В 20 часов зашел к пенсионеру Сидорову сосед Иванов из квартиры напротив.
- Делать дома нечего, вот решил заглянуть - сказал гость, входя в открытую дверь.
- Полиционеру я всегда рад! - радушно произнес Сидоров.
Сели за столик, придвинутый, чтобы не шатался, к самой стене. Поговорили про погоду, политику, футбол.
- По рюмашке не желаешь настойки рябиновой? - Сидоров спрашивает.
- Не откажусь!
Сидоров быстро сообразил закуску в виде малосольных огурчиков с хлебом. Поставил на стол пластмассовую бутылку из-под кваса, Выпили. Закусили.
-Почему полицинером назвал? - спросил Иванов. - Сам что-ль придумал?
- Сам! Вот, скажи мне, как звался во времена милиции? Ты гордо звался милиционером! Теперь ты служишь в полиции. Значит ты должен быть полиционером! Необычно, зато правильно!
- Начальству, моему предложи. Может им понравиться? - усмехнулся Иванов.
- Начальству давать задний ход не шибко по нраву!
- И то верно. - Иванов вытащил из синих "адидасовских" штанов "Приму" и спички. Закурил.
- Хочешь я тебе историю расскажу?
- Давай, коли что интересное.
- Так вот, звонит кто-то в дверь. Выхожу наружу. Петров стоит, худой такой. Ты его помнить должен. Натворил что? - спрашиваю. И он рассказывает, как массаж филейной части соседки Нюрки сделал в подъезде. Сказал, что такое было не раз. И без всякого возражения с ее стороны! А тут, как заорет - я на тебя, кобеля, в прокуратуру подам! Сколько мне еще терпеть унижение моего достоинства? ... И накатала- таки, гадка, жалобу. Повезло, говорит, что прокурором оказался дядька хороший. Сказал, что дело заводить не будет, так как юридических оснований пока для этого недостаточно. Вот, если бы он был ее начальником, да еще к интиму, вопреки ее желанию, склонял, то тогда и тюремный срок светить мог. Посоветовал, слово-то какое назвал - "харассментом" с Нюркой больше не заниматься. А то в следующий раз хуже будет.
- А приходил зачем? -спрашиваю. - Да, жена выгнала, иди, мол погуляй, пока завтрак приготовлю - Иванов наколол на вилку огурец и начал его с хрустом перемалывать.
- Да уж, с прокуроршей такой номер не прошел бы! Женщины друг за дружку горой! Но, заметь, какое некрасивое для уха слово у прокурора в лексиконе появилось - "харрасмент"!
Сидоров подложил два помидора. Наполнил рюмки. Выпили. Закусили.
-Хороша рябиновая! - похвалил Иванов - Задиристая! И на вкус приятная! На чем настаиваешь?
- Все тебе знать надо! Теперь моя история на ту же тему. Выхожу перед обедом из магазина, что за углом. Гвозди покупал. Смотрю Степанов навстречу идет. Ты должен его помнить. Лысый такой. Ну, там тары-бары всякие, как водится. А в конце спрашиваю, отпрыск, поди, стоящим делом каким занимается? Какие дела могут быть у дауншифтера? - отвечает. А ты о ком это? - уточняю. - Извини, что слово непонятное произнес. Нынче модным стало лоботрясов и бездельников называть так! Я, говорит, на Европу даже обижен, что язык наш замечательный инфицирует ерундовиной. Да, и телевидение с газетами каждый день ими голову забивают! Поневоле запомнишь! Разошлись мы, а тревога осталась, раз иностранщина шибко в разговор простой внедряется.
Сидоров полез в холодильник. Вытащил тарелку с колбасой и сыром. Сардины в томатном соусе на блюдце. Расставил на столе. Наполнил рюмки. Свою не поднял. Иванову пришлось поступить так же.
- А вот еще из этой оперы! - продолжил Сидоров. - Еду в метро в полдень. Людей мало. Прикорнул немного. Чувствую, что меня за колено кто-то трогает.
- Мужчина! Коленки-то сдвиньте!
Поднимаю голову. Стоит передо мной невзрачная девица лет старше двадцати. Увидела, что я из себя представляю, лицом подобрела. И говорит, вас, дедушка, это уже не касается. Ладно, пусть не касается, думаю. И уже у парня напротив требует, чтобы и он свои колени сдвинул друг к дружке. Дескать его поза с раздвинутыми ногами унижает ее женское достоинство. Что борьба с таким, и называет чудное слово - менспрединг, ведется во всех цивилизованных странах! И поэтому она требует, чтобы он сдвинул колени... Подними рюмку! Так, выпьем же за то, чтобы никто не мог заставить тебя и меня сидеть против нашей мужской природы!
Выпили. Закусили.
Сидоров все более оживлялся. А Иванов опять задымил "Примой."
- И это еще не все, друг мой! Принес после обеда в местную газету статейку с мыслями по изменению работы бани. Вижу, сидит в приемной незнакомая девица лет под тридцать. Ногти пилкой шлифует.
- Вам чего? - спрашивает, не прерывая занятие.
- Статейку одну принес.
- С каким хедлайном?
- Извиняюсь, я в газету попал или куда?
- В газету, конечно! А с каким нарративом статья?
- Вообще, что здесь происходит?! Вы по-русски говорить умеете?
- Я по русски и говорю.
- Не наш, не наш язык получается!
Вспыхнула девица.
- Газеты надо читать! И телевизор чаще смотреть! Смотришь, и научились бы понимать современную русскую речь!
- Сказал бы вам про настоящую русскую речь. - отвечаю, задетый за живое - Сказал бы уж про "дикость и нелепость без всякой на то нужды чужеродными словами бросаться вопреки здравому смыслу и вкусу!" Но, увы я, не автор я этих прекрасных слов!
- Красиво говорить теперь много кто умеет. А вашему автору я нашла бы как ответить!
- Дитятко мое! Возможности встречи с тобой у автора уже не будет! ... Ты представляешь, каково мне было слышать такую глупость!
- А что? - спросил Иванов - Пусть бы он показал ей кузькину мать!
- Как, если Виссарион Белинский написал это 1847 году!?
- Такие детали помнишь! Ну, ты и умный!
- Я образованный! С этой куклой все понятно! Но, есть много из серьезных людей, не буду называть их имена, иностранщиной увлекающиеся...
- Из знакомых?
- Пусть из знакомых! Написал однажды по дружески одному, дескать, "Глебыч, ты бы слово русское какое подыскал! А то все - "хайп да хайп"!
- Ответил?
- Куда там! Послушай, а не смотрю ли я на это со своей покосившейся колокольни? Не успеваю правильно находить в них, в переменах языка, общественную пользу?
- Ну, мне пора - Иванов направился к выходу, говоря - Женушка, поди, заждалась! А полиционер - это ты неплохо придумал!
Закрыв за соседом дверь, Сидоров пошел спать. Уже лежа на диване перед тем, как уснуть, вновь подумалось, а что, если эта девица права? И русский язык не может остаться на словесной обочине бурно развивающегося по всем направлениям мира.