Меня больно толкнули в спину, я успел выставить руки, свалился на четыре кости, содрав кожу на ладонях и коленях, не удержался, плечом упал на асфальт, проехался щекой и воткнулся головой в столбик.
-- Что же вы стоите на пути у высоких чувств, молодой человек, -- послышалось сверху, и я почувствовал, как кто-то пытается меня поднять. Поморгав, я оперся о столбик, поднялся на карачки, затем, поддерживаемый под локоть, сумел встать. От яркого дневного света глаза крошились и болели.
-- Вы в порядке?
Это был благообразный старичок вроде профессора: в бархатном пиджачке, гладко выбритый и в круглых очках на кончике длинного носа.
-- А я знаю? -- Передо мной все плыло. Предметы, дома, люди -- все стремилось улететь вверх или пуститься в бег по кругу. Как тот, что меня толкнул. Пацан еще, юнец, лет двадцать, а то и меньше, сверкнув каучуковыми подошвами, свечкой взмыл с земли и исчез в раскрытом настежь окне пятого этажа. Только занавеска колыхнулась. Я сглотнул, сдерживая тошноту.
-- Он же кричал, -- произнес профессор, поправляя в нагрудном кармане смявшийся платочек. -- Когда влюбленного юношу тянет к объекту его чувств, все стараются отойти с дороги.
-- А я слышал? -- Моргнув, начал крениться, подгребая ногами, в кусты около тротуара. Старичок поцокал языком:
-- Быть может, врача?
-- Я в порядке!
Он изучил меня поверх очков.
-- Если с вами все в порядке, отчего ж вы не тянетесь по делам? -- в тараканьих его глазках зажглось подозрение. -- Мне кажется, что не все так хорошо, как вам кажется...
-- Слышь, старый, отвяжись? Не надо врача! Лучше скажи, че тут вообще происходит?
-- Если вы неважно себя чувствуете, почему не тянетесь в больницу? -- он опустил взгляд, внимательно осмотрел мою обувь. Я тоже глянул на ноги. Колени испачкались, я их отряхнул.
-- Так-так... -- протянул профессор, потер друг о друга пальцы и полез в карман за платком. -- Да вы стоите на земле! Давно с луны свалились?
А вот он на земле не стоял: старичок завис в воздухе в нескольких сантиметрах над землей.
Пока я пялился на него, профессор схватил меня за плечо и закричал фальцетом:
-- Милиция! Тут слунысвалившийся! Держите его!
Он вцепился сухонькими когтями в ткань рубашки, но я выдрался. Развернувшись, прыгнул в кусты и ломанулся по газону прочь. Я мчался не разбирая дороги, перепрыгивая через живую изгородь и скамейки. На середине сквера оглянулся. Из потока прохожих выбрались двое в синей форме. Они направились в мою сторону, плавно перемещаясь по воздуху.
Двигалась милиция быстрее меня, это я понял, оглянувшись вторижды. Я еще несся по дорожке, ведущей к обсаженной низкими липами аллее, а они уже достигли середины сквера.
И тут я споткнулся и полетел носом в сырую, пахнущую землей траву.
Из кустов высунулся всклокоченный бомж, заросший так, что не видно было лица, -- одни глазки, похожие на черносливины, да красный широкий нос. Я налетел на его нереально огромные кеды и растянулся во весь рост. Но немедленно поднялся, прихрамывая, побежал дальше.
Бомж вскочил, подобрал полы грязного зеленого пальто, приподнялся на цыпочках, подпрыгнул -- задники его обуви загорелись, из них повалил сизый дым, -- и бомж помчался вперед, обгоняя меня. Я трусил за ним, а с тыла неумолимо приближались милиция. Я чувствовал спиной их присутствие и наподдал.
-- Шо тормозишь-та? -- бомж обернулся, сделал нелепый прыжок в воздухе, сменив направление, и рванул нам навстречу. Милиционеры прибавили ходу. Старик пер прямо на меня; у него были отвисшие коленки на рваных трениках -- вот то, что я успел разглядеть, пока он мчался в лобовую атаку. Милиция поднажала, до меня им оставалось каких-то пару метров.
-- Шо встал, вперед! -- просипел бомж, выставляя левую ногу. Из безразмерных кедов посыпались искры, запахло паленым. Он развернулся вокруг ноги, дернул меня за шкирку -- и потащил. Тело оторвалось от земли, повлеклось по воздуху, как надутый гелием шар.
-- Ща мы им покажем, эх-мы! -- сдавленно прохрипел бомж, приседая. Он катился над асфальтом в своих кедах, как на лыжах с заснеженной горы. Из задников клубами шел дым, с шипением вырывались струи огня. И мы неслись вперед, по аллее, милиционеры свистели, прохожие останавливались, оглядываясь нам вслед, кричали, махали руками, -- но мы свернули за угол, пролетели еще две улицы, сбив старушку, которая пыталась зацепить нас клюкой, и начали петлять по городу, уходя от погони.
***
В телевизоре пела давно забытая группа "Мираж". Мелькающий сполохами красного и желтого экран скупо освещал край дивана и стола, спинку стула. Остальная комната тонула в тенях и пыли. И в этой темноте шевелилась, вздыхая, тяжелая туша тоски.
Болела голова. Во рту пересохло. Давно и безнадежно хотелось пить, но Санек боялся встать: тоска притаилась, поджидая, готовясь вонзить острые зубы в его ноги. Поэтому он продолжал смотреть в экран, где кривлялась певица, открывая и закрывая маленький, ярко накрашенный рот.
Однако в какой-то момент жажда и нужда пересилили страх. Санек нащупал провод от торшера, нажал выключатель. Тусклый желтый свет разлился над полом, вырвав у темноты круг паркета, тапочки и батарею пустых бутылок вдоль стены.
На кухне при появлении человека во все стороны от забытой на полу горбушки прыснули тараканы. Они торопливо бежали к плинтусу, заползали под шкаф и мойку. В пятнах жира и кетчупа на неубранных после ужина тарелках застряла муха.
Санек хлебнул воды из горлышка фарфорового кувшина, постоял, держась за шкаф. Его качало: вчера они немного посидели, Санек потом дрых до вечера, и теперь ощущал слабость в членах, легкое головокружение.
Он открыл холодильник -- новый, большой, неуместный тут, среди старой коммунальной кухни.
Холодильник был не его, но Санек об этом даже не помнил. Он выгреб из пластикового контейнера горсть квашеной капусты, отправил в рот, пожевал вяло. Пряди соленья полетели на пол. Под холодильником шевелились усы.
Кто-то прошмыгнул на кухню. Санек краем глаза уловил движение.
-- Пошли вон! -- взревел он, падая на стул возле телефона. Ему было плохо.
Жена брата сунулась в холодильник, что-то взяла там и убежала. Санек мучался похмельем. Он со второго раза взял трубку, подпер голову кулаком и задумался, тыкая пальцем в диск. Затем решился.
-- Алло, Настя? Привет. Как ты. Нормально? И я тоже нормально. Настя, давай встретимся сегодня. Что значит "не могу"? Идете с мужем в кино? А я? Настя, ты же знаешь... Не понял... Ах так, да? Ну ладно. Ладно. Нет, не поговорим потом, не надо, я все понял. Нет, нет, не надо. Все, ладно. Пока, я сказал!
Бросил трубку -- аппарат зазвенел, задребезжал. Потом снова поднял, набрал другой номер.
-- Виталий Иванович? Привет, дорогой, это Санек. Да, сегодня свободен. Нет, завтра на работу не надо. Приходи, да. Не понял... Что значит не можешь? Виталий Иванович! Ну что же ты... а еще друг называется... Ну ладно, ладно. Я все понял. Все, считай, больше не друзья. Нет, не надо потом говорить, я все понял. Все, прощай, бывший друг!
С размаху опустил трубку на рычаг, встал, опираясь на тумбочку, шатаясь, добрался до сортира, потом, забыв выключить свет, ввалился в комнату, упал на диван. Его предали, все друзья его бросили, он остался один, совсем один...
Телевизор мерцал и мелькал, Мираж плакал и рыдал, звук носился по комнате, заглушая тоску. Приподняв руку с пультом, Санек прибавил громкости -- так, чтобы в ушах не звенело, не нудело одиночество. Звуковые волны омыли тело, голова поплыла, Санек расслабился, прикрыл глаза...
-- Саша, сделай потише! -- постучал в дверь брат.
-- Да пошел ты! -- вякнул Санек, но вяло, так, что его не услышали. Поворочался с боку на бок. Никто его не любит...
Тоска смотрела из темноты голодными глазами. И Санек не выдержал. Поднялся, натянул носки, вделся в кроссовки, схватил куртку -- и выбрался из дома, оставив дверь комнаты открытой.
Упали мы где-то за мусорными бачками в глухом дворе на окраине. За помойкой тянулся заброшенный стадион, полуразрушенный дом справа был огорожен забором, дом слева пялился заколоченными окнами.
-- Ну шо, лунный, свалился посередь центра? -- бомж выпустил мой воротник, приземляясь. Я, не удержавшись на ослабелых ногах, шмякнулся на какую-то рвань. А он уже деловито копался в мусорном бачке, выкидывая оттуда пакеты, коробки, тряпки...
-- Шо замер? Помогай бутылки собирать, -- он заперхал, схватившись за коричневый свитер на груди. -- Шо? Я тебя спас, вот и ты помоги. Промеж свободных людей должна быть допомога.
-- Че?
-- Менты щас возвертаются, -- просипел он, выуживая из мусора зеленую бутылку и придирчиво разглядывая ее. -- Так шо давай.
Я поднялся, попав ладонью в какую-то дрянь. Вытер пальцы о траву, подошел к бачку.
-- Че я, больной -- с луны падать?
Он даже не оглянулся.
-- Ты шо? -- просипел он. -- Я рази своих от лунных не отличу? Я ж так, шутейно. Вижу, шо ты настоящий свободный человек, вон как стоишь -- только силком от земли и оторвешь.
Я украдкой посмотрел на свои ноги. Обычно стоял, как всегда.
-- Давай ищи, -- пошарив под свитером, он вытащил мятый пакет, сунул бутылку туда.
Дедок быстро перелопатил мусор, обнаружив в результате пять посудин. Одну из них, радостно заперхав, он опустил в широкие карманы пальто.
-- Еще чего, в мусоре копаться!
Возле бачка стояла спортивная сумка. Я присел, осторожно расстегнул. Что только люди ни выкидывают! Вот, например, полным-полно отличной одежды, которую еще носить и носить. Я поворошил рубашки и штаны и вытащил на свет еще одну склянку.
-- Во! -- продемонстрировал старику. И только сейчас заметил, что одно ухо у него больше другого, при том сильно оттопыривается, да еще просвечивает.
-- Багато улова! -- бомж вцепился в посудину. Бутылка была странной формы, похожая на большую граненую пробирку с узким горлышком. Внутри плескалась ярко-оранжевая жидкость. Старик потряс бутылку, изучил на просвет.
-- Виски, что ль, какая заморская? -- пробормотал он, задумчиво склоняя голову и касаясь оттопыренным ухом плеча.-- Али сливовое китайское пойло?
Покрутил ее и так и сяк, встряхнул.
-- Все одно выпьем, -- решил, погружая ее в бездонные карманы пальто. -- Больше тама ничего такого нэмае?
Покопавшись в недрах сумки, я извлек еще два пузыря, на пол-литра и четверть. Второй -- плоская выгнутая бутыль, первый -- загадочной формы сосуд, помесь лампы Аладдина и водочного графина. Бомж вцепился в сосуд, также полный маслянисто переливающейся оранжевой жидкости:
-- О це вещь!
Кругом царили покой и умиротворение. Было тихо до звона в ушах, только редко-редко раздавался откуда-то из-за домов звук шагов или голос. За бачком притулился диван -- продавленный, грязный, с потертой полосатой обивкой, сквозь дыры которой тут и там торчали опилки, поролон и пружины.
-- Бутылочка... -- нежно просипел бомж, опускаясь на сидение. Диван застонал, загремели пружины, скрипнула ссохшаяся древесина. Старик прижал хрустальный бок к щеке, погладил сосуд. -- Ридная моя...
Я осторожно присел рядом, оперся о спинку, поперек которой тянулся разрез -- и так и лезли оттуда кудряшки стружек. Головокружение почти прошло, взгляд прояснялся. Пожалуй, самый подходящий момент выяснить, куда же меня занесло.
-- Разопьем? -- бомж зажал бутылку между коленей, начиная скоблить пробку обломанными ногтями с черной полосой грязи под ними. Пробка была залита сургучом, запечатана.
Что-то блеснуло на солнце, резанув глаза. Сверху крикнули басом:
-- Че вы делаете, суки позорные! А ну быстро все на место и руки вверх!
С крыши дома выглядывала круглая бритая голова, рядом виднелось дуло винтовки, солнечные лучи играли на окуляре оптического прицела. Бандит махал нам кулаком.
-- Ща спущусь, убью гадов! -- гудел он, как из бочки, низким густым басом.
-- Занатто! -- просипел бомж и с надрывом закашлялся. Бандит на крыше поднялся в полный рост, загораживая солнце. -- Тикаем! -- хрипанул старик, подскакивая. Пихнув бутылку в карман, он приподнялся на цыпочках в своих огромных кедах, хлопнул пятками; посыпались искры, пошел едкий синий дым, показались огоньки пламени.
-- Эх-мы! -- бомж ухватил меня за воротник -- и нас потащило. Носки моих кроссовок вычерчивали две кривые по песку. Гориллообразный бандит в сером костюме-тройке спускался по пожарной лестнице, прыгая через пол пролета и на ходу изрыгая проклятия. Приподнявшись выше, старик присел на своей обуви, будто на лыжах, пару раз оттолкнулся подошвой от воздуха; из задников с ревом изрыгнулась оранжевая струя, едва не обжегшая мне руку, искры фонтаном брызнули во все стороны, дым повалил черный, ядовитый, он вонял жженой резиной, -- и мы рванули с бешеной скоростью. Промелькнул внизу голый стадион, заросший бурьяном и мусором пустырь, пронеслись маленькие, словно врытые в землю домишки, окруженные чахлыми садами, -- и все это осталось далеко позади, кругом теперь мелькали поля, овраги и кое-где, проглядывая меж кустов, -- затянутые ряской пруды.
Затем впереди возникли холмы и равнины, составленные из старых ненужных выкинутых вещей: перед нами расстилалась городская свалка. У границы ее стояло несколько серебристых мусорных бачков, двое ребят в униформе лопатами выгребали из них мусор.
***
Распахнулась дверь, хлопнула форточка, по ногам проскочил сквозняк, брызнул свет, заливая комнату, выскочили из темноты трюмо, кресло, старая тумбочка под телевизором -- и в комнату ввалилась подвыпившая компания.
-- Давай, Марин, садись! -- командовал раскрасневшийся Санек, толкая раскрашенную девицу на диван. -- Петрович, куда, потом завалишься, дуй на кухню, притащи стул!
Они вывалили на стол нарезку салями, помидоры и огурцы, пучок редиски, два клюквенных рулета, выставили бутылки -- водка, вино для девушки, опять водка и снова водка, лимонад для запива. Тут же Санек достал нож с тарелкой, Марина подсела к столу, закинув ногу на ногу, -- короткая юбка уехала вверх, обнажая бедра в полный рост, -- стала кромсать овощи; Петрович внес, ударив об косяк, табурет; Сергуня тоже пристроился возле стола, переставляя бутылки и стаканы, протирая последние о футболку на животе.
Санек врубил музыкальный центр, отворил окно, подперев раму книгой.
-- На чем мы там остановились? -- он подрулил к компании и начал тыкать штопором в бутылку. -- Сначала дамам!
-- Но и про мужчин не забудем, -- Петрович погладил обширную плешь, обрамленную почти прозрачною нежизнеспособною уже порослью. Сергуня взялся за водку и огромной лапой сковырнул пробку. Марина подставила рюмку, куда заструилось бурое в отсветах люстры вино; мужчины сдвинули стопки. Зазвенели вилки.
-- Вздрогнем, -- деловито бросил Петрович и тут же хряпнул.
-- А тост, тост! -- запротестовал Сергуня, опрокидывая стопку, едва не заглотив ее. Марина захлопала в ладоши.
-- Сила! -- крикнула она и захохотала в голос. Санек поднялся.
-- Тост, господа! Предлагаю выпить...
Зазвонил мобильник. Он мелко вибрировал, исходя переливами расхожей мелодии.
-- Брось, Шурик! Отключи! -- Марина положила ладонь ему на колено. Санек смотрел, как трубка ползет, дрожа, к краю стола.
-- Да ну, а вдруг... -- он схватил телефон. -- Алле!
-- Я ей и говорю, -- громким шепотом, наклонившись над тарелкой с редисом, заговорил Петрович. -- А она мне...
Марина смеялась, откидывая голову. Санек отошел к окну.
-- Саша, ты чего, ты когда на работе появишься? Ты чего делаешь? Пьян, чего ли? Саша, да ты спятил! Третий день тебя нету, Сан Палыч уже о тебе только матом! Ты понимаешь, чего делаешь, Саш? Ты ваще думаешь головой? Придешь завтра?
-- Хватит орать, -- невольно повышая голос, ответил Санек. -- Че привязался? Я занят. Мне некогда на работу ходить.
-- Саш, ты чего?! -- собеседник явственно офигел. -- Ты ваще работаешь или где? Если ты завтра не появишься, я все Сан Палычу расскажу, и он тебя уволит нахрен. Ты не понимаешь, чего ль? Это работа, тебе тут бабки платят, а не курорт! Саш, я серьезно, меня достало тебя прикрывать каждый запой! Ты больной, тебе лечиться надо!
-- Я не пью! Я трезвый! -- завопил Санек. -- Вы меня заколебали со своей работой!
-- Саш, ты чего, ты чего, да успокойся, -- забормотал собеседник. Марина, обернувшись через плечо, улыбалась, показывая желтые зубы. В прямых пальцах она держала сигаретку.
-- Красавица! -- Петрович подъехал к девушке вместо со стулом, припал к ее груди. -- Богиня!
-- Саш, но ты приходи завтра! С твоей трудовой, сам знаешь, устроиться сложно. Помнишь ведь, как Сан Палыч тебя брать не хотел? По полгода работаешь, ну кто еще возьмет? А я больше не могу прикрывать, Сан Палыч и мне не верит. Завтра сам с ним поговори, он придет. Ты понял? Саш, он завтра придет, ты должен быть на месте, иначе уволит, точно говорю!
-- Да пошел ты! -- проорал Санек, размахнулся и швырнул телефон об пол. -- Задолбал!
-- Шурик, ты чего? Иди к нам!
В дверь стучали.
-- Саша, сделай музыку тише! -- крикнул из коридора брат. -- И не шумите там! Уже одиннадцать, и ребенок спит! Если не прекратите, я вызову милицию!
-- Пугает, -- авторитетно заявил Сергуня, опрокинул две стопки подряд и, повернувшись к девушке, стал поигрывать выпирающими мускулами. Рукава его футболки были давно вырваны с мясом, чтобы видны были бицепсы. Марина смеялась.
-- Милиция? -- Санек беспокойно завертел головой. Перед глазами плыло.
***
-- Ну шо, вродь оторвались, -- зависнув над насыпью из ржавых железяк, бомж отпустил меня. Я ударился плечом и скатился на кучу полиэтиленовых пакетов, из прорех в которых сыпался бумажный хлам. Старик хлопнулся рядом, отчего пара пакетов лопнула, обдав нас канцелярской мелочью -- пластиковыми скрепками, обрывками скоросшивателей да пустыми шариковыми ручками.
-- Че нас все время преследуют? -- я потер ушибленное место.
Бомж хмыкнул.
-- Шо, шо... не любять свободных людев, ясно шо.
-- Почему?
-- Тот, кто твердо стоит на ногах, тяжел на подъем, -- философски изрек старик. Покряхтывая, он начал спускаться на утоптанную поверхность мусорного слоя. То тут, то там торчали из-под ног рваные стаканчики, размочаленные книги, смятые коробки из-под сока. Бомж покрутил носком своей безразмерной кедины.
-- А мы зато вон как могем, -- с гордостью произнес он почти без сипа, но тут же согнулся в приступе жуткого кашля. Он хрипел и перхал, выдавливая из себя мокроту, корчился и давился.
-- Не понял, -- сказал я, когда он, устав, замолчал, повалившись лицом вперед в какую-то кофту без рукава.
Он махнул, не поднимая головы, и затих. Я сполз к нему, сел рядом. Кругом стояла первозданная тишина, нарушаемая лишь приглушенными шорохами -- то падал в кучи, сползая по склонам к подножью, мусор, который перекидывали из бачков работяги в синей форме. И эти шорохи столь органично вписывались в окружающий ландшафт, что казались свойством самой тишины.
-- Я ниче не понял, -- сказал я. -- За что менты хотели меня схватить? Че я не так сделал? Почему здесь все летают? Что за чушь?
Старик повернул голову, глянул на меня одним глазом, просипел, и мятая бумажка возле его рта колыхнулась:
-- Видать, здорово ты приложился башкой к столбу, малой. Али все ж таки с луны свалился? Тяготеют. А мы нет. Ни к какому делу не тянемся. Вот и болтаемся тута, на свалке, по будмайданчикам шаримся да помойкам. Этих чув, мусорщиков? Пашут тута больше пяти лет. Вот шо значить заниматься делом! Хоть кол на голове теши -- а они все о мусоре. Кругом шо хошь может робытыся, они и не услышать.
Он тяжело перевернулся на спину и, заложив грязные руки за голову, уставился в небо.
-- У меня батя алкоголик был, пьяница запойный, -- хрипло произнес он. -- Так я с издетства ни к какому делу не интересен. Из школы выгнали, дворником работал... мусорщиком вот иногда... нигде себя не нашел.
Замолк и долго ничего не говорил. Устав ждать, я сказал:
-- А я актер был. Еще в институте когда в Таллинне учился -- сломался на одной роли. Все мог играть, а любовь к больному брату не далась. Так и не раскрылся. Потом по театрам в Питере мыкался -- везде давали роли заднего плана, нигде не получилось развернуться.
А я молодой. Красивый. Девушек люблю. Денег нет. Славы нет. Какого хрена? Пошел на завод сначала. Хорошо зарабатывал. Потом туда, сюда... деньги есть, а радости никакой. Работы, работы... все уже не помню. Сейчас вот устроился -- мебель делаю. Зарабатываю прилично, музыкальный центр купил, диван новый, телевизор большой ...
Бомж приподнялся на локте, подмигнул:
-- Надо обмыть это дело. Будешь?
Шорох мусора за насыпью смолк, работяги начали переговариваться вполголоса; послышался скрежет, глухой алюминиевый звон. Вытащив из кармана пальто граненую пробирку, старик царапал по сургучу обломанными ногтями.
-- Мож, горлышко отбить? -- предложил я.
-- Та ты шо, с луны свалился? -- вскинулся бомж и прикрыл бутылку локтем. -- Актер... Видали мы таких актеров. -- Он с подозрением уставился на меня. -- Небось и верно свалился? -- сипло спросил он. -- То-то смотрю -- и балакаешь ты как-то смурно, и мысли у тебя липкие, не как у свободных людей?
-- Да ты че, старик? -- я потянулся к бутылке. В горле давно пересохло. -- Давай открою.
Пальцы его скрючились, вцепились в горлышко; бомж спрятал руку с сосудом в глубине своих лохмотьев.
-- Точно не оттуда? -- он кивнул в небо. -- А не то чув я тута дви силовых линий...
Вдалеке послышались свистки. Их почти заглушили скрежет бачков, двигаемых мусорщиками, и их голоса, однако старик встрепенулся, приставил распрямленную ладонь к своему сильно оттопыренному уху.
-- Як менты скоро-то... -- озабоченно просипел он. -- Занатто! -- и посмотрел на меня: -- Тебя ищут, малой.
Я вскочил.
-- Где тут спрятаться?
Он заперхал, хватаясь за грудь: смеялся.
-- Шо толку прятаться? Не, точно лунный! Це ж менты! Их к тебе притянет!
Но тут с другой стороны раздались крики -- знакомый басовитый с хрипотцой голос. Бомж побледнел под коркой грязи на морщинистом лице.
Работяги кончили выгружать мусор. Из-за насыпи показались четыре бачка, подталкиваемые мусорщиками. Один бачок волочился сзади, открытый, из него торчали черенки лопат; цепь, которой контейнер крепился к другим, натянулась, конец ее болтался внизу, позвякивая. Мусорщики понемногу набирали ход, приближаясь.
Милиционеры вынырнули из-за большого фанерного щита с обрывками разъеденного дождями плаката. Их было уже трое; летящие впереди двое, надувая щеки, свистели, еще один махал полосатым жезлом.
За спиной бомжа показался бандит, чью сумку мы разворошили, за ним мчался другой, похожей комплекции. Я видел, как блестят на солнце их бритые макушки.
Старик больно ткнул меня кулаком под ребра.
-- Прыгай! -- велел он, кивая на громыхающий мимо последний мусорный бачок. Мусорщики, не обращая внимая на вопли, свистки и несущихся с двух сторон милиционеров и бандитов, невозмутимо переговаривались, глядя перед собой, толкая вперед контейнеры.
-- А ты?
-- Не пропаду! -- старик с силой толкнул меня, и я полетел прямо в разверстую пасть бачка, ощерившуюся черенками лопат. Я зажмурился, плечом зацепился за край, хрустнула ткань, я свалился на вонючее дно, и что-то сверху упало мне на голову. Потом я услышал слабый крик бомжа:
-- Она там, там, у него!
Менты и бандиты столкнулись с ревом и грохотом. Взорвались и смешались выстрелы, вопли и стоны, удары, звон -- но все это заглушил нарастающий свист воздуха вокруг. Я пошевелился, переворачиваясь, чтобы сесть, меня кинуло назад, вдавило в стенку... на поворотах по железному дну, страшно грохоча, каталась пустая бутылка.
***
-- Поч-ч-чему она всегда так быстро конч-ч-чается... -- Сергуня тряс бутылку над полупустой стопкой. Несколько капель разлетелись над столом.
Петрович сполз с дивана, где лежал на коленях у Марины.
-- Надо сходит! -- заявил он, мелко тряся головой, словно отгоняя одолевающих его мелких бесов. -- Киоск, я помню, прям под домом? -- худосочный мужчина добрался до окна, животом навалился на подоконник. Перегнувшись, выставился наружу: -- О, точн! Вот он, родимый! Срежем дорогу?
-- Петрович, ты че, седьмой этаж! -- завопил Санек, неверной рукой хватая мужчину за рубашку. Марина завизжала, прижимая ладони к щекам. Тогда неторопливо, как бык-производитель, спускающийся к стаду с холма, поднялся Сергуня. Обхватил Петровича за торс и рывком вытянул наружу.
-- Тебя там эта, как ее... сила тяготения съест, -- авторитетно объяснил он, ставя Петровича на ноги. -- Ногами дойдем, не слабо.
-- Мариночка, ты с нами? -- мужчина заюлил вокруг девушки, подавая ей то курточку, то сумочку.
-- Ребят, вы че, вы куда? -- Санек с трудом оторвался от стены возле окна. Его покачивало.
-- Спокуха, Шурик, -- Петрович уже застегивал темно-синий пиджак с пятном от помидора на кармане. -- Сгоняем за добавкой.
-- Я с вами! -- Санек ползал под столом в поисках куртки, но пока что найти не мог.
-- Вот же она! -- Марина указала на гвоздь, вбитый в стенку шкафа. Санек дважды провернулся вокруг себя, ища выход, стукнулся головой о полированную ножку и завыл. Девица засмеялась в полный голос.
Дверь открылась, на пороге стоял брат Санька, бледный от злости молодой человек лет двадцати трех.
-- Если вы немедленно не выключите музыку, я вызову милицию! Двенадцать часов ночи!
-- Антон, Антон, ну ты че, -- забормотал Санек, выбираясь из-под стола на голос, поднялся, держась за стулья. -- Ну ты че, Антон, мы уже уходим, не надо только ментов вызывать...
-- Но мы еще вернемся! -- выкрикнула весело Марина. Она чувствовала себя ведьмой на метле.
-- Если вы вернетесь... -- Антон достал из кармана трубку, -- вас будет ждать дежурный наряд. И ты, Санек, опять будешь ночевать в вытрезвителе. Я больше повторять не буду.
Петрович загородил дорогу набычившемуся Сергуне.
-- Ты че, парень, нарываешься? -- прогудел Сергуня, сжимая кулаки.
Антон отступил в прихожую и дальше, к своей комнате.
-- Я сказал, -- предупредил он. -- У тебя уже два заявления лежат в отделении.
И скрылся за дверью.
-- Никто меня не любит... -- заныл Санек. Марина накидывала куртку ему на плечи.
-- Забей, -- пробасил Сергуня. -- Кишка тонка.
-- Ага, опять побьют, деньги отберут... -- пожаловался Санек, вслед за приятелями выходя на лестничную площадку. -- С-суки...
На столе осталась валяться пустая бутылка, вино разлилось по скатерти, превращая рыжую поверхность в бурое болото. То тут, то там высились над ним кочки редиски и помидоров. Растерзанная упаковка являла миру полусъеденный дешевый чиз-кейк.
Из соседней комнаты, оглядываясь, выползла мать. Музыка в ее комнате играла приглушенно, оттуда доносились негромкие голоса. Она выключила музыкальный центр, подслеповато щурясь и тыкая наугад, затем погасила верхний свет и прикрыла дверь.
***
По дороге мусорщики перекидывались редкими фразами:
-- Моя смена была, когда "Арго" ставили. Подошел я к капитану, заговорил. Он спросил, не надо ли сувенир.
-- Сам, что ль, предложил?
-- Ага. Так я не стал стесняться, попросил звездный ветер в бутылке.
-- А он?
Под их унылый разговор я задремал. Очнулся оттого, что на голову посыпался песок; с перепугу я закричал.
-- Кто здесь? -- послышался недовольный голос.
Я открыл глаза: кругом темно, сверху -- синеющее вечернее небо в бледных звездах. На краю окоема показались две головы, одна лохматая, другая лысая. Мусорщики уставились на меня.
-- Ты как тут? -- спросил тот, что повыше, лысый. -- С луны, что ль?
-- Нет-нет, что вы! -- я пошевелился, застонал: тело затекло и болело.
-- Так вылазь! -- грубо потребовал второй, лохматый. Он едва доставал напарнику до плеча. Две пары крепких рук схватили меня за локти и запястья и вытащили наружу. Ох! Припадая на правую, совершенно онемевшую ногу, я отковылял от бачка.
-- Где я? -- спросил тупо, хлопая тяжелыми веками. В глаза будто песка насыпали.
-- На космодроме, болван, -- отозвался лохматый. -- Убирайся, бомжатник!
-- Я нормальный!
-- Не спорь, мужик, давай отседова, -- лысый похлопал меня по плечу. -- Ты нам тут не нужен. Еще скажут, чего привезли. Ты как попал-то к нам?
Набрав в грудь ставший прохладным воздух, я собрался было рассказать, как...
-- Хрена ли лысого слушать еще! -- возмутился лохматый, забирая из бачка лопаты. -- У нас график, братка! Пусть чапает в терминал и там объясняет охране, как пробрался на территорию. Пошел, залетный! Чтоб мы тебя тут не видали больше...
Последние слова он произносил, отвернувшись от меня. Лысый состроил сочувствующую мину, разведя руками, после чего, подхватив пару метел, отправился за напарником.
-- А где терминал-то? Эй, куда идти-то? -- спохватившись, крикнул я следом.
Не оборачиваясь, лохматый махнул в сторону. Я разглядел низкую громаду какого-то здания. Понурившись, побрел туда. Подходил к концу, но еще не закончился сомнительный какой-то день. Чувствовал я себя фаршем, натуральным фаршем с глазами.
В черном длинном прямоугольнике терминала возник желтый квадратик: открылась дверь. Мелькнул черный силуэт: вышел человек, -- и свет исчез. Я двинулся вперед быстрее и даже перестал хромать.
Ухнуло где-то рядом. Темнота ожила. Вокруг засвистел ветер, он нарастал, превращаясь в ураган. Воздух закручивался между ног. Меня потянуло куда-то, понесло, подошвы оторвались от земли... Я закричал. Ревущий поток поднимал меня и тащил вверх, крутил и засасывал, втягивал в какое-то невидимое жерло, неведомую пасть...
Но тут кто-то схватил меня за ноги, повис на мне, секунду мощный воздушный пылесос еще пытался утянуть нас обоих -- однако не сдюжил, и мы сверзились. Песок набился в рот, а тот, кто схватил меня, навалился сверху, вдавливая в землю. Я с силой зажимал уши, чтобы хоть как-то защититься от какофонии -- казалось, то ревет и воет само пространство, -- однако вибрации рвали тело, проникали внутрь, минуя уши.
И вдруг все стихло. Давление сверху исчезло. Я потряс головой, сплевывая траву и песчинки. Человек встал и помог мне подняться. В слабом свете звезд я разглядел юное безусое лицо, волевое, с крупным подбородком.
-- Романтик? -- неприветливо спросил он.
-- Нет, нет, -- на всякий случая поторопился откреститься я, смущенно отряхивая рубашку на животе и джинсы.
-- Ну да, вы еще молоды, -- согласился он, присмотревшись. -- Как же вы очутились на поле?
-- Да я заснул в мусорном бачке, и ребята приволокли...
Наклонив голову, он изучил мои ноги.
-- С луны свалился? -- с подозрением спросил он, отступая на шаг.
-- Да нет же! -- я даже руки поднял для убедительности. -- Я из этих, как их... свободный я, во.
-- Бомжатник... -- скривился парень. -- Ну да чего теперь. Давай тогда зайдем, чайку дернем. Я раньше пришел, экипаж еще не подъехал, скоротаем времечко. Небось давно нормально не ел?
Через каких-то двадцать шагов по полю он толкнул дверь -- и я зажмурился от яркого света. Это была ракета. А я даже не заметил ее корпуса: он сливался с темнотой. Перед тем как шагнуть через порог, я отступил, запрокинул голову и вроде бы разглядел. Она уходила вверх, узкая, стройная, чуть серебрящаяся по контуру, красивая, как детская мечта.
Мы попали в небольшую уютную комнатку. Стены, пол, потолок -- все металлическое, посередине стоит деревянный стол, вокруг пластиковые стулья, и у входа -- глубокое кожаное кресло. Хозяин гостеприимно усадил меня туда, сам начал открывать встроенные шкафчики, методически доставая оттуда и ставя поочередно на стол термос, стаканы в подстаканниках, кусковой сахар в хрустальной сахарнице, алюминиевые чайные ложки. Потом достал еще булку, масло, колбасу и сыр.
-- Странно, что вы о них не знаете, -- рассказывал он, подавая мне дымящийся стаканчик. -- Они лет двадцать как появились, даже больше. (Ему самому было от силы девятнадцать, мне же -- к тридцати). -- Романтики -- это старики, которые летать сами уже не могут, тяги не хватает. Но еще хотят. Вот и приходят сюда, смотрят, как мы стартуем. Их притягивает к ракете воздушным потоком и уносит в открытый космос.
Я поежился, сообразив, чего избежал, и искренне поблагодарил юношу. Он тем временем нарезал бутерброды.
-- Вам повезло, что я как раз шел, -- спокойно отозвался он.
-- А куда летите? -- поинтересовался я.
-- К М 51 Гончих Псов.
-- Ого! И что там? -- название ничего не говорило ни уму ни сердцу.
Он прищурился, высокий лоб его пересекла морщина:
-- Да вы точно не свалились? Об этом только все и говорят. Нашли там несколько планет предположительно земного типа. Вот, будем исследовать на предмет внеземного разума...
Я почувствовал, что совершенно теряюсь в мире. Везде меня принимали за чужака, негде было приткнуться, не о чем поговорить -- может, я и впрямь с луны свалился, да так головой приложился, что все забыл? Только вот что тут делают с этими свалившимися?
-- Да что вы, что вы!
-- А не то я и врача могу вызвать... -- он потянулся к столу, поставил наполовину опустошенный стакан. Красновато-коричневая поверхность заходила мелкой рябью.
-- Да что вы, что вы!
-- Ну вы смотрите, если вдруг...
Посмотрев на дверь -- успею ли в случае чего выскочить, -- я постарался сменить тему:
-- Так с вами можно попрощаться? Больше не увидимся...
-- А вы приходите встречать, -- он поднялся, подошел к шкафчику. -- Все-таки, может, по глоточку чего покрепче не помешало бы, -- пробормотал он, поворачиваясь ко мне с металлической фляжкой в руке. -- Будете?
-- Конечно! -- я напряг остатки памяти. -- Когда встречать? -- Межзвездные полеты -- это ж годы или столетия... -- На каком принципе, кстати, работает ваш корабль? -- я начинал склоняться к тому, что попал в параллельный мир.
Он замер, держась за крышечку фляги.
-- Что значит "на каком"? -- и обежал взглядом всю мою скрючившуюся в кресле фигуру, от пыльных кроссовок до взъерошенной макушки. -- На собственной тяге, как обычно... -- парень сделал шаг к дверям.
-- Я не понял. Ведь есть же земное притяжение, и чтобы его преодолеть, требуется приложить огромную силу, потратить массу энергии, сжечь тонны топлива... Вы летите через ноль-пространство или через гиперпространственные тоннели?
-- Зачем же, просто летим, -- промямлил он, передвигаясь к выходу. -- Погружаемся с командой и летим себе.
-- Но какая же сила вас движет? -- допытывался я.
-- Да обычная же, сила тяготения, -- вяло отбивался он. Его волевой подбородок как будто сник. -- Нас просто тянет туда, потому что мы хотим туда попасть.
-- А я, положим, тоже хочу?
-- Если тяга достаточная... -- бормочет он, -- то, конечно... вы не против, если я сбегаю за ребятами? Вам будет интересно познакомиться с ними.
И сбежал. Небось за ментами помчался, падла. Но они меня фиг найдут! Пока прочесывают космодром, я уж улечу вместе с ребятами, и никакие сволочи в форме потом меня не достанут!
Я выбрался из помещения и пошел искать укрытие. Внутри ракеты был небольшой лабиринт коридоров, что вверх-вниз, что налево-направо, и помещения все как кубики. Побродил я, в дальней комнатке открыл какую-то дверцу, залез и затаился. Никакого центра управления, приборов никаких не нашел, только жилые помещения. Полки с книгами обычными, шведские стенки... Всякое.
Ноги замерзли. Мне показалось, что я задремал. И -- голоса, теперь снаружи звучали голоса, они были отлично слышны. Я насчитал человек семь -- веселая компания, молодые пацаны.
-- Давайте осмотрим, -- предлагал один.
-- Пора лететь, бросай свои шутки, штурман, -- говорил другой.
-- Кроме шуток, он с луны свалился! -- клялся мой голубоглазый спаситель.
-- Капитан, ты ему веришь? -- возражал кто-то еще. -- Всех лунных отлавливают еще на улице!
Капитан приказал:
-- Три минуты на обыск! Время!
И пацаны забегали, начали хлопать дверями, топать, переговариваться... Я затаился...
Получилось, что я хорошо спрятался. Через три минуты капитан отзвонился в диспетчерскую, и ему скомандовали старт. Юнцы собрались в соседнем помещении и трепетно дышали. Я прислушался, поднеся ладони к ушам: сейчас как заведут двигатель, он взревет...
Ничего не происходило.
-- Почему не взлетаем? -- вякнул кто-то.
Первым сориентировался капитан.
-- На борту посторонний! -- крикнул он. -- Прочесать корабль еще раз! Проверить все системы жизнеобеспечения! Быстро!
-- Я вам говорил, говорил! -- судя по голосу, штурман бежал впереди всех.
Захлопали двери. Я вжался в стену. По ногам сквозило. Осторожно, почти не дыша, я пошарил справа и слева. Там было пусто. Не забрался ли я в какую-нибудь вентиляцию? Задравши голову, разглядел сеточку светлых полос. Я вытянул руки и поводил ладонями по металлу вокруг себя. Пальцы нащупали холодные скобы по сторонам от входного отверстия.
-- Тут смотрел? -- спросил голос у самого виска. Заскрежетала, поворачиваясь, ручка. Я сжался, вцепившись в скобы. Одна нога норовила соскользнуть. Если дверь откроется, я попаду вошедшему пяткой в глаз.