Солнце опустилось за школу. Старухи пьют теплый чай с вареньем, упираются изо всех сил, чтобы не стать жертвой тусклого света электрической лампы. Круглый стол, документальные стулья, буфет с большим хрустальным графином и стаканчиками. В стену вбиты особые колышки, чтобы вешать одежду.
Со старухами связываться нельзя-когда дело касается их интересов, старухи решительны, старухи беспощадны. Вон тощая старуха выгуливает свою собачку. Я не знаю, что хранится у нее в шкафу, но я почти уверен, что эта религиозная старуха будет ссориться со мной из-за какого-нибудь пустяка. Вот бабушка, плетется со своими внуками. А это кокетливая ведьма-у нее из-под коричневого пальто выглядывают рваные кружева. Страшными сказками дразнит меня, скалится, а в руках болтается тяжелая сумочка.
Я не преувеличиваю, старухи очень верят в наше правительство, каждый день шепчут просьбы, ждут чего-то осторожно и долго, потом тоже шепотом благодарят. Считается, что в правительстве работают серьезные люди. У правительства есть свидетели, которые дают различные версии происходящего. Это агенты. Агенты замечают случайные радости населения, видят, когда люди отчего-то тревожатся. Они сами беседуют с местными жителями и поэтому им известно, что кроется за тем или иным роковым событием. Они уделяют внимание даже обычным сонным будням, которые являются скучным продолжением трамвайных праздников.
Агенты докладывают правительству, что население стало чаще мусорить. Ведущие агенты-их еще называют шпики-следят за старухами. Иногда бывает очень важно знать, сколько оборотов сделает чья-то бабка на тесной кухне.
Шпик-это очень трудная профессия, тут надо иметь чрезвычайные способности. Нужно обладать научным терпением. Шпики с радостью изучают жизнь. К подзорной шпионской трубе прицеплено поворотное устройство. Оно похоже на штурвал. Если объект исчезнет, надо суметь его обнаружить вновь. Иногда шпики предлагают ответственным гражданам честное сотрудничество. Граждане больше уже не блуждают по улицам,а идут строго выверенной дорогой, понимая, что так за ними легче будет вести наблюдение.
Если событие не случайно, информация о нем в сводке должна быть упомянута несколько раз, так требует аналитический отдел. Пусть это будет даже не сама информация, а просто намек-вот если такой намек повторится, значит, это происходит не просто так и вот тут надо быть начеку.
Что-то опять колыхнулось в голове-вот сейчас скажет голос переплыть постепенную реку и что ты тогда будешь делать? Я вытряхиваю подобное из головы. Я замыкаюсь на подарках-все ускользает.
Все приходит в движение, когда звонит телефон. Едут машины с пленными. Я предвижу абсолютную толпу и речи, полные смысла. Расписание поездов еще уточняется. Секретная стоянка тракторов расположена прямо под моими окнами. Абстрактные схемы выкрашены человеческой кровью-это карты наступления. Командиры сгоняют безумные людские потоки, поют промышленные гимны, чтобы обмануть врага.
В телефоне заменили блок, чтобы никто не услышал, как командиры совещаются. Готовятся к наступлению, уже вовсю идет переброска боевых частей. В мастерской точат офицерские штыки. Лезвия тихо поют в умелых руках. Военная цензура закрыла хранилище студенческих книг. Над помойками-дым костров. В огонь летят шифрованные письмена.
Мы живем благородной жизнью. Вот затихли хриплые крики, теперь доброго, отзывчивого человека можно разыскивать на всех городских улицах. Тут простой расчет. Скорчил неудачную гримасу, повел себя подозрительно и вот за тобой гонятся, ты уже мишень, тебя ждут самые мрачные пытки за твое"нескромное поведение". Можете мне поверить,я кое-что понимаю в сухопутных конфликтах.
Наверное, все это мне мерещится, но я вижу, как на станции важный чин что-то записывает в свой блокнот. Он поймал солдатика и теперь допрашивает его. Какие теперь будут последствия? Он еще не успел побывать на фронте, этот солдатик. Он нарушил дисциплину, убежал в армейскую лечебницу к санитаркам. Он не оправдывается, потому что не чувствует себя виноватым.
Начальник удерживает его на этом месте, на случайной станции. Он целится в лоб солдату. Начальник сердится, видимо, он хочет услышать почтительный ответ. -Ты почему покинул часть, а? Погулять захотелось?
Солдат хочет ответить, но в голову лезет какая-то бессмыслица. Если он это скажет начальнику, тот вызовет конвойных и все закончится тогда. Солдат молчит. -Молчишь? Ну, хорошо. Ты где служишь, сынок? -вдруг ласково спрашивает начальник. -В пехоте, -растерянно отвечает солдатик. -Молодец! Ну, как тебе служится? Тяжело? Тяжело служить? Ты не бойся, говори. -Ну, в-общем.. . -Я ведь тоже в пехоте служил, такой же, как ты, был молодой. Тоже ведь и к девкам бегали, ха-ха-ха! По-всякому было, но порядок соблюдали, да! Ладно... можешь идти!
Солдат весело козыряет, красиво поворачивается и исчезает. Это духовное отбытие. Начальник глядит по сторонам, ищет теперь следующего нарушителя. Если не обнаружить его, может разрушиться вся войсковая структура-так справедливо считает начальник. Нарушитель где-то прячется в людском потоке, за живописными вокзальными кадками с грязными цветами.
Где-то вдали недружелюбной полосой сгущаются достоверные сумерки. Идут измученные пешеходы, родственники с практическим философским грузом за спиной. Бесподобные потерянные киоски. Короткие внезапные признания в любви. Пространственная готовность. Стоят на платформе, следуя младенческой инструкции, седые люди, пенсионеры из давешних миров, работники билетного ведомства. Никаких физических возражений здесь, на обочине. Начальственная должность безнадежно хрупка, но даже в состоянии помраченного рассудка начальник будет исправно штамповать свои приказы и распоряжения. Такое чувство, что весь мир обведен политическим контуром, наверное, только это и спасает наше руководство от сумасшествия.
У одного моего знакомого сохранилась старая граммофонная пластинка. На ней один начальник произносит речь. Да, в его интонации присутствует капля нервного самодовольства. Начальник-это грозная жертва своего характера.
В людском потоке встречаются образованные тулупы. Они всегда что-то несут в своих хищных портфелях. Это ученые идеалисты, они волнуются, когда говорят о науке, о бедности трофейных запасов. Толпа демонстрирует свои чудовищные успехи, эмоции, близкие народу-все это поддается психическому анализу. Анализ показывает, что в толпе присутствуют переодетые агенты. Иногда мне кажется, что я понимаю настроение толпы, это что-то бестолковое, взятое из гвардейского устава "Стулья надо привинчивать к полу", "Командира надо слушать стоя".
Я вспоминаю старенький провинциальный комплекс с хитрыми балконами и роковыми дверями. Он был построен далеко от линии фронта, поэтому сохранился очень хорошо. Я помню, что командование все время передвигало инженерные границы, а под конец убрало их совсем.
Наш дом охраняли, но скамейки почему-то всегда были сломаны.В нашем доме жили совершенно разные люди-сейчас я назвал бы их "хирургическое общество"-здесь были расквартированы гордые худые тетки-они жили в очаровательных телефонных комнатах со сквозняками.С ними проживали их близкие-решительные старушки и мужики в тесной короткой одежде. Я не могу объяснить тот факт, что у всех нас были одинаковые клетчатые чемоданы. Некоторые квартиры пустовали, жильцы называли их безлюдными. Наше проживание в этом замечательном доме не было ни разу омрачено ни грабежом, ни убийством-это было какое-то чудо. Нас ничто не беспокоило-я сейчас говорю на языке восстановительных терминов и сожалею только об утраченном счастье. На главной стене нашего дома висела мемориальная доска-барельефное изображение руководящих чиновников, которые жили здесь до нас. Никто уже не помнил, что это были за люди. Ясно, что они чем-то отличались от нас. Теперь от них осталась только слава и благородные каменные формы, присущие начальству.
Теперь поговорим о людях, которые неприятны толпе. Это может быть какой-нибудь несчастный конторщик, у которого тонкая душевная организация и поэтому его даже называют сумасшедшим. В казармах существует плакат, врага надо знать в лицо, там портрет этого человека. Когда объявят охоту, за ним сразу же начнут гоняться. В казарме есть также портрет скучного философа, который скрытен, может сыпать цитатами из различных умных книг. Он слишком умен, его тоже будут ловить. Поймают и отправят куда надо.
Начальники стараются, делают что-то для процветания государства. Я считаю, это кощунство-во главу угла ставить батальонную религию, но мы живем в краю, где забыты лучшие игрушки и никогда не будут показаны самые интересные фильмы.
Я работал на секретном заводе, к нам каждый день ходили шпионские делегации, а мы только удивлялись их осведомленности. Гасли прицепленные министром фонари. Жизнь на заводе в какой-то степени была непредсказуема-через наши сильные заборы с толстыми столбами и колючей проволокой лазили воры. Это были офицеры, их портреты тоже были в казарме. Наше руководство что-то мычало, а я, когда видел эти лица, вспоминал клинический блок, где в палатах ходят укутанные в одеяла больные и зачем-то колотят в стену. Заводское начальство сильно выпивало, нам тоже выдавали вместо зарплаты водку. Внутреннее пространство завода, то есть территория, было засажено сорным кустарником. Тут валялись давно забытые грузы, бракованные корпуса стиральных машин, здесь царили вечные явления-бездействие и халатность.
Я хочу поведать о станции расплавленного бреда, которая находилась у нас на заводе. Это была комната, предназначенная для курения. Здесь ничего не было видно из-за дыма. На подоконнике стояла банка, куда сбрасывали пепел. Это была секретная комната, здесь находилось специальное оборудование. Входить сюда разрешалось далеко не всем. Здесь работал электрик, который коллекционировал старинные фигурки непонятного происхождения. Они были выкрашены в черный цвет и покрыты лаком. Он всем говорил, что это фигурки ритуальных чиновников. Он ставил их на пол и хлестал их прутиком. Вообще, электрик был странный, очень какой-то угрюмый. Своим поведением он косвенно доказывал, что совесть его спит. Он был лысый и ходил в синем халате. Фигурки были его единственной ценностью и однажды их кто-то украл. Было видно, что электрик очень это переживает. Он обращался ко всем: Верните, но человечность и порядочность у нас на заводе кружились где-то там, очень высоко, люди были бессовестные. Потом начальство запретило даже говорить об этом случае.
Правда, все-таки стало известно, что электрик имел отношение к одному титаническому божеству, даже приносил ему в жертву разные металлические детали-шестеренки и болты, давал вероломные клятвы. Личность преподобного электрика получала от этого чудесное счастье.
Потом электрик уволился с завода. Я встретил его недавно, он сидит теперь в трансформаторной будке возле базара. Если эту будку специально искать, то можно не найти. Это надо идти мимо строящихся домов, через рельсы, мимо людей, качающих головой, тогда вы обнаружите эту будку.
В электрике живет нездоровая отрешенность, которая дает поразительный эффект в почетных обстоятельствах. При этом гасятся абсолютно все способности, любые движения совести, куда-то исчезает страх, появляется готовность. Такой человек выглядит совершенным дураком, если им управляют прямо из министерства.
Мы плачем, когда говорим о неопределенности, о быте, но есть люди, которые живут без всего этого. Они живут без начальства над головой. Я хорошо знаю этих людей. Раньше они трудились в конной области, там они делали непобедимые повозки, потом петляли по гулким дорожкам, торопливо осматривая свое имущество. Рассудок их складывается из обломков намерений и страстей. Они живут на низких улочках в невыносимых условиях. Большинство из них служит в детской авиации. Они выкрикивают команды, репетируют нужду, как легкую формальность.
Это мои соседи. Мы с ними вместе ехали в одном вагоне. Мы все ощущали жуткую вибрацию, но в нашем поезде это было главное требование цивилизации. Путь был долгий, я помню, мы много говорили, высказывались против воздействия и за искусственное разделение платформы. Проезжали различные объекты: фермы, кишащие животными- коровами, овцами, свиньями; проезжали деревянные домики, сараи, в которых отсутствовали какие-либо секреты. Колодцы воспринимались нами, как серьезное препятствие-машинист каждый раз выскакивал и заправлял паровоз водой.
Висели неподвижные провода. Это производило на нас завораживающее действие, мы ускорялись. Со мной в купе ехал главнокомандующий. Это был пророк высшего состава, непогрешимый в своей духовности. Пуговицы его мундира блестели, как коллективные светофоры. У меня в голове не было каких-нибудь враждебных ассоциаций, только обычная смесь, которая возникает, когда летишь на самолете или едешь в поезде. Мы ехали молча, наблюдали просторы. Внезапно командующий наклонился ко мне.Я почувствовал запах спирта и хорошего военного одеколона. -Мне необходимо осознание крошечного факта. Куда мы направляемся? -Я не знаю. -честно ответил я. -Спасибо. -сказал он. Он раскрыл свой чемодан и вынул оттуда предмет, похожий на бюрократическую хлопушку. Главнокомандующий повертел его в руках, затем убрал обратно в чемодан. Другие пассажиры не обращали на него никакого внимания, а я зачем-то следил за его движениями. Он снова наклонился ко мне. -Это волшебная чаша. Я везу ее с собой. Я купил ее по дешевке в нашем следственном изоляторе у одного преступника. У меня есть свидетели, что она действительно волшебная. Я говорю сейчас сведения государственной важности. Я чувствую, что от нее исходит такая... освобождающая сила.Я уже показывал ее нашим летчикам, они смотрели на нее, знаете, спокойно так и с почтением. Так что она настоящая... Я выяснил, что она создана для манипуляции руководящими работниками-это я выяснил. Я нарочно отправился в это фальшивое путешествие, чтобы иметь возможность предложить кому-нибудь эту чашу. Я стал бояться ее, понимаете меня? Впрочем, у меня есть и другие сувениры. Сейчас, подождите.. .
Он стал возиться с чемоданом, вновь открывая его. Затем он вынул фигурки ритуальных чиновников, которые были похищены у нашего заводского электрика. -Я знаю эти вещи. -сказал я. -Они принадлежали одному человеку, нашему электрику. -Вот как! А я их нашел у себя при очень странных обстоятельствах.. . -Верните их, пожалуйста. Отдайте их мне, а я уже передам их электрику. Это очень важно для нашего государства. -Ну, если это так важно для государства... Берите.
Он отдал их мне, а я принес их в трансформаторную будку и отдал электрику. Он сразу убрал фигурки в коробку.
Мы ходим в квартирных шлемах, пребываем в бездействии или с ненавистью делаем обычные дела. Даже если мы находимся в мастерской или в тесной беседке, то все равно тяготимся одинаковым грузом. Вот секретарь, он бежит с охапкой служебных бумаг, я вижу, что ему противно это ремесло. В лечебнице солдаты стерегут больных, но должен же быть какой-то общественный гуманный процесс, освобождающий сразу всех людей. Теперь мне понятно, для чего нужна волшебная чаша. Туда нальют настой артиллерийских трав, пассажиры выпьют его и исцелятся. Кстати, как мне сообщили верные люди, чаша тоже таинственным образом пропала. Командующий возмущался, возмущался, но вскоре забыл о пропаже.
Начальство наше больно, но не больше, чем здоровые люди психической природы. Руководители театральных объединений и прочего культурного хозяйства тревожатся, правильно ли понимает искусство их зритель, а мы просто стоим перед смотровыми скульптурами и пушечными стволами культурного значения, оцениваем соответствие или повинуемся какому-то политическому странному инстинкту.
Надо сказать, что большинство граждан все же с почтением и гордостью относятся к собственному бытию. Здесь трамваи названы именами нигде не существующих государств. Это все происходит в новой телефонной системе, где никто никому не звонит, потому что все боятся обронить неосторожное слово. Высохшие старухи созерцают промышленность, их рассуждения далеко уходят в религиозный полумрак. Они визжат, если собеседник кажется им нетактичным. Это очень смешно наблюдать со стороны. Я однажды видел генерала с его почтенной спутницей-бережливой старой женщиной. Они пошли в театр, смотреть какой-то дешевый спектакль. Старухи с ювелирной осторожностью говорят о постороннем воздействии, потому что знают-наказание близко, зато они готовы часами обсуждать какой-нибудь глупый спектакль. Само по себе это прекрасное сценическое представление. Так было и на этот раз. -Мой дорогой, вам хорошо видно сцену в бинокль? -Да, конечно, моя дорогая. Какие роскошные костюмы! -Правда ведь, очень интересно? -Да, безусловно, это заслуживает внимания. -Будьте любезны, передайте мне бинокль, хочется взглянуть на исполнительницу. -Пожалуйста. -Вы правы, спектакль удался. Какая грация! -Это подлинное удовольствие. -Очень приятный вечер.
Стучит дождь по плитам, конструкция опять вибрирует. Идет мирное шествие. Дует ветер, я наблюдаю эмоции на конторских лицах. Я люблю разные выражения лица-бывают недоумевающие улыбки, бессмысленная проницательность и даже испуг. Иногда на лице появляется словно какое-то предчувствие. Эти лица можно встретить на исторических фотографиях. Обычно люди в истории ничтожны, они едва поспевают за временем, но я обратил внимание, что на историческом снимке у человека особое хладнокровие и благожелательность на лице.
Я боюсь умных людей. В их присутствии я не могу связать даже двух слов, мне кажется, что умный человек может меня"раскусить", хотя, если говорить честно, мне совсем нечего скрывать. Я говорю сейчас, конечно, не о тех, кто подавляет окружающих, превращая их в дурней и затем манипулирует ими. Я имею в виду тех, кто обладает настоящим интеллектом, то есть здоровым критическим умом. Это бледные высокие люди, которые в своей жизни вкусили горького административного экстракта. Фотограф иногда тоже ловит их в свой объектив. Воспаленные глаза, строгий жизненный опыт. Они сосредоточены всегда и знают ответ практически на любой быстрый вопрос.
Мы все ехали в дощатом вагоне. В коридоре тряслись судебные исполнители, они были отделены от нас тонкими перегородками. Все это сооружение напоминало шкафчик на колесах. Я слышал, как они переговариваются между собой. -Сломался весь комплекс, который мы строили много лет. Столько погибло оборудования! И все из-за этой проклятой манипуляции! Кто мог знать, что он окажется крепче... Если бы на его месте оказался кто-то другой, все бы прошло нормально. Мы ведь даже не предполагали, что он будет такой крепкий. -И ничего теперь нельзя восстановить? -Ничего нельзя сделать. Мы потеряли все опытные образцы. -А что говорит руководство? -Они говорят, что надо было думать. А мы взяли самого обычного хлипкого интеллигента, а теперь у нас и материал весь испорчен и база сгорела. -Ну, оборудование-не проблема, а вот образцы жалко. -Еще бы! Это было на грани искусства и науки! -Ну, ну. Постепенно восстановите, ничего страшного.
Водоем в прекрасной линии зеленой травы. Тут проложены наши рельсы. Где-то здесь, в хвое, спрятаны капканы. Поезд встречает какие-то жалкие препятствия, и мы все еще едем. Что-то безликое носится при приближении к границе военного пространства. Какая-то неосознанная неприязнь к соседям. Радио поет песни. Потребности упираются в исполнение. Проезжаем мост. Я стою у окна, приподнял занавеску и гляжу вниз. Я вижу благородное отчаянное падение. Я убираю руку, занавеска возвращается на место. Поезд наш торопится куда-то, мне видны исчерканные заборы, пегие вагоны встречных поездов. Страшная близость трансформаторных будок. Я захожу в купе. Приносят чай. На подстаканнике выдавлена философская картинка под названием"Что ждет каждого"- это череп с костями.
Сосед говорит мне с уважением. -Надо будет к этому еще подготовиться. Я осторожно пью чай. Он горячий и сладкий. Я киваю ему. Я не совсем понимаю, о чем он говорит. Возможно, намекает на картинку на подстаканнике. -У нашего правительства столько забот! Надо разобраться со всеми врачами, инвалидами и чиновниками, для этого нужно очень много усилий.. . Я служу в зубном батальоне, проверяю у граждан зубы.. .
Это был крупный мужик с позолоченными зубами. Я улыбнулся. -Сперва спрашиваю, где работаешь. Потом проверяю зубы. Мне нужны только факты, а не какие-то там университетские абстракции.
Он полез в свою клеенчатую сумку и вынул волшебную чашу. -Вот, нашел на крыльце.