Минс крался вдоль задней стены ратуши, неприметная тень в ранних сумерках. Хорошо, что отец ему башмаки кожаные подарил. Ходить с непривычки тяжело - тесные, зато подкрадываться удобно - не стучат, как деревянные. На мостовой перед ним возникла крыса, села, уставилась черными бусинами глаз. Серая, здоровая, голый хвост на пол улицы тянется. Мальчик замер. Плавно поднес к губам дудочку, которую сжимал в кулаке. Несильно дунул. Никакого звука дудочка не издала. То есть, это для Минса звук не слышен, а для крысы - вполне. Серая тварь развернулась, перебежала на другую сторону улицы и юркнула в подвальное окно. Дрянь какая. Мальчик отнял дудочку от губ и продолжил путь. Вот и окно нужное, за которым бургомистр сидит, забрано красивой фигурной решеткой. Но Минсу это все равно - и что решетка, и что красивая. Он внутрь лезть не собирается, ему нужно только услышать, еще лучше - увидеть, но тут уж как выйдет.
Некоторое время Минс стоял, прижавшись к прохладному камню стены. Слышно, что разговаривают, а чего говорят - не разобрать. Плохо. Он осторожно уцепился пальцами за подоконник, поднялся на цыпочки. Не видно ни пса! А ведь ему уже почти тринадцать, и не сказать, что мал для своих лет, а вот - не хватает росту. Никлас бы точно дотянулся. Носком нового башмака Минс нащупал зазор между камнями. Ремонт давно делали, раствор, поди, весь выкрошился. Ага, вполне можно встать. Получилось! Висишь, правда, как муха на стене, да ладно, муха не крыса.
Так вот он какой! Не бургомистр, конечно, кто же бургомистра не видел. Гаммельнец! Все равно ни пса не слышно. Но физиономия у гаммельнца кислая - видать, плохи наши дела. Пальцы занемели, начали соскальзывать. Минс спрыгнул на мостовую. Поразмыслив, не спеша, обогнул здание ратуши, вышел на площадь. С независимым видом пошел вдоль лип, растущих по периметру, оглянулся, оценил расстояние - и скользнул за широкий ствол. Нормально: и сам он в глаза не бросается, и двери ратуши как на ладони. А гаммельнца он теперь узнает.
Ждать долго не пришлось. В дверях появился худой невысокий дядька, постоял, оглянулся назад, в глубину коридоров, пробормотал что-то под нос и пошел в направлении северных ворот. Не согласился, значит, бургомистр. Да и зачем ему? Он и так с крысами ладит, а что в городе делается - какое ему дело? Его только талеры интересуют, которые в сундуках его оседают.
Минс чуточку выждал и пошел следом за гаммельнцем, сейчас они выйдут на Аптекарскую, тогда Минс его и нагонит. Но тот неожиданно свернул. "Ты куда!" - едва не закричал мальчик, но вместо этого пустился бежать. Гаммельнец уже скрылся. Минс влетел в вечно пустынный Травный проулок и тут же метнулся назад, за угол. Недавний бургомистров собеседник лежал посреди проулка, а рядом маячили два неизвестных Минсу дядьки. Мальчик тихонько высунул из-за угла нос. Дядьки не уходили, обшаривали лежащего. Вот еще напасть - грабители! Лишь бы не убили. Наконец перестали возиться, один теперь держал в руках короткую тонкую палку, он с силой ударил ею о колено, и та с громким хрустом сломалась. Обломки полетели на мостовую, а дядьки побежали вдоль проулка, на счастье Минса, не в его сторону. Пес! Это не грабители! Это их бургомистр подослал! Они сломали флейту гаммельнца! Как только бандиты исчезли за поворотом, мальчик выскочил из-за угла. "Он живой, живой!" - обманывал себя Минс, - "они только флейту..." Он затормозил так резко, что едва не ткнулся носом в мостовую. Темная попискивающая волна хлынула из подвальных окон и мгновенно накрыла лежащее тело. Серые, черные, коричневые, глазки блестят, голые хвосты волочатся, как бельевые веревки в пыли. Мальчик дунул в свою дудочку - увы, какая-то крыса обогнула его по дуге - и только. Минсова дудочка крыс не прогоняет, просто говорит им: это несъедобно, неинтересно.
В сумерках казалось, что человек на мостовой шевелится, пытаясь встать, но Минс знал - это всего лишь крысы. Мертв гаммельнец. Никто живой не выдержал бы, когда сотни мелких острых зубов одновременно впиваются в тело. Он знал, что надо уйти отсюда, но по ту сторону от гаммельнца лежали обломки флейты. Чтобы подобрать их, нужно обойти шевелящийся ком, пройти близко-близко, Травный проулок совсем узкий. А у Минса все застыло внутри, тошнота в горле стоит - ни туда, ни сюда, ноги будто вросли в тесаный камень, а глаза не могут оторваться от крысиного пиршества. Он знал, что смотреть не надо, но не мог отвернуться, отвести взгляд. Из ступора его вывел громкий хруст. Крысы разгрызали флейту! Мальчик повернулся и пошел прочь.
Когда он добрался до своей улицы, уже совсем в сумерках, его встретили матушкины крики:
- Михаэль! Михаэль, где тебя носит?! Ночь уж скоро! Бегом домой!
Вот, матушка всегда так. Про крыс она не верит, говорит, что Минс сочиняет все, а как темнеть начинает, домой гонит, боится. Крыс, которых нету. Почему взрослые всегда врут? Он прибавил шаг.
Удивительно, Минс думал, что есть уже никогда не сможет, а как ужин увидел, - в животе заурчало, и подмел все, что матушка на стол выставила, правда, не заметил толком, что ел.
Перед сном мальчик заглянул к отцу. В мастерской хорошо пахло свежим деревом, нагретым металлом и чуть-чуть - старым лаком. Отец оторвался от работы.
- Ну что, пробегал свой выходной? Завтра будешь помогать, заказ новый, от самого бургомистра!
Так и знал! Опять свирель духов! Как же! Знает Минс этих духов: серые, коричневые и черные, голые хвосты за собой волочат. Крысы, крысы, крысы! Крысы повсюду. Это крысы загрызли Буси, белую кошечку Катерин. Матушка говорит, что ее бродячие собаки задавили. Ха! Где она видела бродячих собак? Всех крысы съели. Катерин долго плакала потом. А свирельки эти папка для того делает, чтоб крысы знали: в том доме, где свирель подвешена, разбойничать надо без наглости. Бургомистр свирельки нужным людям раздает, которые деньги ему платят и слушаются. А папка радуется! Не, отец хороший мастер, и свирели эти сам придумал, но он тоже больше всего о талерах думает. И тоже врет. Даже себе.
Забравшись в мансарду, где всегда ночевал летом, Минс запер дверь, постель расправил, только спать он не собирался. Нырнул под кровать, стараясь поменьше шуметь, выволок на середину комнатки ящик со всякой всячиной: старыми игрушками, птичьими перьями, желудями, камешками, на берегу Аллера подобранными, инструментами для резьбы по дереву, тоже старыми, что папка отдал, досточками разными, тряпками...
Со дна ящика мальчик вытащил небольшой сверток, положил его на пол, бережно развернул фланель, там тоже были инструменты, только вполне рабочие, тщательно Минсом отобранные, и - средних размеров флейта. Увидь отец, точно выпорол бы. И флейту разломал. У нас, видите ли, не Гаммельн, в Целле с крысами бороться не надо. Это бургомистр так говорит. Ха! Конечно не надо, когда бургомистр с ними поладил. На той неделе купец пришлый помер, утоп вроде, из реки его вытащили, погрызенный весь, сказали - раки объели. А какие раки у пристани? Ха! Крысы его загрызли, а в Аллер спихнули бургомистровы подручные, вроде тех двоих в Травном проулке. Потому что купец тот не захотел бургомистру сверх обычной пошлины платить, Минс сам слышал.
Он рассуждал про себя и одновременно строгал, вырезал, замирал, пытаясь понять, какие отверстия на флейте какого размера делать. Хорошо, что папка взял его в помощники, свирели свои делать, Минс много чего понял, с отцом работая. И дудочку себе сделал, чтобы поганые твари его стороной обходили. А теперь он сделает флейту. Не для того, чтобы крыс из Целле увести - куда ему до гаммельнца, - а чтоб себя защитить и остальных: Никласа и Катерин, и Марту, и Франца, и даже драчливого Ганса, и Барти, пусть он с другой улицы... Минс не хочет, чтобы его и всех их крысы съели. А крысы рано или поздно сожрут всех, чтоб взрослые ни врали. Только бабушка говорит правду - что за крысами в город придут голод, чума и смерть, - только бабушка старая совсем, никто ее не слушает. А матушка говорит, что у Минса мания и всякие глупости в голове. Кто такая "мания", Минс не знает, зато понимает, что видит в крысиных глазках. Там всегда одно и то же: как много вкусной еды, и вся она будет наша!
Мальчик отложил инструменты, пробежался пальцами вдоль флейты, вроде правильно все делает. Медленно поднес флейту к губам, подул. Звук вышел тихий, ушами почти не слышный - как у его дудочки. Это правильно, так и должно быть. Еще понять бы, какую мелодию играть. Тогда он сумеет спасти и себя, и всех остальных.
Весь следующий день Минс просидел в мастерской с отцом, помогал свирельки изготавливать. В одной специально трубочки местами поменял, отец рассердился, стал объяснять, почему так делать нельзя да какая должна быть последовательность звуков, когда сквозняк на той свирельке играет, Минс запоминал.
Когда часы на ратуше пробили пять и отец отпустил Минса, тот первым делом помчался в Травный проулок, да только не нашел там ничего. Никаких следов ни гаммельнца, ни его флейты, как приснилось все. Из Травного проулка он вышел на площадь, послонялся там, посидел под старой липой, играя в камешки, зашел в кондитерскую. Наслушался взрослых разговоров про цены, погоду, здоровье, про баржу из Бремена, - только про гаммельнца ни слова. Хотя позавчера еще вовсю судачили, что идет де в Целле тот крысолов, что из Гаммельна детей увел. А сегодня - ни полслова. Горько стало Минсу и страшно, страшнее обычного. Дома, забравшись после ужина к себе в мансарду, он до глубокой ночи возился с флейтой и даже пробовал играть.
Этим днем отец отпустил Минса сразу после обеда. Свирели, лаком покрытые, на просушку поставили, а с другими заказами отец и сам управится. День выдался тихий, в меру жаркий, солнечный, счастливый Минс умчался на конюшенный пустырь, там уже вся их компания собралась. Играли в прятки и в камешки, и в "кто быстрее", а когда устали совсем, уселись на старом бревне под рябиной болтать. И вот, когда общая беседа иссякла и разбилась на отдельные маленькие разговоры, Никлас сказал:
- А знаешь, Минс, ведь ты мне приснился вчера. Вроде как зовешь с собою, и все мы собрались вместе и пошли, а кругом ночь и крысы проклятые мимо нас шныряют и не видят, а мы все идем, вроде как к городским воротам, и стражники нас тоже не видят, как крысы, или они вроде как тоже крысами стали, представляешь, а?..
Минс покивал и стал рассказывать про Агнес, младшую сестренку, как она пробралась в мастерскую и чуть не наелась столярного клея, а в душе у него пело: "Вышло, у меня все вышло!" Только мы к воротам не пойдем, Никлас, знаю я проход под городской стеной, возле берега, крысы его стерегут, правда, но крысы нас больше не увидят, мы спасемся, Никлас, мы никогда не умрем!
Ясной летней ночью, в глубокий час, когда и стража задремала у ворот, в час крыс, Минс шел по улицам Целле, играя на флейте мелодию, почти неслышную уху, а за ним шли Никлас и Катерин, и сестренка Агнес, и Марта, и Франц, и драчливый Ганс, и Барти с соседней улицы, и еще многие, которых Минс знал только в лицо, и много тех, кого не знал вовсе. Он и не подозревал, что в Целле так много детей. Нестройной цепочкой они сворачивали к реке и исчезали в неприметной щели под городской стеной, укрытой кустами, и появлялись в неглубоком овраге уже по ту сторону.
Взрослые спали. Крысы бодрствовали, занятые крысиными делами, но тихая мелодия, почти неслышная человеческому уху, звучала, не прерываясь, и крысы пробегали мимо, не видя, не замечая. Выпуская из цепких лап будущее.
Минс устал, но понимал, что играть ему осталось недолго, радость пела в нем: "Спасен, спасены!" - и знал, что его сил хватит до самого конца.