Аннотация: "Это преступление - думать, что в тюрьме можно жить счастливо. В тюрьме вообще жить нельзя. Но отчего мне так хорошо, так светло? Ведь я же только что поняла самую страшную вещь на свете:Выхода из тюрьмы не существует". 2000 г.
ЗЕЛЕНЫЙ ВЕТЕР Поведай мне чудо
Побега из этой тюрьмы,
И я скажу тебе: того, что есть у нас,
Хватило бы для больших, чем мы...
БГ
Анна была традицией, необходимым номером программы. Где-то между вторым блюдом и чаем, перед танцами ее дружно упрашивали спеть, усаживали посередине, и Анна неуверенно пробегала пальцами по струнам, проверяя настройку. Гитара была не ее, Анна никогда не брала свою гитару на сборища. В столовой устанавливалась относительная тишина, и нужно было петь. Анна не знала, с чего начать, и вообще - что петь, что им нужно, что они хотят услышать от нее. Она была единственной здесь, кто умел петь (прежде, на втором этаже, гитаристов было несколько, и не было так неловко садиться в центр одной). Ей казалось, что песни ее не интересны никому. Смешных, веселых песен она не знала. Не знала и хоровых. А то, что пела она - неужели было интересно этим людям, собравшимся повеселиться, пообщаться, вообще - отвлечься? Это просто не может быть им интересно, но зачем же тогда они просят ее? И ведь не откажешься, сочтут жеманной. Может быть, ее просили просто потому, что так ведь принято - на именинах или свадьбах положен хоть небольшой концерт? Вероятно; во всяком случае Анна заметила, что две или три песни слушали внимательно, разве что кто-то в углу шуршал фантиком, да кто-то шушукался, а потом - потом начиналось хождение, легкий шум, и Анна прекращала петь. Меньше всего ей хотелось бы злоупотреблять чьим-то вниманием. Надоесть кому-то - она боялась этого смертельно. И может быть, поэтому Анну уважали, и просили каждый раз спеть - знали, что пение не будет слишком долгим и нудным.
Вместе с тем, ей нравилось петь для людей. Если бы они хотели ее слушать, она пела бы часами.
Моя душа была пуста,
Но поселилась в ней мечта.
Мне не дает она покоя,
Покоя нету мне и сна.
Однажды будет так, я знаю:
С холмов, поросших земляникой,
К нам прилетит зеленый ветер,
Весну на крыльях принесет...
Это была единственная возможность сказать то, что она думает на самом деле - о них, о себе, обо всем этом мире. Выкричать это, вложить в звук всю силу, все сердце, все то, что болело, и нарывало, и хотело лопнуть, высказать им все это... Даже если понимаешь, что ни одно сердце здесь не отзовется такой же нежностью и тоской, но как знать - быть может, останется в них что-то от твоего голоса, быть может, когда-нибудь, ночью, в тяжелый час, в час расставания - вспомнится и встрепенется, не звуком, не стихом, не чувством даже, а легким отголоском Несбывшегося...
Он принесет дыханье лета,
И запах трав, и щебет птичий, Лесных цветов благоуханье,
И легкий шум морской волны...
Анна допела песню до конца, стеснительно улыбаясь, отложила гитару. Обвела взглядом сидевших у стола - но больше петь ее не просили, о ней забыли уже, зашумели, заговорили. Анна мышкой юркнула в угол. Неподалеку от нее миловалась парочка, Анна знала их - живут в разных концах коридора, у обоих семьи, у нее ребенок даже... Конечно, это ее никак не касается. Сама она была разведена - не ладилась сексуальная жизнь. И не хотелось начинать все заново.
Анна украдкой стянула со стола пирог. В последнее время начала отдавать себе отчет - самое приятное во всех этих сборищах - возможность хорошо покушать. Анна была неравнодушна к еде (и результаты, в виде малоприятных складочек на разных частях тела, уже давали о себе знать). Она занималась гимнастикой, чтобы как-то уничтожить последствия обжорства, но вот от еды отказаться не могла. Там, где она жила раньше, на втором этаже, кормили гораздо хуже, во всяком случае, такого разнообразия не было. Здесь в этом отношении был просто рай, но на празднике еда домашняя, собственноручно приготовленная (по такому случаю обычно разрешали пользоваться этажной кухней). Пироги с капустой... ароматные котлеты, салаты рыбные и сырные, овощные, заливная рыба, соленые огурчики, хрустящее печенье, торт! Анна жевала пирог и равнодушно прислушивалась - справа мужчины обсуждали Формулу-1, кто-то там должен был прийти первым (Анну больше всего занимал вопрос, где проводятся такие мероприятия... за хозпостройками, что ли? Или это компьютерная графика, никаких гонок не существует на самом деле?) Слева две соседки Анны судачили о том, что линолеум - это не то, он, говорят, вреден для здоровья, а вот недавно завезли какое-то шикарное ковровое покрытие, говорят, пушистое такое, серо-голубое, прямо шик, как бы его раздобыть... Анна доела пирог и потянулась - положить себе еще салата. Неудобно как-то - никто уже не ест. Ну и ладно. Анна перестала стесняться с тех пор, как осознала простую вещь: никто никогда на тебя не смотрит. Каждый занят собой, и до тебя никому дела нет. Кстати, надо бы Светке прихватить что-нибудь... Анна видела оживленные лица, наперебой говорящие рты, белые зубы, она завидовала, как, должно быть хорошо уметь вот так трещать о пустяках, ведь можно забыться, отвлечься, уйти в несерьезные проблемы, сделать их серьезными и в них потонуть. Анна не умела так. Она выросла там же, где и все эти люди, и жизнь ее мало отличалась от жизни остальных, но отчего-то ее никогда всерьез не интересовали: телесериалы, личная жизнь, мужчины вообще и в частности, свои и чужие, передачи телевидения и радио, кино, танцы, детективы, платья, юбки, брюки, столы заказов, ремонт, стильные шторы, резиночки для волос, прически, эстрадная музыка, презервативы, средства для похудания, видеомагнитофоны, принтеры, автомашины, жевательная резинка, случаи из жизни различных людей, нижнее белье, мебель для ванной комнаты, журнал Илона, кафельная плитка, макрамэ, вязание и многие другие вещи, которые обсуждались в компаниях. Это было досадно, потому что люди интересовали Анну, а она не могла говорить с ними, говорить было не о чем: Анну интересовали люди, а людей интересовали все вышеперечисленные и еще многие другие предметы. Правда, за последние годы она немного научилась, появились кое-какие темы для обсуждения: например, она могла теперь поддержать беседу о памперсах, о воспитании детей, о школе и учителях. Но этим интересовались только матери, да и тут разговор быстро переходил вообще на жизнь, и Анна тушевалась и выпадала из разговора.
Лучше уж есть салат... Внезапно Анну окликнули. Едва не подавившись, она быстро обернулась - к ней подсела подруга по университету, красивая Лиза. Светлые кудри Лизы вились над высоким чистым лбом, над ясными большими глазами. Лиза протянула узкую, невесомую ладонь. Краснея, Анна поставила на стол тарелку - неудобно, с салатом этим...
- Как у тебя дела? - поинтересовалась Лиза. Анна, внутренне сжавшись, отвечала: хорошо, нельзя же быть занудой и на такой вопрос сразу начинать рассказывать о делах.
- А у тебя?
- Тоже неплохо, - Лиза приятно улыбалась, - Ты не слышала, хотят проводить встречу выпускников?
- Нет, не слышала.
- Где работаешь?
- На дому, - сказала Анна, - Раньше в фирме Лось работала, а теперь на дому, с тех пор, как родила. А ты - прозу переводишь? - Я теперь на телевидении, - Лиза покачала красивыми коленками под мини-юбкой, - Переводим бразильский сериал.
- Ты знаешь, муж предложил мне озвучивать... Он ведь режиссер. Я пробовалась...
- Ну и что?
- Пока не знаю.
Анна откровенно любовалась Лизой - красавица, хорошо устроенная в жизни, блестящий муж, блестящая работа, к тому же - умница и талантлива.
- У тебя приятный голос, думаю, ты пройдешь, - сказала Анна. Они обменялись еще несколькими фразами - о ребенке Анны, обших знакомых, квартирах... Повисла пауза, и Лиза стала непроизвольно готовиться к вставанию, поддергивать юбку, подвигаться. С Анной можно было говорить только о конкретных, деловых вещах. Обычное общение - искусство говорить о пустяках - было ей малодоступно. В то же время, не хотелось, чтобы Лиза уходила. Анна поспешно сказала: Послушай.
Лиза обернулась, удивленно - локоны на висках качнулись:
- Что?
- Послушай, Лиза, вот скажи мне... Ты понимаешь, где мы живем?
- Что ты имеешь в виду? На семнадцатом этаже...
- Да, но вообще, все Здание... Ты понимаешь, что это такое?
- Ну просто здание, где мы все живем.
- Ты понимаешь, что мы живем в тюрьме?
- Какую чушь ты говоришь, - Лиза встала, поправила юбку, - По-моему, тебе нужно пойти работать, ты дома совсем с ума сойдешь. Ведь твоя девочка уже большая...
Дверь открывалась снаружи свободно, но когда зайдешь - полагалось ее захлопнуть. И тогда уже изнутри открыть нельзя: на это имеет право только охранник. Анну всегда удивляло, почему к женским камерам приставляли охранников-мужчин, ведь понятно же, что будет заглядывать, когда ты переодеваешься, когда спишь, и в конце концов соблазнится... А может быть, поэтому и приставляли: надо ведь решать проблемы сексуальной жизни охранников и одиноких женщин-заключенных. Не то, чтобы Анне нравилось это, но она привыкла.
В камере Анна чувствовала себя легче и свободнее, чем на людях. Светку она уложила спать, сама вышла в гостиную, разогрела в микроволновке пиццу с ужина. Для фигуры это не полезно, но не все ли равно? Собственная внешность мало волновала Анну, ведь чем ты лучше выглядишь, тем охотнее к тебе заходит охранник... Много ли радости от собственной красоты? Анна, впрочем, знала, что красива, правильные черты лица, глубокие черные глаза, округлые, мягкие линии тела, и не так уж она располнела, не фотомодель, конечно, но и не слишком бросается в глаза. Анна уселась в кресло против окна, решетка здесь была почти незаметна, не то, что на втором этаже. Там - толстые черные брусья, небо в клеточку. Здесь - изящная ажурная сетка, серебристая, скорее украшение, чем напоминание о тюрьме.
Анна ела пиццу и запивала кока-колой из высокого стакана. На дне рождения она наелась, но с тех пор прошло уже часа три, и вот так посидеть вечером, одной... Одно из главных удовольствий этой жизни. Вообще здесь, на семнадцатом этаже, куда Анна переехала к мужу (он вырос наверху), жизнь текла куда привольнее и богаче, чем внизу. Там они вчетвером ютились в одной комнатушке - здесь Анна даже после развода располагала двухкомнатной камерой, лакированная мебель, зеркала во всю стену, телевизор (используемый только Светкой). Что немаловажно - возможность покупать любые книги, бумага в неограниченных количествах, выборы Старшего по этажу и даже Начальника Охраны (хотя выбирали все равно одних и тех же постоянно... да и разницы никакой между кандидатами не было). Роскошная ванная и даже небольшой кухонный отсек с холодильником и микроволновкой. Анну вначале поражало, что на семнадцатом этаже вообще почти никто не помнит, что все это - тюрьма. Даже считается моветоном упоминать о решетках, запорах, охранниках... Вот на втором этаже многие знали это. И были даже Борцы с Режимом, Анна сама с восторгом и упоением еще в школе читала их статьи (подпольные, разумеется), с громкими заголовками Так жить нельзя!, Убитое поколение, Перманентное рабство. Анну волновали эти статьи, поскольку волновал и сам вопрос - за что все они сидят в тюрьме, выйдут ли из нее когда-нибудь, есть ли вообще что-то за пределами этой тюрьмы... Но статьи на эти вопросы не отвечали. Вообще по ним получалось так, что тюрьма - это нормально, ненормально только жить на втором этаже, и вот если на втором этаже жизнь будет хотя бы как на одиннадцатом, тогда вообще все будет замечательно, никакого рабства... Некоторых Борцов как-то наказывали и даже, говорят, расстреливали. Но многие из них потом оказались на верхних этажах, и удивительно - забывали о том, что живут в тюрьме, еще быстрее, чем местные жители. В самом деле, питание, квартиры, одежда, работа - здесь все было гораздо лучше, чем на Втором этаже. Кроме того, здесь был Хозрасчет, то есть если на Втором этаже кормили и обеспечивали всех одинаково, а работу спускали сверху, то здесь обеспечение зависело от твоего образования и работы. Анна, например, как переводчик с португальского (на этом языке, вроде бы, говорили на шестом этаже, но точно она не знала), обслуживалась по второй категории (выше только первая и Высшая). На восемнадцатом, говорят, вообще все было пущено на волю стихии, никаких общеэтажных учреждений, самые предприимчивые из заключенных и охранников открывали фирмы по питанию, одежде, развлечениям, машиностроению и прочему, другие работали в этих фирмах, там была и безработица, и тем, кто работы не имел, часто и есть-то было нечего. Они там, говорят, боролись за введение пособий по безработице. Но вообще-то Анна знала все это нетвердо. Новости передавали так смутно, что ей часто казалось - большая часть этих этажей просто не существует. Так, виртуальные реальности...
Небо уже потемнело. Зачем здесь, собственно, решетки, кто же будет прыгать с семнадцатого этажа? Отсюда только небо и видно. А со второго этажа видна была Стена... За пределами Здания нет ничего. Так все говорят. Внезапно в темнеющем небе возник самолет. Сердце Анны дрогнуло. Она проводила самолет глазами - кажется, военный, истребитель, а вот что за истребитель, не понять отсюда. Маленький такой, стремительный, серебристый, с дельтовидными крыльями... Анна очень любила самолеты. Самое удивительное - откуда они берутся? Неужели где-то в Здании есть аэродром? И военные - от кого они защищают Здание, если там, дальше - сплошная пустота? Маленький истребитель пошел горкой вверх, оставляя густой белый след, Анна внимательно следила - как он закончит горку, но вязкая синева поглотила самолет...
Анна разделась, приняла душ и легла в постель. Светка мирно посапывала, белесая челка (надо бы уже подстричь) сбилась на сторону. Анна включила торшер и взяла Степного волка. Когда Гермина взялась за перевоспитание героя, Анне захотелось спать, она дернула шнурок лампы, перевернулась на бок... В этот момент щелкнула дверь, и у Анны противно заныло под сердцем. Охранник вошел в спальню.
Он подошел к Анне и положил руку ей на плечо. Анна глубоко вздохнула. Рука пропутешествовала к ее груди, приглашающе задвигалась.
- Пошли в гостиную, - сказала Анна шепотом, - тут ребенок.
Вообще-то Светка никогда не просыпалась, но все равно... Анна прихватила одеяло - ей было холодно. Охранник покорно шел за ней. Его звали Роберт, но Анна никогда не называла его по имени. Второй, его сменщик, колоритный азиат Саид - тот к Анне относился нейтрально, и она звала его, как полагается. Этот же - просто был. Его нельзя было никак назвать. Он просто Был в ее жизни. Нельзя сказать, чтобы Анна ненавидела его. Она его понимала: он мучил ее, он был ей неприятен, но приходил постоянно, но что ему оставалось делать? Анна сочувствовала ему. Она могла бы не отдаваться ему, в конце концов, это семнадцатый этаж, демократия, но - отдавалась из сочувствия. Он был страшно одинок. То, что могла дать ему Анна - было лишь суррогатом близости... Но лучше это, чем совсем ничего. Кроме того, это было и принято: охранники всегда образовывали постоянную пару с кем-нибудь из одиноких женщин-заключенных. Это было что-то вроде семьи, все знали об этом, все привыкли. Все даже считали, что Анне повезло - все-таки мужик есть. И выгнать его как-то не хватало духу. Да и потом - выгнать охранника, а как же дефицитные ковры, или вкусный кусочек из столовой, или лишний билет на концерт залетного рокера? Ведь все это в его власти и в его руках. Это-то ладно, а вот рассерди его - еще выгонят из фирмы Лось, придется идти бюстгальтеры шить, а Светку из лицея переведут в обычную этажную школу. Лучше уж потерпеть время от времени мелкие неприятности, чем нарваться на крупные.
Охранник прижал Анну к мягкой поверхности софы, навалился всем телом в холодной жесткой форме, вытащил свой прибор - знойный и твердый, словно воспаленный, вошел в нее... Он ритмично подпрыгивал на Анне, она старалась расслабиться и почувствовать что-нибудь приятное в этом процессе, но одна мысль: скорее бы! - не покидала ее. Наконец охранник дрогнул, дернулся, и, беззвучно крича, словно от боли, затрясся в оргазме. Анна обмякла. Охранник в благодарности стал целовать ее, ласкать, она лежала неподвижно. Охранник попытался заговорить с ней, Анна отвечала односложно. Тогда он застегнул ширинку и вышел. Анна прокралась в ванную, вымылась, вернулась в спальню и юркнула под одеяло. Спать, наконец-то спать!
Следующий день был для Анны несчастливым. День Наказания - два года назад она совершила серьезный проступок... Она повздорила с соседкой, потому что Светка с подружками устроили галдеж, и соседка, любящая тишину, пригрозила вызвать охранников, не вызвала, но написала донос, якобы Анна постоянно нарушает покой и тишину, и Анну вызвали в Охранное управление, а она не сдержалась, и стала кричать на всех, и накричала такой ерунды, что потом самой было стыдно. Тут же Начальник Охраны приговорил ее к Наказанию на три года, чтобы неповадно было так с охраной разговаривать. Наказывали раз в месяц, и этого было вполне достаточно, чтобы больше никогда так не поступать.
Почему-то получалось так, что всегда в этот день дежурил Роберт. Анна проводила дочь в школу, села за перевод (документацию к какой-то кухонной машине), Наказание было назначено на десять. Анна не завтракала, потому что после наказания могло и вырвать. На работе сосредоточиться было трудно. Наконец дверь щелкнула, охранник сказал пойдем. Анна протянула руки, охранник защелкнул железные кольца - в таких случаях полагалось надевать наручники (зачем - непонятно... как будто Анна могла сбежать).
- Спасибо за прекрасную ночь, - сказал он искренне. Анну передернуло.
- Пожалуйста, - ответила она. Они прошли по коридору, пустынному в этот час, в Отделение Охраны (часовой на входе записал Анну в какой-то журнал). Роберт открыл дверь Воспитательной комнаты. Здесь стоял зловещий, сверкающий никелированными ручками аппарат и высокая кушетка. Охранник отомкнул наручники, Анна легла на кушетку. Больше всего ей хотелось убежать или прыгнуть в окно, но это, разумеется, были бы глупые, детские поступки. К зубному врачу в кресло тоже никому не хочется садиться. Охранник затянул ремни, чтобы Анна не могла пошевельнуться, и стал прилаживать электроды. Анна закрыла глаза. Каждый раз это было что-то вроде соревнования с собой - сможет ли она не закричать... Анна запрещала себе кричать, и это, как ни странно, помогало выдерживать боль, видимо, потому, что Анна держала себя под контролем. Охранник пустил ток... Боль была непереносимой. Терпеть невозможно. Анна стискивала зубы, все сильнее, наконец, она захрипела, это было уже невыносимо... Охранник остановил машину. Анна дышала тяжело, слезы - их никак не сдержать - текли по лицу ручьями. В принципе, он мог бы и не доводить наказание до конца - по блату... Но если кто-то узнает... правда, как узнает? Но он боялся, и поэтому делал все, как положено. Отдохнула? - спросил он. Анна ничего не отвечала, потому что кивнуть - это было выше ее сил. А просить снова отсрочки - унизительно. Охранник опять ударил. Анна напряглась, ремни вонзились в тело... порвать бы их... Анна сосредоточилась на том, чтобы порвать ремни. Нет, это нельзя терпеть... нельзя... в глазах потемнело - часть поля зрения выпала. Сознание, что ли, скорее бы ушло... Анна иногда теряла сознание во время наказания. Но сегодня ей не везло. Охранник снова сделал передышку, и ударил снова.
Все... это все. Анна едва осознала, что охранник развязывает ремни. И она не закричала, смогла... Так им всем, гадам. Не услышат они моего крика. Она стала сползать с кушетки.
- Полежи, не вставай сразу, - сказал охранник, - Отдохни немножко.
В самом деле... А то до камеры не дойдешь. Анна перевернулась на живот, спрятала лицо в ладонях - защитная поза. Через несколько минут она смогла встать и осторожно, держась за стенку, отправилась в камеру. Охранник сопровождал ее, временами бережно поддерживая под руку. Ей хотелось вырвать руку, но это разозлило бы его... Да и опора, действительно, требовалась. Наконец охранник вышел, оставив ее одну. Анна прошла в спальню, повалилась на кровать, потащила на себя одеяло. Она заплакала в подушку - от слабости, от воспоминания о пережитой боли, от страшной обиды... Потом она перестала плакать. Ей показалось, что кто-то гладит ее по голове, но это был не охранник, и даже не мама, а кто-то такой хороший, такой любимый, и что этот кто-то так сильно любит ее, как никто и никогда ее не любил. И что он жалеет ее. Так было всегда, и именно ради него Анна старалась не кричать, ей казалось, что это понравится ему...
Боль в сердце утихла, и Анна вдруг подумала, что наказание - не самое страшное, что есть в тюрьме.
Наоборот, в этот день, по крайней мере - все честно. Тюрьма - это тюрьма, и тюремщик - это тюремщик, и ты это понимаешь отчетливо. Как и то, что из тюрьмы надо бежать.
Анна с детства думала о том, как сбежать из тюрьмы.
Официально считалось, что за пределами тюрьмы нет ничего. На каждом этаже, конечно, говорили по-своему: например, на втором, утверждали, что за пределами Здания - безжизненная пустыня, с очень высоким уровнем радиации. На семнадцатом, где была церковь, туманно вещали о каком-то Шестом Измерении, о Пересечении Меридиан, где стоит Тюрьма, а дальше все срывается в неведомые вневременные плоскости. На более примитивных этажах, например, на шестом, болтали о Крае Света. Но в общем, все сходились на том, что за пределами тюрьмы человеку не место.
И несмотря на все это, Анна - да и многие другие - верила в глубине души, что там, за Стеной что-то есть...
И, хотя в принципе жизнь была не такой уж плохой (особенно на семнадцатом этаже), Анна лелеяла в душе странную мечту - увидеть тот мир. Иной. Выйти из тюрьмы
Это было редкостью, но в книгах часто шла речь о Выходе. Вообще Анна заметила, что все книги делятся на две категории: первые заставляли на время забыть, где ты находишься, создавая иллюзию временного Выхода из Тюрьмы. Вторые говорили о самом Выходе - но нигде процесс его конкретно описан не был. Религиозные книги (да и Церковь тоже, Анна довольно долго посещала ее) - трактовали о том, что смерть явится выходом из тюрьмы, но чтобы это действительно произошло (потому что смерть может быть началом еще худших мук и несвободы) - необходимо в жизни вести себя хорошо, всех любить, молиться и стремиться к Богу, ибо лишь Бог может освободить из Тюрьмы (напрашивалась мысль - кто же главный тюремщик?) Впрочем, говорилось, что некоторые люди вышли из Тюрьмы еще при жизни, путем постоянных молитв или медитаций (в зависимости от религиозной принадлежности). И даже приводились какие-то сведения об Ином мире, но в каждой книге - другие. Анна пробовала молиться регулярно, и это приносило, действительно, какое-то успокоение, просветление души, но ни на шаг не приближало к Выходу. Наоборот, Анна начинала смиряться с жизнью Тюрьмы и постепенно забывать, где находится. Были и какие-то эзотерические, полутайные книжонки, сведения о колдовских путях выхода. Все они сводились к тому, что физически выйти из тюрьмы нельзя, вот отделить астральное тело и слетать наружу... Анна и в этом тренировалась, но у нее ничего не вышло. Да так и говорилось в книжках - как религиозных, так и эзотерических - один из миллиона находит выход... один из миллиона, а может и реже. Анна не считала себя настолько способной, поэтому в конце концов забросила молитвы и медитации. К тому же ей хотелось выйти в физическом теле - странный каприз, конечно. Вероятно, там в физическом теле просто нельзя существовать.
Когда-то Анна была восторженной девушкой, была счастлива - потому что убеждена, что рано или поздно обязательно найдет выход. Кто ищет, тот всегда найдет, уверяли ее бодрые песни. И про Зеленый Ветер она сочинила тогда же. Вообще она тогда много сочиняла, и лейтмотивом сочинений всегда было одно: однажды войдет Он... откроется дверь, и войдет Он - и уведет Анну из этой тюрьмы. Кто это был - Анна не знала точно. Скорее всего - тот, невидимый, кто любил и жалел ее. Она также не знала, куда, собственно, он уведет ее, что там, снаружи... Может быть, там плохо, гораздо хуже, чем в тюрьме. Анна была по натуре пессимисткой, и всегда предполагала худшее. Там, снаружи, неслись бешеные ветры, там царила война и ненависть, там убивали, то знойный, то полярный климат сжигал кожу... Но ей все равно хотелось туда - вместе с Ним. Потому что с Ним было бы хорошо везде. С Ним, собственно, было бы хорошо и в тюрьме, но Он не стал бы жить здесь - что ему здесь делать? Он не кормушки искал, а счастья для всех. Анне тоже хотелось бы искать счастья для всех, но в тюрьме оно невозможно, она уже поняла это, нужно сначала выйти и разобраться, как устроен наш мир. А может быть, там, снаружи, очень хорошо, и живут как раз только те, кто сумел выйти, самые лучшие, сильные, добрые...
А может быть, там по-всякому бывает. Скорее всего, так.
Но все это фантазии, их было очень много у Анны, а вот что там на самом деле?
С тех пор, перемолов немало жизненных проблем, Анна осознала с ужасающей четкостью: Он не придет никогда. Наивная, детская мечта - почему это кто-то должен тебя освободить?
Может быть, она просто недостойна Выхода? Но мир не может быть устроен так несправедливо, что выйти разрешается только одному на миллион, на миллиард... Наверное, где-то есть Выход для всех... возможность такая должна быть. Даже и для нее, обычного, слабого человека. Ведь есть же Любовь... Хотя, может быть и это иллюзия - ведь в Тюрьме любовь - только обозначение для действий определенного рода, ничего общего с Настоящей Любовью она не имеет.
Работа Анне не очень-то нравилась. Раньше, на Втором этаже, она работала посудомойкой, и ей казалось, что более интеллигентная, умственная работа приятнее и интереснее. Позже у нее появилась возможность закончить университет на семнадцатом этаже и стать переводчиком, и теперь почему-то ей думалось, что работа судомойки даже легче: стоишь себе, гремишь тарелками и думаешь, о чем хочется... Сколько стихов сложилось у нее за мытьем посуды. Теперь же она с комфортом сидела за письменным столом, набирала на клавиатуре текст документов ко всяким там механизмам и товарам, иногда ей приходилось задуматься над переводом того или иного выражения... И, как ни странно, умственная работа осточертела ей ничуть не меньше, чем когда-то мытье посуды. Анна пугалась иногда и думала, что она очень странный человек: она вообще ненавидит работать. Но в обществе нельзя не работать, надо ведь есть, кормить ребенка. А профессии, которая была бы Анне действительно интересна, просто не существовало: Анна, быть может, хотела бы стать пилотом, но где тот таинственный аэродром, откуда летели иногда неведомые машины в Иной мир? Или то были лишь миражи? Анне нравилось читать и думать, ей нравилось сочинять, но профессии, связанной с этими делами, просто не было: журналистика - это еще хуже, чем перевод технической документации. Когда-то она год проработала в школе, преподавая португальский язык, но не прижилась. В конце концов Анна решила смириться и выполнять необходимую долю труда, даже если это и противно.
Работать приходилось много, даже на семнадцатом этаже, переводы занимали у Анны от восьми до десяти часов в день. Выполненную работу Анна передавала на фирму Лось через этажную компьютерную сеть. Время от времени приходили вызовы, и Анна являлась к шефу лично. Вот, собственно, и все, чем она зарабатывала право на свою жизнь и жизнь дочери.
С Лидой Анна договорилась встретиться у бассейна, в зеленом сквере, прямо за дверью в Охранное Управление. Светка заранее прыгала от восторга, хотя Анна водила ее в бассейн еженедельно, для укрепления здоровья и общего развития. Дочь Лиды была годом старше. В конце концов, миновав раздевалку и душ, подруги оказались в детском отделении. Карина и Светка убежали плескаться в лягушатнике. Матери удобно расположились на бортике, свесив ноги в воду.
Лида рассказывала об успехах Карины в школе. Анна слушала рассеянно. Она ловила взглядом в золотистых бликах хрупкое тельце дочери, и в который уже раз удивлялась тому, что вот это - ее собственное произведение. Человек. Однако с годами, чем Светка становилась старше, тем меньше было удивление, тем больше странная отчужденность от этой девочки, совсем, совсем не похожей на Анну, совсем другой. Уже увлеченно болтающей с подругами, уже предпочитающей развлекательные передачи по телевизору, уже живущей как-то по-своему в этом мире. В тюрьме. И вся жизнь ее пройдет в тюрьме. Когда Светка была маленькой, Анна с упоением занималась ее развитием, учила читать, обливала холодной водой, доставала какие-то развивающие кубики, таблицы... Теперь ей все меньше и меньше хотелось возиться со Светкой - чего ради? Что даст ей это развитие? Однажды Анна пробовала заговорить с дочерью о том, что они живут в тюрьме, но Светка даже не поняла, о чем речь. Может быть, она еще слишком маленькая? Но ведь и многие взрослые не понимают, поймет ли дочь, когда вырастет?
Лидка замолчала, Анна поймала взгляд подруги, проследила - Лидка смотрела на ее обнаженную руку. На руке, выше локтя, был точечный синячок, от которого разбегались лиловые прожилки-лучи, след электрода. Анна поспешно отвела глаза, и Лидка поступила так же. О таких вещах не принято говорить...
Лида была очень добрым человеком. Она любила всех. Муж для нее был идеальным человеком, она обожала детей и свекровь. Об охранниках говорила прямо-таки с благоговением. Смысл жизни Лиды состоял в том, чтобы помогать, служить, делать добро окружающим. Анна завидовала ей - по церковному учению Лидка с ее характером после смерти наверняка получит свободу.
- Как мне хотелось бы выйти из тюрьмы, - сказала вдруг Анна. Она никогда не говорила об этом с Лидой.
- Ты о чем?- удивилась подруга.
- Да обо всем, что нас окружает. Ведь это тюрьма, - объяснила Анна. Лида тряхнула головой.
- Как ты можешь так говорить, Аня? Я тебя не понимаю. Почему же это тюрьма?
Анна пожала плечами. Ведь это очевидно!
- Ты очень пессимистично настроена, - мягко сказала Лида, - Знаешь, у меня тоже бывали всякие настроения... Но я заставляла себя думать о том, как прекрасен мир. Представь, ведь есть инвалиды без ног, слепые... А мы здоровые, мы можем работать, наслаждаться жизнью. И потом, мы живем на семнадцатом этаже, у нас все есть... Мы не знаем, что такое нищета, голод. Мы свободные люди. Знаешь, мне кажется, ты просто привыкла к сытости.
Лида, как и Анна, переехала сюда со второго этажа, только годом позже.
- Но зачем это все? Зачем жить? - спросила Анна. Лидка улыбнулась.
- Что за странные вопросы? Жить просто чтобы жить. Посмотри на детей, как им хорошо... Они играют, они не думают, зачем.
- Ну да... Если не будете как дети, не войдете в Царство Небесное, - пробормотала Анна.
- Вот именно. Получать удовольствие от каждой минуты жизни. Радоваться тому, что тебе кто-то улыбнулся, дарить улыбки самой. Разве это не прекрасно?
- Да. Наверное, - беспомощно сказала Анна. Она не получала никакого удовольствия от улыбок, именно потому что понимала, что это - улыбки не людей, а заключенных или охранников.
У нас все есть, говорила она себе, вытирая Светку махровым полотенцем. Мы счастливы, повторяла она, ведя дочь за руку и выслушивая из ее уст содержание очередного мультфильма. Мы живем в прекрасной, уютной, благоустроенной, обеспеченной, справедливой ... хм.... тюрьме. Мы должны любить друг друга, внушала она себе, разогревая ужин, прихваченный по дороге в распределительном пункте.
Я недостаточно любила Виталия, поэтому он ушел от меня. Теперь мне нужно учиться любить всех остальных - Светку, Лиду, охранника... гм, да, и его тоже, шефа, соседей, вообще всех. Это ведь действительно великолепное состояние, уверяла она себя, наблюдая, как Светка ест кашу. Когда ты всех любишь, тебе хорошо. Может быть, если бы все люди любили друг друга, тюрьма перестала бы быть тюрьмой... например, изнасиловать женщину можно только тогда, когда она этого не хочет. Если хочет - то это уже не изнасилование. Значит, если бы я хотела жить с охранником, если бы я радовалась его приходам, то он был бы уже не охранником, а возлюбленным. Правда, я не могу этого хотеть и этому радоваться, и значит, все дело во мне. Я не могу так полюбить его, чтобы радоваться его приходам. Меня все еще передергивает от отвращения. А вот если бы мы все любили друг друга, было бы очень хорошо... полная гармония. Вообще, может, здесь и есть полная гармония, только я все недовольна?
Светка отправилась в свой угол, строить дом для кукол. Анна вымыла и убрала посуду. Потом она взяла гитару. Солнца уже не было видно, небо стремительно блекло, прохладой веяло от окна. Анна запела.
Моя душа была пуста,
Но поселилась в ней мечта.
Мне не дает она покоя,
Покоя нету мне и сна...
Однажды будет так, я знаю:
С холмов, поросших земляникой,
К нам прилетит зеленый ветер,
Весну на крыльях принесет.
Он принесет дыханье леса,
И запах трав, и щебет птичий,
Лесных цветов благоуханье
И легкий шум морской волны.
И сквозь оконную решетку,
Сквозь слезы счастья я увижу:
Свобода на зеленых крыльях
Летит со сказочных холмов.
К нам прилетит зеленый ветер,
И от простого дуновенья
Качнутся каменные стены,
И солнце лица озарит.
Анна уложила Светку в кровать, почитав ей на ночь сказку.
- А ты когда пойдешь спать? - полюбопытствовала дочь.
- Мне нужно еще поработать. Спокойной ночи.
Анна села за компьютер. Сегодняшнее задание было выполнено, просто Анне захотелось пообщаться со вторым этажом - там люди понимали немножко больше. Она набрала пароль и соединилась с Общей Сетью.
Привет! - Анна торопливо стучала по клавишам, - Это Анна. Кто в сети?
Несколько ее знакомых сразу откликнулись.
У нас сегодня трубу прорвало, - сообщила подруга Клава.
Где Бог? - отстучала Анна, - В тюрьме или вне ее?
Еретический вопрос, - ответили ей, - Бог трансцендентен. Он вообще вне нашего мира.
Если Бог есть любовь, - продолжала Анна, - Значит ли это, что в нашем мире любви нет и быть не может.
Божественной нет и быть не может, - ответил богослов Иар.
Это неправда, - возразил ему эзотерик Поль, - Бог есть любовь, разлитая в нашем мире. Наш мир - это и есть тело Бога.
Наш мир находится под властью сатаны, - написал Иар, - Если ваш бог - сатана, тогда подобные высказывания понятны
Анна давно заметила, что умственными дискуссиями увлекались в основном мужчины. Женщины в таких делах мало участвовали... может быть, потому, что мужчины как раз не любят тех женщин, кто склонен умствовать.
Действительно, странно, - написала она, - Если наш мир - воплощение Бога, то почему он такой мрачный? Почему это тюрьма?
Тюрьма из наших собственных предрассудков и грехов, - ответил Поль. Анна подумала. Да, возможно, охранник - это и есть мой собственный предрассудок. И боль... боль - это тоже предрассудок. Можно ведь внушить себе, что боли нет. Все дело в состоянии сознания.
Она вышла из Сети.
В сущности, это тоже хороший выход. Поверить, что это - вовсе не тюрьма. Что все это - состояние сознания. Что достаточно изменить внутренний настрой - и все вокруг станет прекрасным.
Анна задумалась.
За окном стояла уже темень. Анна коснулась руками решетки - почти невидимая, железная преграда. Сорвать ее, прыгнуть... Но решетка крепка, а самое главное - в соседней комнате спит ребенок. Куда она от дочери?
Память, - вдруг сказал кто-то. Анна обернулась. В комнате не было никого.
Память.
Может быть, охранник? Нет, сегодня Саид, а он не заходит никогда.
Анна смотрела на звезды, в ячейках решетки, такие крупные, яркие сегодня. Ей хотелось лететь - далеко, далеко. Ей вдруг вспомнилось собственное детское стихотворение.
Добрые духи, придите ко мне!
Добрыми крыльями тьму заслоните.
В этом тяжелом, мучительном сне
Смутно я помню вашу обитель.
Жить не хочу, никому не понять:
Сердце мое от тоски изболелось.
Добрые духи, спасите меня!
Окна откройте, чтоб небо виднелось.
Дверь откройте, решетки сорвите!
Душно и плохо мне в мире одной.
Духи, где светлая ваша обитель?
Где, за какою великой Стеной?
Странно, к чему все эти стихи? Их никто никогда не печатал. Их читали знакомые, друзья, Анна посылала их в Сеть... она пела свои странные песни. И кому, и зачем все это нужно? В детстве она все время призывала Того, кто, как она верила - должен прийти. Теперь она знает - Он не придет никогда. Сказки не становятся былью.
Она должна смириться... Она должна радоваться тому, что живет в тюрьме, и вообще забыть об этом.
Или она будет страдать всю жизнь. Она никогда не станет такой, как все, и будет несчастна.
Память.
Анна просто уже не помнила того, как Он приходил.
Ей было тогда совсем мало лет. Она была ребенком. Она стояла на пороге Тюрьмы. За спиной оставался солнечный свет. За спиной стоял Он. Анне было семь лет. Он положил руку ей на плечо.
- Иди, Анна.
Она обернулась, взглянула доверчиво в Его лицо черными, большими глазами.
- Мы встретимся, - повторил он, - Я буду следить за тобой. Иди. Уже пора.
- Я не хочу без тебя, - вдруг сказала она. Испугалась в самую последнюю минуту.
- Но что же делать? - тихо и беспомощно спросил он, - Кто расскажет им, если не ты?
Анна молчала.
- Ведь многие из них даже не знают, что живут в тюрьме. Ведь ты сама взяла это на себя.
- Но если я забуду? Ты говоришь, я потеряю память...
- Ты вспомнишь то, что нужно.
Анна глубоко вздохнула. Стоящий за ней вдруг потемнел лицом.
- Не ходи, - сказал он, - Все можно еще изменить. Не ходи. Останься. Им расскажет кто-нибудь другой. А ты останешься с нами.
Анна покачала головой.
- Нет... я пойду.
- Тебе будет тяжело. Ты все забудешь, ты изменишься...
- Я знаю. Но ты говоришь, я вспомню то, что нужно.
- Я люблю тебя, Анна, - сказал тот, что стоял за ней.
- И я люблю тебя, - ответила она. Он выпустил ее ладонь. Анна шагнула на порог.
- Все, что я могу рассказать им, это ты...
Анна постояла у окна, закрыла его и легла спать.
Память, думала она, лежа в постели. Память ничего не говорит мне.
Я не могу ошибиться: боль ни с чем не спутаешь. И тюрьма остается тюрьмой. И жизнь в ней никогда не будет счастливой. Это преступление - думать, что в тюрьме можно жить счастливо. В тюрьме вообще жить нельзя.
Я только не понимаю, почему мне вдруг стало так хорошо, так светло... Ведь ничего ровным счетом не произошло. Как будто птица взмахнула светлым крылом надо мной. Как будто отзвук Иного мира лег на душу. Так бывает, когда сочиняешь, но ведь я не сочинила сейчас ничего. Почему мне так легко, так хорошо, и даже хочется плакать?
Ведь я же только что поняла самую страшную вещь на свете: