Аннотация: Первая попытка писать "самую настоящую". Получилось не величественно, а нудно. О проблемах копирайта в будущем.
Копирайт
Лысый , в странного покроя пиджаке мужчина протянул футляр и сказал:
- Ваш инструмент!
Конечно же, это был не его инструмент. Чесноков открыл футляр, вынул скрипку и аккуратно дотронулся рукой до струн.
Его первый учитель, Александр... Николаевич? Странно, отчество почему-то выветрилось из головы, так вот он еще в далеком уральском Троицке, тихо в строну, когда маленький Лешик не мог его слышать, ругал "деревом" его первую "четвертушку". Лешик слышал, но не воспринимал слово "дерево" как обидное: из чего же еще делают скрипки, как не из дерева?
Нет! Тот инструмент, который он сейчас держал в руках, никак нельзя было назвать деревом. Наверное, даже Александр с забытым отчеством с удовольствием на нем бы сыграл. Хороший инструмент. Но, все-таки, бесконечно далекий от ставшего привычным Гварнери.
В дверь просунулась раскрашенная девица, фифочка да и только, поглядела укоризненно на лысого и надула губки:
- Мишель! Не тормози! Не надо задерживать начало больше чем на десять минут! Сам же все знаешь!
Мишель покивал в ответ головой, словно китайский болванчик, потом повернулся к Чеснокову и несколько просительно произнес:
- Вы пока настраивайтесь, струны там... Да и вообще, так сказать... Внутренне... Программа на столике. Ах, да! - Он хлопнул себя по лбу и достал из кармана камертон. - Нужен?
Алексей машинально взял камертон, так же машинально поблагодарил, хотя скрипка, как он уже понял, особой настройки не требовала. Мишель еще немного потоптался рядом со скрипачом, пробормотал что-то и выскочил. Странный мужчина, интересно, каким образом он здесь оказался? И каким образом тут оказался он сам? Чесноков оглядел невзрачное помещение, почему-то напоминавшее ему раздевалку бассейна. Без окон, с обшарпанными стенами и видавшими виды стульями, сваленными в углу. Последнее, что он помнил - это концерт в Доме Музыки, потом вечер в пригороде у... Забавно, имя бизнесмена (это же был бизнесмен?) тоже выветрилось из головы. Потом дорога назад... Очевидно, он согласился на какой-то благотворительный концерт. Или не благотворительный. Такие во времена Советского Союза называли "шефскими". Это когда "мастера культуры" выступали в актовых залах заводов или сельских домах культуры. Чесноков старался отбояриваться от таких предложений, уставал от поездок; но время от времени ему становилось стыдно за свои "Карнеги-холлы", "отрыв от народа" и он соглашался. "Надо все-таки отдыхать больше, а то уже выпадение памяти начинаются," - Алексей поглядел на предложенную программу и грустно хихикнул.
Паганини. Великий маэстро преследовал скрипача Алексея Чеснокова, начиная с первой попытки Лешика извлечь какой-нибудь звук из инструмента. В общенародном представлении именно Паганини олицетворял скрипача как такового, являлся идеалом скрипачей. Все ждали, что настоящий скрипач в первую очередь должен стремиться играть так же как итальянец, так же быстро извлекать различные звуки, чтобы пальцы бегали, смычок летал, и все трели оказывались исключительно дьявольскими. И многие, даже очень хорошие исполнители сбивались на простой показ техники. На что-то вроде соревнования по скорости игры на скрипке. А как не сбиться, когда самого раннего детства тебя иначе как "юный Паганини" не величают, и все взрослые только и ждут, когда ты выдашь что-нибудь этакое?
А Чеснокову, не смотря на всю его технику, никак не удавалось поймать состояние души бешеного итальянца. Легкость Моцарта поймать удавалось, завораживающие космические пространства Баха тоже, а Паганини ускользал. Именно поэтому он его в концерты не ставил. Не любил. Но, видимо, в том колхозе, или на том предприятии, куда сейчас судьба его занесла скрипачи тоже ассоциировались прежде всего с Маэстро Никколо. У классики тоже есть свои хиты, и никуда от этого не деться.
Первым же номером в программе стояло каприччо номер двадцать четыре, потом "Вечное движение", потом еще каприччо... Словом, самое известное, "забойное", прославленное всеми, от Рахманинова, до Ванессы Мэй, которую уже понемногу забывали. Наверное, сам бы Алексей (если уж потакать неискушенной публике) поставил бы "хит" на кульминацию представления, а не в начало. Но, в конце концов, какая ему разница? Сейчас он отыграет этот небольшой концерт, а потом будет долго-долго отдыхать. В уединении. Чтобы не мешал никто, чтобы не было никого вокруг кроме скрипки. Его Гварнери. И чтобы можно было спокойно погрузиться в давнюю мечту о любимом Моцарте...
Лысый Мишель снова заглянул из коридора и вопросительно оглядел скрипача:
- Вы готовы? Просто уже пора начинать. Пойдемте, давайте я вас провожу.
Алексей пожал плечами и пошел за лысым.
Зал превзошел все его ожидания. Даже, для сельского дома культуры это было как-то слишком. Скорее всего, это полуподвальное помещение напоминало плохо отремонтированное кафе, только на месте барной стойки соорудили небольшой подиум, изображающий сцену, да осветили этот самый подиум лампочкой помощнее. Назвать светильник прожектором даже не могло прийти никому в голову. Сходство с дешевым кафе усугубляли несколько круглых столиков в первом ряду, видимо, для самых почетных зрителей. Дальше в нескольких рядах уже никаких столиков не было, только стулья, а у самой стенки народ просто стоял.
Мишель уже поклонился публике, переглянулся с фифочкой, занявшей место за одним из столиков, несколько настороженно посмотрел на сурового мужика в защитном комбинезоне стоявшего чуть поодаль ("громила-вышибала", - почему-то подумалось Алексею) и пригласил жестом скрипача встать рядом с ним.
- Двадцать четвертый каприз Паганини! - торжественно объявил лысый. - Исполняет призер конкурса Чайковского, победитель других международных конкурсов, золотой смычок России Алексей Чесноков.
Чесноков вышел на середину сцены, поднял скрипку, замер на мгновение и оглядел собравшихся, благо освещение не мешало. Примерно тридцать пар глаз установили на него в каком-то странном нетерпеливом ожидании... Чуда? Нет, в том-то и дело, что не чуда. Ожидание чуда - это как раз было бы привычно. Народ на концерты классической музыки ходит для того, чтобы прикоснуться к возвышенному. Он оставляет повседневные заботы дома, за пределами зала. Расслабляется. Позволяет увлечь себя за собой. Здесь же судорожное напряжение висело разлитым в воздухе. Примерно тридцать пар глаз бросились на артиста, как будто на кусок хлеба после долгого голода. Они не только не давали себя увлечь куда-то, они сами хватали исполнителя, толкали его: "Давай, давай! Чего же ты медлишь! Мы уже здесь!" Алексей сделал первое движение смычком... И тут на него накатило!
Это бывало, когда музыка захватывала его целиком, даже не так уж и редко. Все-таки не зря его называли "золотым смычком" и прочими лестными эпитетами. Но никогда прежде это не проявлялось с такой силой. Что-то передалось, то ли от публики, то ли от духа Паганини неведомым образом залетевшего в странный зал. Все предыдущее и последующее, а также все окружающее неожиданно стало мелким и совершенно неважным, скукожилось до одной невидимой точки и бесследно исчезло. Все мироздание, все время, вся жизнь лауреата Алексея Чеснокова свернулись до размеров одной небольшой пьесы. Даже еще меньше. До одной темы, длящейся не больше полуминуты и которую надо повторить дюжину раз. До натянутых колеблющихся струн. До смычка. И еще тоньше - до одной струны, по которой ты ведешь свой смычок в данный момент. До тонкой струны, по которой надо пройти. Ты сам выбрал этот путь, неизвестно почему и для чего, но это уже не имеет никакого значения. Потому что сейчас, в данный момент ты идешь. Ты отвоевал, нет, тебе просто перепала эта возможность - пройти. Это главное. Ты сам не знаешь, дойдешь или нет. Выдержит ли струна это твое движение или порвется. Получится ли у тебя дойти или нет. Но ты вступаешь на этот путь снова и снова. Потому что что-то что выше тебя толкает и влечет, не давая остановится. Идти. Идти. Чтобы получилось. Чтобы не порвалось.
Не получилось. Порвалось.
Неожиданно зажегся дополнительный свет, и зал заполонили люди в сером, с масками на лицах и короткими кургузыми автоматами в сильных руках. Кто-то из зрителей дернулся к выходу, но его движение было решительно пресечено вошедшими.
- Просим всех оставаться на своих местах! - каким-то резко контрастирующим с происходящим веселым голосом произнес один из вошедших, единственный, кто был без маски. - Данный концерт является незаконным, так как проводится с использованием контрафактного материала, без разрешения законного правообладателя!
Фифочка умудрилось выскользнуть из-за столика и рвануться по направлению к подсобке, но была мягко перехвачена за локоть громилой-вышибалой и спокойно и издевательски неторопливо возвращена на свое место.
- С-сука! - прошипела фифочка пытаясь освободиться из тисков. - Я как чувствовала, что нас сегодня заложат! С-суки!
Мишеля увели почти сразу же. Кто-то из зрителей пытался протестовать, одна женщина даже плакала. У всех проверяли документы, что-то записывали и только после этого отпускали. По крайней мере, провожали до выхода. Алексей стоял на своем месте, хаос клубился вокруг него, но его самого не затрагивал. И Чесноков совершенно не понимал ни того, что происходило сейчас, ни того, что случилось с ним раньше, в тот момент, когда он играл. Причем непонимание второго волновало его гораздо больше.
Наконец, человек без маски, громила-вышибала и еще два каких-то благообразных старичка подошли к исполнителю. Человек без маски бесцеремонно ткнул каким-то приборчиком Алексею в руку. Чесноков дернулся, приборчик пиликнул. Человек без маски удовлетворенно кивнул и продемонстрировал старичка показания на экране:
- Прошу зафиксировать показания экспресс-анализа. Показания будут занесены в протокол, под которым вы потом распишетесь.
Старички закивали и пошли к столикам, где, очевидно, тот самый протокол и составлялся.
- А с ним что делать? - кивнул на скрипача громила-вышибала.
- Так сдать его местным в отделение и все, - ответил человек без маски. - Пусть тоже приобщатся к операции. К тому же, правообладательница как раз на их участке живет. А нам он совершенно не нужен. Седьмой случай за последние два месяца. Хорошо, что в этот раз организаторов взяли, глядишь, и на источник выйдем.
- Не нужен, так не нужен, - согласился громила-вышибала и потянул Алексея за рукав: - Пойдем!
- Скрипка, - Чесноков поднял инструмент и показал его своему новому провожатому. - Ее надо в футляр убрать. Кроме того, это не мой инструмент.
Провожатый недоуменно нахмурился, он явно относился к скрипачу как к досадной помехе, но футляр уже принесли из подсобки, и он согласился задержаться на минуту.
- Скрипка не моя, - повторил Чесноков.
- Там разберетесь, - неопределенно махнул рукой громила.
На улице была ночь. Щеголеватый фургон в милицейской бело-синей раскраске, с немыслимыми золотистыми стеклами стоял у самого подъезда. На фургон опирался полноватый мужчина в милицейской форме и задумчиво жевал травинку, глядя, как из дверей выходят все новые растерянные слушатели. Громила подвел Чеснокова к фургону и сказал:
- Принимай, майор! - Потом заметил недоуменный взгляд милиционера и пояснил: - Контрафакт.
- Вот радость-то большая, - хмуро пробормотал майор.
Из фургона со стороны водительского места вылез еще один милиционер и тоже уставился на скрипача.
- Не бурчи! - снова нахмурился громила-вышибала. - Мы экспресс-анализ сделали, нам этого достаточно. У вас аппаратура есть? Есть, полностью укомплектованы по программе борьбы с пиратством. Психолог есть? Есть. К тому же хозяйка живет на вашем участке, ей уже позвонили. Придет к вам в отделение раньше, чем вы сами до него доедете. Случай элементарный, как в учебнике. Так что получите лишнюю галочку за участие в раскрытии. К тому же контрафакт тихий, хлопот не доставит. Классическая музыка, мать ее, приобщайтесь к искусству-то!
Он похлопал майора по плечу и пошел назад в зал.
- Спасибо за заботу! - крикнул в ответ милиционер. - Всю жизнь мечтали!
- Подкинули-таки? - спросил водитель.
- А то, - вздохнул майор. - Управление, как против них идти? - Он посмотрел на музыканта.
- Скрипка не моя, - попытался предупредить милиционеров Чесноков.
Полный ничего не ответил, только распахнул дверь фургона:
- Садись! - Потом подумал немного и поправился: - Садитесь!
За время короткой поездки узнать, что же все-таки происходит, у Чеснокова не получилось. Водительская кабина, куда уселись милиционеры, оказалась наглухо отделена от салона пластиковой ребристой перегородкой, которая полностью глушила все звуки. Алексей постучал, но с таким же успехом он мог постучать по вате: странный материал мягко пружинил и только. Окна изнутри были закрашены, так что понять где он находится, в Москве или нет у него тоже не вышло. Хотя, если честно, Чесноков скорее пытался восстановить то свое состояние, в зале. Чтобы ни писала о нем ранее восторженная пресса, он сам прекрасно понимал, что впервые в жизни сумел прочувствовать Паганини. Алексей настолько углубился в переживания, что очнулся уже в отделении.
Водитель, который оказался молоденьким лейтенантом (в темноте у таинственного клуба погон разобрать было невозможно) аккуратно взял у музыканта инструмент, потом провел скрипача к высокому креслу, около которого уже пыхтел майор.
Майор взял в руки какой-то металлический обруч и явно собрался надеть его Алексею на голову:
- Не волнуйся, - сказал он. - То есть не волнуйтесь. Это быстро. И не больно.
Чесноков подумал, что надо бы возмутиться, но милиционеры вели себя вполне доброжелательно, и он решил их не сердить.
Майор оказался прав, больно не было. Чуть-чуть покалывало виски, пока полный милиционер колдовал над аппаратурой. Потом из принтера вылезла узкая лента похожая на чек. Майор поглядел на нее и снял обруч.
- Ну что, Сергеич? - спросил лейтенант.
- А что ты ожидал? - спросил в ответ майор. - Если это на самом деле седьмой случай за последние два месяца? Без вариантов.
- Понятно, - кивнул головой лейтенант и повел Чеснокова в обезьянник, который в этом отделении оказался отделенным от основного помещения прозрачной перегородкой с нарисованными завитушками. Пластик, как и в фургоне, только звуки он не гасил.
Майор Сергеич ушел куда-то в сторону, видимо на свое рабочее место. Алексею не было видно, чем он там занимается, только в зеркале отражалась наклоненная над столом голова, да доносилось сосредоточенное пыхтение. Молодой лейтенант никуда не пошел, взял футляр и спросил у Чеснокова:
- Можно?
- Скрипка не моя, - еще раз сказал Алексей.
- Понятное дело, что не ваша! - улыбнулся лейтенант, открыл футляр и с любопытством стал смотреть на инструмент. - У меня братишка играет, младший, на двенадцать лет меня младше, - пояснил он. - Пиликает каждый день. Уши уже не вянут, но надоедает жутко! Юный Паганини растет!
- Может быть, вы все-таки объясните, что происходит, почему меня задержали и привезли в отделение? В чем моя вина? - попытался выяснить Чесноков.
- Да вроде никакой вины за вами и нет, - несколько растерянно развел руками лейтенант. - Только... Вы не волнуйтесь, только вы не совсем человек.
- В каком смысле не совсем человек? - не понял Алексей.
- Вы гроун-копия. Частичная. То есть клон, только сразу воспроизведенный во взрослом состоянии для выполнения определенных функций. Кто-то нашел биологический материал вашего прототипа и начал выпускать копии. - сказал милиционер.
- Что за ерунда! - воскликнул Чесноков.
Лейтенант хотел что-то еще пояснить, но его прервал из своего угла Сергеич:
- Санин, кончай с контрафактом развлекаться, дамочка пришла!
- Вам все объяснят, не волнуйтесь, - успокоил милиционер и пошел навстречу входившей женщине.
Женщина оказалась маленькой, хрупкой, в плотном розовом брючном костюме. И почему-то в шляпке с вуалью. Она подошла к обезьяннику, приподняла вуаль и посмотрела на Чеснокова усталым взглядом:
- Опять!
- Что значит опять? - Алексею уже стало надоедать количество странностей. - Я вас раньше никогда не видел!
- Проходите сюда, - позвал женщину Сергеич.
Дама еще раз посмотрела на Чеснокова и пошла к майору.
- Что значит опять? - крикнул ей вслед Алексей.
- Тихо! - сказал лейтенант, по фамилии Санин. - Не мешайте следствию!
Женщина прошла к майору, Алексей приник к пластику, пытаясь увидеть, что там происходит, потом неожиданно заметил зеркало на противоположной стене, в котором отражался стол полного милиционера.
- Вы совершенно напрасно торопились, - немного укоризненно произнес майор Сергеич. - Вполне можно было бы подождать до завтра. Все-таки ночь...
- Мне позвонили, - ответила женщина. - Я не спала. К сожалению, это уже не в первый раз, когда мне приходится... Если честно, то я уже устала от этих копий. Все мы устали. Когда же это кончится. Когда же, наконец, вам удастся найти...
"Бред какой-то. Полный бред. О каких копиях они говорят?" - в этот момент Сергеич повернулся, и скрипач увидел календарь, висевший на стене за милиционером. Шрифт его оказался чрезвычайно вычурным, с вензелями и виньетками, он трудно читался, к тому же в зеркальном отображении. Майор вертелся на своем стуле, что-то объясняя посетительнице, то загораживая, то открывая цифры...Но это был календарь на две тысячи десятый год. Две тысячи десятый.
"Они повесили календарь на будущее?" - Чесноков нахмурился. Он совершенно точно помнил, что год сейчас должен был быть две тысячи девятым, а не десятым. Гастроли по Скандинавии. Потом из Стокгольма в Москву. Потом концерт в Доме Музыки. Потом... Выходило, что целый год жизни выпал из его сознания. Напрочь. Осенью он планировал большие гастроли в Латинской Америке. Сам шутил, про Рио-де-Жанейро, давал интервью и радостные журналисты писали, что Золотой смычок России покорит последний непокоренный материк и задавали шутливые вопросы о том, не заедет ли он в Антарктиду. Гастроли не состоялись? Или у него на самом деле амнезия? Но даже если амнезия и стерла последний год, то и в предыдущих годах он ничего не слышал про выращенные копии, или как там обозвал его этот молодой лейтенант? Правда, он никогда не интересовался наукой, про клонирование действительно говорили много...
Полный милиционер тем временем вылез из-за своего стола и лично провожал дамочку до дверей.
- Зачем мне надо постоянно подписывать одно и то же? - спросила дамочка. - Я понимаю, вы выполняете закон, в законе написано - значит надо. Но зачем?
- Мало ли, - вздохнул Сергеич, - может быть, вы проникнитесь, да и усыновите дедушку. Всякое бывает.
- Не в моем случае, - ответила дамочка. - Надеюсь, что вы сможете наконец добраться до источника.
- Все на это надеются, - полный милиционер даже чуть-чуть поклонился. - Я потом до психологов зайду. Не зайдешь - не придут, - сказал он своему помощнику, и вышел вслед за посетительницей.
- Что произошло за последний год? - спросил Чесноков у лейтенанта. - Концерты в Рио состоялись?
Тот удивленно посмотрел на заключенного:
- Многое что произошло, - действительно, откуда он мог знать про эти концерты. Милиционер еще раз открыл футляр со скрипкой, нерешительно посмотрел на Алексея и попросил: - Может, сыграете? Никогда не слышал профессионального скрипача вживую. Пусть даже клона.
Чесноков покачал головой:
- Я, - он замялся, даже не обратив внимания на "клона", - я не в настроении. Извините.
Чудесное озарение, нахлынувшее во время исполнения каприччо, исчезло. Хотелось закрыть глаза, прислониться головой к стенке и сидеть так, долго-долго. Пока весь окружающий кошмар не рассосется сам собой.
Лейтенант не настаивал, только продолжал с интересом рассматривать скрипку.
Вернулся Сергеич с не менее полным усатым человеком, в явно форменном, цвета морской волны, кителе. Долгое время пришелец весело препирался с милиционерами, потом взял стул и вошел в чесноковское узилище. Постарался разместиться на стуле поудобнее, посмотрел на замученного скрипача и представился:
- Старший психолог районного управления внутренних дел Иорданский. Прошу любить и жаловать. Я должен вам многое объяснить, вы же многого не понимаете? Я прав?
- Я многого не понимаю, - согласился Чесноков. - Почему меня все называют клоном?
Усатый посмотрел на документы в своей папочке и сказал:
- Потому что вы на самом деле клон. Точнее парт-гроун-копия.
- Это какой-то заговор? - старший психолог никак не прореагировал на эти слова, так же спокойно, даже с участием, смотрел на Алексея. - Или все происходящее - фантастика, и обо мне пишут какой-нибудь дурацкий рассказ? Я уже понял, что у меня каким-то образом выпал из сознания целый год. Но даже с учетом этого все предположения о клонах... Это чересчур. Это слишком.
- Почему вы решили, что у вас выпал из сознания целый год? - спросил Иорданский, явно заинтересованный этим фактом. - Что вас натолкнуло на такую мысль?
- Календарь. Календарь отражается в зеркале. За спиной у майора.
Психолог повернулся, и некоторое время изучал отражение. Потом кивнул:
- В самом деле. Очень похоже на единицу, - он вновь внимательно смотрел на Алексея. - Особенно в зеркальном отображении. Только это не единица, а семерка, и год сейчас не две тысячи десятый, а две тысячи семидесятый, и выпало у вас из сознания не один год, а шестьдесят с лишним лет.
Чесноков уставился в зеркало, потом на Иорданского.
- Да, все именно так. Я понимаю, что в это тяжело поверить... - он еще порылся в своей папочке. - Оригинальный Алексей Юрьевич Чесноков, скрипач, лауреат и дипломант всевозможных конкурсов, разбился на автомобиле двадцать восьмого июля две тысячи девятого года, на въезде в Москву на Варшавском шоссе. Банальное превышение скорости, во всяком случае, так написано в протоколах. Именно поэтому вы ничего не помните из последующих событий. Вы мне не верите?
На календаре действительно была семерка. Его сбил с толку шрифт. И еще, конечно, желание хотя бы немного приблизиться к знакомой реальности. Так что он верил. Он поверил сразу же.
- Опыты с клонированием вроде бы начались уже в ваше время? - спросил психолог.
- Да, - ответил Чесноков, - хотя я не следил за новостями в этой области.
- В конце тридцатых годов, - продолжил Иорданский, - была разработана технология получения гроун-копий. Это тоже клоны, но обычные клоны развиваются с самого начала, им надо заново пережить детство, юность, заново учиться всему. Гроун-копия же приводится к взрослому состоянию, точнее к состоянию на момент взятия материала, всего за пару недель. При этом воспроизводит не только внешний вид, но и все навыки, бывшие у оригинала, его манеру поведения, даже знание известных только ему фактов. Технология оказалась на удивление простой, легко тиражируемой. Никаких гигантских аппаратов и огромных лабораторий. Конечно, на кухне все необходимое не найдешь, но любой умелец, за пару месяцев... Словом, мировое сообщество оказалось в совершенно новой ситуации.
Собеседник Алексея замолчал и начал теребить ус, внимательно глядя на музыканта. Наверное, он ожидал вопросов или какой-то другой реакции, но не дождался и продолжил:
- Слишком легко оказалось получить в свое распоряжение такую копию. Дорого, попервоначалу очень дорого, но когда это кого-то останавливало? Скорее наоборот. Неучтенный ни в каких базах данных работник! Это очень ценно. С ним можно было делать все, что угодно.
- Это все очень интересно, но... - пробормотал Чесноков.
- Это было совсем неинтересно, - перебил его психолог. - Для получения копии необходимо было совсем малое количество материала. ДНК, не только ДНК, на самом деле, но это уже не суть важно, вы все равно не поймете всех подробностей, да я и сам не знаю настолько хорошо биотехнологии, только в общих чертах. Может, кому-то и было интересно получить в прислугу копию известного человека, вот только этому человеку, или его потомкам не нравилось, что пусть не он сам, но копия, сохранившая его привычки и массу личных знаний, оказывалась в чьем-то распоряжении. В итоге в сорок пятом году был принят закон о копирайте, о праве копирования: нельзя копировать человека без его особого разрешения. Это право у человека неотчуждаемо, даже он сам должен давать новое разрешение на создание новой копии, нельзя разрешить поточное производство копий... После смерти человека право переходит к его потомкам. Ограничено даже право завещать право копирования себя, человек не может завещать это право кому угодно. Опять-таки, из-за того, что есть семья, родственники, есть информация, которая не должна выходить из родственного круга. Тут много интересных юридических проблем, кстати.
- Зачем вы мне все это рассказываете? - спросил Алексей.
- Видите ли, - Иорданский посмотрел на скрипача ободряюще, - вы контрафактная копия. Родственники - ваши потомки, а конкретно - ваша внучка - не давали никому такого права. Пока еще мы не поняли кто и как вас размножает, но, надеюсь, скоро поймем.
- И что, - невесело усмехнулся Чесноков, - раз я контрафакт, теперь меня вывезут на свалку и раздавят бульдозером? Или что у вас сейчас в ходу вместо бульдозеров, какие-нибудь другие тракторы?
- Почему раздавят бульдозером? - опешил психолог. - Зачем? - потом нахмурился на мгновение, почесал лоб, что-то вспоминая, и, наконец, широко улыбнулся: - Понял! В ваше время уже было понятие контрафакта, только связано было с фильмами да? Бульдозерами уничтожали кассеты. Или диски. Монокристаллов вроде еще не было. Тогда так быстро развивались технологии, очень трудно соотнести технологию с годом. Нет, конечно же, никто никого бульдозером не давит, Да так и не уничтожишь ДНК, необходима полная дезинтеграция. Хотя что-то общее есть у пиратов ваших времен и наших. Раньше копировали конкретное исполнение, а теперь копируют исполнителя. Вас. Так же гораздо интереснее. А еще можно копировать композитора, и он создаст совсем новое произведение. Или писателя. Или художника.
- И как вы отличаете копию от обычного человека?
- Есть масса разных отличий. Активность мозга в первую очередь. Энцефалограммы копии и обычного человека не может перепутать даже неспециалист. У копий отличаются характеристики электрического сопротивления кожи, на этом построены экспресс-тесты. Есть различия в биохимии, клеточном катаболизме...
- И на основании различия в клеточном как-его-там, вы лишаете клонов, то есть копий, права называться людьми? - недоверчиво уставился на психолога Чесноков. - Я ведь правильно понял, для вас клоны - это не люди?
Тот помолчал немного, потом неожиданно спросил:
- Вы верующий?
- У меня сложное отношение к религии, - ушел от ответа Алексей. - А какое это имеет значение?
- Если бы вы были верующим, - пояснил Иорданский, - то я бы сказал, что у клонов нет души. И именно поэтому они не являются людьми.
- Чушь какая! - воскликнул Чесноков. - Вы же сами только что говорили о писателях и художниках! Как, по-вашему, можно написать роман, не вложив в него душу. Вы всерьез считаете, что творчество - это совершенно механическая работа, что душа при этом никак не задействована? Да даже если говорить про исполнителей... Это только дети, начинающие, те, кто впервые берут инструмент, думают при исполнении о том, как бы не сфальшивить. Потом эти мысли исчезают, уже к концу музыкальной школы совершенно перестаешь следить за пальцами. Как минимум думаешь о том, что надо сыграть громче или тише, быстрее или медленнее, а пальцы сами реализуют пожелания. Но и это только начальная ступень мастерства. Музыкант начинается тогда, когда он вместо разбора нот или средств выразительности начинает постигать за набором звуков - мысль. Настроение. Нечто неуловимое. Состояние души. Да-да, той самой души, в существовании которой вы сомневаетесь. То есть не сомневаетесь в ее несуществовании!
Алексей выговорился, и повисла пауза.
- И все-таки... - аккуратно продолжил психолог. - Копии не зря называют частичными. Воспроизвести человека полностью, со всеми его тонкими движениями души, сложной системой отношения с окружающими - не получается. Вот вы можете что-нибудь рассказать о своем доме? Какой он был, как был обставлен, хотя бы на какой улице находился?
- Какое это имеет значение?
- Самое прямое, - вздохнул Иорданский. - Попробуйте рассказать мне что-нибудь о своем детстве, только не о музыкальной школе. О детских играх, о приятелях, купаниях, разбитых коленках...
- Какое это имеет значение? - повторил Чесноков.
- Вы просто не сможете этого сделать, - пояснил психолог. - У вас просто в памяти ничего этого нет. Так же как вы ничего не вспомните о своей любви, о страданиях или счастье, о своем любимом писателе и о нелюбимом блюде. Обо всем этом у вас могли остаться только обрывочные случайные воспоминания. Более того - вы не сможете никого и ничего полюбить, даже, простите, секс не доставит вам никакого удовольствия, да скорее всего и просто не получится. У вас практически отсутствует чувства страха, ненависти, долга... Вся огромная человеческая жизнь сведена до одной функции, в вашем случае - к исполнению музыки. По сути своей копия - это биологический автомат, именно для выполнения этой единственной функции предназначенной. Душа же человеческая - она всеобъемлюща. Она позволяет вместить в себя весь окружающий мир. От того, что мы считаем совершенной обыденностью, вроде завтрака из бутербродов, до такого высшего проявления как любовь. Душа, как и мир - несжимаема. Она не сводится к единой точке, к единой задаче.
Снова возникла пауза, на этот раз уже Иорданский уже выговорился и теперь собирался с духом заново:
- Может быть, когда-нибудь - уже тихо добавил он, - наука и сможет копировать душу во всем ее объеме. Пока не получается. Многие считают, что в природе на это существует принципиальный запрет. Что-то вроде глобального копирайта. Права, которое у человека почему-то отсутствует.
- И все-таки я не понял, - Алексей посмотрел на психолога, - зачем вы мне все это рассказали.
- Положено, - Иорданский сжал губы, словно пытаясь запретить самому себе о чем-то проговориться. - Вы не человек, но люди все равно должны оставаться людьми. Ваш стресс от всего происходящего понятен... Кроме того... - он замялся. - Представьте, кто-то создал вас и продал тем, кто решил организовать концерт. Эти люди знают, что у них есть совсем немного времени, пока на них не вышли органы внутренних дел. Дадут несколько концертов, цены на билеты на такие подпольные концерты высоки, как на все запретное. Покупка копии окупается быстро. А после лучше залечь на некоторое время на дно, мол мы ничего не делали и ведем тихую добропорядочную жизнь. И куда в таком случае деть копию? Проще всего ее выбросить. И не в живом виде. Закопать где-нибудь на свалке, или в лесу. Ее же никто не будет искать.
- Спасибо, что вы спасли меня от такой участи, - поблагодарил Чесноков. - Извините, я бы хотел остаться один, насколько это возможно. Я устал, и мне многое надо обдумать.
- Конечно же, - согласился психолог, встал и взял свой стул. Уже закрывая дверь в обезьянник он еще раз посмотрел на скрипача и добавил: - Главное, помните: в будущем вас очень уважают! И любят! Именно поэтому и воссоздают, хотя и варварским пиратским методом.
Ночь, по идее, уже должна была подходить к концу. Свет из-за окна уже мог соперничать с электрическим освещением. Сергеич вместе с Саниным пошли провожать усатого психолога, отсутствовали минут пятнадцать. Вернулись, какое-то время Сергеич копался в бумагах, потом позвал лейтенанта и подошел к обезьяннику:
- Давай, уж, сейчас все формальности до конца выполним. Глядишь, и поспать в конце смены удастся!
Он открыл дверь и кивнул Чеснокову:
- Пошли. То есть, пройдемте.
Алексея привели в небольшое помещение без окон, посередине которого стоял хромированный металлический цилиндр, чуть больше роста человека. Он немного напоминал рентгеновский аппарат, или томограф. Интересно, задумался Чесноков, а мне делали томограмму или нет? Или я этот самый томограф только в телевизоре видел?
- Раздевайтесь, - как-то неуверенно, скорее попросил, нежели приказал лейтенант.
- Зачем? - поморщился майор - Не нужно ничего этого. Что ж мы не люди что ли?
Лейтенант посмотрел на скрипку, которую держал в руках.
- Брату что ли подарить хочешь? - спросил Сергеич. Санин кивнул. - Так оставь и подари. Скажи, что вот, привет от великого скрипача.
Чесноков зашел внутрь цилиндра, который снаружи оказался обит мягким пористым материалом, майор закрыл дверь и Алексей остался в темноте.
- А что мне делать-то надо? - крикнул он. Никто не ответил, и тут Чесноков понял, что сейчас его убьют. Что та фраза у психолога о полной дезинтеграции была не фигурой речи, а совершенной правдой. Его распылят на атомы, чтобы полностью уничтожить материал, право на копирование которого владеет только его собственная внучка. Он попытался постучать, потом понял, что его все равно никто не услышат, замер в темноте.
Наверное, перед смертью надо было вспомнить всю прошедшую жизнь. Ту, еще до своей первой смерти на Варшавском шоссе. Родителей, жену. Детей. У него же должны были быть дети, хотя бы один ребенок, раз в будущем у него была внучка. Но дети не вспоминались. Чесноков всмотрелся внутрь себя, и на том месте, где должны были находиться дети, не было ничего, только пугающая пустота. Она гипнотизировала, не позволяла больше ни на чем сосредоточиться. Алексей пытался с ней бороться, проигрывая в уме двадцать четвертый каприс Паганини, который так хорошо получился у него на последнем концерте. Но потом мелодия оборвалась, так же как и несколькими часами ранее. Пустота стала подниматься, прорываясь из глубин его сущности, и поглотила скрипача Алексея Чеснокова без остатка.