Высокие Каблуки
Вк-5, работы организаторов

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • © Copyright Высокие Каблуки(wasyata@mail.ru)
  • Добавление работ: Хозяин конкурса, Голосуют: Номинанты
  • Жанр: Любой, Форма: Любая, Размер: от 5к до 25к
  • Подсчет оценок: Среднее, оценки: 0,12,11,10,9,8,7,6,5,4,3,2,1
  • Аннотация:

    ВНИМАНИЕ!

    ГОЛОСОВАНИЕ ЗАВЕРШЕНО

    ОЦЕНКИ ОТКРЫТЫ

    • Журнал Самиздат: Высокие Каблуки. Конкурс женской прозы Высокие Каблуки-5
    Конкурс. Номинация "ВК-5. Номинация Жюрейский список" ( список для голосования)

    Список работ-участников:
    1 Зыкова У.А. Вк-5: Доля-долюшка-судьбина   17k   Оценка:10.00*3   "Рассказ"
    2 Таисия вк5 - Женька Полесов с Тепловозной улицы   25k   Оценка:10.00*3   "Рассказ" Проза
    3 Вихорёк Л. В К5: Оксана   25k   Оценка:10.00*4   "Рассказ" Проза
    4 Марианна Вк-5. Мадам Порох   24k   "Новелла" Проза
    5 Рыжая М. Вк-5. Типа красное и черное   11k   Оценка:9.00*3   "Рассказ" Проза
    6 Тётя Г. Вк-5: Из двух зол   25k   "Рассказ" Проза
    7 Паша -.Л. Вк-5: Южный берег Луковки   17k   Оценка:9.00*3   "Рассказ" Проза
    8 Данаида Вк- 5: Платье из бабочек   16k   Оценка:8.96*4   "Рассказ" Проза
    9 Подруга Вк-5. Обнимая колени руками   19k   "Рассказ" Проза
    10 Керсти Вк-5: Реквием по летним дождям   17k   "Рассказ" Проза
    11 Васса Нос   12k   "Рассказ" Проза
    12 Агель И расцвела любовь   15k   "Рассказ" Проза

    1

    Зыкова У.А. Вк-5: Доля-долюшка-судьбина   17k   Оценка:10.00*3   "Рассказ"

      Ульяна Андреевна Зыкова, а по-деревенски просто тётка Ульяна, решила умереть. А что? Пора. Годочков-то уже с лихвой. Девятый десяток отчёт повёл. Прожито немало, пережито тоже. Трёх мужей пережила, двух сынов похоронила, дочь вырастила, внуков помогла поднять, правнуки уже лопочут. Что ещё человеку надо? Надо по-человечески, достойно помереть. Вот именно достойно! А тут, как на грех, всё так подорожало: не то что на смерть отложить - жить не на что. Как так получилось, Ульяна Андреевна не понимала: работала она сызмальства, сначала на себя, затем на колхоз, после его распада ещё ходила контору какого ЗАО мыла, будь он не ладен. А когда и загадочный ЗАО накрылся медным тазом, мыла полы в клубе, в сельском совете, а когда уж на предприятия по старости не брали - молодым, дескать, бабка, работы не хватает, а у тебя какая-никакая пенсия, в няньки нанималась, за детьми соседскими приглядеть. Копейки платили, но всё же... А теперь вот уже в третий годок нигде не работает - никакого подспорья, окромя огорода да огородчика не имеет. А пенсия она вроде и не малая, семь тысяч почти... По ранешним временам - это ж какие деньжищи! А нонче - оплатил за газ и свет и полпенсии нет. А на остаточные деньги как-то жить надо. А как? Запутавшись окончательно в этой хитрющей жизненной формуле, она решила - надо помирать. А тут ещё дочь весной приехала из города, уговаривала мать к ней перебраться, на восьмой этаж в общежитие. Мол, сын младший, Виталик, летом жениться собрался, жильё ему надоть. Всё сбивала с толку: дом деревенский продать за копейки, чтоб тому на первичный взнос в какую-то апотеку отдать. Эта апотека, дочка сказала, единственная возможность хучь какое-то жильё приобресть. Ульяна Андреевна, было, заикнулась дочери: почему бы Виталику с молодой женой к ней не перебраться. Дом большой, места хватит. А, когда детишки бы пошли, она бы приглядела. Да только дочка так на неё поглядела, что Ульяна Андреевна осеклась. Не для того, говорит, я жилы тянула, из этой дыры выкарабкивалась, чтоб внуков своих сюда возвращать. Серчала сильно, а перед отъездом и вообще заявила:
      -Надумаешь переезжать, звони! А не надумаешь - живи, как знаешь. А я сюда до самой твоей смерти больше ни ногой.
      С тех пор, и в самом деле, лето прошло и осень на исходе, а дочь слово своё дёржит - не едет и не звонит, хотя сама же матери в прошлом годе телефон подарила. Маленький такой, складной, с ладошку. Хорошо, удобно: всегда с собой носить можно. На колодец за чистой водой или в огород за морковочкой выскочила - а тут тебя и настигла весточка. Да только Ульяне Андреевне давно никто не звонил. Приходили правда какие-то сэмээски, на распродажи приглашали, в ювелирные салоны, в банк за кредитами... Однако тётка Ульяна по старости читать уже их не могла - глаза слезились. Соседская девчонка, Танюшка, иногда мимо пробегала, на минутку заскакивала и читала. Она же бабу Улю и телефоном пользоваться учила. Ульяна Андреевна никогда бестолковой не была, освоила эти нехитрости быстро. Да вот беда - мелковаты больно буквы и цифры, то не разглядишь, то пальцем заскорузлым не туда ткнёшь.
      Сначала Ульяна Андреевна шибко горевала из-за ссоры с дочерью, а потом поуспокоилась, понимая, что та и в самом деле права. Что здесь молодёжи в деревне делать? Виталик он в институте учился на анжинера-электронщика, теперь в городе работу ищет - никак не найдёт. А здесь в селе, какая ему электронщина. Всего-то одна электричка в город и обратно ходит. Так до неё вёрст пять будет. Да и с тётки Ульяны какая помощница! От колодца ведро воды пятилитровое едва-едва тянет, а дитё-то поди ж тяжелее будет. Разве удёржишь? А постарше станет - разве уследишь? А не приведи, Господь, случай какой! Права дочь, права: какая уж из неё нянька. Как бы с ней самой нянькаться не пришлось. Давление скачет, да сердце пошаливает. То ничего-ничего, то как колнёть в левом межреберье - дохнуть чижало и страшно: вдруг душонка не удёржится в груди и выскочит до поры до времени.
       Опять же ехать в город, на восьмой этаж сильно не хочется. Это ж весь остаток жизни воли не видать. Бывала - видела, лет двадцать назад, когда внуки малые были. Лифт ихний сроду не работает, а ступеньки крутые: не спустишься вниз, а спустишься, так уж точно не подымешься обратно. Сидеть целый день у оконца, на улицу выглядывать. Да что там можно рассмотреть с высоты этакой! В общем, поразмыслив как следует, тётка Ульяна решила: хочешь - не хочешь, а надо! Помирать, значит. И так Господь годами не обидел. Другие вон моложе мрут и ничего! А она и так многих своих сверстников и сверстниц пережила. Почитай, те, кто после войны родился уже старики, а она ещё довоенная, девятнадцатого года рождения...
      Однако помереть - это не чихнуть. Это ж ни с того ни с сего не случается. А потому Ульяна Андреевна решила к смерти хорошо подготовиться. Чтоб перед людьми, да и перед Богом не стыдно было. Для начала она отправилась в райцентр и сняла все накопленные деньги с книжки, или как сказала кассирша из банка "со счёта". Денег оказалось около сорока тысяч - вроде и не мало. Она тут же отправилась в похоронный магазин, чтобы прикинуть "хрен к ноздрям", как любил говорить её третий муж. Увидев цены на гробы и памятники, она вначале опешила, а потом задумалась. Если купить "приличный" гроб и "приличный" памятник, то все её сбережения и уйдут. А ведь ещё надоть копачам за могилу, да и поминки ни мешало бы по себе справить, а то, что люди скажут. Поняв что "приличные" принадлежности ей не потянуть, Ульяна Андреевна потащилась к "неприличным". Цены и на них кусались, но всё-таки. Гроб решила взять подешевле. Снесут на кладбище, зароют в землю и забудут, в чём похоронили. А вот памятник можно подороже. Мимо него люди будут проходить - посмотрят. Может, кто и вспомнит тётку Ульяну добрым словом. Парень, который помогал гроб выбирать, оказался толковым и весёлым. Как узнал, что бабка себе выбирает, сначала обомлел, а потом рассмеялся. Ульяна Андреевна толк в гробах знала - ведь столько похорон отвела. Главное, чтоб сосновый и сухой, а обивка пусть будет самая простая - велюровая. Да на крышке, чтоб непременно крест. Всё ж - таки хоть и не ярая молитвенница, но в церкву по праздникам хаживает и "Отче наш" перед домашней иконой Божьей Матери от всех напастей регулярно читает. Памятник подобрала невысокий, но из цельного куска гранита с мраморной вставкой для фотографии и надписи. Почти такой же как у её сыновей, Василия и Николая. Тоже не плохо. Не гоже матери больше сынов своих красоваться. Там с ними и ляжет. Давно местечко себе присмотрела, ещё в восемьдесят третьем годе, когда старшего из Афганистана, проклятого, в цинковом гробу привезли. Только раньше неё на это место младшенький лёг. Да не война его сгубила, а водка. Пил по-чёрному как и батька его, и до тридцати пяти годов не дожил, замёрз в канаве недалеко от дома. Вот ведь как! Два страшных бедствия на Руси сыновей у матерей отбирают: война и водка. Вспоминает Ульяна сынов почитай кажный день, видно, соскучились, ждут-не дождутся. А она вот тут зажилась.
      Однако мужичок, который надписи на надгробиях чеканит, долго отнекивался, говорил не по правилам дату смерти выбивать ещё живому человеку. Но тётка Ульяна пустила непритворную слезу (ведь только о сынах вспоминала), пояснила, что одинокая она сирота-сиротинушка, некому о ней побеспокоиться. В результате долгих переговоров на мраморной плите появился надпись: Зыкова Ульяна Андреевна, 15.03.1919 - 15.11.2013. Во-первых, решила Ульяна Андреевна, умереть надо до наступления холодов, чтоб люди не поминали её недобрым словом, а во-вторых, аккурат на второй день апосля пенсии, чтоб дочери и внукам, если приедут на похороны, дорогу оправдать.
      После салона ритуальных услуг, она отправилась в магазин за обувью. Купила туфли из кожзаменителя, конечно, зато на небольшом каблучке. Не для форсу, но всё же - там её мужья встречать будут, соседушки-подружки, вперёд опочившие, сынки опять же. Стыдно перед ними старой клушей выглядеть. Одёжа-то у неё уже давно была припасена. Бельё и чулки новые, чистое отутюженное, а вот костюм дочка привезла лет пять назад. На свадьбу к старшему сыну одевала да пятно посадила, вывести не могли даже в чистке, а Ульяна вывела - висит в шифанейре теперь с иголочки. Торжественного часа дожидается. Дождётся, небось. Недолго уж! Ульяна задумалась, но плакать не схотела. Пущай другие о ней плачут. Вот хотя бы дочка та же. Приедет никуда не денется. Сказала же: как помрёшь, так приеду - значит, приедет. Конечно, лучше бы при жизни. Поговорили бы по душам, поплакали бы вместе. Руки бы её погладить да голову седую поцеловать. Хорошая она. Тяжело ей! Одна так же трёх сынов поднимает, внуков тоже. И на пенсии и работает. Вот оно как, и хочется плакать и не можется.
       Вернувшись домой Ульяна Андреевна, пересчитала остаток денег, осталось совсем ничего. А трат-то ещё сколько предстоит! Чтобы как-то сэкономить, тётка Ульяна совсем перестала ходить в магазин за продуктами. Во-первых, человеку, собирающемуся умирать ни к чему такая роскошь, а во-вторых, сбросить два-три лишних килограмма не грех. И хотя Ульяна Андреевна и без того была сухопара, успокаивала себя тем, что всё людям легше будет гроб нести.
      Через неделю она направилось к деревенскому могильщику, Славке Жукову. Славка хоть и пил беспробудно, но дело своё знал неплохо. С ним Ульяна сторговалась за три тысячи, напомнив ему о старой дружбе с Николаем. Когда-то они попивали вместе. Тысячу дала задаток, а две обещала отдать, когда могила будет готова. На удивление, Славка не то что не поинтересовался, но даже и не задумался над вопросом: зачем ещё живой бабушке нужна готовая могила. Через сутки пришёл за полным расчётом и заявил, что всё готово, в аккурат рядом с Николашем, как тётка и хотела. Напоследок поинтересовался:
       - Когда зарывать будем?
      На что Ульяна, прикинув в уме к пятнадцатому числу два дня сказала:
      - Семнадцатого с утра заходи. Готова буду...
      Славка кивнул и вышел.
      Все последующие дни были очень суетливыми. Приготовив всё смертное, Ульяна начала хлопотать о поминках. На оставшиеся от сорока тысяч сильно не пошикуешь, однако ж, нельзя, чтоб люди ушли, не помянув, как следоват. В единственном деревенском магазине заказала десять бутылок хорошей водки, а у Матвеича купила три литра самогона для копачей. Прикупила мясца, курицу пожирнее, накатала лапши, приготовила-соленья, компоты и сговорилась с соседкой Фридой по поводу обеда. Та сначала удивлялась, но потом смирилась и с бОльшим внимаем стала вникать в меню, которая тётка Ульяна заказывала на свои собственные поминки. Чтоб и два первых и два вторых блюда, и чтоб кутья и блинки с маслицем. Ведь как о человеке умершем судят - по застолью. Собрали родственники хороший стол, значит, хороший был человек. Плохому разве раскошелятся. Ульяне же самой приходится об том заботится. Может оно и не по правилам, да уж очень не хотелось дочку обременять.
      Когда все приготовления были готовы, Ульяна Андреевна поняла, пора побеспокоится о душе. Достала старые молитвенные книга, читала молитвы, поминала усопших. В субботу исповедалась и причастилась. Священник изъявил желание её соборовать. Она сначала испугалась: достойна ли, а после подумала - священнику видней. Грехов за ней много числилось, конечно. Но ведь на то он и Бог, чтобы прощать. Соборование назначили на 14 ноября. Посмотрев на календарь, тётка Ульяна взгрустнула -неужто и впрямь конец. Как-то внезапно всё суетное отступило на второй план, захотелось пересмотреть старые фотографии, перечитать письма, вспомнить. А вспомнить Ульяне Андреевне было что.
      Родилась она в хорошей семье, зажиточной. Работали, правда, родители с утра до вечера, отец с дядьями в поле, а мать и старшая сестрёнка в доме, огороде, сарае. Впервые нужду познали, когда отец отказался вступить в колхоз. Пришли активисты, скот весь забрали, кур, муку, хлеб из печи, ещё тёплый. Первые раз за свою жизнь Ульянка спать легла голодной. Плакала тогда, глупая. Знала бы, что это беда ещё не беда, а беда - впереди. Через некоторое время пришли и за отцом. Ночью. Помнила Ульянка, как уколол он её своими жёсткими усами, неловко пытаясь поцеловать. Помнила, как плакала сестрёнка и как билась головой о стену мать. Ясно помнила, до сих пор. Сколько всего в жизни забыто - перезабыто, а это нет. Отца так больше они не увидели: увезли то ли на Васюган, то ли за Ачаир, где люди тысячами пропадали без вести. Мать в колхоз пошла работать, а за ней и Катя - старшая сестра.
      Самой Ульянке повезло, её в школу определили, а вот сестра всю жизнь горевала, что неграмотная осталась. И сестрёнку младшую зачастую попрекала: на тебя, дескать, горбатилась. Померла уже Катя, лет двадцать как прошло. Царство небесное! Скоро свидимся. А после шести классов отправили Ульянку в райцентр учиться на учётчика. Цельных пять лет, до самой войны работала она в колхозе не только учётчицей, но и младшим бухгалтером. Когда же во время войны Афанасия Михалыча, начальника её, призвали на фронт, её поставили на его место главным бухгалтером. Да незадача вышла, заворовался председатель, а тут ревизия. Его по шапке да по законам военного времени. Ульяну по молодости и по неопытности пожалели, однако семь лет лагерей отмотала. На последнем годе занесла её судьба в АЛЖИР. Не страну,африканскую, нет. А лагерь в Акмолинской области, назывался же так, потому что расшифровывался как Акмолинский лагерь жён изменников Родины. Но акромя жён, там и дети были, и девки незамужние. Там Ульяна и познакомилась со своим первым мужем, Леонидом. Он при женщинах конвоиром состоял. Смешливый такой, незлобливый. Кашлял только сильно. Всё молодушкам казахский сыр, курт, приносил. Набьёт полные карманы комочков, за махорку выменянных, и раздаёт самым молоденьким, да симпатичным. Ульяну особенно жаловал, уж больно по нраву ему были её томные, деревенские песни. Особливо "Доля-долюшка - судьбина, Не ласкала, не любила...". Так вместе с лагеря и вернулись в колхоз. Ульяна на ферму пошла, а Лёня - в трактористы. Через год, как положено, сыночка родили. Назвали Василием. Жить бы да жизни радоваться, ан нет. Обострилась у Леонида страшная болезнь, чахотка (туберкулёз то есть), через неё-то его и с фронта списали. Только и была счастлива Ульяна три годка, а там опять одна. В поле - одна, дома - одна, с сыном -одна. Вот всего только фотка и сохранилась, где они втроём: Лёнечка, Васятка, крошечный, и она, счастливая.
      Второго-то сынка, Николашу, она, спустя шесть лет родила. Сходила замуж ненадолго, да вскорости сбежала от муженька. Ухаживал вроде человек-человеком, а как сошлись запил горькую. Работать не стал, да ещё и руку на неё поднимал, детишек забижал. "Не было мужика, и это не мужик",- решила Ульяна, и, забрав детей, вернулась домой опять матерью одиночкой. Хотя сыновья скучать не давали. Ох, и озорники были. Особенно младшой - Николаша. Однако добрый, все его любили. На всех фотографиях ладный да курчавый - загляденье. Хорошим бы человеком стал, если бы не водка. Через неё и семью не завёл и детей после себя не оставил.
      Вот так и случилось, что осталась у Ульяны только дочка - Надежда. Это уж от третьего мужа - Петра. Сошлись просто так, он тоже вдовый был. А потом прижились друг к другу. На сорок третьем году жизни решилась Ульяна и родила утеху себе в старости. Наденьку. Хорошая, ласковая была девочка. Всё "мамушка" да "мамушка" приговаривала. Как хвостик за матерь с фермы на ферму, в школу из школы. Думала Ульяна, радоваться будет всю жизнь. Хотя, что Бога гневить, так оно и есть! А что мать обидела, так это не со зла, а от безвыходности. Помочь бы ей. Да чем она старая поможет?! Внезапно сердце сильно сжалось, Ульяна Андреевна погладила грудь и плечо шершавой ладонью, подумала: "Не времечко ещё, погодь чуток", сполоснула лицо водой - полегчало. Ну вот, другое дело...
       Накануне соборования тётка Ульяна прибрала в хате, пожгла всё ненужное в бане, а затем и сама вымылась, долго и тщательно. После соборования уже ничем "грязным" заниматься нельзя. Остаётся только ждать. И она стала ждать. Включила радио. Там шёл концерт "От чистого сердца". Хороший концерт, слушала до самой полуночи. Это ж ведь неизвестно, на том свете когда хорошее пение услышишь, а петь она и сама любила. Затем всю ночь ходила по дому, трогала свои вещи, переставляла с места на место то мебель, то посуду. Успокоилась лишь под утро,когда в окне забрезжил рассвет. Оделась в смертное, согрела кипятку, и впервые за много дней напилась чаю с пряниками и вареньем, рассудив так: это жить можно впроголодь, а помирать надо на сытый желудок, неизвестно, опять же, как там с обедом и ужином. Вымыла за собой посуду и легла на лавку под иконой, потому как кровать по-праздничному застелила, с прошвой и вышитыми наволочками.
      За окном стало светать. Ульяна Андреевна протянула руку к лежащему на подоконнике телефону. Посмотрела на часы, 9 часов 45 минут. Самоё время - куды тянуть? Не без труда - пальцы не слушались - отыскала припасённую заранее сэмээску для дочери (спасибо соседке-девчонке, Танюшке). Всё правильно - ошибок нет. Осталось только отправить, Танюшка сказала: тут всех делов - нажмёте ОК, и всё. Тётка Ульяна ещё раз оглядела свою комнату, задержав глаза на лампадке, зашептала молитву. За окном стало ещё светлее. Уже скоро соседка придёт - проведать. Господи, да что ж время-то тянуть! Вроде и жила долго, а не нажилась. Пора. Прищурилась и внимательно перечитала сэмээску: "Померла я. Приезжай. Мама". Отыскала заветную кнопку. Оно и правда - делов-то. ОК! Всё.

    2

    Таисия вк5 - Женька Полесов с Тепловозной улицы   25k   Оценка:10.00*3   "Рассказ" Проза


    Его почему-то не любила бабушка. Мама отшучивалась детсадовской дразнилкой про жениха с невестой, которые тесто, и говорила, что с возрастом пройдёт. Я... Понимаете, это просто достало уже до самых печёнок! Ну почему, если девчонка дружит с мальчишкой, их обязательно лезут женить все, кому не лень?! Женьку я с детсада знала. Он в меня в первый же день шишкой кинул и в глаз попал, зараза. Ладно, к делу не относится.
    Тепловозная улица, где жили Полесовы, тянулась вдоль железной дороги, разделявшей городок на две неравные части, старую и новую. Новая часть так и звалась в обиходе - задорожная. 'Пошли в кинотеатр на задорожную', и всем понятно, о каких местах речь. Тем более, что действующий кинотеатр в городе всего один. Был ещё 'Юбилейный', как раз в старой части города, но его не стало уже очень давно. Здание обветшало и полуразрушилось, стёкла выбили, крыша провалилась. Говорят, недавно выкупил землю какой-то застройщик, будет там небоскрёб строить. Синий забор вокруг уже поставили, но спецтехники что-то не видно и не слышно. Врут слухи, вот и всё.
    Город - узловая железнодорожная станция. Здесь дорога разветвляется по нескольким направлениям. Нальчик и Алагир с Владикавказом - тупики, каждый в отдельности. Через Гудермес поезда идут на Буйнакск, затем, после Буйнакска, на Дербент. Через Червлёную - на Кизляр, дальше - на Астрахань... На вокзале висит огромная карта Северо-Кавказской железной дороги, изучена вдоль и поперёк: бывает, ждёшь электричку, а она опаздывает; делать нечего, - смотришь карту. Каждый раз что-нибудь новое находишь, между прочим. Кстати, терпеть ненавижу музыку c mp3-плеера через наушники. Она отвлекает, раздражает, мешает слушать дорогу ...
    - Таисия!- доносится из гостиной.- Чем вы занимаетесь, Таисия?
    - Ну, чего, бабуля...
    Бабушка - учитель русского и литературы в прошлом, ныне - третий год как директриса Первой (и единственной) гимназии города. Понятно, гимназия для продвинутых. Я не продвинутая, но меня не спрашивали. Ни когда переезжали с Тепловозной на задорожную, ни когда переводили документы в бабулину гимназию. Когда папа шесть лет назад растворился в голубых подмосковных далях, он тоже меня не спрашивал. Мама тоже со своим дядей Жорой (блин, ну, и имечко, Жора! Сразу слово 'жрать' вспоминается!) того и гляди, распишутся без моего согласия. Такое вот я пустое место, на чьё мнение всем плевать.
    - Мамзель Таисия,- строго выговаривает бабушка,- извольте выражаться литературно. Что означает 'ну, чего'?
    Мамзель - это бабулин тараканчик.Я у неё мамзель с рождения. Маму зовёт мадамочкой. Младшую дочку, мою тётю Таню, - мадам Тáттиан. Папу не называла никак. Он ей тоже не нравился. Вот и доненравился, ага. Я думаю, свалил он от нас в том числе из-за бабушкиной неприязни, которую та не думала скрывать. Вот у тёти Тани хватило ума жить с мужем отдельно и даже в Минводах, за сотню с лишним километров от нас...
    - 'Ну чего' в данном случае,- чинно говорю я, и тут же тонким писком врывается смс, от Женьки, - 'Привет, будешь?'. - Означает, бабуль, вот что,- а пальцы набирают ответ: 'Буду, привет',- лето в разгаре, ноль каторги, ноль напряга...
    'Вискас захвати. Побольше'
    'Опять?'
    'Опять :-('
    Шорох шагов едва слышен. Разговаривать со старшими и одновременно писать смски друзьям, разумеется, нельзя, но кто из нас не плюёт на запреты? Бабуле возжелалось поймать меня с поличным. Я успеваю сунуть телефон под попу, застать меня за преступлением не удаётся. У бабушки сердито перехватывает дыхание, но не пойман, не вор, и она ничего не может сделать.
    - Не забывайте, мамзель Таисия,- сухо поджав губы, говорит бабушка,- У нас завтра поезд на Ростов. А у вас, милочка, конь не валялся. Не вижу энтузиазма в собирании чемоданов.
    Это идиотическое 'вы' в последний год раздражало без меры. У всех предки как предки, а у меня средневековье какое-то! И энтузиазма нет, это точно.
    В гробу я видела бабулину Испанию! В белых тапочках. Пофиг, что престижно сейчас это, модно. Прийти в школу в сентябре и этак небрежно веер фотографий: Мадрид, Венеция, Собор Парижской Богоматери... Да, да, собор не в Испании, как и Венеция, знаю, к чёрту!
    Женька с отцом на Байкал ездит каждый год. Там своя компания из разных городов. Ставят палатки, ловят рыбу, варят уху на костре, расчехляют гитары... Вот где жизнь! Папа раньше тоже с ними ездил и меня брал, мелкая была, но помню, как там здорово. А эту вашу Барселону я видела...
    'Зажралась ты, мать',- сообщил Женька, когда я рассказала о своём несчастье. Ну, с его точки зрения, возможно, и зажралась. С моей... Замнём, а?
    Автобусом на Тепловозную улицу ехать через полгорода. Гораздо проще пройти наискосок, через лесопарк. Парк теснят новостройки, но 'козья тропа' вполне себе здравствует. Тропинка в лесу, вдали от широких дорожек для велосипедистов, мамаш с колясками и прочего гуляющего народа. С центральной аллеей тропа пересекается всего один раз, под железнодорожным мостом, и снова забирает вправо, через берёзки, к старой части города.
    В парке, как всегда летом, живая тишина - шелест листвы, чирик воробьёв, долбёж дятла, карканье ворон... Лает вдалеке собака, с детской площадки несётся звонкий визг малышни, а то вдруг протяжно засвистит электричка. Так-так-так, так-так-так,- коротко простучат за деревьями колёса. И снова птичий гомон на фоне утихающего дробного эха.
    За парком, через Тепловозную, стоят двухэтажные облупившиеся домики, лепятся к капитальному забору сортировочной станции гаражи. Низкие гудки большегрузных локомотивов приподнимают крыши, отдаются в распахнутых по случаю жары окнах глухим дребезгом. Голуби и вороны не шевелятся: привыкли.
    Женьку нашла за гаражами, у древнего дуба, возле качелей, сделанных из верёвки и автомобильных камер, нашла по голосу. Женькин голос ни с чьим другим не спутаешь - бас линяющего тинэйджера, как он сам выражается.
    - Тварь ты ушастая,- ругался друг.- Скотина безрогая. Самка кота!
    Самка кота жмурила зеленущие глаза и зевала во всю пасть, демонстрируя отменное презрение. Неподалёку барахталось её семейство - шесть рыжих, в мамашу, милашек и двое чёрных бандитов. Чёрные были заметно крупнее и явно старше рыжих.
    - Кис-кис,- сказала я, доставая вискас.
    Женькина Мурка, зная подлую человечью натуру, прятала потомство в потайных местах и только потом ставила хозяев перед фактом: бегающих паразитов уже не утопишь. Котилась она исправно три раза в год. Дети у неё получались пушистые и красивые, их охотно разбирали люди.Но сегодня Мурка совершила неслыханное. Помимо своей шестёрки привела ещё двоих приёмышей, где только взяла.
    - Погляди на них,- сокрушался Женька.- Абреки какие-то. Ты башкой думала, мать, за кого вписываешься?
    'Мать' лениво чесала за ухом и дразнила хвостом 'абреков'.
    - Дура блохастая,- в сердцах высказался Женька.- Привет,- это уже мне.
    Я присела на качели, толкнулась ногой. Еле слышно заскрипела верёвка, мир поплыл, закачался... У Женьки круглое лицо, нос картошкой, крупные точки золотых веснушек на щеках и серые глаза. Он очень похож на отца, Петра Евгеньича, машиниста-инструктора, старательно ему подражает во всём, в разговоре в том числе. Эта его фирменная 'мать' оттуда же, от папы.
    - На карьер?- спрашивает Женька и улыбается.
    - Ага,- соскакиваю с качели.
    Старый выработанный карьер давным-давно залили водой, получился пруд. Самое то по жаре. С обрыва кинуться в холодную воду, скребануть пальцами по дну, потом вверх, к солнцу, к воздуху... и обязательно повторить сначала! Главное, потом мокрый купальник тишком в стиральную, чтобы бабуля не просекла... Карьер - Место Ужасное, и за купание в карьере мне вломят порядочно. Я подумала об этом и забыла. Легче получить прощение, чем разрешение, верно?
    Обходить сортировочную станцию было лениво. Всегда лениво и всем. Поэтому в заборе зияла дыра и народная тропа к той дыре вела широкая, утоптанная, по всему видно, зарастёт очень не скоро. На самой станции - вагоны, вагоны, вагоны, маневровые старенькие ЧМЭЗы, дальнобойные трёхсекционные большегрузы. Я всё гадала, чтó перевозят на платформах без верха, но с высокими стенками из сетки-рабицы. Воображение рисовало лошадей, коров, африканских жирафов... Пару дней назад увидала что. Автомобили. Обыкновенные легковые автомобили...
    - По третьему пути проследует локомотив, будьте внимательны и осторожны,- сообщает динамик.- По третьему пути проследует...
    Локомотив уже свистит, но его пока не видно за поворотом. Однако звук нарастает стремительно: скорость у локомотива что надо.
    - Эй! Стой!
    - Бежим!- дёргает меня Женька.
    И мы бежим, подныривая под вагоны. Азартно ёкает сердце. Страшно, если вагон вдруг поедет, ещё страшнее, если поймают. Женьке батя всыплет ремнём, а мне... Мне бы лучше тоже ремнём, если честно. Но бабуля за то, что девочек бить нельзя. Бить нельзя, зато уничтожать тотальным бойкотом можно... Бойкот может длиться неделями, и всегда первой не выдерживаю я. Что, естественно, воспринимается как моё поражение; ненавижу!
    - Сюда!- Женька толкает дверь теплушки, вскакивает сам, подаёт руку мне, и - шар-рах! - захлопывает дверь.
    Мы зажимаем рты ладонями, нас мучит адреналиновая одышка, но дышать в полную силу страшно. Вагон крупно дрожит: по третьему пути летит локомотив.
    - Грёбаные мальчишки!- раздаётся злобный мат.- Лазят по вагонам! Чтоб их всех... Мать их перемать... и бабушку тоже!
    Мужик ещё долго ругается, а мы загибаемся от нехватки кислорода. Лязг, тишина, снова лязг. Вагон дёргает, потом начинает плавно тащить.
    - Женька!- перепугано шиплю я.
    - Тих, мать, пусть отъедет подальше, там и спрыгнем,- шипит он в ответ
    Тадах. Тадах-тадах.
    - Да ну тебя, дурак, пошли!
    - Сейчас, ещё чуток...
    Тадах-тадах, тадах-тадах. Скорость растёт.
    - А-а-а!- ору я, хватаюсь за дверь, и... не могу сдвинуть её с места, тут же липким холодом по спине, - неужели заклинило?!- Что зеваешь, помогай!
    Женька бросается к двери. Вдвоём мы кое-как откатываем её и шарахаемся назад, в тёмное нутро вагона. Состав уже набрал скорость, не спрыгнешь.
    - Женька, скотина!- убить его готова!
    - Да ладно,- храбрится Женька.- На Заготзерно пошёл. Или на кирпичный... Не парься.
    - А как я выбираться оттуда буду?!!
    - Выберешься, не дрожи. Главное, чтобы не застукали!
    Это точно. Чтобы не застукали... Колёса стучали, вагон кренило на поворотах. Пол был грязный и холодный, я подсунула под попу свою пляжную сумку, Женьке пришлось сесть так. Ну, ему проще, у него штаны, а вот мне...
    - Слушай,- сказала я.- По-моему, он давно уже мимо просвистел. И мимо Заготзерна, и мимо кирпичного...
    - Да ну,- отозвался Женька, но неуверенно.
    Я схватилась за сотовый. Вне зоны доступа... Блин! Блин!!!
    - Тормозит! Татка, тормозит!
    Мы кинулись к двери. Вечерело. Воздух наполнился синевой, сверчали в траве насекомые. Это, знаете ли, длинное такое: 'Спать пора, спать пора, спа-а-ть пора'. Состав со скрежетом затормозился. Длинная кишка вагонов образовала порядочную дугу, подсвеченную алой зарёй: поворот. Далеко-далеко, у локомотива, горело багровое око семафора.
    - Пошли,- решительно сказала я.
    - Стой,- Женька едва успел ухватить меня за руку, я сердито выдралась, зла была на него до чёртиков.- Стой, Татка! Нельзя.... Давай сначала до станции доедем.
    - Да иди ты!- обозлилась я.- Кто орал, что - подождём чуток, подождём, спрыгнем потом? Спрыгнули! Больше не надо!
    - Дурак был,- легко согласился Женька.- Ты погляди, мать, это же перегон какой-то, степь. Пропадём!
    - Ну тебя!- меня заклинило.- Езжай дальше сам, а я пошла!
    Состав дёрнуло, потащило вперёд. Я сунулась в дверь. Женька перехватил, а руки у него что клещи. Вцепился, как бульдог, намертво. Я заорала, стала брыкаться, ругаться, Женька держал. В распахнутую дверь брызнуло синим - мимо пронесло семафор.
    - Урод страшный, из-за тебя всё, из-за тебя!
    Хрясь! Мне залепили по физии. Вагон дёрнуло, я с воплем шмякнулась на пол. (А могла бы и на обочину, рыбкой, башкой в насыпь, н-да...) Женька с натугой захлопнул дверь. И обрушилась темнота.
    'Женька прав, Женька прав,- стучали колёса,- Женька - прав, прав, прав'.
    Ну, правда, выскочили бы посреди степи... и что? Вне зоны доступа. Ночь. До ближайшей станции - километры...
    - Жень...- позвала я тихонько.- Прости...
    - Да ладно... - отозвался он.
    - Жень...
    - Ну...
    - Мне страшно.
    Молчание. Темнота. Стук колёс, скрип вагона, скорость. Тихий голос:
    - Мне тоже страшно, Тат.
    - Ты где, а?
    Тепло женькиной ладони:
    - Я тут...
    Не выдержала, разревелась. Ревела, ревела и ревела. Женька потом сознался, что тоже плакал. Только молча, и чтоб я не слышала. Врал, наверное. А может, и не врал. Он ведь перепугался не меньше меня.
    Вагон несло всю ночь без остановок. Изредка проносились мимо шумные встречные, мелькал в щелях тревожный свет ночных фонарей. Состав не сбавлял скорость, явно не собираясь останавливаться. Мы с Женькой съели всё, что прихватили с собой на карьер - бутерброды, чипсы, печенье. Выпили пиво, головы слегка задёрнуло. И стало казаться, море по колено, трын-трава, остановится же этот проклятый вагон когда-нибудь! Тут-то мы и слезем, сядем в электричку и отправимся домой...
    Женька включил фонарик на своём сотовом. Неверный белый свет метал на стенки нашей нежданной тюрьмы чёрные тени. Женька делал из пальцев всякие рожи, и мы смеялись, смеялись.
    Потом села батарейка. Женька, обалдуй, вечно ходит с разряженным телефоном! У моего с зарядом оказалось получше, но мы решили его поберечь, мало ли куда приедем, без связи лучше не оставаться. В гулкой, холодной, мгновенно ставшей огромной, темноте глухо рокотали колёса. Я вытащила из сумки полотенце, набросила на плечи. Жаль, ноги слишком длинные, не укроешь их, как следует! А потом вскинулась: Женька!
    - Замёрз?
    - Не-а.
    - Врёшь!
    Короче, опять поругались. Потом сели спина к спине, попытались растянуть несчастное полотенце, насколько его можно было растянуть на двоих половозрелых, по женькиному выражению, оболтусов. Женькино короткое полотенчико подсунули под ноги.
    Наверное, я задремала. Это был нехороший, муторный сон, я то проваливалась в него, и мне становилось хорошо и славно, потому, что снилось, как нежусь в своей собственной мягкой постели, а за окном - солнечное утро, вставать лень, но из кухни слишком вкусно пахнет, так что вставать надо... То вновь выныривала из дрёмы в тарахтящую по железной дороге реальность.
    Где-то между этими провалами я вдруг осознала, что вагон больше не качается, не гремит и не скрипит, что стоит он ровно, без привычной дрожи, свойственной любому движению.
    - Татка, вставай. Вставай, Татка,- тормошил Женька.- Станция! Большая станция!
    Он спрыгнул первым, помог вылезти мне. Рядом с нашим составом стоял второй товарный, сплошные бочки. Из-под колёс бил тревожный оранжевый свет станционных фонарей. Над поездами, в синеющем утреннем небе, косо висел жирный месяц.
    - Х-холодно как,- выдавила я, зубы стучали.
    - А ты попрыгай,- предложил Женька и тут же подал пример.
    Несколько минут мы бешено прыгали. Помогало не очень. Гудок, лязг, наш состав тронуло и плавно понесло мимо нас. Мы помахали 'нашему' вагону вслед, скатертью, мол, дорога.
    - Где это мы, Жень?- спросила я.
    - Не знаю,- отозвался он.- Поглядим...
    - Электропоезд, следующий на Минеральные Воды, прибывает на четвёртый путь,- включился вдруг станционный динамик.- Электропоезд, следующий на Минеральные Воды...
    - Женька, бежим!- подхватилась я.- Нам на Минводы надо!
    - Погоди, а вдруг Минводы - это в обратную сторону?!
    - Да ну нафиг, нет! Вспомни, вагон пёр всю ночь... а на какой скорости?
    - Ну, шестьдесят км в час средняя... но, по-моему, там больше было...
    - Ну! А сколько мы ехали? Сколько сейчас, по-твоему?
    - Около пяти, электрички раньше не ходят.
    - Во! Помножь на скорость! Нас далеко за Минводы вынесло! Бегом на четвёртый путь!
    Нас спасло только то, что подбежали мы с хвоста электрички, и что народу была толпа... Контролёр изначально торчала где-то в первых вагонах. И на каждой станции перебиралась из одного в другой, по направлению к хвосту поезда.
    Коноково, Овечка, Богословская, Зеленчук.
    - Ваши билеты, молодые люди.
    Я хватанула рукой сумку, чтобы достать кошелёк и заплатить за проезд. Рука загребла пустоту. Белые от ужаса глаза Женьки. Я забыла сумку в товарном вагоне!
    Железнодорожная станция Невинномысская встретила солнцем, терпким, настоянным на запахах вагонов, электровозов и пирожковых воздухом. Электричка унеслась на Минводы, победно вереща. 'И скажите спасибо, что полицию не вызвала, попрошайки хреновы!'
    - Сука,- выдохнул Женька, тоже, видать, вспомнил.
    Я села на лавочку, уткнулась в рукав, больно, до солоноватой влаги, закусила губу,- не помогло! Слезы сжимали спазмами горло. Да что же это за невезуха такая! Ведь почти доехали! Ещё пара станций, и Минводы! А там тётя Таня нас бы встретила...
    - Что, отстали от поезда?- сочувствующий женский голос.
    Я даже не пошевелилась. Ну, отстали и отстали, какая разница... Пусть отстали, всё равно никто про теплушку не поверит.
    - Вам куда надо-то?
    - Станция Прохладная,- помявшись, ответил Женька.
    - Пошли. Да пошли, чего сидите! Стоянка поезда сокращена...
    Женька, не веря удаче, дёрнул меня за руку.
    Наша внезапная фея не пожелала назваться. Была она худа, груба и не то, чтобы некрасива, просто - никакого макияжа, длинное лошадиное лицо, глаза красные от хронического недосыпа... Остервеневшая в бесконечных разъездах тётка. Я таких повидала в детстве, когда мы ещё ездили в плацкарте пассажирских поездов вместо люкс-СВ в скоростных.
    Нам принесли булки. Что это были за булки! Самые вкусные булки на мире. Нет, самые вкусные булки во всей Вселенной и всех параллельных к ней мирах, вместе взятых! Мы с Женькой в них буквально впились. Жадно ели. Оказывается, успели проголодаться до потери пульса, но заметили это только сейчас. Горячий железный подстаканник обжигал, чай норовил выплеснуться на колени. Верхние боковушки после холодного железа теплушки казались царскими перинами. А плед? Я говорила про плед? Клетчатый, колючий, пахнущий так, как только и пахнут пледы в плацкартах. Самый лучший плед в мире...
    Я теперь чётко понимала, что такое счастье. Это когда тебя унесёт в товарном вагоне к чёрту на рога, потом из электрички выпрут как безбилетника, а волшебная фея подберёт, накормит булочкой и уложит на мягкое, под тёплое одеяло...
    Так-так, так-так,- негромко соглашались колёса.
    - Спасибо,- поблагодарила я добрую женщину.
    - Передай дальше,- отмахнулась она.
    - Что?
    Видно, у неё было хорошее настроение. Она подоткнула мне плед и пояснила:
    - Получила добро, передай его дальше. Потом сама кому-нибудь вот так же в безвыходной ситуации поможешь...
    Я уже не слышала её, глаза слипались. На соседней боковушке устраивался Женька... Отчего-то вагон шёл на Нальчик полупустым, мест было много.
    Не знаю, как Женька, а лично я благополучно проспала всю дорогу. Разлепила глаза от грубого голоса проводницы:
    - Прохладная. Станция Прохладная... Как постель складываешь, идиот? Кто так складывает? Скомкают, как в задницу, а ты потом разбирай!- и грянул скандал.
    Тамбур пах сыростью, темнотой и почему-то кошками.
    - Приехали,- бледно улыбнулся Женька.
    - Влетит тебе,- посочувствовала я.
    - А тебе не влетит?
    Я только вздохнула. Сегодня поезд на Ростов и самолёт в Испанию. А может, бабуля меня накажет и в Испанию с собой не возьмёт? Отправит, скажем, в Минводы, к тёте Тане... Вот было бы хорошо!

    Я стояла в коридоре, держалась за поручень. У бабули сработала интуиция садиста, она решила не оставлять меня на попечение тёти Тани. Сказала, едем в Испанию, вот мы, провались всё сквозь землю, и едем в Испанию. Вагон скоро тронется... Хороший вагон, фирменный. Купе - люкс, двухместное. Ковры на полу, светильники под старинные фонари. Туалеты наверняка вылизаны до зеркального блеска. И проводницы такие подтянутые, стройные, фотомодели вежливые, улыбаются. Такие ни за что не подберут на вокзале отставших от поезда подростков. Как же! Оскорбить атмосферу фирменного вагона какими-то беспризорными грязнулями...
    В атмосфере нашего с бабулей купе легко можно было морозить тамбовских волков. Антарктида! Градусов этак на минус девяносто. Представляете теперь, что ждёт меня в Испании? Даже думать не хочется. Только бабуля зря полагает, что я сдамся первой, как всегда. Я же слышала её разговор с тётей Таней...
    - Нет, мадам Тáттиан,- чеканила в скайп бабуля.- Я не могу оставить у вас Таисию. Вы, простите, беспозвоночное, милочка. Из вас совьют верёвки, Таисия же пропишется в комнатах у этого быдла... Принесёт ещё в подоле, наплачемся.
    Это Женька в её понимании быдло. Женька, мой друг, друг, можно сказать, с пелёнок, Женька, который всегда поддерживал меня, как бы плохо мне ни было, Женька, который... Женька, которого... да просто Женька и всё! И вообще, что-то раньше, когда мы сами жили себе на Тепловозной, быдла вокруг никакого не наблюдалось. Правильно говорят, хочешь испытать человека, дай ему богатство и власть.
    Бабуля испытание не прошла, очевидно. Как и мама. Мама на меня так орала... Страшно вспомнить. Не знаю даже, что лучше, бабулино ледяное молчание или мамин истошный ор. А, главное, они всё про меня лучше меня самой знали! В подоле принесу, блин. Как будто я ничего не знаю о средствах контрацепции, это раз. А два,- будто я в самое ближайшее время непременно собираюсь заняться тем, от чего дети бывают! Сейчас прям. То есть, надо будет - займусь, не проблема. И спрашивать никого не буду, тем более, мама у меня тоже не спрашивает, когда Жору своего ненаглядного принимает, но блин, блин, блин, блин! Блин!!! До вас не докричишься, дорогие мои, родные люди! Между мной и вами железная стена. Броня! Не прошибёшь. И ставила её не я.
    Поезд плавно тронулся. Поплыл мимо перрон с встречающими и провожающими. Я знала очень хорошо, как будет дальше. Вынырнет из города автомобильная дорога, пойдёт параллельно, потом пересечёт нам путь переездом, а дальше потянется Тепловозная улица. Знакомые жёлтые домики, гаражи, сортировочная станция. Женька наверняка выйдет за сортировочную, к насыпи, чтобы помахать рукой... Он же знает, когда отправляется скорый на Ростов.
    Он и вышел. Я увидела его заранее, потому что смотрела по ходу поезда. А дальше...
    Дальше, наверное, судьба. Иначе не скажешь. Я бы никогда не решилась на то, что сделала в следующий миг.
    Я дёрнула стоп-кран! Визг тормозов разодрал уши в клочья. Мотнуло по коридору к тамбуру. Я ждать не стала, выскочила, распахнула дверь и сиганула вниз, не глядя. Побежала по камням, спотыкаясь, роняя тапки:
    - Женька! Жееенькааа!
    Скорый тяжко вздохнул, выпуская воздух из тормозной системы. И тронулся дальше, стремительно набирая ход...

    Мы сидели на обрыве, свесив ноги, и внизу под нами рябил солнечными бликами пруд, сотворённый из старого карьера. В траве трещали воробьи, дёргая жёсткие бодылки, на воде гагакали налетевшие с домашних подворий гуси. А над горизонтом, за синими холмами предгорий, горел ледяными вершинами Кавказ - вся горная цепь, от Эльбруса до Казбека...
    - Слышь, Женька,- сказала я, болтая ногами.- Я тут подумала... Уговорить тётю Таню отпустить меня с вами на Байкал! Деньги попрошу взять из того, что бабушка перечислила на моё содержание до конца лета... Она-то нормальная! И вас прекрасно знает.
    - Ага,- согласился Женька, осторожно ёрзая на свёрнутом полотенце,-Здорово будет, мать, если ты с нами двинешь!
    Сидеть ему ой как неприятно. По той же причине он не купается сегодня вместе с остальными ребятами, и я не лезу в воду тоже, из товарищеской солидарности. Наворотили оба, обоим и отвечать.
    - Только с тётей Таней пусть твой батя договаривается,- предупредила я.- Меня она слушать не станет. Они её наверняка накрутили...
    Они - мама с бабушкой, естественно. Легко как-то так получилось у меня это 'они'. Страшновато сосало под ложечкой: они. Вот теперь есть они, а есть я. И это уже не склеишь.
    - Тат, к бате пока лучше не подходить,- предупредил Женька.
    - Злой?
    - Ещё какой...- его рука невольно дёрнулась к пострадавшему месту.- Надо подождать. На Байкал мы поедем только в августе...
    - Ага. А помнишь, как ты в вагоне говорил, что подождать надо?
    - А ты сдуру в степь едва не ломанулась!
    - А ты тени своей испугался!
    - Кто испугался, я?
    - А не помнишь будто? Когда фонарик включил!
    Мы посмотрели друг на друга и расхохотались как ненормальные, до слёз. Пережитый ужас уходил в прошлое, превращался в приключение, в иронию судьбы, в нечто донельзя смешное.

    Мы поехали с Женькой на Байкал в то лето. Потом ездили ещё, раза четыре. Каждый год ездили, полесовская традиция, однако. А вот этим летом останемся. Но, право же, скорое рождение Марии свет Евгеньевны - УЗИ показало, что будет девочка,- причина вполне себе уважительная...

    3

    Вихорёк Л. В К5: Оксана   25k   Оценка:10.00*4   "Рассказ" Проза

    Осень меняет лики словно маски,- калейдоскопом. От ветреной красавицы-кокетки до сорвавшейся в дождливую депрессию серой мыши. Нынешний сентябрь, тёплый и солнечный, прошит насквозь ало-золотым люрексом листопада. Ветер несёт особенный вкус, - грибов, опавшей листвы, костров, остывающей земли,- вкус осени, надевшей митру Королевы Сезона.
    Двор - глухой колодец, старый дуб на выходе, как часовой, под дубом - мусорные баки, а что же ещё... Тоска.
    Ветерок вихрился под дубом сухими листьями, что поделаешь, такая тут у нас, во дворе, турбулентность. В ненастье пакеты и прочий мусор до четвёртого этажа долетают, а то и выше. Аэродинамическая труба системы 'пыль повсюду'.
    Тяжело возвращаться на улицу детства. Тяжело - после блеска новостроек, комфортного коммунального рая, охраняемого двора и прочих бонусов сытой жизни. Но возможность вернуться хоть куда-то - на полном безрыбье ого-го какая рыба! Сом жирный. Или, скажем, большущий осётр с чёрной икрой.
    А раны мы залижем.
    Не впервой.
    Здесь, в родительской коммуналке, жила сестра. Старшая. Боялась я к ней поначалу обращаться, что там. Я же в счастливой своей прежней жизни не сказать, чтобы зазналась, но всё времени не было; вечная жертва успеха - время. Но сестра приняла и простила, Линка. Линка-Полинка, Линусик. Без условий, без позы 'я-же-тебе-говорила-что...'. И уж позитива у неё, тихого такого, мудрого, маминого добродушия, хватит на весь город, и ещё осталось бы. Мама наша очень светлый человечек... была. Лина её проводила, а я...
    Но к истокам возвращаются не затем, чтобы выгорать от попрёков совести.
    Мои племяшки - близнецы, одинаковые, как клоны. Их, по-моему, сама мать не различает толком. У них одно на двоих имя - Маташа. Маша плюс Наташа - равно Маташа. Такая вот арифметика. Я не возражаю ничуть. Маташа первая и Маташа вторая. А кто из вас первая, кто вторая - разбирайтесь-ка сами. А эти козы-дерёзы дразнятся в ответ: тётя Асяся. Оксаша, то есть, Оксана по паспорту. Хотя прекрасно уже выговаривают все буквы.
    Чудные девчонки!
    От Моховой улицы - через Летний сад - к Троицкому мосту.
    Город стоит на воде. Когда-то здесь были болота да топи. Потом прокатилась очередная война. А за нею пришёл царь-(самодур)-строитель. Говорят, лучше бы ему было выбрать место в районе нынешнего Таллина. Оттуда, мол, удобнее контролировать Балтику и всё такое. Но царская блажь вылилась именно в формы северной Венеции. Благодарить или проклинать его за это каждый решает для себя сам.
    Туман размыл величественную невскую панораму в неяркие сумерки. Мост уходил в никуда, в серое безвременье, и в нём терялся. Шум машин отдалился, остался где-то далеко жужжащим фоном. Упал под ноги случайный жёлтый лист...
    У Троицкого моста со стороны Дворцовой набережной нет деревьев. Камень, вода и поток автотранспорта. Но вот он, весёлый жёлтенький листик, кажется, берёзовый, лежит на мокром асфальте. Может быть, его обронил ребёнок. Может быть...
    Когда-то давно, вечность назад, стоял такой же туман, только я была не одна. Мы были вдвоём с Игорьком. Больше на мосту никого не было. Только мы вдвоём. На мосту. Дворцовая набережная и набережная Петровская растворились в тумане, остался только мост, проброшенный из прошлого к будущему. Охапки осенних листьев в горели в руках солнечным золотом...
    Там-то, в тумане, к нам и привязалась эта сумасшедшая. Бросилась раскинула руки, стала кричать. Не то 'берегите', не то 'берегитесь'. Игорёк отодвинул меня себе за спину, замахнулся: 'пошла вон, дура!' Та отшатнулась и сгинула в тумане, лишь донёсся её последний крик: 'берегите любоууууувь'. Кто это был, что это было? О чём она пыталась предостеречь нас? Я не могла забыть, вспоминала и вспоминала, пока Игорь не прикрикнул. Но о чём она хотела предупредить? 'Берегите любовь?' Вот уж я берегла...
    Игорёша, Игорёша... Навсегда в моей памяти - внимательные серые глаза, русая чёлка набок, тихая улыбка, тёмная круглая родинка на запястье. Наш безумный досвадебный год, и как мы дышали друг другом, не умея надышаться, и белые ночи, эти сумасшедшие летние ночи! Сами не сохранили, не уберегли. Если бы знать...
    ... если бы знать заранее, что найдёшь, что потеряешь и чем расплатишься...
    Пальцы отпускают листок. Жёлтое пятнышко медленно кружится вниз, вниз, в свинцовую серость осенней Невы, ложится на воду, уходит под мост. Наглядный символ тщетности бытия.
    Пора домой, вот что. Хватит на сегодня бродить.
    Двор-колодец, один из многих дворов старого Питера. Туман выел небо, затянул крышу, полз по окнам мутными слезами. Грязно-жёлтые разбухшие двери упирались углом в покосившийся порожек. Их даже незачем подпирать кирпичом: всё равно не сдвинутся с места. Тёмное нутро подъезда дышало драными кошками, затхлой подвальной сыростью, подгнившими картофельными очистками. Входить - не хотелось. Хотя снаружи тоже благоухало не розами.
    Со второго этажа доносились голоса, разговаривали двое. Видно, форточка была открыта, слышно было каждое слово. Вдруг вломилось в сознание, что говорят обо мне
    Я замерла, осторожно поставила ботинок на ступеньку. Прислушалась...
    - ... что делать,- говорила женщина.- И что нашло на неё, не представляю. Такая категоричность, непримиримость, безжалостность... Ну, куда мы с двумя малышами пойдём?
    - Что-нибудь придумаем,- рассудительно отвечал мужчина.- Безвыходных ситуаций не бывает, как-нибудь. Собственно, всё равно надо когда-нибудь отсюда выбираться, верно?
    - Думаю...
    - Да, Полина?
    Арсений звал мою сестру только полным именем. Никаких Лин, Линок, Линусечек. Только Полина. Но надо было слышать, как оно звучало в его голосе, любимое имя...
    - Жаль мне её, понимаешь? Очень жаль... Выйти замуж за разведённого, на 14 лет себя старше... Умница, красавица, с красным дипломом, начинающий специалист, и - взвалила на себя двоих мозговых слизней! Неплохо они, между прочим, пристроились, этот Игорь и его мамашка. Взяли девочку... чтобы всю жизнь на ней ездить... Оксашка как зомбированная стала, слышать ничего не хочет, твердит, что я из зависти пытаюсь разбить её семью... А сама как загнанный оленёнок. Ты ж посмотри, что она носит и зимой и летом, - серое и чёрное, чёрное и серое, как будто одежду других цветов шить разучились.
    - Спасать её надо,- убеждённо выговорил Арсений.
    - Да как спасёшь? Судиться с родной сестрой из-за наследства...
    - Смирись. Подари Лидии Георгиевне сестрину долю...
    Молчание. Горькие слова:
    - Для Оксашки ничего не жалко. Просто обидно, что всё достанется не ей, а той гадине...
    Где-то слева, над дальней парадной, вдруг с треском распахнулось окно и - дзиннннь!- выброшенная бутылка смачно хряпнулась оземь. Плеснуло дурным запашком скисшего пива, понеслась следом пьяная ругань. Вспискнул сотовый: пришла смс. Механически посмотрела - реклама...
    Я очнулась. Надо же, какие выверты порой преподносит нам память! Как будто во времени произошёл краткий, яркий, болезненный сдвиг, перепутавший один туманный день с другим. Я даже поневоле сделала шаг к арке в полном раздрае чувств, совсем как тогда!
    Но Лина оказалась права в своём безжалостном анализе: долго, очень долго я действительно считала, что все окружающие, как сговорившись, хотят отнять у меня семью. Иных целей у них не было в жизни, только одна эта забота: разбить, растоптать мою любовь. Какая я всё-таки была дура...
    Дом встретил теплом. Маташи радостно завопили, радуясь моему приходу. Но из кухни высовываться не спешили. Причина оказалась наибанальнейшей: Лина стояла у плиты, а девчонки хватали у неё из-под рук горячие блины, макали их в растопленное масло и уплетали за обе щёки. И щебетали, щебетали... С набитым ртом говорить не очень-то удобно, но близняшки умудрялись и новости сорочить и жевать в свое удовольствие. И мордочки у обеих были одинаково замурзаны!
    Моя нерождённая дочка могла быть им ровесницей. Любушка-Любовь, светлая ясная звёздочка. С ней вышло ещё проще: её не позволили даже зачать...
    - Садись, что стоишь, - кивнула сестра на свободный стул у накрытого клетчатой виниловой скатёркой стола.- Сейчас и тебе напеку, если эти вертихвостки позволят!
    - А ну, кыш, дайте тётке место!- подыграла я, делая зверское лицо.- Не то живо сами блинами сделаетесь!
    'Вертихвостки' залились бубенчиками. Славные девчонки, дай им судьба счастья...
    Позже, за чашкой остывшего чая, я всё-таки выдавила из себя покаянное:
    - Прости...
    - За что?- искренне изумилась Лина.
    - За всё,- кривилась, кривилась и не выдержала: - За наследство, будь оно неладно! Как я могла тогда... как могла... что нашло на меня?!
    Лина внимательно слушала, трогала горячей ладонью мою руку, смотрела понимающе. Как мама, когда она ещё была жива. Из нас двоих Лина больше похожа на маму и с годами сходство лишь увеличивается, все замечают. Мама умерла, не оставив завещания, и по закону квартира досталась нам с сестрой в равных долях. Как я пришла тогда требовать своё... провалиться бы сквозь землю! Стыд жёг щёки непрошенной солью.
    - А все-таки,- тихонько спросила Лина,- почему же ты тогда передумала?
    Почему... Разве это объяснишь в двух словах? Моя слепая преданность мужу истаяла не в один день и не в два. Её точило потихоньку, шатало и раскачивало много лет. Не предназначенный для моих ушей разговор стал всего лишь последней каплей.
    Но где она, та точка невозврата, на которой закончилась жизнь и началась агония? Где-то очень далеко, не год назад и даже не два...
    После свадьбы - шикарного, полностью продуманного Игорёшей великолепного шоу!- въехали в квартиру. Чудная квартира в новостройке, с видом на залив, двухкомнатная, недавно отделанная 'под ключ'. Игорёша сказал, что квартира наша. Что он платит за неё ипотеку. И, раз уж мы семья, ипотечное бремя стоит разделить на двоих. Я была счастлива, я не возражала. В первый же послесвадебный месяц оформила платёжное поручение с моей карточки на карточку мужа: мы теперь семья, у нас должен быть совместный бюджет.
    Вот только... Игорёшина мама, Лидия Георгиевна, никак не уезжала от нас. Месяц прошёл, второй прошёл, третий, начался четвёртый... забавно, как неравномерно разделилась жизнь, если смотреть отсюда в прошлое. Год и четыре месяца полёта, семь лет затяжного пикирования к нынешнему финалу.
    Да, пожалуй, именно к четвёртому месяцу совместной жизни присутствие третьего, весьма назойливое, надо сказать, присутствие, утомило беспредельно. Я терпела так долго лишь потому, что наивно полагала: уедет же Лидия Георгиевна когда-нибудь, не навечно же она к нам прописалась.
    Лидия Георгиевна обожала длинные вечерние чаепития, увильнуть от которых было невозможно. Неважно, вечерняя у меня назавтра смена или утренняя, сиди и пей чай и слушай её. Лидии Георгиевне не нравился мой график, и она считала, что я должна взять подработку, чтобы не бездельничать в будние дни. Бесполезно было объяснять, что работа диспетчера - сумасшедшая ответственность, головная и зубная боль, перманентная нервотрёпка и седые волосы на первом же году службы. Лидия Георгиевна умела слушать только себя.
    Лидия Георгиевна обожала смотреть телевизор вместе с нами - по-семейному, как она выражалась. При этом всегда норовила плюхнуть свою тощую задницу на наш диван непременно между нами, строго по центру. У неё, видите ли, особенности зрения, нельзя смотреть телевизор сбоку...
    А ещё Лидия Георгиевна везде оставляла свои вещи. Расческу, платочки, косметичку, книжку... А потом у неё возникала срочная необходимость что-нибудь из этого забрать из нашей комнаты и непременно в самый неловкий момент.
    В один прекрасный день - помню, это была среда,- Лидия Георгиевна изволила принять душ раньше обычного. Я быстро прошлась по нашей с Игорёшей комнате, внимательно разыскала и собрала все её вещи, отнесла к ней в комнату. И закрыла нашу дверь на замок. Изнутри. Потому что не хотела, не хотела, не хотела в самый пикантный момент бесцеремонно распахнутых дверей и громогласных фальшивых извинений: Я на минуточку, мне только заколку для волос забрать... Почему в своём доме я не могу побыть со своим же мужем хотя бы пару часов ОДНА?!
    Лидия Георгиевна вышла из ванной и привычно бухнула в наши двери. Не поняла юмора насчёт закрытого замка. То, что она сделала потом, до сих пор не укладывается в рамки здравого смысла. Если закрыто, значит, нечего ломиться, разве не так? Особенно к молодой паре вечером. Но Лидия Георгиевна рассудила иначе. Она остервенело забарабанила ладонями в стёкла:
    - Дети! Что с вами?! Откройте! Что случилось?! Вы живы?!
    Дальше произошёл мерзкий, гадкий, безобразный скандал. Лидия Георгиевна стонала и закатывала глаза. Лидия Георгиевна хваталась за сердце, пила корвалол и валерьянку. Лидия Георгиевна вопрошала небеса, за что ей такое наказание в виде очередной хамки-невестки. Лидию Георгиевну уложили в постель, укрыли, положили в ноги горячую грелку. Лидия Георгиевна размазывала по щекам слёзы и выражала желание поскорее умереть, лишь бы не досаждать молодым своим присутствием. И так далее, и тому подобное, весь длинный список, мне суждено было вызубрить его наизусть...
    И уже не забыть. Родные серые глаза, выцветшие в белые от бешенства бельма. Мой судорожный лепет в ответ. Наивный вопрос, когда Лидия Георгиевна наконец уедет к себе, кажется, она живёт в Павловске? Сухая отповедь, что мама продала квартиру и только благодаря этому стала возможной ипотека; мама будет жить теперь с нами, потому что жить ей больше негде и не с кем, сын у неё только один. На вопрос, почему же ты не сказал об этом раньше, дорогой, прилетело резкое: мы не собираемся отчитываться перед тобой за мамину квартиру! После чего была брошена фраза, которая впоследствии звучала не раз:
    - Любишь меня, люби и мою маму.
    'Не нравится - уходи', невысказанное, и от того ещё более обидное, повисло в воздухе и там осталось.
    Много чего ещё было по мелочам, мелких меленьких подлостей, неприятностей, но я любила и верила. И ждала и надеялась, что всё образуется, нужно только немного потерпеть... уступить, перемолчать, не обратить внимания... и всё образуется, всё наладится само собой.
    Наивная.
    Когда на меня неожиданно свалилось наследство, Лидия Георгиевна вмиг сделала стойку, сразу учуяв поживу. А Игорёша, доказывал, что уж вот тогда-то мы погасим долг перед банком и заживём. Его 'заживём' я поняла так, что сможем наконец-то родить ребёнка, хотя о ребёнке разговора не шло вовсе. Это я, я услышала лишь то, что сама хотела услышать! И понеслась к сестре, задрав хвост: требовать свою долю. До сих пор аж в затылке свербит, от стыда.
    Почему передумала...
    В двух словах: выждала удобный момент и, пока никто не видел, пробралась в святая святых нашей квартиры: в комнату Лидии Георгиевны. Там, в ящике из-под обуви, на нижней полке зеркального шкафа, хранились документы. Игорёшины паспорт и свидетельство о рождении, моя зарплатная карточка, ИНН старого образца, на листе с голографическим кругляшом... Документы на квартиру. Кредитный договор и право собственности.
    Собственником значилась Лидия Георгиевна. Кредитный договор, впрочем, тоже был на неё.
    Очень аккуратно я положила документы на место. Пальцы не дрогнули. В голове стало пусто и звонко. День за окном, весенний и тёплый, внезапно показался зимними сумерками. Чувства словно обрезало: не было ничего. Я не ощущала ничего. Ни радости, ни горя, ни обиды. Даже ненависти не было. Лишь пустота, подмявшая душу. Впору испугаться этой пустоты, но страха не было тоже.
    Пошла в банк на полном автомате и аннулировала платёжное поручение. Сказала ещё, что потеряла карточку и прошу ее заблокировать, а к счёту выпустить новую. Мобильный банк привязан к моему телефону, так что Игорёша не скоро узнает, что та карточка, в коробке из-под обуви, недействительна. По крайней мере, до очередного платежа по кредиту. То есть, в запасе есть ещё две недели...
    Вернулась домой, включила телевизор, завернулась в плед и так сидела до вечера. Мыслей не было, эмоций не было, ничего не было. Воздуха не хватало.
    Чай пить - с ними!- отказалась наотрез. Игорёша хмурился, злился, обозвал меня дурой. Потом начал рассуждать о причинах, по которым я не хочу пить с ними чай. Не хочу мыть посуду, не хочу уважать пожилого человека... Лидия Георгиевна язвительно встряла:
    - А может, у неё глисты?
    Я почти увидела её застывшее в презрительной гримаске лицо, поджатую нижнюю губу, набрякшие веки. Пустота дрогнула, на миг принимая огненный канон чистейшего бешенства. Меня взметнуло с кресла, но я всё же сумела укротить родившуюся в пальцах бешеную дрожь. Только убийства с отягчающими не хватало! Медленно, нарочито медленно взяла сотовый.
    - Мне надо позвонить сестре, - сказала ровным голосом.
    Ту-ут, ту-ут, усталое Линкино 'Да?'.
    - Лина, я насчёт квартиры...
    Лидия Георгиевна кивала мне со своего конца стола, щурила глазки.
    - Я слушаю.
    - Лина, прости, я... - и как с обрыва в реку, в ледяной чёрный омут:- Лина, квартиру мы продавать не будем. Что? Просто не будем, и всё. Я передумала. Прости, не могу сейчас разговаривать. Потом обсудим.
    Немая сцена.
    - Я перепишу долю на своего ребёнка,- в полной тишине отчеканила я, особенно выделив слово 'своего'. - Когда он родится.
    Эффект разорвавшейся бомбы. Крики. Угрозы. Вопли. Конвульсии Лидии Георгиевны. Пустота вновь запеленала меня тугим коконом, я впервые смотрела на умирающую свекровь с полным безразличием.
    - Что ты стоишь и смотришь, сука! - гневно крикнул Игорь.- Помоги маме!
    Я усмехнулась и набрала на сотовом: ноль, три, ноль.
    Скорая приехала минут через пятнадцать.
    Суровый врач в компании с медсестричкой изолировали Лидию Георгиевну в её комнате, что-то там с нею делали, сняли ЭКГ. Вердикт был прост: сердце в норме, лёгкие в норме, экспресс-анализ мочи - норма. Пожилой женщине необходимо наблюдение у невролога, возможно, курс успокоительных препаратов, но это уже не к скорой, это в поликлинику к специалистам, направление сейчас выпишем...
    Я слушала с окаменевшим лицом. Слушала и понимала, что на показные истерики этой кошмарной женщины я потратила своего ребёнка. Любушку-Любовь, наше солнышко, светленькую нашу девочку, нашу мечту, которой не дали взлететь...
    ... Две недели ледяного ада и очередное потрясение - моя зарплата вся, как она есть, осталась на моей карточке, снять с которой не получилось ни копейки. Старая заблокирована, новую ещё не выпустили. Как, ты посмела подать заявление на новую карточку?! Посмела, ответила я и взяла в руки сотовый. Лидия Георгиевна посмотрела на сотовый, потом на меня, потом опять на сотовый и замолчала.
    - Мне нужны деньги,- отрывисто сообщил Игорь через несколько дней.
    Стоял у окна. Летнее солнце отчёркивало золотой линией его правильный профиль, поджигало рыжиной светлые волосы. Красив, ничего не скажешь. Красив.
    - Если мы не выплатим долг, у нас отберут квартиру. Из-за твоей дурной прихоти...
    - У нас?- переспросила я.- Да?
    Не выдержал, обернулся. Я смотрела в его лицо и понимала, что тот человек, которого любила, тот человек, что когда-то нёс меня на руках по мосту и катал на катере в летние ночи, и целовал напропалую до утра, не стесняясь прохожих, и мечтал о нашей доченьке Любушке и... и... и... целая тьма этих 'и'... одним словом, тот человек давно умер. У этого, что стоит сейчас передо мной, то же лицо и тот же цвет волос, даже голос такой же, но это не он. Это кто-то другой, чужой, далёкий и, чего уж там, страшный.
    - Квартира принадлежит твоей матери, Игорь. Пусть она за неё и платит.
    - Она копалась в моих вещах!- гневно взвизгнула Лидия Георгиевна, по обыкновению своему влезая в наш разговор. - Говорила же я тебе, сынок, говорила! Эта девка доведёт до беды!
    - Сволочь,- тихо сказала я.
    - Что...
    - Зачем вы приехали?- Пустота наконец-то взорвалась криком:- Зачем вы приехали, зачем? Вы же всё испортили! Где мой ребёнок, Лидия Георгиевна? Где наша с Игорёшой дочь? Почему, почему вы вообще... и сидели бы в своем Павловске! Сволочь!
    Хлёсткая боль, как ожог. И это тоже в памяти навсегда: рука с проклятой родинкой на запястье, горящая щека.
    Игорь ударил меня
    - Извинись перед матерью,- тихий, но бешеный по оттенку голос.- Извинись сейчас же, дрянь.
    Я попятилась. Стёкла отзывались на громогласные рыдания Лидии Георгиевны тонким дребезжанием. Я отшагнула ещё. Ахнула дверью, кинулась в коридор, дёрнула с крючка сумочку. Сунула ноги в балетки и выскочила в коридор. Сердце ухало толчками, я ждала Бог знает чего - резкого окрика, погони, может быть, ещё одного удара.
    Не дождалась.
    --------
    Я возила ложечкой по столу, по изгибам узора виниловой скатёрки.
    - Примерно как-то так, Лина,- сказала наконец.- Я... передумала.
    Сестра накрыла мою руку своей. Молчала.
    - Я не понимаю!- прорвало меня.- Ничего не понимаю! Ведь он же любил меня! Любил. Когда у тебя родились дочки, он же говорил мне, что мы - следующие! Ты бы видела, с каким лицом он это говорил! Человек не может так притворяться. Скажи, что не может! Скажи.
    - Не знаю, Оксашка,- тихо выговорила Лина.- Чужая душа - лес тёмный, поди разберись.
    Кухонные часы, будильник непомерной древности, большой, громоздкий, с красной крышей, памятный ещё по детству, громко тикали, отмеряя равнодушное время.
    - Что ты хочешь?- спросила Лина.- Мне можешь не отвечать, ответь себе. Если любишь, если не можешь жить без своего Игоря,- беги к нему. Падай на колени, проси прощения. Восстанавливай семью.
    - Только в одном случае,- яростно выразилась я.- Пусть его мать куда-нибудь денется!
    - Никуда она не денется, и ты это знаешь.
    - Я бы вернулась к нему, если бы он убрал её к чертям собачьим!
    - Ты же понимаешь, что это невозможно.
    'Любишь меня, люби и мою маму'. Да. Я понимала...
    - Как он мог так измениться? Ну как? Он же любил меня! Мечтал о дочери... Проклятье, почему я сама не сообразила убрать эту проклятую спираль ! Поставила бы перед фактом и родила, безо всяких планов. Может быть, тогда ничего не случилось бы...
    - Не факт,- покачала головой Лина и пояснила:- Грудничок - источник громадного напряжения в семье. По всем пунктам. А твой Игорёша, прости, не привык напрягаться. Что уже говорить о Лидии Георгиевне!
    - Может быть, рождение ребёнка его изменило бы...
    - Может быть, с ребёнком ты бы ушла от него гораздо раньше.
    - Думаешь?
    Лина лишь улыбнулась. Встала:
    - Поздно уже, засиделись...
    У неё с Арсением всё было намного тусклее, чем у нас. Они жили, и жили, и жили... Обыденно. Как все. Они не мечтали о своих детях, не ссорились из-за того, как их назвать и чьи глаза у них будут, не придумывали им программу воспитания, не выбирали заранее престижную школу, не...
    Они просто родили своих дочек, вот и всё.
    Моя нерождённая Любушка могла бы быть им ровесницей...
    Троицкий мост, выходящий из тумана и уходящий в туман. Ноги сами приводили к нему, где бы ни начинала я свою прогулку по старому Петербургу. И я ходила туда и обратно, от одного берега к другому, сама не понимая, что ищу.
    Следы утраченного счастья?
    Вот в этом балкончике мы упоённо целовались, упиваясь друг другом. Вот тут у меня сломался каблук, и Игорёша подхватил меня на руки и нёс до самого Александровского парка, и уже там мы нашли торговую-точку-для-туристов и купили обыкновенные шлёпанцы по необыкновенной цене. Сколько раз мы стояли здесь, обнявшись, смотрели на величественную панораму - Зимний, Васильевский остров, Петропавловка,- ели мороженное, и счастье грело обоих солнечным запредельным жаром. Рука в руке, и громадное, заполошное счастье, жарким дыханием обжигавшее обоих.
    Туман сгустился, стал плотным, свинцово-серым. Звуки дороги отдалились, заглохли в странно знакомой ватной тишине, обрушившейся на уши.
    Влюблённая парочка неспешно шла мне навстречу, проявляясь в тумане, как на полароидном снимке - сначала улыбки, обращённые друг к другу взгляды, затем уже - силуэты. Рука в руке, и знакомый до боли флер взаимного счастья... Они даже не подозревали, на каких камнях распорет дно их счастливая лодка. А у меня было всего лишь четыре слова. Четыре слова, и в них нужно было уместить всё! Предупреждение, предостережение, подсказку, совет. В тот раз я не сумела. А к этому разу - оказалась не готова.
    - Береги!- крикнула я, обращаясь к себе же.- Береги дочку! Дочку береги! Любу, дочку...
    Взвыл ветер, разрывая туман в клочья, размывая в неяркие краски оба изумленных лица.
    Я ткнулась лбом в холодные влажные перила. Вздрогнула, очнулась. Заснула наяву, не иначе. Никакой парочки в помине не было. Тумана не было. Ничего не было, кроме моста.
    Моста, соединившего на краткий миг прошлый берег с берегом нынешним.
    Я подняла голову к небу. Небо заплакало вместе со мной холодным дождём.
    На Моховую я вернулась поздно. Долго не могла попасть в замочную скважину: замёрзшие пальцы плохо гнулись. Наконец открыла; скрипуче пропели на всю парадную петли в старой двери. Плеснуло в лицо домашним теплом и девчоночьим визгом,- опять Маташи во что-то бесились. Вот только к их голосам почему-то примешивался третий, такой же азартный и почему-то такой же знакомый. Пришла в гости подружка?
    Девчонки вывались в коридор, все трое.
    - Тётя Асяся!- хором завопили близняшки, показывая языки.
    А третья девчонка с разбегу прыгнула мне на шею.
    Маленькая, худенькая, светлая чёлка набок, серые глазищи в загнутых ресницах, круглая родинка на тонком запястье...
    - Эй,- донёсся из кухни строгий окрик Лины. - Угомонитесь, негодные!
    Я поймала в зеркале свой ошарашенный взгляд.
    И засмеялась.

    4

    Марианна Вк-5. Мадам Порох   24k   "Новелла" Проза

    МАДАМ ПОРОХ

      
      Мон дьё! Представьте себе, как трудно без малого восьмидесятилетней даме, весьма полной и очень хорошо пожившей, а к тому же пребывающей в бессрочной... Как это - а! Нирване. В Вечности, короче говоря. Так вот, представьте, чего стоит ей вернуться во время. То самое время, когда она была совсем юной. По вашим представлениям - юной буквально до неприличия. К тому же супружеская чета борзописцев, довольно удачливая, явно (и беззаконно) оперлась на мою биографию, создавая Анжели де Сансе, графиню Пейрак. Причём оперлась на неё по крайней мере в пяти точках: неравный брак, совместные занятия наукой (правда, с куда более резким уклоном в шерамуры, чем у меня самой), авария в лаборатории, неправедный суд с целью присвоить богатство, грандиозная и напрасная истерика пред лицом вершителя мужниной судьбы. И да, ещё азотная селитра. Для утучнения американских почв.
      Поэтому вы, пожалуй, услышите от меня не слишком много нового.
      
      Итак. Матушка моя скончалась, оставив нас сиротами, в три моих года. Едва мне исполнилось тринадцать с половиной, на батюшку, одного из главных фигурантов "Ферм Женераль", то бишь Генерального Откупа, стали оказывать нешуточное давление. Я была очень недурна собой, воспитывалась в иезуитском монастыре, где считалась одной из первых учениц, за мной давали великолепное приданое. Вот такую-этакую меня настоятельно прочили некоему старому кутиле и развратнику, графу д`Амерваль, и отказаться не было никакой возможности. Ибо сватом выступил светский аббат Террэ, генерал-контролёр, иначе министр финансов и непосредственный шеф моего отца.
      
      Всё это батюшка однажды рассказал мне, попросив совета.
      - Если я откажу аббату, то лишусь доходного места, за которое уплачен солидный залог. В моём положении это ещё не гибель, но весьма близко к ней: у тебя есть старшие братья, которые до сих пор не устроены в жизни.
      - Боюсь, такое замужество - смерть для меня самой, - откликнулась я. Подобный ответ не однажды готов был слететь у меня с языка: поводов к тому подавалось множество.
      - Я понимаю, - кивнул отец. - Но, похоже, в ином случае тебе придётся стать бессмертной - приданого, а, стало быть, супруга ты не получишь, всё уйдёт на иные семейные нужды.
      - Пусть, - я была полна решимости отстоять свою свободу, как любая девушка в моём беспечном возрасте. - Уйду в монастырь, где посвящу себя картезианской философии.
      - Не торопись с решением, - покачал головой батюшка. - Видишь ли, Террэ упрям, но не мстителен, да и времени властвовать ему дано не так много. Года три-четыре от силы - королю он начал приедаться. Вот что я хотел бы тебе предложить. Мы уже переговорили с одним из лучших моих сотрудников. Католик по вероисповеданию и буржуа, в точности как и мы, но на свой лад не менее знатен, чем претендент министра. Старше тебя лишь вдвое, обладает приятной внешностью, живым и незаурядным умом. Получил блестящее образование в знаменитом коллеже Мазарини и на юридическом факультете Сорбонны, занимался естественными и точными науками.
      Это был путь, которым могли следовать лишь представители первого сословия, так что вывод напрашивался сам собой:
      - Его семья настолько богата, что могла купить ему студенческую мантию?
      - Он сам имеет столько, что твоё приданое не значит для него буквально ничего.
      - Так я должна выйти за денежный мешок или охапку дорогостоящих дипломов?
      - Ни то, ни другое. Ты не должна ничего - мсьё Антуан Лоран не соглашается вступить в брак против воли невесты.
      И поскольку я колебалась, отец добавил:
      - Учти. Брак между католичкой и гугенотом не освятит ни один священник во Франции. Даже Папа Римский не снизойдёт до разрешения, памятуя о браке Анри Наварры и Маргариты Валуа и следующем за ними разгуле Варфоломеевской ночи. Подумай, рассмотри жениха как следует и реши, как взрослый и ответственный человек.
      Естественно, на следующий день нас свели, чтобы оба могли прикинуть, насколько выгодно приобретение и не бракованный ли товар нам подсовывают.
      Молодой человек, невзирая на свои без малого тридцать лет, показался мне таким юным и неискушённым! Таким, без галантных вычур, учтивым, причём учтивость эта и добросердечие шли из корня натуры...
      Угадывать подобное мы научаемся, кажется, в утробе матери. Ибо несмотря на малые года во мне уже проросло то зёрнышко, которое французские дамы в момент зачатия вкладывают в дочерей. Мсьё Оноре де Бальзак много позже определит его как род милого бесстыдства, позволяющий совокупить расчёт и сердечное влечение. Но я назвала бы его душевной зоркостью и умением загодя учесть все жизненные перипетии.
      Так вот, мсьё Антуан Лоран был настолько деликатен, что даже не упомянул ни о каких тягостных обстоятельствах. Лишь заверил меня, что ни в коей мере не покусится на мою свободу и не воспримет наш брак ничем иным помимо делового договора. Если, разумеется, моя воля не продиктует со временем противоположного.
      Нужно ли говорить, что я согласилась? Стоит ли добавить, что никогда впоследствии не пожалела о своём согласии?
       Так батюшка спас своё положение в Откупе, а заодно и мою жизнь. Что до Террэ, года через три его сменил на посту Тюрго, коему не было ровным счётом никакого дела до нашей семьи.
      
      Стоило бы теперь пояснить материальную подоплёку нашего небольшого семейного заговора. Не стоит полагать, что в Ферм Женераль, некоем подобии позднейшего министерства экономики, служили одни матёрые акулы финансов. Разумеется, главным его делом было надзирать над табачной, винной и солевой монополиями и взимать косвенные налоги и акцизы, в счёт чего король получал весьма солидный задаток. И уж поверьте мне, дело это было непростое - бдеть. Вы бы сразу поняли, что на Ферм Женераль возложили контроль за качеством товаров и борьбу с вездесущей контрабандой, а не тупое сдирание шкур. Однако праведный французский народ считал, что в Генеральном Откупе сидят одни ловчилы и воры - коль уж можно нагреть лапки, так лишь последний олух не нагреет, видите ли. Тем более кто в простом народе не любит удалых флибустьеров под косым парусом!
      Только вот не надо полагать, что финансисты тянули золото обеими загребущими руками. Они, как упомянул мой батюшка, давали немалый залог за место у хлебного стола, и при том количестве знатных дармоедов, которые присосались к кормушке задаром, окупить траты было не всегда легко и вообще возможно. К тому же, как бы ни были добросовестны откупщики, но уже то обстоятельство, что кучка людей пользуется громадной властью, был достаточным для возбуждения всенародной к ним ненависти.
      
      Финансистом мой Антуан считался превосходным, так что в нашей семье дефицита не наблюдалось. Но смыслом его жизни, главным увлечением и радостью была, как мне пришлось на себе убедиться, натурфилософия.
      Он был ненасытен - увы, не только и не столько в делах супружеской любви. Месторождения гипса, природа тепла и солнечного света, анализ воздуха и синтез воды, учение об элементарных телах - всё это обрушивалось на мою бедную кудрявую головку до тех пор, пока я не стала увлечённо служить тем же богам, что и супруг.
      Ну что за жизнь, право! Я исправно переводила с английского на французский книги Ричарда Кервана и Джозефа Пристли о флогистоне и тому подобных материях, ассистировала в опытах, вела всю учёную переписку мужа и перебеляла изящной монастырской каллиграфией все гениальные озарения, все невнятные каракули, которые он оставлял на обеденных салфетках, крахмальных жабо и полях заплесневелых томов. Помимо этого, принимала участие в высокопарных научных беседах - такой у нас получился любопытный салон. Даже гравировала с собственных рисунков - и вовсе не пышнобёдрых нимф со стройной шеей и кузницу Вулкана, а всякие угрюмо коптящие печки, бокастые и длинногорлые сосуды, реторты, в которых кипело, выпаривалось и перегонялось нечто, долженствующее опрокинуть мировые теории. А уж какие немеряные капиталы тратились на лабораторию с её точнейшим инструментарием! На астрономические и агрохимические опыты! На помощь городам Блуа и Роморантену, пострадавшим от неурожая в окрестностях! Хуже, чем на знатную метрессу. Даже на десяток метресс, приличных самому королю.
      
      Вскоре после свадьбы (годы летели каретой, запряжённой чистокровными жеребцами) подоспело слияние двух Откупов, Генерального и Порохового. Представьте, моему супругу, который успел к тому времени немало прославиться, поручили руководить не чем иным, как производством и испытаниями различных огневых составов...
      - Развлечение в самый раз по твоему темпераменту, Марианна, - пошутил он.
      Действительно, я была несколько вспыльчива и ещё до замужества склонна к опрометчивым словам и действиям. Дюпон де Немур, Пьер Самюэль... Ладно, позже покаюсь. Не стоит предварять события.
      
      Мне исполнилось около тридцати, когда друг и коллега моего мужа, мсьё Бертолле, получил так называемую муриатическую соль. Опыты с нею были так успешны, что было решено испробовать её вместо калиевой селитры.
      Собралась комиссия во главе с моим Антуаном: решено было изготовить и опробовать крупную партию нового "огневого зелья". Естественно, что я, его бессменный летописец, находилась рядом, - и тем более естественно, что присутствовали другие дамы из когорты "синих чулок", например, мадемуазель Шевро, дочь комиссара. Когда порох, наконец, изготовили, всё общество, кроме мсьё Бертолле и нас обоих, которые ушли в дальнее помещение пороховой фабрики, отправилось завтракать. Возвратилось оно через четверть часа. И вот не успели мсьё Лефор и мадемуазель Шевро, идущие впереди, приблизиться к зданию, как раздался сильный грохот и поднялось облако зловонного дыма. Все мы поспешили к месту взрыва и увидели, что оборудование совершенно разрушено, а идущие впереди отброшены на тридцать футов в сторону и ужасно искалечены. У мсьё Лефора одна нога была оторвана, другая вместе с рукой раздроблена. Кроме того, ему выбило глаз и сожгло всю кожу на голове. Он жил лишь несколько мгновений. Мадемуазель Шевро, раненная куда тяжелей, умерла прежде него.
      - Вот видишь, Мари? Мы движемся по опасной стезе, - сказал муж в конце этого жуткого дня. - И не только потому, что новоизобретённый состав очень неустойчив. Селитряный порох, который мы получили ранее, - и без того лучший в мире и даст Франции весомое превосходство в случае вооружённого нападения. Однако сомнительно, чтобы подобные улучшения были полезны для человечества.
      В этом был он весь - гуманист, вольтерьянец, гражданин мира. Как мой отец. Как наши друзья физиократы, питающие неприязнь к промышленности, загрязняющей природу, и к войне, лучшим из которых был мой друг, тонкий умница Пьеро. Как - вы, пожалуй, удивитесь - сам король Луи Шестнадцатый...
      
      Покончив с науками, перейдем к искусствам. Мы с мужем держали ложу в Опере, что несколько примиряло меня с естественнонаучной и писчей каторгой. Покровительствовали и иным музам - я была довольно успешной ученицей мсьё Луи Давида, и он счёл за честь написать с нас обоих семейный портрет.
      На всемирно известном полотне я наряжена в подобие тонкой сорочки до пят, закурчавилась, словно овца, и выгляжу старше Антуана - чёртова дюжина лет в другую сторону. Можно считать сие прозорливостью живописного гения. И, разумеется, кроваво-алая скатерть, которую мсьё Луи разостлал перед нами обоими, - это весьма декоративно, но как нелепо ставить на такую роскошь приборы для исследований: тотчас прожжёт огнём или кислотой. Уж кому знать, как не мне, изобразившей неисчислимое множество подобных натюрмортов.
      
      Все изложенные выше факты, как вы понимаете, немало способствовали выковыванию моего характера, и без того сходного с кавалерийским палашом. Впрочем, надеюсь, муж не испытывал на себе всей его тяжести и остроты.
      Что ещё вспомнить? Антуан всё более казался фейерверком всевозможных начинаний - не было таких, самых различных сфер жизни, где бы он не запечатлел свою пылкую личность.
      Купив имение Фрешин между Вандомом и Блуа, он произвёл себя в агрономы. Не уверена, что добился большого успеха, но если пожинал луидоры - то лишь оттого, что зарывал в почву ливры.
      Если не ошибаюсь, незадолго до взрыва на пороховой фабрике, уже будучи председателем Академии, мой супруг углубился в деятельность французских тюрем и немедленно потребовал их реорганизации.
      Как знал...
      "Воздух и свет с трудом проникают в эти заражённые, вонючие камеры, - сообщал он в докладной записке. - Крошечные окна размещены совершенно неправильно; на нарах арестантам негде повернуться от тесноты; вместо матрацев гнилая солома; трубы отхожих мест проходят через камеры, и вредные миазмы отравляют воздух. В темницах вода просачивается сквозь стены, и платье гниет на теле узников, которые тут же отправляют все свои нужды. Везде на полах лужи гниющей воды... всюду грязь, гниль и мерзость!"
      Так уж вышло впоследствии, что старался мой муж не совсем бескорыстно. Однако их обоих, Антуана и моего отца, по крайней мере держали в пристойном помещении. Пор-Либр...
       Ладно, я в который по счёту раз забегаю вперёд.
      
      Настала революция, та самая, которую впоследствии окрестят Великой. Стена вокруг Парижа с её охраняемыми заставами должна была отсечь контрабанду и заставить граждан платить налоги, но оказалась единственным неудачным изобретением моего супруга. Мало того, что народ связал её с именем Антуана и буквально возненавидел его за повышение цен на хлеб, так она ещё нешуточно препятствовала эмиграции.
      Впрочем, сам Антуан эмигрировать не собирался - он ведь был по убеждениям твёрдый республиканец. Да и не мог он бросить на произвол невежд так любовно отлаженную лабораторию и множество начинаний, которым дала старт революция. Занятия его распределялись между Совещательным бюро, Академией, Пороховым бюро и Комиссией мер и весов.
      Академия уже давно проектировала выработку общих единиц измерения, и теперь вокруг этой задачи объединились многие единомышленники и друзья мужа. Я сама? Нет, разве что снова в качестве писаря и каллиграфа. Антуан, правда, шутил, что мои практически идеальные формы служат ему эталоном, я отвечала ему вольными шуточками в духе мэтра Франсуа Рабле - помните, как у него длина мили измерялась расстоянием между трапезами влюблённых парочек?
      
      Это было последней шуткой и последним нашим серьёзным делом перед тем, как арестовали всех откупщиков, числом сорок. И моего отца. И моего мужа.
      Старинный монастырь Пор-Рояль, рассадник знаменитой философии, который по воле монтаньяров переименовали в Пор-Либр, мало чем напоминал собой тюрьму. Заключенные пользовались в нём определённой свободой. У каждого из них была своя камера. По вечерам все собирались в общей зале: женщины вязали и шили, мужчины писали, читали, спорили. (Этакий клуб или салон, в котором мне, право, иногда тоже хотелось поучаствовать, но длительные посещения там не были предусмотрены.) Потом пленники ужинали, в девять вечера являлись на перекличку, затем расходились по номерам. Антуан работал здесь над составлением свода научных трудов, передавая мне страницу за страницей. А также практически по памяти составлял отчёт о работе Ферм Женераль, ибо его коллеги-откупщики, изолированные от архивов, не могли сделать практически ничего из требуемого от них судом. Конечно, мой муж и тут преуспел - совершенно по-пустому, потому что никто в Комитете общественного спасения не пожелал действительно спасти. Ни гения, ни порядочного человека, ни тех наших знакомцев, кто просто "неудачно встал".
       Каюсь, в том несчастье, что произошло, виновата и я - вернее, мой взрывчатый темперамент. Был некто Дюпен, имевший вес в партии Робеспьера, бывший чиновник Откупа; личность ничтожная, бесцветная и готовая угождать всякому капралу с палкой в руке. И была ему дана высшая власть судить моего отца и мужа. Этот Дюпен почти соглашался выгородить Антуана, дать благоприятный отзыв - но ему нужна была Марианна лично. Я появилась на приёме, который он давал для соратников, и вместо просьбы о помиловании назвала его негодяем среди прочих негодяев, членом разбойничьей шайки, которая убивает невинных, желая завладеть их имуществом. Упомянуты были также древнеримские проскрипции, хотя не думаю, чтобы под имуществом и проскрипциями я подразумевала себя саму. Вот, и такое при всём нечестном народе...
      Так мы вконец проиграли дело. Впрочем, если Антуан и знал, то нимало не опустился до упрёка: меньше всего был он близок к тому, чтобы покупать жизнь ценой чести, своей и тем более моей.
      Привожу здесь одно из его последних писем:
      "Ты слишком много трудишься, слишком устаёшь телом и духом, а я не могу разделить с тобой твоих забот. Береги свое здоровье; если оно пошатнётся, это будет величайшим несчастьем. Моя карьера близится к концу; я жил счастливо, и ты содействовала этому счастью своей любовью; притом я оставлю по себе почётную память. Итак, моя задача исполнена, но ты еще можешь надеяться на долгую жизнь; не порти же ее. Мне показалось, ты была грустна в последний раз; зачем? Ведь я подчинился своей участи и буду считать выигранным все, чего не потеряю. Впрочем, надежда ещё не вполне исчезла; а пока - твои посещения доставят мне ещё много счастливых минут".
      Не было у него надежды. Никакой. Революция не нуждалась в учёных, особенно тех, кто уже выдумал порох. Друзья, заседавшие в Конвенте, - Фуркруа, Мерво, Гассенфрац, - отступились от него: из-за равнодушия или трусости, не столь важно. Им "приходилось скрывать слёзы в глубине сердец", видите ли. Где были тогда мои собственные слёзы? Обращали мои собственное сердце и душу в прах и пепел?
      Революционный трибунал утвердил гильотину. Все приговорённые, которых незадолго до того перевели в тюрьму Консьержери, гнусную "Привратницкую смерти", встретили свою судьбу невозмутимо. Антуан даже пошутил в одном из писем, что всегда хотел умереть раньше, чем одряхлеют тело и разум. В тот год ему исполнилось пятьдесят.
      Так я в один день и час лишилась мужа и отца - им всем расстелили красную скатерть. Некоторое время сама балансировала на грани ареста и приговора - Пьер Дюпон, который спас от конфискации кое-какую нашу мебель и документы, намекал, что на меня заведено дело и только всеобщий разброд, по всей видимости, мешает...
      Что ещё сказать? Ужасы революции не сделали Антуана ренегатом, как многих из его единомышленников; страх за свою шкуру не вынудил его примкнуть к террористам; он до конца остался верен своим либеральным идеям и принял позорную гибель без злобы и проклятий, как принимают смерть от болезни, в которой никто не повинен.
      Так смогли немногие. Палачи во главе с Робеспьером жили ещё около двух месяцев, после чего их настигла обыкновенная в те времена участь. Говорят, вожак монтаньяров перед смертью рычал и пучил глаза, тщетно пытаясь ворочать раздробленной челюстью, чтобы изрыгнуть проклятие толпе.
      
      Я была спасена. Мне даже, в конце концов, вернули опечатанную лабораторию и конфискованные бумаги, а также часть денег: остальное пошло другим наследникам. В частности, новому правительству, которое на удивление долго держало у себя архивы, и корсиканцу. Простите - Первому Консулу. Фундаментальный сборник трудов Антуана, названный "Мемуарами", удалось издать - я была единственной, кто по-настоящему разбирался в его почерке и извилистом течении мыслей, как-никак, у меня была набита рука.
      Потом я прожила ещё долго. Пробовала подшить к своей алхимической свадьбе и химическому счастью счастье, так сказать, физическое. Как мудрец подшивает к шкуре льва шкуру лисицы, когда его силе не хватает толики хитроумия.
      Однако американец Бенжамен Томпсон, по совместительству британский граф Румфорд, оказался похлёбкой куда как пожиже. Не гений, а всего лишь талант с изрядной авантюрной (не сказать шпионской) жилкой. Не друг, но тиран с отчётливым клеймом женоненавистника. Презренный скряга. Там, где Антуан тратил деньги на бедняков не считая, он при помощи войска согнал их в казённые работные дома. Притчей во языцех стал "суп Румфорда" для бедных, с пивом, овсом и тухлыми селёдками. Ну, я однажды тоже устроила ему не менее питательный супчик - когда запретил мне видеться с друзьями, сварила в большой кастрюле его парадный академический мундир. Вместе с галунами, башмаками и короткой парадной шпагой в замшевых ножнах. После того он и произнёс ту самую коронную фразу: "Как же повезло первому вашему супругу с гильотиной!". Развелся со мной и через некоторое время умер. Великий мэтр Кювье произнёс над гробом: "Не любя и не уважая своих собратьев по человечеству, он все же оказал им множество услуг". В точности так, я думаю.
      
      А теперь, наконец, я решаюсь поведать о главном.
      Господин Бомарше в своё время, рискуя капиталом и телесной неприкосновенностью, снабдил бунтующие американские колонии ружьями. Не такой и подвиг - Франция всегда пылко интересовалась всем тем, что способно ущемить и принизить Англию. Что же, ни одно ружьё не стреляет само по себе. Необходим порох, благодаря которому дальнобойность наших "огнестрелов" превосходила тогда британскую впятеро. Порох, который разработал Антуан и точную формулу которого долгое время знала лишь я. Этакая "Мадам Порох", главная держательница пороховых акций. Вот такая вышла привилегия - по прихоти судьбы и революции.
      Рецепт "невзрывного", то бишь не детонирующего пороха, эту передовую технологию и увёз в Америку Элевтер Дюпон де Немур, сын моего несостоявшегося жениха и давнего любовника. (Вы негодуете? Я должна была быть верной супругой и любить лишь одного? Я и любила - но вы мало знаете парижанок и вообще француженок.)
      Наш мальчик оказался не слишком удачлив. Его заводы неоднократно взлетали на воздух - а ведь Антуан, его учитель, попал лишь в одну аварию, и то по косвенной вине мсьё Бертолле. Кроме того, на подаренную мной удочку изловилось многовато рыбок: в том числе начиненных динамитом, тринитротолуолом и альфа-излучением. Однако, повторюсь, я до самой смерти не пожалела о том, что было мною сделано. Ни в чём.
      
      Ибо порох и его духовные производные - это власть. Это война. Это смерть. На смерть не может быть монополии.
      
      В том подписуюсь - мать современной химии, Мари-Анн-Пьеретт Лавуазье, урождённая Польц.

    5

    Рыжая М. Вк-5. Типа красное и черное   11k   Оценка:9.00*3   "Рассказ" Проза

      ВК-5. Типа красное и черное.
      
      Анечка работала тренером по художественной гимнастике.
      - Раз-и-два-и-три-четыре!
      - Ножку тянем, спинку держим!
      - Юля! Выше подбо-родок!
      - Раз-и-два-и-три-четыре!
      Разносился по залу ее звонкий голос. Тонкие, как тростинки, девочки по команде тянули носок, ловили непослушный мячик, путались в лентах.
      Помимо основной работы, Анечка вела гимнастику для беременных в небольшом зале при поликлинике.
      - Раз-и-два-и-три-четыре!
      Беременные перекатывались с боку на бок на синих гимнастических ковриках, как разноцветные куклы-неваляшки.
      - Раз-и-два-и-три-четыре!
       Еще по вечерам она подрабатывала в спортивном клубе. Проводила занятия по фитнессу для желающих похудеть. Кадровички и главные бухгалтеры в обтягивающих трико пыхтели и потели после трудового дня.
      - Раз-и-два-и-три-четыре...
      Шел уже одиннадцатый час вечера, когда Анечка закончила все дела, села в свою красную "Мазду" и направилась домой. Пробки уже рассосались, осенний дождь вымыл дорожный асфальт, вечерние огни сверкали и отражались в лужах. "Мазда" бежала резво, и до своего спального района Анечка доехала даже быстрее, чем рассчитывала. Тихая, неширокая улица, одна полоса туда, вторая обратно. Уличные фонари прячутся в густой листве нависших над дорогой деревьев. На перекрестке красный свет. Машин не видно, но Анечка дисциплинированно остановилась у светофора. Загорелся зеленый. Анечка плавно тронулась вперед, убедилась, что встречных машин нет, и повернула руль налево. Два ослепительных огня вылетели из темноты слева. Анечка оцепенела и вжалась в сидение.
      
      БАММ!!! Анечку швырнуло в сторону, насколько позволял ремень безопасности...
      
      Экипаж ДПС, состоящий из Васильева и Михи, от позднего выезда на "жестянку" не ждал ничего необычного. Васильев потому, что за семь лет службы в дорожной полиции видел всякое, а Миха, хотя его опыт примерно равнялся гулькиному носу, во всем подражал старшему коллеге и копировал его невозмутимое выражение лица. Выглядело со стороны забавно, наверное, по причине разницы в комплекции. Васильев был крупный, вальяжный. Представьте белый нарезной батон. А теперь представьте, что на этот батон надеты костюм с нашивками "ДПС" и высокая фуражка. Это и будет уменьшенная копия Васильева. А Миха, наоборот, был шустрый, поджарый, и до настоящего гаишника ему расти и расти, килограмм на двадцать, не меньше.
      Жестянка как жестянка. Поперек перекрестка раскорячился огромный черный "Ленд Крузер" с помятым передним бампером. Маленькая красная "Мазда", "бабамобиль", по суровому определению Васильева, могла бы вылететь на тротуар, но ее неуправляемый полет остановил уличный бордюр. Асфальт был усыпан осколками стекла и красного пластика. Обычной в таких случаях группки живописно размахивающих руками участников ДТП не наблюдалось. Прямо скажем, на месте происшествия вообще никого не было. Характер повреждений обоих автомобилей явно не предполагал наличия трупов. Васильев и Миха немного посидели в машине для приличия. Наконец, Миха не выдержал, выбрался наружу и, ворча на свою нелегкую жизнь, пошел обследовать место ДТП.
      В "Мазде" опустилось стекло водительской двери, и оттуда выглянула испуганная блондинка.
      - Я на зеленый... Еду себе спокойно. А он как вылетит! - Подняла она на инспектора большие глаза.
      - Да не волнуйтесь вы так, девушка! - сказал Миха, копируя интонацию Васильева, - Документики у Вас с собой?
      Блондинка повернулась затылком и долго рылась в сумочке на пассажирском сиденье.
      - Вот! - Маленькая ручка протянула инспектору красный бумажник для документов, - Это не я виновата. Это он летел, как сумасшедший. А я не зеленый... Я очень аккуратно езжу. У меня даже ни одного штрафа нет за превышение.
      - Вас, девушка, пока никто не обвиняет. Не переживайте Вы так! И машину Вашу отремонтируют. Всего-то фара и бампер. У Вас КАСКО есть?
      - Каска? - девушка нерешительно прикоснулась к виску? - Думаете, нужно было в шлеме ездить?
      - Не каска, а КАСКО, страховка такая. Эх, блондинки! Кто вас одних ездить отпускает? - Миха покровительственно усмехнулся и направился к джипу. Водительская дверь была открыта. В машине никого не было. Миха слегка растерялся. Он встал коленом на водительское сидение, чтобы заглянуть, не скрывается ли кто сзади. Но и там было пусто.
      - Товарищ капитан! Тут никого нет! - Миха вылез из "Ленд Крузера" и растерянно развел руками, показывая сидящему в машине Васильеву, что тому пора подключаться. Грузный Васильев обреченно вздохнул и выбрался из машины ДПС.
      - Вот, смотрите! Никого нет! - Миха помахал рукой внутри джипа, показывая, что невидимка там тоже не затаился.
      - Ага! Сбежал. Сейчас будет звонить, что машину угнали. Знаем мы таких умных.
      Блондинка вышла из своей "Мазды" и тоже подошла полюбопытствовать, покачиваясь на высоких каблуках и кутаясь в красную куртку.
      - Девушка, а Вы его видели? Сможете опознать? - Васильев обернулся к блондинке.
      - Не знаю. Нет, наверное. Я так испугалась. Я боялась даже из машины выйти.
      - Тише! Там что-то стучит! - Миха поднял руку и испуганно уставился на багажник "Ленд Крузера".
      Из багажника доносилось слабое постукивание, как будто там шевелилось какое-то животное.
      - Ну-ка открой! - приказал Васильев и на всякий случай отошел подальше.
      Миха осторожно приоткрыл багажник.
      - Ни фи-ига себе! Ты чо там делаешь?
      Из "Ленд Крузера" послышалось характерное русское выражение. Вслед за выражением, кряхтя и потирая ухо, на свет фонаря выбрался крупный, лысый мужчина в черной куртке.
      - ... Мужик! Ты как туда попал? - после длинной паузы первым опомнился Васильев.
      - Ё..., - Сказал лысый и замахал руками. Потом увидел девушку и замолчал.
      - Мужик! Ау! Ты чего? Говорить можешь?
      - Я... На... Ё... - сказал лысый, сел в открытый багажник, потер голову и снова выразительно уставился на блондинку.
      - Девушка! Отвернитесь. Он при Вас говорить стесняется, - посоветовал опытный Васильев.
      - От него, вроде, перегаром несет. Пьяный. - Миха осторожно принюхался к лысому,
      - Мужик, ты хоть как тебя зовут, сказать можешь? - строго спросил Васильев.
      - Валера! - Неожиданно четко и осмысленно сказал тот.
      - О! - Обрадовался Васильев, - ты смотри! Заговорил! А машине чья?
      - Моя! - кивнул мужик.
      - Молодец! Может, теперь скажешь, кто тебя туда засунул? И кто за рулем был? - встрял Миха.
      - Ууу... - протянул лысый, потер висок и снова посмотрел на Анечку.
      - Опять заклинило, - вздохнул Васильев, - кто тебя, Миха, за язык дергал? Все испортил.
      - А чего это он голову трет? Мужик! Это тебя при аварии приложило? - поинтересовался Миха.
      - Да нет! Ему, наверное, по башке дали. Это банда появилась. Нападают на дорогие машины, выкидывают водителя и угоняют. Нам рассказывали, на Ленинградке недавно было. Возле торгового центра, - прояснил ситуацию Васильев.
      - А этого почему не выкинули?
      - Черт его знает. Наверное, за город хотели вывезти. Или выкуп за него думали получить...
      - Вот это детектив! - обрадовался Миха, - а то пашешь-пашешь, и ничего интересного.
      - Ну, вы, блин... - прокомментировал Михину радость лысый из багажника.
      - Анна... - Миха сверился с Анечкиными документами, - Владимировна! А Вы не пострадали?
      - Ой! Я не знаю. Ремень сильно врезался, когда стукнуло. Вот здесь. У меня, наверное, синяк будет. Это считается?
      - Ладно, Миха! Хватит языком болтать. Давай, протокол пиши. А я буду в РОВД звонить. Пусть своих присылают. Тут явно не по нашей части.
      Миха приложил скрепленные листы бумаги к капоту "Ленд Крузера" и принялся заполнять протокол, а Васильев достал продвинутый смартфон и потыкал в экран.
      - Димыч! С тебя коньяк. Мы тебе преступление раскрыли. Похищение человека. У тебя, небось, и заявы еще нет. А мы его уже нашли. ... Да мы сами офигели. На ДТП выехали. "Кукурузер" с "бабамобилем" на углу Подветренной и Акунина. А в "Кукурузере" мужик в багажнике. ... Да не, живой мужик. Сказать только ничего не может. Мычит. У него сотрясение, наверное. ... Не, Димыч. Больше в машине никого нет. Давай, присылай своих.
      Мужик забеспокоился и сделал попытку выбраться из багажника.
       - А ты сиди, сиди, - успокоил его Миха. - Сейчас дядя приедет, тебя на машине с мигалкой покатает.
      - А что с "Кукурузером" будем делать? Здесь оставим или отгоним к нам? - Миха пнул колесо джипа.
      - Зачем? Пусть РОВД забирает. Это же вещдок. Может, там следы преступников остались. Отпечатки пальцев, слюна, волосы...
      - А можно я поеду домой? А то мне на работу утром, а уже поздно, - вежливо вмешалась в разговор стоявшая в сторонке блондинка.
      - А Вы где работаете? - типа по делу поинтересовался Миха.
      - Я преподаватель, - важно сказала блондинка и опустила глаза.
      - Ладно, поезжайте. Держите документы. Вот здесь роспись поставьте. Позвоните мне дня через два, я для страховой бумаги подготовлю.
      Девушка села в машину, захлопнула дверь и повернула ключ. Мотор "Мазды" заворчал.
      - Вы сами-то доедете? Может, помочь? - проявил участие Миха.
      - Спасибо, мне тут совсем близко! - она бросила на инспектора благодарный взгляд из окна машины и плавно тронулась.
      - Ничего ляля, - мечтательно сказал Миха вслед удаляющимся в ночную тьму красным огням "Мазды", - училка...
      - Как раз тебе такую надо. Чтобы крючочки научила писать. А то накарябал, хрен разберешь, - проворчал Васильев, изучая заполненный Михой бланк протокола.
      
      Подъехав к дому, Анечка достала из-под сидения бейсбольную биту, осмотрела ее, насколько позволял включенный в салоне свет, протерла влажной салфеткой и решила, что оружие еще вполне пригодно для использования.
      - Конечно, не очень удачно получилось, - сама себе пожаловалась Анечка, - Теперь будет врать, что не за рулем был. Типа похитили, побили... А так бы сбежал, если бы не загнала в багажник. Гонщик хренов.
      
      Спортсменку обидеть может каждый. Не каждый успевает убежать.

    6

    Тётя Г. Вк-5: Из двух зол   25k   "Рассказ" Проза


    Ключи зашелестели в замке ровно в восемь двадцать, как обычно. Будто бы все дороги и светофоры города послушно подстраивались под Лёнино расписание. По нему легко можно было проверять часы, и никакие пробки не были тому помехой.
    - Привет, рыжик! - крикнул он из коридора. - Я купил пиццу. Поставишь в духовку?
    - Привет, - Ксюша неспешно выплыла из гостиной, чмокнула его в щеку и, взяв пакеты, скрылась на кухне.
    - Как дела? - бросил он ей в след, вешая пальто на вешалку.
    - Прекрасно, - отозвалась она. - Пятница же. Настраиваюсь на выходные. О делах сегодня говорить не будем.
    - Постараюсь держать себя в руках, - пообещал Лёня.
    Они работали в одной компании. Только Фадеев был начальником большого аналитического отдела, а Ксюша обитала у юристов. Поэтому целый год, до самого новогоднего корпоратива, они почти не знали друг друга. С женщинами Лёня всегда был очень сдержан, объяснив Ксюше, что предпочитает качество, а не количество. Однако в своих ухаживаниях, как, впрочем, и в остальном, Фадеев оказался очень серьёзным и настойчивым. Он выбрал Ксюшу, поэтому ей ничего не оставалось, как сдаться. Много чего тогда крутилось в Ксюшиной голове, но Лёня сумел занять в этих мыслях особое, светлое место. Его образ - цитадель благоразумия и ясности. Спасительный остров среди бушующего океана треволнений.
    Вымыв руки и переодевшись, Фадеев занял своё место за столом.
    - У нас новая скатерть? - тут же заметил он.
    - Симпатичная, правда?
    Лёня критически посмотрел на пёстренькую расцветку и прямо сказал:
    - Выглядит дёшево.
    - Хорошо. Завтра сниму.
    Ксюша сунула ему в руки бутылку вина и штопор, вытащила горячую пиццу и, едва успела поставить на стол, как вдруг городской телефон противно и настойчиво запиликал. Лёня взял трубку первым и недовольно поморщившись, протянул её Ксюше.
    - Свекровь твоя, - шепнул он.
    Разговор длился не больше минуты. Фадеев силился разобрать о чём идет речь, но так и не понял.
    - Мне нужно сейчас уехать на пару часиков, - взволнованно сообщила ему Ксюша.
    - Уехать? - Лёня хотел было подняться, но так и остался ошарашенно сидеть. - Сейчас уже начало десятого! На улице снегопад.
    - Я вызову такси, - быстро ответила Ксюша, - Марианна Владимировна очень просила приехать.
    - Это он тебя туда вызывает? - Лёня побелел от злости.
    - Это не он, - отозвалась Ксюша уже из спальни. - Прости, пожалуйста, я тебе всё объясню, когда вернусь.
    - Архипова! - выкрикнул он её фамилию начальственным тоном в надежде отвлечь от спешных сборов. Но Ксюша уже разговаривала с диспетчером, вызывая такси.
    Её сборы, как вихрь, закружили его в череде извиняющихся фраз, улыбок, аромате Гуччи и звоне ключей. Когда же дверь за ней захлопнулась, он почувствовал себя уязвленным и опустошенным одновременно.
    Машинально ухватив со стола горячий кусок пиццы, Лёня запил его вином прямо из бутылки и, дотащившись до кровати, рухнул на нежно-голубое шелковое покрывало. Кровь, не унимаясь, пульсировала в висках, требуя какого-то решительного интеллигентного решения. Но ничего путного в голову не приходило. Он мог бы прямо сейчас собрать вещи и уехать к себе. Его большая недавно отремонтированная трешка, находилась на другом конце города, и он согласился обосноваться у Ксюши, только потому что отсюда до работы можно было добраться всего за полчаса. Но даже решись он на такой ход, это означало бы недвусмысленный намек на разрыв, а это совершенно не входило в его планы.
    Сон накатывал, точно спасительное одеяло, укрывая от нахлынувшего беспокойства. Фадеев расслабился и почти уже отключился, как неожиданно сквозь убаюкивающую пелену, он вдруг явственно различил звук открывающегося замка и, обрадовавшись, решил не упрекать Ксюшу. В конце концов, она сама всё поняла и вернулась.
    Приподнявшись на локте, Лёня замер, предвкушая волнительную сцену покаяния. Но ничего подобного не произошло. Вместо его кареглазой рыжеволосой красавицы, в дверях спальни возник молодой приземистый мужчина в коричневой кожаной куртке и драных джинсах.
    - Привет, - сказал он, - спишь уже?
    Подобно мангусту Лёня подпрыгнул на кровати и метнулся к лежащему на комоде телефону.
    - Куда звонишь? - спокойно поинтересовался тот. - В милицию или в полицию?
    Ноль два был единственным номером спасения, который Леня помнил всю жизнь.
    - Зачем тебе неприятности? - незнакомец не разуваясь, прошелся по белому ковру и сел на кровать. Туда, где минуту назад находился сам Лёня. - Охота провести ночь в обезьяннике?
    Фадеев оторопел от возмущения:
    - Вы, почему в обуви сюда вошли?
    - Да, чё-то не подумал, - гость демонстративно стянул тяжелые, на высокой подошве ботинки и поставил рядом.
    - Послушайте, - Лёня попытался взять себя в руки. - Вы, наверное, ошиблись адресом. Я человек спокойный и не собираюсь поднимать переполох из-за недоразумения, но прошу вас сейчас же уйти. В противном случае, мне придется всё-таки позвонить в полицию.
    Теперь он мог как следует разглядеть незнакомца. Молодой, лет двадцати восьми, с наглым самодовольным прищуром, из таких, которым палец в рот не клади. А одет, хоть и по молодежному, но вполне прилично, явно не шпана. На правой руке - обручальное кольцо.
    - Звони, конечно. Только когда они приедут,ты им что скажешь? Что к тебе вломился грабитель? Так, я им тоже самое скажу. Как ты думаешь, кому они поверят?
    - Не понял?!
    - А чего тут непонятного? Как ты докажешь, что живешь здесь? Твой домашний выпендрежный халатец - это не прописка.
    И вдруг, здравомыслящий Лёня с ужасом понял, что он и в самом деле не имеет никакого законного основания находиться в Ксюшиной квартире. Однако постепенно мысли начали проясняться, упорядочиваться и связываться в цепочку.
    - Ну, вот, наконец, до тебя дошло, - лицо хама засветилось наивной радостью. - Поговорим?
    - Значит, ты специально выманил Ксюшу? Как некрасиво и подло! Впрочем, я слышал, что ты такой.
    - Какой это такой? - в его глазах на миг промелькнула сосредоточенность, но тут же слетела, уступив место довольной улыбочке.
    - Вот такой. Безбашенный.
    - А, это, - он махнул рукой. - Не мог же я упустить такой удачный повод познакомиться с тобой.
    Лёнино облегчение от того, что в его квартире вполне понятный человек - Денис Архипов, сменилось не меньшей тревогой именно по той же причине.
    - А я не имею ни малейшего желания знакомиться.
    - Вот смотри, какой ты злой и чопорный. Я к тебе пришел по-нормальному. Драться не собираюсь. Только поговорить. Без грубостей или чего такого. А у тебя уже один негатив на уме. Не понимаю. В конце концов, это ты у меня жену уводишь, а не я у тебя!
    В халате и тапочках Лёня ощущал себя нелепым и беспомощным.
    - Хорошо, - сдался он, - пойдем на кухню.
    Денис поднялся, взял ботинки и перед тем, как выйти оглядел спальню:
    - Тихо тут у вас. Даже непривычно.
    - Мы с Ксюшей не ругаемся, - с достоинством сказал Лёня.
    - Да я не об этом, - Денис Архипов осуждающе вздохнул и вышел.
    Оказалось, что он притащил с собой бутылку коньяка с твердым намерением выпить её вместе с Лёней. Фадеев хотел было заявить, что не пьёт, но решил не давать лишний повод для насмешек.
    Прежний хозяин квартиры по-деловому достал из холодильника сыр, помидоры, какую-то зелень.
    - Классная скатерть, - одобрил он, выставляя на стол рюмки и убирая недопитое вино.
    Затем плюхнулся на стул, и принялся пристально разглядывать Лёню, точно он экспонат в картинной галерее.
    - И чего она в тебе нашла? - наконец резюмировал он, когда Фадеев осторожно присел напротив. - Рядовой экземпляр офисного планктона. Совсем не в Ксюхином стиле. Ты ей чего, денег пообещал или может повышение? Потому что других причин я не вижу. Ксюха же - свободная птичка, такую приручать надо. А ты ее, небось, шнурки себе гладить заставляешь.
    - Тебя это не касается, - высокомерно отозвался Лёня. - Ты своё дело уже сделал. Подозреваю, что терпела она до последнего. Кстати, о твоих выходках я наслышан, так что можешь не утруждаться. И говорить нам с тобой не о чем.
    - Само собой. Почему-то я не удивлен, - хмыкнул довольный Архипов, разливая коньяк по рюмкам. - Услышать это от тебя - большой комплимент. Впрочем, долой лирику. Ты же всё равно считаешь себя крутым. Так, ведь? Или не считаешь?
    - Я считаю, что такая девушка, как Ксюша заслуживает иметь рядом с собой надежного человека, а не великовозрастного раздолбая.
    - Ах-ах! Сплошные штампы. Ладно, кончай уже выпендриваться. Давай выпьем за Ксюшкино счастье!
    Они чокнулись и Архипов снова налил.
    - На самом деле ты ничего не знаешь. Вот, ты знаешь, что я люблю её с четырнадцати лет?
    - Ну и что? - равнодушно отозвался Лёня. - У всех когда-то была первая любовь. Нашел чем удивить.
    - Но Ксюхе-то тогда восемнадцать было. Она в институте своём уже училась. И у неё была своя первая любовь.
    - К чему всё это?
    - К тому, что это мой человек! - почти выкрикнул Денис Архипов. - Я буду ждать год, два, три... Да сколько понадобится! И это моё ожидание не будет тихим и безвольным. Короче, просто, чтоб ты знал. Чтоб по-честному было. Ты ведь имеешь право знать. Ты её у меня не уводил, поэтому я позволяю тебе включиться в борьбу на равных условиях. Можешь попытаться воспользоваться своими методами, если, конечно, ты хоть на что-то способен.
    Лёня хотел было ответить, что ему плевать на дешевые провокации, и он никогда не станет заниматься подобными глупостями, но не успел. В дверь позвонили.
    Фадеев оказался к выходу ближе, поэтому в два счета опередил соперника и самолично, по-хозяйски распахнул дверь.
    - Лёнечка, помоги мне, пожалуйста, с замком справится, - Галина Николаевна - соседка из квартиры напротив, низенькая интеллигентная старушка в малиновом берете. - Никак закрыть не могу, нужно плечом посильнее толкнуть.
    - Куда это вы на ночь глядя-то собрались, Галина Николаевна?- подал голос Денис.
    - Дениска! - радостно всплеснула руками старушка. - Вы с Ксюшей помирились? Ведь без тебя.... - она вдруг осеклась, виновато оглянувшись на тщетно толкавшего её дверь Лёню.
    - Возможно, её просто перекосило, - сказал Архипов обуваясь. - Сейчас гляну. Он подошел покрасневшему от натуги Фадееву и фамильярно отодвинул. Прокрутил несколько раз замок, покачал дверь, затем взялся за ручки и попытался немного приподнять. Но потом вдруг резко отпустил и схватился за бок, точно его ударили.
    - Что случилось? - воскликнула Галина Николаевна.
    - Ничего. Нормально, - Архипов будто бы улыбнулся, но Лёня видел, что делает он это через силу. - Попробуйте сейчас.
    Старушка прикрыла дверь, и ключ в замке повернулся тут же, точно по волшебству.
    - Спасибо, спасибо, - поблагодарила она спешно заходя лифт, - Меня там внучка внизу заждалась. Просила побыстрее, а вон, как всё получилось.
    - Со спиной что-то? - сухо осведомился Лёня.
    - Да нет, - Денис поморщился. - Ушиб. В аварию сегодня попал. Чуть не сдох.
    В подтверждении своих слов он задрал толстовку и продемонстрировал огромный буро-красный синячище, начинающийся чуть ниже рёбер и уходящий ниже, под джинсы, на бедро.
    - Ужас, - только и смог вымолвить потрясенный Фадеев.
    - Пойдем, обмоем доброе дело, - сказал Архипов серьёзно.
    Однако когда Лёня попытался открыть дверь, у него ничего не получилось.
    - У тебя ключи с собой? - осторожно спросил он Архипова.
    - В куртке, на вешалке, - ответил тот, тоже дергая ручку.
    - Ты что не видишь, что не открывается? - вспылил Лёня. - Думаешь, можешь лучше дёрнуть?
    - Я всё могу лучше, - ответил Архипов.
    - Ты что не знаешь, что эта дверь захлопывается? Первый раз здесь? И телефоны все там...
    - Угу, - отозвался Денис. - Только кому звонить будем?
    Он сел на ступеньки и задумался, но потом быстро вскочил и скомандовал:
    - Пойдем.
    - Куда? - не понял Фадеев.
    - Слышишь музыку? Там на восьмом мой друган Котов живет.
    - Не лучшая мысль, - попытался возразить Лёня, но Архипов его уже ухватил за рукав домашней рубашки и потянул за собой.
    - Не боись, не съедят.
    Дверь им открыл высокий взъерошенный парень с лицом Дон-Кихота.
    - А, Дионис, - сказал он, ничуть не удивившись. - А я думал соседи. Достали уже жаловаться и стучать по батарее.
    - Мы у тебя чуток побудем. У меня там дверь захлопнулась.
    Лёня нехотя вошел следом. В коридоре стояли какие-то люди с тарелками и бокалами. Они разговаривали и не обращали никакого внимания на вновь пришедших. Денис Архипов по-деловому протиснулся между ними, направляясь куда-то вглубь квартиры. Лёня шёл за ним, попутно ругая себя, за то, что попал в такую идиотскую ситуацию. Они прошли большую комнату, где стоял стол и орала музыка, затем Архипов открыл ещё одну дверь. Народу там оказалось чуть поменьше. Но гости сидели везде, на полу, на кровати, на подоконнике.
    - Расслабься, - Денис пихнул Лёню в бок. - У тебя на роже паника.
    - Я, пожалуй, пойду, - Фадеев попробовал сделать шаг назад.
    - Привет, - откуда-то из-за спины к нему подкралась высокая худенькая девушка с тёмно-каштановым хвостом на самой макушке. - Будете с нами играть?
    - Нет, - сразу же отрезал Лёня.
    - А чего так? - девушка кокетливо приподняла бровь.- Осуждаете молодежь?
    - Просто у меня другие интересы.
    - Так уж и другие? - девушка вызывающе вздернула подбородок. - Или таким любопытным образом пытаетесь сообщить, что вы профессор и живете в мире когнитивного диссонанса?
    - У меня действительно иной круг общения, - строго ответил Фадеев.
    - Ого! Чем же дышат сейчас иные?
    - Чего ты задираешься? - Архипов взял девушку под руку.
    - Потому что нечего тут из себя строить, - фыркнула она, тряхнув хвостом. - Терпеть не могу ограниченных снобов.
    - Простите? - оскорбился Лёня. - Я вас в первый раз вижу.
    - А я подобные экземпляры частенько встречаю: курить не модно, есть вредно, животные - это грязь, а рок-н-ролл из дэд. Спорю, что вы даже игру в "дурака" представляете аморальным действом.
    - Катя художник. Портретист. Зрит в корень, - пояснил Архипов.
    - Нет. В "дураке" я ничего плохого не усматриваю.
    - Тогда давайте сыграем. Если вы такой умный, то бояться вам нечего.
    Сколько они там просидели, Лёня не мог сказать точно. Он даже почти не пил, но чувствовал себя совершенно захмелевшим. С ним произошла странная вещь. Он будто бы повалился в кроличью нору, в некую иную реальность, где действовали другие законы, и бежало другое время. Окружавшие его люди казались какими-то чудными персонажами. И их необычные шутки и кривляния, как ни странно, забавляли. Сначала они играли в "дурака", потом в "психа" и в "раздолбая". Да и музыка в соседней комнате больше не казалась громкой. Лёня её почти не слышал, до тех пор, пока она сама по себе внезапно не прекратилась. Люди удивленно насторожились, а за дверью послышались оживленные голоса.
    Однако не успел Архипов встать, как дверь в комнату резко распахнулась, и на пороге возник пухленький полицейский.
    - А здесь, что у нас такое? Картёжный притон? - сказал он противным скрипучим голосом. - Ну-ка быстренько достали документики и предъявили.
    Комната вмиг опустела. Лишь Архипов и Лёня остались сидеть на ковре перед разбросанными картами.
    - Здравствуйте, мы из этого же подъезда. С пятого этажа. У нас дверь захлопнулась, а документы там. Я сейчас схожу, проверю. Может, жена уже вернулась....
    - Жена? - рыкнул Архипов. - Какая она тебе жена? Совсем совесть потерял?
    - Без документов на выход, - скомандовал полицейский, между делом просматривая подсунутые ему паспорта.
    - С какой стати? - возмутился Лёня.
    - Поступила жалоба на беспорядки и хулиганство. Откуда мне знать кто вы такие. Поехали в отделение, будем выяснять.
    В коридоре началась суматоха. Лёня обнаружил, что по-прежнему одет в легкие домашние штаны, рубаху и тапочки. Куртка Архипова тоже осталась у них в квартире.
    - Мужики, без паники, - сказал Котов. - У меня для вас найдется кое-что эксклюзивное.
    Он вытащил из одёжного шкафа две серые стёганые телогрейки и валенки.
    На улице шел снег. Нежный, пушистый, освежающий. После душной комнаты Лёня вышел на свежий воздух, и никак не мог надышаться. Но не успел он хоть немного прийти в себя, как кто-то грубо пихнул его в полицейскую машину.
    - Давайте, мы может, штраф заплатим? Какой вам смысл мариновать нас в отделении? - Архипов сразу достал из кармана бумажник, вытащил тысячу и протянул пухлому.
    - Угу, - сказал полицейский будничным тоном.
    - Послушайте, - вскричал Лёня. - Но я вообще без денег!
    Архипов вылез из машины и, не закрывая дверцы, хитро улыбнулся:
    - Жаль, так и не успели познакомиться поближе.
    - Это из-за тебя, - крикнул ему Лёня.
    - А что из-за меня?
    - Всё! На кой чёрт ты приперся, придурок?
    - Ну вот, - Денис сделал расстроенное лицо. - А я, было, подумал, что мы подружились.За друга я бы мог внести выкуп. Но ты же гордый, чувствую, откажешься...
    - Короче, - не выдержал полицейский. - У нас ещё два вызова.
    - Так, что? - Архипов нагло подмигнул.
    - Хорошо, - процедил Лёня. - Будь добр, одолжи мне тысячу рублей.
    - Вот это другой разговор, - Денис милостиво достал ещё одну купюру. - Прими сей дар ради того общего, что нас связывает. Ну, ты понял, да?
    Взбешенный Лёня выбрался из машины, отсчитал по окнам пятый этаж, но увидев, что в их квартире по-прежнему темно, тут же сник. У него не было ни денег, ни телефона, ни даже ключей от машины. Архипов осторожно взял его под руку:
    - Какие планы?
    Слово за слово и Лёня, настроенный весьма критически, неожиданно отправился с этим неадекватным человеком в какой-то "тихий" бар на углу улицы, полагая, что чашка кофе может хоть как-то сгладить ситуацию.
    Однако когда он протягивал удивленному гардеробщику телогрейку, а потом вдруг понял, что домашние штаны, заправленные в валенки, выглядят по меньшей мере дико, его энтузиазм стремительно улетучился. В то время как Архипов, оставшись в обычной серой толстовке, казался в сравнении с ним, верхом элегантности. В довершении, он наглым образом извинился перед встречавшей их администраторшей за Лёню и попросил пропустить, по его личной просьбе. Администраторша проворковала что-то вроде "Да, Денис. Хорошо, Денис" и проводила их за удаленный столик на двоих.
    Архипов заказал два Хеннесси. Лёня пить не хотел, но выбирать не приходилось.
    На небольшом деревянном подиуме в углу бара выступала какая-то группа. Парни в разноцветных рубашках играли что-то нераздражающе-роковое.
    - Мои, - гордо сообщил Архипов, заметив, что Лёня разглядывает музыкантов.
    - Как это твои?
    - Ну, моя группа, - пояснил Денис. - Дети Харибды.
    - Ты музыкант? - удивился Фадеев. - А Ксюша говорила - архитектор.
    - Одно другому не мешает. Архитектура - это застывшая музыка. Только я теперь с ними не играю.
    - Почему же? - спросил Лёня из вежливости.
    - Времени нет. Сейчас много разных проектов делаю. У меня сейчас такой период - трудовой. Деньги нужно заработать, чтобы Ксюху у тебя отбить.
    Последняя фраза тут же выдернула Фадеева из состояния наметившегося покоя.
    - Ты ещё на что-то надеешься?
    - Глупый вопрос, - фыркнул Денис, - я же уже сказал, что она - моя. Просто запуталась немного. Есть такое волшебное слово - стабильность. Вот у женщин на этот счет пунктик. Сам-то я этим особо не заморачиваюсь. Потому что стабильность она, как архитектура - красивая, правильная, но не живая. А мне нравится импровизация. Но если Ксюше это сейчас надо, то я сделаю.
    - Вряд ли, - вспыхнул задетый Фадеев, - потому что дело не в деньгах. Стабильность - это правила и порядок. Это уверенность в том, что ложась спать в свою кровать, ты неожиданно не проснешься где-то в другом месте.
    - Нашел чего вспомнить, - возмутился Архипов. - Я же тогда ей просто хотел сюрприз сделать. Думал, понравится.
    - То есть ты думал, что Ксюша, проснувшись в палатке посреди леса, обрадуется?
    - Ничего не посреди леса. Это было волшебное место на берегу черного озера. Я такое специально искал.
    - Напоить свою жену снотворным, чтобы потом утащить в лес, и ждать романтических восторгов? А нескончаемые толпы друзей? А мотоцикл? Зачем ты ей подарил мотоцикл?
    - Ты, Лёня, какой-то странный. Мне кажется, или ты живешь внутри толстенной раковины, откуда боишься даже нос высунуть?
    Тут к ним подсел патлатый мужик неопределенного возраста в линялой футболке и татуировкой на шее. Он радостно похлопал Дениса по плечу:
    - Здорово, Дионис. Ходят слухи, что ты сегодня отличился.
    - Здорово, - Архипов показал синяк. - Во как шебануло.
    - Нехило, - посочувствовал патлатый. - И чё правда бомжа спасал?
    - Да не знаю я кто он. Может просто алкаш. Не до выяснений было. На светофоре стояли. Он на красный прямо под автобус попер. Чего ещё оставалось? Дернул его за шкирку, но автобус таки цепанул. Вместе улетели.
    - Сыграешь? - предложил патлатый.
    Архипов задумался, и его лукавые глаза на миг стали серьёзными:
    - Ладно, давай.
    Голос у Дениса Архипова оказался на удивление приятный. Он пел какую-то знакомую песню на английском языке, будто бы что-то из Dire Straits или Клэптона, и Лёня вдруг почувствовал, что больше не злится. Он смотрел на то, как Денис перебирает струны, и где-то в глубине души почти жалел его. Ведь Ксюша и правда была хороша. И даже не из-за рыжих волос или симпатичного личика. Сложнее всего остаться без доброго и всё понимающего друга.
    - Мне понравилось, как ты пел, - сказал Лёня, когда Архипов вернулся.
    - Если бы не обстоятельства мы бы могли поладить, - признал Денис и заказал ещё коньяка.
    Когда Лёня проснулся, на улице уже светало. Голова раскалывалась, да и общее самочувствие оставляло желать лучшего. Он попробовал восстановить события прошлой ночи и понял, что с трудом отличает сон от яви. Будто бы он и Ксюшин бывший муж пили в каком-то баре, а потом откуда-то появились то ли гопники, то ли тролли. В общем, ему снилась драка, как в настоящих киношных боевиках. И возможно Лёня тоже участвовал в ней. Впрочем, спьяну чего только не приснится.
    Следуя за горько-сладким ароматом кофе, Фадеев добрел до кухни, где обнаружил заплаканную и совершенно несчастную Ксюшу.
    - Доброе утро! - пробурчал он виновато.
    - Угу,- всхлипнула она.
    - Извини, сам не знаю, как так получилось. Просто ты ушла... И мне было плохо. Глупо, конечно, взять и вот так, в одиночку, напиться до чертиков. Я всё ждал, что ты передумаешь и вернешься.
    - Именно поэтому ты заявился домой в пять утра, в пижаме и с разбитым носом?
    Лёня насторожился. Он аккуратно потрогал нос, затем посмотрел на свои грязные штаны и с ужасом начал подозревать неладное.
    - Рыжик, прости, - взмолился он, - это всё из-за Дениса. Кажется, мы захлопнули дверь.
    - Какого Дениса? - спросила Ксюша голосом умирающего лебедя.
    - Как это какого? Мужа твоего. Архипова.
    - Лёня! - неожиданно выкрикнула она,- и тебе не стыдно? Это глупо и неуместно. Особенно сейчас!
    Ксюша снова начала шмыгать носом и внезапно разрыдалась в голос.
    - Что случилось? - Лёня обеспокоенно подсел к ней и взял за дрожащую руку.- Объясни, наконец, в чем дело?
    - Денис. Он погиб.
    - Что?
    - Я была в больнице. Его сбил автобус.
    - Ерунда. Вчера вечером, когда ты ушла, он заявился сюда в полнейшем здравии.
    - Я понимаю, для тебя он никто, - укоризненно воскликнула Ксюша, - а я его любила! Понимаешь, любила!
    - Перестань, - одернул её Фадеев, с трудом соображая, что происходит. - Вон, посмотри, на вешалке его куртка. Недопитая бутылка коньяка - это он принес. Я сейчас всё ясно вспомнил.
    - Эта куртка полгода уже в гардеробе висела. Зачем ты её достал?
    - Говорю же, он сам сюда приходил.
    - У меня горе, а ты несешь какую-то пьяную чушь, - Ксюша резко поднялась и, отпихнув его с дороги, закрылась в ванной.
    Лёня слышал, как она там плачет и всё, что произошло, не укладывалось ни в какие рамки. Что за нелепость? Как мог Архипов умереть, если у Лёни до сих пор перед глазами стояла его нагленькая ухмылочка, а в ушах звучала та самая песня.
    - Ксюш, - осторожно позвал Лёня. - А мама его тоже была в больнице?
    - Нет, - отозвалась она, - ей просто позвонили из больницы, просили приехать. Я ей ещё ничего не говорила.
    И тут второй раз за сутки городской телефон ожил. Предчувствуя неприятный разговор с Маргаритой Владимировной, Лёня нехотя доплелся до гостиной, но трубку всё же снял.
    - Привет, - вдруг услышал он жизнерадостный голос. - Ну что? Она поверила? Расстроилась?
    - Денис? - только и смог вымолвить Лёня.
    - Что сильно огорчилась, да?
    - Ты это специально всё? Заранее? - Фадеев негодовал. И как он мог забыть, с каким прохвостом имеет дело?
    - Подумаешь, ничего же не случилось. И не заранее вовсе. Я придумал это в больнице, попросил одного санитара об услуге.
    - Ты - больной!
    - Знаешь, люди все так устроены, они понимают, что любят только когда. Тот, кого они любят, умирает.
    -Но она же тебя возненавидит, когда узнает правду.
    - Ничего подобного. Разозлится - да. Но это сильные чувства, они только будоражат.
    - И дверь ты нарочно захлопнул?
    - Нет. Дверь сама. Но ключи у меня были, - признался Архипов. Я же до этого у Котова сидел. А потом надумал зайти...
    - Как она выносила тебя столько лет?
    - Это любовь, - сказал Архипов.
    - И что дальше?
    - А дальше, ты должен оценить силу своей любви.
    Отвечать Лёня не стал, он просто положил трубку на журнальный столик, а затем постучал в ванну:
    - Эй, Рыжик, выходи. Дело есть. Это срочно!
    Всхлипы прекратились, за дверью наступила тишина, после чего замок щелкнул, и хорошенький, но распухший от слёз носик высунулся наружу.
    - Какое? - едва слышно прошептала она.
    Он изловчился, ухватил её за руку и вытянул в коридор. Потом обнял и крепко-крепко прижал к себе.
    - Выйдешь за меня замуж?

    7

    Паша -.Л. Вк-5: Южный берег Луковки   17k   Оценка:9.00*3   "Рассказ" Проза

       Этим летом мы, четыре приятельницы, решили отдохнуть в тесной компании карт, вина и девочек. Наши финансы пели романсы, разлетевшись по чужим карманам, вот и пришлось поехать на южный берег Луковки*.
       Сняли мы домик на четверых: река рядом, корт теннисный, лодочная станция, мячики, мальчики какие-то. Сауна, как положено, плюс кафешка типа студенческой столовой. В общем, жить было можно. Конечно, это совсем не походило на жаркий песок и яркое солнце Пхукета, где мы случайно и познакомились во время одной из экскурсий несколько лет назад. Соединили нас общая любовь к морю, морепродуктам, морским волкам, к аморе мио и, собственно, сама жизнь, увы, без аморе мио.
       Мы - это Макароша, Марго, Леська и я, Паша.
       Устроившись в нашем, как мы его назвали, "бунгало", мы ринулись осваивать пляж. Сначала Макароша грелась стоя, пока мы дружно не взвыли - тень от подруги закрывала солнце, по нашей коже начали бегать мурашки от возлежания на тоненьких, прихваченных из домика покрывалах. А подруга наша - это около центнера живого веса. Из тех, кого называют "бой-баба".
       - Макарова! Верни солнышко, - пропищала с мольбою Леська.
       С боем Макароше удалось отвоевать у отдыхающих аж два лежака, ну вы понимаете, что на обоих она сама и разместилась. Возлежали мы долгонько, пока солнце медленно разгоралось. Сказать, что было жарко - обмануть себя, но загар получить вполне было можно.
       Когда бока устали от лёжки, Леську осенило раскинуть пасьянс. Правда, она вскоре начала зевать и уткнулась носом в разложенные карты. Нам же с Марго вдруг захотелось перекинуться в подкидного дурачка. Играли мы поначалу вяло, но вскоре наша компания увеличилась вдвое, приняв в круг двух симпатичных молодых людей, лет так около тридцати. В общем, мы вошли в азарт, привлекая внимание публики, и вот уже вокруг нас собралась кучка зевак, намертво заслонивших солнце. Зрители, разумеется не молчали, а активно совали свои носы в чужие карты:
       - Паша, козырем бей, козырем! - хм, вот откуда они мое имя узнали, а?
       - Не подсказывайте! - возмутилась Марго.
       - Генка, кидай семерок, семерок кидай, идиот! - ага, сейчас.
       Играли мы пара на пару. Я - с Геной, а Марго с Виталием. Пока не проснулась Макароша, на обширном животе которой располагался наш игорный стол. Разумеется, тут же карты разлетелись в разные стороны, и наша игра была "а ля финита".
       - Искупаемся? - предложили мальчики. Вода заманчиво манила, раскачивая на легких волнах отражаемое в них солнышко. Потом мы вместе отобедали в столовой турбазы, прихватили в буфете винцо, нарезку, консервы и батон и продолжили знакомство в нумерах, то есть, в нашем бунгало.
       Позднее Леська сильно возмущалась, что мы - старые замшелые дуры, надо было делиться, а не тащиться всем вместе в одну хату. Ну, у Леськи мысли в одном направлении, а нам, правда, было весело. До глубокой ночи мы проиграли в карты, довольные тем, что никакая зараза не подсказывает, кому бить козырем, и не пытается избавить Генку от лишних семерок. Мальчики ушли под утро, чинно-мирно, уговорившись о встрече на пляже.
       Пропажу Леськи мы заметили только во время завтрака, как, впрочем, и пропажу Виталика. На наш вопрос:
       - Где?
       Гена, притворяясь дуриком, ответил:
       - Кто - где? - типа, ничего не видел, ничего не слышал.
       Впрочем, если честно, мы мало удивились. Леська была жутко сексуальна и очень в этом плане образованная. "Камасутру" изучила от корки до корки, причем не в теории, а на практике, за минусом пары-тройки описанных там поз, для которых, по её мнению, человеческих способностей явно недостаточно. Понятно, что во всех вопросах секса Леська была первым консультантом вроде домашнего сексопатолога. Что касается самой Леськи, она действовала на мужиков по типу виагры: увидел-запал-пропал, потому как в её организме активно играли не только гормоны, но и феромоны.
       Буквально перед поездкой отмечали мы отпуска в одном маленьком уютном кафе по названию "Элефант", на стенах - кадры из известного фильма с безумно обаятельным Вячеславом Тихоновым на передних планах, большую часть времени из динамиков лилась тихая музыка. Однако стоящий скромно в уголке синтезатор явно намекал на то, что вот-вот придет кто-то и сыграет вживую. И ОН пришел и запел, вводя в транс женскую часть посетителей кафе - настолько голос у мужика был проникновенный. И тут сидящая к нему спиной Леська тихо вздохнула, заявив:
       - Девки, а я бы ему прямо сейчас отдалась...
       Мы хмыкнули, в упор рассматривая без особых примет музыканта, но ничего такого не нашли - как говорится, в толпе не различить.
       Сыграв и отпев ещё пару песен, местный Карузо по имени Даниил поставил диск и под первые слова популярной песни подкатил к нашему столику, галантно расшаркиваясь, протянул руку и пригласил Леську на танец! Они вышли в центр зала, на зависть всей бабье диаспоре, а мы, три дуры, сидели, раскрывши рты от удивления. Надо ли пояснять, что вечером мы уехали в такси втроем, а Леське досталась романтическая ночь с Даниилом?
       При этом подруга ничуть не жадина: она активно участвует в поисках вторых половин для всей нашей компании. Особым Леськиным вниманием пользуется любимая всеми Макароша.
       Леська настойчиво сговаривает подругу срочно потерять девственность, на что Макароша резво огрызается. Нет, ей не жаль эту самую девственность, но кому нужен гренадер-полковник в юбке?
       Языкастая Леська однажды с хохотом расписала, какую "каму с утра" могут выделывать в постели дамы типа Макароши, за что и получила по башке пустой пластиковой бутылкой - всё же, Макароша у нас душа добрая.
       После этой Леськиной выходки Макароша заявила, что никуда больше с этой стервой не поедет, и вообще никакие мужики ей не нужны, да и замуж она передумала - ну нафиг. Потому как уже возраст - не девочка, рожать скоро будет поздно, а замуж без ребенка - кому такая нужна дура?
       - А давай мы твою яйцеклетку заморозим? - ляпнула неугомонная Леська.
       - Заморозь свою задницу, - парировала Макароша, кидая в подругу мокрым полотенцем и стаканчиком с попкорном.
       Как получилось, что Макароша в свои тридцать четыре всё ещё не познала мужской ласки? Трудно сказать... Отца своего она не помнила, а бабка, которая её с детства воспитывала по причине вечных разъездов-командировок матери, вообще говорила, что Макароша - сирота-безотцовщина. И, боясь за моральный облик внучки, воспитывала её, строго блюдя, глубоко вдалбливая в бедную девичью голову, что все мужики - сволочи. Вот и выработалась у девки аллергия на мужскую ласку.
       Разумеется, подруга, как все женщины, мечтала о принце на белом коне, но как поется в известной песенке, все попадались ей валеты, а с валетами Макароша предпочитала не водиться.
      
       Вообще, приехали мы в Луковку каждая со своей целью: Леська - оторваться по-черному и налопаться шашлыков, Макароша - скинуть пару-тройку вечно лишних килограммов, Марго - просто отдохнуть и покупаться, я - по причине отбытия бой-фрэнда в очередную командировку, типа удавиться за компанию
       А компания у нас разношерстная.
       Леся работает "многожёром"* в какой-то хитрой пивной фирме, получает нехилые проценты от продвижения товара и разъезжает на принадлежащей фирме "Рено Флюэнце". Замужества не чурается, имеет многократный бракоразводный опыт с судами, слезами, соплями, сволочами - бывшими мужьями, которые, несмотря ни на что, готовы явиться к бывшей женушке по её первому зову. Четырнадцатилетняя дочь то ли от второго, то ли от третьего брака живет на два дома, доставляя неописуемую радость каждому из родителей.
       О возрасте Леська трепаться не любит, но каждый, кто силен в математике, легко может его высчитать, потому как они с Макарошей ровесницы.
       Меня за какие-то старые грехи родители нарекли Павлой. Побывав замужем, я твердо решила, что круглосуточное присутствие мужской особи не только не обязательно, но даже нежелательно, и, строго обговорив с бывшим мужем правила участия в совместном воспитании десятилетнего шустрого отпрыска, распрощалась с бывшей любовью с легким сердцем. Любовь теперешняя у меня приходящая, что обе стороны вполне устраивает. В компании четырех граций я самая младшая, но это ничуть не мешает нашей дружбе. У меня свой маленький цветочный магазинчик, где я с удовольствием применяю знания флористики и навыки фитодизайнера, сама летаю за поставками в Голландию, Польшу и Австрию, по городу же мотаюсь на белоснежной "Тойоте", отвоёванной у бывшего мужа в беспрецедентной борьбе.
       Вот и сюда мы приехали, как говорится, на мне.
      
       Пара дней пролетели, никем не замеченные, а в среду вечером мальчики пригласили нас на шашлыки. Пока они готовили мясо и мангалы, мы с Лесей и Макарошей рванули в город за сладким и просто так, прошвырнуться.
       Возвратившись через несколько часов, нагруженные пончиками, круассанами, овощами, фруктами, морепродуктами и батонами, мы застали в бунгало Марго, которая, яростно всхлипывая, запихивала вещи в дорожную сумку.
       - И? - уперев руки в бока, сурово вопросила Макароша. Зрелище, я вам скажу. Чистый колосс!
       После нескольких нечленораздельных фраз Марго вспомнила все же русский.
       - Я уезжаю. Возвращаюсь домой, - в сумку полетел мокрый купальник, - понимаете, эта стерва снова ушла от Лёшика, а он совсем не может быть один, он же такой беспомощный и неприспособленный...
       Мы присели на кровати, раскрыв рты. Марго среди нас самая старшая, недавно разменяла полтинник, Лешика родила совсем молоденькой, с мужем также успешно разошлась, отдав всю себя воспитанию ребенка, поэтому сейчас никак не может смириться с тем, что сын вырос. Я опомнилась первой:
       - Маргоша, твоему Лёшику скоро тридцать три! Христа в этом возрасте уже распяли!
       Почему-то упоминание о печальном событии повергло Марго в истерику:
       - Именно! Распяли! Эта тварь нагло издевается над бедным мальчиком...
       - Маргоша! Оставь их в покое! Они уже большие. Взрослые. Ну, что ты помчишься туда? Завтраки Лёшке готовить? Носки стирать, рубашки гладить? А потом вернется эта су... сноха твоя разлюбезная, упадет в Лёшины объятья, и что? Поползешь в свою кособокую хрущевку лить горькие слезы?
       Лучше бы я не поминала эти горькие слезы, потому как тут же они хлынули из глаз бедной Марго Ниагарским водопадом. Пришлось пустить в ход тяжелую артиллерию.
       Разумеется, Макароше удалось сломить сопротивление Марго - ну куда той со своими пятьюдесятью кг против центнера? Пригрозив Марго, что отберет и навсегда утопит в Луковке мобильник, Макароша развешивала сушиться мокрый купальник подруги, успевая отдавать нам распоряжения, типа: достаньте, откройте, разлейте и так далее.
       Спустя полчаса мы дружно ревели над тяжелой бабьей судьбою, предварительно подняв, как положено, третий тост за любовь. Ну, знаете, этот - с рюмкой в левой руке, правая с фигушкой за спиной, а ноги крестиком.
       На шашлыки мы явились слегка навеселе, это никак не помешало провести замечательный вечер. Заводилами были Леська и Виталик, что никого не удивило. Войдя в раж, подруга ударилась в математику, пытаясь втолковать мужчинам, что на четыре девочки два мальчика как-то маловато, на что Виталик, лыбясь во все зубы, пообещал:
       - Будет сделано, - ну, просто ангельская забота о ближних.
      
       В четверг после завтрака Макароша раскачивалась на качельке, уткнувшись в очередную брошюру о правильном питании. Кстати, диеты - это её багофича, которая почему-то бьет чаще по Леське. На какой бы диете ни пыталась сидеть наша Макароша, это всегда заканчивается приобретением пары-тройки лишних килограммов, а Леська при этом неизбежно худеет! Причем, иногда до состояния стиральной доски.
       Ещё одной проблемой нашей Макароши была одежда, особенно, нижнее белье. Из трусиков, которые она сама называла гордо панталонами, можно было сшить пару платьев для худущей Леськи. Вообще, рядышком это была та ещё парочка.
       Помню, как перед отъездом Макароша металась в поисках купальника, пока не увидела приятную для себя, совершенно дикую расцветочку в крупный горох, правда, размером вполовину меньшим.
       Мы хором советовали не торопиться. Все решила ехидная реплика Леськи:
       - Покупай, покупай, мы будем тебя намыливать и утрамбовывать в трусы!
       Макароша, рыдая, все же ухватила купальничек - назло этой заразе. Представляете грудь почти четвертого размера, запихнутую в чашечки лифчика примерно размера второго? Этакие аппетитные булочки.
       - Я же не виновата, что на мои буфера невозможно купить нормальные лифчики! - парировала подруга на наше ворчание.
      
       Мальчики наши куда-то исчезли, и мы, угорая от скуки, отправились на шопинг, услышав, что в соседней деревне грядёт какая-то обалденная распродажа.
       Народищу набежала тьма. В основном хватали туалетные ведра, лопаты, просроченный стиральный порошок, какие-то тяпки, тряпки. Сельские жители суетливо бегали от магазинчика к палисадникам, городские ехидно хмыкали. Мы, как ни старались, не могли пробить брешь в дружной деревенской толпе, пока туда не внедрилась юркая практичная Марго, съевшая собаку на магазинных давках ещё доперестроечного периода. В общем, она отхватила теплые носки для своего Лёшика, две лейки для поливки домашних цветуёчков и обалденный купальник большого размера для Макароши. Все чин чином - и плавки, скрывающие обычно свисающие телеса, и чашечки, в которые груди Макароши улеглись мягко и уютно, как в крепкую мужскую ладонь (это Леська сказала.).
       Уставшие, но довольные - всё развлекуха - мы вернулись в родное бунгало, решив тут же опробовать покупки. Лешкины носки элегантно смотрелись с Леськиным бикини, сама Марго получила две изящных фотографии с лейками в руках. Оставалось дело за Макарошей. Пришлось топать после обеда на пляж, жертвуя уже привычной дневной дремотой.
      
       Подруга провозилась, дожёвывая диетический пирожок с повидлом, и плюхнулась в Луковку, когда мы трое уже напрыгались и набрызгались так, что нам жутко хотелось погреться на берегу. Качающаяся на волнах Макароша нашего отплыва не заметила. А около нас ту же выросли Виталик с Геннадием, словно двое из ларца, да ещё привели друга, некоего Гиви, и осторожно поинтересовались, куда девалась Макароша.
       Мы стали махать руками и звать подругу на берег. Та очнулась, бухнулась с головой в Луковку и, резко выпрямившись, выскочила из берегов топлесс.
       Мужики ухнули, присвистнули и проявили явно нарастающий интерес, что было очевидно по многим признакам. Ничего неподозревающая Макароша белым лебедем выплыла на берег, гордо неся колыхающиеся незагорелые груди, освободившиеся от лифчика. То ли он расстегнулся, то ли растворился, фиг знает. Но мы замерли: вдруг и плавки тоже - того?
       Марго засуетилась, и, схватив полотенце, кинулась навстречу подруге.
       - Какой дэвушка, цуцуня, мшвениери*, - зацокал языком Гиви.
       - Че уставились, козлы? - рявкнула, укутывая сиськи в полотенце, красная, как рак, цуцуня.
       Виталя и Генаша устремили глаза долу, а вот Гиви... Глаза его сладко округлились, он отчаянно пытался охватить взглядом всю Макарошу, но никак не мог объять необъятное и, глубоко вздохнув, восторженно произнёс:
       - Гамарджоба, калбатоно! Гогона...
       - Сам ты, жопа, полбатона, - буркнула Макароша, покосившись сверху вниз на низкорослого Гиви, чем повергла в дикий хохот Леську. Зыркнув на дурочку, подруга добавила:
       - Пошел он на три буковки, южный берег Луковки, - и, поплотнее укутавшись, схаватила платье и ринулась с пляжа.
       - Э, она вэрнетса? - озадаченно занервничал Гиви.
       - Вернется, конечно, куда денется, - успокоила его Марго, показывая из-за спины кулак Леське.
       Макароша вернулась. Чему немало способствовали наши проникновенные беседы и огромный букет роз, преподнесенный вечером гогоне* восхищенным Гиви.
      
       Остальные несколько дней на южном берегу Луковки мы провели практически вдвоем с Марго - Гена уже уехал, Леська постоянно исчезала по ночам, а Макароша дневное время отдавала Гиви: то ругаясь, то воркуя, прогуливались с ним по территории базы отдыха. Парой они были приметной - крупная, пышнотелая Макароша, усыпанная не менее крупными разноцветными горохами, и коренастый, но низкорослый Гиви, лысина которого весело блестела на солнце.
       В общем, все у нас получилось не так уж плохо, и первый совместный отдых вчетвером вышел совсем не комом.
       Обратно ехали с шиком - впереди на крутом джипе Макароша с Гиви. Следом Леська на драндулете Виталика, а уж последними - мы с Марго, в моей "Тойоте".
       А вскоре у нас появилась новая общая проблема: найти портниху, чтобы сшить наряды на Макарошину свадьбу с Гиви. Кстати, никто не знает, какая в Грузии погода в ноябре?
      
      
       *Луковка - она же любая река, что под боком. Многожёр - между нами, девочками, то же, что и менеджер.
       * Цуцуня - малышка, мшвениери - красавица, гамарджоба - здравствуйте, калбатоно - женщина, гогона - царица (грузинский).

    8

    Данаида Вк- 5: Платье из бабочек   16k   Оценка:8.96*4   "Рассказ" Проза

       Я подарю тебе платье из бабочек
       Белых и пестрых
       Я подарю тебе зонтик из ласточек -
       Мне это просто*
       Зельвин Горн.
      
      
       С Алёной Данченко Дима познакомился на очередной шашлычной вылазке. А пригласила его туда Наташа. С нею Димка учился в одной школе, немного дружил, слышал, что имеется сестра, но дома у Данченко ещё не бывал.
       Наташа была мечтательницей - обожала бабочек, могла подолгу сидеть, глядя на бегущие ручьи, на качающиеся ветви деревьев, шепотом вела с ними какие-то тайные беседы. На дискотеках и тусовках больше молчала, улыбаясь как-то загадочно и печально.
       - Хочу стать бабочкой, легкой, воздушной, невесомой, чтобы взлететь от малейшего дуновения ветерка и парить над землею, любуясь яркими цветами, - так было написано в ЖЖ на Наташиной страничке.
       Алена заразила всех непосредственностью и легким смехом. Не вульгарным и громким, а именно легким.
       Димка влюбился. Втюрился но по-настоящему, крепко и навсегда, потерял голову, да так, что только на следующий день понял, что не попросил у девушки даже номера телефона, и единственной ниточкой к Алёне стала её сестра, Наташа.
       Недолго думая, нашел хитрый выход: напроситься к Данченко в гости. Прикупив коробку конфет и бутылочку хорошего вина, юноша, не торгуясь, приобрел солидный букет и, выросши перед Наташей, как лист перед травой, вызвался проводить девушку до дома.
       Та растерялась, но согласилась - собственно, им было о чем поболтать, пока шли от института до дома Данченко.
       Надо ли говорить о том, что Наташа тоже влюбилась? В Диму. Окончательно и бесповоротно, а три остановки так быстро закончились...
       Счастливая и смущенная, девушка чмокнула парня в щеку, махнула на прощание букетом и скрылась за гулко ухнувшей дверью.
       - А я? - растерянно спросил у двери Дима. Вот уж обломали...
       Хотя, нет худа без добра - теперь он знал, где искать Алену.
      
       Сама не ведая, Наташа в тот день спасла чужую любовь - Алена была дома, но не одна, а со своим парнем, Виктором. Валяясь на диване после бурных объятий, они грызли поп корн, который вчера Алена притащила из кинотеатра в подарок сестре.
       Поворот ключей в замке не напугал влюбленных - про их близкие отношения Наташа знала прекрасно, в отличие от родителей. Заглянув в комнату одним глазом, Наташа объявила:
       - Вставайте, лодыри, у нас есть вино и конфеты!
       - О, это кто ж такой богатенький? - промурлыкала Алена.
       - Это меня угостили! - показала язык Наталья и умчалась на кухню, застучала чашками и фужерами. Виктор, как обычно, чмокнул девушку в щеку - как-никак, без пяти минут родственники, открыл и разлил по фужерам вино:
       - Ну и как зовут нашего спонсора?
       - Димка, мой бывший одноклассник. Алена, да ты его видела, на шашлыках у Гарика.
       - Возможно, я не помню.
      
       Как-то быстро пролетела снежная зима. Весна забросала город черемуховыми лепестками, окутала ароматом цветущих груш и яблонь. Дима и Наташа грустили каждый поодиночке. Сохли, она - по нему, а он - по Алене.
       Алена же, проводив Виктора в армию, тоже загрустила.
       Теплые дни начинающегося лета манили в парки, в лес на шашлыки, на дачи.
       Однажды Наташа уговорила сестру поехать на шашлыки к одной из подружек. Двухэтажная дача, построенная с новорусским шиком, располагала к приятному отдыху.
       Веселились они в тот день совершенно безобразно. Лопали шашлыки, пили вино и много дурели. Дима с видом великого маэстро наигрывал на пианино единственный знакомый ему "Собачий вальс", а Алена, сидя наверху пианино, подыгрывала каблучком, нажимая в нужный момент на одну и ту же клавишу. Ночью гуляли по поселку, горланя песни, обнявшись, как одна семья. Димка млел, когда его рука касалась мягкой талии Алены. Душа была где-то там, высоко в небе.
       Потом долго не мог уснуть, курил, вздыхал. Вот надо же! С любой другой девчонкой уже бы и секс замутили, а эту задеть боялся. Да что там задеть - опять даже словом не обмолвился о своей любви.
      
       В субботу позвонила Наташа, что-то взахлеб говорила, Дима даже сначала не разобрал - речь шла о каком-то парке, о бабочках, цветочках.
       - Ты меня куда-то приглашаешь?
       - Дим, ну ты что, не понимаешь? У нас открылся парк бабочек!
       - Да? И что? - ох, он совсем забыл, что Наташка помешана на этих бабочках.
       - Как это, что? Давайте сходим, интересно же...
       - Уф. Давайте сходим. А кто - давайте?
       - Ты, я, Алена, можно позвать ещё кого-нибудь, наделаем снимков...
       Конечно же, он согласился. В общем, получилось так, что поехали вчетвером - три девицы и Дима. Но видел он только Алену, яркую, веселую, желанную. А Наташа все время улыбалась Диме, не замечая его взглядов, бросаемых украдкой на сестру.
       Она любовалась бабочками, летая, словно Психея, по аллеям Парка, с восторгом тормошила Димку и девчонок, спеша поделиться с ними увиденным:
       - Смотрите: парусники, данаис, папилио, галиго, данаида, ой, какая огромадная!
       А бабочки, большие и поменьше, с черно-белым графичным рисунком или причудливой арабской вязью на крылышках, лимонные, нежно-голубые, апельсиновые, словно на свет, летели к ней и садились на плечи, на руки, облепив всю так, что казалось - Наташа надела платье из бабочек.
       Служащие Парка удивленно наблюдали - ещё ни к кому вот так их подопечные не ластились.
       - Ой, красота какая! - девушка с восторгом кружилась, бабочки то слетали с её платья, то возвращались обратно, Димка еле успевал щелкать фотоаппаратом, а ведь ещё нужно было обязательно заснять Алену.
       Одна из парковских фотографий, где Наташа читает стихи сидящей на ладони данаиде, потом долго стояла на полке в изящной рамке.
      
       Я сошью себе платье из бабочек.
       Разноцветных, нежных, порхающих.
       На подол положу перья ласточек,
       В синеве небес утопающих...**
      
       После Парка они сидели в "Васаби", ели японские роллы, запивая американской "Кока-Колой" местного розлива, и, конечно же, Дима потом провожал девчонок до дома. Когда и как протянулась тонкая ниточка, не заметили ни Алена, ни Димка. Вот как-то так, сразу, устремились друг к другу души, а следом - соединились руки.
       Тротуарчик, обрамленный высокими кустами акации, был узеньким - только для двоих, и Наташа невольно вышла вперед, лелея в себе восторг от сегодняшнего дня, и, задумавшись, не заметила, как сильно отстали сестра и Дмитрий Повернулась и замерла...
       Качался фонарь, откидывая на ветки длинную тень, а эти двое самозабвенно целовались, тесно прижавшись друг к другу. Они, конечно же, не видели, как удивленно-растерянно смотрит на них Наташа. А та стояла, молча кусая губы, и смахивала со щек капельки дождя. Впрочем, дождя-то не было...
       Вот тогда что то больно кольнуло внутри да так, что перехватило дыхание. Мир сдвинулся, дома поплыли, и какое-то мгновение Наташа словно умерла - потом долго и часто дышала, опомнившись. С деревьев медленно облетали листья, кружась, падали на землю, словно умирающие бабочки.
      
       С этого вечера Алена и Дима стали встречаться открыто. Любимыми местами встреч стали набережная, ботанический сад и знаменитая Высотка, откуда открывался головокружительный вид на город.
       На вопрос матери: "А как же Витя?", - дочь лишь пожимала плечами:
       - Я ничего никому не обещала!
       Счастливые, они не замечали грустных Наташиных глаз, да ещё умудрялись приглашать её с собой - в кафе, в кино, не понимая своей жестокости. А Наташа, ругая себя нещадно, каждый раз снова упорно шла с ними, чтобы лишний час побыть рядом с Димкой.
      
       Однажды, посмотрев смешную комедию, замерзшие, но веселые, хохоча, заскочили в лифт, Дима обнял и чмокнул Алену, лифт как-то очень медленно дернулся и пошел вверх, и вдруг...
       - Мне плохо, - Наташа выдохнула еле слышно эти два слова, и стала сползать по стенке лифте, Димка подхватил, но глаза девушки закрылись, она обмякла в его руках, словно неживая.
       - Ну, давай же быстрее, давай, - Димка торопил лифт, Алена стояла ни жива, ни мертва, не понимая, что происходит, и не зная, как поступить, что сделать, чем помочь. Дрожащей рукой вытащила мобильник, набрала номер матери:
       - Мама, Наташе плохо! Мы в лифте, скорую вызывай, скорее!
       - Мама? - прошептала еле слышно Наташа, открыв глаза, пошатнувшись, сползла с Димкиных рук, - я... с мамой не попрощалась...
       Дима успел подхватить - иначе бы девушка упала на цементный пол.
       Скорая приехала, как всегда, не скоро. А когда мама, чуть успокоившаяся, к ночи вернулась домой, оставив заснувшую Наташу в больнице, Алена погрузилась в тревожный сон.
       Наутро её разбудили голоса. Бабка Прасковья сидела на кухне с матерью и что-то бубнила. Алена, в пижаме и босиком осторожно подошла к приоткрытой двери, прислушалась:
       - А я тебе, Мария, говорила! Не жилец твоя девка, не жилец. Меченая она господом!
       - Да что вы, мама, говорите! Какая меченая, ну подумаешь, родимое пятно, они у многих бывают
       - Бывают, да не такие! Бабочка, крылья сложенные! Примету тебе рассказывали? Знак это, что душа мертвая. Что рано улетит, да и навсегда. Не поверила? Вот теперь и ревешь. А надо было сразу оставить девку-то. Одну-то легче было бы тянуть. А эту сколько времени по больницам таскала, выхаживала? И Васенька бы мой не надорвался, а то, как оглашённый, как проклятый, на трех работах, вот и...
       - Да вы, что, мама! Вася... Да, он работал с утра до ночи, так ведь и я не сидела, руки сложа. А то ж несчастный случай был, когда Василия не стало. А Наташа, он её очень любил. Она ж умница и красавица выросла! Сейчас медицина другая, вылечат нашу девочку.
       - А я тебе говорю: помрет она скоро! Готовься. Да вторую вон не упусти. А то одевается черти как, носится где- то, тьфу, как есть, шалава.
       Алена отшатнулась и на цыпочках убежала к себе, нырнула под одеяло, стиснув зубы. Не любила она бабку Прасковью, впрочем, и та не чествовала внучек.
      
       Накаркала бабка. Мать, не отходя, сидела у больничной койки. Наташа ушла тихо, не слышно, легкая, словно бабочка.
       Это уже много позже, разбирая её вещи, мать нашла неотправленные письма, хотела отдать Диме, да не удержалась. Читала и ревела, целуя каждую страничку. "Бедная моя девочка", - шептала, наполняясь безотчетной злостью на тех двоих.
       А Алена с Димкой, впервые за несколько печальных месяцев, решили прогуляться. Забрались на Высотку.
       - Красотища какая...
       - Смотри - вон там твой дом.
       - Ага, а вон школа, сад, жаль беседку нашу не видно...
       Алена повернулась к Диме в ожидании поцелуя. Здесь, на самом верху башни, откуда совершали парашютные прыжки экстремалы, звуки города затихали, приглушенные сильным ветром. Димка обнимал Алену, а её непослушные волосы причудливо качались, поднимаемые капризными потоками воздуха. Алена их постоянно поправляла, волосы закрывали её глаза, облепляли пахнущие ванилью губы, вдруг отчаянно щекотали Димку, устремлялись к небу, мешали целоваться. Было уютно и смешно, и Дима с Аленой долго стояли, прижавшись друг к другу.
       Мимо пролетали птицы и самолеты, пугая своей близостью.
       - Дим, а где бабочки?
       - Они так высоко не летают.
       - То есть они там - где-то ниже?
       - Да, внизу. Ближе к цветам и кустарникам.
       Потом он проводил девушку до дома. Хотел что-то сказать да промолчал. Алена впорхнула домой.
       Мать, на эмоциях швырнула письма ей под ноги:
       - Ты... ты понимаешь, что вы наделали?!
       - Что? - дочь растерянно подняла один конверт, замерла, присела на пол, собирая письма. Пробежала глазами по строкам.
       - Зачем? Зачем ты их читала, мама? Разве мы виноваты в том, что полюбили друг друга? Мы же не знали, что она...
       Схватив письма, девушка выскочила из дома. Дима с трудом отнял давивший на кнопку звонка палец любимой.
       - Вот. Это для тебя, - она выскочила из квартиры, оставив Димку одного с Наташиными письмами.
       Какое-то время юноша сидел, обхватив голову руками. А ведь он видел, видел постоянный немой вопрос в Наташиных глазах! Видел, как иногда в них проскальзывала глубокая боль. Думал, что это, как обычно, какие-то свои, женские переживания. О, господи...
       Он выскочил из квартиры, купил букет из белых лилий в ближайшем киоске.
       Голова кружилась то ли от назойливого запаха цветов, то ли от порхающих над ними бабочек. Пора было уходить - Дима уже давно сидел в неловкой позе с затекшими ногами. Юноша поднялся, бабочки испуганно разлетелись, кроме одной. Той, что не могла улететь - разве можно вспорхнуть в небо с крыльями, высеченными в камне? Наташа, веселая и живая, смотрела мимо Димки на суетящихся бабочек, тихо и загадочно улыбаясь. Она не видела, да и не могла увидеть свежую глину на Димкиных кроссовках, как не видела за его спиной утопающий в живых и искусственных цветах недавно выросший холмик. Она вообще ничего не могла видеть.
       - Я люблю Алену. Люблю. Алену. А-ле-ну. - Медленно встав, он посмотрел вверх, словно пытаясь заглянуть за облака. - Прости, Наташа. Прости.
       Положил лилии на ухоженную, утопающую в цветах могилку, и так же медленно, но не оборачиваясь, ушел с кладбища.
      
       Алены дома не оказалось, и мобильник был вне зоны обслуживания. Дима, сжимая в руке коробочку из нежно-сиреневого бархата, внутри которой уютно расположилось маленькое элегантное колечко, растерянно постоял с минуту, а потом кинулся к Высотке.
       Девушка стояла на самом краю крыши у парапета, раскинув руки, и, казалось, парила в воздухе.
       - Господи, что ты творишь, Алена, - хотел крикнуть Димка, но слова словно застыли в горле, и он кинулся наверх.
       Лифт, черт его дери, проклятый лифт мотался где-то между этажами, натужно скрипя ... Нажав ещё раз без всякой надежды кнопку вызова, Дима бросился к лестничному проему.
       Он бежал, перепрыгивая через несколько ступеней, он торопился, слышал, как Алена кричала, хотя сильный ветер уносил слова вверх, к облакам:
       - Я лечу к тебе, Наташа......
       - Н-е-е-т!!!
       Когда Дима выскочил из чердачного окна, Алены уже не было на крыше. Он подошел к самому краю и увидел, как медленно падает яркая полоска легкой материи. Не успел. Закололо льдом виски. Димка закрыл глаза, представив, как Алена падает вниз, думая, что летит вверх - туда, где порхают бабочки, туда, где её ждет Наташа.
       Как страшно. И очень тихо. Почему никто не кричит? Нужно подойти к краю крыши и посмотреть туда, вниз. Но почему же не едут ни скорые, ни милиция?
       - Алена, - скорее подумал, чем произнес, и вдруг почувствовал за спиной легкие шаги. Замер в ожидании.
       - Ветер сорвал шарф, я увидела, как он падает, голова закружилась, я испугалась...
       Она коснулась Димкиной спины, и тишина вдруг обрушилась городским шумом - звенели трамваи, кричали рабочие на соседней стройке, скрипел лифт в здании.
       - Алена? - Димка опомнился, повернулся, - господи, Алена, ты что?
       - Я хотела туда, к ней, но вспомнила, Наташа просила меня не забывать её. А если меня не будет, как я буду помнить?
       Алена плакала, прижавшись к Димке, он смотрел на облака и думал про Наташу. Девушку в платье из бабочек.
      
       Не зовите меня бессердечною!
       И пускай никто не волнуется.
       Полетаю немного над вечностью
       И вернусь. Я ведь всё-таки умница**
      
       В тексте использованы стихи авторов: *Зельвин Горн и **Горожанка NataSha KaraSeva

    9

    Подруга Вк-5. Обнимая колени руками   19k   "Рассказ" Проза


       Мы сидели у Женьки дома, я жаловалась подруге на собственного мужа, она понимающе кивала, наполняла рюмки и подкладывала в тарелки салаты, на которые была великая выдумщица.
       - Представляешь, садимся ужинать, он включает телевизор, а сыну разрешает только спиной к нему сидеть - воспитывай волю, говорит. Сам смотрит, комментирует, ржёт, как конь, а ребёнку даже голову повернуть нельзя - одним глазком нельзя посмотреть! И меня всё время дрессирует. Каждые выходные на дачу к свекрухе ездим - от рюкзака уже плечи болят! - перечисляла я, трогая ключицы и заодно поправляя подплечники на новом кардигане.
       - А сам что - налегке идёт?
       - Сам тоже - каждый раз бревно тащит.
       - Какое бревно? - Женька закурила и, прищурив глаз, попыталась выпустить дым кольцами, но поперхнулась и закашлялась.
       - Сосенки в парке прореживает. По вечерам, когда гуляет с собакой, выбирает не очень толстую, спиливает ножовкой, обрубает ветки, а ствол запихивает в чехол для лыж - и волочит домой, а в субботу - на электричку. Люди смотрят, как на придурков: лето на дворе, а мы с лыжами ездим! - Я тоже закурила, демонстрируя ровные красивые колечки.
       - Вишь - какой хозяйственный! Повезло тебе! - подруга пыталась меня подбодрить, заодно высказать и свое наболевшее: - А моему артисту - ничего не надо! Сыном не занимается, на дачу не ездит. Кран на кухне потёк - не до крана ему! Горячий завтрак, свеженькая рубашечка, галстучек и... только под утро заявляется, благоухая чужими бабами.
       - А что ты? Принимаешь его - с этим... запахом? - брезгливо поморщилась я.
       - Ну, а как - иначе? Я его люблю. - Женька помолчала, потом добавила с горькой усмешкой: - Он меня своими флюидами крепко держит!
       - Чем-чем держит? - переспросила я.
       - Флюидами. Биополе любви! Не слышала о таком? Так что жду его, у окна всю ночь, плачу, жалею себя, а придёт - будто солнышко взошло! В ванну усажу, промою с гелем, до красноты мочалкой отшоркаю... Он только смеётся... А потом скажет ласково: иди ко мне, булочка с корицей! С корицей - потому что укоряю его! И всю... понадкусывает, измочалит... - Женька быстро взглянула на меня, я увидела, что она покраснела, потом сделала глубокую затяжку и продолжала: - Снова и снова прощаю. Недавно смокинг ему подарила. Он говорит, смокинг без классического бантика - как невеста без жениха... И бабочку купила, и кушак атласный... А, все мужики сволочи! - неожиданно махнула рукой Женька, делая банальный и понятный всему женскому полу вывод, потушила сигарету и снова подлила водки. - Давай выпьем, Ленка, - за нас, девочек! Вот этот салат ещё попробуй...
       - О! Похож на "Цезарь", только... не пойму, чем ты его заправила.
       - Ну да, вместо майонеза... - и Женька подробно перечислила ингридиенты новой заправки.
       - А мой, - продолжала откровенничать я после изрядной порции салата, - совершенствует свое спортивное тело в любую свободную минуту. На унитазе сидит не как все нормальные люди, а на корточках. Вцепится в края пальцами ног - говорит, так тренируются мышцы и вестибулярный аппарат...
       - О, господи! - прыснула Женька, но спохватилась, взглянула на часы и заметалась по комнате: бросилась собирать посуду со стола, потом побежала в спальню и тут же выскочила оттуда полуголая, присела на краешек кресла и принялась натягивать тонкие гридеперлевые чулки.
       - Что с тобой? Идти куда-то собираешься? - спросила я, сожалея, что нашим душевным посиделкам подходит конец.
       Идти домой не хотелось, я снова закурила, наблюдая за Женькой. Изящные чашечки бюстгальтера и крошечные кружевные трусики цвета пряничной глазури едва сдерживали готовую вырваться наружу пышную красоту её тела. И, правда - сдобная булка!
       - Сегодня обещал прийти вовремя, иначе... не знаю!.. Я ему ультимативно заявила... Мне нужно сегодня выглядеть, - оправдывалась Женька и многозначительно пояснила: - Мириться будем! Глянь, Лен, шов сзади ровный?
       - Ровный. Только дырочка вон там маленькая, петля поползла, - сочувственно сказала я, поднимаясь. - Пойду я, Жень...
       Но уйти не успела. На пороге возник высокий блондин в белой рубашке, бабочке и тёмно-синем смокинге - любимый муж подруги.
       - О! У нас гости! - радостно воскликнул Виктор, подсаживаясь к столу. - По какому поводу банкет, девчонки?
       - Пятница, - ответили хором.
       - А что мы пьём? - он деловито осмотрел стол. - Водку? Уважаю! Где твоя рюмочка, Лен?
       - Да я, собственно, ухожу, - пробормотала я, искоса взглянув на Женьку.
       Та уже умудрилась надеть платье - кстати, чуть узковатое ей в талии - и, не глядя на меня, протягивала мужу чистую тарелку.
       - Куда это ты пойдёшь, Леночка?! Разве мы тебя отпустим? Лучшая подруга жены - это и моя... лучшая подруга! - Виктор жонглировал лёгкими, словно пух одуванчика, улыбками и, накидав их на меня целый ворох, пригвоздил к дивану, засыпал с ног до головы, замотал тонкой паутинкой флюидов - так вот они какие! - и завязал изящным бантиком. Поставил рюмку на локоть, торжественно провозгласил: - За вас, красавицы! - Тряхнув пепельной шевелюрой, выпил до дна, как настоящий гусар...
       Я растаяла даже от половины внимания, которое он честно распределял между мной и женой, от проникновенных взглядов, сопровождавших тосты. А когда Виктор взял в руки гитару - просто сомлела, ощутив себя "очарованной, околдованной" и "ах, какой женщиной". Бархатный голос обволакивал и убаюкивал. Песня за песней, и все - будто обо мне. Именно я сижу в белом пушистом свитере "у костра, обнимая колени руками, средь берёз, что макушками в небо росли, слышу звон долгожданной гитары..."
       - Это Витя сам сочинил, для меня, - некстати прервала сладкие грёзы Женька.
      
      
       Парк дышал сиреневым маем. Я шла домой по старым дорожкам, слегка пошатываясь и стараясь не наступать на пробивающиеся в трещинках хрупкие травинки. С завтрашнего дня начну новую жизнь. У Женьки - праздник! У Женьки - флюиды! Я тоже хочу праздника! Я не рабыня Изаура какая-нибудь!
       - Мама, где ты задерживаешься?.. - встретил на пороге сын.
       - Папа пришёл с работы? - вопросом на вопрос ответила я.
       - Да, уроки уже проверил, - сынок закатил глаза, показывая, насколько суров педагогический процесс, если им занимается отец. - Они с Эри гуляют. Предупредил, что вернутся голодные!
       Ну, об этой "новости" предупреждать излишне! И муж, и тем более - беременная ризеншнауцериха - отсутствием аппетита никогда не страдали! Сейчас начнётся: тарелка горячего борща перед телевизором - хозяину, полкастрюли густой "сбалансированной" каши - собаке! И попробуй замешкаться с котлетами...
       Будет вам - и второе, и третье! Но сначала мне нужно принять душ. Не могу же я предстать пред светлые очи в таком виде? Я прошмыгнула в ванную.
       Вот чёрт! Как я могла забыть? Ещё утром замочила постельное бельё - благоверный любит белоснежно-крахмальные простыни - теперь они мокли тут, в мутноватом растворе стирального порошка. И что прикажете делать?
       Слегка отжав и отодвинув бельё в сторону, встала в ванну, взглянула в зеркало. А талия-то у меня потоньше Женькиной будет! Я включила душ, но поскользнулась, простыни радостно чавкнули и жадно прилипли к телу. Ну и пусть - полежу так, чего уж теперь - зато на мяконьком! Направляла на лицо струйки тёплого душа, и думала: "Везёт Женьке!" Её "сволочь" разительно отличалась от моей! "Мне б такую...", - крутился в голове липучий мотивчик.
       Чуть не уснула. Очнулась оттого, что заскребла когтями в дверь Эри - пора мыть лапы после прогулки. Выбралась из ванны, накинула халат, протёрла все четыре собачьи ноги и пол в прихожей, накрыла на стол и ушла в спальню.
       Утро выдалось отвратительным: я не могла поднять с подушки голову. Вот она, непривлекательная изнанка праздника - похмелье! Сыну срочно понадобились деньги - опять собирают в школе на какую-то экскурсию - дала и снова рухнула. Муж с собакой вернулся, - оба энергичные, в боевой готовности перед трудностями нового дня, а тут, в кровати, - ванька-встанька, у которого сменился центр тяжести. Ванька-невстанька. Виктор рассвирепел, глаза белые, - оттого, что посуда с вечера не мыта, да ещё и яйца самому жарить пришлось. Ну и пусть! Я отвернулась к стене. Чем хуже - тем лучше!
       Наконец, все разошлись, я осталась одна, не считая собаки. На работу позвонила, что подхватила вирусную инфекцию. Да, Лена, жизнь дала крена. Лена - тонкая штучка - напилась словно... Эри. Нет, собаки не пьют. И не болтают лишнего. К головной боли добавились угрызения совести. Чего я так запала на Женькиного Витьку? У меня и свой такой же! Почти. Все кости им перемыли! Неужели, наши мужья тоже - в сугубо мужской компании - так откровенничают о своих половинках? Это же - по сути - предательство!
       Ну, они тоже хороши! - нашла я себе оправдание. Интересно, имена у мужиков одинаковые: и мой, и Женькин - Викторы. Но до чего же они разные! Женькин - артист, человек-радость, а мой - не сможет успокоиться, если кто-то превосходит его ребёнка в учебе, а жену - в стройности, в выносливости и в кулинарных талантах. Изведёт придирками. Всё у всех в нашей семье должно быть только на пятёрку. С плюсом. Фельдфебель, а не муж...
       Когда я поднялась, Эри кинулась было навстречу, но почему-то стыдливо спрятала морду и поджала купированный хвостик.
       - Чего натворила, собаченция? - я постаралась придать голосу строгость.
       Ризеншнауцериха, прекрасно понимая, что лучше сдаться мне, чем хозяину, который муштрует её похлеще нас с сыном, привела меня к журнальному столику в гостиной. На нём стояла вазочка из-под варенья - чистенькая, словно только что вымытая. Только по краям налипли чёрные курчавые волосинки.
       - Собаченции сладенького захотелось? А разве можно без спросу? - я погрозила пальцем. - Ладно, не дрожи, не скажем ему. Только ты больше так не делай!
       Эри благодарно лизнула мою коленку.
       Я нашарила в шифоньере спрятанные под одеждой сигареты и вышла на балкон. Муж до сих пор не знал, что я курю. Дома я позволяла себе это не часто. Но что это? Хорошо помню: в пачке оставалось больше половины, а теперь всего пять штук! Кто-то тырил сигареты из тайника, и этот кто-то - точно не Виктор! И сказать ведь ничего не могу - коль у самой рыльце в пушку!
      
       Вечером я расстаралась: приготовила курицу в фольге, картофельное пюре и даже салат "Цезарь" по Женькиному рецепту. Виктор демонстративно молчал, уставившись в телевизор, и тщательно пережёвывал каждый кусочек - никак не меньше пятидесяти раз. Когда сын поблагодарил за ужин и скрылся в своей комнате, решила поговорить.
       - Может, съездим куда-нибудь завтра - все вместе?
       Муж удивлённо взглянул на меня:
       - Конечно, съездим - завтра же суббота - мама на даче ждёт! Велела рассаду привести.
      
       Когда мыла посуду, в кухню влетел сын, посмотрел заговорщицки и не выдержал, расхохотался.
       - Ловко ты меня обломила, мамуля! - развернул листок, который я засунула в пачку вместо сигарет.
       Мне и самой понравилось, как здорово получился нарисованный фломастером кукиш!
       - Т-сс! - приложила палец к губам.
       Сынуля понимающе кивнул и, продолжая хихикать, убежал к себе.
      
       Ночью в постели предприняла ещё одну попытку приблизить постную супружескую жизнь к празднику:
       - Почему ты меня никак не называешь - только по имени?
       - А чем тебе твое имя не нравится?
       - Муж и жена должны иметь собственные слова друг для друга, особенные. Иначе... слишком всё пусто! Вот Женьку муж, например, булочкой называет...
       - Мне бы твои проблемы! Спи, Лен, завтра рано вставать, - и, отвернувшись к стене, Виктор тут же уснул.
      
       В электричке у Эри начались роды.
       - Расступитесь, видите, собака щенится! - муж пытался сдержать натиск пассажиров.
       - А куды ж ты её в таком состоянии прёшь?! Вот звери-люди!
       - Да рано ей ещё, через неделю только должна была... - огрызался он.
       - Все вам чего-то должны! Кровопийцы! - потрясла сухоньким кулачком какая-то старуха в нелепой розовой шляпке.
       Когда вышли на нашей станции, Виктор скомандовал:
       - Домой, Эри! Беги к бабушке!
       Ризеншнауцериха жалостно заскулила, но ослушаться не посмела, потрусила по тропинке, роняя на неё алые капли.
       Мы бежали, как могли, старались не отставать. Но разве это возможно с такой ношей: Витька тащил очередное бревёшко в чехле для лыж, сын - коробку с помидорной рассадой, а я - рюкзак с провизией и двух завёрнутых в кофту новорождённых кутят.
       На крыльце дачного домика вытирала слёзы свекровь. Несчастная собака смотрела на нас укоризненно, а сама все лизала, пытаясь оживить мертвого щенка.
       - Эх! Приспичило же тебе! - сожалением сказал муж, замахиваясь на собаку. - Сколько денег потеряли!
      
       ***
       Со своими одноимёнными мужьями я и Женька всё-таки развелись. Между собой мы общались часто. Я шла через парк к любимой подруге и любовалась яркими красками осени. Солнце медлило, оттягивало заход, цеплялось за грозди рябины, за полупрозрачные золотистые кроны берёзок, тонуло в лужах. На моей душе было спокойно и радостно. Скоро свадьба сына. Невестка мне нравилась. Приедут все родственники. Пообщаемся. Да и вообще люблю праздники!
       Женька заставила стол чистыми банками и раскладывала в них пунцовые помидоры, пересыпая слоями чеснока, хрена и специй. На плите исходил укропным ароматом рассол.
       - Ничего себе, сколько заготовок! - Бодро сказала я. - Ты в своем амплуа!..
       - Ты знаешь, у меня последнее время какая-то фобия... Не выношу даже вида пустых банок. Солю и мариную. Солю и мариную. А кто всё это есть будет? Сыну ещё год служить...
       Я понимающе кивнула. Бывает, мы иногда ошибаемся. Ошибки совершать можно. Кроме одной: той, которая разрушает. И тогда нужно поторопиться исправить её!
       Когда я осознала, как разрушителен для меня брак, - подала на развод. И начала, наконец, ощущать каждый новый день - радостным праздником!
       А вот Женьку, похоже, разрушала совсем другая ошибка.
       - Встретила недавно Виктора.
       - Ну... - я заинтересованно подалась вперёд.
       - А он говорит: зря мы расстались, Жень. Чуть-чуть надо было перетерпеть. Перебесился б, и жили...
       - Так может, не поздно ещё? Что он ещё сказал?
       - Поздно. Ты же знаешь, у него жена, ребёнок. Дочке три года уже. Он с ней и гулял. Хорошая девочка - как куколка с бантиком... Эх! - Женька шмякнула об стол помидорину, она разлетелась по кухне смачными брызгами. А я... я ведь тоже хотела дочку ему родить! Мне он всегда говорил, что хватит нам и одного... Зря слушалась, в рот смотрела...
       - Ладно, не горюй! Найдешь другого мужчину, полюбишь.
       - Дура я, дура! - в сердцах воскликнула Женька, не желая слушать ни о каком другом. - Ну, зачем так было любить? Я же растворилась в нём. А он, знаешь, что ещё сказал? Не надо было растворяться! Что ему было любить во мне - собственное отражение? Так и сказал, Лен: друг друга отражают зеркала, взаимно искажая отраженья. Красиво-то как! Даже больно! - Женька прижала ладонь к левой груди.
       - Хватит, Жень, не накручивай себя, - я постаралась перевести разговор. - Приходи на свадьбу. Оторвёмся с тобой по полной - попляшем, попоём песни. Ты же мне как сестра... Обещай, что будешь веселиться!
      
       За столом Женька сидела от меня наискосок, смеялась и выглядела оживлённой. Меня сильно увлекали сценарные перипетии - я ведь играла роль старшей женщины клана: мать жениха, хозяйка.
       Кстати, его отец тоже пришёл. И даже сидел рядом. Посмотрели друг на друга, перекинулись парой слов - и ничто души не потревожило... Виктор тщательно жевал, уставясь в одну точку. Спросила у него из вежливости:
       - Как мама? - и более заинтересованно: - А Эри?
       - Обе умерли, - бесцветно сказал бывший муж и оживился: - Новый дом на даче строю... Приезжай!..
       Я встряхнула головой. Не надо мне ничего: старой ваты воспоминаний, торчащей клочьями из потрёпанного матраса - не надо! У меня теперь другой способ передвижения по жизни, своя маленькая лодочка. И просто плыть по течению - вовсе не так уж плохо!
       Свадьба между тем миновала все фазы чинного знакомства с новой роднёй, и бурлила единым весёлым потоком. Женька лихо отплясывала цыганочку, игриво поводя плечами и выстукивая каблуками задорные дробушечки. Мой бывший муж ушел рано. Какой-то низенький мужичонка - видимо, из родни невестки тут же подкатил ко мне и представился:
       - Федя!
       - Очень приятно, - вежливо ответила я и направилась на кухню - распорядиться насчёт горячего.
      Вернувшись в зал, увидела, что Федя уже увивался за подругой, семенил ножками в маленьких ботиночках, смешно надувал щёчки. Ну, этому ничего не светит. Куда ему до Виктора с флюидами! Когда вышли с Женькой на крылечко покурить, она пренебрежительно бросила:
       - Мужичок-пустячок!
       Потом меня опять отвлекли обязанности хозяйки, а когда я снова увидела Женьку, она стояла на столе. Ярко-красный костюм: узкая юбка-карандаш, приталенный пиджак с баской, чулки любимого жемчужно-серого цвета, туфли на шпильке и отстранённый взгляд.
       - Да, я институтка, я фея из бара... - нетрезвым голосом старательно выводила подруга.
       - Королева! - восхитился "пустячок" и едва успел подхватить сильно качнувшуюся Женьку. Обнимал её за колени и преданно смотрел снизу вверх.
       Потом странная парочка исчезла. На второй день свадьбы появились - Женька, немного виноватая, но какая-то обновлено-красивая - и Федя, родственник со стороны невесты - сияющий, как медный таз.
       Странные повороты делает иногда река под названием "жизнь"! И совершенно непонятно, куда она вынесет твою лодку, или плот. И даже большой пароход, на который тебе посчастливилось купить однажды билет, не гарантирует благополучного или интересного путешествия. Ты проплываешь мимо людей на берегу и думаешь, как хорошо им на этой зелёной лужайке, а они провожают взглядом тебя и мечтают оказаться на палубе...

    10

    Керсти Вк-5: Реквием по летним дождям   17k   "Рассказ" Проза


      
       Я шагала по длинному-длинному коридору. Никого, все на занятиях, первая пара заканчивается. Достала из кармана юбки ключ с биркой, открыла тяжёлую двухстворчатую дверь, вошла в полукруглый зал с невероятно высокими потолками и огромными окнами. Ступеньки на сцену, никаких кулис. Вместо задника - портрет Ленина во всю стену. Стук моих каблуков в гулкой тишине. Через пару часов принесут аппаратуру - микрофоны, усилители, колонки. С утра до поздней ночи здесь будет толпиться народ, с которым мне работать несколько дней - выстраивать и обкатывать фестивальный концерт.
       Но пока никого нет, зал только мой. Подошла к большому концертному роялю, сияющему чёрными глянцевыми боками, подвинула стул, открыла крышку, осторожно прикоснулась к клавишам. Обожаю это мгновение... Первый аккорд разорвал тишину. Акустика в пустом зале удивительная. Пальцы сами привычно заскользили, выпевая мелодию Элтона Джона. Как я благодарна учительнице музыки! Она поставила мне руки. Звуки идут от лопатки, плеча, на кончиках пальцев они уже родились, осталось лишь зачерпнуть их и щедро выплеснуть вверх, в лепнину потолка, в белизну строгих колонн. Огромный инструмент открывает себя не каждому, лишь в моих объятиях нежится, будто игривый мурлыкающий чёрный котёнок. И поёт, всё смелее. Стены просыпаются, вторят, воздух танцует, перебирает, как струны, бьющие в окна солнечные лучи, наполняясь переливами и трелями. Я чувствую себя почти богиней, повелительницей этой немыслимой красоты...
       Как хорошо, что я не стала музыкантом, как хотел отец!.. Со своим весьма скромным дарованием затерялась бы меж сотен других середнячков, оставаясь лишь фоном для немногих настоящих звёздочек... Зато теперь я - пианист номер два и единственная признанная девушка-фортепиано на весь технический университет. Потому меня и взяли в оборот с первого курса, поручив заниматься факультетской художественной самодеятельностью. Когда я играю на университетской сцене прелюдию Рахманинова, переполненный зал боится дышать, и никто не ищет огрехи в моей несовершенной технике...
       Разогрелась, первое ощущение чуда ушло. Теперь всё буднично, теперь лишь подготовка праздника для тех, кто прохладным весенним вечером придёт в зал и сядет в неудобные деревянные кресла, чтобы восхищаться и переживать вместе с нами - теми, кто на сцене. Мы - особая каста, артисты, популярные люди. Нам прощают мелкие шалости и прогулы. Нас знают, о нас сплетничают и просто говорят, с нами все здороваются. Разве что автографы не берут - не принято...
       Хорошего понемножку, пора репетировать номер. Начало... Первые звуки, как колокольчики - музыка ветра... Потом вступают нижние регистры, создавая обрамление голосу...
      
       Эти летние дожди,
       Эти радуги и тучи...
      
       Ага, пришла Нелька. Она тоже любит послушать свой голос в этом удивительном зале, когда он ещё пуст. Есть, что послушать. У моей школьной подружки абсолютный слух, я поняла это ещё классе в седьмом. К слуху в комплект прилагается голосок не сильный, но очень верный и гибкий. Кажется, нет такой ноты, которую Нелька не смогла бы взять. И нет такой песни, которую не смогла бы спеть. У неё как-то получается подражать известным исполнителям, оставаясь совершенно самобытной. Она будто вдыхает себя в каждое слово, в каждый звук. Никогда не училась музыке, откуда что взялось - непонятно. Талант...
       Внешность у неё весьма обыкновенная, даже заурядная. Среднего роста, широкая в кости, но вполне стройная. Каштановые кудри до плеч, чуть раскосые, глубоко посаженные чёрно-карие глаза, ямочки на щеках, прямой нос, большой расплывчатый рот. Руки и вовсе, как у заслуженной доярки - узловатые, с некрасивыми толстыми пальцами. Мне не нравится, как она двигается на сцене: что-то есть в её пластике вычурное, картинное, нелепое. Но когда Нелька открывает рот и издаёт первый звук, все эти мелочи больше не имеют ровно никакого значения. Она поёт слова так, что им безоговорочно веришь и тут же начинаешь её любить.
       Я её полюбила не из-за голоса, а просто так. Нелька хорошая девчонка, добрая, искренняя, щедрая, открытая и любознательная. Мне с ней интересно и тепло. Частенько мы сиживали в её крохотной комнатушке, за печкой, пили чай со всякой вкуснятиной. Она жила в старом бревенчатом домике, совсем недалеко от школы, за мостом через Каменку. Отец Нельки давно умер, старшая сестра вышла замуж, остались они вдвоём с мамой. Мама заведовала отделом в гастрономе, потому в их доме всегда было, чем полакомиться. И что выпить. Мама очень редко заходила в комнату к Нельке. Только если под хмельком. Меня удивляло, как Нелька орала на мать и с плохо скрываемым презрением, даже с ненавистью буквально выталкивала её из комнаты. Мать, что удивительно, не сопротивлялась, только улыбалась как-то жалко, пришибленно... Я каждый раз стыдила подругу: нельзя так с матерью разговаривать. Но она только отмахивалась: "Ничего, переживёт!"
       Наша дружба крепка не только взаимопониманием и общими девчачьими секретами. Вдвоём мы не просто болтали и сплетничали - работали. Делали новые песни. Моего голоса хватало, чтобы составить Нельке пару, красивый интервал. Но больше и чаще она пела одна, я только аккомпанировала. И нам это нравилось.
      

    ***

       Всё началось ещё в школе, там мы стали дуэтом и поймали первый успех. Конечно, школа маленькая, масштаб не тот. Вот в университете, где тысячи студентов - другое дело. Нелька не стала никуда поступать после школы, а пришла в универ работать библиотекарем. Там мы продолжили заниматься и выступать вместе. Там Нелька встретила Машу.
       Маша училась на третьем курсе консерватории и подрабатывала - вела у нас вокальную студию. Её профессор, знаменитая на весь мир прима Оперного театра Любовь Мясницкая, муштровала Машку и держала в ежовых рукавицах: лепила из подающей большие надежды девушки настоящую оперную диву. А Машка послушала Нельку и предложила ей позаниматься постановкой голоса. Конечно, почему бы и нет, когда такой случай сам в руки приплыл.
       Занимались они за закрытыми дверями, даже меня не пускали. Через месяц Машка решила показать, что у них получается. Я была готова к чему угодно, только не к этому. Нелька открыла рот, и в комнате зазвучало настоящее, чистое, сильное колоратурное сопрано! Я онемела и забыла, как дышать. Это было потрясающе! Меня поразило и другое: Нелька, сложившая руки перед собой, как настоящая певица, стала вдруг удивительно гармоничной. Вся вычурность и картинность её поз и жестов органично встроилась в образ исполнительницы классической оперной музыки.
       Период попсы закончился безвозвратно. Нелька желала петь только классику. Мне пришлось подучиться, чтобы ей аккомпанировать. С огромным удовольствием подруга исполняла романсы, и особенно полюбила "Соловья" Алябьева. После такой резкой смены репертуара нас стали охотно приглашать не только в студенческие, но и во взрослые компании, чтобы развлекать народ в перерывах между тостами, закусками и танцами. Мы не обижались: каждая возможность проявить и показать себя казалась нам счастьем.
       Общая наша эйфория длилась недолго. Случилось то, что и должно было случиться: Нелька выдержала вступительные испытания, её зачислили на первый курс музыкального училища, отделение эстрадного вокала. Я от души радовалась за подругу. Теперь уже издалека. Жизнь завертела нас и разметала в разные стороны. Я сколотила вокально-инструментальный ансамбль, взяла в него девушку - скрипачку с неплохим голоском, и с головой нырнула в аранжировки, репетиции, концерты. От Нельки не было никаких известий. А я часто вспоминала тот вечер, когда она дебютировала на университетской сцене.
       Для исполнения романтичной песни на прекрасные стихи Семёна Кирсанова требовался не абы какой наряд. Жили мы тогда небогато, днём и ночью думали, где взять концертное платье - голову сломали. Нашли в комиссионке по дешёвке что-то бесформенное, сооружённое из креп-жоржета нежно-персикового цвета, всё в фестончиках и складочках. Подогнали по фигуре, кое-что подправили в фасоне - и получился необыкновенный результат. Под светом прожекторов на сцену выплыло нечто воздушное, эфемерное, струящееся теплом. Нелька присела на стул, и платье улеглось вокруг, как облако в лучах закатного солнца. Отрешённое лицо, микрофон в руках, поющие струны рояля... И - голос, чистый, как небо, умытое летним дождём.
      
       Будто будут острова,
       Необычные поездки,
       На цветах - росы подвески,
       Вечно свежая трава.
      
       Вечно свежая... Когда мы молоды, жизнь кажется тягучей, медленной, нескончаемым вечным праздником.
      

    ***

      
       Но опомнись - рассуди,
       Как непрочны, как летучи
       Эти радуги и тучи,
       Эти летние дожди.
      
      
       Когда это случилось? Когда впервые коснулась Нельки печать "звёздности"? Да, ещё в школе. Мы учились не в обычной школе. Просто наши дома случайно оказались поблизости. А школа была самая что ни есть центровая. Основной контингент - сынки и доченьки профессоров, академиков, партийных бонз и больших начальников. Большинству привилегированных деток хватало ума и воспитания, чтобы держать себя на равных с нами. Но не всем.
       После одного из школьных концертов, где Нелька произвела очередной фурор, к ней подошёл "звёздный принц" - сын очень высокопоставленных и известных в городе родителей. Что могло их связывать, кроме его минутной прихоти? Да ничего. Это видели все, кроме Нельки. Она безнадёжно влюбилась, и даже бывала счастлива, когда "звёздный мальчик" изредка от скуки забегал к ней на огонёк - выпить, закусить и получить порцию беззаветной любви, поклонения и молодого, горячего тела. Мать Нельки радовалась и готовила приданое дочери. Иногда, выпив для храбрости, заглядывала в комнатку к "молодым". Может быть, потому дочь, сгорая от стыда, так злилась на мать - живую иллюстрацию её, нелькиного, простецкого происхождения. Может быть, потому она с таким упорством стремилась найти своё место на большой сцене, срывать восторженные аплодисменты публики. Чтобы хоть на шаг приблизиться, подняться до него, дотянуться. Когда "звёздный принц" окончательно остыл и исчез из жизни Нельки, она затосковала...
       Я по-прежнему ничего о ней не знала, лишь отрывочные и разноречивые сведения прилетали иногда от бывших одноклассников. Старый домик снесли, им с матерью дали квартиру в новостройке, и след Нельки затерялся.
       Через несколько лет нас всех разыскал и собрал энергичный и деятельный Серго, единственный бизнесмен из нашего класса. Мы собрались в его новой квартире на окраине города. Шум, гам, разговоры, смех, песни, танцы - всё, как бывает, когда после долгой разлуки встречаются повзрослевшие друзья детства. Нельки не было. Я спросила про неё у Серго. "Так она живёт в моём доме, в соседнем подъезде! Я её звал, она обещала быть. Сейчас сходим за ней", - за Серго увязались ещё двое наших ребят. Они вернулись примерно через полчаса, какие-то хмурые. Сказали, что не застали Нельку дома. Я заподозрила, что тут нечисто, и вытащила Серго на лестничную площадку покурить.
       - Ну и что там с Нелькой? Колись, все свои.
       - Ты давно с ней виделась?
       - Да уж лет шесть.
       - Тебе будет неприятно...
       Я напряглась.
       - Нас мать впустила, зашли в комнату. Нелька спала.
       - Вроде, рано ещё...
       - В комнате бардак, сама как из помойки. Рядом с кроватью стакан и пустая бутылка из-под "Агдама".
       - Не может быть! Ты меня разыгрываешь...
       - Хочешь - иди сама посмотри. Но не советую. Мать тоже бухая, еле на ногах стояла. Похоже, они квасят обе, но не вместе.
       - А как же...
       - Нельку выгнали из училища через год. За неуспеваемость и прогулы.
       Я схватилась за голову. Хмель слетел вместе с весельем. Серго затянулся сигаретой и продолжил:
       - Встретил её пару лет назад случайно на рынке. Продавала какую-то мелочёвку. Замёрзшая, нос сизый, к бутылке прикладывалась - "грелась". Я замолвил словечко, устроил её в киоск торговать кассетами. Точка в большом магазине, хоть в тепле. Она три месяца продержалась и - всё, ушла в запой. Мало того, хозяин обнаружил крупную недостачу. Пришлось извиниться и покрыть ему убытки. Вот так...
       Долго, очень долго я не могла прийти в себя. Стала расспрашивать других, кто что знает. Больше всех узнала от Миррки, ставшей квалифицированным психиатром. Через её тёплые руки уже прошли несколько человек из нашего выпуска. Одну девушку она так и не смогла спасти, как ни старалась. Героин, передоз, смерть в неполных двадцать пять лет. Как это всё далеко, как нереально... Неужели наши девчонки, такие светлые, такие чистые, смогли вот так распорядиться своими жизнями? Невозможно поверить... "Нелька не сегодня, так завтра - моя пациентка, даже не сомневайся", - сказала Мирра.
       С тех самых пор наш узкий мир друзей детства чётко разделился на две неравные части: мы - и пациенты Мирры. Между нами будто бы встала незримая, но прочная стена. Смотреть за эту стену было страшно. Видеть за ней знакомые лица - ужасно. Ум понимал эту дикую реальность, а душа не принимала, сжималась в трясущийся комок и отказывалась соглашаться с тем, что видели глаза. Панический, утробный страх заставлял отгородиться ещё сильнее. Они - пациенты - стали прокажёнными. К ним не хотелось подходить близко. К ним не хотелось прикасаться. Чтобы случайно не подхватить смертельную болезнь, которая выкашивает всех без разбора. Даже самых лучших. Звёздных.
      

    ***

      
       Лет через десять по случаю юбилея школы снова решили встретиться. Из-за моей сломанной ноги собрались у меня дома. Нашли и позвали всех, даже сильно постаревшую классную руководительницу, даже тихоню и стукачку Леську, которая превратилась в грубиянку и матерщинницу. Даже Нельку. Она сидела за столом тихая, молчаливая. Я боялась смотреть ей в лицо, разглядывала украдкой. Осунулась и как будто уменьшилась. Она совсем не пила спиртное. Когда народ дошёл до нужной кондиции, и из воздуха материализовалась гитара, запели все. Кроме неё. Сначала Нельку не трогали, а потом стали просить спеть. Она тихо, но твёрдо отказалась. Так отказалась, что больше её уговаривать не стали...
       Она позвонила мне через два дня. Ей нужен был кто-то, чтобы выговориться. Тогда я и узнала, что же случилось с нашей звёздочкой. Она не выдержала испытания богемной жизнью музыкального студенчества, сорвалась с катушек, запила и не смогла остановиться. Как в тумане прошли все вызовы к начальству, отчисление. Одиночество и тупое равнодушие. Потом дни, месяцы, годы стали щёлкать, как счётчик в такси. Чем дальше, тем дороже.
       Опомнилась, перестала пить, устроилась на работу. Там познакомилась с мужчиной. Симпатичный, весёлый, не жадный. Быстро поженились, забеременела, родила дочку. Скоро она узнала, что муж на игле. Года через два он впервые сделал укол Нельке. Дальше как будто долгий провал с редкими просветами сквозь мутную пелену. Милиция, обыск, суд, срок. Мужу дали восемь лет. Снова долгий провал. Очнулась, мать уже совсем плохая, за внучкой смотреть не может. Нелька с трудом устроилась на работу, дочку взяли в садик. Вскоре у матери случился инсульт. Четыре года Нелька ходила за обездвиженным телом, четыре года металась между работой, садиком, школой, кастрюлями и судном, стиркой и уборкой... Похоронила мать. Муж отсидел своё, вернулся. Зажили тихо, счастливо. Купили дачку, стали возиться в саду, на огороде. Муж весной поехал домик посмотреть, проверить, как зиму простоял. Шёл по берегу реки, поскользнулся, ударился головой о камень и упал в воду. Тело нашли через трое суток...
       Я слушала Нельку, которая рассказывала свою историю ровным будничным голосом, без надрыва, слёз и истерики. Слушала и думала: как, почему, за что одной женщине досталось столько испытаний? Почему мы все двигаемся вперёд и вверх, а она болтается в какой-то склизкой яме, из которой нет выхода?.. Под конец она спросила, может ли прийти ко мне в гости вместе с дочкой, посидеть по-семейному. Что она давно завязала, я поняла сама, без её объяснений. Конечно, я согласилась. И будто огромный, тяжёлый, грязный камень свалился с души.
       Она позвонила снова. Ночью. Пьяная. Стала плакать и жаловаться, что её никто не понимает. А я чувствовала, как опять вырастает между нами незримая стена, в которой нет двери. И не будет никогда. Я не позволю. Потому что нет больше человека по имени Нелька. То, что со мной разговаривает, уже давно стало чем-то другим... Путано и бессвязно ходила она по словесному кругу, вскрикивала, что-то глотала, пока не замолчала на полуслове. Наверное, отключилась.
       Больше я никогда её не видела и не слышала.
       Год назад на мою страничку в "Одноклассниках" зашла молодая девушка со знакомой фамилией. Я заглянула к ней с ответным визитом. С экрана на меня смотрела она, моя звёздная подруга, её смеющееся лицо, обрамлённое каштановыми кудрями...
       Дай тебе Бог, девочка, всего светлого. И, пожалуйста, не сердись на маму.
      
      
      

    11

    Васса Нос   12k   "Рассказ" Проза

      Мы лежали в палате вдвоём: я родила в восемь, Инка - минут на десять раньше.
      Холодные майские праздники!
      Она мне кого-то напоминала. Вроде как прежде встречались, или видела в кино. Де жа вю.
      - А правда, что роженицам молоко в голову ударяет?- вдруг спросила она. - Одна в окно младенца кинула. С девятого этажа. Насмерть! Судили. Потом отправили в сумасшедший дом. Потому что молоко в голову ударило.
      - Может, ей пиво в голову ударило? - подсказала я деревенской дремучести.
      Помолчали.
      - А я видела всё-всё, как ты рожала, - сказала вдруг Инка, округлив глаза. Ей хотелось продолжить беседу. - Ага. В родильном зале, напротив.
      - Разве тебе не велели отвернуться?
      - Велели. А мне было интересно.
      - Ладно, - сказала я, хоть мне стало не по себе от такого поворота. Подглядывала, зараза, как прокалывали иголкой мою нежную промежность и завязывали узлы в тайных местах.
       - Рано ты замуж выскочила. Сколько тебе?
      - Восемнадцать.
      - И не жила совсем. Надо было предохраняться! Презервативы на селе в дефиците? Вот я: десять лет таблетки пила, а когда захотела - и родила. Всё нужно делать по плану. А ты и не жила вовсе. И никакого образования?
      - Не-а. Лёшка говорит: "Жду не дождусь, когда у тебя молочко будет. Так хочется попробовать".
      Инка заулыбалась расплывчато, задумалась.
      Эти деревенские... дикарки! В кого им быть умными?
      От осинки не родятся апельсинки.
      Остались там одни алкоголики и дегенераты.
      У Инкиной малышки глаза голубовато-молочные. Я думала, у всех так, но нет - у моей - чёрные, как оливки.
      Инка держит девочку столбиком, чтоб срыгнула.
      Родители есть у неё?
      - Отец есть у тебя?
      - Да. Батя пашет. Мамка по хозяйству. А раньше работала на ферме. Ветеринар. Я у них одна... была. Ни сестрёнки, ни братишки. А теперь - во! - гордо кивает на кулёк. - А у тебя?
      Зачем тебе знать? Любопытной Варваре на базаре нос оторвали. Я сделала вид, что не слышу, и занялась доченькой.
      Моя всё спит и спит. Хорошо ли это? Я похлопала по носику: "Привет!" Спит.
      - А тебе сколько? - Инка кладёт свою куколку рядом.
      Могла бы и "на Вы"!
      - Тридцать два.
      - Не скажешь.
      - Сколько скажешь?
      - Ну... двадцать пять. Твой сегодня придёт?
      Я пожала плечами.
      - Ой, посмотри! - сказала она. - Не твой?
      На крышу пристройки карабкался молодой человек.
      - Нет, не мой, - сказала я.
      - Прямо очумевают от счастья, да? - захохотала Инка. - У них прям крышу сносит. Во-во, и этот! Глянь, ща скатится.
      Очумевал ли мой отец, когда я родилась в этом самом роддоме?
      Маме едва стукнуло восемнадцать.
      Они учились в одном классе. Сбегали с уроков и мчались домой.
      Взрослые вкалывали на заводе. Школьники были предоставлены самим себе.
      А потом мама сдавала экзамены, беременная.
      - Напишите формулу кислорода, - велела озадаченная комиссия.
      Но у мамы уже начался токсикоз. И она не смогла нарисовать даже "О", у неё из головы вылетело, и потемнело в глазах, и спёрло дыхание, и она грохнулась в обморок - словно ей пол по лбу стукнул. Учителя знали: школьница беременна с месяц. И поставили три. Папу проводили в армию. Потом папу осенью вызвали из армии, и они поженились. Папе посчастливилось - приехать в отпуск, иначе как жениться, его бы ни за какие пряники не отпустили.
      Так много раз рассказывала мама.
      Потом родилась я.
      У меня были самые молодые и самые красивые родители в классе.
      И папа сам сшил мне мешок для обуви.
      - Алёша! - Инка полезла на подоконник, высунулась головой в окно.
      - Простудишься, - дёрнула её за край халата. - Слезай, бестолочь. Застудишь грудь, получишь мастит.
      Инка нехотя послушалась. Подхватила кулёк с малышкой и стала в окно показывать.
      - Видишь, носик твой? И ротик. И глазки тоже.
      Инкин супруг неуклюже прыгал внизу и зачем-то подкидывал шапку. Он ничего не слышал. Но страшно радовался. Как в немом кино.
      
      
      - Что бы ты сделала, если бы муж тебе изменил? - спросила перед сном Инка.
      - Не знаю, - ответила я.
      - Развелась бы? - подперла щёку и уставилась испытующе.
      - Не знаю, - ответила я.
      - Я бы в клочья разорвала! - сказала Инка. - Разлучницу.
      
      
      Мерно шумел двигатель за стеной каюты.
      На полу блеснуло вспышкой красное чернильное пятно. Лужа разрасталась, расправляя щупальца.
      Каюта погружалась в пучину. Вода доходила почти до шеи. Мелькнул за иллюминатором равнодушный дельфин. Сейчас я захлебнусь. Меня не станет!
      Я подскочила и проснулась в крови. В пакете ничего не осталось. Я разорвала простынь пополам и засунула между ног. Стянула пододеяльник, накрыла матрац, сбросила липкую ночнушку к рваной простыни на пол, натянула одеяло до ушей и заснула.
      В коридоре включили свет.
      Наступило утро.
      - Это что? - завопила санитарка, уткнувшись взглядом в пол.
      - Простынь разорвала, - ответила я, бесстыдно обнажившись.
      - Зачем? - ошарашено спросила санитарка.
      - На тряпки.
      - Ааа...аах! - закричала санитарка, выскочила в коридор и понеслась. - Эта... женщина из третьей палаты! Ужас! Разодрала простыню и заткнула... заткнула её... заткнула её ...
      - Марин, тебя теперь оштрафуют, - сказала испуганно Инка. - И выгонят.
      - Не волнуйся. Это я её оштрафую, когда приду их проверять, - сказала я. - Знаешь, где я работаю? Я бы могла лежать в палате получше. В люксе на одно место. Если бы только захотела.
      
      ...
      
      Отец ушёл от нас, когда мне было семь.
      Пришёл с работы, сел на диван и сказал: "Сегодня я понял, что люблю одного человека" Мама обрадовалась. Подумала, что это по-настоящему, потому что отец никогда не говорил о своих чувствах, как делали в кино. Это было торжественное признание в любви, не то, что во время отпуска из армии. И у мамы в душе загорелась свеча и осветила там маленькую ещё пустую комнату. И тут папа сказал: "Не тебя". И свеча погасла. И папа был грустный, а я сидела под столом и всё слышала. И папа сказал, что летал туда сегодня на вертолёте. И вертолёт приземлился на маленьком аэродроме. И он спустился на землю, закурил и сел на взлётное поле. И сидел так долго и курил. И так никуда и не пошёл. И вернулся назад.
      И папа заплакал. А мама стала его успокаивать. И проводила на лестницу. И у папы по щекам катились слёзы. И маме было его очень жалко, что он такой несчастный. И она сказала: "Прощай. Всё будет хорошо!" и погладила по волосам. И папа ещё больше заплакал и ушёл в лифт.
      Я помню его запах - запах сигарет, мандарина и кожаной куртки. И голос: "Привет, крошка Ру. Как дела?"
      
      ...
      
      На завтрак каша и компот. Это вам не шведский стол в Барселоне.
      - Марин, ты где заграницей была?
      - Спрашиваешь! Лучше спроси, где я не была.
      - Ну, мы когда подрастём - тоже. - В Африку хочу.
      - В Африку?
      - Ага. Там зверей много. Тигры... жирафы... слоны...
      Сменим зоологическую тему.
      - В вашей Еловой больницы нет?
      Я закончила медицинский и работаю в городской администрации, в высоком белом доме, который плебс именует "беде".
      - Не-а, последнюю палату закрыли на пять коек. И школу тоже. Строят цементный завод.
      - Кому же там работать?
      - Нагонят. Узбеков. Как в городе. Грушу будешь? - спрашивает Инка и протягивает мне половину.
      - Почему кольцо на пальце?
      - Ой, ну ты как та врачиха! Говорит: "Снимай!" А я думаю: "Ха-ха ты его у меня снимешь!" И отвечаю: "Это никак невозможно". Так с ним и рожала. С обручальным! Приедешь к нам в деревню? Приезжай! У нас там летом здорово. Батя второй этаж надстроил. Баня. Будем с тобой вместе с колясками гулять. Молоко есть, корова и козы, обопьёшься.
      Вряд ли. Я не умею общаться с крестьянами. Я горожанка до мозга костей. Мои корни в городе: предок по отцовской линии разбил пышный парк в центре - он и сейчас носит его имя - "Карташёвский сад".
      
      
      И всё-таки, мне немного грустно, что больше не ощущаю биения ножек под сердцем, не грозит изнутри кулачок. Пусто под солнечным сплетением. Ты теперь смотришь на меня со стороны.
      Что я буду делать дома? Конечно, у меня полно книг, "Уход за ребёнком" - наследство бабушки. Но страшно, всё равно страшно остаться наедине.
      Наверное, будешь меньше спать. Станешь ночью кричать.
      Потом вырастешь и станешь кричать и возмущаться ещё громче. Говорить, что у меня нос длинный, что мама подруги красивее.
      Скажешь, что я тебе не нужна.
      И спросишь, кто твой отец. Навру. "Принёс аист. Из Африки".
      И ты начнёшь курить. Принимать алкоголь и наркотики.
      И я не смогу тебя удержать.
      Понадобится мужская рука... жёсткий кулак.
      Стоп!
      Я справлюсь сама.
      Абу не узнает. Зачем ему знать? Чтобы назвал малышку Гульнара?
      Цветок граната.
      Гуля... гуль-гуль-гуль.
      "Любите друг друга, но не превращайте любовь в цепи. Пусть лучше она будет волнующим морем между берегами ваших душ".
      
      ...
      
      - К тебе сейчас никто не придёт? Мне срочно нужны прокладки.
      - Лёша точно не придёт, - сказала растеряно Инка. - Утром был. Возьми у меня. Позвоню папке.
      На карниз уселся голубь.
      - Кыш! - махнула я рукой. - Кыш, разносчик туляремии.
      Вот и ладно. Прокладки тракторист привезёт.
      Я отложила деньги и тщательно помыла руки.
      
      
      ...
      
      
      Смеркалось.
      Внизу стоял человек под вздрагивающим неоном фонарём.
      Мужчина поднял взгляд, отыскивая окно. Запрокинул голову, придерживая шляпу. Ветки персидской сирени в руках.
      Вдруг он увидел меня и замахал.
      Как он узнал?!
      Как узнал?
      В палату заглянула санитарка.
      - Ваныкина, к тебе отец пришёл. Возьми пакет.
      Инка взметнулась с постели и босиком полетела к окну.
      Она прижалась ко мне сзади и запрыгала, высунув из-за плеча голову.
      - Папка, папка! - закричала Инка. - Подвинься, - пихнула меня в бок.
      Я вздрогнула и пропустила её вперёд.
      Отец неловко взмахнул рукой - и шляпу сорвал ветер. Она покатилась вдоль кромки бордюра и зацепилась за ветку черёмухи.
      Он забыл про шляпу и смотрел на нас. Шляпу понесло на дорогу, и её примял к асфальту мчащийся КАМАЗ.
      Теперь нельзя будет носить.
      Совсем потеряла форму.
      Блин!
      Я провела ладонью по окну, прижалась лбом к холодному стеклу, вгляделась в двойное отражение и почувствовала запах сигарет, мандарина и кожи.
      Ком подкатил к горлу.
      - Твоя фамилия "Карташёва"? - спросила я, не смея поверить в случившееся.- В школе дразнили "Карташ - карандаш"?
      - Да, - сказала Инка. - Как ты отгадала?
      - Посмотри на мой нос. Нас с тобой прадед наградил.
      - С каменными усами... за колесом обозрения?- уточнила она.
      - Да, Пётр Акимович.
      Девочки заголосили хором: захотели кушать.
      - Плакать, сестры, не будем, - вдруг сказала решительно Инка. - А то молоко пропадёт!
      
      

    12

    Агель И расцвела любовь   15k   "Рассказ" Проза

       И расцвела любовь
       Людмила так и не смогла уяснить для себя, как попала в это странное место. Однако, увидев перед собой приоткрытую дверь, влекомая безудержным любопытством, она толкнула ее и вошла в узкий, сумрачный коридор. Дверь за нею с тихим скрипом немедленно затворилась; чуть слышно щелкнул замок. Несколько неясных фигур безмолвно выстроились перед нею, образуя некое подобие очереди, в которой она оказалась последней. Приглядевшись, Людмила рассмотрела трех женщин, лица которых никак не удавалось разобрать, но что-то неуловимо знакомое промелькнуло вдруг на мгновение в их смутных очертаниях.
       - Скажите, чтобы за вами не занимали, - выкрикнула Первая в очереди.
       - Хорошо, - с готовностью отозвалась Людмила. - А что дают-то? - спросила она, подавшись вперед и вглядываясь в зыбкий полумрак.
       Женщины переглянулись и дружно расхохотались.
       - Любопытная, - констатировала Вторая.
       - Погоди, узнаешь. Всему свое время, - подала голос Третья в очереди женщина.
       - Пора, - наконец произнесла Первая и двинулась вперед.
       Все потянулись за ней. Помещение, где они вскоре оказались, было ярко освещено чудным мерцающим светом. Теперь Людмила могла хорошенько рассмотреть своих спутниц, разом развернувшихся в ее сторону. Первая - статная брюнетка - была необыкновенно хороша собой: волосы, заплетенные в тугие блестящие косы, уложенные короной вокруг головы, широко распахнутые темно-серые ласковые и спокойные глаза. У Второй - великолепные каштановые локоны с медным отливом, правильные черты лица и маленькая изящная родинка на правой щеке. Высокая, белокожая, голубоглазая Третья была так прекрасна, что Людмила никак не могла отвести от нее глаз. Копна ослепительных золотистых волос обрамляла ее нежное лицо, озаренное мягкой улыбкой. Все три женщины, одетые в одинаковые светлые рубахи до пят, улыбаясь, глядели на Людмилу. Ей показалось, что Вторую - медноволосую, она точно видела, только никак не могла припомнить, где и когда.
       - Да, чувствуется порода, - восхищенно проговорила Первая, с любопытством оглядывая Людмилу.
       - И родинка у нее, глядите, на правой щечке, - умилилась Вторая. - Как у меня.
       - А глаза - в отца - карие, - заметила Третья.
       - Кто вы? Откуда вы меня знаете? - спросила Людмила.
       - Не задавай глупых вопросов, - проворчала Первая, - у нас не так много времени. А лучше вот смотри и думай, - посоветовала она, взмахнув рукой.
       Перед Людмилой возник Николай. Точно-точно. Это был он. Только почему-то он был совсем старый, седой, тусклые глаза его глядели отрешенно, отсутствующим, невидящим взглядом.
       - Коля! Что с тобой? - закричала Людмила, тщетно силясь сдвинуться с места. - Что? Что вы с ним сделали?
       - Не мы. Он сам. - С горечью произнесла Вторая - медноволосая.
       - Вот именно - сам. А знаешь, сколько ему тут? - Первая взглянула на Людмилу. - Всего-то сорок пять. Пропился, истаскался, веру потерял. Гляди, гляди.
       - Может, не стоит так пугать? - подала голос Вторая. - Пусть идет своим путем, пусть надеется на лучшее.
       - Пусть смотрит! - жестко выговорила Первая, качнув короной волос. - Мне лучше знать.
       - Нет! - закричала Людмила, - все вы врете! Он меня любит! Он не может быть таким.
       - Любит? - удивленно вскинула брови Третья, в ее золотистых волосах блеснули радужные звезды. - Откуда ты взяла?
       - Он говорит... говорил... Он каждый день говорил. - Людмила с убеждением прижала руки к груди.
       - Об этом не говорят, - мягко возразила Третья. - Уж мне-то это хорошо известно. Любишь? - делай! - вот как надо. Смотри, - велела она.
       Образ Николая исчез, а вместо него появилась Маринка. Она сидела на кровати в их с Николаем комнате и ела персик. Покончив с персиком, Маринка лениво выползла из-под одеяла, накинула на голое тело ее, Людмилин, халат и блаженно потянулась.
       - А это кто такая, знаешь? - спросила Третья.
       - Это Маринка - подружка моя школьная, - недоуменно проговорила Людмила, - но...
       - Вот тебе и "но", - усмехнулась Третья, - дальше показать?
       - Нет! - отшатнулась Людмила, прикрываясь руками.
       - Ну, а это как тебе? - спросила Первая.
       Тотчас возник образ одинокой старухи, сидящей у окна. Дрожащей рукой нащупав костыль, старуха тяжело поднялась, и вдруг, всем корпусом повернувшись к Людмиле, поглядела на нее тоскливым незрячим взглядом. На ее правой щеке дергалось темное пятно.
       - Это... кто?... - едва проговорила Людмила онемевшими губами, содрогнувшись от страшной догадки.
       - Это ты. - Спокойно пояснила медноволосая. - И, как видишь, совершенно одна. Платить придется за все, так и знай, - строго добавила она.
       - А мой ребенок? Что с ним? - вскричала Людмила.
       Зыбкий свет задрожал, по углам качнулись тени, пространство наполнилось невнятным шорохом, где-то вдалеке заунывно, тягуче и тонко зарыдало дитя.
       - Ох, горько мне! - вдруг вскричала Первая, ломая руки. Ее черные косы расплелись и рассыпались по плечам, - Тяжко! Больно!
       - Больно! Больно! - кричала Людмила.
       - Женщина! Вы меня слышите? Очнитесь! Женщина!
       Людмила открыла глаза. Перед нею в аккуратном белоснежном халате стояла молоденькая медсестра и настойчиво трясла ее за плечо.
       - Что же вы так кричите, женщина? Режут вас, что ли? - обиженно проговорила она.
       Медсестра взяла Людмилину руку и принялась аккуратно ощупывать вены:
       - Не бойтесь, больно не будет. Или, может быть, вы передумали? - усмехнулась она, затягивая жгут на ее руке, - работаем кулачком, - приказала она, трогая иглой вздувшуюся вену.
       - Пустите! - Людмила решительно отдернула руку и села.
       От неожиданности медсестра вскрикнула и выронила шприц, осколки звонко брызнули на темный кафель.
       Сознание медленно возвращалось к Людмиле.
       - Ненормальная какая-то, - сквозь зубы процедила медсестра и, поймав жесткий, непримиримый взгляд пациентки, попятилась к двери.
       Людмила огляделась. Больничная палата, койка, стул. На стуле ее вещи - джинсы, футболка. Она вдруг почувствовала, как где-то глубоко, в теплой ее утробе, едва ощутимо, но явственно затрепетала тоненькая живая жилка. Людмила, превозмогая тошноту, кое-как сползла на пол, дрожащей рукой нащупала одежду и принялась торопливо одеваться.
       ***
       Пашка колдовал по-своему. Чтобы напугать отца, он разноцветными фломастерами рисовал страшную-престрашную Бабу-Ягу и горбатого Змея Горыныча прямо на обоях в родительской спальне. За маму он был спокоен, она всегда говорила, что не боится никаких чудовищ. Потом отец кричал на маму, что она какая-то "езда с ушами" и хотел Пашку бить. Тогда Пашка выхватывал свой меч-кладенец и яростно размахивал им перед самым носом отца. Оказалось, что ни страшных чудовищ, ни острого меча отец вовсе не боялся. Он почему-то смеялся и называл Пашку "смелый говнюк". Но мама не смеялась. Глаза у нее были совсем-совсем грустные. А Пашка хотел, чтобы мама тоже похвалила и сказала, что он - Пашка - самый главный ее принц. Тягаться с отцом было бесполезно, вон он, какой большой, все равно мама не послушается и пойдет с ним спать. А оттуда, из-за двери, всю ночь будет слышна приглушенная ругань, а иногда и мамины стоны, как будто ей больно. Это он делает ей больно. Пашка сколько раз предлагал ей свою кровать, а самому можно и на полу - подумаешь! Он вертелся под одеялом, сжимая кулаки, изо всех сил стараясь не разрыдаться, всем своим маленьким сердцем тоскуя по мягким маминым ладоням, по ее теплой груди и дивному аромату волшебных, сказочных, дивных волос, как у самой красивой принцессы на свете. Но слезы лились сами собой, из-за этого Пашка злился еще больше. Он хотел, чтобы отца не было. Только лет в десять, после очередного скандала и пьяной разборки, устроенной отцом, Пашка вдруг понял и прошептал про себя это слово: "Ненавижу!"
       Однажды Людмила нашла фотографию Николая у Пашки в комнате. Лицо мужа было безобразно исцарапано, вместо глаз зияли дыры. Людмила молча собрала свои вещи и вещи сына, взяла десятилетнего Пашку за руку и ушла жить к матери.
       - Смотри, дочь, это твоя жизнь, - говорила мама. - Никто тебя не осудит, ни люди, ни сам Господь. Десять лет терпеть такое. Он все равно сопьется, с тобой или без тебя - не важно. Просто без тебя он сопьется быстрее. А тебе-то всего тридцать - вся жизнь впереди. Знаешь, как твоя бабушка Надя говорила, очень мудрая была мама у меня: верь, надейся, люби.
       - Верю, надеюсь, но не люблю больше, - отозвалась Людмила.
       - Ну, значит, все. Не терзайся. У каждого свой путь.
       - А бабушка Надя, какая она была?
       - Веселая, - улыбнулась мама, - красивая была в молодости, ты на нее очень похожа. Глаза голубые, волосы каштановые, а на щечке родинка - мушка, как раньше называли. У тебя вот такая же. Жаль, мало пожила бабушка твоя. Ни тебя, ни Пашки нашего не дождалась.
       ***
       - Куда ты, черт возьми? Зачем ты остановился? - Ольга была вне себя от ярости. - Будь проклята твоя чертова дача, твоя долбаная машина и твои вечные закидоны, идиот, - злобно проговорила она.
       Виктор припарковал машину, включил аварийную сигнализацию, безразлично взглянул на безупречный Ольгин профиль и, накинув на голову капюшон куртки, вышел в непроглядную тьму. Летний дождь хлестал нещадно. Виктор поежился и зашагал назад вдоль обочины, по щиколотку проваливаясь в придорожную жижу.
       - Эй! - окликнул он темную фигурку, возившуюся у припаркованной машины, - аварийку хоть бы включили! Чуть не врезался!
       - Ой, а я и забыл! - повернулась к Виктору фигурка, оказавшаяся парнишкой лет тринадцати.
       - Ты один? - удивился Виктор, подходя ближе и заглядывая в салон. За рулем никого не было.
       - Нет, мама в машине. Замерзла она. Я сказал, чтобы не выходила, - деловито пояснил парень, открывая багажник.
       - Понятно, - усмехнулся Виктор, невольно залюбовавшись мальчишкой.
       - Да вы не беспокойтесь, я сколько раз колесо менял, справлюсь, - заявил парень, вытягивая из багажника домкрат. Мальчишка абсолютно промок и продрог.
       - Ну, ладно, мужик, я тогда пошел, раз такое дело, - рассмеялся Виктор.
       Парень весело засмеялся в ответ.
       - Паша, с кем ты? Что вы тут смешного нашли? - раздосадовалась Людмила, пытаясь выбраться из задней двери и тут же проваливаясь в глубокую лужу.
       - Мама, - подскочил Пашка, - я же сказал тебе, сиди!
       - Сиди, мама, все под контролем, - бодро проговорил Виктор, ловко загоняя домкрат под днище. - А авариечку все же включите, если не сложно, там кнопочка такая есть. Красненькая.
       Внезапно начавшийся дождь так же внезапно прекратился. Небо очистилось и поднялось необъятным куполом над головами людей, освещая узкую проселочную дорогу, густые кусты по обочинам туманным светом мерцающих звезд, а из-за косматой тучи блистательно и благородно выплыл вдруг четкий серебристый серп.
       Провозившись минут двадцать, Виктор, не без помощи Пашки, конечно, которому коротко приказывал то посветить фанариком, то подать ключ, благополучно поменял пробитое колесо. Людмила села за руль, опустила стекло:
       - Спасибо вам. Давайте подвезем, - предложила она.
       - Нет, спасибо, вон там моя машина, - Виктор сделал неопределенный жест, с улыбкой глядя на Людмилу.
       - Где? - спросила Людмила, кинув взгляд на хорошо освещенную фарами пустую дорогу впереди.
       - Что где? - не понял Виктор.
       - Нет же никого, - проговорила Людмила.
       Убедившись, что дорога пуста, Виктор расхохотался. В его темно-серых глазах прыгали задорные искорки:
       - Похоже, меня кинули, ребята, - весело резюмировал он, тряхнув черноволосой головой.
       - А вам куда?
       - Да тут недалеко, всего шесть километров. Арсаки, может, знаете?
       - Ой, и нам в Арсаки! - обрадовался Пашка.
       - Ну, что ж, как говорила моя покойная бабушка - Вера Ивановна: не задавай глупых вопросов судьбе, - проговорил Виктор и без колебаний сел в машину.
       Ольга гнала автомобиль обратно в Москву:
       - Ничего, пешком дойдет, не расклеится, - злобно шипела она.
       Внезапно под днищем что-то хлопнуло, и страшная, неудержимая сила повлекла машину в кювет.
       ***
       Три женщины в длинных светлых рубахах до пят обступили бездыханное тело:
       - Иногда приходится идти на крайние меры, - промолвила черноволосая, - обмороком тут не отделаешься, слишком сложный случай.
       Медноволосая склонилась над Ольгой и взглянула в ее широко раскрытые глаза:
       - Вечно ты сгущаешь краски, - вымолвила она, прикладывая прозрачную ладонь ко лбу девушки, ресницы которой тут же затрепетали.
       - Жива, - произнесла златовласая. - А вот и он, - указала она на блеснувшие вдали огни фар.
       Заметив перевернутый автомобиль в неглубоком кювете, водитель длинно затормозил. Обычно в подобных случаях он равнодушно проезжал мимо, но на этот раз неожиданно для себя принял другое решение. Припарковавшись, мужчина поспешил к лежащей у обочины девушке. Ольга зашевелилась и приподняла голову:
       - Идти можете? - спросил Николай, поймав отрешенный взгляд.
       - Могу, - выдохнула Ольга, - только вот голова...
       Не теряя ни минуты, Николай бережно приподнял девушку и понес в свою машину.
       - Сумка, деньги... - пролепетала Ольга.
       Николай метнулся за сумкой, поспешно сел за руль и помчался в ближайшую больницу, указатель которой появился через несколько километров. Он уверенно вел машину, изредка тревожно поглядывая на девушку. Никогда еще не доводилось ему встречать такую красавицу.
       - Ну, вот, - удовлетворенно промолвила златовласая Любовь, - теперь все правильно.
       - Да, - протянула медноволосая Надежда, - эти друг друга стоят. Надеюсь, у них получится.
       - Так-то лучше! - проворчала черноволосая Вера. - А то напутают, навертят так, что сами потом и во век не разберутся. А что, Люба, - улыбнулась черноволосая Вера, - Ольга-то - твоя внучка, получается? Или я что-то путаю?
       - Уж больно хороша, - подыграла медноволосая Надежда, - такие-то на дороге не валяются.
       Вера и Надежда прыснули.
       - Моя, - расцвела златовласая Любовь.
     Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.

    Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
    О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

    Как попасть в этoт список

    Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"