Аннотация: Сказка о бессмертии и о путешествии барда по прозвищу Полталисмана.
1
Полководец подошел к воротам города и остановился перед ними. Его уже ждали - с традиционными Чашей Мира и Ключами от города, но он не торопился принять дары. Армия, напрасно приведенная к стенам города, ждала его приказов.
Один из встречавших приблизился к полководцу.
- Город ваш, - сказал он.
Полководцу не хотелось идти дальше, он просто не мог заставить себя войти в гостеприимно распахнутые ворота.
- И что мне делать с этим городом? - спросил он у подошедшего к нему человека.
- Все что захотите, - ответил человек.
Полководец медленно двинулся вперед, потом снова остановился.
- Это правда? - спросил он, - правда, что вы все - бессмертны?
Человек улыбнулся.
- Нет, - сказал он, - теперь уже нет.
Полководец ждал объяснений.
- Я понимаю, вы, как и другие пришли сюда за бессмертием, и вот сейчас удивляетесь, почему мы открыли вам ворота, и не стали сражаться. Просто нам не за что сражаться, и незачем воевать. Мы отдали бессмертие другому. Тому, кто, может быть, сумеет сделать из него хоть что-нибудь.
Эта новость должна была привести полководца в ярость - ведь он и в самом деле пришел сюда за бессмертием. Но гнева почему-то не было... Город, в котором жили люди, не умеющие умирать, всегда был вызовом всем прочим городам и странам. Его то и дело пытались завоевать - хотя как можно победить в сражении, где павшие враги поднимаются, чтобы продолжить бой? - и иногда даже завоевывали. Никто из тех, кто сумел овладеть этим городом, не смог открыть секрета вечной жизни, и не смог долго прожить в завоеванном городе. Теперь полководец понял, почему.
- Вы хотели жить вечно, - сказал встречавший, - но хотели ли вы, чтобы ваши города выглядели так?
Полководец бросил лишь один взгляд на то, что ждало его за воротами, и содрогнулся. В этом городе, причудливом, искаженном, как искажается в агонии лицо человека, нельзя было жить, сохраняя рассудок. В каждой линии стен, в каждом камне на мостовой и даже в небе над городом было что-то, чего не видели глаза, но ощущало сердце, что-то неподспудно отторгаемое самой человеческой сущностью. Город бессмертных был словно гнилое яблоко, расползавшееся меж сжатых пальцев, мерзкое и зловонное.
Когда полководец снова посмотрел на своего собеседника, то взгляды их были взглядами двух людей, которые поняли друг друга.
2
Человек по прозвищу Полталисмана вышел из города на закате. Здесь его приняли хорошо - кормили, слушали его песни и не бранили за них, хотя и похвалы он не дождался. Он был бардом, и был им достаточно давно, чтобы не желать похвал и не бояться брани, но принимать и то и другое с философским спокойствием. Да, в этом городе его и в самом деле приняли хорошо, хотя и не заплатили ни гроша. Только перед самым его уходом из города один из людей подарил ему струну для его дорожной арфы. Бард принял подарок и поблагодарил за него, как поблагодарил бы за любой другой подарок, и теперь шел по дороге, насвистывая звучавшую в голове мелодию.
Мелодия то появлялась, то исчезала, Полталисмана пытался поймать ее, как ловят ускользающую мысль, но тщетно. Стоило ему сосредоточиться, как мелодия пропадала, пряталась в тот зыбкий призрачный мир, откуда приходят к музыкантам все мелодии. Сердясь, бард попытался подойти к делу с другого конца - не свистеть и не напевать, а наигрывать, и расчехлил на ходу свою старую дорожную арфу. Из кармашка в чехле арфы выглядывала подаренная струна. Полталисмана взял ее, и, сам не зная зачем, поменял одну из старых струн на эту, новую. Попробовав струну пальцем, он остался доволен звучанием и с удвоенным усердием принялся за неподдающуюся мелодию.
Он был так поглощен этим, что не замечал ничего вокруг. Начинало смеркаться, и пора было подумать о том, где устроиться на ночлег, а он все шел и шел... И когда человек, выскочивший перед ним внезапно, словно выросший из-под земли, занес руку и ударил его, Полталисмана не успел даже вскрикнуть. На короткий миг блеснуло в лунном свете лезвие ножа, боль пронзила грудь барда, и после этого все ушло, померкло и стихло, даже мелодии, которые не смолкали и во сне, даже стук его собственного сердца.
Он очнулся от холода и понял, что лежит на земле. Окоченевший от промозглого осеннего холода, Полталисмана не смог сразу подняться. Кто-то ограбил его, забрав почти всю одежду, кроме ветхих штанов; его сума, где среди прочего была запасная одежда, тоже исчезла. Шаря руками по земле в поисках чего-нибудь, что помогло бы ему встать, он наткнулся на свою арфу. Арфа была цела. Только после этого он догадался ощупать себя. Он тоже был цел, цел и невредим. Ни раны, ни царапины - ничего в память об ударе ножа. Полталисмана не верил в чудеса; не зная, как объяснить то, что он жив, бард предпочел не искать причину. Жив - и хорошо.
Полталисмана с горькой усмешкой подумал, что вновь оправдал свое прозвище, которое означало половинчатое везение. Да, он был жив, но почти гол, а осенняя стужа ничуть не милосерднее разбойничьего ножа. Бард встал, вначале на четвереньки, а потом поднялся на ноги, не выпуская из рук арфу. Была ночь, полная луна освещала совершенно пустую дорогу. Какие-то лохмотья валялись на обочине, но если это и было когда-то одеждой, то очень давно. Но выбирать было не из чего. Полталисмана добыл из кучи нечто вроде длинной рубахи из грубого холста, и натянул на себя. Одна мысль о том, что он теперь не совсем уж раздет, немного согрела его. Порывшись в куче сора, но не найдя больше ничего хоть мало-мальски полезного, он быстрым шагом отправился по той же дороге, стараясь согреться хотя бы движением и не дать холоду власти над собой. Мелодия, навязчиво звучавшая в его голове, вернулась. Вначале Полталисмана отмахнулся - не до музыки ему было сейчас - но вскоре не выдержал, взял арфу и стал наигрывать, прислушиваясь к своим шагам, и к тому, как звучит новая струна в гармонии со старыми. Мысленно благодаря Судьбу за то, что его дырявые ботинки-развалины не понадобились грабителю, он шел всю ночь и все утро, пока не оказался у ворот небольшого города. Стражи подозрительно оглядели его, но пустили внутрь за монетку, припрятанную бардом в подошве одного из верных старых башмаков просто так, на всякий случай.
3
- Я бард, - в который раз повторил Полталисмана.
- А то я не вижу! - сказал трактирщик. Он оглядывал барда с каким-то совершенно неописуемым чувством.
- Имя как? - спорил он, наконец.
- Канье, - ответил Полталисмана.
- Канье? Что это за имя?
Бард разозлился.
- Имя как имя!
- Да, - трактирщик, наконец, перестал его разглядывать. - Бард говоришь? Таких тут еще не бывало. И что же за песни ты поешь, и много ли они стоят?
- Мои песни стоят больше, чем за них обычно платят. Уж во всяком случае, больше чем та одежда, что вы мне дадите, чтобы я смог развлекать гостей в зале вашего трактира!
От такой наглости трактирщик должен был немедленно выставить барда вон, но почему-то не сделал этого.
- Ладно, - сказал он, - Сегодня вечером будешь петь для моих гостей, а там посмотрим. Небось, еще и голоден?
Полталисмана, почти уже веря в удачу, кивнул.
- Ладно, - повторил трактирщик, - раз уж я сказал "да", значит "да".
Народу в зале было не очень много. Канье начал с "Песенки про старого охотника", потом спел "Пять веселых кружек" и совершенно неожиданно для себя перешел к "Истине шута". Это была не та песня, что поют в трактире, каким бы он ни был... но так уж спелось.
- Печальный шут смеется над собой:
"Вчера опять не угодил вельможе!
Он без улыбки бросил золотой,
И этим он не угодил мне тоже.
Он думает я зол пока я беден,
Но наша разве в золоте цена?
А злость-медяшка чаще нам нужна,
Чем золотая фальшь друзей и сплетен".
И так и эдак нынче рассуди -
Пусть золото тебе не застит солнца.
Улыбкой за улыбку заплати,
Посмейся с тем, кто над тобой смеется.
А истина шута... с улыбкой вместе
Придет, и так ее узнаешь ты:
Что все мы здесь немножечко шуты,
А королями быть - не много чести.
После ему заказывали петь - много и разное, и за все платили щедро. Но Канье по прозвищу Полталисмана был недоволен собой. Во-первых из-за "Истины шута", песни, никому здесь не нужной, и еще из-за нахлынувшего вдруг острого нежелания петь. Он с трудом заставлял себя произносить слова и касаться струн; будь у него чуть поменьше опыта - а ему приходилось петь и вдребезги пьяным, и больным, и даже с петлей на шее - он бы не справился. Наступать на горло самому себе, заставлять себя работать - это ли не ад для творческого человека? Но Полталисмана был профессионалом; он не позволил себе замолчать, пока гости трактира требовали песен.
Вечером, принимая от барда оговоренную часть выручки, трактирщик сказал ему:
- Ты мог бы остаться и на завтра. У нас в городе будет праздник... Ну, сам понимаешь.
- Понимаю, - кивнул Канье. И остался.
На следующий день зал был полон. Канье понимал, что это не ради него, и все равно ему было лестно. Пока веселье набирало силу, он наигрывал простые мелодийки и пел песни, к которым никто никогда не прислушивается. Потом ему стали заказывать - "Двух простушек", "Дубовые пятки", и того же "Старого охотника"
Он выступал с легким сердцем. Ничего подобного вчерашнему острому отвращению к песням, не было, и Полталисмана был рад этому. Вспомнив об "Истине шута" он поморщился; когда-то он написал эту песню и считал ее хорошей, но сейчас она раздражала его. Люди не хотят слушать такое в трактире; они приходят сюда, чтобы повеселиться и отдохнуть... А в жизни такие песни не нужны им тем более.
...Трактирщик не уговаривал его остаться еще на день, и не потребовал назад одежду, которую дал Канье - пару крепких штанов, серую от частых стирок, но добротную рубаху, куртку и плащ с капюшоном. Бард заработал вполне прилично, и решил дать себе отдых, а заодно осмотреть город, в котором оказался.
4
Осень в городе была не такой красивой как за пределами его. Человеческое присутствие накладывает свой отпечаток даже не времена года. Листва на мостовых превращается просто в мусор, о ней не скажешь уже - "бренное золото увядания"; лужи, которым должно отражать ясное после недавнего ливня небо, отражают только стены жилищ, проезжающие мимо повозки, проходящих людей, а чаще, взбаламученные, не отражают ничего. Деревья голы и сиры; оставшаяся листва выглядит жалкой попыткой прикрыть стыдную наготу. Словом, в городе осень выглядит старой нищенкой, которая знает, что никто и ничего ей не подаст и никому она тут не нужна.
Полталисмана никогда не упускал возможности побродить по незнакомому городу. Но пока он бродил, за ним увязалась собака. Он не сразу заметил ее, только когда присел отдохнуть на каменную тумбу возле какого-то дома, и достал из сумы хлеб и сыр, чтобы перекусить. Собака не выпрашивала подачку. Она села в десяти шагах от него, и смотрела странным немного удивленным взглядом. Полталисмана тоже посмотрел на нее, и понимающе кивнул:
- Что, есть хочешь?
Собака, конечно же, не ответила.
Он оторвал щедрой рукой изрядный кусок от бутерброда и кинул ей. Псина понюхала и стала есть - без особой жадности и очень аккуратно. Так ел бы ребенок, который хочет понравиться взрослому. Утолив голод, Полталисмана продолжил блуждания по городу. Собака шла за ним, не приближаясь, но и не отставая.
Чей-то визгливый голос заставил его остановиться на одной из улиц:
- Стой! Да стой же!
Он оглянулся - и только тогда понял, что кричали не ему.
Тучный господин лет сорока догонял невысокого старика в длинном сером одеянии.
- Стой, колдун, - повторил запыхавшийся толстяк, хотя старик уже остановился.
- Я не колдун, я алхимик, - сказал он.
- А мне плевать! Ты должен вернуть мне мои деньги!
- Вы получили то, что хотели, господин?
Тучный побагровел.
- Ты отравил все мое пиво, колдун! Я потерял клиентов! Подсунул мне какую-то дрянь, взял с меня деньги, и теперь еще будешь спорить?..
Он сгреб старика за грудки...
Собака, до этого мирно сидевшая у стены дома, вдруг ощерилась и без единого звука кинулась на толстяка, вцепившись в отведенную для удара руку. Тучный завопил.
Канье был ближе всего к нему и к собаке, что снова и снова прыгала на тучного. Сломав застежку, бард сорвал себя плащ, и набросил на голову взбесившейся псине плотную темную ткань. Она на миг замерла под плащом, потом сделала странное, не свойственное животному движение, и мгновенно освободилась. Внимание ее привлек Канье, и псина кинулась на него. Бард не успел заслониться; тяжелая собачья туша повалила его на землю, клыки впились в горло, перекрывая доступ воздуху и жизни. Он еще успел осознать боль, когда захлебнулся собственной кровью.
А потом оказалось что это не навсегда. Бард снова мог дышать, угасшее зрение прояснилось. Над ним склонялись какие-то люди, слышались голоса испуганные и визгливо-недовольные, кто-то стонал, кто-то плакал.
- Жив, жив! Он жив!
Канье пошевелился (он лежал на земле, ощущая спиной каждый камешек мостовой) и встал. Толпа отпрянула от него, словно он был призраком. Грудь барда была залита кровью, но, ощупав горло, он не нашел раны. Полталисмана оглянулся, не понимая, и увидел у стены собаку с разрубленным боком. Какой-то человек взял его за руку.
- Господин, пойдемте со мной, - требовательно сказал он.
- Зачем? - удивился Канье, голос показался ему чужим, но он не был хуже, чем при простуде.
- Вас покусал бешеный пес и нужно принять лекарство, - повторил тот же человек.
Канье вспомнил его - алхимик, споривший с тучным господином.
- Но вы, кажется, не лекарь...
- Это не важно. Надо спешить, пока болезнь не распространилась в крови. И вы тоже, господин Торн идемте со мной.
Тучный, который всхлипывал, прижимая к груди покусанную руку, на этот раз не стал спорить. Толпа расступилась, пропуская их.
Алхимик жил недалеко. В доме его было все именно так, как это обычно и представляют - склянки, приборы, пробирки, множество непонятных предметов на полках, никогда не гаснущий огонь и хаос, который невозможно объяснить никакими научными изысканиями.
Но среди привычного ему хаоса Алхимик сразу отыскал нужное - круглую деревянную коробочку с чем-то густым и маслянисто-блестящим. Этой мазью он густо смазал раны тучного господина Торна, потом осмотрел Канье и не нашел на нем ни царапины. Это не удивило алхимика, словно он уже сталкивался с чем-то подобным.
- Вы владеете магией, господин? - спросил он, - и умеете быстро заживлять раны?
Канье только покачал головой.
- Но все равно вам надо выпить противоядие.
- Мне! - взвизгнул тучный, - мне первому!
Алхимик даже не взглянул на него.
Он достал шкатулку с самой высокой из своих полок, налил в квадратный сосуд воды и поставил его на огонь. Вода закипела едва ли ни мгновенно, и в нее он кинул несколько ярко-алых комочков из шкатулки. Через минуту он снял сосуд с огня, разлил его содержимое в две керамических пиалы и протянул одну Канье, вторую тучному Торну.
Тучный жадно выпил; руки его дрожали, когда он ставил пиалу на стол.
- И все равно ты должен мне денег, колдун, - сказал он уже куда спокойней. - Но я прощаю тебе твой долг. Только никогда больше и на сто шагов не приближайся к моей пивоварне!
Сказав это, он повернулся и покинул дом алхимика, напоследок так припечатав дверью, что все склянки на полках зазвенели.
- Почему вы не пьете, господин? - спросил алхимик, словно неблагодарность спасенного им человека ничуть не оскорбила его.
Канье покачал в ладони пиалу с совершенно прозрачной жидкостью и ответил:
- Я думаю, что это мне не поможет.
- Но почему? - удивление алхимика было неподдельным.
Полталисмана пожал плечами. Он не мог этого объяснить ни ему, ни себе.
- Я должен идти.
- Все-таки выпейте!
Канье подумал и, решив, что легче выполнить просьбу, чем спорить, осушил пиалу. Жидкость не имела ни вкуса, ни запаха, но водой она точно не была.
- Ну, вот, теперь я за вас почти спокоен.
В дверь кто-то поскребся.
Алхимик подошел к двери и осторожно отворил - вначале чуть-чуть, а потом распахнул дверь совершенно и отошел от дверного проема. Канье увидел, что на пороге сидит собака - та самая бешеная собака, которая перегрызла ему горло.
Псина тихо проскулила, словно просила разрешения войти и посмотрела сначала на хозяина потом на Канье. Тот напрягся; он помнил ощущение клыков на своем горле, и ему не хотелось испытать это снова. Но алхимик почему-то не торопился запирать дверь и прогонять псину.
Собака переступила порог, медленно, тяжело, как больная и, подойдя к барду, легла у его ног. Она имела виноватый и жалкий вид. Бок ее был в крови, но раны не было.
- Что происходит? - спросил Полталисмана удивленно.
- Я думал, вы знаете. Собаку убили, но вот теперь она жива и не только жива, но и здорова. Я работал с больными животными и могу отличить бешеного пса от здорового, и мертвого от живого. Но что это как ни чудо?
Собака, словно понимая, что говорят о ней, подняла голову и тихо проскулила. Канье поймал себя на желании погладить ее и не удержался - наклонился и провел ладонью по серой с белым пятном голове. Собака снова заскулила.
- Мне надо идти, - повторил бард.
Алхимик немного подумал, потом подхватил со стола что-то вроде сумы, состоявшей из разноразмерных кармашков и начал складывать в них склянки, коробочки и мешочки, приятно шуршавшие под его пальцами.
- Я пойду с вами. Что-то происходит - а я не понимаю что. Но мне нужно понимать, нужно знать.
Канье не сказал ему "да", но не сказал и "нет". Алхимик предложил ему горячей воды - умыться и застирать от крови одежду, и Полталисмана, пока старик собирался, привел себя в порядок.
Из города они вышли вдвоем - Канье и алхимик со звенящей, бряцающей сумой. Следом за ними трусила собака.
Чем дальше шел Канье, тем лучше чувствовал себя. Так всегда с ним было в дороге, только на этот раз подъем продолжался недолго. В какой-то миг ему захотелось присесть и, сделав это, он понял, что подняться уже не сможет. Глухая беспросветная печаль вдруг подкатила к горлу и непрошеные слезы навернулись на глаза. Право же, собачьи клыки на горле - это было не так больно, как эта тоска!
- Ну вот, - сказал он и не нашел что к этому прибавить. Алхимик, решивший, должно быть, что он присел отдохнуть, смотрел на него.
Собака подошла, понюхала суму алхимика, фыркнула и приблизилась к Канье. Бард протянул руку и погладил ее, потом достал из своей сумы последний бутерброд и отдал ей. Собака поела. Канье расчехлил дорожную арфу и негромко заиграл.
- Звезды и судьбы в пересечении линий,
Страны и дали за горизонтом заката...
Можно увидеть, как тает серебряный иней,
Тот, что был вечным когда-то.
Эти дороги, прямо ведущие к цели -
Лишь эхо дорог, а за ним костры и потери.
И не спросив, приведут тебя к новой метели
Тысячеликие двери.
Если войдешь - среди них навсегда заблудиться
Можно легко, забыть свое право и имя.
Выбери сам, кем тебе умереть и родится
Вместе с другими.
Он допел до конца, а потом тяжелая прохладная рука опустилась на него и заставила склониться к земле. Канье лег, не выпуская из рук арфы, и мир померк перед ним.
Когда мир вернулся, алхимик стоял рядом с бардом и смотрел на него в глубокой задумчивости человека, оказавшегося перед неразрешимой загадкой.
- Что случилось? - спросил Канье.
Алхимик ответил:
- Вы умерли. И тогда, в городе, вы тоже умерли, но потом ожили, как и сейчас.
Канье встал, с трудом оторвав пальцы от арфы. Мир был как мир, и жизнь была как жизнь, а о смерти он не мог сказать ничего, он даже не помнил ее. Мир Канье по-прежнему был мозаикой из связанных дорогами кусочков - городов, селений, всех тех мест, в которых он хоть раз побывал и тех, где не был ни разу. Дорога ждала его. Впрочем, теперь - не только его.
- За что тебя хотел побить тот сердитый толстяк? - спросил он алхимика на ближайшем же привале. Старик оказался достаточно запаслив, чтобы взять с собой еду и питье, и то и другое он предложил Канье. Собака по-прежнему охотно брала еду из рук.
- За то, что одному человеку иногда трудно договориться с другим, - сказал старик, - особенно если один считает, что за золото можно купить все. Он говорит: "А нет ли у вас какого порошочка, чтобы сделать мое пиво вкуснее, чем у пивовара в соседней деревне?" И если ты даешь ему такой... порошочек, хотя бы только для того чтобы он перестал, наконец, просить, и если пиво его становится необычайно вкусным, но долго хранить его нельзя - кто выходит во всем виноватым? Конечно тот, кто дал ему порошочек...
Канье усмехнулся.
- А что его пиво и в самом деле становилось вкуснее?
- И не только вкуснее. Оно становилось того чудесного золотистого цвета, который отличает лучшие, "королевские" сорта. А на вкус - как "Слеза дракона". Вы никогда не пробовали "Слезу дракона?" Это... о!..
- Когда-нибудь обязательно попробую, - с улыбкой пообещал Канье.
Алхимик его веселья не поддержал. Наоборот он стал вдруг очень серьезным и от взгляда его, пристального и невеселого Канье поморщился.
- Знаете ли вы о Хрустальном Цветке? - спросил алхимик.
Полталисмана усмехнулся.
- Знаю. Ты решил, что нашел Цветок, дающий бессмертие? Но ты ошибся. Я никогда не видел этого Цветка. И я не бессмертен.
Старик не ответил.
5
Старая вырубка подходила прямо к дороге, а дорога была достаточно обширной, чтобы на ней хватало места и пешеходам и разнообразным экипажам. Канье вытер лицо серым от пыли платком и сошел на обочину. Осень, видно забыла, что во всем нужна мера, и мягкое тепло обратила в палящую жару, достойную лета. Жара мало действовала на барда, но он чувствовал себя усталым и к тому же голодным. Соединенные запасы его и старого алхимика быстро подошли к концу, и сегодня утром Канье понял, что завтрак его будет более чем скромным, а обеда не предвидится вовсе.
Возле самой дороги на старом пне сидел человек, вырезавший что-то из куска деревяшки. Нож в его руках не останавливался ни на миг - странный хищного вида нож, при взгляде на который почему-то думалось, что он предназначен для убийства. Канье по прозвищу Полталисмана покосился на человека с ножом и присел на другой пень, подальше от него.
Вытащенные из сумы и разложенные на постеленном платке запасы не впечатляли - кусок хлеба и старый почти уже не пригодный в пищу сыр. Канье долго рылся в суме в поисках вяленого мяса, которое, он знал, еще было, но так и не нашел и со злостью покосился на собаку, словно это она стащила мясо из сумы.
- Бездна знает что такое, - проворчал он, - города еще и не видать, а есть нечего. И как всегда не вовремя. Ладно. Обойдемся как-нибудь.
Человек на пне хмыкнул - он сидел достаточно близко, чтобы слышать ворчание барда. А потом он отложил свой хищного вида нож и начал раскладывать на соседнем пеньке собственные весьма разнообразные припасы. Все в нем - его одежда, добротная и явно недешевая, удобная вместительная сума, манеры и вид - говорило не только об опытном и умелом путешественнике, но и о любви к удобствам или к тому, чтобы все было так, как ему хочется. В данный момент ему захотелось компании.
- Присоединяйтесь,- позвал он.
Канье посмотрел на уставленный яствами пенек - там даже не для всего хватило места. Мясо и хлеб, колбасы не менее пяти сортов, фрукты, тонкие поджаристые лепешки, бутылочка вина, чей запах Канье ощутил тут же, едва взглянув на бутылку, сыр - настоящий оранжевый сорт. Словом целый пир. Бард зло стиснул зубы; злость была неожиданной, и он не мог понять, откуда было ей взяться. Незнакомец пригласил отведать его угощения - и только-то. Он сделал это достаточно вежливо и без издевки над путешественниками, не сумевшими правильно рассчитать запас. И все равно у Канье сводило скулы от злости.
Он постарался взять себя в руки и успокоиться.
- Мне нечего вам предложить, - заметил он нейтрально, - так что если вы рассчитываете на...
- Я рассчитываю на компанию, - перебил человек, - по крайней мере, пока.
Канье хотел отказаться, но возможности такой ему просто не представилось. Алхимик уже присоединился к приглашавшему у его гостеприимного пенька, и бард понял, как глупо выглядит, оставаясь возле собственного нелепого, скудного "стола". Он одним движением смахнул неприглядную еду в сумку, поднял ее и арфу и подошел тоже.
- Садись, ешь, - предложил человек.
Полталисмана сел и начал есть. Еда была вкусной, но он почему-то очень быстро понял, что не так уж и голоден. Хозяин всего этого изобилия и сам мало притронулся к яствам. Он то и дело поглядывал на дорогу, словно ожидая чего-то.
- Спой для меня, - наконец попросил незнакомец с ножом.
Бард подумал немного и согласился. И только взяв в руки арфу, понял, что не знает о чем петь для этого человека. Выбрать одну из тех немудрящих песенок, которые ему заказывали чаще всего, не позволяло внутреннее чутье барда, всегда безошибочно подсказывавшее, какой песни от него ждут.
Канье настроил арфу.
- Мир наш странно устроен и все-таки он таков:
Добрая шутка - редкость, и значит, должна цениться.
Но все любят лишь героев, и никто не любит шутов,
Даже когда от слов их светлеют хмурые лица.
С этим уже не сделать ничего, уж прости.
Пользу в любой мороке легко мы найдем и все же
Герой умеет смеяться и может он мир спасти,
Но только всерьез. А с миром на равных шутить - не может.
Мы знаем, в чем правда, но масок уже не снимем с лиц
Желая друзьям и близким счастья или удачи.
Все любят лишь героев, и никто не любит убийц
И вряд ли когда-то это могло было быть иначе.
Одна простая загадка - один непростой ответ.
Смерть за золото купишь, но жизни купить не в силах.
Поэтому так и ценят не тех, кем торгует Смерть,
А тех, кто без гнева и платы способен убить для мира.
Все это странно - что у всего есть своя цена.
Когда мир наш творили Боги - разве кто-то платил им?
Но вот они смотрят сверху - им эта шутка смешна:
Наши вечные споры о жизни, смерти и силе.
Но мы ведь всерьез все это! Нам надо понять самим
Что зло, что добро, хоть порой ответы кровавы и жутки...
Все мы любим героев, но такая любовь - что дым,
И уж точно она дешевле хорошей шутки.
Пока он пел, на дороге показались всадники - богато одетые мужчины и женщины, сопровождавшие влекомый конями паланкин из темной атласной ткани. Гривы коней, украшенные многочисленными подвесками, переплетенные драгоценными цепочками с ярко сверкавшими камнями, манеры и одежда всадников, их холеные аристократические лица - все говорило о власти и богатстве.
Канье начал вставать, чтобы поклониться поравнявшимся с ним всадникам, но человек с ножом остановил его:
- Сиди, - сказал он, - пой.
И почему-то это прозвучало почти угрозой. Бард посмотрел на незнакомца, на кавалькаду всадников и начал петь. Он не старался быть услышанным, и не старался петь красиво или правильно, и всадники в топоте копыт в пыли дороги проезжали мимо, не обращая на него ни тени внимания. Но так было лишь до тех пор, пока с бардом не поравнялся паланкин. Лошади, влекущие его, остановились, складки ткани раздвинулись, и Канье увидел девушку. Тонкое смуглое лицо с черными глазами и изящным носом, роскошное, и в то же время полное вкуса платье и коротко остриженные волосы, с блестевшей на них жемчужной сеткой... Несколько минут она рассматривала Полталисмана, потом сделала ему знак ладонью:
- Подойди.
Канье подошел.
- Ты любишь золото? - спросила девушка.
Канье моргнул - он не знал, как на это ответить. Ответу "нет" богатая молодая госпожа не поверит, а ответ "да" был бы банален. Едва ли хозяйка паланкина ждет от него банальности.
- Иногда, - ответил он.
Девушка улыбнулась.
- Хорошо. Ты поедешь со мной, - взгляд ее скользнул на спину Канье, и он мог бы поклясться, что она пристально рассматривает всех троих - старого алхимика, человека с ножом и даже собаку, - и твои спутники тоже.
По ее знаку Полталисмана забрался в богатый паланкин, в котором достаточно было места и для шестерых. Сейчас там было лишь трое - богатая девушка, еще одна, показавшаяся некрасивой рядом с прекрасной владетельной госпожой и он, Канье. Хозяйка паланкина подозвала гарцевавшего поблизости стража и приказала предоставить место на лошади алхимику и незнакомцу с ножом. Потом она задернула ткань паланкина и обратила взгляд на Канье.
- Я Принцесса Тень. Конечно, ты слышал обо мне.
Канье слышал. Принцесса Тень, бастард-принцесса, незаконная дочь короля. Ее принимали всюду, но нигде не были рады. Никто не знал, какой будет судьба этой девушки. У короля было еще четыре дочери и два сына - все законные. Никакой властью она не обладала, но в богатстве и в роскоши ее отец-король ей не отказал.
- Как мне называть тебя?
- Я Канье, - ответил он. - Канье по прозвищу Полталисмана.
- Хорошо. Я не стану тебя просить спеть обо мне - сейчас не стану, но потом, конечно, порошу. Могу я рассчитывать, что ты согласишься?
Канье раздумывал над ответом. По какой-то причине Король запретил упоминать свою незаконнорожденную дочь в стихах, песнях и театральных постановках. Даже намек на нее сурово карался. Никто не знал - почему это так, и чего добивается таким образом король. Если он хотел чтобы о бастард-принцессе забыли, нужно было бы поступить наоборот - разрешить все это.
Почему-то именно в этот миг Канье вспомнил о том, что уже трижды умер и вернулся к жизни. Но ответить Принцессе он так и не смог.
- Хорошо, - повторила она, словно играла в игру - на все, что бы не случалось, отвечать "хорошо". - Я еду в Старую Столицу, и ты будешь моим гостем. Кто твои спутники? Я не говорю о собаке...
- Старик - алхимик, а того человека я не знаю. Мы встретились полчаса назад.
- Но ты пел для него.
- Я для всех пою, я ведь бард.
- Ты будешь моим гостем, - повторила бастард-принцесса. - Будешь одет и сыт, и когда исполнишь то, чего я хочу, станешь богатым человеком. Едем! - крикнула она.
Лошади пошли шагом, и паланкин мягко тронулся вперед.
6
Наверное, обильная и сытная пища сыграла с ним шутку, а может, усталость - Канье не заметил, как заснул в тихо покачивавшемся паланкине. Принцесса Тень не требовала от него поддерживать беседу, девушка, сидевшая в паланкине - компаньонка или служанка, вообще с ним не разговаривала. Он не клевал носом, просто в какой-то миг весь мир словно исчез для него, а когда появился снова, Полталисмана обнаружил что лежит на кровати в красивой маленькой комнате. Он не помнил, как и когда его перенесли в эту комнату. Бард огляделся, ощущая себя замечательно отдохнувшим; в комнате было темновато, хотя шторы на окне были отдернуты. Канье подошел к окну и увидел Старую Столицу в сумеречном полусвете вечера. За окном был небольшой балкон; Канье вышел, с радостью вдохнув сладкий вечерний воздух. Старая Столица была местом провинциальным и захудалым. Почти каждый дом тут говорил об упадке и заброшенности, а ведь когда-то это был прекрасный город. По неведомой прихоти прадед нынешнего короля перенес старицу в Тарден - маленький, но зато речной городишко. Старая Столица, даже имя которой было забыто, осталась городом-памятником, городом музеем прежним векам королевского правления. Многие жители покинули ее в первый же год, но многие и остались. Канье вздохнул, судя по всему этих последних "многих" было все-таки слишком мало. Он находился сейчас во дворце и на фоне старых домов этот дворец был великолепен. Не новое, но явно отреставрированное здание, ничуть не кичилось своей архитектурой, и было образцом вкуса и изящества. Ничего лишнего, ни одной линии, ни одного завитка на лепнине, которые бы не были в гармонии со всеми остальными. Впечатления не портили даже убогие дома вокруг. Канье подумал, что нужно будет взглянуть на замок со стороны, но завтра, завтра. Сейчас уже темнело слишком быстро.
Он услышал стук в дверь и покинул балкон. То были служанка, принесшая ему ужин, и старик алхимик.
- Добрый вечер, - сказал он улыбаясь. - Богиня была добра к вам и послала вам долгий и крепкий сон. Мне кажется, я так и не назвал свое имя. Меня зовут Шойе.
Канье не очень охотно назвал себя. Он не видел смысла ближе знакомиться с кем-то из тех, с кем сводила его дорога.
- Если вы хотите посмотреть замок или пожелаете найти в нем что-то определенное, я могу помочь, - сказал алхимик Шойе.
- Мне кажется, для прогулок по замку уже поздновато.
- Вовсе нет. Просто осень, рано смеркается. О, вы ведь еще не ужинали.
Канье посмотрел на поставленный на столик поднос с яствами - девушка служанка ждала, стоя рядом - и ощутил зверский голод. Из-под крышки фарфоровой супницы выбивался поистине божественный армат. Мясо - не жесткое, вяленое, составлявшее обычный дорожный припас, а нежнейшие жаркое, исходило запахом еще более прекрасными. Отварные овощи, салат, кувшин сока, и даже глиняный кувшинчик с вином...
- Не хочешь разделить со мной ужин? - спросил он алхимика.
- Охотно, - старичок присел за стол, Канье кивнул девушке:
- Спасибо, больше ничего не нужно.
- Да, господин, потом я зайду за посудой, если вы разрешите. - Служанка вышла, аккуратно затворив за собой дверь.
Пока они насыщались, алхимик рассказал Канье немного о замке, а потом разговор зашел об его обитательнице.
- Умна, образованна, красива. Не подает ни малейшего повода для сплетен. К тому же принцесса мудра, вот только она еще и жестока.
- Как мудрый может быть жестоким?
- Самые мудрые часто и самые жестокие, - вздохнул алхимик Шойе.
- Да ты философ! - заметил Канье с улыбкой.
- Совсем не интересно быть чем-то одним - просто человеком, просто певцом или просто алхимиком. - Старик помолчал, присматриваясь к Канье, словно только сейчас увидел в нем что-то, и заметил: - Кажется, я мешаю вам. Лучше мне уйти.
Полталисмана не стал спорить. По правде сказать, старик был ему неинтересен. Да и ничто не было. Он вспомнил свой недавний интерес к замку и удивился - ну замок, ну красивый и что? Мало их на свете? У него самого не было вообще никакого дома, не то что замка, но даже и хижины. Поэтому чужие дома не могли его интересовать.
Бард не заметил, как ушел старик алхимик, и даже как служанка убрала посуду и унесла остатки ужина. Давным-давно стемнело, и та же девушка зажгла в его комнате свечи и огонь в камине. Канье подумал, что стоит, наверное, лечь спать, но вместо этого сел в кресло и стал смотреть в пламя камина. Огонь был красив, завораживающе красив... Ощутив нечто вроде прилива вдохновения, Канье решил немного поработать; была одна песня, которая никак не давалась ему.
Он взял арфу и принялся тихонько наигрывать мелодию, вспоминая слова, те слова, которые он хотел сложить в песню и почти уже сложил...