Аннотация: Правдивая история, происшедшая в 9 веке в Сенкт-Галленском аббатстве
Воистину, в славное время Господь отмерил нам появиться на свет. Девятый век от Рождества Христова - что за дивный час, прекраснейшая страница в книге истории! Снова в отчизне нашей пробуждается любовь к наукам и благочестию, снова дивными цветами поднялись среди лесов и гор монастыри, и снова книгочеи из далекой Ибернии озарили светом своей учености наши благодарные края. Ну, раз завел я речь об истории - госпожа эта капризна, и не знает слов "если бы", но если бы довел Бог родиться мне или друзьям моим веком раньше или веком позже - кто знает, были бы мы так счастливы, да и встретились бы мы вообще в столь чудесном месте. А друг без друга жизнь наша не была бы столь радостной и, хоть не подобает мне говорить таких слов, - веселой и занимательной. Правда, веселье и разного рода проделки - это занятие больше по душе брату Туотилону. Сдается мне, что гореть бы Туотилону моему в аду, не будь он столь ревностным слугой Божьим и столь добрым братом и другом. В зодчестве и других своих занятиях преуспевающий, умел он слагать стихи на обоих языках и к тому был одарен природой; и в серьезном, и в шутке столь изящен, что король наш Карл как-то упрекнул того, кто человека с подобным дарованием сделал монахом. Правда, епископ Саломон иной раз и пригрозит ему грехи не отпустить за очередную выходку, да вот только другого такого искусного художника где ж еще в краях наших найдешь! Да и грехов за братом нашим числится немного - пригожий лицом и красивый станом, он всегда в смущении опускал глаза, повстречав на пути женщин. Даже когда вельможи из Аахена и других городов приглашали брата обучать дам игре на музыкальных инструментах, он смотрел больше на струны, нежели на своих учениц. Бог и святой Галл свидетели тому - Туотилон всегда был добрым христианином, даже когда подбил нас с братом Ноткером на ту ночную затею.
Что до Ноткера, то он в той истории замешан никак не был. Ноткер вообще был брат в высшей степени смиренный и тихий, хотя знания его намного превосходили слова, а сердце его было вполне твердо. Он был робок - но лишь внешне, заикался - но лишь на словах, неказист и неуклюж - но перо в его руках летало быстрее стрелы, а арфа могла поспорить с пением птиц в рассветные часы. Был Ноткер тих и мягок в общении с братьями (за что не раз подвергался унижениям), но дух его был тверд и мужественен в борьбе с искушениями, а это куда важнее показной отваги, которой подчас грешит наш род.
Я же, брат Ратперт, был третьим и наименьшим между ними. Что поделаешь - не дал мне Господь стать столь искусным в науках, музыке или стихосложении. Но жаловаться мне грех - я же все-таки священник и монах, а не стихоплет или бродячий жонглер! Ноткер с Туотилоном любили слегка посмеяться над моей строгостью, которая подчас казалась им чрезмерной, но, давая монашеский обет, я отрекался от благ мирских уж никак не ради рифм или музыкальных метров. Вот уж этого мне никак не понять - мы Божьи всадники, призванные сеять семена правды в души людские, а вместо этого коротаем дни и годы за преподаванием светских наук или того хуже - за монастырскими стенами, отдаваясь только лишь мессам и молитвам. Слушать хорошую мессу - это хорошо, но мы призваны служить ее, чтобы слышать ее могли простые люди, ополченцы церкви, которых нам предстоит вести в духовной брани. Неудивительно, что умеренность и мягкость нашего устава привлекает под своды аббатства святого Галла мужей, ищущих скорее мирского благополучия, нежели награды небесной.
И как верно сказано в Евангелии, сыны мира сего бывают куда догадливее сынов света, и могут быстро возвыситься на многих поприщах. К прискорбию, такое зачастую случается в церкви Божьей. Покровитель наш, святой Галл и учитель его святой Колумбан Ибернский потерпели много от служителей франкской церкви. Сократ, пророк среди народа греков, принял смерть от злоумышленников, да и Сам Господь наш пострадал на кресте благодаря проискам иудеев. Что уже говорить тогда о нас, недостойных слуг Божиих!
Итак, нас было трое, и были мы простыми юношами, жившими в диковинное время. И хотя разнились мы во многом, но было у нас нечто общее - любовь к истине и чести, желание служить Господу, церкви и науке, умение ладно складывать слова в стихах, а в словах этих - выражать мысли. И любили мы собираться втроем и делиться плодами трудов своих, ну и еще почитать друг другу стихи других стихотворцев, дабы пример других служил нам опорой и уроком. Помнится, как Туотилон с Ноткером спорили, чьи стихотворцы больше преуспели в сложении стихов легкого содержания. Ноткер очень любил песни, которые писали монахи из Ибернии. До сих помню, как горели его глаза, когда он переложил нам с языка скоттов одно прелюбопытнейшее творение, найденное им на полях некой греческой книги:
Я и Пангур - два монаха.
Трудимся ночами.
Я наукой занимаюсь,
А мой кот - мышами.
Делать то, что сердцу мило -
- это ль не чудесно?
И хоть мир вокруг широкий -
В келье нам не тесно.
Я люблю читать Писанье,
Бой вести с грехами.
У кота - свое призванье:
Бегать за мышами.
Он зверей незваных ловит,
Мне во всем послушный.
Я же - книжною наукой
Назидаю душу.
Удивительная вещь - как ни тяжело было Ноткеру говорить, а все же ни разу в жизни не заикнулся он, когда пел, читал стихи или проповедовал. Да и ни разу не слыхали мы, чтобы в монастырских кельях братьям позволяли держать котов! Видать, дивный народ живет на том острове. Впрочем, стихи были превосходные, и все мы долго смеялись. Но затем Туотилон начал протестовать, говоря, что франкские стихотворцы лучше, поскольку не покидают своих домов в погоне за суетной славой вдали то отечества, и что недаром епископы и аббаты из франков и готов попрекают скоттов за их прилежание хмельному питью. Он даже привел изречение Теодульфа Орлеанского о том, что скотты подобны скотам.
Ноткер также разгорячился:
- Ну что ж, друг мой, поскольку мы коснулись всякого рода афоризмов, так позволь и мне рассказать о казусе, имевшим место со славным философом Иоанном Скоттом, величаемым на греческий манер Эриугеной, что значит, рожденный в Ибернии (ее еще зовут Ирландией).
Туотилон не слишком любил Эриугену, считая его взгляды об устроении природы и о предопределении не вполне правыми. Он не раз напоминал о том, сколь позорной смертью умер отец еретиков Арий (а умер он, справляя большую нужду в отхожем месте). Ноткер знал это, но тем не менее продолжал:
- Король западных франков Карл Лысый сидел как-то за столом с Иоанном Скоттом (а сидели они друг напротив друга). И король, желая подшутить над изрядно подвыпившим книгочеем, напомнил ему об афоризме, сказав: "В чем разница между скоттом и скотом". В ответ Эриугена сказал, не мешкая: "Они сидят по разные стороны стола".
Мы прыснули со смеху, а Туотилон решил продолжить тему юмора, и затянул нашего любимого "Аббата Адама".
В Андегавах есть аббатах прославленный,
Имя носит средь людей он первое;
Говорят, он славен винопитием
Всех превыше андегавских жителей.
Пить он любит, не смущаясь временем:
Дня и ночи ни одной не минется,
Чтоб, упившись влагой, не качался он,
Аки древо, ветрами колеблемо.
Он имеет тело неистленное,
Умащенный винами, как алоэ,
И как миррой кожи сохраняются,
Так вином он весь набальзамирован.
Он и кубком брезгует и чашами,
Чтобы выпить с полным удовольствием;
Но горшками цедит и кувшинами,
А из оных - наивеличайшими.
Коль умрет он, в Андегавах-городе
Не найдется никого, подобного
Мужу, вечно поглощать способному,
Чьи дела вы памятуйте, граждане
Эйа, эйа, эйа, славу.
эйа, славу поем мы Бахусу!
Песню эту мы пели хором, на три голоса, а припев про Бахуса кричали так, что братья могли проснуться. Уж больно нам эта песня нравилась.
А на следующий день аббат и епископ наш Соломон наложил на нас епитимью за гордыню, пустословие и презрению к помазанникам Божьим. Епитимья включала в себя и самобичевание. Ох уж, эти сирийские монахи, давшие жизнь этой вреднейшей привычке. Какой же прок Господу Богу от того, что плеть погуляет по спине нашей? Говорят, оно помогает усмирять плотские вожделения. Пробовал. Не помогает. Только горше становится от того, что оболгали нас. Ведь ничего против Соломона мы не говорили, и не пели. Нет ничего вреднее для прелатов, чем слушать нашептывания своих подчиненных и верить лживым слухам. Сенкт-Галлен - не Андегавы, а наш аббат никогда пьянством не грешил. Мы трое клятвенно заверили Соломона, что донесший на нас - лжец. А Туотилон даже попросил разрешения наказать такового, ежели он найдется. Но аббат нам не поверил, и затаил к нам неприязнь.
А вдобавок начальник трапезной Синдульф (не приведи Бог нам встретиться на небесах) выдал нам несвежего пива. Слыхивали мы, что молитвами святого Колумбана вода обратилась в пиво. Или, может, пиво умножилось? Не помню уже. Как бы там ни было, жаль, что Господь не совершил чуда в этот раз с тем пойлом, что нам пришлось пить...
Но пиво или плети - это всего лишь мелкие горести земной жизни, на которые нам, слугам Божьим, роптать не подобает. А думали мы с Ноткером и Туотилоном над тем, откуда Соломон мог узнать о нашем разговоре, и кто мог столь нагло исказить смысл сказанного нами. Доблестный граф Роланд погиб в Ронсевальском ущелье из-за предательства. Кто же предал нас? Ни Ноткер, ни Туотилон этого сделать не могли - они скорее бы Магомету поклонились, чем стали доносчиками. Тогда кто-то подслушивал нас. Но кто?
Грустно было в тот день у нас на душе. Конечно же, мы понимали, что монашеская ряса спасает далеко не от всех искушений, и кроме плотских грехов есть еще грехи сугубо духовного плана - это, конечно, если понимать плоть и дух так, как его мыслили греки - как телесная и нетелесная сущность человека. Например, к чему было Синдульфу сегодня давать нам ослиную мочу вместо доброго христианского напитка? В монастыре довольно и доброго пива - хватит и нам, и странникам, и еще простому люду на праздники выставляем. Вот только от Синдульфа вред не только нам - многие браться жаловались на него. Но аббат наш Соломон к нему благоволит. С чего бы это? Неужели это Синдульф служит у него поставщиком слухов? Вполне возможно, ибо человек, давший ближнему такую мерзость, как прогорклое пиво, может совершить любую подлость.
Вообще, с тех пор, как приняли мы монашеские обеты, искушений на нашем пути встало куда больше, и греха мы видим пред собою куда больше, нежели когда ходили за плугом вместе с отцами нашими. Может, это и неправильно, но сдается мне, развлечься с блудницей не так грешно, как быть монахом, и в то же время доносить на товарищей, или совершать другого рода гнусности. Мужики или господа свои грешные утехи свершают открыто, не делая вида, что совершают благое дело. А здесь праведность напоказ, да подлость про запас. Великий император Карл называл священною войною свои походы на диких саксов или мавров, которые опустошали пограничные земли, убивая невинных христиан. Почему же папа римский не объявит священную войну против подлецов и лицемеров? Наверное, потому что тогда всем нам придется под меч головы класть. Воистину сказано, что нет праведного ни одного. Вот и сейчас - грешны мои помыслы, и гордыни смертной исполнены. Плетью меня за это бить надо. Но только упал взгляд мой на плеть, висящую на стене, как подумалось мне - а хорошо бы Синдульфа плетью этой, да не по спине, а пониже. А еще лучше розгами - так больнее, ежели по мягким частям. Прости меня, Господи, и не вмени Синдульфу грехов его...
Как бы там ни было, прекращать наши ночные собрания в библиотеке мы не перестали - тем более, что Туотилон обещал показать нам "назидательнейшее стихотворение", написанное некой госпожой Дуодой к своему сыну. Наверное, госпожа Дуода была в числе учениц Туотилона, потому он так и расхваливал ее достоинства. Кабы не знал я Туотилона, заподозрил бы неладное. Но стихотворение оказалось и впрямь хорошее, а написано было таким размером, каким язычники писали встарь песни о героях:
Во здравье живи ты,
Милое чадо;
Не поленися
Речи усвоить,
Присланные в грамоте:
Легко в ней отыщется
Слово по сердцу.
Потщись читать живое
Слово Господне,
С прилежаньем святое
Помня ученье:
Сердце преисполнишь
Великой радостью
В вечные веки.
Царь, безмерный и сильный,
Добрый и славный,
Пускай соизволит
Душу твою наставить.
О мой юный отрок,
Будь обороняем
Им ежечасно...
Ноткер аж встал со скамьи, желая выразить свое восхищение:
- Я всегда говорил, что женщинам нужно также давать образование. Они могут выражать свою мысль не хуже нас, а порой и лучше. Хотя бы это - "о мой юный отрок". И этому юному отроку она написала целую поэму. Воистину женщина - дивное создание. Зря, друг мой, ты перед ними глаза опускаешь. Мать Господа нашего пресвятая богородица также, notabene, не мужчиной была. Вот послушайте:
И тут он запел:
- Возрадуйся, Матерь божия,
Над коею вместо повивательниц
Ангелы божьи
Пели славу господу в вышних!
- Помилуй, Иисусе господи,
Приявший сей образ человеческий,
Нас, многогрешных,
За которых принял ты муки...
Это был гимн, недавно сочиненный Ноткером. Что ж, в гимносложении он всегда был далеко впереди нас. Тут ничего не поделаешь - дары дает человекам Господь, а нам уже остается лишь с мудростью распоряжаться Его дарами. А вот Туотилон - это истинный художник, он все заметит. Пока Ноткер, забыв обо всем, пел хвалу Богородице (между прочим, хорошее дело), он шепнул мне по латыни:
- Этот здесь и прижался головой к окну.
Я глянул краешком глаза, и узрел очертания головы в проеме окна, ведущего в зал собраний, примыкавший к библиотеке. Ставни-то у нас застекленные! Остроконечный череп Синдульфа был бы не так заметен в лунном свете, если бы не тонзура, которую выбривают монахи. Воистину, Господь дал тонзуру нам как знак слуги Божьего, и не даст Он грешнику укрыться в обличье священного сана, откроет грех и грешника на чистую воду выведет. Уже и Ноткер заметил краешком глаза, что за тень в окне маячит. И все трое мы подумали об одном - что настало время покарать грешника. Подумали мы все, но сказать осмелился лишь Туотилон:
- Ты, Ноткер, так как ты робок, вернись в церковь. Ты же, мой Ратперт, возьми плеть братьев, что висит в зале собраний, и подбеги с той стороны, потому что я, лишь только заслышу твои шаги, мгновенно распахну окно, схвачу его за волосы и, притянув к себе, буду крепко держать. А ты, душа моя, проникнись мужеством, будь твердым и накажи его плеткой изо всех сил, пусть бог покарает его!
Вот таким был наш Туотилон. Что уж говорить, речь его, произнесенная на превосходнейшей латыни, была достойна самого Энея, а последующие наши деяния сравнимы с подвигами Роланда и Беовульфа. Ноткер в этом случае был нейтральным летописцем, запечатлевшим все тонкости нашей битвы. Я на цыпочках вышел в зал, взял плеть, и в это же время Туотилон подобно молнии, раскрыл окно, схватил Синдульфа за волосы и притянул к себе. Хватка у него была что у Геркулеса, и вырваться Синдульф мог бы только оставив ему на память половину головы. Я же, быстро подбежав, изо всех сил стал осыпать ударами спину человека, голова которого была втянута внутрь помещения. Никогда я еще не работал плетью с таким упоением и радостью - да простит меня Господь.
Но Провидение, казалось, было на нашей стороне - ибо Синдульф, отбиваясь руками и ногами, поймал вскинутую плеть и крепко зажал ее. Я же заметил поблизости розгу, и стал наносить ею сильнейшие удары, и при этому уже не по спине, а по более подходящим для битья местам. Наверное, древний царь Иисус Навин так разил мечом врагов народа Божьего. А этот враг, после того как уже жестоко был наказан и напрасно молил о пощаде, сказал: "Я вынужден звать на помощь",- и завопил во весь голос.
Несколько братьев, услыхав крик в столь необычное время, в недоумении сбежались сюда со свечами и стали спрашивать, что случилось. А Туотилон (вот это человек!) без устали твердил, что поймал дьявола, и просил посветить ему, чтобы он мог разглядеть, в каком образе он задержал его. И вот он, поворачивая голову сопротивляющегося дьявола туда и сюда, чтобы рассмотреть, спросил, будто не зная, не Синдульф ли это? Когда же все вскричали, что это действительно он самый и есть, и стали просить Туотилона отпустить его, он выпустил его и промолвил: "Горе мне, несчастному, что я коснулся епископского наушника и доверенного!" Когда братья сбегались сюда, я, отойдя в сторону, украдкой скрылся, и потому пострадавший не мог узнать, кем был бит.
Все же некоторые спросили, куда вышли господин Ноткер и Ратперт; Туотилон на это ответил:
- Оба они, лишь только заметили дьявола, ушли к службе господней и оставили меня в темноте с тем, кто проходил здесь по делу. Но право же, вы все это должны знать, ангел божий собственной рукой нанес ему удары! Ибо с другой стороны никого не было!
Ангел Божий? Я представляю, какими были бы последствия, если бы он попытался донести на архангела Михаила - ведь огненный меч разит больнее розги. Ежели Синдульф не исправился с помощью моей розги, то думается мне, в раю ему предстоит подобная порка.
Когда наконец братья стали расходиться, между приверженцами начались, как это случается, всякие разговоры. Говорили, что это свершился суд божий, чтобы были разоблачены все доносчики. Воистину, вернулись в церковь времена Анании и Сапфиры, когда Господь не допускал подобных выходок и поражал нечестивцев рукою Своею.
Другие, правда, говорили, что подобному человеку не подобал такой образ действий, разве что он ссылался в оправдание на ангела божия. Наверное, им от Синдульфа еще не доставалось. Ну что ж, пусть считают, что это был ангел. Во всяком случае, нас за это не накажут.
Нас и не наказали. Правда, Синдульф понимал, что ангелы Божии просто так не приходят, но в ту ночь он просто скрылся, потому что был сокрушен болью тела и в равной мере души. Спустя несколько дней епископ наконец спросил, где это так долго пропадает его поставщик слухов - так именно он обыкновенно называл человека, приносившего ему какие-либо тайные новости. Узнав все, как было, он велел позвать его и, так как не хотел столь постыдное дело ставить в вину столь нужному ему человеку, стал утешать его. "Поскольку,- сказал он,- те, которые с детства всегда были моими недоброжелателями, причинили тебе зло, я, если буду жив, обойдусь с тобой лучше". Спустя некоторое время случай представился, и Синдульф был поставлен старшим над работниками монастыря. Многие выражали опасение, как бы столь важному делу в монастыре не был причинен ущерб передачей его такому человеку, но к сожалению, аббат наш Соломон, епископ Сенкт-Галленский, видимо, любил столь преданных слуг, кои готовы о чести забыть, лишь бы выслужиться. А впрочем, ни в какой другой должности он все равно не мог быть полезен, так пусть будет хоть так. Да простит ему Господь грехи его, а нам - грехи наши.
Царство Божье не от мира сего, и не видать в этом мире правды и справедливости, покуда род людской не изменен полностью очищающим огнем благодати Божьей. Правда, мы с тех пор стали терпеть меньше притеснений, но нелегко было нам смириться с тем, что и на этот раз восторжествовала не правда, а хитрость и подличанье. Безнаказанность - величайшее зло, а розог на все случаи просто не хватит.
Однако же роптать и жаловаться на судьбу нам было бы грешно, ибо Господь никогда не обделял нас Своей милостью. Оглядываясь на прожитую жизнь, могу сказать, что все мы достигли того, о чем мечтали и к чему стремились всей душой. Ноткер - этот цветок благочестия и святости, сосуд Духа Святого, полнее которого не было в то время, всегда преуспевал в служении Богу - и в сложении гимнов, и в организации церковного пения, и будучи большую часть своей жизни настоятелем монастыря Сенкт-Галлена, и в других делах своих. Туотилон - тот стихосложением на латинском и нашем родном языке прославился в пределах свей империи, и стал почтенным учителем наук и в особенности музыки. Да и я, Ратперт, третий и наименьший между ними, не могу пожаловаться, что жизнь-де моя сложилась неудачно.
Да и вряд ли могло случиться иначе - потому как в дар от Господа получили мы дивные дары и таланты, которые не преминули использовать во славу Его, и потому как жили мы в необыкновенное время, когда книжная ученость снова стала цениться, и в церквах на всякое доброе дело применяться. Не в тягость мне вставать с постели в рассветные часы, ибо окно моей кельи выходит на восток, и радостью исполняется сердце мое, когда я вижу зарю на горизонте, которая прогоняет ночную тьму. Воистину - расходится тьма и горит алым пламенем на восходе свет невечерний - et oriente lux! Проходят времена дикости и варварства, и наступает новая эпоха, которая (я в том уверен) благочестием своим затмит времена древних евреев, а ученостью - времена премудрых греков. И немалые заслуги в том будут принадлежать таким слугам Божиим как Ноткер или Туотилон.
И думается мне, что появись я на свет второй раз и получи в дар возможность прожить жизнь заново - я прожил бы ее точно так же, ничего не меняя - разве что за исключением того несвежего пива. И да простит мне Господь - с особенной радостью я бы заново повторил ту священную войну против плутов и доносчиков, что вели мы с Туотилоном и с Ноткером (он тогда молился за наш успех в монастырской церкви, куда мы его послали).