С Кисой мы сошлись на почве любви к поэзии: Киса писал верлибром что-то такое психоделическое и унылое, а я, в своей поэтической бездарности, искренне восхищалась теми, кто писал верлибром, особенно если верлибром писалась унылая психоделика. В принципе, унылой психоделикой верлибром я восхищаюсь до сих пор. Кроме того, мы с Кисой - оба - крайне почитали Кортасара, Киплинга, гравюры Эшера и Брют, следовательно, являлись глубоко родственными душами, о чем не стеснялись рассказывать каждому встречному.
Встречались мы раза два в неделю стабильно, на крыше, в сумерках. Хлестали что-то такое кислое и белое из горла и вели великосветские беседы на актуальные темы:
- Нет, ты представляешь, эти суки меня опять завернули! - возмущался Киса.
- Куда катится мир? - вопрошала я.
- Елена, пойми, они - мусор и бляди! У них нет никакого совершенно литературного чутья! Если бы был жив Хулио, он бы меня понял! - сокрушался Киса.
- Феденька, Хулио слегка не говорила по-русски, - проявляла эрудицию я.
- Это, Елена, не важно! Художник всегда поймет художника! Вот ты меня понимаешь!
- Разумеется, только я - не художник... я - бездарность, паразитирующая на твоей гениальности. Только тем и существую.
- Это, Елена, хуйня все, что ты - не художник! Ты меня более чем понимаешь и, вообще, человек ты хороший, бля!
На этом месте нам, видимо, следовало целоваться, но мы были выше подобной низменности. Наши отношения были чисты и не загажены гендерной пошлостью: Киса любил миниатюрных бледных девиц, а у меня всегда наблюдалось отсутствие эрекции в отношении худощавых блондинов. Кроме того, Киса считал, что поэт должен страдать, - и только тогда он поэт - а также искренне верил, что спермотоксикоз вполне себе сублимируется в Нобелевскую премию по литературе, я же была истерично влюблена в Л.М.
Киса позвонил мене в полтретьего ночи и, всхлипывая, заорал:
- Елена! Случилось страшное!
- Мммммммммммммм?
- Я влюбился!
- В меня? - С меня слетела посткоитальная дрема, а правый глаз как-то странно задергался.
- Дура! Разумеется не в тебя!
- Ну и прекрасно, тогда поздравляю.
- Не с чем!
- Мммммммммммммм?
- Елена, ты не понимаешь! Она - цирюльница. Па-рик-ма-хер! Она! Парикмахер! В мужском зале! Елена! Это - конец!
- Шефвсепропало, да. Феденька, ну парикмахер, ну и что? Все профессии нужны, все профессии важны и, кроме того, тебе давно следует привести в порядок волосы.
- Елена! Проснись! Она - парикмахер! Меня осудит семья! От меня отвернутся поклонники! Поэт не может быть любить парикмахера!
- Феденька, котик. Твоя семья далеко на Урале, кроме меня у тебя поклонников нет, а я от тебя не отвернусь, особенно если ты перестанешь отвлекать меня от активной личной жизни в ночное время.
- Сука ты, Елена, - констатировал Киса.
- И я тебя тоже очень люблю, - заверила я и отключилась.
После памятного ночного разговора Киса исчез: не появлялся в обществе, не подходил к телефону, уныло торчал off-line контакт-листа. Вначале я даже забеспокоилась, а потом забила: кто их знает - этих поэтов? Ко всему прочему, у меня был очередной период ремиссии романа с Л.М. и единственное что меня волновало - вечернее меню любимого мужчины.
Киса явился ко мне через месяц с двумя бутылками портвейна в левой руке и барышней, похожей на мою промокшую кошку Лизу, в правой. Барышня смотрела на Кису глазами голодного хомяка, как-то по-заячьи попискивала, когда он говорил что-то уныло-психоделическое, смущенно сплевывала под ноги и активно использовала простое русское слово "блин". Моя мама говорила про таких барышень "они не нашего круга". Мы выпили портвейн, залакировали пивом, добавили вермута и, окончательно захмелевшие, разошлись по домам. Я курила на балконе и смотрела, как пьяный Киса, громко декламируя пышную любовную оду, пытается поймать машину в моей забытой богом дыре в час ночи. Минут через двадцать захотелось блевать и спать и я вызвала Кисе такси.
Еще какое-то время до меня доходили слухи. Общие знакомые рассказывали, что он женился на "этой неподобающей особе" и "скатился в мещанство". Говорили даже, что Киса устроился куда-то рекламным агентом, а потом про Кису забыли. Все. В том числе и я.
Я наткнулась на Кису в местной офисной столовке: он внимательно смотрел на куриную косточку, стыдливо сдвинутую на край тарелки, катал шарики из салфеток и курил, не выпуская вонючую сигарету изо рта.
- Феденька! - Обрадовалась я свободному месту в обеденное время. - Ты как здесь?
- А... вот, - загадочно информировал меня Киса.
Он оторвал от губ окурок, помял его грязными ногтями, прикурил новую сигарету и, кажется, узнал меня:
- О! Елена!
- Ага.
- Садись, Елена.
- Мерси.
Я села и приступила к салату, а Киса начал жаловаться на жизнь: тридцать два, ничего нет, талант зажали, пришлось напечататься за свой счет, но, суки, ты же понимаешь, да, зажали, деньги кончились, позорно, вообще ничего нет, банк описал купленный в кредит телевизор, приходится наступать себе на загривок и писать какую-то хуйню для этой блядской местной газетенки, никто не ценит, денег нет, талант зажали. Когда я приканчивала овощное рагу, Киса пошел на второй круг, а у меня от дыма стало резать глаза.
- Феденька, - спросила я чтобы хоть как-то остановить поток чертовой унылой психоделики, - а как твоя супруга?
- Тварь. Шлюха. Блядь. Сука, - оживился Киса, а я поперхнулась. - Презренная гадина. Ты представляешь? Она меня бросила! Меня! Бросила! Елена! Она ушла к какому-то фиксатому торговцу селедкой. Ну, или не селедкой. Ну, или колбасой. Или помидорами. Но какая, нахуй, разница? Я - ты представляешь? - ненадежный! Со мной невозможно жить! Я разочарован, Елена. Разочарован в жизни, в капитализме этом сраном. В бабах. Елена, запомни, нельзя опускаться, нельзя опускаться до плебеев. Елена! Главное - подбирать себе пару своего уровня. Индусы, Елена, - не говнюки. И их блядские касты тоже. Елена! Отсутствие социальной сегрегации - неимоверное зло. Ты поняла меня, Елена? - Он снова закурил и отхлебнул кофе из моей чашки. - Тебе понятно?
- Разумеется, Феденька, - заверила его я и решила срочно сбежать к нотариусу.
Я встала, и, перекинув сумку через плечо, попрощалась. Киса поднял на меня глаза, склонил голову на бок, ухватил за край толстовки и ошарашил:
- Елена, скажи мне, а почему мы не поженились? Ведь ты меня всегда понимала!
- Федор, - от такой наглости у меня в зобу сперло дыхание. - Спешу тебе напомнить, что наш с тобой дуэт отличался обоюдным отсутствием околополового желания, наличие которого, осмелюсь заявить, есть немаловажная составляющая крепкого брака.
- Что? - не понял Киса.
- Федя. Ты меня никогда не хотел. Я тебя тоже никогда не. У нас с тобой имели место быть чистые внеполовые отношения.
- Да? - не поверил Киса.
- Да. И, кстати, наличие вожделенной музы - важная составляющая творчества, ты же знаешь.
- Ну и что?
- Ну и то.
- Хуйня все это, Ленка, - сообщил Киса, - правда. Все эти ноги, крылья, хвост. Хуйня. Главное - это то, что мы с тобой из одного социального слоя. И люди мы хорошие. Вот что главное. Давай я тебе позвоню как-нибудь, Ленка? Ведь только ты одна меня всегда понимала. И стихи ты мои любишь. А остальное - хуйня, - и Киса снова стал зомбировать одинокую куриную кость.
Еще минут пять я, моргая, смотрела на Кису, а Киса курил и скатывал шарики из салфеток.