Аннотация: Вспомните свою любимую мелодию или сочините свою и читайте! Ля-ля-ля!
Над притихшей перед наступлением дня землей летела мелодия.
Звёзды ли переговаривались друг с другом, делясь подробностями прошедшей ночи, или заря, раскинувшись розовым телом по всему горизонту, напевала, подумывая, уступить ли место солнцу или ещё поваляться на небе?
А может быть, это пели счастливые влюблённые, гулявшие всю ночь и возвращавшиеся сейчас домой, нежно и шаловливо поглядывая друг на друга: так, так, а что теперь будет?
Маленькой девочке всё не пробуждалось. В шоколадном полусне она сочиняла песенку, и только что в её нежное ушко вошла серебряной серёжкой чудесная мелодия. И тут же она оказалась в дивной стране снов всех детей и зверят на свете, и все они там напевали её песенку на эту мелодию, танцуя в одном сияющем радостью хороводе. Слева её рука была в лапе симпатичного медвежонка, а правую руку крепко держал славный мальчик Петя с верхнего этажа.
Здесь мама совершенно не вовремя вошла в круг хоровода и укоризненно показала ей на большое дерево, где вместо фруктов висели спелые часы, и на всех было написано "пора"... "Сейчас, мамочка, только досмотрю... - попросила девочка... но хоровода уже не было, а медвежонок уже залазил в свою нору... - Конечно, завидовать плохо, - заметила себе девочка, - но всё-таки: хорошо мишке, никто его не беспокоит: заснул себе осенью, а летом проснулся! И ни тебе школы, ни холодного утра с неприятной зубной пастой и необходимостью умываться. А так как она девочка, ей ещё приходится расчёсывать длинные волосы. Они у неё красивые, но столько за ними ухода!" - она вздохнула, совсем как взрослая.
И тут одна мысль заинтересовала её. А как же мишки без Нового года? Бедненькие! Просыпают такой праздник! Она их искренне пожалела и даже немного всплакнула. А когда вытерла слёзы, проснулась и подумала, что как замечательно, что она девочка, и впереди у неё столько всего хорошего в жизни, что даже всякие досадные мелочи, связанные с утренним пробуждением ничто по сравнению с тем, что её ожидает.
И, подумав это, она засмеялась, скомандовала куклам: "А ну-ка, сони, просыпайтесь!", вспорхнула с постели и побежала умываться, напевая "ля-ля-ля"!
Восьмилетнего Митю не будили. Жалели. Это было его первое утро в приюте. "Я умру?" - не открывая глаз, подумал Митя, и сердце его застонало.
Тут где-то заиграли на рояле. Как воспоминание о лете: нежно, негромко и весело. И в это же время кто-то осторожно тронул его за плечо. Митя застыл испуганно, забыв, где он, и не пьяный ли отец сейчас погонит его с утра сдавать бутылки.
"Мальчик! - шепнули ему, - а у меня для тебя есть лишняя машинка. Прямо как настоящая гоночная! Как у Шумахера!"
Митя не поверил, что как настоящая, и не ответил.
"А ещё у меня есть коллекция спичечных этикеток. А на них самолёты!"
Самолёты - это было здорово. Самолёты Митя любил и был почему-то уверен, что обязательно станет лётчиком.
"А мне нравится "Боинг" А тебе?" - вдруг, неожиданно для самого себя, спросил Митя и выглянул из одеяльного укрытия.
На него смотрел парень с рыжей головой ростом метр, не больше. Янтарная посыпушка на лице и улыбка до ушей. ""Боинг" - хороший самолёт, - согласился парень, - но наши "Миги" лучше! Пойдём, я тебе покажу!"
Митя был рад, что теперь у него будет друг, да ещё тоже, наверняка, будущий лётчик. Он забыл все свои грустные мысли, быстро выполз из своего укрытия, изобразив проснувшийся самолёт, пожужжал, порычал, помахал руками, мигом оделся и пошёл вместе с новым другом смотреть наши самолёты.
Старенький профессор тоскливо посмотрел в потолок, показавшийся ему крышкой гроба. "Привидится же такое!" - огорчённо сказал он себе и повернулся к полосатым обоям. И вроде задремал, как вдруг, в дремоте своей, услышал скрипку. Должно быть, где-то у соседей играли, светло и печально. "Такая рань, а они уже играют!" - подумал профессор, встал, подошёл к окну и, залюбовавшись зарёй, стал считать оттенки красного и синего. И вдруг, прямо на небе, увидел формулу - решение задачи, над которой бился последние годы. Он ахнул, не поверив своим глазам, попятился к столу и на ощупь записал. Потом закрыл глаза. Снова открыл. Никуда оно не исчезло это мучительно-счастливое решение!
"Вот сейчас самое время умереть!" - подумал он грустно, но... не умиралось! Он осторожно потрогал сердце: бьётся! И уже не спеша, гордо подошёл к телефону и набрал номер своего ассистента, еле сдерживая восторг:
- Сёмушка! Извините, что так рано... - но не выдержал, и заорал по-молодому:
- Немедленно тащите сюда свою задницу! У меня получилось!
Баба Катя лежала недвижно и смотрела на зарю. Она плохо спала всю ночь. Соседи шумели, сердце болело, поясницу свело, кашель замучил. Дети были далеко. Внуки, кто в институте, кто в армии, кто... эх, она вздохнула, в тюрьме. И помирать-то нельзя: тому помочь, этому. "Ах, зачем ты меня, Алексей Федорович, так рано покинул, оставив одной доживать свой век!"
Синички облепили жёлтыми снежинками всё окно и умоляюще постукивали в стекло: "Пора бы нам и завтрак, тук-тук-тук!" Голуби тянули свои сизо-серебристые шеи: "И нам бы чего!" - "Вот ещё дармоеды! А ведь жалко: холодно сейчас".
Баба Катя кое-как переменила положение своего тела. Всё сразу заныло, заломило... Вдруг где-то, словно из её юности, заиграл аккордеон что-то до кашля в груди знакомое и в то же время новое и молодое, и тотчас солнце заглянуло синичкой, будто тоже проголодалось: "Хозяйка! Ты что?"
"И впрямь, что это я? Расквасилась! Кваша! Ну-ка вставай, ленивица!" - Баба Катя, ругая себя, хватаясь за бока и охая, поднялась: "Не скоро дождётесь! - погро-зила она неизвестно кому. - Рановато мне туда к вам, я ещё здесь нужна!" - и она, довольная собой, пошла кормить птиц и варить себе кашу.
Молодой композитор, не спавший с вечера, открыл окно, вдохнул утра и вдруг в его сердце, в его душе, запела музыка, о которой он мечтал, которую он звал в себя, но она ему не давалась, ускользая каждый раз, когда он пытался поймать её и посадить в нотную клетку. А тут она сама опустилась на чистый лист бумаги, весело пробежала нотным алфавитом всю тетрадь, наполнив её возбуждённым оркестром. Пока ещё не видимым, но как точно, как ощутимо представлял его композитор, что ему казалось, он слышит трепет переворачиваемых страниц, мимолётное покашливание публики, скрип смычков, дыхание музыкантов... А их лица! Он увидел их лица, счастливые от музыки, и, не дожидаясь наступления дня, заспешил к дирижёру.
Дирижёр одного хорошего оркестра, тоже не спал всю ночь. Всю свою бессонницу он составлял программу оркестра. К утру программа была готова, но заснуть он так и не смог. К священной, веками проверенной классике, и к тому, что было написано сравнительно недавно (но и на этом уже была лёгкая пыль времени) ему хотелось добавить чего-то нового, непременно лёгкого и утончённого, о чём и словами не ска-жешь, а только музыкой... Да! Ему нужна неожиданность, та, что начнёт торжество свежим нежным звуком, которого неизменно жаждут вкусить уши поклонников его оркестра! Он представил эти уши, много ушей, наслаждающихся музыкой и засмеялся озорным мальчиком. Легко поднялся, словно не работал всю ночь, а пребывал в счастливых снах о детстве. Улыбнулся себе в зеркало, взмахнул тонкими руками, и его оркестр, на самом деле ещё просыпающийся в десятках квартир по всему городу, сыграл ему утреннее... Взбодрись!
Здесь ему позвонила вахтёрша, извинилась и сообщила, что к нему слёзно просится молодой человек и уверяет, что композитор. "Конечно, - зашептала она, - я сказала, что ещё рано, и, более того, говорю ему: "Вам не назначено!" Но он настаивает! И глаза, ах, как у него горят глаза! Демон Врубеля, не меньше!"
Дирижер прислушался к своему сердцу. Оно не тревожилось, нет, наоборот, оно как бы за'мерло в томительном предчувствии... "Хорошо, просите!" И встретил длинноволосого юношу на лестничной площадке. Юноша был робок, но глаза, вахтёрша была права, глаза его жгли пламенем недавно пережитого вдохновения. Он провёл его к роялю. Юноша сыграл своё сочинение. Ранка на душе дирижёра, не дававшая ему спать, затянулась самым чудесным образом: это было именно то, чего не хватало программе его оркестра. Дирижёр и композитор обменялись лучистыми взорами. Улыбнулись и поняли друг друга без слов. Юноша заиграл снова, в другом темпе, останавливаясь там, где можно было ещё подправить, подскоблить, подчистить... Они работали.
И вот вечер. Публика собирается в зал, затаившийся перед встречей с музыкой. Разлад в инструментах. Они пытаются договориться. Кто-то свистит. Кто-то ревёт басом. Кто-то тоненько зовёт на подмогу...
Дирижёр примиряет всех одним взмахом руки. Его сердце стучит так громко, что ему хочется извиниться перед публикой... Простите, я так волнуюсь! Сейчас, сейчас... Ну, с Богом!
И оркестр заиграл. И наша знакомая, а уже, пожалуй, добрая подруга мелодия закружила вальс вокруг нас, а может и не вальс, а иной, космический, танец звёзд, насмотревшихся за вечность на миллиарды влюблённых...
И начался другой танец. Танец лиц, танец глаз, танец губ. Вот дама в годах помолодела и огляделась, вскользь, как бы, высматривая знакомых... Тут же ей подмигнул, ещё недавно суровый господин во фраке, сидящий рядом.
А малыш, между ними, строго посмотрел на них как воспитатель на своих проказников...
Женщины поплыли плечами в этом танце, будто их повели кавалеры-невидимки. А мужчины задумались о смысле жизни, и у каждого нарисовалась определённо новая идея бытия. Слушателей мечтательные взгляды счастливыми мотыльками полетели по залу...
Мы оставим их, не будем мешать их блаженству, выйдем тихонечко за дверь... Прислушаемся ещё раз. Ах! как сладко ноет и поёт удовлетворенное музыкой сердце...