Аннотация: Джаз - великая музыка.Обожаю джаз...Всегда мечтала написать о нем...И вот что получилось...Не судите строго.
Когда старушка-ночь укрывает наш бренный мир своим темным одеялом, а небо покрывается миллиардами звезд, Город зажигает огни. Люди летят навстречу соблазнам, как мотыльки на пламя. Кабаки, рестораны, забегаловки, бордели... Сколько мест, куда можно пойти, где забываешь обо всем и обо всех! Там исчезает любая грусть. Там можно запросто утонуть в море виски и музыки, раствориться в улыбках дешевых и дорогих, но неизменно прекрасных женщин... Это наркотик, к которому быстро привыкаешь. Нет, не совсем наркотик. Скорее, алкоголь. Виски, или крепкое вино... Люди бегут в этот мир от самих себя, пытаясь забыть невзгоды, боли, поражения...
Но, как после неумеренных возлияний, неизбежно приходит похмелье, так каждого любителя ночных развлечений настигает жестокая депрессия... Снова и снова человек возвращается туда, где нет горя, где есть только радость и счастье, пусть искусственно созданное, но яркое, искрящееся, почти искреннее.
Все в этой жизни имеет начало и конец. И вот бармен уже вытирает бокалы, из которых недавно пили виски и мартини, проститутки смывают яркие краски с лица, становясь обычными, усталыми и немного несчастными женщинами, музыканты оставляют свои инструменты, опускают занавес и расходятся по домам, чтобы выспаться перед следующей рабочей ночью. Кажется, жизнь замирает, время останавливается, чтобы назавтра еще ярче засиять, заиграть новыми красками. Но, как известно, не все является таким, каким кажется на первый взгляд...
- Какого черта они опять задернули кулисы?.. - огромный черный Рояль от возмущения даже прихлопнул лаковой крышкой, - Неужели сложно понять, что пыль скапливается?
- Не возмущайтесь, мой друг, - Контрабас чуть повернулся в сторону Рояля, - вам всегда мало то света, то воздуха...
- Он просто завидует, что ты, старик, всегда в центре сцены стоишь, а его отодвигают к самой кулисе, - подмигнул Контрабасу Саксофон.
- Выскочка. И вообще, меня можно было бы уважать чуточку больше. Все-таки, я благородный инструмент, а не какой-нибудь барабан, - Рояль издал высокое "до"...
Где-то в глубине сцены обиженно звякнули тарелки.
- Рояль, ты что-то в последнее время стал слишком раздражителен. Может тебя подстроить надо?.. Даже малютка Долли это заметила, - Сакс рассмеялся каскадом пронзительных и чистых звуков.
- Может и надо, а может и нет. Пока никто не жаловался. А эта второсортная певичка не может отличить "до" от "фа", так что... К тому же, как говорится, не судите, да не судимы будете.
Показалось, что Рояль даже немного раздулся толи от гордости, толи от важности...
- Не ссорьтесь. Мы все тут на равных, - вздохнул Контрабас, - уж я понимаю это получше вас. Вот ты, Сакс, давно в нашем деле?
Саксофон вздохнул. Вспомнились долгие зимние вечера и заледеневшие руки молодого парнишки, промышлявшего игрой на улицах.
- Года три. Дружище, я не так давно здесь, с вами, ты же знаешь... У меня был потрясающий хозяин. Талантливый!
- Да как из тебя можно что-то путное получить? - Рояль насмешливо зашуршал клавишами. Зал заполнила вечно прекрасная лунная соната.
- Уж как-нибудь можно, - обиделся Сакс, - Если никому не интересно, не буду рассказывать.
- Не обижайся, сынок, - попытался успокоить пылкого юношу Контрабас, - Пора бы перестать принимать слова Рояля всерьез... Продолжай...
Саксофон задумался. Воспоминания причиняли ему боль.
- Моему хозяину было всего двадцать. Меня ему подарил отец... Да! Тогда я красовался в витрине, сиял, я был звездой музыкальной лавки старика Джо. Когда пришел этот мальчик, я понял, что именно Он - мой хозяин, что с ним я буду счастлив, востребован, что он поймет меня... Так и произошло. Мы поняли друг друга с первой ноты. Я стал ему другом, как и он мне. Когда погиб его отец, я горевал вместе с ним. Когда он был влюблен, я тоже влюблялся. Когда его настигла нужда, я помогал ему добывать деньги. Какую музыку мы играли! Джаз, вечный, мудрый джаз...
- А как ты оказался здесь? - словно из ниоткуда раздался глухой голос Барабана, молча наблюдавшего из глубины сцены за спором инструментов.
- Как-то холодным январским вечером мы стояли перед какой-то станцией метро. Он был неподражаем, как, впрочем, и всегда... Знаете, здесь, в Чикаго, сложно дружить со всеми. Когда пришел этот тип с револьвером, мне почему-то стало жутко... Все решилось за несколько секунд. Короткая стычка, пара выстрелов. Он упал... Я упал вместе с ним... Во мне что-то умерло в тот момент. Я даже решил, что это конец. Потом все было как в тумане. Какие-то руки. Грязные, пропахшие вином, табаком и порохом. Я просто стоял в углу, как металлолом. Страшное ощущение пустоты. Потом тот самый гангстер, который убил моего хозяина, принес меня сюда. Расплатился с одной из девочек... Нашел чем...
- Да уж, - Контрабас задумался, - Музыкальными инструментами в борделе до него никто, наверное, не расплачивался...
- Неисповедимы пути господни... - Рояль показался на редкость задумчивым, - Кто бы мог подумать, что наш малыш прошел через такое...
- А тебе бы все издеваться, да? - голос Саксофона зазвенел пронзительно и тонко.
- Нет... Знаете, я ведь сам тут оказался... Как бы это сказать... Не от хорошей жизни что ли. Я ведь, правда, аристократ. Меня сделал в Англии один очень известный мастер. О! Со мной работали самые известные музыканты! Я играл для монарших особ... Мною восхищались сильные мира сего...
- Скорее уж не тобой, а игрой музыканта, - вежливо поправил Рояля Контрабас.
- Может и так. Но ведь я... Такой красивый. Посмотрите, как отражается свет от черного лака, какой красивый изгиб у моей крышки!..
Зал наполнился скрежетом медных тарелок...
- Потом, наверное, тебя переправили в Америку, вместе с твоим хозяином, который приехал на гастроли? - с легкой завистью спросил Барабан.
- Не угадал, дружище. Я принадлежал своему хозяину... Боготворил его... А он... Слава кружит голову. Появляются деньги и желание их тратить. Он начал пить, играть в карты. Проиграл все, и даже...
- Даже тебя? - с жалостью прохрипел Саксофон.
- Даже меня. Что самое обидное - меня в первую очередь... Так я попал в Америку. Меня продавали, покупали. Причем продавали за все меньшие и меньшие суммы. Какое-то время на мне даже учили играть отпрыска какого-то паршивого янки.
- Но-но! - Барабан застучал так, что зал наполнился гулом, - Ты все-таки не на своем дождливом острове...
- Простите... - Рояль затих, - Сознавать то, что прошлое навсегда ушло очень больно.
- Эх, романтика, - Барабан снова зазвенел тарелками, - Как бы я хотел прожить такую жизнь! Путешествия... Разные люди... Разные места! А я торчу в этом борделе всю свою жизнь. Вот уже тридцать лет со мной один и тот же музыкант... Вот уже тридцать лет я кроме этих пыльных кулис да потертых досок сцены ничего не вижу.
- Ты же знаешь, что без тебя никуда, - Контрабас как всегда старался ободрить друга, - Ведь каждый из нас приносит что-то свое, незаменимое. Ты знаешь...
- Знаю, - понуро ответил Барабан и легонько загудел, - Вот ты сам, что можешь нам поведать?..
- О! Я могу поведать много интересного. Мне уже больше ста лет, и за свою жизнь я сменил не одно место и не одного хозяина. Меня создал очень талантливый человек. Таких мастеров еще поискать... Но он не был так известен, как твой создатель, - Контрабас покосился в сторону Рояля, - Мой мастер к тому же был очень талантливым музыкантом. Он сочинял музыку, сам же ее и исполнял. Это редкость, когда музыкальных дел мастер сам пишет что-то. Путешествовать я начал еще с ним. Мы объездили полмира! А потом...
Контрабас замолчал. В пыльном зале повисла тяжкая пауза. Никто не осмеливался ее нарушить. За годы совместного существования Бас стал всем отцом, другом. Его уважали настолько, что боялись даже прервать... Первым осмелился Сакс.
- Что потом, старина?
- Потом Мастер встретил Её. Она была настоящим ангелом... Я думаю, другой такой женщины на свете больше нет. Однажды Она пришла на концерт, в котором участвовал Мастер. После выступления Она просто принесла цветы в нашу гримерку. И осталась. Это была Любовь! Чувство захватило их, как водоворот. Он посвящал Ей все, что сочинял. Она делила с ним кров, стол, заботилась о нем и обо мне. Она на самом деле любила нас... Это были самые счастливые годы моей жизни. Но все хорошее, как вы знаете, не длится вечно. Годы шли. Весны сменялись зимами... Тепло - холодами... Одним зимним вечером мой Мастер вернулся домой сильно простуженным. Она заботилась о нем, прилагала все усилия. Но болезнь не отступала. Мастер угасал так быстро! Меньше чем через месяц его не стало. Она была охвачена горем... Я не мог этого видеть... Слава Богу, ее не настигла бедность. Много раз ей предлагали меня продать, но Она не соглашалась. Я простоял без дела много лет. Потом, после Её смерти, меня передали в собственность одному театру. О! Концерты, гастроли! Это было ярко, красочно, но такая жизнь быстро начинает надоедать. Одни и те же произведения, бесталанные музыканты. Яркость сменяется заурядностью, - Он снова замолчал.
- Ты видел войну? - спросил Барабан, позвякивая тарелками
- Видел. Вернее, я застал то время. Старушка Европа была растерзана Войной. Это было ужасно. Я даже пару раз играл для солдат. Хм... Давно это было... Потом снова театр... А потом я влюбился. Да-да, не смейтесь. Я влюбился. Эта женщина играла на скрипке в оркестре моего театра. Я любовался ею каждый день. Не мог играть, зная, что ее нет. Она тоже меня полюбила. Часто, когда концерты заканчивались, она оставалась с инструментами, говорила с нами, что-то напевала. Ее чистый голосок вдохновлял нас. Мечтательница! О, Долорес...
- Долорес? - Барабан удивленно застучал, - Долорес... Хм... Что-то очень знакомое имя. Хотя, мало ли их на свете?..
- А что потом? - Нетерпеливо заурчал Сакс, - Что случилось дальше? Как ты сюда попал?
Контрабас мягко зазвенел струнами. Если бы инструменты могли улыбаться, он бы, наверное, улыбнулся.
- Театр сгорел. Несчастный случай. Загорелась какая-то балка. Огонь быстро заполнил все помещение. Мало что удалось спасти. Многие мои собраться погибли в том пожарище. Меня спасли. Это было поистине чудо! Музыкантов разогнали. Долорес забрала меня с собой в качестве выходного пособия. Вы знаете, какое нынче время...
- Долорес... Долорес...- Как заведенный повторял Барабан, словно пытаясь что-то вспомнить, - Долорес... А! Долорес! Семь лет назад! Точно!..
Но его никто не слушал. А Бас продолжал, не замечая ничего вокруг.
- Я был с нею. Ездил за ней по разным городам... Пока она в один прекрасный день не пришла сюда, ведомая отчаянием и бедностью. И вот уже семь лет мы здесь. Я и она. Вместе...
- Постойте, - загромыхал крышкой Рояль, - Мы ее знаем?.. Неужели это...
- Да. Вы все ее знаете. Это моя маленькая тайна, - Контрабас, казалось, даже покраснел, - Я слышу ее шаги!.. Друзья, я слышу ёе!..
Тут на самом деле послышались шаги. Ступени боковой лестницы, по которой девушки спускались в зал, тихо заскрипела. Легко ступая босыми ногами, в зал вошла Долли. Она подошла к барной стойке, достала бутылку виски и стакан.
- Привет, ребята, - прошептала она, отодвигая пыльную кулису, - Как вы тут?.. Небось, сплетничаете похуже наших девочек, да?
Долли выглядела усталой. Черная шелковая сорочка открывала взгляду плечо, на котором красовался свежий синяк. Последний клиент остался не совсем доволен услугами... Размазанная под глазами тушь, осветленные завитые волосы, толстый слой помады. Усталая, изможденная и отчаявшаяся женщина. Такой Долорес стала только теперь... В ее жизни осталась единственная радость - джаз, песни, которые она пела долгими вечерами, утопая в дыму сигар и сигарет, стоя на старой сцене чикагского борделя... Инструменты казались ей живыми. Так было еще в той, прошлой жизни, когда она играла на скрипке в оркестре одного из европейских театров.
Долли ходила по сцене, прикасаясь к инструментам, разговаривала с ними. И они отвечали ей. Даже Рояль, который считал ее бездарной, разомлел под тонкими пальцами. Саксофон, словно пылкий юноша, на каждое прикосновение отзывался неподражаемой яркой гаммой звуков. Барабан нежно звенел тарелками. Контрабас разливался океаном нот: от самых высоких до самых низких, но всегда чистых и светлых, как и его любовь...
Потом Долорес открыла крышку Рояля, присела на небольшой обитый бархатом стульчик, положила пальцы на клавиши и начала наигрывать старую-престарую джазовую мелодию. Звуки заполнили весь мир... Это было настолько прекрасно, что инструменты не могли устоять и начали подыгрывать ей. Долли чувствовала себя как никогда счастливой. Она не просто существовала, она Жила! Ее грусть испарилась. В душе не осталось места ни для чего, кроме великой и мудрой музыки...