Для меня она жива. Стоит и стоит перед глазами, маленькая, худая, полуголодная в платье грязнозеленого цвета. Может, это высокопарно звучит, но она часть меня, моего душевного я. Сказать про это кому-нибудь из моих бывших одноклассников, не поверят, да еще и обхохочутся до колик. Иногда и мне самому это кажется странным. Ну, была у меня с третьего по пятый класс такая учительница Сусанна Федоровна, с которой не общался я больше, чем другие ребята. И все же вот так на всю жизнь.
Была она энергичная, просто кипящая от желания действовать и ужасно счастливая. Прямо-таки светилась радостью и удовлетворением. Еще бы, она, бывшая работница конфетной фабрики, достигла своей заветной цели -- стала учительницей русского языка и литературы. А вроде бы не велика радость просвещать нашу грубошерстную, всегда готовую взбелениться, шарагу. Да и личная жизнь у нее была не сахар. Муж ее то ли погиб на фронте, то ли бросил ее, и она на нищенское жалование послевоенного учителя растила школьника-сына. И странно -- ни капли ущербности, понурости, сколько ни всматривайся.
В классе большинство из нас относилось к ней иронически. А ведь строгая была и прикрикнуть умела. И все же не боялись мы ее и посмеивались над ней за глаза. Уж больно несолидной она нам казалась, да и уроки вела не больше, чем на три с плюсом. Знаний глубоких, устоявшихся, да культурной пропитки явно ей не хватало. Не вина это ее, конечно; что взять-то с вечерницы послевоенной.
А я вот, когда вспоминаю ее, глубоко вздыхаю, и больно внутри делается, и плохо мне, что не попрощался я с ней... Эх, позвонили бы вы мне, ребята, примчался бы я поплакать у гроба ее.
Дело в том, что простила она меня. Взяла и простила. Сразу, не задумываясь, полностью и навсегда. Я ее оскорбил, высмеял перед всем классом, а она меня простила. Простила и всё. И тогда она выросла в моих глазах невообразимо, и я вдруг понял, как хорошо не мстить за плохое, сделанное тебе,' а просто забыть об этом и больше никогда не вспоминать. Я стал поступать, как она, и буду так поступать. А если кто-нибудь удивится этому и спросит меня -- почему, то я отвечу: "Потому что жила на свете Сусанна Федоровна Петрова".
И все из-за одного случая, глупого и нелепого.
Сидим мы как-то на уроке, не шевелясь, без слова друг другу -- нельзя, Сусанна одернет.
Слушаем, как она вещает сухими, стандартными словами. Тоскливо до смерти. И вот на меня, видимо от скуки, сниспало вдохновение. И в пылу творческого горения рожаю примерно такие строки:
Сусанна-дура, Ряба, как кура. Чему-то учит, До смерти мучит.
И еще что-то в таком же роде. Вообще-то и не рябая она была, и далеко не глупая. Но писал-то я первое, что в голову придет, да и наверно не без подловатой цели -- понравиться тем, кто по ее адресу шпильки пускал. Далее, как любой начинающий поэт, жаждущий признания и восхищения, стал я знакомить общественность с созданным мной произведением искусства. Дал я стихи соседу по парте и говорю ему: "Прочти и дальше передай" .
И поплыло мое творение по классу, -- читает народ и получает художественное наслаждение. И вот вижу, Пашка Власов в содержание моего шедевра углубился и вдруг изобразил из себя страшно заинтересовавшегося человека -- стал читать, как учебник, в открытую. Не знаю, за Сусанну он обиделся или скандала захотел. А Сусанна тут как тут: руку к бумаге. Пашка бумажку смял и в кулак зажал -- не отдать же сразу. Сусанна, естественно, крик подняла:
-- Отдай сейчас же, немедленно!
А он состроил испуганное лицо, покраснел весь до кончиков ушей, как только он один в классе умел, и в молчанку играет. Она, видимо, в азарт вошла, схватила его кулак и пальцы изо всех сил стала разжимать. И тут он, подлец, простите за выражение, сделал вид, что в борьбе изнемог, пальцы разжал, и бумажка ей досталась.
Мне такой вариант развития событий заранее в голову не приходил. Написано-то было, как говорится, для внутреннего употребления. Ведь одно дело, когда мы, ребята, между собой пересмеиваемся, да ехидничаем, -- это все шуточки и языков чесание. А совсем другое дело, если нашу болталогию на бумагу записать и учителю представить. Тогда это уже не трепотня, а оскорбление дикое и обидное до невообразимости да еще ни за что, ни про что.
А Сусанна бумажку прочла и повела следствие: "Кто тебе передал, а кто тебе?" И очень быстро добралась до меня: "Ты? Останься после уроков". Думаю: "Ну, все, мне хана, дело до директора дойдет, исключат и крышка".
Кончился урок. Ребята выходят из класса и смотрят на меня грустно и сочувственно, понимают, что дело пахнет керосином. Все ушли. Я сижу ни жив, ни мертв -- жду беды. Подходит она ко мне. "Ну, -- думаю, сейчас начнется" А она: "Толя, как ты мог это написать? Иди домой!"
Наверно, кто-то подумает, неправильно поступила -- педагогическая ошибка. Да бросьте вы! Если есть во мне что-нибудь хорошее, так это из-за этой ее ошибки. Да она мне из-за своей ошибки немножко мать. Да у меня всю жизнь в ушах стоит ее: "Толя, как ты мог это написать?" И подлецом себя называю, и мерзавцем, и на колени хочу встать перед ней, и прощения просить.
Может, думаете, для вида простила, а сама злость затаила? Ничего подобного. Встретился я с ней один раз на Среднем проспекте. Я уже студентом был; иду невыспавшийся, небритый, переученный. Вдруг бросилась она ко мне откуда-то сбоку:
-- Толя, и до чего же у тебя вид усталый! Бедный ты мой! Значит, свой я для нее остался; чувства теплые ко мне сохранила. А за что? За то, что в лицо ей плюнул, что ли? Эх, жаль, что не простился я с Вами, Сусанна Федоровна!