Девочка восторженно загадывала желания, а Сивка исполнял их. Отец всегда играл с дочкой, когда приходил, а потом запирался с мамой в комнате. Перед самым уходом мать обязательно ругалась с ним на кухне:
- Решайся уже, в конце концов! Сколько можно откладывать?
- У меня возраст, я не потяну две семьи, - оправдывался отец.
Юлька забивалась в угол, затыкала уши, но всё равно чувствовала мелкую дрожь посуды в серванте.
- Ты просто сказочник, а я дура!
- Зачем же при ребёнке?
Мать кричала, рыдая, вслед уходящему отцу:
- Всё. Ты умер для нас!
Так было всегда, но однажды мама сказала:
- А сейчас он умер по-настоящему...
И они пошли провожать его в последний путь. Земля за ночь окаменела, поседела изморозью. Хрупкие лужи лопались под ногами осколками хрустальных льдинок. Такой же хрусталь, только настоящий, стоял дома в зеркальной горке серванта и свисал сосульками с люстры. Он позванивал загадочно-нежно, когда кто-то громко хлопал дверью или ругался. Юльке не верилось, что Сивка не примчится больше из своей волшебной страны со сказочными богатствами, где он пахал и день, и ночь.
Всю дорогу мама нервничала, злилась на дочь: "Никому никогда не говори, что он твой отец. У тебя его не было и нет! Поняла? И не смей подходить к гробу".
Перед залом для прощания незнакомые люди из толпы здоровались с мамой, а она поясняла:
- Это моя дочка!
Бывшая сотрудница и подруга матери что-то нашёптывала ей, кивая в сторону собравшихся. До Юльки доносились лишь тихие обрывки фраз:
- Вдовушка-то покойного с бывшей любовницей накануне чуть не передрались... Ага! Да и секретарша хочет теперь отсудить чего-нибудь для своего байстрючонка... При жизни шеф и так раскошелился на квартирку...
Мама скорбно молчала и не поддерживала разговор. Приятельница в заключении добавила:
- Что и говорить, укатали Сивку крутые горки!
Юлька живо представила много зеркальных горок с хрусталём, которые укатывались, громко дребезжа. Эта дрожь опять передалась девочке, внутри стали дзинькать хрупкие льдинки.
Огромные двери распахнулись. Мужчины и женщины с цветами неспеша вошли в полумрак большого холодного зала. Отец лежал в гробу среди еловых веток. Девочке показалось, что пахло Новым годом. Пришедшие выстроились в очередь, каждый наклонялся, будто шептал покойнику свою просьбу.
Сивка стал каким-то маленьким - успокоенным. Привычные морщинки разгладились, нос заострился. Юлька догадалась: "Наверное, это он влез в своё правое ухо, а в левое вылез - стал таким молодцом, что ни вздумать, ни взгадать, ни пером описать! Теперь-то, после его ухода, мать уже не скажет, что он старый сивый мерин".
Заиграла печальная музыка, гроб медленно скрылся за тёмными шторами. Девочка решила для себя, что там за занавесом, наконец-то, Сивка-бурка окончательно переедет в свою сказочную страну.
Весь обратный путь у Юльки тряслись коленки, а в ушах звучала эта грустная мелодия. Вдруг ей стало страшно, захотелось плакать и показалось, что мама забыла её, оставила совсем одну в гулком ледяном зале. А мать всю дорогу жалела, что теперь невозможно сделать какую-то там "эксгумацию". По возвращении домой несчастная женщина долго плакала, сокрушалась, что ублюдков оказалось так много. Девочке почему-то вспомнилось большое блюдце с молоком у них в подъезде, когда к нему из подвала набежали голодные котята. Они расталкивали друг друга, жалобно пищали и жадно лакали.
Потом мать совсем перестала ходить на работу, стала пить водку из хрусталя. Она всё время рыдала и выла в голос, иногда била фужеры, называя себя "никому ненужной клячей с довеском". Вскоре Юлька привыкла к этому, уже не пряталась в угол, не вздрагивала от вдребезги разлетающейся посуды.
Вот только она всё больше жалела, что в тот последний раз ничего не попросила у Сивки.
