Аннотация: Роман о любви английского художника и молодой ведьмы.
Вадим Заводюк
Принцесса и Почтальон
(Роман из английской жизни).
Глава 1. Эпидемия чудес.
Тот, кто плохо ориентируется,
попадает в зубы крокодилу,
который ориентируется хорошо.
(Б. Брем. "Жизнь животных).
(Австрия. 1881 год) В ту среду я явно не знал, куда себя деть. Я встал, как всегда, ровно в половине седьмого. Долго и старательно брился. С раздражением отметил, что Матильда опять перепутала все мои умывальные принадлежности. Сколько можно ей говорить, что вещи ветшают, если их не кладут на место!
Чтобы немного успокоиться, я вышел в сад. Розовые кусты разрослись и стали неодинаковыми по размеру и форме. Мало того, цинк, которым был выложен по краям пруд в самом центре газона, все еще не был вычищен, хотя я еще вчера обращал на это внимание садовника. Матильда уверяет меня, что только щепетильность моей натуры не позволяет мне приструнить его.
Мой поезд в Женеву отходит в восемь вечера. Все вещи упакованы и сданы в багаж еще накануне. Я направился в кабинет, решив поработать еще часок-другой. Не думаю, что столь ранний час - удобное время для занятий наукой. Я написал три абзаца статьи о глубоких рефлексах при невралгии, потом перечеркал их. О моих работах написано и так немало недобрых слов, но эти три абзаца в самом деле были слабы стилистически. Потом перечел возмутившую меня до глубины души статью господина N., увлеченного модного ныне социальными реформами:
"До сих пор государством мало что делается в смысле профилактики душевных болезней. Без изменения господствующих воззрений и законодательства мало что можно изменить. Лица, отягощенные дурной наследственностью, не должны производить потомства. Мальтусом ранее был предложен верный метод "социальной стерилизации", но наши закоренелые гуманисты всякий раз приходят в ужас, когда речь заходит об этом. Между тем, по моему убеждению, многие больные и дегенераты сами бы согласились на кастрацию.
Я бы начал с принудительной кастрации у неисправимых преступников и тяжелых психопатов. И потом, постепенно, преобразовал бы общие воззрения и законодательство, чтобы распространить этот метод на другие категории населения. В первую очередь на быстро растущий пролетариат. А так, мы только тем и занимаемся, что даем возможность размножаться умственным и физическим калекам, в то время как здоровые семьи должны уменьшать количество своих детей, чтобы дать им мало-мальски сносное образование".
Здорово будут выглядеть врачи, если им вменят в обязанность кастрацию больных! Я в раздражении отпихнул журнал и решил, что ответа от меня они не дождутся. Время сейчас сложное. А я пока лишь доцент на кафедре. Надо держать в голове карьерную линию. Профессор уже старик и не сегодня- завтра.... Кстати, на этой неделе надо провести инвентаризацию. Опиаты, морфий и спирт. Все, что приобретается на государственные средства, должно быть тщательно учтено.
Все было правильно. Но какая-то душевная заноза никак не давала мне покоя. Может быть, все дело в Анне? Когда мы с ней впервые встретились? Наверно, уже прошло полгода. Да, незаурядный случай.... Редкостная красавица. К тому же чрезвычайно интеллигентна и умна. 22 года. Классический случай истерии в связи со смертельной болезнью отца. Паралич конечностей, нарушение кожной чувствительности, расстройство речи и зрения, Целый букет недугов. Еще невозможность есть и мучительный кашель. Да-да, именно с этим симптомом она впервые обратилась ко мне.
Господи, а я ведь только о ней и думаю в последнее время! Ах, если бы я мог вернуть ей душевное здоровье! В последнее время я все больше напоминаю себе клинического идиота, который пытается при помощи кувалды починить хрустальный кувшин. Что там у нас в назначениях? Сульфонал с дозой морфия...чтобы компенсировать вредное воздействие сульфонала на пищеварение. Холодное обертывание, гипноз, ванны. И никаких результатов. Старею.
Господи, как же мне все это надоело. Тысячи больных, старых, безумных женщин и мужчин. Стенающих, умоляющих, бьющихся головой о стены, трясущихся в припадке. Нечистоплотных, злобных. Один машинально движется по кругу, другой часами смотрит на лужу воды, третий царапает себе лицо. Четвертый и пятый стоят и тупо жуют бумагу. Поневоле сходишь от всего с ума.
Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, я положил в карман мяч для гольфа и вышел подышать свежим воздухом. Стояло жаркое летнее утро. Я потянулся, стоя на крыльце, и тут же скривился от свербящей боли в правом боку. Камень в почке в последнее время вырос и постоянно досаждал мне.
Сказать по правде, многие удары по мячу были далеки от совершенства. Сказывалось отсутствие тренировки. Я только начал входить в форму, когда за мной пришла Матильда. Она заявила, что уже половина восьмого и завтрак уже готов, а я еще не принимал ванну. Я все же не утерпел и сорвался на крик:
- Дорогая, не могла бы ты, наконец, отстать от меня и дать возможность хоть немного отдохнуть перед работой! Я уже до предела измотан твоими замечаниями. Мне это уже надоело! Ясно тебе?
Неудобно было только перед соседями. Хотя, конечно, они отлично знают, что мы с женой в последнее время не ладим. А кто, спрашиваю я, смог бы прожить двенадцать лет с такой пилой? Я был рад, что наше прощание с ней не затянется. Но детям надо было дать еще пару наставлений перед отъездом. Неизвестно, как там все обернется, в Женеве.
- Доктор Брейер! Доктор Брейер, где вы? - ко мне, через все поле мчался наш Ганс (расторопный малый, но с выраженной идиотией). Мяч, сорвавшийся с моей клюшки, полетел по дуге точно навстречу лунке, но, по капризу случая, совершив невероятный кульбит, попал бедняге прямо в лоб. Тот рухнул на месте как подкошенный. Я подбежал к нему, чтобы помочь, но он уже приподнимался с травы. На лбу расцветала здоровенная шишка.
- Ганс, немедленно ко мне в кабинет. Я сделаю тебе холодный компресс.
- Доктор, к вам посетитель.
- Ты сказал, что я сегодня никого не принимаю?
- Конечно, сказал, но он так настаивал. Сказал, что он ваш коллега, что проделал дальний путь....
Тут внезапно мне сделалось как-то нехорошо. Я вдруг почувствовал, как стучит и бьется сердце. Внутренний голос нашептывал мне: "Никуда не ходи. Прогони этого незваного болвана прочь. Возьми его за шиворот и вышвырни за ворота. Тебе и так пора в клинику". Но вместо этого я, повинуясь какому-то дурному порыву, сказал: "Ну что ж, проводи его в кабинет. Я сейчас переоденусь".
Я обработал Гансу шишку, сменил костюм, принял сердечных капель и пошел встречать незваного гостя.
Джентльмен, ожидавший меня, сидел в кресле и курил длинную трубку. Ему было, вероятно, чуть меньше пятидесяти. Он был высок, черноволос, но виски уже посеребрила седина. Лицо волевое, черты суровые, лоб массивный. Под левым глазом шрам как от сабельного удара. Глаза под густо сросшимися бровями поражали своей силой и горели гневным упрямством. Поверх костюма цвета соли с перцем на нем было легкое пальто со стальными застежками.
К тому же он был не один. В дальнем углу комнаты сидела девушка, на которую я вначале не обратил внимания. О Боже! Это же Анна! Уф, нет, не она. Просто удивительно на нее похожа. У Анны более удлиненное лицо, и глаза голубые, как полевые васильки. А у этой искристо-зеленые...
- Прошу прощения, доктор. - Гость встал и церемонно поклонился: "Август Льебо, практикующий сельский врач. Фроляйн Виктория Штайнбок, моя пациентка и давний друг". Немецким гость владел в совершенстве.
Я отвесил ему и даме галантный поклон. Но она молча проигнорировала его и уставилась взглядом в стену. Что ж. Я слышал о Льебо, но, признаюсь, слухи эти были весьма нелестного свойства. О нем говорили как о шарлатане от психиатрии, деревенском колдуне и умелом фокуснике. Мы сели и закурили. Я, следуя традиции, сообщил ему, что вчера был неплохой денек. Он любезно согласился со мной и добавил, что сегодня тоже славный денек. Потом мы согласились, что и завтра, скорее всего, тоже будет славный денек.
Пауза затягивалась. Гость неторопливо курил. Наконец, Льебо, пустив дым эффектными колечками, оборотился ко мне: "Скажите, почтеннейший, это, случайно, не к вам на лечение поступила некая Анна О.?
- А почему вы меня об этом спрашиваете? - насторожился я. Бедное сердце чуть не выпрыгнуло из груди! - Я совершенно не обязан отдавать вам отчет о своих пациентах. Это конфиденциальная информация.
- Ну, ну, будет. Я совсем не хотел вас обидеть, - замахал он руками, - я давно разыскиваю эту девушку, а о ваших знаниях и опыте ходит немало славных историй. Вот я и подумал, что она могла попасть именно к вам, в клинику Оппольцера. Как, кстати, поживает ваш начальник? Все так же подтянут и свеж как прусский офицер, говорит с баварским акцентом и надеется, что ему поставят памятник напротив Бранденбургских ворот за заслуги перед Отечеством?
Я был неприятно поражен его развязностью. Хотя, надо признать, характеристика была, что называется, "в яблочко".
- Ну вот, вы опять надулись. А между тем мы с вами коллеги. Я тоже, в некотором роде, доктор. Стараюсь быть в курсе неврологической теории. С огромным удовольствием читаю ваши работы. Делает вам честь.
Тут он, к моему изумлению, практически дословно процитировал самые важные куски из моей последней статьи об истерии, которой я особенно гордился. Я почувствовал себя польщенным. Тем более что девушка, доселе тихо сидевшая в углу, (и как я мог позабыть о ней?) вдруг мило посмотрела на меня и улыбнулась.
--
Вы ведь неплохой гипнотизер, не так ли? - Я поклонился.
--
И, как, по-вашему, насколько научен этот метод?
- Я, разумеется, против салонного гипноза - осторожно отвечал я, не понимая, куда он клонит. - В этом деле мы имеем широкие возможности, как для науки, так и для шарлатанства. Но сам метод гипнотического воздействия, если очистить его от шелухи, довольно эффективен. Я сам им пользуюсь от случая к случаю.
Глаза его зажглись недобрым блеском: - И как успехи?
- Результат слабо предсказуем. На кого-то этот метод действует, а на кого-то нет.
- Почему? - искренне изумился он. - Вы, знаете, я ведь давно занимаюсь целительством. У себя в деревне я лечу все болезни. От желтухи до туберкулеза. В том числе исцеляю и душевные недуги. Представляете, собираю огромную толпу страждущих в своем старом сарае и сообщаю всем, что они здоровы. Недавно вот пришлось лечить пятнадцать лувьевских монахинь, которые во время причастия стали кататься по полу часовни с отвратительными ужимками, воем и ужасными конвульсиями. Пришлось призвать их к порядку, а наиболее бесноватой положить палец в рот.
--
И это все? - я подумал, что меня разыгрывают.
--
Все, - без улыбки подтвердил он.
- И какой процент из них действительно выздоравливает? - не без иронии осведомился я.
- Все, кто действительно хочет быть здоровым. Не выздоравливают лишь те, кому быть больным удобнее или выгоднее. Один уходит в болезнь, чтобы вернуть утраченную любовь. Другой загоняет себя в болезнь, поскольку его гложет чувство вины. А еще сотни проникаются идеями своей болезненности просто из подражания. Так-то, дорогой коллега.
Он снова вкусно затянулся дымом.
- Позвольте вам не поверить.
Он только рассмеялся в ответ и пустил дым из трубки.
- Гипноз, - заявил он, - это смесь мистики с фокусами. Все эти ученые невежды, вообразившие себя пророками и кудесниками, творят чудеса, благодаря услугам заранее подученных подручных и средневековой жажде чудесных зрелищ. Воистину, сами не ведают, что творят. Все эти опыты с животным магнетизмом, научные лаборатории, пьяные вакханалии эксплуатируют неведомые силы, живущие в человеческой психике. Но, они-то уверены, что занимаются наукой, черт бы побрал всех этих новоявленных иисусов! Ух-ух-хааа-аахху-х-ха... - собеседник чуть не задохнулся утробным, булькающим, вкусным смехом, очевидно получив наслаждение от неожиданно найденной формулировки.
Я даже оцепенел от возмущения. А мой собеседник, нимало не смущаясь, гнул свою линию: "Вы, ведь, простите, дорогой коллега, сегодня в Женеву собрались? Удаление камня из почки, не так ли? Очень сложная операция и с непредсказуемым исходом. И боитесь, что умрете под ножом?"
Ядовитая стрела была пущена точно в цель. Господи, как он мог узнать об этом? Я, как врач, более всего на свете боялся смерти от руки своего собрата-недотепы. Как мог, отодвигал предстоящую операцию. Последние три месяца прошли довольно мирно, но камень периодически шевелился, доставляя мучительную боль.
Ну что, Виктория, - обратился он к молчащей девушке, - сэкономим доктору время и деньги на проезд? "Ух-ху-хы-хха" - он опять зашелся смехом.
Дальнейшие события развивались так быстро, что мой пораженный разум с трудом может точно воспроизвести точную их последовательность.
- Дорогая, - обратился он к Виктории, - дайте-ка мне вон тот швейцарский нож. Да-да, вот этот, на столе. Спасибо.
Не успел я уточнить, что же именно он имеет в виду, как этот субъект вцепился мне в руку.
Ага! - сказал он. - Ну что? А вы не верили! И воткнул нож мне в бок.
Все поплыло у меня перед глазами. Я посмотрел вниз и увидел то, что мало кому из живущих ныне удастся лицезреть. Бок мой был распахан практически пополам, кровь хлестала ручьем. А этот безумец легко вынул мои потроха из живота, достал живую, окровавленную почку, надрезал ее, и, пропев что-то вроде: "Волшебные черные очи, Я вами сражен наповал", достал оттуда бурый булыжник, размером с крупную фасолину. А потом, небрежно засунув все потроха обратно, и закрыв края раны рукой, допел: "За что вы меня погубили, За что я так долго страдал". В голове у меня помутилось, и я без чувств упал на пол.
Глава 1. Человек с широкими взглядами и тощим кошельком.
Что, в самом деле, может быть хуже дождливой английской осени, сырости, грязи, неработающего камина и пустой бутылки дешевого портера, притаившейся под столом! Нет, джентльмены, хуже уж быть ничего не может - так, или примерно так, размышлял молодой повеса лет двадцати четырех, служивший конторщиком за шестнадцать шиллингов в неделю. Его звали Майкрофт или Майкл. Так, на американский лад, он представлялся юным девицам - почитательницам своего таланта. Их число неуклонно снижалось, и в настоящее время, сократилось до одной ветреной особы из прачечной, которая бесплатно стирала ему белье и готовила ужин. Ужин, кстати сказать, от раза к разу становился все более символическим.
Майк был худощавого телосложения, высокий, слегка сутулый. Карие глаза помещались на смуглом, несколько удлиненном лице. Дополняла картину пышная шевелюра рыжих волос, требовавших тщательной укладки и лосьона.
Романтические изыски, выразившиеся в двух-трех безнадежно испорченных мольбертах в манере кватроченто, так и не нашли своих покупателей и теперь служили подставкой для кухонной утвари. Акварели, гуаши, рамки для картин, цветные пастели - все было сброшено на пол и только ждало своей очереди на растопку.
К несчастью нашего героя, он не нашел себя в жизни. Век географических открытий давно уже прошел. Великие мореплаватели уже избороздили все имевшиеся в наличии океаны и собрали свою жатву из золота, кораллов и доверчивых туземцев. Великие литераторы и художники создали свои шедевры. Все далекие острова уже открыты, бескрайные пустыня покрылись сетью железных дорог. Горе-путешественник может годами бороздить снежные арктические дали, или пробиваться сквозь душную сельву Амазонки. И, в итоге, все равно выйдет к колючей изгороди с блеющими овцами, церковью на пригорке и простолюдином, играющим на волынке.
Не снискать ни почестей, ни славы на научном поприще: все, что достойно какого-либо внимания уже описано в солидных трактатах с кожаными переплетами и уложено на стеллажи в Британском музее. И даже верная муза так часто ранее снисходительно относившаяся к молодому повесе (вспомнить хотя бы последнюю выставку в Галерее!), в последние месяцы не глядела в глаза, оборачивалась фурией квартирной хозяйки мисс Лаудер, презрительно фыркавшей в ответ на его оправдания и просьбы об отсрочке платежа.
Он был тщеславен, но излишне ленив. Скорее неплохо образован, чем умен. Жажда творчества, которая периодически обуревала его, быстро сходила на нет, когда он критически сравнивал идеальные образцы с полученным результатом. Ах, эти сравнения, навеянные молодостью и бедностью! Как известно, Жан Жак Руссо мечтал о старости с любимой женщиной, фруктовым садом и дойной коровой. А достались ему в итоге лишь бедность, болезнь, с десяток плохо плодоносящих деревьев в чужом саду и общество женщины, далеко не любимой, но имевшей в качестве приданого вместо дойной коровы сварливую мать.
Как можно считать себя джентльменом, если обычная поездка на трамвае или чашка утреннего кофе в маленьком кафе могут быть удовольствиями для вас недоступными. Примириться с мыслью, что бумажные воротнички можно менять только раз в четыре дня! Для человека мало-мальски щепетильного это настоящий ад.
Майкл дремал в кресле, уютно укрытый пледом, хранившим воспоминания и запахи прежних постояльцев. Смешанные запахи кислого пива, плохого табака и кухонных испарений так плотно населяли дом и въелись в мебель, что их присутствие уже не воспринималось. Все в его маленькой мансарде было так серо, уныло и неприглядно. Сколько горестного и радостного могли бы рассказать о своих прошлых хозяевах старые столы и потрепанные комоды. Сколько расстроенных мужских и женских глаз смотрелись в пыльное потрескавшееся зеркало. Сколько страдальцев искололо спины об расползшиеся кроватные пружины!
Хозяйка дома торговала треской и жареной картошкой. Рыбу она разделывала прямо у себя в комнате, совершенно не заботясь о жильцах, вдыхавших эти сомнительные фимиамы. Непроданную рыбу она хранила у себя под кроватью, поливая по утрам холодной водой, чтобы та смотрелась более свежей. Характер у хозяйки тоже был прегадкий. Сны о ее смерти были длинными и влекущими, как волосы у цыганки.
Часы на каминной полке пробили шесть. Пепел с мерно тлевшей дешевой сигары грозил превратить в золу спортивный раздел "Таймс", а заодно и старую бордовую скатерть, полированный стол с резными ножками, фарфоровую французскую пепельницу, исполненную в виде белого пуделя, а за одним и все то небогатое убранство, которым славятся меблированные комнаты на Тоттенхем-роуд.
- Черт! Майкл вскинулся в кресле как взведенная пружина и застонал, ощутив болезненный укол по самолюбию. В будущую субботу истекал срок подачи заявки на выставление картин в Галерее. В роскошной декорированной обстановке, где знатная публика, нувориши, коллекционеры, художники со всей Европы.
- Черт побери! А у него только шесть незавершенных работ, да эскизы с обнаженными натурщицами. К заявке должен был прилагаться чек на шесть гиней. А того, чем располагал Майк к этому достославной субботе, не хватило бы даже на новый бумажный воротничок. Увы, жестокий бездушный мир, как верно сказано у персидского поэта, равнодушен к молодости и таланту, его железные производительные цепи приводят в движение только деньги и женщины.
Что поделаешь, придется вновь обращаться к дядюшке сэру Чарльзу Гордону. И униженно клянчить деньги у этого старого скряги с железным насосом вместо сердца! И пройдя в такую слякоть пол-Лондона пешком, выслушивать его отповеди и монологи о беспечной юности! Одеваясь и наскоро повязывая горло модным зеленым шарфом, Майк в сердцах так толкнул стол, что фарфоровая пепельница покатилась со стола, упала и раскололась.
Город встретил Майка серыми стенами и мелким дождем, который одинаково портил и погоду и настроение. Его старые дома красноречиво повествовали о тех днях, когда еще носили длинные чулки и короткие камзолы, когда рыцари были отважны, а дамы милы и скромны до крайности. Но Лондон уже согревался трубами водяной топки, а на дверях некоторых домов появились пуговки электрического звонка.
Майку казалось, что именно сегодня на улицах Лондона такое беспримерное количество народа. А еще собак, колясок, зевак, полисменов, пустых бутылок, и прочего хлама, то и дело попадающегося под ноги. Он прошел пешком пару миль в компании с тяжелым черным зонтом, ужасно устал. Его прекрасное когда-то серое осеннее пальто, в котором он выглядел особенно внушительно и представительно, давно пришло в негодность, и только героическими усилиями поддерживалось в исправном состоянии.
Майк не видел дядюшку уже много лет. Тот встретил племянника радостным гоготом, потащил в столовую и стал уговаривать на кофе по-аравийски. Должно быть, эти арабы - ужасно неопрятные существа! Дядя испортил три кастрюли, перепачкал шесть чашек, забрызгал скатерть и чуть было не вылил остатки кофе племяннику на брюки.
В довершение всех бед, старый баронет во время всего разговора не давал племяннику вставить ни слова о его насущных нуждах, а терзал Майкла вычитанным недавно у какого-то ученого шарлатана новым способом укреплять память так, чтобы никогда не забывать ни о чем увиденном, услышанном, прочтенном или заученном. Денег не дал.
Возвращаясь домой в сгущающихся сумерках Майкл засмотрелся на сорванцов, залезавших на фонарь, и тут сзади в него врезался газетчик на велосипеде. Чувствительный удар под ребра сбил его с ног и опрокинул на мостовую. Ободрав ладони и колени, перепачкавшись в уличной грязи, Майк с трудом поднялся на ноги. Другой стороне тоже изрядно досталось. Машина была покорежена, руль свернут на сторону, по тротуару рассыпались пачки вечернего "Таймс". "Черт бы вас побрал", - одновременно выругались обе жертвы происшествия.
Почтальон, злобный коротышка в черной куртке со знаком почтового ведомства на ремне, бросился собирать рассыпанную корреспонденцию. Майкл в отчаянии проследил за улетающей в боковой проулок шляпой. Потом, хромая, побежал вслед за ней. За спиной он слышал смех уличных мальчишек, которым нелепость его положения смогла существенно поднять настроение. Какая-то собачонка, отчаянно гавкая, составила ему комичную компанию в погоне.
Майкл старался быть выше насмешек глупых людей. И даже выше сочувствия толстой кухарки, которая оказалась главным препятствием на пути улетающей шляпы. "Благодарю вас, мэм", - сухо процедил он и побрел обратно.
На месте происшествия, куда Майкл вернулся через какое-то время, газетчика уже не оказалось. Уличная толпа рассосалась. Пара-тройка намокших газет, которые почтальон отчаялся спасти от налипшей грязи и сырости. И ...какое-то письмо. Майкл осмотрелся по сторонам, но понял, что ничье внимание оно больше не привлекло. Оставить его здесь? Майкл сунул письмо в карман пальто, чтобы отдать его утреннему почтальону, и отправился восвояси.
На этот раз его прогулка закончилась полным фиаско. Денег он не получил, это раз. Во-вторых, содранные ладони не оставляли надежды на скорейшее завершение эскиза. Майкл вынужден был скорее раздеться, обтереться с головы до ног водкой, принять горячую ножную ванну, поставить себе на грудь горчичник, и улечься в постель под двумя одеялами, проклиная старого крокодила, Лондон, дождь, идиотского почтальона, и множество других более прелестных вещей.
Он был зол на всех и вся. Вторгшейся в его скромные владения мисс Лаудер он ответил таким диким взглядом из-под одеяла, что она вынуждена была поскорее ретироваться, издав напоследок тираду о недостойных жильцах. Хлопнувшая за ней дверь сотрясла притолоку и сорвала с крючка его когда-то серое пальто. К его ногам из кармана пальто шлепнулся злополучный конверт. "Тэвисток-плейс, Лондон". Пакет был тонкий, хорошей бумаги, письмо свернуто вдвое. От сырости конверт несколько размок, сквозь него проступали отдельные фразы, и Майкл поневоле заинтересовался его содержимым. - Джентльмену...тысячу фунтов... немедленно и без расспросов...
Господи! Тысяча фунтов! От волнения у Майкла закружилась голова. Одним разом можно решить все проблемы. Все мелкое постоянное раздражение, которое за последнее время копилось у него изнутри, все те маленькие обиды, взращиваемые в парниках переживаний, под ядовитым действием житейских дрязг рвались и просились наружу. Майкл тихонько завыл. А ведь еще смею предполагать, что я джентльмен. Хотеть чужих денег вульгарно. Нет, это низко. До конца своих дней я буду краснеть... И он разрешил себе вскрыть конверт. Точнее запретил себе, и конверт как-то сам вскрылся. Ну, а раз так, то какой смысл теперь оставлять его непрочитанным?
"Делайте с рукописью все что угодно, дорогая моя, - говорилось в письме, только не путайте меня в это дело. Благодарю за лестные для меня выражения, но, увы, не могу принять их. Мы с большим удовольствием читаем все, что Вы пишите. Литература, как Вам должно быть известно, является паразитом, который существует за счет зла. Зимой здесь время тянется очень долго, и мы почти всему рады. Джентльмену, который явится к вам нынче в девять, дайте тысячу фунтов и футляр, немедленно и без всяческих расспросов. Любящий вас.
Вместо подписи на письме стоял штемпель с гербом в виде святого Иоанна, похоже, только что разорвавшего пасть льву и присевшего немного передохнуть с кружкой пива.
Глава 3. Нелепый визитер.
Можно мы говорим тогда, когда у нас грамотный собеседник, и хотим получить то, на что не имеем права. (Д-р Блумсфильд "Грезы").
Совесть сдалась. Настоящей стойкости в ней никогда не было. Но признать себя побежденной согласилась не сразу. Она заявила, что это удар ниже пояса, что раз уж Майкл такой подлый, трусливый, лживый и коварный тип, вскрывающий чужие письма, то она умывает руки, и что если он не собирается в одиночку распить всю бутылку кларета, то она покорнейше просить налить и ей стаканчик.
В общем, с совестью дела пошли на лад. Разделавшись с кларетом, они с Майклом решили сменить привычную обстановку и еще немного прогуляться по указанному в письме адресу. Совесть, по своему обыкновению, мечтала о море. Она сказала, что есть у нее на примете одна яхта, именно то, что им требуется. Управлять ей мы будем сами, обойдемся без лодырей, которые только и знают, что требовать зарплату. Всего восемьсот фунтов. Ялик с великолепной оснасткой. Каюта и салон. И никаких романов, даже мимолетных! Только вперед! Курс зюйд-зюйд-ост! Акулы, коралловые рифы и прекрасные морские пейзажи. Оставшиеся двести фунтов уходят на оплату долгов.
Другой голос принадлежал худшей, хотя и более мудрой половине его сознания. Майкл называл его Интуицией. Он скептически относился к соленой воде и свежему бризу, зато был горячим сторонником ипотечных сделок.
Майкл, в целом, был согласен. Но, как человек утонченного ума, предлагал метеорологические наблюдения за морем из окна трактира "Русалка и цепь". Долги отсрочить. Так, мило беседуя втроем, они прошли весь путь до Тевисток-плейс. Стоял прекрасный осенний вечер. Дождь уже почти прекратился и Майкл снова воспрял духом.
Первым неожиданным препятствием на его пути стал английский дог. Он сидел как раз у парадной лестницы дома номер шесть, широко расставив лапы и высунув наружу огромный язык. Что за прелестная собака - английский дог! Нет на свете собаки нежнее и ласковее ее. А как грациозно и томно встает она на задние лапы, и кладет передние на плечи нежданному посетителю, не забыв при этом широко зевнуть! Но для бедняги Майка, мало знакомого с этими прелестными существами, пес был скорее похож на языческого идола, воспрянувшего духом при виде принесенной жертвы.
Дог, очевидно, давно поджидал его. Он встал, приветствовал его зловещей усмешкой и занял наиболее выгодную позицию между ним и входной дверью.
- Ты славный, хороший песик - сказал ему Майкл, и закончил вопросом допускающим только утвердительный ответ: - Ты, ведь, правда, славный песик? Пес, похоже, так не думал. И плохо относился ко всяким проходимцам, пытающимся тайно проникнуть в чужое жилище, и вынести оттуда все самое ценное, включая мозговую кость, спрятанную под угол ковра.
Отринув всякую любезность со стороны Майка, пес заинтересовался его гардеробом, впитавшим ароматы городских улиц, и стал активно изучать воротник пальто. Майкл никогда не смешивал храбрость с безрассудством, и потому стоически переносил пытку. Прошло, вероятно, около получаса. Монстр милостиво позволил ему присесть на лестничную ступеньку, но всякий раз предупреждающе скалился, когда Майкл пытался сделать шаг в сторону. Потом ему до такой степени опротивела жизнь, и наскучил голос мудрости, что он дал себе слово... продержаться еще пару минут.
Его спасительницей стала миловидная, но чересчур смешливая служанка, вышедшая из дома с корзиной в руке. Вместо женского сочувствия, так присущего их полу, она всплеснула руками и залилась неудержимым смехом, да так что чуть не выронила из корзины белье.
- Как? - воскликнула она. - Неужели вы испугались нашего Бродли? Он же еще совсем щенок! Мы его с ложечки кормим. Да он же мухи не обидит!
У Майкла было свое мнение насчет свирепых хищников, которых держат в доме, но он благоразумно предпочел придержать его для другого раза.
- А вы и есть тот самый джентльмен? Майкл неопределенно замотал головой. Он уже горько жалел о своих идиотских планах.
--
Мисс ждет вас наверху.
О, старый друг! Только ты смог бы понять и поверить, что более глупым, бестолковым и неуклюжим Майкл не выглядел никогда прежде. Даже в ранней юности, когда учился танцам при помощи схем из популярной брошюры. Знаешь ли ты, что вон тот, еле удерживающийся на ногам оборванец, с тусклыми, глупо вытаращенными от изумления, страха и надежды глазами и есть твой друг Майкрофт. - Отчаянный игрок в теннис, сноб, джентльмен и надежда английского авангардизма.
Как только он вошел в нарядно обставленную гостиную, и практически тотчас же, как незнакомая девушка, лежавшая с книгой на тахте, повернула к нему свою изящную головку и пригласила присесть, он просто утратил дар речи. Надо сказать, что в эту пору к женщинам Майкл относился преимущественно снисходительно. Он смотрел на них сверху вниз. Даже на своих старших родственниц, даже на самых милых и изысканных дам полусвета он глядел с покровительственной снисходительностью. Он был уверен, что женщины не способны думать и разговаривать на темы чуть сложнее своих и чужих туалетов. Даже если бы две дамы попали на необитаемый остров, то, по сугубому мнению Майкла, они целые дни только и делали бы, что обсуждали пригодность ракушек, фиговых листочков и лиан для украшения собственного гардероба.
А сейчас он был сражен наповал. Ее прекрасными, глубокими, умными глазами. Казалось, что она давно и хорошо знает его. Мало того, легко видит все на самом дне его души! Критичным взглядом художника он смотрел на ее прекрасное лицо и не находил никаких изъянов. Девушка явно была того же типа, из-за которого началась Троянская война.
Подобно фениксу, исторгшему в последнюю минуту жизни пламя, он назвал себя, протянул письмо и опустился на стул (очень удачно, что не мимо) и застыл, плохо соображая, о чем идет речь. А барышня отложила в сторону рукопись книги. (Майкл успел мельком разглядеть название: "Происхождение семьи..."), пробежала по письму глазами и с любопытством оглядела гостя:
- Что с вами? Где вы умудрились так перемазаться? Разве на улице такой сильный дождь?
- Ерунда - с достоинством парировал Майкл, - я просто помогал вашей собачке перелезть через ограду. Уличные мальчишки стреляли из лука в кошку, а ей не было видно.
Некоторое время они помолчали, присматриваясь друг к другу. Девушка еще на минуту вернулась к письму, а потом отбросила его в сторону. И стала живо интересовалась тем, что Майкл думает о матриархате, кросс-кузенном браке(?), полиандрии(?), и прав ли Уильям Годвин, который утверждает, что современный брак есть худшая форма рабовладения? Майкл успевал только фиксировать незнакомые слова.
Потом она резко оборвала себя. - Простите мою горячность. Я очень увлечена работой. Меня зовут Виктория. Я вношу корректуру в рукопись новой книги одного очень талантливого автора. Вечно он что-нибудь выдумывает. Эй, да вы меня не слышите? Она пощелкала пальцами у него возле уха. Потом перед глазами.
Майкл честно смотрел ей в рот. Он видел алые губы, высокую шелковую шейку, беззвучно следил за полетом ее тонких пальцев, а когда она поправляла волосы, и приоткрыла на мгновение плечо, сердце взорвалось бешеной пульсацией. Ему припомнилось трехстишие Басе ("Как сладостно, Выползает из сердцевины пиона пчела, Как медленно..."). И еще, что-то романтическое через дробный перестук.
Нежданно-негаданно ему улыбнулась удача. Как будто поняв его затруднения, девушка заговорила об Англии и англичанах. Оказалось, что она родом из Пруссии, в Лондоне сравнительно недавно. Выяснилось, что ее удручает грубый материализм немцев, их сытое, скучное и правильное житье, и что она в восторге от английского спорта.
Майкл, если честно, был неважным спортсменом. Ему претил грубый животный азарт. Лучше всего у него, (кроме лаун-тенниса, разумеется), получалось играть на бильярде. Но тут он распелся соловьем.
- Я неплохо катаюсь на велосипеде. И с огромным удовольствием прокачу вас по лесу на тандеме. Хоть завтра вечером. Хотите?
- А если пойдет дождь? - мягко спросила она. - Под открытым небом в дождливую погоду не так уж приятно.
- А мы сейчас это узнаем. - Майкл завладел лежавшей на столе газетой, и внутренне похолодев, прочел предсказание, в котором пророчились "дожди с градом, ветер северо-восточный, сильный, в центральных графствах (Лондон и Ламанш) - область пониженного давления. Барометр продолжает падать".
Майкл лишь на мгновение смешался: "В четверг мы могли бы сходить на боксерский турнир. Состязания в тяжелом весе. Бой состоится под крышей. Видите, погода тоже не всевластна. Сейчас, сейчас, где-то здесь, на спортивной странице... И с изумлением прочел, что в связи с волнениями, охватившими в последнее время столицу из-за краха банка "Юнион Пасифик" все спортивные соревнования отменяются.
Но Майкл не сдавался: "А еще, если вам, конечно, нравится морской воздух, я мог бы приобщить вас к парусному спорту. Если в воскресенье выдастся хорошая погода, мы могли бы прогуляться к шлюзу. Представьте себе, все обитатели Лондона, нарядившись в лодочные костюмы, высыпают на берег. Вся река до самой Хемпстодской церкви усыпана желтыми, синими, оранжевыми, красными, белыми пятнами дамских платьев. Мужчины деловито готовят лодки, искрящаяся на солнце вода Темзы, повизгивающие от возбуждения собаки и белоснежные паруса.... Ну, как, согласны"?
- А вы, оказывается, неплохой оратор, - с мягкой улыбкой заметила она. - Я вначале думала, что вы так и промолчите все время. Спасибо за любезное предложение. Но, к сожалению, я завтра уезжаю за океан, в Америку.
Любезность феникса была недолгой. Пламя потухло так же внезапно, как и возникло. Он ощутил такое сильное чувство внезапной утраты, как если бы из души вынули самые лучшие детские воспоминания: о рождестве, о запахе елки, о солнечных зайчиках и не предложили ничего взамен. Действуя далее уже скорее автоматически, нежели рассудочно, Майкл поднялся, взял любезно, и с улыбкой поданные ему деньги и бумажник, откланялся, и, с трудом вписавшись в дверной проем, оказался на улице.
Холодный свежий воздух подействовал отрезвляюще. Он, правда, еще успел уронить в грязь перчатки и угодить ногой в глубокую лужу, но уже не придал таким мелочам какого-то значения. Знакомый дог, поджидавший его на углу, был ошеломлен его невниманием. В мозгу услужливо крутилось еще одно японское трехстишие: "Холодный дождь без конца, Так смотрит продрогшая обезьяна, Будто просит соломенный плащ".
В полузабытьи, кое-как добравшись до дому, он свалился на кровать и мгновенно уснул. И снился ему сон, будто он проглотил соверен и, чтобы извлечь его, в его спине черти буравят дырку.
Он просил поверить ему в долг и обещал расплатиться в конце месяца. Но его и слушать не хотели, и настаивали на том, чтобы вытащить деньги немедленно, потому что в противном случае нарастут большие проценты. Тут у чертей произошла словесная перепалка, а потом они повернули бур с особенно изощренным садизмом, и Майкл проснулся.
Голова у него болела. В комнате было душно и накурено. Орудием его пытки оказался злосчастный вчерашний футляр, каким-то образом оказавшийся у него в постели. Он поворочался с боку на бок и попытался снова уснуть, но ничего не вышло. Тогда он приподнялся, и с трудом припоминая вчерашний день, близоруко щурясь, стал рассматривать своего ночного мучителя.
Футляр был дорогой: небольшой, русской кожи, с анаграммой ЛБ, но на вкус Майка, несколько грубоват. Внутри оказалась какая-то записка, адресованная другому лицу. Майкл прочел ее, сильно недоумевая: "Дорогой Фридрих! - говорилось в письме, - самый могучий ум, самое сильное сердце, которое я когда-либо знал, перестало биться. Горячо скорблю вместе с Вами. Лично я, смею Вас уверить, к этому непричастен. Нам с Вами, милейший Фридрих, необходимо встретиться, так как дело всей вашей жизни находится в опасности. Как насчет партии в кегельбан в клубе на Севен-Дайлс? Я там играю по пятницам. И еще. Не трогайте Бернштейна. Записку передаю с оказией".
В углу был оттиснут почтовый штемпель Дорчестерского аббатства.
- Что за чушь! Майкл встал и, приоткрыв окно, выбросил бумажник на мостовую. Потом снял с висевшего на стене гвоздя часы. Они показывали четверть девятого. "Господи, помилуй! -воскликнул он. - К девяти я должен быть в Сити! Почему меня никто не разбудил!"
Он стоически принял холодную ванну. Побрился без горячей воды, так как греть ее было некогда, и сбежал по лестнице. Напялил пальто, нахлобучил шляпу, сунул подмышку старый зонт и бросился к выходу. Дверь была еще на крючке. И уже сотрясалась от резких ударов с той стороны. На пороге стоял незнакомый инспектор, с дубинкой на поясе. За спиной у него топтались два хмурых констебля.
- А вы напрасно торопитесь, любезный, - небрежно бросил он. - Если только не рассчитываете на явку с повинной.
Инспектор протянул ему бумажник и спросил:
- Это ваше?
- Мое, но оно мне больше не нужно. Если хотите, можете взять это себе.
Инспектор не обратил на иронию ни малейшего внимания и продолжил допрос:
- Вы только что выбросили эту вещь из окна?
Майкл не стал запираться:
- Вы совершенно правы.
- Мы приобщим это к делу. Он подал бумажник констеблю и решительно заявил:
- Сэр, вас обвиняют в краже и убийстве вашей квартирохозяйки миссис Лаудер. Потрудитесь посторониться. Сейчас здесь будет произведен обыск. Давайте, ребята, и пошустрей.