Понурое апрельское московское небо. Надувные капли царапают оконное стекло, оставляя расплывающиеся лужицы на подоконнике осиротевшей два года назад комнаты в коммуналке близ Садового. Аромат Давыдова смешивается с запахом нежилого жилья и пылью тяжелых бледно-коричневых портьер.
Высокий блондин в джинсах курит, смотря куда-то вдаль, на крыши продрогших домов и заспанные деревья. Маленькая, в сравнении с ним, рыжая шатенка с мокрыми волосами в его же черной футболке, достающей ей до середины бедра, и лаковых туфлях на высоком каблуке сидит в старом резном кресле, откинувшись на спинку, и следит из-за полуприкрытых ресниц за игрой мышц под хитросплетением разноцветных линий на левой лопатке - фантазии неизвестного художника по телу.
- Когда ты так смотришь, у меня появляется ощущение, что ты меня хочешь, - улыбаясь, кидает он ей через плечо.
- А я тебя хочу?
- Нет, не думаю, - сигарета, отброшенная щелчком, летит в открытое окно. - Думаю, ты просто любишь мужчин с красивым плечевым поясом и татуировками на спине.
Она прикуривает и, вторя ему, широко закрыв глаза, выпускает дым витиеватыми струйками через ноздри к потолку с лепниной.
- Ты же сам все знаешь, ты же сам все знаешь...
Снова подмигивающая улыбка через плечо.
- Скажи, а что будет когда мы умрем?
- Это не важно.
- А есть что-то, что важно?
- Да. Видеть прекрасное. Во всем. Даже в смерти.
- Но если мы умрем, кто же тогда будет видеть прекрасное?
- Для нас это, тем более, уже будет не важно.
- А мы умрем?
- Кто знает, заяц, кто знает....
- Нет, родной. Мы с тобой не умрем, ведь мы навсегда останемся где-то... В шуме воды из-под крана, в улыбках людей и в выкладках логов нашей трепотни в аське... Мы с тобой будем жить вечно, потому что рукописи не горят...
- Тогда зачем ты спрашиваешь? Ты же умная, ты все знаешь сама.
- Не пропадай, я не могу позволить себе потерять тебя. У меня нет никого ближе.
- Все это глупости, заяц. Ты сама знаешь все - я тебе не нужен.
Она тушит сигарету в пепельнице, и, встав, подходит к нему. Улыбаясь, она пытается повторить кончиком ногтя полет фантазии неизвестного художника на его спине и чувствует, как подрагивает кожа под ее прикосновениями. Уткнувшись подбородком в его плечо она, словно кошка, трется о его щеку. Руки ложатся на его талию. "Я люблю тебя" - шепчет она в правую ключицу.
Он накрывает ее ладошки своими и, прижавшись губами к левой брови, останавливает время. Так они и стоят, слегка покачиваясь вне пространства: Мастер и ученица.
Ранним завтра, он улетит обратно, туда, где теперь его дом, оставляя ее навсегда. Ранним завтра, она поцелует его в последний раз. Ранним завтра, он в последний раз улыбнется ей, словно Джоконда Леонардо - закрытыми губами. Ранним завтра, он в последний раз проведет своей уютной ладонью по ее волосам и прошепчет в висок: "Я люблю тебя, заяц. У тебя все получится - я с тобой. Всегда. Помни это". Ранним завтра, океан разделит континенты, оставив последнее сейчас в ее памяти: его спину - родную и теплую, его голос - ведущий и знакомый, осколки детства - последнее доказательство того, что она умела летать.
Через три месяца фраза в телефонной трубке сообщит, что его не стало. Через три месяца она будет выть, разрывая голосовые связки. Пытаясь вернуть то, что навсегда оборвалось внутри, она обломает ногти о ладони и разобьет зеркало, ненавидя собственное отражение за то, что его больше нет.
Она поедет в город и купит Баккарди, пачку Давыдова и три лимона. Попробует заплакать - не выйдет. Попробует завыть - не получится. Попробует рассказать себя кому-то незнакомому - станет немного легче.
Потом она включит саундтрек Morphine, сядет на подоконник, подожмет ноги к подбородку и, закурив под жалкие остатки текилы, наконец, заплачет. По-детски бездумно, отпуская его навсегда.
"Я с тобой, заяц. Я люблю тебя, помни это. Всегда, слышишь, всегда помни, что я люблю тебя. Если тебе будет плохо - просто позови. Я приду и мы все решим вместе. Все будет хорошо, заяц. Все всегда будет ХОРОШО".