В январе 1953 г. я "промышлял" дополнительными заработками в небольших поселениях Минской области по протекции Ивана Ивановича. Одним из них был поселок Першай, где я снимал жилье и принимал пациентов. Поселок находился километрах в десяти от железнодорожной станции, на которой я сошел. На этот раз я приехал позже обычного. Начиналась метель. Надвинув шапку на голову поглубже, я бойко зашагал по проселочной дороге, скрывающейся в густом лесу. Было еще светло. Резкие порывы ветра бросали в лицо снежную круговерть. Войдя в лес, я почувствовал облегчение. Высокие сосны и ели, раскачиваясь в вверху, создавали относительное затишье. Идти стало легче. Дорога вела все дальше вглубь. Я ускорил шаг. Ноги сами несли меня в нужном направлении. От быстрой ходьбы по-теплому одетый, я весь вспотел. Из рта вырывалось шумное дыхание. Быстро темнело. Деревья теряли свои очертания и превращались в однообразную черную стену. Мне стало немного не по себе. Я понял, что придется остановиться в первой по пути деревне. Чтобы отвлечься, я стал вспоминать свою партизанскую жизнь. Поглощенный воспоминаниями, я не заметил, как лес кончился. Впереди замаячили тусклые огоньки крестьянских хат. Около первой я остановился. Несколько раз постучал в заиндевелое окно. Отворилась дверь. Показалась пожилая женщина в накинутом на плечи платке. Я попросился переночевать, сославшись на еще долгий путь и непогоду. Хозяйка пригласила пройти в дом.
В доме была одна комната с большой русской печкой и лежанкой на ней. В правом углу, под образами стоял самодельный стол с лавками для сидения. В левом невысокая этажерка с двумя-тремя книжками и какими- то пожелтевшими от времени газетами. Напротив двух небольших окон была ширма, за которой просвечивали очертания кровати.
- Будешь спать на печи, - сказала хозяйка. - Там все есть. Разберешься. А сейчас к столу. Пока самовар еще горячий.
Горячий чай был весьма кстати. К чаю был кусок твердого сахара. На тарелку положила хлеба и немного крестьянского масла. Села напротив меня. Я принялся за чаепитие, постепенно приходя в комфортное состояние.
-И откуда ты, милок, в такую темень идешь?
Рассказал я ей кто и что я. Как чуть не заблудился. Да вот, повезло, оказался у здесь.
- Значит ты зубной доктор, зубы всем ставишь? Нужная работа людям. - женщина призадумалась. Видно, ей хотелось чем-то поделиться со мной, да все раздумывала делать это или нет? - Я здесь одна живу. Муж в войну сгинул где-то под Прагой. Работящий был человек. Мы до войны под Польшей были. Хорошо жили. А особенно, когда муж из Америки вернулся, с заработков. Много денег тогда привез. Мы за эти деньги себе хутор да участок молодого леса приобрели. Много сил в этот лес вложили. От всяких напастей берегли. И рос он на глазах. Думали, вырастет он, древесиной торговать начнем. Свое дело откроем. Только не суждено было этому случиться. В 39-ом, когда коммунисты пришли, наш лес национализировали. Стал ничей, значит. До войны никто нас не беспокоил. Все началось в 46 году. В одну из ночей услышала я звук пилы. Выскочила в чем была и стала кричать. Испугались. Все стихло. Через день или два опять пилят! Я решила посмотреть, кто это незаконно там промышляет. Подкралась незаметно и вижу - сам председатель сельсовета с дружком председателем колхоза пилой орудуют! На утро я в милицию с заявлением и указанием имен. Успокоили, сказали, что примут меры. В следующую ночь все повторилось. Я поняла, что у себя правды мне не найти и в центр, к молодечненскому прокурору с жалобой на это беззаконие. А мне в ответ, -"Не позволю клеветать на достойных людей! Вести антисоветскую пропаганду!" Я ему- "А я кто?! Партизанам помогала. Муж под Прагой сгинул! Зачем мне врать! А прокурор свое - "Будешь надоедать со своей клеветой в Сибирь отправлю. Там будешь лес караулить!" Вернулась я ни с чем и жаловаться уже некуда. Так весь наш лес на корню и попилили.
Я выслушал эту историю и попытался ее успокоить.
- Такое было и со мной и не раз! Не такое, конечно, а похожее. Горбишься, стараешься, а тут приходит кто-то с удостоверением и начинает из тебя жилы тянуть, угрожать. И все для того, чтобы от меня взятку получить. Все они такие "законники!" Им главное хапнуть, а потом нажраться до бесчувствия.
Разговор наш затянулся за полночь. На лежанке было тепло, сухо. Лежавшая подо мной большая мягкая овчина вызывала непреодолимое желание уснуть. Меня разбудила хозяйка. Сердечно поблагодарил хозяйку за ее гостеприимство, я продолжил путь по дороге, усыпанной вчерашним снегом.
В Першае жил с женой мой партизанский товарищ, бывший отрядный оружейник Бергман. Там же жил и вернувшийся из ссылки Янкель Солмус, отмотавший в Сибири срок за то, что при поляках был богатым человеком. Ссылка спасла ему жизнь. Все евреи поселка, в том числе и его семья, были фашистами уничтожены. Я быстро сдружился с этим человеком. Слышал от него много историй про его сибирскую эпопею. В Першае Солмус жил один в своем довоенном доме. Чем он занимался я не знал. Говаривали, что у него остались от прежнего времени кое-какие ценности и, что он ими приторговывал. Думаю, что это была неправда. Человек, переживший годы сибирской ссылки вряд ли вел-бы себя так неосторожно. Солмус был обрусевшим евреем. Любил выпить и погулять, не соблюдал субботы. У него я снимал комнату.
Добравшись до Першая, я вскоре был у дома Солмуса. Он открыл мне дверь.
- А я ждал тебя вчера. - от Солмуса разило самогонным перегаром. На помятом лице чернела недельной давности щетина. На столе стояло несколько пустых бутылок и тарелки с остатками еды. Все указывали на бурно проведенное им перед сном время. Здесь же лежала измятая "Правда." Заметив мой взгляд, Солмус взял газету в руки.
- Не читал?
- А что там?
- Интересное мероприятие во всесоюзном масштабе затевается. Поверь моему каторжному опыту! - Солмус ткнул пальцем в женскую фотографию. - Кремлевский терапевт. Фамилия Тимашук. Выявила в Кремлевской больнице врачей-убийц, якобы дававших под видом лекарств яд своим высокопоставленным пациентам. И сразу донос в "Правду"! И кто-же эти злодеи в белых халатах? Догадайся с первого раза.
- Понятия не имею!
- Евреи, конечно. Кто же еще на это способен!
- Но это же бред! Кому все это надо?
- Не понимаешь? А для того это нужно, недогадливый ты, чтобы народу опять на очередного врага указать. Чтобы знали, что ничего не изменилось! До войны военных да старых коммунистов, которые Ильича знали, долбали! Теперь, значит, очередь и до евреев дошла. Смотри, Рубенчик! И до тебя скоро доберутся! - Солмус громко рассмеялся.
- Типун тебе на язык! Я человек маленький. Зачем я им?
На следующее утро, я стал, как обычно, ждать первых посетителей. Приготовил инструменты. Прошел час, но никто не пришел. Зато заглянул ко мне Солмус.
- А что же твои клиенты? Уже время, а ни одного не видать.
-Может они время перепутали? - предположил я.
- А как же! Конечно перепутали! Ты тут побудь один, а я у соседки полюбопытствую. Может она что знает? Она у тебя коронку заказывала, - Солмус вышел и вскоре вернулся с сосредоточенным выражением лица.
- Ну и дела пошли. Старушка мне все объяснила. Они тебя бояться. Ты еврей, а евреи людей раком "заражают." Вот чего добивалась "Правда" своим поклепом. И добилась!
Абсурдность услышанного была столь очевидна, что я не нашелся, что сказать. И растерянно спросил.
- И что теперь будет?
-Пойдем к Бергману! Два еврея хорошо, а три обязательно что-нибудь придумают!
Бергман уже все знал.
- Читали?
- Читали, - ответили мы.
- В Москве уже начались аресты врачей-евреев!
- Откуда известно?
- Вчера в Минске был. Слышал от одних людей.
- Ситуацию в стране мы, конечно, не исправим, - произнес Солмус. - Будем надеяться, что хоть нашего Абрама не арестуют, как врага народа!
Бергман в сибирской ссылке не был и поэтому отличался от Солмуса повышенной серьезностью. - Твой тон, Янкель, неуместен! С чем пожаловали?
- Все клиенты отхлынули! Бояться, что я их раком "заражу."
- Полный идиотизм! Ну, ничего. Вернуться, - уверенно сказал Бергман. - Им нужно промыть мозги, и они вернуться. Я думаю, что эта компания долго не продлится. Сталин уже не тот. Одряхлел. Знаю я здешнего ксендза. С ним надо поговорить. Только он сможет этих католиков образумить.
Разговор с ксендзом был недолгим. Ксендз всем своим нутром ненавидел советскую власть. "Дело врачей" назвал грязной сталинской провокацией и охотно согласился провести среди прихожан контрпропагандистскую работу. В самом конце вечернего богослужения ксендз обратился к своим католикам с пламенной речью.
- Прихожане! Я обеспокоен тем, что среди вас распространился зловредный слух о том, что врачи-евреи, якобы заражают больных смертельной болезнью - раком. Я говорю вам, что это неправда! Эта болезнь, как насморк или грипп от человека к человеку не передается! Я говорю вам: ничего не бойтесь! Национальность врачей не при чем! Идите и лечитесь!
Эмоциональные слова ксендза возвратила моих клиентов. Они сначала робко, а затем живее, снова потянулись ко мне на прием. Зубные проблемы оказались более насущными, чем внушенный страх перед надуманной смертельной заразой. Одной из первых была соседка, сообщившая Берману о зловредных евреях. Она пришла с десятком яиц. Протянула мне. Осторожно села на край стула и робко попросила:
- Дохтар! Не заражай мяне ракам. У мяне чатыры унука кожную няделю да мяне приезжають. Им дапамагаць трэба!
Я рассмеялся.
- Не бойся, не заражу. Будешь внукам помогать.
Эту трагикомическую историю я буду помнить всегда. Она вновь показала, как хрупок, и как ненадежен окружающий меня мир. Что он может разрушиться от заказной газетной статьи, от настроения власть имущих. Я вновь понял, что эта земля всегда будет напоминать мне о моих национальных корнях. Эта земля никогда не даст мне в реальной жизни равных прав с белорусами, поляками, русскими. Она никогда не станет мне настоящей Родиной. Вскоре после смерти Сталина "дело врачей" быстро закрыли. Всех репрессированных врачей освободили. Возвратили им научные звания, должности, кафедры и правительственные награды. Конец диктатора спас им и самое ценное - их жизни.