эрханаллан с видимым удовольствием надела плащ, Кеннел снова удивился: он шел ей так, как может идти одежда, для которой ты рождён. В этот момент солнце наконец-то пробилось из-за туч, и его лучи озарили скромную горницу, заставив сиять золотой узор на плаще и волосы Эрханаллан. И Кеннел наконец-то понял, кого она ему напоминает.
  
  - Вам кто-нибудь говорил, что вы похожи на Элеонору-Августу? - вырвалось у него.
  
  Дочь перевела его слова, и женщина расхохоталась - искренне и беззаботно.
  
  - Мама говорит, что если вы влюбились, то зря, - улыбнулась дочь, - она слишком стара для вас.
  
  Неужели это та, кого он ищет? Но если ей больше семидесяти, - а судя по рукам, это всё же так, - она никак не может быть матерью Элеоноры-Августы. И ее дочь, живущая в Клернарвохе, тоже не может - ее дети ровесники детей принца Максимиллиана, не родила же она одновременно и тех, и этих! Но чем тогда объяснить сходство и этот подарок?
  
  Тут Эрханаллан на миг повернулась лицом к дочери и спиной к нему, и Кеннел понял, почему Элеонора-Августа отдала такую дорогую вещь. Спереди плащ был великолепный и почти новый, но спинку уродовали заштопанные места, напоминавшие длинные кривые шрамы. Что произошло? Клыки кабана, когти медведя? Если бы это были они, то Элеоноре-Августе пришел бы конец.
  
  - Эта вещь была сильно изорвана, - пояснила с помощью дочери Эрханаллан, - и мне пришлось приложить много усилий, чтобы привести её в порядок.
  
  Желая проверить впечатление, Кеннел попросил примерить плащ дочь Эрханаллан. И хотя телосложением и ростом они почти не отличались, на дочери плащ сидел хуже, а главное, не чувствовалось непринужденности, естественности: сразу видна была хорошенькая поселянка, нарядившаяся в чужую вещь.
  
  Покрасовавшись в плаще, женщины бережно свернули его и положили в сундук. Затем Эрханаллан предложила Кеннелу и дочери перекусить: поесть немного овечьего сыра с орехами. За трапезой Кеннел узнал, что красавец Анчланорх - сын известного охотника, знавшего горы, как свои пять пальцев, что его мать умерла родами и ее никто не помнит, и что у Эрханаллан был брат, сорвавшийся в пропасть молодым и неженатым, к большому горю родителей.
  
  Кеннел чувствовал, что напал на след. Если бы он встретил Эрханаллан в столице, то мысль о родстве с Элеонорой-Августой у него бы не возникла: блондинки там не то чтобы на каждом шагу, но всё же не редкость. Но здесь, в горах, такое сходство стимулировало самые неожиданные версии: слишком выделялся такой типаж на общем фоне. Интересно было наблюдать, как золотые кудри Анчланорха постепенно растворялись в потомках: у дочери косы цвета ржи, внучка - светлая шатенка, а правнуки темноволосые и уже ничем не отличаются от остальных жителей селения. Кеннел спросил, есть ли ещё в Клернарвохе люди со светлыми волосами, и ожидаемо получил отрицательный ответ. Если мать королевы отсюда, из этих мест, она должна принадлежать к этому роду. Дело не только в волосах, но и в том неуловимом, что объединяет порой даже не похожих друг на друга родственников.
  
  Однако когда Кеннел прямо спросил у Эрханаллан, знала ли она женщину, на женился принц Максимилиан, то получил обычный уклончивый ответ. Эрханаллан ничего не помнила и не знала. Ее дочь также развела руками. При этом атмосфера беседы чуть-чуть, но изменилась в худшую сторону, словно он затронул тему, о которой говорить не принято. Едва он доел свой сыр, Эрханаллан сказала, что ей пора доить корову, и Кеннел понял, что визит окончен.
  
  Из дома Эрханаллан Кеннел вышел с убеждением, что за охлаждением стоит нежелание рассказать правду. Но какую? Кто мать королевы - вторая дочь Эрханаллан, живущая в другом селении? Или незаконная дочь ее погибшего брата, которую семья не признала? Или внебрачная дочь ее отца? Если Анчланорх так долго сохранял красоту, стать и силу, то он явно сохранил и способность стать отцом. Гипотетической дочери первого красавца могло быть столько же лет, сколько Альбе-Регине.
  
  Когда Кеннел вернулся в дом у озера, безумная старуха сидела во дворе и грелась на солнце. Увидев гостя, она заговорила с ним на общем языке.
  
  - Зачем ты приехал, чужеземец? Ты не охотишься и не обмениваешь камни.
  
  - Вот пойду после обеда охотиться, - ответил Кеннел, решивший осмотреть лес вокруг охотничьего домика - нет ли там другого жилья.
  
  - Ты кого-то ищешь, - внезапно сказала старуха.
  
  - Да, - решил подыграть сумасшедшей Кеннел, - я хотел увидеть Анчланорха, но опоздал, он уже умер.
  
  Внезапно лицо старухи исказилось, она подскочила к сыщику и закричала, размахивая кулаками:
  
  - Велича ищешь? Отродье? Все их боятся, а я не боюсь! Я слишком близко к смерти, чтобы боятся. Ты тоже хочешь себе золотоволосого ублюдка, да? Но ты старый для них, они любят молодых, с твердыми яйцами, как отец Анчланорха! Знаешь, как они делают? Закрывают глаза одной рукой, а другой берут за яйца! А могут и оторвать, как его сыну! Отродье! Как можно, они же не люди!
  
  На ее крики из дома выскочил хозяин, кое-как утихомирил мать и увел в пристройку. Тут подошел Вим, на этот раз с таким довольным лицом, с каким Кеннел его еще не видел: выгодно обменял камни. Вим появился очень кстати, ибо хозяин, выйдя из пристройки, обратился к сыщику с упреками.
  
  - Он говорит, что не ожидал, что ты напугаешь его мать.
  
  - Я всего лишь назвал имя Анчланорха и никого не пугал.
  
  - Тогда он извиняется. Дело в том, что его мать когда-то была влюблена в Анчланорха, но он избрал другую, и с тех пор она его ненавидит. Она забыла, что он умер.
  
  - Скажите, а почему она назвала его отродьем?
  
  - Его мать сумасшедшая и не понимает, что говорит.
  
  - А как так может быть, что старуха знает общий язык, а её нет? - спросил Кеннел у Вима.
  
  - Он знал, но забыл.
  
  После обеда Вим с хозяином решили распить кувшин яблочного эля, а Кеннел, прихватив на всякий случай рогатину, направился к охотничьему домику. Погода, как это бывает в горах, снова переменилась: небосвод закрыли сизые тучи, подул холодный ветер. Гладкая поверхность озера, по берегу которого шел Кеннел, покрылась рябью. Когда он вошел в лес, верхушки деревьев тревожно зашуршали, словно предупреждая любопытного путника, что дальше идти не стоит. Кеннел не послушал их и, обойдя забор вокруг охотничьего домика, заметил узкую просеку - не то естественную, не то созданную людьми. Ему пришло в голову, что она может вести к еще одному охотничьему домику, в котором живет Альба-Регина. Идя по просеке, Кеннел обратил внимание, что на деревьях нет никаких звериных отметин - следов медвежьих лап или рогов оленя. И подлесок нигде не поломан, словно здесь нет никого крупнее зайца. Учитывая близость людей, такое вполне могло быть.
  
  Примерно через полчаса просека вывела его к очень крутому горному склону, на который, однако, можно было подняться без всяких приспособлений по подобию каменных ступеней. Они были разной высоты и наклона, но Кеннел, оставив рогатину внизу, довольно быстро поднимался по ним, пока не добрался до небольшой площадки на каменном выступе. С нее открывался изумительный вид на горы: иной художник-пейзажист отдал бы пять лет жизни, чтобы его увидеть. Далеко внизу в долине лежал Аллин, а вокруг горы зеленели горы, продернутые тонкими голубыми лентами рек. Серое небо и отсутствие солнца придавало пейзажу некий драматизм и в то же время величие. Полюбовавшись, Кеннел хотел подняться выше, но тропинка закончилась. Дальше шла почти отвесная скала.
  
  Задрав голову, Кеннел увидел справа на расстоянии в четыре человеческих роста еще один выступ с площадкой, но до неё не вскарабкаться - разве что птица долетит. Нет никакого второго домика, он зря потратил время - разве что полюбовался панорамой гор. Ничего не оставалось, как спускаться вниз, тем более, что ветер усилился и похоже, скоро начнётся дождь.
  
  Дождь начался, когда Кеннел был как раз на половине тропинки. Каменные "ступени" мгновенно стали мокрыми и скользкими, и он подумал, каково подниматься по ним феврале - если, конечно, кто-то решался на это. Только он подумал об этом, как поскользнулся, попытался удержать равновесие, хлопнулся о ступеньку залом и дальше поехал вниз как по тем ледяным горкам, которые устраивают для ребятишек зимой. Но горки гладкие, а каменные ступени больно кололи спину острыми выступами. У подножия склона Кеннел оказался быстрее, чем рассчитывал, но с ушибами спины и разорванной рубахой. Хорошо, что когда он вышел из дома, еще светило солнце, и он не взял с собой камзол - его бы постигла та же участь. Запасная рубаха у него с собой есть, а камзол один.
  
  Зато Кеннел, проведя невольно следственный эксперимент, понял, где и при каких обстоятельствах Элеонора-Августа разорвала свой плащ. Спрятавшись от дождя под деревом, он рассмотрел снятую рубаху и увидел, что каменные выступы ступенек оставили на ней такие же прорехи, какие были на плаще - длинные, с неровными краями, вот только он штопать их не будет. Совершенно очевидно, что в феврале Элеонора-Августа так же проехалась вниз по каменной лестнице. Но зачем она по ней поднималась? Кеннел вспомнил холеный вид королевы: последнее, что могло прийти в голову - то, что эта утонченная красавица будет карабкаться по горам, да еще в непогоду. Так хотела полюбоваться пейзажами? Исключено: в те дни стоял туман.
  
  Чтобы человек до такой степени пренебрег привычным образом жизни, изменил своим привычкам и отправился черт знает куда в самое неподходящее время года, а потом в тумане чуть ли не на ощупь поднимался на смотровую площадку над бездной, у него должна быть очень сильная мотивация. Особенно если этот человек - столь спокойная и сильная личность, как королева Элеонора-Августа. Нет, не каприз погнал ее в горы, не взбалмошность избалованной обитательницы дворца. Эта женщина ничего не делает просто так. В тумане она не могла увидеть ничего, но она могла повидаться с кем-то. Или не повидаться, если этот кто-то не пришел на встречу. А кто мог назначить встречу наследнице престола с тем, чтобы она бросилась на зов? Мужчина? Смешно. Любой мужчина сам прибежал бы к ней, стоило ей шевельнуть бровью. Она могла откликнуться на зов лишь одного человека - родной матери. Значит, Альба-Регина где-то рядом.
  
  А что, если мать королевы сошла с ума и живет одна где-то в хижине, затерянной в этих лесах? Она не может жить слишком далеко от Клернарвоха: ей нужна еда, одежда и прочее. Если прочесать окрестные леса, эту хижину можно найти.
  
  Дождь закончился также внезапно, как и начался. Кеннел вернулся в селение, сменил рубаху, надел камзол и отправился опять по тому же маршруту. Вим и хозяин дома успели к тому времени так напиться, что даже не заметили его появления. Вплоть до начала сумерек Кеннел шарил по притихшему лесу, сжимая в руке рогатину. Он видел зайцев, белок, пару раз в глубине деревьев мелькнула рыжая лиса, но ни разу ему не попались малейшие следы человека. Усталый вернулся он в селение и без труда договорился с Вимом, что они пробудут в Клернарвохе ещё один день.
   Однако этот неожиданно жаркий день стал одним большим разочарованием. Кеннел с рассвета до позднего вечера прочесывал лес, разорвал о какие-то колючки вторую рубаху, чуть не поломал ногу, зацепившись за корень и растянувшись на земле, взмок, как каменотес, проголодался как волк, устал как собака - и ровным счетом ничего не нашёл. Оставалась одна надежда - Виерллех.
  
  25
  
  Виерллех располагался за перевалом, легко преодолимом сейчас и непроходимом после сильного снегопада. Его деревянные дома карабкались по некрутому зеленому склону, напоминая издалека крошечные деревянные коробочки, между которыми торчали высокие стога сена. Внизу склона бежала быстрая вода речки, огибая большие серые камни посреди русла. Неглубокая в конце лета, река становилась бурная и полноводной после осенних дождей и весной, когда таяли снега.
  
  Оторванность от городов и большого мира нигде не чувствовалась так остро, как в Виерллехе - ни в Аллине, ни в Клернарвохе, а меж тем из последнего селения Кеннел и Вим добрались сюда всего за полдня. И в тоже время население Виерллеха не производило впечатление нищего или забитого: традиционная одежда мужчин и женщин отличалась опрятностью, и на неожиданных гостей они смотрели без суетливого любопытства, скорее со спокойным удивлением. Среди темноволосых жителей Виерллеха изредка мелькали русые головы, а светлые глаза встречались так же часто, как карие и черные. Вим сказал, что с местными не так легко иметь дело, точнее, не так прибыльно: они никогда не упустят свою выгоду, и обычные уловки торговцев на них действуют слабо. Зато если вам удастся их расположить к себе, на них можно положиться.
  
  - А в остальном обычные горцы, - заметил Вим, - с их суеверием, ограниченным кругозором и сказками.
  
  На этот раз Вим и Кеннел остановились не у хозяина, а у хозяйки, неплохо говорившей на общем языке вдовы лет шестидесяти, и сразу с дороги сели за стол. Вдова любила поговорить и забросала Вима и Кеннела вопросами о том, что интересного они видели в Аллине, Клернарвохе и Главном городе - так почтительно она называла Реллех. Оказалось, что её бабка и была родом из Аллина и с Вимом её связывает какое-то очень отдаленное родство. Удовлетворив по мере сил ее любопытство, Кеннел принялся распрашивать хозяйку и услышал, что принц Максимилиан и никто из членов королевского семейства никогда не были в Виерллехе; что никто ничего не знает об Альбе-Регине и что у брата старосты действительно жена родом из Клернарвоха, но разговаривать с ней бессмысленно, потому что она очень спесива и очень высокого о себе мнения.
  
  - Вы лучше с сыном ее поговорите, - сказала хозяйка. - Он и кузнец хороший, и человек славный.
  
  Хозяйка как в воду глядела. После обеда Вим отправился к местному искателю камней, а Кеннел поднялся по тропинке, петлявшей меж стогов, почти на самую вершину склона, где стоял дом брата старосты. У дома его встретила злобным лаем неизвестно откуда выскочившая собака, которая принялась прыгать вокруг него, норовя цапнуть. Скрипнула дверь, и на пороге показалась высокая женщина с русыми волосами, одетая более нарядно, чем другие женщины деревни: юбка на ней была не однотонная, а клетчатая, вместо деревянных бус на её шее висели стеклянные. Ее можно было бы назвать очень красивой, несмотря на далеко не юный возраст, если бы не надменно-холодное выражение лица. При виде чужака на нем не отразилось даже тени удивления, словно гости из города в этом забытом Богом селении были обычным явлением. Равнодушным голосом женщина велела собаке сидеть и спросила Кеннела, кто он и что ему нужно.
  
  Кеннел представился и показал королевскую грамоту, рассчитывая, что его пригласят в дом и удостоят хотя бы краткого разговора, но это был не тот случай. Женщина сказала, что королевская грамота не имеет к ней никакого отношения, поскольку она никаких преступлений не совершала, ничего не знает и с чужими мужчинами не откровенничает. Любопытно, что хотя на общем языке она говорила с ошибками, но сила ее самоуверенности была такова, что они казались особенностям произношения. Высказавшись, женщина повернулась к сыщику спиной и скрылась в доме.
  
  Насколько негостеприимной оказалось мать, настолько приятное впечатление произвёл её сын. Будучи очень высокого роста и мощного телосложения, он казался каким-то добрым великаном в кожаном фартуке и с молотом в руках. Его густые светло-каштановые волосы, перехваченные на лбу тесьмой, падали на плечи и красиво обрамляли открытое мужественное лицо со смеющимися ярко-голубыми глазами. Он извинился, что не может прямо сейчас оставить работу - он ковал подкову, и поручил Кеннела своей жене, симпатичной черноволосой женщине, не говорившей на общем языке. Она провела его в дом, где приятно пахло чабрецом, налила в кружку холодного травяного чая и отрезала ломоть пирога с грибами. Когда Кеннел жестами пояснил, что не голоден, жена кузнеца поставила перед ним глиняную миску с ежевикой. Через пару минут в горницу вошел сам кузнец, с которым у Кеннела состоялся весьма примечательный разговор.
  
  Кузнец говорил на общем языке не хуже Кеннела, потому что учился кузнечному делу в Реллехе.
  
  - Наш кузнец не захотел меня учить, я собрал котомку и махнул в город. Три года там прожил, и, может, остался бы, но старый кузнец помер и староста упросил меня вернуться.
  
  - Странно, - удивился Кеннел, - а мне все время твердят, что горцы не могут без родных гор и что даже жена принца Максимиллиана вернулась в родное селение после смерти мужа. Слышали об этом?
  
  - Про принцессу не знаю, а мне в городе понравилось, и жить легче, и работа интереснее. Я недурно зарабатывал тем, что делал кованые двери и ворота. А почему вы заговорили про принцессу?
  
  - Потому что я уже пять дней кружу по горам и не могу отыскать не то что саму принцессу, но даже человека, который может что-то рассказать о ней. Это что - тайна какая-то, о который запрещено говорить с чужими?
  
  - Да нет, мы и между собой о ней не вспоминаем. Сами рассудите: где принцы и принцессы и где мы все. Здесь мы их вообще никогда не видели, даже старожилы не упомнят.
  
  - Но ведь здесь информация разносятся быстро, и я ни за что не поверю, что когда принц вернулся из Высокой Земли в столицу с женой, об этом не судачили. Вы еще молоды и можете не помнить, но ваша мать и другие члены семьи наверняка были в курсе.
  
  - С чего вы взяли?
  
  - Облик вашего семейства невольно подталкивает к интересным предположениям, - признался Кеннел. - Альбу-Регину описывают как женщину с золотистыми волосами и синими глазами, а среди виденных мною доселе горцев такие есть только в вашем роду. Впрочем, теперь я засомневался в своей версии, потому что в Виерллехе встречаются русоволосые.
  
  Кузнец рассмеялся, показав великолепные белоснежные зубы.
  
  - Намекаете, что принц женился на моей родственнице? Тогда я бы тут не сидел: стал бы придворным и ел с серебряных тарелок. Если хотите знать, то необычную для наших гор внешность мы унаследовали от моего прадеда Анчланорха, а он - от своей матери, которая была не из наших мест. Есть семейное предание, что она вообще была велия.
  
  - Горный дух?
  
  - Духи бесплотные, а у велий есть тело. Они вроде фей: повелевают животными, летают и живут высоко, в своих заоблачных дворцах, куда человек не может попасть. Велии бывают только женского пола, как гномы - только мужского, и потому, чтобы размножится, они выбирают крепких мужчин из рода людского. Выбирать им легко, потому что они намного красивее самой красивой женщины и умеют читать человеческие мысли. Но они жестокие, у них нет сердца. Все боятся их называть по имени, а я не боюсь: в кузню никто не сунется, никакая нелюдь, даже черт. Так вот, наш прадед был редкостный красавец, очень сильный, вот люди и стали болтать про него всякую чепуху, будто он велич, потому что считается, что детей велий можно узнать по необыкновенной красоте, несокрушимому здоровью и умению повелевать животными. Прадед с животными ладил, это правда, да и прожил долго.
  
  - Велии бросают свое потомство?
  
  - Только мальчиков, потому что те - обычные люди, хотя и очень красивые, а девочки рождаются велиями, и матери забирают их в свои дворцы.
  
  - А вы верите в велий?
  
  - Не знаю, если честно. Сам я их не видел и не слышал... говорят, что их можно услышать в лесу: они смеются очень звонким смехом, однако если мужчина не один, они никогда ему не покажутся. Но в нашем селении жили люди, которые клялись, что видели их. Ну и светловолосые односельчане - это вроде бы тоже потомки велича. Иногда мне кажется, что они существуют, иногда - что всё это сказки. Знаете, когда люди живут всю жизнь среди дикой природы, и ничего больше не видели, кроме родного селения, они видят мир по-своему. Например, возле Клернарвоха есть скала, в которой ветер и дождь выдолбили подобие ступенек. Так ее назвали Тропой велий, хотя она не ведет к вершине, а обрывается на полпути.
  
  - Ваши легенды и предания разнообразны и поэтичны, и я не верю, что и про принца Максимиллиана не придумали какую-нибудь легенду, - прищурился Кеннел. - Например, не женили его на велии.
  
  - Да, - удивился кузнец, - а кто вам рассказал? Чужим такое не рассказывают.
  
  - Никто, но было бы странно, если бы подобного предания не существовало.
  
  Заметив, что кузнец не хочет поддерживать эту тему, Кеннел сменил направление разговора.
  
  - Может быть, вы слышали о женщине, живущий уединенно в здешних лесах?
  
  - Одна женщина в наших лесах зимой не выживет, да и мужчина тоже, - покачал головой кузнец. - Сейчас всё красивое, зелёное, но уже в начале ноября начнется зима то с морозами, то со снегом по пояс, то с оттепелями и туманом, и так до апреля. Знаете, какое самое страшное наказание было в старину в нашем селении? Изгнание зимой из деревни. Вниз не спустишься - перевалы снегом завалены, а в лесу умрёшь.
  
  - Да, - кивнул Кеннел, - я тоже пришел к такому выводу.
  
  Желая ненавязчиво вознаградить кузнеца за беседу, Кеннел попросил его сменить подковы у мула и щедро заплатил. Когда работа была закончена, селение уже окутали сумерки. Кеннел вернулся в дом вдовы, где провёл вполне спокойную ночь и утром вместе с Вимом отправился в обратный путь.
  
  
  26
  
  В Клернарвохе происходящее поначалу напомнило дурной сон: всё было точно так же, как и тогда, когда Кеннел в первый раз увидел дом у озера и его хозяина. Тот опять остановил путников во дворе вместо того, чтобы предложить им войти, и снова принялся что-то объяснять Виму, размахивая руками. Кеннел подумал, что у невезучего старика очередная проблема, однако оказалось, что проблема не у него, и происходящее из дурного сна перешло в скверную явь.
  
  - Вот мы и вляпались по вашей милости, как я предчувствовал, - раздражённо бросил проводник, выяснив, в чем дело. - Нас уже два дня ждут в Аллине королевские стражники. Парень из Клернарвоха ходил туда к своей невесте и видел их. Хорошо хоть, что сюда подниматься им в лом. А ждут они нас потому, что вас обвиняют в убийстве Октавиана Стора. Вы его отравили.
  
  - На редкость глупое обвинение, - пожал плечами Кеннел. - А вознаграждение за мою голову обещают?
  
  - Э... да, конечно, но им мало кто верит: уже был случай - горцам обещали за поимку преступника 10 золотых, они его задержали, а власти нашли повод ничего не выплатить. Потому вы беседуете здесь со мной, а не лежите связанным в сарае. Что делать будем?
  
  - Вы пострадать не должны, и потому я думаю, что нам надо разделиться. Я попытаюсь спуститься с гор самостоятельно, а вы пойдете в Аллин и скажете, что я остался в Клернарвохе, ушел на охоту.
  
  - Ага, и меня загребут вместо вас. Отличная идея, можно сэкономить на моём вознаграждении, - скривился Вим. - Вот только самостоятельно спуститься с гор у вас не получится: вы заблудитесь и станете жертвой диких зверей или кого-то ещё.
  
  - Что вы предлагаете?
  
  - Я могу провести вас тайными тропами. Но за дополнительную сумму.
  
  Кеннел задумчиво посмотрел на проводника. У него не было оснований не доверять словам Вима, но и особых причин доверять ему тоже не имелось. Пользуясь тем, что Кеннел не понимал диалект горцев, Вим мог перевести слова хозяина не совсем точно или вовсе не переводить, а сочинить свой вариант, максимально выгодный для его кошелька. К последней мысли подталкивало и то, что для человека, попавшего в серьезную переделку, проводник выглядел достаточно спокойным, и выражение его лица входило в противоречие с его словами. Но независимо от того, говорит он правду или врёт, выбираться отсюда придется с его помощью.
  
  - Тогда поехали, чего здесь торчать? - предложил Кеннел. - Чем дольше мы будем мозолить глаза обитателям Клернарвоха, тем больше шансов, что кто-то из них всё же соблазнится обещанной наградой и побежит в Аллин.
  
  - Не думаю, что побежит... И потом, надо запастись едой и дать хоть немного передохнуть мулам.
  
  - Ну уж нет. Если все так серьезно, нельзя терять ни минуты.
  
  - Скоро сумерки...
  
  - Ну и что? Вы как хотите, а я здесь задерживаться не буду.
  
  - Ладно, но хотя бы провизии прикупите, сами же завтра захотите есть.
  
  Путники покинули Клернарвох через час, к недовольству Вима, еще раз попытавшегося уговорить Кеннела переночевать в селении. Изрядно уставшие мулы шли шагом по другому берегу озера, и как ни был встревожен новым поворотом событий Кеннел, взгляд его невольно устремлялся к скале, по которой тянулась вверх Тропа велий. Лучи заходящего солнца ярко осветили её, и Кеннел отчётливо увидел, что со второй природной площадки, располагавшейся над первой, тоже идет вверх какое-то подобие тропы, так что тот, кто каким-то образом сможет перебраться через пустоту, разделяющую обе площадки - например, перелететь, - никоим образом не собьется с дороги.
  
  Едва они въехали в чащу, как горы окутала ночная тьма. Она опустилась внезапно, накрыв чёрным покрывалом лес, погасив все звуки, и эта зловещая тишина напрягала сильнее любых криков. Мулы остановились на небольшой поляне, отказавшись идти дальше. После недолгого совещания путники решили разжечь костёр: он хоть и мог их выдать, но без него они не решились бы ночевать в этом глухом месте. Впрочем, маловероятно, что кто бы то ни было решится искать их в ночном лесу.
  
  Некоторое время странники молча сидели и смотрели на искры, взлетающие во тьму. Несмотря на усталость, спать никому не хотелось: каждый размышлял о своем.
  
  
  
  "Зачем Арди разыгрывать комедию с обвинением в убийстве? Это отличный способ превратить подозрения в уверенность, - думал Кеннел, - ведь если он готов пойти на всё, то я на верном пути. Но повод для задержания можно было придумать любой, зачем такие сложности? Или мой проводник решил сыграть в свою игру, или Арди решил предложить торг: свобода в обмен на прекращение расследования".
  
  - А этот юноша, который ходил к невесте в Аллин, - нарушил молчание Кеннел, - он тоже ваш родственник?
  
  Вим вздрогнул, как человек выведенный из состояния глубокой задумчивости.
  
  - Нет, - ответил он не без удивления в голосе. - Почему вы так решили?
  
  - Потому что если он не ваш родственник, то откуда такое беспокойство о вашей судьбе? Логичнее было бы нас сдать и попытаться хоть что-нибудь получить.
  
  - Нет, он не такой. Я вот о другом думаю: если вы спрятали деньги в трактире, то во время обыска их явно нашли.
  
  - Неужели я настолько похож на идиота? - удивился сыщик. - Деньги спрятаны там, где их никто никогда не найдет, разве только я укажу место. Об этом можете не беспокоиться. Мне еще любопытно, как юноша запомнил имя человека, в убийстве которого меня обвиняют.
  
  - Он его не назвал, - сознался Вим. - Он сказал, что умер какой-то важный старик, ну я и догадался, что речь идет о Сторе.
  
  - То есть вы немножечко добавили от себя?
  
  Вим угрюмо посмотрел на сыщика
  
  - Хотите сказать, что я все придумал?
  
  - Не знаю. Но если вы хотели, чтобы я вам ещё доплатил, стоило сказать об этом прямо.
  
  - Я ничего не придумал, в Аллине действительно стражники. А вы странный человек, всех подозреваете, хотя сами не искренни. Если бы я задумал что дурное против вас, мне было бы очень легко от вас избавиться.
  
  - Не будем ссориться: раз я пообещал вам увеличить вознаграждение, то заплачу вам больше, этот вопрос больше не обсуждается. Но скажите честно: стражники в Аллине действительно из-за нас или неизвестно, что они там делают?
  
  - А из-за чего им там быть, если не из-за нас? - вывернулся Вим. - Если хотите правду, то я уже сто раз пожалел, что с вами связался. Признаюсь честно: я зол на вас. На хрена мне всё это надо? Я же вижу, что вы пытаетесь узнать, не был ли женат принц Максимилиан на одной из тех, о ком не говорят, особенно ночью в лесу. Но если вам поручили расследовали убийство его сына, какого черта вы начали рыть в эту сторону?!
  
  Вим подбросил ветку в костер, и взвившееся пламя отчетливо осветило его уставшее и мрачное лицо.
  
  - Разумный вопрос, - кивнул сыщик. - Но если бы я поступал иначе, меня бы не называли суперищейкой. Те, кто меня нанимают, должны знать: я буду рыть, пока не доберусь до истины.
  
  - Вам что, платят за это дополнительно? Зачем вам это?
  
  - Профессиональное самолюбие.
  
  - Нравится чувствовать себя самым умным?
  
  - Типа того. Хотя по-настоящему умный человек вел бы себя, скорее всего, иначе. Но мой отец всегда говорил: сыщик - это не склад ума, это склад характера. Да не злитесь вы, с вами-то точно ничего скверного не случится. Отправитесь в соседнюю провинцию, продадите там камешки, пробудете там чуть дольше, чем обычно, а когда вернетесь в Реллех, всё уже замнется, затрется и быльем порастет.
  
  - Не уверен, особенно если Стора действительно убили.
  
  - Я сомневаюсь, что его отравили: он плохо себя чувствовал и был очень немолод. Скорее всего помер своей смертью, но её решили выдать за убийство - такое тоже бывает. А если убрали, то не потому, что так удобнее меня ловить, а потому, что он сказал что-то лишнее. Возможен и промежуточный вариант: к старику нагрянули с таким серьёзным разговором, что он перепугался и отдал Богу душу. Но это все не более чем догадки.
  
  Глубокую тишину леса внезапно пронзил звонкий переливистый смех, и оба путника вздрогнули. Кто-то или что-то подслушивало их беседу, развлекаясь на свой лад. Разговор прервался, еще и потому, что собеседники ощутили себя на грани ссоры.
  
  Утром разговор возобновился с более дружелюбными интонациями, поскольку ссора была невыгодна обоим. Наскоро позавтракав, Кеннел и Вим направились на восток, с тем, чтобы перейти через Ливневый перевал и спуститься вниз у одного из селений Зеленой долины. Проводник уверял, что путь займет не более суток, однако в какой-то момент он сбился с дороги, и путникам пришлось блуждать по лесу целых три дня. Как видно, Вим не так уж хорошо знал лесные тропы, как хотел показать; впрочем, Кеннел не знал их вовсе и лишь по звездам мог определить, что они идут на восток. К концу второго дня все припасы, включая сухари, закончились, и пришлось перейти на питание лесными ягодами и примитивной похлебкой из съедобных кореньев. По пути им не раз попадалась дичь, но чтобы поймать зайца, у них не было силков, а чтобы застрелить птицу - луков. Тяжёлая же рогатина, которую тащил с собой Кенелл, в охоте на мелкую дичь была совершенно бесполезна.
  
  Наконец лес начал редеть, а склон становился всё более пологим. С неимоверным облегчением Вим и Кеннел увидели наконец распростершуюся внизу долину, где так призывно горели огоньки деревни. Хотелось сделать последний рывок и добраться до неё, но оба путника чувствовали себя совершенно вымотанными. Кеннел предложил переночевать в последний раз в лесу, а с утра со свежими силами быстро добраться до селения. Поскольку в прошлый раз первым дежурил Кеннел, в эту ночь он первым отправился спать. Около трёх утра проводник разбудил его и тотчас повалился на плащ, мгновенно уснув.
  
  Ночь стояла ясная, звёздная, по-летнему теплая, хотя уже начиналась осень. Мулы мирно пощипывали траву, звуки леса вокруг были самые обычные: того тёмного и непонятного, что стояло рядом с ними высоко в горах, здесь не было и в помине. Ночь словно обещала: всё будет хорошо, делай то, что задумал.
  
   Кеннел вытащил спрятанный под одеждой специальный пояс с монетами, высыпал из него деньги на плащ. Он отсчитал в свете костра оставшееся вознаграждение, добавил к нему еще четверть обещанного, переложил монеты в шапку Вима, слетевшую у него с головы во время сна, и подсунул шапку ему под живот так, что никто не мог её вытащить, не разбудив спящего. Рассчитавшись с проводником, сыщик аккуратно отвязал своего мула и направился вниз, в долину, где упорно среди ночи горел один огонёк. На рассвете он был уже в селении, чьё название так и не удосужился узнать. Кеннел пробыл там ровно столько, сколько потребовалось, чтобы подкрепиться самому и напоить мула. Из селения шла прямая дорога в приграничный городок Гальбек, в котором сыщик рассчитывал оказаться еще до полудня.
  
  
  27
  
  Каждое воскресенье сразу же после рассвета центральная площадь и прилегающие улицы Гальбека превращались в один большой рынок, на котором окрестные крестьяне и городские ремесленники продавали плоды своего труда, а купцы прельщали покупателей заморскими шелками и пряностями. Барышники по обычаю толпились у старого колодца, прямо под стенами ратуши расставили свои прилавки ювелиры, вокруг игрушечников собиралась пёстрая детская толпа. Сквозь толпу, держа над головой подносы с горячими пирожками и хлебцами, пробирались торговцы снедью, уличные шуты и акробаты разыгрывали сценки на потеху зевакам, нищие заунывно бормотали раз навсегда затверженные слова, выпрашивая милостыню. В этой толпе было одинаково легко и затеряться, и заработать, и лишиться всех денег, ибо воры не зевали.
  
  Кеннела встреча с карманниками миновала, зато он быстро нашёл честного барышника, охотно давшего за его мула именно те деньги, которых он стоил. Так Кеннел избавился от одной из примет, по которой его можно было опознать: "путешественник верхом на сером муле". Затем он направился к старьевщику, предлагавшему целую груду тряпья - от слегка поношенного, но еще нарядного дамского платья до длинного плаща учёного. Плащ сразу заинтересовал сыщика, и он потребовал, чтобы старьевщик нашёл подходящий к нему головной убор. Тот порылся в своих закромах и отыскал шляпу с широкими полями, которую обычно носили ученые и профессора лет 60-70 тому назад и которая на редкость прилично выглядела для своего возраста. У торговца нашлась и подержанная обувь - широконосые башмаки без каблуков на толстой подошве, какие обычно носят старики; и нитяные перчатки, необходимые, чтобы скрыть далеко не старческие кисти рук; и даже совершенно новое бельё. Кеннел заплатил за всё, не торгуясь, чем сильно обрадовал старьевщика; впрочем, это барахло стоило недорого.
  
  Настал момент сменить облик. В поисках места, где он мог бы сделать это без свидетелей, Кеннел забрел на окраину Гальбека и приметил там заброшенный сарай. В сарае сильно воняло мышами, но выбирать не приходилось, да и затягивать процесс перевоплощения не стоило: в любой момент такой же любопытный, как и он сам, мог заглянуть в не запирающуюся дверь. Ровно через 10 минут из сарая вышел учёный старичок с длинной белой бородой, одетый так, как одевались во времена его молодости. Из-за надвинутой на глаза длиннополой шляпы, затенявшей лицо, черты старичка сложно было разглядеть, но по медленным, слегка скованным движениям посторонний наблюдатель понимал, что сей господин весьма немолод. Кеннел даже думал, не обзавестись ли ему дополнительно палочкой, но решил в итоге отказаться от этой идеи: знал, что непрерывно контролировать все свои движения очень сложно. Всегда есть риск ненадолго выйти из образа, но никто не удивится, если обычный старик в какой-то ситуации ускорит ход. Однако если полукалека хотя бы на миг забудет, что не может передвигаться без палки, то люди неминуемо что-то заподозрят.
  
  Этот маскарад был затеян не только для того, чтобы сбить с толку возможных ищеек господина Арди, но и по другой причине. Сначала, направляясь в Гальбек, Кеннел собирался поехать оттуда в столицу, но по дороге изменил своё решение. Усталость, накопившаяся за время путешествия по горам, ощущалась буквально в каждой мышце тела, а расследование требовало энергии и бодрости. Кеннел решил, что ему пора немного передохнуть, совместив при этом приятное с полезным, тем более, что от того, приедет он в столицу днем раньше или днем позже, ничего не изменится. В качестве места отдыха сыщик выбрал Скангард, расположенный в полдне пути от Гальбека: этот город славился своим университетом и огромной библиотекой, самый большой и старой в стране. На ловца и зверь бежит: когда он обедал в таверне, за соседний стол уселась большая компания, состоящая из нескольких мужчин и женщин, на вид - добропорядочных горожан. По разговору Кеннел понял, что они приехали на ярмарку из Скангарда, наняв в складчину карету. Завершив трапезу, он подошел к компани и со всевозможной вежливостью попросил взять его с собой - разумеется, за вознаграждение. В итоге сыщик доехал до Скангарда быстрее, чем ожидал и даже с относительным комфортом.
  
  28
  
  К университетскому городку карета подъехала вечером, когда величественные здания, напоминающие башни замка, эффектно вырисовывались на холме на фоне оранжевого-красного закатного неба. Возница оказался столь любезен, что согласился подвезти Кеннела прямо к дому для гостей, и карета, прогрохотав под аркой, на которой большими медными буквами был выложен девиз университета: "Ясность разума, смелость суждений, чистота духа и тела", въехала в большой, вымощенной камнями двор.
  
  Устраиваясь на ночлег, Кеннел назвался профессором Себастьяном Вертури. Такой профессор действительно существовал, занимался изучением редких животных и был достаточно известен в своей области, чтобы ученое сообщество слыхало его имя, но не настолько, чтобы его узнавали в лицо. Кстати, у подлинного Вертури, семидесятилетнего старика, тоже была белая бородка, только не до середины груди, а короткая и аккуратно подстриженная. Внешний вид Кеннела, его речь и манеры оказались настолько убедительны, что служитель гостевого дома, не требуя никаких подтверждений личности, тотчас отвел его в одну из комнату для почетных гостей. По аскетичности она напоминала монастырскую келью, но необычайно чистую и оснащенную всем необходимым. Особенно Кеннела порадовало наличие при комнате отдельной мыльни, с большой медной ванной и собственным очагом. Он попросил служку разжечь очаг и набрать в ванну горячей воды. Когда всё было готово, Кеннел запер дверь, разделся и с наслаждением погрузился в горячую воду. Ему казалось, что вместе с грязью с его тела сходит вся многодневная усталость. Вымывшись хорошенько, Кеннел переоделся в чистое и отправился почивать на хрустящих, накрахмаленных простынях узенькой кровати. Когда служка уходил, он попросил утром его не беспокоить, пока он сам не позовёт, потому что очень устал и хочет поспать подольше. Его и не беспокоили, и он проспал до обеда следующего дня, проснувшись бодрым и полным сил.
  
  В обед Кеннел неожиданно для себя был приглашен на совместную трапезу с одним из деканов университета. Это был полный, краснолицый мужчина средних лет, любитель поговорить и послушать. Кеннелу не составило труда сплести убедительную историю: рассказав о своих научных изысканиях, он упомянул, что является другом покойного профессора Флейша, с которым много лет общался по переписке.
  
  - Нас сблизило увлечение сверхъестественными существами, которому мой дорогой покойный друг предавался в последние годы, - поведал Кеннел. - Меня первоначально интересовали русалки и древесные нимфы, но, представьте себе, он увлек меня велиями!
  
  - Совершенно верно, - подтвердил декан к тихой радости сыщика, - Флейш погрузился с головой в эту неожиданную тему! Мне говорили, что он передал все свои исследования растений ученикам, а сам в последние год или два занимался исключительно велиями. Он даже писал нашему старшему библиотекарю и спрашивал, нет ли у нас редчайшего сочинения Дионисия Амалькийского "О тайной и явной природе сверхъестественных существ, обитающих в горах и именуемых велиями".
  
  - Уникальная книга, - с понимающим видом покачал головой Кеннел, хотя, разумеется, слышал об этом сочинении впервые.
  
  - Считалось, что все экземпляры утрачены, и старший библиотекарь так и ответил Флейшу. Но вот ирония судьбы: на следующий день после того, как до нас дошло известие о его кончине, какой-то странствующий книжник принёс в университет несколько очень старых книг, среди которых оказался и экземпляр сочинения Дионисия Амалькийского. Этот книжник даже не понимал, какой раритет он держит в руках, и предлагал купить эту книгу вместе с другими на вес! Мы немедленно купили ее, но, увы, профессору Флейшу так и не судилось ее прочесть.
  
  - Не будет ли с моей стороны слишком самонадеянным рассчитывать, что мне позволят подержать в руках эту редкость? - спросил Кеннел.
  
  - Ну разумеется, дорогой коллега, вы сможете даже почитать ее! Это гордость нашей библиотеки, и мы всегда показываем её почетным гостям.
  
  Декан оказался столь любезен, что после обеда лично проводил Кеннела в библиотеку, расположенную в отдельном здании. Снаружи это здание, построенное из белого камня, выглядело весьма впечатляюще, но красота его фасада, украшенного статуями знаменитых учёных, блекла перед красотой интерьера главного зала библиотеки. Такой большой, что в нём могло бы поместиться триста человек, он освещался тремя огромными витражными окнами, каждое высотой в два человеческих роста, расположенными в ряд на одной из стен. Три другие стены от пола до потолка были уставлены бесконечными стеллажами из красного дерева, сплошь заполненными книгами. К верхним стеллажам вели спиральные лестницы из морёного дуба, украшенные резьбой. Высокий сводчатый потолок был украшен фресками, изображавшими звёздное небо, а чёрно-белый шахматный пол из мраморных плит напомнил Кеннелу пол в королевском дворце. В этом зале было так же легко легко затеряться, как в лесу.
  
  Старший библиотекарь, с которым Кеннела познакомил декан, был худощав, немолод - лет шестидесяти, и, судя по очкам с огромными линзами, всю свою жизнь провел среди этих стен, читая, изучая и сортируя книги. О книгах он мог говорить бесконечно: стоило Кеннелу высказать заинтересованность, как он получил подробную полуторачасовую лекцию о литературе о велиях в целом и о сочинении Дионисия Амалькийского в частности. Оказалось, что книг о велиях существует совсем немного, несравнимо меньше, чем книг о других сверхъестественных существах. В такой большой библиотеке их едва набиралось на одну полку, причем это в большинстве своем это были сборники легенд, в которых раз легендам о велиях уделялось несколько страниц. Книга Дионисия Амалькийского, написанная пятьсот лет назад, по-прежнему оставалась главным и едва ли не единственным серьезным трудом, посвящённым этим существам.
  
  - Почему так получилось? - удивился Кеннел.
  
  - Трудно сказать, - развел руками библиотекарь. - У ученых эта тема никогда не была популярна, или, точнее, ее не считали серьезной. Вы знаете, что когда молодой человек приходит в науку, он хочет побыстрее себя показать, продемонстрировать, на что способен, и потому начинает заниматься или теми темами, которые востребованы, или теми, над которыми работает его наставник. И никто не возьмется за тему, который маститые ученые отзывается с иронией. Впрочем, лет сорок тому назад один юноша начал было изучать велий...
  
  - И что же?
  
  - Он успел лишь составить план исследования и написать несколько страниц, а затем исчез. Странная история: нам он сказал, что едет к себе домой на летние каникулы, а родным отправил письмо, в котором писал, что летом его ждать не стоит, потому что он отправляется в горы, желая найти велий. В общем, куда бы он не направился, покинув стены нашего университета, больше его никто не видел.
  
  - Наверное, расследование доставило вам массу хлопот? Обычно эти следователи бывают так дотошны...
  
  - О нет, нас никто не беспокоил. Следствие с самого начала решило, что он заблудился в горах, и скорее всего так и случилось.
  
  Рассказывая эту бодрящую историю, старший библиотекарь привёл Кеннела в хранилище редких книг, где как зеницу ока берегли единственный экземпляр "О тайной и явной природе сверхъестественных существ, обитающих в горах и именуемых велиями". Библиотекарь похвалился, что искусно переплел ее заново, не потеряв и не повредив при этом ни одной страницы. Поскольку редкие книги запрещалось выносить из хранилища, библиотекарь предложил Кеннелу ознакомиться с сочинением Дионисия Амалькийского на месте, сев в огромное старое кожаное кресло, стоящее высокого окна. Сыщику ничего не оставалось, как поблагодарить и подчиниться правилам.
  
  Взяв в руки тяжелую книгу - еще рукописную, с пергаментными страницами, он опустился в кресло, мягкое и удобное, как домашний диван, и погрузился в чтение. Он читал не отрываясь до вечера, не успел прочесть всё и договорился прийти на следующий день утром. Утром он купил в университетской лавке книжицу с чистыми листами, одолжил у библиотекаря перо и чернила и не просто продолжил чтение, а принялся выписывать отдельные фразы. Хотя книга была небогатая - без иллюстраций и даже без раскрашенных буквиц, ее автор так хорошо владел словом, что Кененел живо представлял себе всё, о чем повествовалось, и отсутствие картинок не воспринималось как недостаток. Даже старомодный слог не мешал восприятию: настолько захватывающим оказалось содержание.
  
  29
  
  Увесистое сочинение Дионисия Амалькийского состояло из трех частей. Первая, наименее интересная, на вкус Кеннела, часть представляла собой изобилующее подробностями сравнение велий с русалками, нимфами, нереидами и иными мифологическими существами женского пола. Эта сравнительная характеристика свидетельствовала о чрезвычайно глубокой эрудиции автора, и, безусловно, заслуживала более благодарного читателя, чем Кеннел, совершенно не интересующийся распорядком дня нимф или рационом нереид. Просмотрев по диагонали первую часть, сыщик задержался лишь на выводе, гласившем, что велии занимают свое место в пантеоне сверхъестественного как сила не благосклонная, но и не враждебная людям. Их мир чужд и малопонятен нам так же, как им чужд наш мир, и единственное место соприкосновения людей и велий - это леса и горы как некая общая территория. При этом велии способны покидать родную стихию и жить среди людей хотя бы недолгое время, что сильно отличает их от тех же нереид или русалок. В следующей части Дионисий обещал привести пример такого изменения местожительства, и Кеннел взялся за нее с большим интересом.
  
  История велии, покинувшей родные горы, показалась сыщику столь важной, что он переписал её в свою книжицу от слова до слова.
  
  "Лет сто тому назад жил в городе под названием Реллех один богатый молодой господин, помолвленный с весьма пригожей девицей, так что осенью должны были сыграть свадьбу. Господин сей был великим любителем охоты и почти все свободное время проводил в горах, охотясь на оленей. Его знали все как человека рассудительного и чуждого поспешных решений, и можно представить, каково было всеобщее удивление, когда вернувшись с одной из охот, он объявил вдруг, что желает расторгнуть помолвку с невестою своею. Ни дурная молва, ни уговоры родных, ни большая неустойка, уплаченная им по обычаю семье девушки, не заставили его изменить своё решение. Многие горожане осудили его поступок и стали избегать посещения его дома, однако молодой человек ничуть тому не опечалился и даже как будто обрадовался, что в доме его более нет гостей, а живут только он и двое старых слуг.
  
  Однако же соседи вскоре стали замечать в окнах его дома силуэт очень красивой дамы, появлявшейся только ночью. Люди видели в окно, как сидел молодой господин за богато убранным в столом с сей дамой, облаченной в шелка и бархат, с сияющим венцом на голове. И настолько не походила она на на женщин города Реллеха, что горожане не знали, что и думать. Ибо они и помыслить не могли, что дама сия не человек, а велия, который очень понравился молодой господин. Хотя будь они более осведомлены, то догадались бы, что существо, сидящее за накрытым столом, но упорно не вкушающее человеческую еду, не принадлежит к роду людскому.
  
  Велия жила в доме сего господина или прилетала к нему до конца лета, а потом исчезла. По прошествии года у господина этого обнаружился младенец мужского пола, которого объявил он своим сыном и наследником, не говоря, однако, кто его мать. Младенец был весьма пригож и рос не по дням, а по часам, никогда не болел и поражал разумностью, детскому возрасту не свойственной, так что отец его радовался вплоть до его совершеннолетия. Ибо войдя во взрослый возраст, совершил сын велии преступления столь страшные и ни на что не похожие, что содрогнулись и многоопытные и умудренные годами мужи, много видевшие в своей жизни.
  
  Без всякого повода он схватил и сбросил с крыши дома пятилетнего внука своей старой няньки, сказав, что хотел посмотреть, как тот полетит вниз. Отец его, охваченный ужасом, попытался связать сына, но тот, обладая огромной физической силою, оторвал его голову от тела голыми руками и швырнул её стражникам. С большим трудом удалось задержать сына велии и посадить под замок, но пока городские власти решали, что с ним делать, считать ли его безумцем или преступником, он выломал железную решетку и убежал в горы. Более его никто и никогда не видел.
  
  Страшный случай сей свидетельствует о том, что в величах нечеловеческая природа может возобладать над человеческой. И хотя редко такое случается, никто не может предугадать при виде младенца, проявится ли в нем нечеловеческое начало, потому что оно проявляется только после достижения величами брачного, то есть совершеннолетнего возраста".
  
  Кеннел подумал, что всё на свете познаётся в сравнении. Подумаешь, отрезал нос и уши своему адъютанту и дочери кормилицы, а ведь мог и головы открутить. Интересно, когда в Карле-Евгении впервые проявилось нечеловеческое начало? Уж не два ли года назад, когда Элеонора-Августа срочно поехала в горы, чтобы увидеться с матерью?
  
  Сын оставшегося безымянным богатого господина из Реллеха, проявивший своё нечеловеческое обличье, был сразу задержан, потому что в таком маленьком городке, тем более в ту патриархальную эпоху ничего не скроешь. Зато у королевской семьи были возможности и средства скрывать дикие поступки принца - до поры до времени, конечно. Никто из лиц, не посвящённых в тайну, не догадывался, как развлекается велич. Можно представить, какую гору золота отсыпали адъютанту, чтобы тот молча убрался из столицы. А людей попроще, наподобие камердинера, просто убирали... или его прикончил Карл-Евгений. Но вечно скрывать эти постыдные тайны было бы невозможно: рано или поздно принц сотворил бы что-то такое, что стало бы достоянием общественности. Оставался только один способ решить эту проблему... но почему его не отравили? Или профессор Флейш трудился не над созданием яда, не оставляющего следов?
  
  Читая вторую часть книги, посвященную физическим и духовным свойствам велий, Кеннел нашел ответ и на этот вопрос. Хотя велии смертны, как и люди, они живут намного дольше - по четыреста лет, при этом не знают болезней, не тонут в воде, не страшатся ураганов, неуязвимы перед ядами и огнем, никакие животные никогда не наносят им вреда, так что убить их можно только железом. Величам передаётся их здоровье и неуязвимость перед ядами, водой и животными, а также огромная физическая сила. Не известен ни один случай убийства человеком велии, и считается, что все они умирают естественной смертью. Прожив четыреста лет в одном и том же неизменном облике молодых прекрасных женщин, перед кончиной они резко высыхают и, как говорят, превращаются в паутину, которую развеивает ветер.
  
  Неувядаемая столетиями красота - одна из причин, по которой велии не могут открыто жить среди людей, выдавая за себя за них, поскольку трудно было бы объяснить, почему они не стареют. Другая причина заключается в том, что хотя они могут есть человеческую еду, но она им так же не вкусна, как людям не вкусна трава. Велии питаются пыльцой и лепестками цветов, а весной - почками деревьев. Из человеческой пищи они иногда едят фрукты - груши, черешни, персики, но ни к хлебу, ни к мясу не прикасаются. Неизвестно, что они едят зимой, возможно, у них есть запасы их еды.
  
  Живут велии во дворцах, расположенных в горах высоко за облаками. Никто не видел эти дворцы, потому что людям нет туда доступа, и одни говорят, что они построены из чего-то, похожего на сверкающий лед; другие - из камня, более красивого, чем самый дорогой мрамор; а третьи - что они как бы сотканы из облаков, так, что сквозь стены можно пройти. Узнать, какие они на самом деле, невозможно: даже если человек попробует подняться к дворцам по тропе велий, которая неподалеку от горного озера, он не сумеет перебраться с нижней части тропы на верхнюю, потому что с одной ее площадки до другой нельзя дойти, можно только долететь. Те же несколько смельчаков, которые пытались добраться до второй площадки с помощью разных приспособлений, сорвались в пропасть. Велии же, хотя у них нет крыльев, летают не только в свои дворцы, но и так далеко, как пожелают.
  
  Чего же хотят велии, неведомо: они по природе своей очень далеки от людей. У них нет чувств в нашем понимании - ни любви, ни сострадания, ни ненависти, но имеется что-то вроде юмора: велии могут смеяться и часто смеются, когда им что-то кажется забавным, но они никогда не плачут. Они понимают человеческую речь и могут очень хорошо говорить, однако между собой они общаются мысленно, телепатически. Мысли людей для них - раскрытая книга, но хотя велии улавливают человеческие чувства, суть их остается для велий недоступными. Зато все земные твари, от насекомых до драконов, не говоря о более привычных людям животных, мгновенно подчиняются велиям, стоит им появиться.
  
  Третья часть, самая интересная, рассматривала взаимоотношения велий и людей. В ней говорилось, что велии в принципе безразличны к людям, за исключением мужчин до тридцати лет, и если только люди ничем им не мешают, они никогда не вмешиваются в их занятия: не заманивают в глубь леса, не пугают, не сбивают с пути, самое большее - могут иногда понаблюдать и посмеяться. Главное - не вставать на пути у велий и ни в коем случае не проявлять к ним агрессивности, ибо тогда они бывают беспощадны. В качестве примера Дионисий привел две истории. В первой рассказывалось о лесорубах, которая посягнули на священные рощи велий: этим лесорубов велии сбросили в пропасть, схватив их и подняв над землей, как орел хватает ягнёнка. Герой второй истории, молодой охотник, попытался ударить хлыстом велию за то, что она спугнула дичь, не рассмотрев в утренних сумерках, с кем имеет дело. Велия схватила его за шкирку, подняла и насадила на острый обломок ствола дерева, сражённого молнией, как насаживают тушку кролика на шампур.
  
  Последняя история вызвала у Кеннела сомнения. Непонятно, каким образом она стала известна, ведь далее было написано, что велии никогда не показывается людям, если их двое и больше. Если охотник был один, то он уже ничего не мог рассказать о неудачном ударе хлыстом и последующей мести велии, а если рядом с ним кто-то находился, то как же велия появилась перед двумя людьми? Конечно, найдя хлыст и насаженного на дерево охотника, можно было выдвинуть и такую версию, но всё же достоверно не известно, что произошло. Но даже если это был вымысел, он хорошо показывал, как безмерно далеки велии от человеческой морали.
  
  Бесполезно их о чем-либо просить или же искать: они показываются, когда захотят, и никогда не показываются детям, старикам или женщинам. Мужчину, которого они выбирают, они соблазняют мгновенно, и впоследствии он не посмотрит ни на одну женщину. Впрочем, связям велий и людей было посвящено не так много страниц. Дионисий подтвердил то, что было уже известно Кеннелу: они ищут мужчин, чтобы продолжить свой род, при этом девочки остаются у матерей, а мальчиков - величей - отдают их отцам. Величи выделяются красотой, долголетием и силой, даже внуки велий крепче и привлекательнее обычных людей, но правнуки уже ничем от них не отличаются.
  
  В заключении книги Кеннел обнаружил любопытный пассаж. Дионисий писал, что, согласно непроверенным данным, иногда рождаются у велий девочки, которым не хватает сверхъестественной силы - своего рода зеркальное отражение мальчиков, в которых преобладает нечеловеческое начало. Внешне они столь же прекрасны и неуязвимы, но не умеют летать и, наоборот, могут есть человеческую пищу. Тем не менее они не люди, хотя и могут жить среди людей. Известно об одной женщине, которая жила за триста лет до написания Дионисием своего труда и отличалась необыкновенным долголетием и красотой. Однако когда её неувядающая красота стала вызывать очень много вопросов, она просто куда-то уехала и больше никто ее не видел. Некоторые говорили, что она вернулась в горы к своей матери - велии, каким-то образом добравшись по тропе велий до ее дворца.
  
   О принцах, смешавших свою кровь с кровью велий, Дионисий Амалькийский не оставил ни строчки, но это было неудивительно, потому что правящая династия пришла к власти уже после его кончины. Но он писал, что в Высокой Земле некоторые мужчины мечтают встретить велий, дабы получить от них прекрасное и долговечное потомство, а в горных селениях встречаются их прямые потомки.
  
  
  30
  
  В контрасте между почти первобытной жизнью горных селений и размеренным утонченным миром университетского городка было нечто необычайно привлекательное, однако не этот контраст заставил Кеннела задержаться в Скангарде. После прочтения труда Дионисия Амалькийского мозаика в сознании сыщика сложилась окончательно и до мельчайших деталей, и он ощутил потребность взяться за перо. О нет, Кеннел не собирался дополнить или продолжить "О тайной и явной природе сверхъестественных существ, обитающих в горах и именуемых велиями". Задача, которую он поставил перед собой, была куда скромнее: Кеннел принялся писать письма.
  
  Университет в Скангарде, как и все большие университеты, обладал автономией, стало быть, помимо самоуправления и прочего, он имел собственную почтовую службу. Курьеры доставляли письма ученых университета их коллегам из других стран, и Кеннел без труда договорился с начальником почтовой службы, что курьер, отправляющийся в его страну, прихватит с собой его послание. Подвернувшаяся возможность была большой удачей: обычная почта часто перлюстрировалась, и воспользоваться ею Кеннел не мог.
  
  Письмо, адресованное давнему другу Кеннела, ученому-юристу, получилось весьма увесистым, и неудивительно: в одном большом конверте поместились пять маленьких искусно запечатанных писем с одинаковой надписью на конвертах: "Вскрыть только в случае моей смерти", и инструкция, пояснявшая, что с ними делать. Письма представляли собой единственную страховку Кеннела, готовящегося исполнить своего рода прогулку по канату над пропастью. Пусть страховка эта была не идеальна, но сыщик уже имел возможность проверить своих адресатов и знал, что они выполнят его просьбу. Курьер сказал, что рассчитывает вернуться через четыре дня, и Кеннелу ничего не оставалось, как ждать его возвращения: он должен был удостовериться, что письмо попало в нужные руки.
  
  Отчасти поддерживая свою легенду, а отчасти желая избежать ненужных разговоров, Кеннел с рассвета до заката проводил время в библиотеке. Он облюбовал чудесное рабочее место возле окна, полускрытое от зала мраморной статуей. Статуя заслоняла его, и никто не мог заметить, что почтенный "профессор Вертури" не читает лежащую перед ним книгу, а смотрит в окно подобно беспечному ученику, отвлекшемуся от пояснений учителя. Правда, в отличие от зазевавшегося школяра, Кеннел глядел в окно не просто так: из него открывался отличный вид на главные ворота. Пока через них на территорию университета пробегали студенты, прошмыгивали слуги и важно проходили профессора, но сыщик не без оснований предполагал, что рано или поздно он увидит в этой пестрой толпе людей господина Арди - просто потому, что если его ищут повсюду, то не обойдут и Скангард.
  
  Обедал Кеннел в университетской трапезной, где в зале для профессоров были расставлены старые и тяжелые дубовые столы, рассчитанные на двоих. В первые дни соседи по столу попадались сдержанно-неразговорчивые, но на третий день к "профессору Вертури" подсел высокий господин в алой мантии медика, явно любивший поговорить. От этого медика Кеннел узнал об удивительном открытии, сделанном его коллегой, доктором Линни, одним из крупнейших ученых университета. Слегка взволнованный известием, сыщик после обеда отправился в лабораторию Линни.
  
  - Дорогой коллега, я хочу поздравить вас с вашим гениальным открытием, - едва переступив порог лаборатории, Кеннел пожал руку доктору Линни и вообще разговаривал с ним так, словно они были пусть шапочно, но знакомы. Старый прием сработал и на этот раз. Линни - высокий, костлявый, с седым чубом - поддался его тону, пожал руку и принялся пояснять человеку, которого видел впервые в жизни, что его средство пока ещё не доработано, оно требует дальнейших опытов, и потому поздравления несколько преждевременны.
  
  - Но ведь с помощью вашего эликсира уже излечилось от безумия двадцать человек, - уверенно брякнул Кеннел, хотя он не имел ни малейшего понятия, скольким пациентам помогло изобретение доктора.
  
  - О нет, что вы! Если быть точным, то я помог всего девяти пациентам. Я убедился, что мое средство помогает не при всех видах безумия. Если речь идет о врожденном или наследственном сумашествии, мой эликсир бессилен. Но он весьма эффективен в том случае, если безумие возникло вследствие какой-то тяжёлой психологической травмы. Например, я вылечил всего за неделю женщину, которая сошла с ума после того, как на ее глазах утонул в реке ее сын.
  
  - Потрясающе! - на этот раз Кеннел был вполне искренен.
  
  - И что интересно, дорогой коллега, чем внезапнее и сильнее был дебют болезни, тем лучше результат.
  
  - То есть вы хотите сказать, что если человек внезапно сошел с ума после какого-то ужасного для него события, то ваш эликсир стопроцентно сработает?
  
  - Именно так.
  
  - Тогда у меня есть случай, который должен вас заинтересовать, - заявил сыщик и принялся рассказывать о госпоже Лютении. Доктор Линни действительно заинтересовался им и предположил, что эликсир должен подействовать. Кеннелу не пришлось уговаривать доктора дать ему пузырек с лекарством: Линни сам выразил готовность снабдить им "коллегу Вертури" при условии, что лекари из дома скорби, где находилась госпожа Лютения, пришлют ему подробный отчет. Спрятав флакон с эликсиром в карман мантии, Кеннел от души поблагодарил Линни и пожелал ему дальнейших успехов.
  
  Теперь оставалось только одно: дождаться курьера. В день, когда он должен был вернуться, Кеннел с раннего утра сидел у окна, магнетизируя взглядом университетские ворота. Около десяти утра они распахнулись, но сыщик увидел не курьера, а отряд королевских стражников, среди которых выделялся субъект в штатском - несомненно, человек господина Арди. Все это было весьма некстати, но ничего не поделаешь. Хорошо хоть, что он увидел их первым, а не они его.
  
  Не успел Кеннел обдумать дальнейшие действия: как быть с ответом на его письмо?, как ворота снова распахнулись, и на взмыленной лошади во двор въехал курьер. Настроение сыщика сразу улучшилось. Через десять минут Кеннел, поспешно покинувший библиотеку, держал в руках долгожданный ответ. Он был весьма лаконичен: "Письма разосланы. Все сделаем, но надеюсь, что до этого не дойдет. Удачи". С облегчением выдохнув, сыщик уничтожил письмо и проделал все, что должен был проделать: вернулся в свою комнатку, собрал немногочисленные вещи, попрощался со служителями и заведующим гостевым домом и отдал прощальный визит декану - короче, повел себя так, как подлинный профессор Вертури. Свой внезапный отъезд Кеннел объяснил известием, якобы содержавшемся в полученном письме. Он знал, что может не торопиться: пока сотрудник дворцовой службы поговорит с ректором, пока тот прикажет принести список всех, кто прибыл в университетский городок за последнюю неделю, пока стражники явятся в гостевой дом, пройдет не менее двух часов - но и затягивать не приходилось.
  
   Кеннел покинул гостеприимный храм науки столь удачно, что в тот момент, когда стражники и человек господина Арди подошли к дверям его комнаты, он уже спустился в Скангард с холма, на котором располагался университет. В городе Кеннел снова сменил облик, нанял экипаж и отправился в столицу в отличном расположении духа. Он недурно отдохнул, был уверен в своих силах и готов к битве. А агент дворцовой службы и стражники так и не смогли прийти к единому мнению, кто же на самом деле прогостил неделю в университете Скангарда под именем профессора Вертури.
  
  31
  
  
  В столицу Кеннел въезжал с совсем другим чувством, чем месяц назад, когда он впервые увидел этот город. Вроде бы ничего не изменилось: та же широкая река, делящая город пополам, та же набережная и утопающие в зелени виллы, те же широкие площади и возвышающийся над всеми домами огромный королевский дворец. Но теперь он не только видел красивую картинку, но и знал, сколько горьких историй скрыто за этими нарядными фасадами, и как слепы люди, которые восклицают, поднимая пивные кружки, "За здоровье королевы!". Однако мало-помалу легкая грусть в его сердце уступала место ощущению собственной силы. Теперь, когда он узнал правду, дальнейший план действий легко и быстро нарисовался в его сознании.
  
  Оставалось заполнить последнюю - самую важную - страницу в книге расследования. Перед тем, как заняться этим, Кеннел под видом профессора Вертури наведался в лечебницу, где содержалась госпожа Лютения, и передал даме-лекарю пузырек с эликсиром и листок с предписаниями доктора Линни. Он настоял, чтобы первую порцию лекарство дали при нём, и убедился, что доктор Линни не преувеличивал: взгляд госпожи Лютении прояснился, она перестала раскачиваться и растерянно огляделась по сторонам, словно не понимая, что она здесь делает. Но еще больше, чем эти симптомы близкого выздоровления, Кеннела обрадовала сообщенная дамой-лекарем новость, что согласно законам королевства брак между Вейтом и Лютенией на прошлой неделе был аннулирован по причине ее безумия.
  
  Сделав всё, что он мог, для жены, сыщик отправился наконец-то на встречу с мужем. Набережная, как всегда, была полна народу, и среди прогуливающихся дам и кавалеров, торговцев вразнос и праздношатаек взгляд Кеннела выцепил неизбежного соглядатая с бегающими глазами и в башмаках с толстой подошвой. Дождавшись, когда соглядатай, фланировавший туда-сюда, отправится к дальнему концу набережной, Кеннел вступил на палубу плавучего ресторана и попросил позвать владельца.
  
  Тот появился почти сразу, недоуменно глядя на почтенного старца с седой бородой. Кабатчик был уверен, что прежде этот человек никогда не посещал его заведение и вот, однако же, что-то ему нужно, раз он отвел его, чтобы поговорить, в сторону, подальше от столов с посетителями. Когда же Кеннел негромко и уверенно заговорил, то здоровый цвет лица владельца ресторана сменился мертвенной бледностью, а недоумение в глазах - страхом.
  
  - Добрый день, я сыщик Кеннел, ведущий расследование убийства принца Карла-Евгения. Вот королевская грамота, подтверждающая мои полномочия. Я знаю, что с дня, точнее, с ночи после убийства Ронан Вейт прячется у вас в трюме, и я хочу с ним поговорить. Пожалуйста, не отпирайтесь и не разыгрывайте комедию: время дорого, и в ваших интересах сделать то, что я прошу. Только в таком случае вы избежите ответственности за укрывательство государственного преступника. Вы же не хотите болтаться на виселице потому, что у вас доброе сердце и вы не смогли прогнать человека, с которым связаны родственными и дружескими узами? Если вы пустите меня к Вейту, о вашем участии в деле никто не узнает. Если нет - я прямо сейчас позову стражников, они обыщут ваш корабль, найдут Вейта и арестуют вас, а дальше вы сами понимаете.
  
  - Э... А...Кх..., - по нечленораздельным звукам, которые издал владелец ресторана, Кеннел понял, что он никак не ожидал подобного визита: видимо, за три месяца расслабился, успокоился и поверил, что Вейта никто никогда не найдет. Видя замешательство собеседника, сыщик счел нужным его успокоить.
  
  - Поверьте, я расположен к вашему родственнику больше, чем вы можете предполагать, и не желаю ему зла. Этот разговор нужен ему больше, чем мне.
  
  - Э... Хорошо, - взял себя в руки кабатчик. - Но я должен посоветоваться.
  
  С этими словами он отправился в трюм, откуда вынырнул буквально через три минуты и сообщил, что Вейт согласен поговорить. Кеннел набрал побольше воздуха в легкие, решительно выдохнул его и стал спускаться по винтовой лесенке.
  
  Бывший офицер королевской гвардии обитал в отсеке, служившем кладовой: почти все свободное пространство было заставлено мешками с припасами и какими-то ведрами, на стенах висели сковородки, под низким потолком болтались колбасы. В каморке царил несвежий, застойный воздух, пропитанный запахами провизии, а единственным источником света служил небольшой фонарь из тех, что берут с собою на ночную рыбалку. Но даже этого скудного освещения хватало, чтобы заметить, как изменился Вейт, сидевший за бочонком, заменявшим стол. Его черные волосы почти полностью побелели, борода отросла до груди. На групповом портрете гвардейцев это был еще крепкий мужчина, а сейчас на Кеннела смотрел отчаявшимся и затравленным взглядом старик.
  
  Кеннел оглянулся, на что бы присесть, и не нашел ничего, кроме сундука с пряностями. Разговор, который он не раз представлял себе, проходил в весьма прозаических условиях.
  
  - Разговор нам предстоит долгий, так что я позволю себе присесть. А поскольку разговор обещает быть еще и трудным, я начну его с хорошей новости. К вашей бывшей супруге, госпоже Лютении, скоро вернется рассудок. Вы ведь знали, что после случившегося она сошла с ума?
  
  - Моей бывшей жене? Бывшей? - прохрипел Вейт.
  
  - Да, по законам вашего королевства брак с человеком, утратившим разум, считается недействительным. Не правда ли, ирония судьбы? Вы так хотели развестись, что бросились сломя голову домой, когда вам сообщили, что у Лютении есть любовник - но не потому, что ревновали, а потому, что надеялись застать ее в разгар прелюбодеяния и вынудить развестись на ваших условиях. И вот теперь вы свободны, но какой ценой.
  
  - Это не я! Не я изуродовал ее! - с отчаянием в голосе сказал Вейт. - Когда я столкнулся с ним в дверях, он засмеялся, и я увидел кровь на его камзоле. Я сначала не понял, а когда вошел в гостиную, и увидел Лютению в крови... Я думал, он убил ее. Я только потом узнал, что он сделал. А тогда я бросился за ним, не помня себя. Я не помню, как убил его. Я опомнился, когда он корчился на земле, а люди вокруг начали кричать. Но кто мне поверит?
  
  - Я, - спокойно ответил Кеннел. - Вы попали, как муха в паутину, в центр чудовищной операции, организованной господином Арди. Хотите, расскажу вам, как было?
  
  - Да, - пробормотал изумленный Вейт, когда сыщик завершил свой рассказ, - все именно так и было. Я чувствовал в тот месяц, что со мной что-то не так, но не понимал, что. Проклятая служанка!.. Проклятый Арди. Будь они все прокляты, все. Какой скверной ни была моя жизнь, а они и ее отняли, все отняли, даже честное имя. Я был человеком, а стану кормом для мух.
  
  Казалось, Вейт вот-вот расплачется.
  
  - Я все это время думал, днем и ночью, об одном и том же: зачем я перебрался в столицу? Там, на границе, мне было хорошо. Меня уважали. Жизнь была трудная, но правильная и честная. А здесь одна гниль. И я начал гнить. Женился без любви ради карьеры... Но я пытался полюбить ее, честно пытался... но не смог. А она не смогла меня разлюбить. Мы мучились вдвоем, каждый по-своему. А теперь... Как она? Очень тяжело на нее смотреть?
  
  - Зрелище, конечно, не из приятных, - признал Кеннел. - Но госпожа Лютения жива и скоро будет здорова, и это главное.
  
  - Но зачем он сделал это? Он смеялся, понимаете, смеялся! Отрезал женщине уши и нос и хохотал как мальчишка, оторвавший ножки пауку...
  
  - Полагаю, он воспринял свой поступок именно так - как милую шалость. О причинах этого я предпочту умолчать - для вашего же блага. Но нет сомнения, что госпожа Лютения ничем не спровоцировала принца - кроме своей беззащитности, конечно. Надо полагать, ему предложили прийти в гости от имени вашей жены, прислали фальшивое приглашение, и он воспользовался им по-своему.
  
  - Вы думаете, что она не звала его?
  
  - Думаю, нет. Впрочем, подождем, пока она окончательно придет в себя.
  
  - Да, - пробормотал Вейт, усиленно пытающийся осмыслить новую информацию. - Она все расскажет... Но, черт побери, как же вы на меня вышли?
  
  - Сперва я понял, где и каким образом вы скрылись от преследователей; впрочем, это было несложно. Затем я попытался восстановить ход ваших мыслей. Когда к вам вернулась способность соображать, вы поняли, что вас будут искать по всему городу и днем, и ночью, стало быть, все попытки выбраться за его пределы обречены на провал. Единственный шанс покинуть столицу - изменить свою внешность, но вы не сможете это сделать: во-первых, внешность слишком приметная, во-вторых, у вас нет ни навыка, ни возможности. Что остаётся в такой ситуации? Только прятаться у надёжных лиц или в надежном убежище неподалеку от Вишневой улицы, где вы переждали первую облаву в саду дома номер шесть. Далеко вы просто не уйдете: допустим, из сада выберетесь незамеченным, но уже через двадцать, самое большее тридцать шагов напоретесь на очередной патруль - а патрули всю ночь ходили и ездили по улицам с факелами. Единственный шанс - улучшить момент, когда один патруль уже прошел по Вишневой, а другой еще не появился: тогда вы успеваете добежать до плавучего ресторана.
  
  - Все равно не понимаю. Откуда вы знали, что я спрятался здесь? Да, я здесь бывал, но это популярное место. Сюда многие ходят...
  
  - Сначала я подумал о ком-то из соседей, но тут же отбросил эту мысль. Вам нужно было такое убежище, чтобы никому и в голову не пришло, что там может скрываться самый разыскиваемый в королевстве человек. Парусник-ресторан мне бросился в глаза сразу, но понять, что между ним и вами есть некая связь, мне помогли пятна на вашем камзоле.
  
  - Пятна?
  
  - Ну да. Найденный в сундуке камзол был испачкан необычайно яркой краской, и мне стало интересно, где же вы могли ею измазаться, учитывая, что как офицер вы больше ездите верхом, чем ходите пешком, и вряд ли знаетесь с мастеровыми. Такие мелочи бывают весьма полезны для расследования, тем более, что, во-первых, в столь яркий цвет крайне редко что-либо красят, а во- вторых, пятна сами по себе оказались весьма любопытные.
  
  На полах камзола я обнаружил два пятна: на правом узкое, но более яркое, а на левом - более широкое, но бледное. Это значило, что вы дважды коснулись окрашенной поверхности, причем со значительным временным интервалом: сначала - когда краску только-только нанесли, а потом - когда она успела подсохнуть, но еще не высохла до конца. Стало быть, вы провели несколько часов в месте, окрашенном в попугайский цвет, и это был не ваш дом - там давно ничего не красят; не дворец с его роскошными интерьерами и не дом друга, потому что у вас в столице нет друзей. Бордель? Там в почете красные оттенки, а не желтые. В конце концов я решил заглянуть в плавучий ресторан - уж в больно яркие тона раскрасил его хозяин. И представьте мою радость, когда вступив на палубу, я увидел свежевыкрашенные ярко-желтые столы, точь-в-точь такого же оттенка. Никому другому не пришло бы в голову покрасить их в такой цвет, но здесь он вполне подходил под цветовую гамму заведения.
  
  Тут мне стало еще интереснее. Зачем понадобилось красить столы, понятно: чтобы скрыть царапины и следы от кружек, которые оставили посетители. Но как вы попали на палубу после их покраски? Ресторан дорогой, туда ходят хорошо одетые господа, и, разумеется, хозяин никого не пустит, пока краска не высохла, чтобы гость не испачкал одежду. А вас пустили, и не просто пустили, но и позволили пробыть несколько часов! Напрашивается вывод: вы не обычный посетитель, а близкий друг или родственник владельца заведения. Друзей у вас нет, значит, родственник. Я присмотрелся к владельцу ресторана и обнаружил небольшое сходство между ним и вашими портретами. Конечно, оно могло быть и случайным, но, учитывая все остальные обстоятельства, я предположил, что между вами имеется отдаленное родство.
  
  Затем я осмотрел столы на палубе и нашел тот, у которого полустерта краска с одного угла, а в другом месте есть едва заметная потертость. Первый раз вы проходили мимо этого стола в одном направлении, видимо, торопясь, и задели его слегка его угол. Однако краска была еще очень свежая, и след на правой поле остался узкий и яркий. А во второй раз вы шли обратно, причем не слишком уверенной походкой, и уже не слегка, а хорошенько приложились к столешнице, буквально вытерли ее левой полой камзола, но краска успела подсохнуть, и след остался слабый.
  
  Куда же вы шли и где провели эти часы? Ответ напрашивался только один. Все остальные столы на палубе также были окрашены, и вы не могли за ними сидеть, значит, вы спустились в трюм, где находится камбуз. Там вы не только наелись, но и напились, хоть и не до такого состояния, чтобы свалиться на стол и перепачкать весь камзол, но все же достаточно, чтобы идти шатаясь.
  
  Окончательно меня убедил разговор с цветочницей, запомнившей вас. Она сказала, что вы ходили сюда частенько, как минимум раз в неделю. При виде прейскуранта напрашивался еще один вопрос: а на какие, простите, шиши? Ресторан дорогой, а у вас денег нет. Стало быть, кто-то вас угощал. А поскольку ходили вы в одиночестве, а не в компании, скорее всего угощал вас хозяин ресторана - как родственника.
  
  - Ну и ну, - помотал головой Вейт, - никогда бы не подумал, что по такой мелочи можно догадаться, что произошло. Да, действительно в тот вечер... это был вечер понедельника... он покрасил столы и не пускал посетителей. В понедельник всегда мало людей, потому он решил именно в этот день покрасить. А мне очень хотелось выпить. и он меня пустил. Мы тогда хорошо посидели. То, что я испачкал камзол, заметил не я, а Лютения. Я хотел его выбросить, но она сказала, что отдаст камзол бедным... так он и лежал в сундуке в прихожей.
  
  - Хозяин этого заведения - смелый человек, - заметил Кеннел. - Кем он вам приходится?
  
  - Он мой двоюродный брат, но не совсем... то есть он незаконный сын моего дяди. Он не пожелал жениться на его матери, работавшей служанкой в его доме. Когда она забеременела, он просто её прогнал. Мой отец тогда поругался с дядей и дал его матери какие-то деньги, чтобы она продержалась до того момента, как отнимет ребенка от груди и сможет работать. Когда малыш чуть подрос, его мать нанялась служанкой в трактир на большой дороге, и ей повезло: однажды в него заглянул немолодой купец из столицы, она ему понравилась и он взял её с собой вместе с мальчиком. Со временем он на ней женился и ребенка усыновил, поэтому мой кузен носит другую фамилию. Мы познакомились с ним на похоронах дяди, его фактического отца, много лет назад, но почти не общались: мой двоюродный брат стал коком на судне и все время где-то плавал. Однажды его корабль попал в сильный шторм и он дал клятву, что если уцелеет, то больше никогда не выйдет в море. Он уцелел, вернулся в столицу, купил дом и женился, но тосковал по кораблям. И ему пришла в голову мысль открыть такой необычный ресторан - на воде. Мы с ним возобновили общение вскоре после его возвращения в столицу, хотя и не афишировали наше родство. Нас сблизил один случай. Он тогда еще не открыл свой ресторан, и мы вместе выпивали в таверне на окраине. Потом расстались и пошли каждый своей дорогой, но не успел я отойти далеко, как услышал крик моего кузена. На него напала целая банда, а у него с собой был лишь короткий морской кортик. Я вернулся, поспешил ему на помощь, и вместе мы отбились от этих подонков. С той ночи он считает, что обязан мне жизнью. Теперь вы понимаете, почему он меня пустил в ту страшную ночь несмотря ни на что.
  
  - Понимаю. А вы понимаете, что не можете так сидеть вечно в трюме?
  
  - Я уже думал перерезать себе горло, но это мерзко - хрипеть в луже крови. Гаже только быть повешенным, как пират на рее. Я был сдался властям, но я знаю, что меня будут пытать, а мне не хочется терпеть унижение боли перед казнью. Господи, как нелепо сложилась жизнь...
  
  - Видите ли, поскольку я обещал королеве найти вас, я обязан буду сообщить, где вы находитесь.
  
  - А если я передумаю и решу убить не себя, а вас?
  
  - Убив меня, вы возьмете лишний грех на душу и уничтожите единственный шанс спастись. Если бы мне было плевать на вашу судьбу, я бы не сидел сейчас в этой духоте и не вел разговоры, а сразу позвал бы стражу.
  
  - Вам не плевать на меня? Почему?
  
  - Я уже пояснил: в этом деле вы тоже жертва, и, возможно, большая, чем Карл-Евгений. А я, в отличие от некоторых лиц - человек, а не только хорошо натренированная ищейка.
  
  - Тогда оставьте меня в покое... Никому не говорите, и все.
  
  - Бесполезно, мое молчание ничего не даст. Не через неделю, так через месяц, не через месяц, так через два какая-то случайность вас выдаст, и вас арестуют, а заодно и вашего кузена, который уж точно ни в чём не виноват. Или вы свихнетесь в этом трюме и наложите на себя руки, к чему все идет.
  
  - Что же вы предлагаете?
  
  - Я сообщу королеве, где вы находитесь, но на своих условиях - что вас не будут пытать и не казнят.
  
  - Вы думаете договориться с королевой, - сказал с горькой усмешкой Вейт, - а мне вы показались таким умным человеком.
  
  - Почему же с ней нельзя договориться?
  
  - Знаете, там, во дворце... я невольно присматривался к этим людям... и чем дальше, тем сильнее мне казалось, что у них нет сердца.
  
  - В анатомическом смысле сердце у них есть, но в какой-то степени вы правы, - согласился Кеннел. - Но бессердечие не помешает королеве заключить взаимовыгодную сделку.
  
  - Вы себя переоцениваете, господин сыщик. Вы, конечно, знаменитость и всё такое, но в глазах власть имущих вы всего лишь наемник, то есть по сути никто...
  
  - Все это лирика, - фыркнул Кеннел. - Уверен, что Элеонора-Августа вообще обо мне не думает, а господин Арди если и вспоминает, то исключительно в связи со своими делами. Важно другое: когда есть, чем торговаться, есть шанс заключить выгодную сделку. А предмет для торга у меня настолько серьезный, что я гарантирую: вас не казнят.
  
  - Даже если бы это сказала Элеонора-Августа, я бы усомнился...
  
  - Ну так я - не Элеонора-Августа. Я человек слова.
  
  - Предлагаете прийти с повинной? Сдаться?
  
  - Это единственный выход. Так вы обезопасите своего родственника, а я смогу выторговать вашу голову.
  
  - Я должен подумать.
  
  - Хотите потянуть еще пару часов? Не глупите, они ничего не изменят. Но вам всё равно придётся дождаться позднего вечера, чтобы без свидетелей выбраться из трюма и тем самым скрыть участие в деле вашего кузена. Во сколько закрывается ресторан, в полночь?
  
  - Да.
  
  - Будьте в четверть первого ночи возле своего дома.
  
  - Хорошо. Вы правы: лучше страшный конец, чем бесконечный страх.
  
  - Вот и отлично, а я пока побеседую с королевой. Где она обычно находится вечером?
  
  - Или у себя в покоях, или в Цветочном доме... Это на самом деле большая оранжерея за розарием. Элеонора-Августа несколько раз в неделю с шести до семи вечера пьет там чай вдвоем с сестрой. Они отпускают даже придворных дам.
  
  - Вы ведь хорошо знаете дворец: как можно пройти незаметно на его территорию? Там наверняка есть черный ход.
  
  - Есть калитка в стене на Тихой улице. У калитки стоит часовой, но если сказать пароль - он пропустит.
  
  - Пароль - это плохо. Обычно он каждый день меняется.
  
  - Нет, пароль - формальность, потому что про эту калитку никто не знает, и кроме своих, там никто не ходит. Он годами один и тот же.
  
  - И каков же он?
  
  - День недели. Сегодня у нас понедельник, значит, пароль "Понедельник", завтра будет вторник - пароль "Вторник"... Ну, разве что в последние месяцы что-то изменилось... но не думаю. Погодите, а зачем вам тайно пробираться во дворец?
   - Затем, что там есть люди, рандеву с которыми на данный момент не входит в мои планы, а если пойти через главный вход, я обязательно с ними встречусь.
  
  
  32
  
  Тихую улочку без названия Кеннел отыскал не без труда. Правильнее было бы назвать ее тупиком, потому что она упиралась в стену, окружавшую дворец. В небольших домиках с палисадниками уже несколько поколений жили дворцовые служащие: для них в стене и была проделана небольшая дверь, возле которой дежурил скучающий часовой с алебардой. Буквально в трех шагах от часового играли в какую-то игру мальчишки лет пяти-шести, присев на корточки. Все буквально дышало покоем и патриархальностью; чувствовалось, что чужие бывают здесь нечасто.
  
  Услышав пароль, часовой молча кивнул и отступил на шаг, пропуская Кеннела. Дверь была не заперта, и Кеннел мог бы подивиться тому, как легко проникнуть на территорию дворца, если бы не знал об особенностях его владельцев: как показал случай Карла-Евгения, это не они нуждаются в охране, это от них впору охранять окружающих.
  
  Вымощенная плитами дорожка быстро привела Кеннела к небольшому одноэтажному строению с распахнутыми окнами. Судя потому, что рядом с ним несколько женщин в светло-серых халатах поверх платьев развешивали белье, это была придворная прачечная. Кеннел спросил у одной из прачек, как пройти к Цветочному дому, и та пояснила ему, что сперва нужно перейти в парк, а там его найти несложно, потому что он находится сразу же за розарием.
  
  Цветочный дом представлял собой самую большую оранжерею из всех, когда-либо виденных Кеннелом. Её купол возвышался примерно на высоту трехэтажного дома, а сделанные из светло-желтого стекла стены обладали интересной особенностью: они прекрасно пропускали солнечные лучи, но снаружи невозможно было разглядеть, что происходит внутри. Из-за полуматовых желтоватых стекол круглое здание оранжереи напомнило Кеннелу столь прозаический предмет, как сырный круг, и этот круг кто-то увенчал куполом и приставил к нему с двух сторон маленькие коробочки подсобных помещений. Попасть в оранжерею можно было только через них, в стеклянных стенах дверей не было.
  
  Кеннел подошел к одной из пристроек и оглянулся по сторонам: кругом ни души, отлично. Входная дверь из темного дуба была заперта, и на стук никто не отозвался. Подождав пару минут, сыщик открыл ее с помощью универсального ключа и вошел в темный узкий коридор без окон, в конце которого что-то светилось. Это была стеклянная дверь, ведущая в оранжерею. Против ожидания, она была не заперта: когда сыщик нажал на ручку, она начала открываться.
  
  Кеннел заглянул в образовавшуюся щель. Под стенами оранжереи по кругу было расставлено множество огромных горшков с гигантскими пальмами, бананами, гуавами, хлебными деревьями и другими экзотическими растениями, между которыми порхали огромные яркие бабочки. Внутри первого - древесного - круга находился второй круг, цветочный, представленный орхидеями, геликониями и другими цветочками, среди которых Кеннелу бросились в глаза небесно-оранжевые лепестки наперстянки ядовитой. В центре оранжереи находился круглый бассейн с водяными лилиями и лотосами. Возле него стоял прелестно сервированный столик с серебряным чайным прибором и белоснежными фарфоровыми чашками и двумя креслами, покрытыми белыми кружевными накидками. Кресла были пусты: те, для кого они предназначались, находились почти у купола, и с улыбками смотрели друг на друга.
  
  Элеонора-Августа и принцесса Доминика не парили, ибо этот глагол подразумевает легкость и движение, а скорее висели в воздухе, взявшись за руки, и у Кеннела перехватило дыхание. Всё же одно дело выстраивать пусть самую логичную версию, и совсем другое - увидеть своими глазами то, во что во глубине души не мог до конца поверить. Справившись с эмоциями, Кеннел обратил внимание, что королева висит в воздухе легко, без видимых усилий, а лицо Доминики покраснело, и пальцы ее судорожно вцепились в руку сестры. Вряд ли бы она смогла подняться в воздух без помощи Элеоноры-Августы, а та, в свою очередь, может неподвижно держаться на довольно большой высоте, но не летать.
  
  Повисев так минуты две, сестры стали очень медленно и плавно спускаться вниз, пока не приземлились, причем Доминика пошатнулась и упала бы, если бы её не поддержала старшая сестра. Ощутив твердую почву под ногами, сёстры радостно расхохотались, и этот хорошо знакомый смех, резнув Кеннела по нервам. Закончив сеанс левитации, они сели за столик, и Доминика налила сестре и себе чай.
  
  Настал момент Кеннелу появиться на сцене. Он вошел в оранжерею, обошёл бассейн и приблизился к сестрам с поклоном и словами приветствия. Две пары глаз устремились на него, но выражение лиц не изменилось: ни испуга, ни гнева, ни обескураженности. Сейчас, в отсутствие толп придворных, когда Элеонора-Августа и Доминика могли быть собой, то едва уловимое, что с первого взгляда ощутил сыщик, проступило явственно и неопровержимо. Это равнодушие к вторжению на их территорию казалось бы невозможным, если бы Кеннела воспринимали как нечто серьезное, но для велий он - как и все люди - явно представлялся чем-то вроде кота или маленькой собачки. Вы же не будете волноваться, если в оранжерею забежит шпиц? Прошло не менее трех минут в полном молчании, прежде чем Элеонора-Августа заговорила.
  
  - Кто впустил вас сюда? - спросила она ровным равнодушным голосом.
  
  - Никто, ваше величество. Прошу принять мои глубочайшие извинения, - снова поклонился Кеннел, - но я столь торопился предоставить вашему величеству отчет, что позволил себе несколько пренебречь правилами дворцового этикета и встретиться с вашим величеством без посредников и свидетелей. Вы позволите мне поведать обо всем, что я узнал?
  
  Сестры переглянулись.
  
  - Говорите, - разрешила королева. - Но будьте кратки.
  
  - Если вкратце, ваше величество, то я установил, что его высочество Карл-Евгений был убит по приказу покойного короля, вашего деда. Его пришлось устранить, потому что он был неадекватен и мог своими диким поведением выдать вашу главную тайну. А тайна заключается в том, что все представители вашей династии на протяжении последних ста лет - велии или величи, то есть не люди или люди лишь наполовину. Чтобы у вашего величества не возникло ненужных соблазнов, сразу сообщаю, что полный отчет по расследованию отправлен в письменном виде моим доверенным лицам за границей и в случае моей смерти они его обнародуют. Ваша сокровенная тайна станет известна всем.
  
  - И потому вы осмелились явиться сюда, - поняла Элеонора-Августа.
  
  - Я не решился бы, не приняв меры к обеспечению собственной безопасности. Ведь глава вашей секретной службы разыскивает меня, как преступника, не так ли?
  
  - Не как преступника. Просто разыскивает.
  
  - Осуществление преступления ваша семья возложила на господина Арди. Его агент за месяц до убийства нанялась в качестве служанки в дом Вейтов с тем, чтобы иметь возможность регулярно подмешивать Ронану Вейту в еду или питье настой наперстянки ядовитой, вызывающий временное помрачение рассудка. Рецепт этого препарата этот был разработан покойным профессором Флейшем, также работавшим на дворцовую секретную службу. Когда Вейт дошел до нужного состояния, Карла-Евгения пригласили в его дом от имени госпожи Лютении. В то же время Вейту, давно искавшему повод для развода с женой, сообщили, что принц уединился с госпожой Лютенией, и он поспешил домой. И вы, и Арди знали, что он там увидит.
  
  - Почему вы так думаете?
  
  - Потому что ранее Карл-Евгений отрезал нос и уши своему адъютанту. Не спорю, убийство было спланировано мастерски, но вы не учли два обстоятельства: во- первых, то, что Лютения осталась жива и, если поправится, может заговорить; а во-вторых, что меня недаром зовут суперищейкой: если уж я берусь за расследование, то иду до конца.
  
  Кеннел перевел дух.
  
  - Вне сомнения, надругательство над адъютантом и госпожой Лютенией были не первыми преступлениями вашего брата с того дня, когда нечеловеческое начало прорвалось и возобладало в нём. Это началось два года назад, не так ли? И все это время семья искала пути решения проблемы. Вы даже предприняли путешествие в горы, чтобы повидаться со своей матерью, поднявшись в ее дворец по тропе велий - и, кстати, возвращаясь, неудачно приземлились, разорвав свой плащ. Однако поездка оказалась безрезультатной. Вы поручили профессору Флейшу найти яд, действующий на величей...
  
  - Флейш никогда не занимался поисками яда, - раздался голос принцессы Доминики. - Он искал лекарство, способное смирить нашего брата. Если бы он его нашел, ничего бы не было.
  
  - Пусть так. Но он ничего не нашел, а с его кончиной и надежд на создание лекарства не осталось, - продолжил Кеннел. - В итоге королевская семья оказалась перед выбором: или ждать, пока правда о Карле-Евгении выйдет наружу и разразится скандал, способный уничтожить репутацию монархии, или избавиться от того, кто стал совершенно непредсказуем и неподконтролен. И тогда ваш дед - а, возможно, и другие члены семьи - приняли решение его уничтожить. Но величи малоуязвимы, их можно убить только мечом, а смерть Карла-Евгения должна была выглядеть если не естественной, то случайной.
  
  - У нас не было выбора, - заметила Элеонора-Августа. - Мы еще долго тянули: уже после того, как Карл-Евгений из любопытства распотрошил своего камердинера, надо было решиться. Мы же не могли упрятать его в подземелье без суда, а суд был немыслим.
  
  Об организации убийства своего брата королева говорила все тем же ровным голосом, лицо ее оставалось невозмутимым. Однако Кеннелу казалось, что этот разговор забавлял её.
  
  - Господин Арди разработал весьма сложный сценарий. Принца убрали рукой якобы ревнивца... хотя обезумевшим Вейтом руководили не ревность, а гнев и месть за жену. Почему на роль орудия убийства выбрали именно его, понятно: он чужак, не имеющий связей и родственников в столице, его судьба никого не волнует. Вся операция прошла без помех вплоть до самого последнего этапа, когда случился неприятный сюрприз: Вейт исчез. А его обязательно нужно было казнить, чтобы он никому не рассказал, что произошло на самом деле. После того, как все попытки отыскать Вейта потерпели неудачу, вы решили выписать сыщика из заграницы - человека, ни с кем в королевстве не связанного и ни в чём не заинтересованного, кроме получения вознаграждения.
  
  - Вы же понимаете, на какое вознаграждение после всего сказанного вы можете рассчитывать? И я так и не услышала главное: Вейта вы нашли?
  
  - Нашёл, ваше величество, но вы не хуже меня знаете, что этот человек - жертва, а не преступник. Из него сделали убийцу, его казнь была бы величайшей несправедливостью, и потому я готов отдать его вам лишь на определённых условиях.
  
  - Это неслыханно: вместо того, чтобы выполнить поручение, вы пришли ко мне торговаться за голову убийцы.
  
  - Наоборот, ваше величество, наоборот: я исполнил ваше поручение в двойном объеме. Вы велели найти убийцу, а я, помимо исполнителя, нашёл ещё организатора и заказчиков.
  
  - И теперь ваша жизнь висит на волоске.
  
  - Я знаю, что вам убить человека - как малышу оторвать лапку мухи, но на кону стоит не моя голова, а ваша власть. Как вы думаете, понравится ли миллионам ваших подданных - всем тем, кто трудится на полях и в мастерских, тем, кто торгует и защищает, тем, кто живет в высоких замках и деревянных хижинах, простонародью и знати, купцам и рыцарям, всем, на кого опирается ваш трон - то, что ими правят нелюди или в лучшем случае не совсем люди? Как они отреагируют, узнав, кто приказал убить Карла Евгения и, главное, почему? Приветственные крики, которые вы слышите на улицах, ваше величество, легко могут смениться проклятиями и возгласами ярости. В истории такое бывало не раз. И более крепкие троны начинали шататься даже без столь ошеломляющих открытий.
  
  - Ничего, - высокомерно ответила королева, - у нас хватит сил, чтобы подавить любой бунт.
  
  - Внутри страны - возможно, но ведь ваши соседи давно точат зубы на ваши богатое королевство. Напомнить вам, что ваш неуязвимый отец погиб в бою против объединенных армий ваших соседей? Тогда королевство устояло, но если сейчас ваш трон зашатается, они воспользуются моментом. Вы можете устоять, ваше величество, против внутренней смуты или иноземного нашествия, но не против того и другого одновременно.
  
  - Неужели вы рассчитываете меня запугать?
  
  - Никак нет, ваше величество, я ведь знаю, что у вас нет эмоций, и потому не собираюсь к ним взывать. Я апеллирую исключительно к вашему разуму: неужели жизнь двух человек, один из которых сам стал жертвой и невольным убийцей, а второй - чужак, который завтра уедет из вашей страны и которого вы больше никогда не увидите... так вот, неужели двух этих ничтожных людей стоит того, чтобы рисковать своей короной?
  
  - Я больше рискую, если оставлю вас в живых: вы знаете нашу тайну и в любой момент сможете обнародовать её.
  
  - Нет. Друзья, которым я разослал письма, хранят их, не вскрывая. Я в них более чем уверен и если я вернусь, то заберу у них запечатанные письма и сожгу. От меня никто никогда не узнает ни слова. Вы знаете мою биографию: мне доводилось хранить не менее важные секреты, и ещё ни один мой клиент не сетовал на мою болтливость. Пока я жив, ваша тайна останется тайной. Более того, хоть это и претит моим принципам, я согласен покривить душой и официально подтвердить вашу версию, то есть объявить Вейта убийцей-одиночкой.
  
  Королева молчала.
  
  - Я понимаю, ваше величество, что вам чужда сама мысль о том, что какой-то ищейка смеет навязывать вам торг, но посмотрите на эту историю с другой стороны. Вейт стал орудием в ваших руках, он поднял меч на вашего брата по вашему замыслу вашего деда. Его жизнь навсегда разрушена, он раздавлен. Изгнание будет достойным наказанием за тот невольный грех, который он совершил.
  
  - Лица королевской крови должны быть неприкосновенны, и потому поднявших на них меч всегда казнят, - наконец заговорила Элеонора-Августа. - Вы ссылались на народное мнение, а думали ли вы, как воспримет народ замену казни изгнанием?
  
  - Народ жаждет мести почти так же сильно, как жаждет чуда. Если вы продемонстрируете ему вместо казни чудо помилования, он будет не менее доволен.
  
  - Как вы себе представляете это чудо помилования - без объяснений, без повода?
  
  - Повод найдется. Среди ваших старинных законов есть один, очень старый, но всё ещё действующий: если к приговорённому к казни холостому мужчине подойдёт девушка и наденет ему на голову венок из цветов в знак того, что она хочет выйти за него замуж, то казнь отменяется.
  
  - Вы забыли, что Вейт женат, - сказала принцесса Доминика.
  
  - Уже нет, ваше высочество. В вашем королевстве брак с душевнобольной считается недействительным, и с недавнего времени Вейт больше не муж госпожи Лютении.
  
  - Об этом старом законе все забыли. Уже больше века нет случаев его применения, - заметила королева.
  
  - Да, но он не отменён.
  
  Взгляды Кеннела и королевы скрестились: он знал, что она читает его мысли, но в душе его не было страха, одна лишь уверенность в том, что всё будет так, как он сказал: если он не вернется домой, друзья обнародуют письма, и с горы покатится лавина непредсказуемых событий.
  
  Его твердость убедила Элеонору-Августу.
  
  - Хорошо. Если такая девушка найдётся, казнь Вейту заменят изгнанием. Вы же можете считать себя в полной безопасности.
  
  - А Вейт? Я дал ему слово, что к нему не будут применяться пытки, и что он не умрет еще до казни в руках палача.
  
  - Его не тронут. Где он?
  
  - Он объявится после полуночи с покаянием и чистосердечным признанием, и я лично передам его в руки стражи, - ответил Кеннел.
  
  В этот миг до оранжереи донесся бой часов на парковой башне: ровно семь вечера. Едва он стих, как послышался шорох, и через мгновение в оранжерею вошли две придворные дамы.
  
  - Ваше величество, - залопотали они наперебой, - мы запирали дверь в пристройку, как всегда, но сейчас, когда мы вошли, она была открыта...
  
  - С этого дня во время чаепитий в Цветочном доме я приказываю выставлять у оранжереи наружную охрану, - сказала Элеонора-Августа. - Немедленно передайте это господину Арди, а также то, что поиск Кеннела отменяется.
  
  Одна из придворных дам поспешила выполнять поручение, и сыщик проводил ее взглядом.
  
  - Вы позволите мне удалиться? - спросил он, понимая, что разговор окончен.
   Королева молча кивнула Кеннелу, отпуская его. Сыщик поклонился и вышел из оранжереи. Оказавшись в вечернем парке, где так сладко благоухали розы и птицы чертили над головой неведомые иероглифы, он минут десять стоял и отдыхал в тени столетнего дуба: столько энергии выпила из него эта схватка, что и радость победы ощущалась как-то приглушенно. Месяц расследования забрал у него меньше сил, чем эти полчаса. Но расслабляться было рано: последний бой еще предстоял.
  
  
  33
  
  Тяжёлые, тёмные тучи почти полностью закрыли небо, и лишь изредка в их разрывах проглядывала мертвенно-бледная луна. Ночь стояла не по-осеннему душная, почти безветренная и безмолвная, и Кеннел, идя по набережной мимо редких прохожих, невольно подумал, как удачно подобрала судьба декорации к последнему акту драмы.
  
  На Сиреневой улице, кроме Вейта, не было ни души. Передавая бывшего офицера гвардии в руки правосудия глубокой ночью, сыщик оказал ему еще одну услугу - избавил от толпы зевак, которые днем непременно собрались поглядеть на такое зрелище и осыпали бы оскорблениями. Во время краткого разговора, предшествовавшего появлению стражи, он не скрыл от Вейта, что суд приговорит его к смертной казни.
  
  - Однако казнь не состоится: в последнюю минуту к эшафоту подойдет женщина, согласная выйти за вас замуж, и по древнему закону казнь заменят изгнанием.
  
  Вейт посмотрел посмотрел сыщика долгим и недоверчивым взглядом, после чего махнул рукой, словно говоря, что ему уже всё равно.
  
  Послышался цокот копыт, и через мгновение в начале Сиреневой улицы показался верховой патруль во главе с офицером. В одном из домов горели окна, и когда офицер въехал в полосу света, Вейт пробормотал:
  
  - Я его знаю, служили когда-то вместе в столичном гарнизоне.
  
  - Предпочитаете сдаться ему?
  
  - Да, пусть будет он.
  
  Кеннел вышел навстречу патрулю, сообщил, кто он и с какой целью здесь находится. Вейт стоял у своего дома и ждал. Все произошло буднично и банально: офицер спросил у Вейта его имя, тот ответил, и через минуту его увели. То ли из сострадания к бывшему сослуживцу, то ли по другой причине, офицер не стал связывать Вейту руки и тащить его за собой на веревке, а просто предложил идти рядом с лошадью. Вейт пошел, опустив голову, и ни разу не оглянулся на Кеннела.
  
  Сыщик мог бы отправиться с патрулем, но счел это излишним: до утра он больше ничего не мог сделать для Вейта. Кеннел отправился ночевать в ту самую таверну, в которой остановился в первый день своего приезда в столицу. Переступив порог отведенной ему комнатки, он разделся, буквально свалился в кровать, уснул сном младенца и проспал бы как минимум до девяти утра, но его разбудил на рассвете громкий и повелительный стук в дверь.
  
  Утренний гость был последним, кого бы Кеннел хотел видеть: в комнату вошел господин Арди в своем неизменной темно-фиолетовой рясе. Он извинился за ранний визит, затем, оглянувшись по сторонам, разглядел в мутном рассветном свете табуретку и уселся на неё, не дожидаясь приглашения Кеннела.
  
  - Очень жаль, что вам не хватило терпения прийти позже, - зевая, сказал Кеннел. - Я так рассчитывал еще на два-три часа сна, что, пожалуй, позволю себе беседовать, не вставая с кровати.
  
  - Это самое малое, что вы себе позволили. Впрочем, отдаю вам должное, господин суперищейка: одно то, что вам удалось ускользнуть от моих соглядатаев, свидетельствует о немалых талантах. Я подозреваю, что в роли преступника вы были бы еще убедительнее, чем в роли сыщика.
  
  - У каждого из нас своя роль в этом подлунном театре, господин Арди, и главное - сыграть её достойно. Вы сердитесь, из чего я делаю вывод, что на этот раз я себя не посрамил.
  
  - Но для чего вам все это понадобилось? Судя по допросу Вейта, вы чуть ли не на второй день догадались, где он прячется. Зачем вы ещё месяц ковырялись в тайнах королевства, не имеющих к вам ни малейшего отношения?
  
  - Во-первых, я не догадался, где Вейт: у меня нет привычки гадать. Я открыл его убежище путем сопоставления фактов и логических построений.
  
  - И где же оно находилось? Где-то в его квартале, не так ли? Я подозревал нечто подобное.
  
  - Где бы он не прятался, его там уже нет. А поскольку вам не позволено пытать Вейта, этот секрет так и останется секретом, - не без удовольствия ответил Кеннел.
  
  - Вы не ответили на второй вопрос: зачем вам чужие тайны?
  
  - Мне они совершенно не нужны. Если честно, я уже устал от количества чужих тайн, которые вынужден хранить. Я мог бы объяснить, но боюсь, мы не поймём друг друга: слишком разные у нас в этой жизни цели и ценности.
  
  - Воображаете, что служите справедливости?
  
  - Я не воображаю. Я действительно ей служу. И если вам больше нечего сказать, я хотел бы закончить этот разговор.
  
  - Вы думаете, что выиграете последний раунд, - ухмыльнулся Арди, и глаза его недобро блеснули.
  
  - У меня есть основания так считать.
  
  - Как же вы наивны, несмотря на всю свою изворотливость. Народ настолько возмущен убийством принца, что я готов ручаться своей должностью: вы не найдете не только в столице, но и во всей стране ни одной женщины, которая согласится выйти замуж за его убийцу и тем самым спасти его от топора палача! Даже последняя побирушка, даже покрытая пятнами проказы побродяжка не наденет на Вейта свой венок! А если еще учесть, что он отправится в изгнание без гроша... Какая женщина выйдет замуж не просто за убийцу, а за нищего и отверженного и согласится разделить с ним изгнание?
  
  - Поживем - увидим.
  
  - Кстати, по закону, который вы откопали, женщина, которая согласится выйти замуж за приговоренного к казни, непременно должна быть нашей подданной. Так что если вы задумали кого-то пригласить из-за границы, у вас ничего не выйдет. Впрочем, вы бы и не успели: сегодня в полдень состоится суд, а завтра на рассвете - казнь.
  
  - Вы торопитесь, как я посмотрю.
  
  - Народ необычайно взбудоражен и ждет казни преступника. И она состоится, что бы вы там не обещали этому несчастному. Я бы на вашем месте поторопился уехать, господин сыщик. Сегодня вас будет день вашего поражения.
  
  - День только начался, а погода в это время года переменчива, - зевнул Кеннел.
  
  - Вы странный человек, господин сыщик. Вчера ради Вейта вы рисковали головой, а кто он вам? Или вам доставляет удовольствие ходить по краю?
  
  - О нет, это ваш любимый вид спорта. Вы так много знаете, что рискуете куда больше моего.
  
  - Уж если вы догадались, как себя обезопасить, - пожал плечами Арди, - почему вы думаете, что это не сделал я?
  
  - В таком случае я восхищаюсь вашей предусмотрительностью и покорно прошу покинуть мою скромную обитель. Я действительно хочу отдохнуть ещё немного.
  
  - До свидания, господин суперищейка. Если бы я знал, что вы такой... чудак, я никогда бы не пригласил вас.
  
  - У всех нас бывают плохие идеи. До свидания.
  
  Когда дверь за господином Арди закрылась, Кеннел вскочил с кровати и подошел к окну, желая убедиться, что глава секретной дворцовой службы действительно покинул таверну. Вскоре тот вышел во двор в сопровождении двух неприметных господ в сером, которые, видимо, всё время, пока шла беседа, стояли за дверью. Канал не сомневался, что еще один или два соглядатая останутся наблюдать за ним, желая разгадать план его действий, который так и не удалось выведать господину Арди во время разговора. Что ж, опять придется прибегнуть к неблагородному искусству маскировки, чтобы незаметно выйти из таверны.
  
  34
  
  Этого разбитного рыжего моряка-бородача видели до обеда во многих тавернах и кабаках столицы. Он входил шумно, с громогласным приветствием собравшимся, и так непринужденно, с хохмами и прибаутками здоровался с трактирщиками, как со старыми знакомыми, что многим из них сразу начинало казаться, что это человек уже был в их заведении, и возможно, не один раз. Но даже если такого впечатления не возникало, рыжий моряк быстро располагал к себе. Он громко сообщал, что только сегодня утром вернулся из плавания, что безумно счастлив, оставшись в живых после двух чертовски сильных бурь, что он намерен целый месяц пить и веселиться - и тут же заказывал всем по кубку хорошего эля. Такие гости не были редкостью в столичных тавернах, но этот моряк оказался особенно щедрым. Он был готов угощать тех, кто хотел послушать его рассказы - и, разумеется, желающие немедленно находились, причем в немалом количестве.
  
  Найдя благодарную аудиторию, моряк начинал с историй о заморских землях, откуда привозят пряности, об островах в океане, о кораблях- призраках, а затем быстро и ловко выруливал на тему, занимавшую всех - завтрашнюю казнь. Хотя суд еще только должен был начаться в полдень, никто не сомневался что Вейта казнят.
  
  - Есть на островах в океане такой закон: если на приговорённого к смерти невинная девушка наденет венец и согласится стать его женой, то его помилуют. И вот как-то раз, когда мы там забирали груз сандалового дерева, приговорили там к казнили одного разбойника, собой красавца. Вот привели его на эшафот, стоит палач с топором, и вдруг бежит к нему какая-то девица под вуалью с криком "Стойте! Я согласна взять его в мужья". Разбойник на это отвечает: "Пусть она поднимет вуаль, хочу на неё посмотреть". Девица поднимает вуаль,- на этом месте морячок выдерживал эффектную паузу, - а там такая рожа! Посмотрел на неё разбойник один раз, посмотрел второй, повернулся к палачу и говорит: "Нет, не смогу. Черт с тобой, руби голову!".
  
  Трактирные стены чуть ли не дрожали от раскатов смеха, а когда он стихал, морячок продолжал:
  
  - Интересно, если завтра к Вейту подойдёт какая-нибудь крокодилица, что он выберет: брак с ней или смерть?
  
  - Да разве у нас есть такой закон? - обычно спрашивал кто-то с недоумением в голосе.
  
  - Есть! Просто у нас его забыли, хотя и не отменили, а на островах он часто применяется. Может, кто и вспомнит завтра? Вейт вроде по женской части был мастаком, вдруг какая старая зазноба решит спасти его?
  
  Неожиданный поворот темы вызывал всеобщий интерес, и начиналось бурное обсуждение под стук кружек и шипение пенящегося пива.
  
  - Да нет, не думаю.
  
  - Он больной на всю голову, не только принца убил, но и жену изуродовал. Никто не станет его спасать.
  
  - Женат он!
  
  - Но сам по себе закон неплох, странно, что его забыли.
  
  Напомнив о старом законе, моряк незаметно исчезал, всегда делая это в самый подходящий момент, когда собравшиеся уже начинали говорить о том, о чём ему хотелось, но ещё до того, как в трактир приходили соглядатаи господина Арди.
  
  После обеда моряк исчез, зато появился торговец засахаренными экзотическими фруктами, который ходил по рынку и спрашивал у покупателей и других торговцев, не был ли кто на суде над Вейтом. Вопросы его не вызывали подозрений, наоборот, все только и говорили об этом суде, который длился всего час и на котором Вейт ничего не сказал и даже отказался от последнего слова.
  
  - Он все как будто искал кого-то взглядом, - делился впечатлениями окруженный торговками молодой парень, по виду студент, - но не нашёл, опустил голову и сидел так, будто ему всё равно, ровно как статуя каменная,
  
  - Должно быть, ждал, что придёт женщина, которая его спасёт, - громко говорил торговец фруктами.
  
  - Какая женщина?
  
  - Так ведь есть закон: если свободная женщина согласится выйти за осужденного на смерть, то его помилуют, - пояснял торговец. После его слов обычно начинались споры: они говорили, что да, действительно, когда-то слышали о таком законе, другие уверяли, что такого закона не существует или он отменен. В любом случае все, кто хотя бы краем уха слышал эти разговоры, поневоле узнавали о такой возможности спасти приговоренного к казни, а многие начинали смутно ожидать чего-то необыкновенного от завтрашнего дня.
  
  Соглядатаи тоже слышали эти разговоры, и к вечеру на стол господина Арди легло несколько докладных записок, уведомлявших, что по городу ходят смутные слухи о том, что какая-то женщина, возможно, захочет спасти приговоренного к смерти Вейта, прибегнув к какому-то древнему закону. Хотя слухи были крайне неопределённые, нетрудно догадаться, какое впечатление произвели эти докладные на главу дворцовой секретной службы. В одной из записок сообщалось, что слухи распространяли два человека: рыжебородый моряк и торговец экзотическими фруктами. Арди тотчас повелел задержать обоих, но приказание его не было выполнено, потому что ни чересчур щедрого моряка, ни торговца, которого никто не знал на рынке, встретить на улицах столицы было уже невозможно. Когда их начали искать, тот, кто их изображал, уже беседовал с дамой-лекарем в своем третьем облике - в виде почтенного профессора Вентури.
  
   35
  
   - Это просто чудо какое-то, - дама-лекарь не могла скрыть своего восторга. - За тридцать лет работы я такого ещё не видела. Вы настоящий кудесник.
  
   - Увы, не я, а доктор Линни. Я буду очень благодарен, если вы сообщите ему об удивительном воздействии его лекарства.
  
   - О, конечно, конечно! А как нам отблагодарить вас? Ведь если бы вы не привезли это чудодейственное средство, мы бы ещё долго о нем не узнали.
  
   - Вы говорите, что госпожа Лютения полностью поправилась. А нельзя ли выдать ей какую-то бумагу, подтверждающую полное возвращение душевного здоровья? Тем самым вы сполна меня отблагодарите.
  
   - Я могу не только выдать подобный документ, но и готова лично засвидетельствовать душевное здравие нашей бывшей пациентки в суде и где угодно.
  
   "Еще бы, - подумал Кеннел, - лучшую рекламу лечебнице и придумать невозможно".
  
   - Возможно, ваше устное свидетельство потребуется уже завтра. Я просил бы вас присутствовать на казни Вейта. А пока бы я хотел пообщаться с госпожой Лютенией.
  
   Дама-лекарь позвала одну из сиделок и велела ей привести Лютению. Через несколько минут довольно уверенной походкой в кабинет вошла невысокая женщина, на голову которой было наброшено тонкое, но не прозрачное покрывало оливкового цвета с вышитым тёмно-красными нитками цветочным узором. Краем покрывала Лютения прикрывала лицо так, чтобы были видны одни глаза: грустные, с темными тенями в подглазьях, но живые и ясные.
  
   Кеннел выразительно взглянул на даму-лекаря, и та, сказав несколько ободряющих слов Лютении, вышла из кабинета, оставив их вдвоем.
  
   - У вас отличное покрывало, - заметил Кеннел, чтобы как-то начать разговор.
  
   - Это покрывало мне подарила женщина, которая здесь работает сиделкой. Она родом с далеких островов, и у них замужние женщины всегда прикрывают лицо.
  
   - Не знаю, обрадую вас или нет, но вы больше не замужняя женщина.
  
   - Как так? Почему? - растерялась Лютения.
  
   - Потому что по закону брак с душевнобольной признается недействительным. Вы перестали быть женой Ронана Вейта пять дней тому назад.
  
   - Но я же поправилась! Лекари говорят, что я совершенно здорова!
  
   - Да, но пять дней тому вы не были здоровы. Впрочем, как цинично это не прозвучит, в любом случае вам недолго было бы оставаться женой Вейта.
  
   - О Боже... Его хотят казнить, - зрачки Лютении расширились, голос вздрогнул.
  
   - Суд уже состоялся. Завтра на рассвете казнь.
  
   - Но это же несправедливо! Все было не так, как говорят люди! Ронан отомстил за меня, понимаете? Это Карл Евгений изуродовал меня! Не муж!
  
   - Я в курсе. Но официальная версия другая.
  
   Лютения даже не спросила, откуда этот человек знает, что на самом деле случилось в домике на Сиреневой улице. Она заплакала, и отчаяние её было таким горьким, что Кеннел поспешил ее утешить.
  
  
   - Успокойтесь. Пока человек жив, всегда можно что-то придумать. У меня есть способ спасти вашего бывшего мужа от казни, но прежде чем я сообщу его, я хотел бы знать подробности. Как все произошло?
  
   - Сама не знаю. Я вязала у окна и услышала звук открывающейся двери. Подумала, что это муж... мы с ним немного поругались утром и я не пошла ему навстречу, осталась в своем кресле. Когда я увидела Карла Евгения, то так изумилась, что не сдвинулась с места.
  
   - Он что-то сказал?
  
   - Всего одно слово: "Поиграем?" Он бросился ко мне, и я внезапно ощутила дикую боль на лице... это произошло в одно мгновенье. Что-то горячее хлынуло на руки - это была моя кровь. Дальше я плохо помню: я пыталась убежать, он догнал меня... когда он отрезал уши, я потеряла сознание. Я до сих пор ничего не понимаю. Зачем он сделал это?
  
   - Между вами были какие-то отношения - дружеские, любовные, деловые?
  
   - Нет! После смерти матери мы общались один или два раза. Когда он приходил на совершеннолетие брата, и еще мы с мужем однажды были на большом дворцовом балу. То, что я дочь кормилицы, вовсе не означало моей принадлежности к придворной знати: мы жили своей жизнью, а принц своей. Я всегда была о нём такого хорошего мнения.... я ничего не понимаю.
  
   - Я не уполномочен раскрывать подробности, но могу сказать одно: вы не были первой его жертвой.
  
   - Но зачем он это сделал?
  
   - Скажем так: он развлекался.
  
   - Чтобы развлекаться таким образом, надо быть безумцем или нелюдем. Когда же этот обаятельный юноша перестал быть человеком?
  
   "Да он и не начинал им быть", - подумал Кеннел, но вслух сказал другое.
  
   - Ваша мать когда-либо что-нибудь рассказывала про принцессу Альбу-Регину?
  
   - Нет. Все кормилицы дают присягу молчать о том, что они видели во дворце. Только один раз мать случайно проговорилась в гневе... когда брат рассердил её какой-то шалостью, она сказала: "Я люблю вас с Лютенией так, как вы этого не заслуживаете... а мне надо было бы любить вас так, как любила Альба-Регина своих детей". Я поняла это так, что Альба-Регина была холодна к своим отпрыскам.
  
  
   "Ещё бы, - подумал Кеннел, - три раза рожать от смертного в надежде получить еще одну велию - и три раза промахнуться. Сдается мне, Элеонора-Августа проехалась вниз по горной тропе после нежного прикосновения любящей матушки. А может, и нет. У них ведь нет чувств, - напомнил он себе. - Там все другое, не измеримое нашими мерками".
  
   - Так как мне спасти моего мужа? - прервала его раздумье Лютения.
  
  
   - Вы все ещё его любите?
  
   - Только я одна его любила все эти годы - и он любил меня. Я в этом уверена, иначе бы он не стал мстить за меня принцу, рискуя собственной головой.
  
   Кеннел задумчиво посмотрел на несчастную, словно пытаясь понять, что движет ею.
  
   - А если всё было немного не так? Что, если ваш муж был под воздействием некоего зелья? Если это был временный припадок безумия и он не понимал, что делает?
  
   - Нет, - упрямо покачала головой Лютения. - Я верю, что сделал это сознательно - даже если перед тем его чем-то опоили.
  
   - И вы ему все простили...
  
   - Мы оба не сумели стать друг для друга тем, чем должны были бы стать - так к чему теперь вспоминать былое?
   Та жизнь закончилась навсегда. А теперь, прошу вас, скажите, как мне спасти его? Что я должна сделать?
  
   - Снова выйти за него замуж, - ответил Кеннел и рассказал о древнем обычае.
  
   - Я всё сделаю.
   Расставшись с Лютенией, Кеннел еще немного поговорил с дамой-лекарем, обещавшей всяческую помощь. Покинув лечебницу, сыщик уже поздно вечером забрел в какую-то таверну на окраине. Она была битком набита народом, причем в нескольких компаниях одновременно вели жаркий спор, найдется ли девушка, готовая выйти замуж за убийцу, и удастся ли Вейту избежать казни. Некоторые, наиболее азартные, уже начинали биться об заклад. Если бы Кеннел чуть меньше устал, он понаблюдал бы чуть дольше за плодами своих усилий, но трудный день настолько измотал его, что ему хотелось одного: наконец-то вытянуться в постели и уснуть. Главное, что он добился своего: народ вспомнил о старинном обычае, и ждет теперь не только казнь, но и другое зрелище.
  
  
   36
  
   К Торговой площади, где совершались казни, народ стал стекаться еще в предрассветных сумерках. Когда рассвело, вокруг эшафота уже стояла толпа, состоявшая из тех, для кого главным было поглазеть на казнь - неважно, чью, и тех, кто питал слабость к Карлу-Евгению и жаждал увидеть, как четвертуют его убийцу. Среди последних преобладали женщины - по большей части, не очень молодые и не особо красивые.
  
   Напротив эшафота был сооружена ложа для королевы и ее приближенных, украшенная пурпурными шелками и расшитыми золотом знаменами. Ее величество прибыла почти одновременно с Вейтом и была встречена приветственными возгласами толпы. Элеонора-Августа была в черном платье, золотые косы были покрыты прозрачной черной вуалью, и на фоне этих мрачных оттенков красота ее особенно поражала свежестью и чистотой красок.
  
   Кеннела, впрочем, приговоренный к смерти, медленно поднимавшийся на эшафот, заинтересовал куда сильнее королевы. До этого сыщик видел Вейта всего дважды, оба раза - при скверном освещении, и не сумел разглядеть его как следует. А сейчас, в ясных лучах солнца, страшная перемена, случившаяся с бывшим офицером гвардии, стала видна со всей отчетливостью. Хотя перед казнью Вейту позволили пригласить цирюльника, сбрившего его бороду и приведшего в порядок волосы на голове, лучше выглядеть он не стал, наоборот: при виде этого сломанного человека невозможно было поверить, что ему всего сорок с небольшим. На эшафоте стоял седой старик с ввалившимися страдальческими глазами и мертвенно-бледным лицом, изборожденным глубокими морщинами.
  
  При появлении королевы и приговоренного к казни толпа, до того активно переговаривавшаяся, смолкла, и эта внезапная тишина казалась затишьем перед бурей. Королевский глашатай зачитал приговор, заканчивавшийся словами "подвергнуть усечению головы и четвертованию". Толпа слушала приговор внимательно и сосредоточенно. Вейт стоял неподвижно, опустив голову. Топор палача поблескивал в лучах поднимавшегося все выше солнца.
  
  Внезапно толпа зашевелилась, заволновалась, как волнуется озеро при сильном порыве ветра. Люди расступились, образовав узкий проход, по которому к эшафоту спешила невысокая женщина с плотной вуалью на лице и венке на голове. Увидев, что палач подтолкнул Вейта к плахе, она закричала:
  
  - Стойте! Стойте! Я согласна взять его в мужья!
  
   Палач растерянно оглянулся на королеву, не зная, что ему делать: с таким он столкнулся впервые. Растерянность проступила и на лицах сенаторов и придворных; лишь Элеонора-Августа оставалась, как всегда, невозмутимой.
  
   Через мгновение женщина оказалась возле эшафота, и стража не посмела её остановить.
  
   Королева повернула голову к одному из сенаторов и что-то сказала ему. Тот встал и громогласно - так, что услышали даже те, кто стоял в задних рядах и не видел эшафот, - спросил:
  
   - Кто ты, женщина? Подними вуаль и назови свое имя!
  
   - Я Лютения, - ответила женщина, - дочь королевской кормилицы, бывшая жена этого мужчины, которая снова хочет вступить с ним в брак.
  
   Она подняла вуаль, и все увидели её изуродованное лицо. Толпа ахнула, зашевелилась, заволновалась, словно над пшеничным полем пронесся предгрозовой ветер. Вейт изумленными глазами смотрел на бывшую жену, ничего не понимая.
  
   - Но ведь ты безумна, - сказал сенатор, - и согласно законам не можешь вступать в брак!
  
   - Нет, нет, - раздался еще один громкий женский голос, принадлежавший даме-лекарю, - госпожа Лютения здорова! Я свидетельствую, что она исцелилась благодаря лекарству, присланному из Скангарда, и разум вернулся к ней. Она снова дееспособна и может выйти замуж.
  
   Возбуждение толпы нарастало, то тут, то там слышались возгласы удивления, недоумения, поддержки. Новый неожиданный поворот событий не оставил равнодушным ни одного из присутствующих.
  
   - Я сомневаюсь, - сказал сенатор, - что она на самом деле хочет выйти снова замуж за мужчину, который так её изуродовал!
  
   При этих словах Вейт вышел из состояния прострации, начал было говорить "Я не калечил Лютению..." - и тут же запнулся. Впрочем, на него мало кто обратил внимание: все смотрели на Лютению и королеву.
  
   - Ваше величество, - подал голос Кеннел, чувствуя, что пора вмешаться, - путь от сердца женщины к сердцу мужчины неисповедим, и чужая душа - всегда потемки. Но если эта женщина снова хочет выйти замуж за своего бывшего мужа, то она в своем праве.
  
   - Я простила его, - громко сказала Лютения, - я простила Ронану всё. Я желаю взять его в мужья по доброй воле!
  
   - Это ее дело! - подхватил Кеннел. - Кто знает, чем он ей так мил?
  
   При этих словах многие засмеялись, и смех ослабил туго натянутую струну эмоций, разрядил атмосферу. Буквально за несколько минут настроение огромной толпы переменилось. Место ненависти, злорадства и прочего негатива занял тот интерес, с которым случайные зрители смотрят на чужую карточную игру или на схватку двух борцов. Толпа больше не жаждала крови Вейта, и королева это отлично поняла. Элеонора-Августа подняла руку в знак того, что желает говорить, и гул, стоящий над толпой, мгновенно стих.
  
   - Ты готова отправиться вместе с Вейтом в изгнание? - обратилась королева к Лютении.
  
   Взгляды двух женщин скрестились, как мечи.
  
   - Да, ваше величество! Я даже хочу оказаться как можно дальше от здешних мест, - ответила Лютения, склоняясь в поклоне. - Прошу ваше величество о милосердии и снисхождении.
  
   Но если голос ее был умоляющим, а речи выражали покорность, то взгляд говорил о другом. Глядя в невозмутимые глаза Элеоноры-Августы, дочь бывшей кормилицы мысленно твердила: или ты позволишь мне спасти бывшего мужа, или я прямо сейчас начну говорить, и расскажу всем, кто на самом деле меня искалечил. Мне нечего терять.
  
   Прочитав ее мысли, королева перевела взгляд на Кеннела. Сыщик мысленно напомнил ей о их договоре и в свою очередь выразил готовность пойти ва-банк.
  
   Толпа молчала, затаив дыхание, ожидая слова королевы.
  
   - Ронан Вейт, согласен ли ты взять в жены госпожу Лютению? - спросила Элеонора-Августа, и из десяти тысяч глоток одновременно вырвался выдох облегчения.
   - Да, - громко и отчетливо, как в былые времена, когда он подавал команды на плацу, ответил Вейт. - Да, потому что никогда не встречал женщины лучше!
   При этих словах Лютения не вскочила, а буквально взлетела на эшафот по ступенькам и обняла бывшего и будущего мужа, уткнувшись лицом ему в плечо.
   Народ, как всегда переменчивый и эмоциональный, растрогался от этой сцены. Послышались отдельные голоса "Помилуйте!", "Отпустите их!", которые переросли в дружный рев "Милосердия!"
   И снова Элеонора-Августа подняла руку. Рев смолк.
   - Добрый народ мой! Действительно ли ты желаешь заменить казнь Ронану Вейту изгнанием?
   - Да, - ответили тысячи глоток.
   - Да будет так! - сказала королева. - Ронан Вейт! Согласно древним законам нашим, а также по своей королевской воле я дарую тебе жизнь. Благодари свою жену Лютению и добрый народ наш.
  
   Королева не упомянула Кеннела, но сыщик был не в обиде. Он был совсем не против того, чтобы Элеонора-Августа и впрямь забыла бы о его участии в этом деле.
  
   Палач развязал руки Вейту, и тот смог, в свою очередь, обнять жену.
  
   Был призван настоятель собора, который не медля, при всех совершил обряд . Глаза Лютении сияли таким счастьем, что Кеннел не мог поверить: неужели это та самая женщина, которую он видел более месяца тому назад в состоянии овоща? Едва церемония завершилась, королева и ее свита удалились под приветственные крики толпы, но большинство собравшихся ещё какое-то время не расходилось.
  
   Состав толпы успел поменяться за это время: те, кто пришел посмотреть на жестокую казнь, ушли, зато сбежались пожилые люди и молодежь, которых больше интересовала романтическая история, чем зрелище казни. Люди еще минут двадцать обменивались впечатлениями, подходили к новобрачным и желали им счастья, кое-кто шутил, причём довольно грубо, кое-кто прослезился, но в конце концов возле эшафота остались лишь Вейт с Лютенией, ее брат Виктор да Кеннел, стоявший в некотором отдалении.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"