ТЫ

Мне кажется, я люблю тебя с утробы матери. Ведь она узнала тебя до меня.

Но это ничего не значит, я с пеленок к тебе пристрастилась.

Cамое первое мое воспоминание связано с тобой: я просыпаюсь оттого что лучи солнца щекочут мои щеки. Я чувствую веками свет и тепло, открываю глаза и вижу тебя... и маму. Счастье. Я пью парное молоко и пропускаю сквозь ресницы солнечные зайчики от чуть колышущихся ветвей за окном...

На Новый год, стоя на табурете рядом с огромной ёлкой, я читала стихи, да так выразительно, что баба Ляля, которая на самом деле была моя прабабушка, сказала:

- Из этой артистки ничего путного не выйдет.

Она после своего возвращения жила с нами, и я только через многие годы поняла, откуда она вернулась, и почему без мужа. Дожила она до девяноста пяти лет, и больше ничего о моей судьбе не сказала.

В столовой у нас висели её ходики, похожие на теремок. Если долго смотреть на них, можно было представить, что ты живешь внутри. Когда бабы Ляли не стало, я забралась на стол, сняла их со стены, увидела механизм в коробке и долго плакала.

Я всегда инстинктивно доверяла тебе.

Помнишь, как я пряталась под твое крыло от нестерпимого позора, убегая от соседей с яблоками за пазухой и трясясь, чтобы маме об этом не рассказали? Яблок навалом было и своих, но ребята сказали, что это редкий сорт, который соседи-биологи скрывают от людей.

Когда играли в жмурки, одна я набивала шишки на лбу.

Мои подружки восхищенно замирали перед тобой. Самые смелые говорили, что ты "приличный". Краснея до ушей, я гордилась тобой.

Ты не требовал от меня розовощекости и болтливости, ты не отворачивал взгляда от моей пластинки на зубах, не запирал меня в сортире, ты не мог бросить меня в угоду новой пассии.

Летом мы устраивались с тобой в тени старого куста сирени, который как будто и не давал прохлады, а, наоборот, удерживал интимную духоту в запутанном пространстве своих ветвей. Однажды вечером, вернувшись с мамой из города, я увидела вместо живой зелени голую стену. Я помню, что ты тронул меня в тот день до тяжести в груди. Возможно, потеря пронзительно обострила наши чувства. Но втайне, я была рада, потому что волшебство шалаша для меня исчезло уже давно, в тот день, когда мне за шиворот упала с куста юрткая гусеница цвета хаки.

Как я узнала из разговоров взрослых, куст вырубили под тем предлогом, что он заслонял свет в спальне для гостей, где стояла швейная машинка. Я любила, в полумраке этой спальни, отдаться с замиранием дыхания забытью настоящей пуховой перины, тем более обволакивающему, что ты был рядом...

Это ты показал нам опасную забаву: забираться по приставной расшатанной лестнице на чердак, где лежали годами россыпи старых журналов сороковых-пятидесятых, с тайнами, в них сокрытыми. Бабушка жаловалась деду на наше непослушание, тот грозился отнять лестницу, когда мы будем наверху. С дедом шутить не стоило. Персональный пенсионер всесоюзного масштаба, не только по значимости, но и по размеру, так что приходилось одевать его в магазине "Богатырь", он кричал "Г-но!" и стучал по столу так сильно, что на стене подпрыгивали ходики прабабки Ляли.

Однажды он сдержал свое обещание. Так я познала сладострастный ужас полёта, когда зимой, при свете фонарей, мы прыгали с чердака в гигантский сугроб, присыпанный свежевыпавшим снегом.

Ты обожал шум весёлых сборищ, с водкой, нарядными женщинами, c бегающими вокруг стола детьми. Со спорами ни о чем, обидами ни за что. Дед не допускал столкновений. Те, кто был против, просто уходили. Я очень болезненно переживала это его неприятие инакомыслия. Во время бурных торжеств я имела обыкновение прятаться с книжкой в дальней комнате, у окна. Не зря зовут меня Татьяной...

Я переставала дышать над Вечерами на хуторе близ Диканьки. Это благодаря тебе я прочла всего Толстого. И Диккенса, и Гарсиа Лорку. Тебе я обязана моими тайными полудетскими восторгами с Моппассаном в одной руке.

Мама тоже любила тебя, ничего не подозревая о наших отношениях. Она не могла ожидать от меня, еще ребенка, такой страсти.

Странным образом, другие всегда сомневались во мне. Учительница русского языка и литературы, объяснившая нам во избежание разнотолков, что ее жених погиб в чехословацком конфликте, и упорно третировавшая меня запятой после "потому", не хотела верить, что я сама пишу свои сочинения. Она даже вызвала в школу родителей, возмущенная моей дерзостью.

Но она никогда не увидит тебя, так и не поняв причин моей скороспелости. Раннего созревания, как сказала мама.

Ты был безоружным свидетелем моих первых флиртов. Изменяя тебе, я делала тайные вылазки "на хату" к сентиментальным одноклассникам.

Но на самом деле ты уже соблазнил меня, и надолго. Это не было шоком, во всяком случае для меня, потому что сколько я себя помнила, ты был рядом. Ты был частью меня, я всегда принадлежала тебе. Сейчас, через много лет, я все еще могу сказать, что никто и ничто не затмили впечатления, произведенного тобой.

Иногда я прихожу к мысли, что именно твоя связь с мамой так сблизила нас, ты стал мне родной. Настолько велико было её к тебе уважение, скорее подобное почитанию, что ревность не пришла ей на ум, даже когда она обо всем догадалась.

Почему я пишу все это? Ведь ты никогда не получишь моего письма...

Проклятая нежность к тебе заставила меня пожалеть о Вишневом саде. Я ненавидела рациональную молодость Лопахина, человека без корней. Это оказалось аполитичной ошибкой, как гласил отзыв из райкома, перечеркнувший мою золотую медаль вместе с литературным будущим, и один ты виновато смотрел на слезы унижения, брызнувшие из моих глаз при входе, на пороге.

Я уходила и возвращалась, ты всегда принимал меня. Я стыдилась тебя. Как бесконечно далека была от тебя булгаковская квартира. И кампус Сэллинджера...

Я стеснялась за тебя перед моими друзьями. Я придумывала себе другую семью, живущую в самом центре, с проходным двором интереснейших знакомых, повсюду обласканную и со всеми состоящую в родстве. Мне не нравился бестолковый гам твоих разношерстных компаний, анекдоты и телевизионные передачи. Я мечтала о высокоинтеллектуальных беседах, об изысканном обществе приватных сборищ, о тонких аллюзиях и неуловимой интуиции.

Летними ночами я поглощала, уже вопреки тебе, воплощению классического стиля, Пруста, Джойса и Библию.

Зимой я оставалась в городе. Но однажды мне пришлось-таки возвращаться ночной электричкой, с финкой в кармане. Времена были смутные.

Дед лежал в своем кабинете, окруженный библиотекой, добрая половина книг которой была лишена девственности мною. Возле него суетилась моя тетка-врач. При взгляде на него у меня сжалось сердце. Богатырское тело его с трудом держало усохшую головку. Уходил хозяин, тот, кто свою ссыльную постылую дачу отстроил, населил и обеспечил. Уходил спокойным, так и не узнав о перестройке, не дождавшись реабилитации своего тестя, которому, впрочем, давно уже было всё равно. Ты оставался сиротой.

Увидев меня, он привстал и слабо вскрикнул "А! Девки!". "Подойди к дедушке, попрощайся", подтолкнула меня одна из невесток. Он схватил меня за плечи, даже скорее ухватился, чтобы не упасть, и, глядя на меня и меня не узнавая, стал щупать мне бока и засмеялся: "Поедем к девкам!". Я отшатнулась. Даже ты, казалось, вздрогнул.

Тогда то бабушка посмела и отвела меня посмотреть на усадьбу, где прошло её детство. Поскольку слова "отобрали" не было в её лексиконе, она сказала просто: "Здесь живут другие люди".

Ты сразу стал старым, каким то осевшим и безнадежно пошлым.Ты как будто впитывал мою неприязнь... И тем грубее казался ты и вся эта атмосфера тебя окружавшая, по моем возвращении из Университета. Как то после театра, - кажется, ставили Ибсена, - гуляя в веселой компании по вечернему городу, я почувствовала себя птицей в клетке.

Мне нужна была большая жизнь. В конце концов я бежала от тебя в другие города. Тем более, что ты не имел на меня никакого права. А я на тебя да! Ты высосал мою молодость. Ты всегда останешься мне должен. Может быть, это из за тебя я стала тем, что я есть. То есть ничем.

Ты молчишь. Не можешь ответить.

Все те, что были у меня после тебя, немалое число, кстати, остались позади, и другие женщины занялись ими.

Моя нервическая погоня за успехом усилила ностальгию по исходящей от тебя мягкой задумчивости. Только тебе всегда удавалось успокоить меня. Я нуждаюсь в твоей надежности, в ревностно хранимой тобой патриархальной тишине. Я снова упала в твои объятья. Ты не желаешь отпустить меня с миром, старая развалина. Коллекционер!

Мне неволей пришлось приспосабливаться к тебе. Я надеялась, что это только компромисс, чтобы выжить. Я думала, что нужно отдавать малую часть себя в залог за возможность дышать. В результате, все что мне осталось, это ты. Ты поглотил меня.

Меня не покидало впечатление, что ты тянешь меня назад, в уютную безмятежность детства, не даешь мне стать собой. Ты был отражением моей слабости, само твое существование вселяло в меня неуверенность в своих силах. Мне казалось,что жизнь с тобой совершает бесконечный круговорот, как в латиноамериканской эпопее.

Никто не верил в меня, пока ты стоял за моей спиной, как тень отца Гамлета.

Исподволь, предательски подготавливала я мой удар.

Теперь, в надежной дали, забронировавшись в огромном холодном особняке, новая Саган, я не могу без боли вспоминать, что тебя больше нет, родительский дом.