Аннотация: Дела давно минувших дней, Преданья старины глубокой (с) Пушкин
Дефлорация мировоозрения
После оскорбительных и закончившихся ничем вступительных экзаменов в московские ВУЗы, о которых я может быть когда-нибудь расскажу, мне удалось устроиться учеником фрезеровщика на одном из больших по меркам родного городка заводов. Затем я пытался оттянуть с весны на осень призыв в армию, чтобы получить еще один шанс для поступления в ВУЗ, но мои попытки провалились, и в середине мая я нашел себя в общем вагоне поезда, везущего меня и еще сотню моих ровесников в Ростов, в Советскую (тогда еще) Армию, куда я в конце этого путешествия и попал.
Про бардак с повестками на финальную медкомиссию и угрозами ареста за неявку напишет кто-нибудь другой. Пусть он же напишет как десять пацанов, еще не принявших присягу, но уже полностью экипированных, сняли с курса молодого бойца и везли трое суток в общем вагоне в школу сержантов, снабдив сухим пайком на одни сутки, а денежное довольствие на двое других суток выдав билетами лотерии ДОСААФ.
Другому я оставляю поведать, как, напившись вхлам, сопровождающий эту десятку подполковник (N.B.! - подполковник!!) проспал станцию, где этих пацанов должны были встретить, и 'продал' их на конечной станции в другую войсковую часть. О том, как никому не нужные они путешествовали по частям и штабам, пересекли туда и обратно Каспий и вернулись в школу сержантов, где их места были уже заняты, я тоже оставляю рассказать кому-нибудь другому.
Но вот, в конце концов, после десяти дней скитаний в поездах и на пароходах, все десять приземлились в войсковой части небольшого армянского городка, много лет спустя сметенного страшным землетрясением. О древности городка свидетельствовала старая крепость на горе, видимая из всех войсковых частей, которыми был напичкан городок, да и изо всех других точек городка, где мне случалось бывать. В одной из тамошних войсковых частей формировалась школа радистов, куда меня в конце концов и определили.
В те самые дни, когда я ПОПАЛ в армию, поглотившая меня войсковая часть переформировывалась из полка в бригаду. Штаб бригады, в казармы которого привезли нашу десятку, перемещался в другое место, а на месте штаба полка, занимавшего огромную территорию, создавался отдельный батальон ПВО страны. Полагаю, что учебное подразделение и создали для того, чтобы сохранить за батальоном, а в конце концов за бригадой, классы и казармы, вынесенные так далеко за его территорию, что поход строем с песней в столовую 'для приема пищи', как согласно уставу называли эту процедуру наши командиры, занимал минут пятнадцать в одну сторону. 'Наши командиры' это сержанты - выпускники той самой школы сержантов, куда, к своему счастью, как следовало из их рассказов, я не попал. Возрастом наши командиры были на полгода-год старше большинства из нас.
Офицеры появлялись в школе нечасто, даже начальник школы, маленький симпатичный армянин-лейтенант заходил не каждый вечер: у него было много работы со связью батальона. А вот прапорщики забредали к нам регулярно. Их целью было вытащить пару-другую курсантов, как они считали бездельников, на какие-нибудь работы. Они были уверены, что сержанты, несмотря на запрет отрывать нас от учебы и загружать тяжелой работой, не могут им противостоять, а курсанты - молодые солдаты - еще не пошлют их нахуй. Так оно и случалось.
Под одной крышей с казармой школы радистов находились еще казармы, где жили солдаты, проходившие курс молодого бойца. Так как канцелярия и, соответственно, тумбочка дневального находились в казарме школы радистов, то дневальные назначались как из курсантов школы, так и из солдат, живших в соседних казармах.
Ради одного из тогдашних соседей я и затеял этот рассказ. Его звали Вася.
Вася был чуть ниже среднего роста, сложен вполне пропорционально, на белом с редкими веснушками лице голубые широко посаженные глаза, волосы темно-русые с рыжиной. Фамилия Васи сегодня известна всему миру, с приставкой фон и именем Герберт, но о знаменитом дирижере я узнал много позже. Родом Вася был из Молдавии, родным языком считал какой-то тюркский диалект, и довольно свободно объяснялся на нем с азербайджанцами. При этом он правильно и с очень легким акцентом говорил по-русски, а кроме того, как я видел по его общению с солдатами-молдаванами, неплохо знал молдавский. Мне, хоть и выросшему в многоязычной среде бывших местечек Украины, такое сочетание языков казалось непонятным. Откуда вдруг в Молдавии турецкий... или татарский. Много позже из книг я узнал, что гагаузы, а Вася был из них, это отуреченные молдаване, принявшие ислам.
Но Вася не был мусульманином - Вася был субботником - христианином, соблюдающим субботу. Вася соблюдал субботу с такой же страстью, с какой блюдут ее ультраортодоксальные евреи, с которыми я познакомился спустя десятка два лет после встречи с Васей. Мало того, что Вася ревностно соблюдал субботы, в отличие от евреев-ортодоксов, он не нарушал святость субботы даже для спасения своей жизни и здоровья. В те годы я почти ничего не знал о религиях и конфессиях, но от соблюдения субботы на меня повеяло домом: пока был жив мой дед, бабушка делала субботу настоящим еврейским праздником.
Среди моего окружения я не смог найти солдат, подходящих мне по воспитанию и интеллекту. Окружившая меня быдловатость, хамоватость и ярко выраженная ксенофобия, даже будучи порой лишь наносными, угнетали меня. Я нашел общий язык с двумя сержантами, но субординация, которую мы вынуждены были блюсти даже в личное время, не позволяла нам сблизиться. И я попытался подружиться с Васей, который был всегда спокойным, ровным, вежливым и уравновешенным.
Представьте себе меня, с ранних лет тянущегося к знаниям атеиста, бредившего наукой призера олимпиад самых высоких уровней и по разным предметам, которому случалось приставать с глупыми вопросами вундеркинда даже к академикам, и закончившего восьмилетку Васю, хорошо знавшего Старый и Новый Заветы и имевшего свои представления о мире, почерпнутые из религиозной литературы и, очевидно, из рассказов религиозных родственников и наставников.
Вася знал, что солнце вращается вокруг земли, что небо твердое, что молнии посылает Илья-пророк, что... всего не перечислить, а многое я уже и позабыл. Мои безжалостные 'ученые' насмешки он воспринимал спокойно, отвечая на них с позиций своего понимания мира. Мои научные лекции он просто игнорировал. На мои наводящие вопросы он отвечал с точки зрения своих знаний об устройстве мира, и своего мировоззрения. Понятно, что дружбы у нас не получилась, но интерес к Васе у меня не пропал.
Курсанты школы радистов прошли обязательные стрельбы, приняли присягу и начали обучаться азбуке Морзе, радиокодам, кодировке сообщений и основам радиоэлектроники. А в соседней казарме менялись лица: солдаты проходили курс молодого бойца, стрельбы, принимали присягу и отбывали в другие части. Но Вася оставался на месте неизменно.
В свои 18 лет я был нелюбопытен к людским судьбам, и странность положения Васи меня не занимала. Ходили слухи, что он твердо держится своих религиозных принципов, и, не желая их нарушать, отказывается стрелять и принимать присягу. Кроме того, Вася наотрез, даже под страхом наказания, отказывается работать в субботу. Мне, верившему в то время в незыблимость и, хотя и с оговорками, касающимися моей личной судьбы, правильность существующего порядка, эти слухи не внушали доверия.
Однажды мне и Васе довелось быть дневальными в одном наряде. Я при штыке стоял на тумбочке, а Вася драил казарму большой шваброй. Штык он не пристегнул. Его убеждения запрещали носить оружие. Надо сказать, что работал Вася с завидным прилежанием. Бетонный пол казармы в тех местах, где Вася уже прошел его шваброй, из черного стал светло-серым и приятно блестел. Мы с Васей о чем-то переговаривались, хоть уставом это было запрещено, и я не заметил, как в казарму вошел замполит нашего отдельного батальона. Вошел он так быстро, что я не успел отдать полагающуюся по уставу команду: 'Школа, смирно!' Однако замполит был чем-то взвинчен до такой степени, что не только не устроил мне разнос с последующими нарядами вне очереди, но даже не сделал замечания. Он отпер ключом канцелярию, вошел сам и позвал Васю. Вася зашел, но дверь, не желая ею хлопать, закрыл неплотно. Сразу от дверей замполит набросился на Васю. Его явно накачали в штабе бригады, где он провел предыдущие сутки. Случай с Васей был по тем временам, если не из ряда вон выходящим, то крайне редким. В голосе замполита было возбуждение, но лексика была вполне цензурной. Суть его речи сводилась к тому, что все вот люди, как люди, служат Родине как полагается, а Вася нарушает законы, уставы и установленный порядок. Послышалось бульканье воды в графине, наверное у замполита пересохло горло. В этой паузе я услышал голос Васи. Вася проговорил, что ведь закон, уставы и установленный порядок придумли люди. И снова замолчал.
Тогда я еще не понимал, что Вася, не желая обидеть человека, видящего мир иначе, и этим виденьем зарабатывающего на хлеб, не договорил, что сам он живет по другим законам, данным Богом, а не людьми. Но даже такой, без вызова, ответ вывел майора из себя. Он повысил голос почти до крика. В самых высоких тонах он декларировал, что Законы принимает Верховный Совет СССР, а Уставы составлены Генеральным Штабом и утверждены Президиумом Верховного Совета СССР. Что Установленный Порядок поддерживает Советская Власть. Все заглавные буквы, звучащие в голосе замполита, отдавались в моем сознании. Но ответ Васи ошеломил меня. Вася спросил: 'А разве там не люди сидят?..' Не знаю, что подумал майор, но для меня мысль была новой. Еще не словами, еще на уровне образов, я осознавал, что Вася ведь прав... Позже, много, много позже, вспоминая эти слова, а со временем они стали приходить мне на ум довольно часто, я стал задумываться над тем, по какому праву одни люди устанавливают жесткий порядок и нормы для других людей, никак и ничем с ними не связанных, и даже могут послать на смерть помимо их воли. И почему те, другие, позволяют с собой это делать. По мере моего продвижения по жизни ответ на этот вопрос вырисовывался все мрачнее и мрачнее, но это уже совсем другая история.
Не добившись от Васи покорности даже на словах, замполит отправил его вон из канцелярии, и Вася вернулся к уборке казармы. Замполит о чем-то говорил по телефону, а я, внезапно лишенный мировоззренческой невинности, осмысливал васины слова. Погруженный в свои мысли, я не заметил, как замполит вышел из канцелярии, и не отдал ему честь. Я увидел его только тогда, когда он, стоя в дверях, подозвал к себе Васю. Вася подошел к нему, встал по стойке смирно, как того требует устав. Швабра, словно карабин, была у его ноги. Я не слышал о чем они говорили, но слова: 'Надоел ты со своим ебанным богом!!!' замполит прокричал. Дальше все произошло так быстро, что я осознал детали только время спустя. Вася перевел тяжелую швабру в положение для штыковой атаки и концом ручки, как штыком, врезал майору в лоб. Майор закачался, и не упал лишь потому, что в это время в дверь казармы вошел дежуривший по части лейтенант и поддержал его.
Через несколько минут офицеры ушли. Вася продолжал уборку, когда пришел дежуривший по штабу сержант с двумя штабными дневальными, вооруженными автоматами, и арестовал его.
Спустя день или два в канцелярию школы радистов пришел особист, белобрысый лейтенант-литовец. По очереди он вызвал в канцелярию нескольких курсантов, а среди них и меня. Сначала он говорил со мной о важной миссии Советской Армии на Кавказе, заключив речь словами: 'Без нас они тут перережут друг друга!', потом разговор зашел о моих взаимоотношениях с сослуживцами: нет ли у меня проблем, жалоб или обид. Но проблем, жалоб или обид у меня не было, и особист плавно перешел на произошедшее между Васей и замполитом.
Как ни странно, я даже не сразу понял, о чем он спрашивает. Я ясно помнил только сказанное, а не произошедшее, и непроизвольно пытался затянуть разрыв между тем, чему меня до этого 18 лет учили, и тем, что произошло у меня на глазах. Не добившись от меня связного рассказа, особист предложил мне описать происшествие на бумаге.
Я не знал с чего начать. Я был наивным формалистом, верившим в справедливость и законы. С одной стороны, Вася ударил офицера, но, с другой стороны, офицер спровоцировал его грубым неуставным поведением, оскорбившими самые основы васиного мировоззрения и мироздания. Не думаю, что тогда мои мысли выражались такими словами, но смысл у них был именно такой. Думал я долго, но затем начал писать, шаг за шагом, описывая скорее свое понимание произошедшего, чем то что видел. Слова замполита я написал дословно, потому что слышал их отчетливо, дейстивя Васи - приблизетельно: я действительно не был уверен, а точнее, не верил себе, что тихий и уравновешенный Вася мог такое сделать. Наверное моя объяснительная не произвела впечатления на особиста, а в штабе бригады не хотели раздувать это дело. Больше давать объяснения по этому делу меня не вызывали.
Васю увезли. Ходили слухи, что замполит хотел довести дело до трибунала, и определить Васю в дисциплинарный батальон, но очень давние национальные трения между замполитом-армянином и грузином-командиром бригады, длящиеся с тех пор, когда они вместе начинали службу, а также нежелание командования выносить сор из избы, спустили все на тормозах, тем более, что свидетелей, кроме меня, не было, а в описании событий я показал себя не самым блестящим для начальства образом. Возможно так же, что сам Вася при расследовании честно объяснил причину своей вспышки, и начальство не хотело, чтобы эти объяснения всплыли на суде. О дальнейшей судьбе Васи я знаю только по слухам. По этим самым слухам, в стрельбах он так и не участвовал, присягу так и не принял. Говорили, что он живет при штабе бригады, пашет шесть дней в неделю как проклятый на разных тяжелых и грязных работах, но в субботу никто не может сдвинуть его с места. Правда это или нет - не знаю.
А вот я, вспоминая этот маленький эпизод своей жизни, все яснее понимал смысл слов Васи, что как бы высоко не сидели, какими бы одеждами, званиями, наградами и привилегиями не украшались люди - они всего лишь люди.