Annotation

      Санкт-Петербург, декабрь 2033 года

     

     Я просыпаюсь в полной темноте. Глаза болят так, словно их выкололи.

     Холод собачий. Суставы превратились в стальные шарниры. Они ледяные и твердые. Я ощупываю себя руками, чтобы убедиться, что у меня еще есть тело.

     В глотке пересохло. Атомная пустыня. Штат Невада в утренний час, когда холодно и ящерицы еще дремлют.

     В голове одни вопросы: Где я? Что я здесь делаю?

     И еще один, самый главный – за что?!

     Пробую разобраться.

     Перед глазами красноватая тьма. Сполохи огня. Желтые, красные, зеленые. Это не свет. Увы.

     Это мой мозг сам придумывает то, чего нет.

     Где я?

     Я пытаюсь ощупать стены. Натыкаюсь на какие-то механизмы. Они в ржавчине.

     Проверяю карманы. Там что-то есть. Вслепую провожу инвентаризацию:

     1. Карточка. Квадратный листок картона, с одной стороны гладкий. Кажется, это фотография. Я не знаю, кто на ней изображен.

     2. Перо какой-то птицы. Жесткое и грязное, с обломанным кончиком. Я не помню, для чего мне это. Кому нужна такая вещь? Я подношу его к носу и отшатываюсь. Перо воняет.

     3. Зажигалка зиппо. Холодная, металлическая, выпуклый рельеф на боках. Я подношу ее к носу и чувствую легкий запах бензина. Аллилуйя! Это прекрасно. Почти так же хорошо, как запах кофе и теплых круассанов по утру. В Париже, на Монмартре, весной... Звучит так, словно я когда-то был в Париже...

      Ржавая Эйфелева башня накренилась над городом. Мертвые Елисейские поля заросли рыжей, изувеченной травой. Триумфальная арка изувечена взрывом, от нее осталась только неровная половина. Из болота, в который превратился центр города, торчит корпус огромного военного самолета.

     Только я ни хрена там не был.

     Прекрасно. Теперь у меня есть три волшебных предмета. Как в сказке. Осталось найти им применение.

     Я открываю крышки зажигалки, кладу палец на рубчатое колесико.

     Чирк! Чирк!

     Прокручивается колесико зажигалки.

     Чирк!

     Летят искры.

     

      Человек пытается зажечь огонь, чтобы осмотреться. Чтобы понять, где находится. Он до сих пор не понимает, что с ним случилось.

      Человек думает: «где я?»

      Он не знает, как здесь оказался. Возможно, человек получил травму, это посттравматическая амнезия, так часто бывает.

     

     Амнезия. Так часто бывает.

     Затылок у меня болит. Я не знаю, что там. Аккуратно трогаю пальцами, они проваливаются в мягкое и влажное. Кровь? В следующий миг меня насквозь пробивает разрядом боли, меня ведет. В последнюю секунду я рывком возвращаюсь в сознание. Ловлю сам себя, пережидаю головокружение, чтобы не упасть. Хватаюсь руками за невидимую землю. Холодный пористый бетон отзывается под пальцами. Похоже, в затылке у меня открытая рана.

     Я снова беру зажигалку.

     Чирк! Чирк! Вшшш!

     Пламя неожиданно вспыхивает. Мягким золотистым светом освещает на мгновение все вокруг… От этого света мне почти больно. Я зажмуриваюсь на мгновение.

     И снова открываю глаза.

     

      Освещает лицо человека. Его глаза. Оно светлые.

      Прежде чем пламя погаснет, видно, что это человек с резким рубленым подбородком, с выбритой головой и шрамами на лице. Несмотря на ситуацию, в которой оказался, человек улыбается.

      - Привет, - говорит он огню.

     

     - Привет, - говорю я огню.

     И пламя снова гаснет.

     Полная темнота, световые пятна на сетчатке глаза. Они в форме язычков пламени.

     Прыгают. Мелькают. Они везде. Я поворачиваю голову, пятна с легким опозданием двигаются за мной.

     Значит, я не ослеп.

     Хоть одна хорошая новость на сегодня.

     Я подношу зажигалку к носу и чувствую исчезающий горячий аромат. Это прекрасно. Это живое.

     Запах бензина едва уловим. Возможно, я смогу зажечь огонь только один раз. Может, два. Если повезет.

     Я убираю зажигалку в карман. Пальцы ощупывают вытертую ткань и засовывают зажигалку в карман старых потертых джинсов. Я провожу пальцами по своему бедру, чувствуя, как холодят кончики пальцев уцелевшие заклепки. Зажигалка мне еще пригодится. Не стоит тратить бензин сейчас.

     Оставлю это на крайний случай.

     Я напрягаю глаза, а затем представляю белые силуэты двух ладоней. Словно они в темноте светятся. Я поднимаю их перед лицом.

     «Это мои руки». Точно.

     Ресурс рук не ограничен, они заменят мне глаза.

     Заодно и согреюсь.

     «Наши руки не для скуки. Правда, Профессор?», я почти слышу этот насмешливый хрипловатый голос. Я почему-то улыбаюсь при этих воспоминаниях.

     И вдруг теряю сознание.

     

     Я не знаю, сколько прошло времени. Минуты в темноте растягиваются в бесконечность.

     Когда Бог решил наказать людей, он отнял у них время.

     Бесконечность плавится и стекает вниз, как расплавленный сыр. Как часы на картине Сальвадора Дали…

     Хорошая картина. Мне всегда нравился Дали.

     Но я никогда не думал, что окажусь в его картине.

     

      Белый светящийся силуэт человека на фоне черной, прорисованной белыми линиями, копии картины Сальвадора Дали.

     

     Внутри гибкого времени… я учусь быть слепым.

     До Катастрофы ходила притча о шести слепых мудрецах и одном слоне.

     Слепые ощупывали слона, чтобы понять, кто это.

     Первый мудрец обхватил ногу слона и закричал: слон похож на дерево!

     Второй взял слона за хвост и крикнул: слон похож на метлу.

     Третий мудрец взял слона за хобот и закричал: слон похож на змею.

     Четвертый мудрец: слон – это бык. Ему достался бивень.

     Пятый: слон – это стена. Без сомнения. Ведь мудрец уткнулся в его огромный бок.

     Шестой сказал: слон – это одеяло. А это была всего лишь шерстяная попона на слоне.

     Все увидели свое. Отдельную деталь. Но целого никто не увидел.

     Какой интересный парадокс, да? Парадокс слепых.

     Я представляю разрозненные картинки, как кадры хроники:

     

      Механизмы, стена, провода, брошенная банка из-под консервов...

      И лестница.

     

     Лестница. Куда она ведет?

     Какая разница? Главное, это путь.

     Все равно, что заблудившись в лесу, выйти на заброшенную дорогу.

     Лестница это нить. Это спасение. Все дороги куда-нибудь ведут. Даже если по ним сто лет никто не ездил и не ходил.

     Я знаю.

     В детстве я заблудился в тайге и уже совсем отчаялся. Сосны смотрели на меня из-под неба, мох под ногами пружинил. Но тут посреди леса я вышел на заросшую травой старую дорогу. Глубокая колея в песке. И у меня снова появилась надежда…

     И я вдруг понимаю. Разрозненные детали собираются в единое целое и получается он…

     Слон.

     Это не лестница. Не стена. Не шестеренки. Не провода. Не стекло. Не металл. Не бетон.

     Это заброшенный эскалатор.

     На мгновение у меня кружится голова. Я чувствую облегчение. И покой.

     Все не так плохо. Я – в метро.

     Дома.

     

     шестнадцать пуль из АК-47

     и никто никуда не летит

     он въехал в ущелье верхом на осле

     с постом молитвой и калашом

     

     чтобы сделать зарубки на чешуе

     сделать зарубки на чешуе

     сделать зарубки на чешуе

     

     у него был крест из старых гвоздей

     и пол-мешка кукурузной муки

     (нет, почти мешок кукурузной муки)

     у Суан-дель-Фьор он купил себе ствол

     за чей-то пизженый красный корвет

     

     ведь убить дракона не так легко

     убить дракона не так легко

     убить дракона не так легко

     

     TomWaits, вольный перевод: Д.Сергеев

      Глава 1

     

     

      2023 год, Санкт-Петербург, станция «Обводный канал». За 10 лет до Веганской войны.

     

     

      Мика

     

     

     Капля конденсата стекает по бетонному тюбингу, вбирая по пути пыль и запах сырости, углекислый газ и частицы плесени. Крошечные отшелушившиеся кусочки человеческого эпителия. В подземельях метро слабо, вяло, ненужно трепыхается жизнь. Единицы — то, что осталось от самоуверенной многомиллиардной массы человеческой протоплазмы, обитавшей на планете Земля. Вот уже больше десяти лет плесень здесь, в тоннеле растет и развивается, людей все меньше и меньше, а ее все больше. Слабые флуорисцентные частички поблескивают в воздухе. Это споры больших грибов.

     Люди — это источник белка. Большие грибы — источник белка для источника белка.

     А плесень – властитель всего. Она здесь везде, в воздухе, на стенах, в воде и даже в легких человеческих единиц.

     Придет время, и плесень завладеет всем. Пока же она упорно и неуклонно развивается, растет. Сейчас она методично переваривает гриб, чувствуя приятно обжигающую ядовитую мякоть. Вот мимо гриба, сквозь световое пятно налобного фонаря, проходит чья-то нога в цветных обмотках. Желтое пятно света уносится вперед, в глубину тоннеля. За ним следует, как привязанная, старуха. За ней бежит еще одно желтое пятно, прыгает старухе на спину, дрожит, отскакивает в сторону, убегает дальше по тоннелю и снова возвращается.

     Это пятно света принадлежит девочке шести лет.И оно такое же непоседливое.

     Старуха и девочка идут вперед. В руках у них корзины, на головах фонари.

     Плесень остается во мраке. Когда-то и они, женщина и девочка, будут добычей плесени, одной частицы из многомиллиардного коллективного разума. Плесень оплетет губы и щеки, пальцы и руки, заползет внутрь и устроится там, как у себя дома, дыша метаном гниения и наслаждаясь теплом разлагающихся тканей. Но это будет еще не скоро.

     С девочкой точно. Девочка молода и здорова, насколько можно быть здоровым, родившись и проведя всю жизнь в сырых полузатопленных подземельях. Иногда девочка кашляет. Девочка родилась в великом городе Ленинграде, но для нее это просто звуки — Ленинград. Питер. Санкт-Петербург. Город Петра – какая разница? Для нее это – неведомая страна наверху. Сказочная страна смерти и запустения, холодных каменных львов, редких чудесных вещей, что приносят сталкеры, и монстров, выходящих на охоту. Кто это, Петр? Она не знает. У девочки темные волосы и светло-карие глаза. Девочка одета в платьице и старую кофточку, грубо связанную из разхлохмаченной цветной пряжи. Две трети кофточки желтые, одна голубая. Девочке нравится запах сломанного гриба и часто снятся цветные сны.

     - Нэнни, смотри! - говорит девочка. Она наклоняется и достает черный скрюченный гриб. Он слегка светится в темноте фиолетовым. – Я нашла!

     - Фу, ты. Выбрось эту гадость, - говорит старуха. Девочка стряхивает гриб с ладоней и прячет их за спину.

     – И вытри руки, - добавляет старуха. - Ты что так быстро?

     - Э! Не быстро, - возмущается девочка. Но еще раз быстро-быстро вытирает руки о подол платья.

     - Ну-ка еще раз вытри, чтобы я видела. – девочка нехотя подчиняется. - Вот так, молодец. И не ворчи, не ворчи. Есть хочешь? Писать?

     - Нет.

     Старуха вздыхает. Садится на кабельную катушку, ставит корзину и переводит дыхание. Если приглядеться, не так уж она стара. Ей лет пятьдесят. Лицо изрезано морщинами, истончено печатью усталости, поэтому кажется, что женщина старше. На ней красная вязаная кофта, длинная юбка, сшитая из лоскутов разных цветов. На ногах растоптанные ботинки. Цветные тканевые обмотки вокруг распухших лодыжек. Женщина морщится и трет занемевшую голень.

     - Нэнни, - говорит девочка.

     - Чего тебе? Ты голодная?

     Девочка качает головой.

     - Нет.

     - А что тогда?

     - Мне приснился сон…

     Женщина, которую называют «Нэнни», тяжело вздыхает.

     - Ну вот, опять начинается!

     - …про ангелов.

     Нэнни морщится. Она явно слышит про сны не в первый раз.

     - Только не надо про сны. Я ненавижу сны. Сны глупые. Во снах ничего хорошего не бывает. – она вдруг замирает. – Про ангелов?

     Девочка качает головой. И да, и нет.

     - Перед сном я молилась. Как ты меня учила, Нэнни!

     Нэнни точно не чувствует себя счастливым учителем. Она чувствует себя очень усталым учителем.

     - О, боже.

     - Я хотела увидеть маму…

     Нэнни вздыхает.

     - Бедная девочка, - бормочет она. Спохватывается, напускает строгий вид: - Что? Опять?! Мика! Мы же договорились!

     - Но мама не пришла, - говорит Мика.

     Нэнни произносит в сердцах, обращаясь к небу. А может, к потолку тоннеля. Или к плесени:

     - Замолчит этот ребенок когда-нибудь или нет?! Кто-нибудь вообще видел шестилетнего ребенка, который так много говорит? За что мне это?! – она поворачивается к девочке. - Ну что? Была там твоя мама или нет?

     Мика игнорирует. В шесть лет она тоже умеет играть во взрослые игры.

     - Я сильно зажмурилась и сжала кулаки, - говорит Мика. - Вот так.

     Девочка прижимает руки к груди. Задирает лицо к небу и зажмуривается – так сильно, словно от этого зависит ее жизнь. Нэнни не выдерживает:

     - Скажешь ты мне или нет?! Всю душу вытянет! Что за наказание, прости господи!

     Но Мику не так просто смутить:

     - Я очень хотела, чтобы Бог меня услышал, - Мика на мгновение открывает левый глаз и начинает быстро говорить: - Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста. Пожа…

     Это смешно. Нэнни прерывает, с сарказмом:

     - И что, двести раз так?

     Мика открывает глаза. Торжественно смотрит на Нэнни.

     - Двести тысяч миллион! Я просила Его послать мне ангела, - сообщает она.

     Молчание. Где-то вдалеке гудит сквозняк в тоннеле, завывает, словно потерявшийся во тьме путник.

     Нэнни говорит устало:

     - Ну зачем ты это делаешь? Я же тебе говорила, что у Бога нет помощи для людей... больше нет, - она мелко, привычно креститься. - Единственного сына он и так нам отдал.

     Мика не слушает. Она почти шепчет:

     - Мне никто не ответил. Совсем никто. А потом я легла спать.

     Глаза Мики широко раскрываются, словно она увидела что-то потрясающее.

     Нэнни поднимает взгляд, но видит только темный потолок тоннеля, заросший грязью, с потеками сырости. Где-то вдалеке гудит ветер.

     - Что там? – спрашивает Нэнни.

     - Небеса. Я их сразу узнала.

     Нэнни, помедлив, с подозрением:

     - Узнала?

     Мика кротко улыбается:

     - Все, как ты говорила, няня. Сначала я увидела облака… затем ворота…

     - Ворота? – Нэнни против воли очарована. - Там были ворота?

     - Да.

     Нэнни вздыхает.

     - Как я люблю Ворота, - говорит она мечтательно. – Боже мой, боже мой. Они мне даже снятся иногда. Конечно, я никогда их не видела, только на картинке… Там были… знаешь, такие завитки наверху? Словно листья из бронзы? Были?

     Мика кивает.

     - А надпись?

     - Да, конечно!

     - Я знала. Знала! – Нэнни наполняется тихой радостью, словно презерватив чистой прохладной водой. Целый шарик тихой надежды и радости. Который вот-вот лопнет.

     Мика продолжает:

     - Надпись золотая. И там написано… большими буквами и очень красиво…

     Нэнни невольно подается вперед. Глаза ее тлеют надеждой.

     Напротив, в глазах девочки – скачут едва заметные насмешливые искорки.

     - «Привет, Нэнни. – говорит Мика. - Это Рай».

     Молчание. Где-то вдалеке капает вода и миллиарды спор плесени готовятся захватить умирающий мир. Нэнни внимательно смотрит на Мику, хмурится. Наконец говорит:

     - Мика, ты меня разыгрываешь, да?

     Мика хихикает. Теперь это снова чуть растерянная девочка шести лет. Маленькая и смешная.

     - Может быть, совсем чуть-чуть, Нэнни.

     - Скучаешь по маме?

     Мика замирает. Затем улыбается – странной, словно обращенной внутрь себя улыбкой. Женщина, которую девочка зовет Нэнни, вздрагивает.

     

     * * *

      В глубине комнаты – старый, растрескавшийся от сырости стол. Желтый некогда шпон выцвел и отслоился. На столе звонит древний серый телефон. Долго и тоскливо, как в старом гангстерском фильме.

      Наконец Мика подходит. Секунду медлит и снимает трубку. На пластмассе остаются пятна от стертой пальцами пыли. Мика прикладывает трубку к уху, витой черный шнур качается у нее перед глазами. На лице девочки – мучительная смесь надежды и страха.

      - Алло? – говорит Мика в дырчатую мембрану. И слушает.

      В трубке – тишина.

      Мика неуверенно повторяет:

      - Алло! Меня кто-нибудь слышит?

      «Ышит… ышит… ышит», отзывается далекое эхо.

      И вдруг звучат гудки. Резкие, тревожные звуки, словно удары сердца. Кажется, гудки идут не из трубки, а отовсюду, со всех сторон. Словно вся комната гудит, как телефонная мембрана.

      Внезапно сквозь гудки прорезается голос. Мощный, глубокий, но словно потусторонний. Он тоже идет отовсюду. Из стен, из потолка, из старого стола и бетонного пола. Из трубки. Голос звучит механически и монотонно, словно запись древнего автоответчика:

      - У меня больше нет для вас ангелов.

      Мика оглядывается.

      - Но…

      Голос повторяет монотонно, словно автомат:

      - Все мои ангелы заняты.

     

      * * *

      Мика поднимает голову и видит:

      Красное безжизненное небо, как бывает на закате. Огромное поле разорванных, почерневших облаков, обугленные развалины райских врат. Бронзовые завитки оплавились, золотые буквы осыпались. В обрывках облаков застыли почерневшие трупы ангелов. Их крылья обгорели. Их лица искажены судорогами. Они мертвы.

      Черные сгоревшие перья медленно кружатся в воздухе и падают вниз, сквозь облака.

      Это жутко и очень красиво.

      * * *

      - Видишь?- говорит Голос устало, совсем по-человечески. - Мне некого послать тебе на помощь, Мика. Все мои дети... вот что с ними стало. У меня больше нет для вас ангелов.

      Мика говорит:

      - Как печально.

      Голос снова повторяет с интонациями автомата:

      - Все мои ангелы заняты.

      - Но мне очень нужна помощь! – говорит Мика. - Очень нужна!

      Голос молчит. Гудки идут, но словно издалека, глухие и едва слышные.

      - Пожалуйста, - говорит Мика безнадежно.

      Голос молчит. Гудки идут.

      Мика начинает кричать. Это боль и стон отчаяния:

      - Хотя бы кого-нибудь! Пожалуйста!

      Она останавливается, затем повторяет очень тихо:

      - Пожалуйста.

      Пауза. Тишина. Наконец раздается далекий гром… затихает.

      Голос устало:

      - Ладно, есть один...

      Мика вскидывает голову:

      - Правда?! Спасибо, спасибо!

      Голос вздыхает.

      - Но он тебе не понравится.

      Тишина. В черных обугленных облаках на мгновение беззвучно вспыхивает и гаснет молния.

     

      2.Неправильный ангел

     

     

     Когда Седой вошел, эти двое уже стояли напротив. Высокий бритоголовый, голый по пояс – Уберфюрер. Он же Убер. Напротив – бородатый здоровый мужик в черной куртке. Мужик ухмыльнулся. «Это он зря», подумал Седой.

     - Меня часто спрашивают, почему я стал фашистом, - сказал Убер медленно. - И я часто отвечаю...

     - Чего? – сказал человек.

     Убер ударил его в лицо головой. Человек упал. Убер поднял его и врезал коленом – с оттягом. Человек с размаху впечатался в стену. Бум! Сполз на пол, застонал. Убер посмотрел на него, склонил голову на одно плечо, на другое, как делают большие собаки. Затем пошел вперед.

     На стене остался смазанный кровавый отпечаток лица. Как японский иероглиф. «Красиво», подумал Седой.

     Убер пошел к человеку. Тот начал вставать, подтянул ноги...

     - Я говорю, это хороший вопрос, - сказал скинхед.

     Человек поднялся – лицо залито кровью. Вытянул к Уберу руку. Скинхед резко перехватил ее, дернул человека на себя. С силой выкинул навстречу локоть. Н-на. Удар. Человек взлетел… Капли крови разлетелись по всей комнате…

     В краткое мгновение Седой подумал, что есть в этом какая-то невероятная чудовищная красота. Возможно, что-то японское. Охуительное, как сад камней.

     Мгновение закончилось. Человек с грохотом рухнул на землю. Человек застонал.

     Человек поднялся. Упрямый.

     «У людей вообще огромный ресурс прочности», подумал Седой. «И при этом они могут сломаться от любой ерунды. От дуновения ветра. Как советский армейский уазик».

     Убер примерился и ударил. Брызнула кровь. Убер посмотрел на свои костяшки, слизнул кровь. И ударил еще раз, и еще.

     - Хватит! – сказал Седой. – Ты его убьешь.

     Убер поднял голову. Ноздри раздувались, лицо забрызгано кровью. Убер усмехнулся.

     - Всегда можно ответить, если спрашивают вежливо, - сказал Убер. - Всегда.

     Он выпрямился. Голубые глаза блестели ярко и безжалостно. Седой отступил. Его всегда поражала вот эта способность Убера мгновенно переходить из состояния покоя в состояние холодной ярости. Когда кажется, что воздух вокруг скинхеда искрит и наполняется озоном. Разливается обжигающе холодным электричеством.

     - Вежливость, - сказал Убер негромко. - Я люблю слово: «уважение».

     Он улыбнулся. Пнул лежащее тело ногой в высоком армейском ботинке.

     - Потому что я, на хрен, никакой не фашист. Понял?

     Убер повернулся к Седому. Тот смотрел на товарища открыто, без тени страха. С Убером только так и можно. Искренность, терпение и никакого страха. Как с детьми.

     Убер дернул щекой.

     - Разве я похож на фашиста?

     Седой оглядел его. Внимательно и спокойно.

     Напротив – забрызганное кровью лицо Убера. Ноздри раздуваются. Голубые глаза жестокие и яростные. Сейчас от Убера расходились, как излучение от реактора, волны бешенства.

     Седой сказал мягко:

     - Конечно, нет. Какой ты на хрен фашист?

     Последняя фраза настолько резко контрастирует с образом Убера, что это смешно. Убер засмеялся.

     Ладонью он стер со лба капли крови. Затем негромко запел. У него красивый, чуть хрипловатый тенор:

      Из праха человека слепил Господь

      А мне Господь дал кости, кости и плоть

      Кости и плоть, спина как плита

      Да мозги тупые и башка не та.

     Седой смотрел, как Убер поет. Красный скинхед – голый по пояс, высокий, широкоплечий, жилистый, в десятках заживших (и заживающих) шрамов. Крепкие длинные руки свисают вдоль тела.

     На плече черная татуировка: скрещенные серп и молот в лавровом венке.

     Седой опустил голову и увидел разбитые в кровь костяшки на кулаках Убера. «Кто-то слишком увлекается», подумал он.

     - Вот так, - сказал Убер.

     Седой оглядел место побоища, еще раз задумчиво рассмотрел стену, заляпанную кровью, отметил белый зуб в кровавой луже на полу, зацепил взглядом безжизненное тело. Хотя нет, тело еще шевелилось. Седой присел на корточки, приложил два пальца к шее страдальца. Прислушался. Кивнул, выпрямился, повернулся к Уберу. Тот рассматривал стесанные до крови костяшки кулака.

     - За что ты его так? - спросил Седой. – Я пропустил начало.

     Убер поднял голову. Лицо, искаженное яростью, наконец разгладилось.

     - Он назвал меня фашистом, - сказал он спокойно.

     - И все? – удивился Седой.

     - Да.

     - Точно больше ничего?

     - Этого мало? - Убер поднял брови.

     - Думаю, тебе нужно быть посдержаннее, - сказал Седой.

     - Зачем? - удивился Убер. - Думаешь, я затем пошел в скины, чтобы быть сдержанным? Эй, чувак, стоять, сука! Готовься, сейчас я буду сдержанным.

     - Большая сила — большая ответственность, - сказал Седой.

     Молчание. Убер оглядел пожилого скинхеда, задумчиво почесал шрам на лбу. В глазах его появилось странное недоуменное выражение. Он переступил с ноги на ногу, покрутил головой. Казалось, эта мысль не помещается в его бритую, изуродованную шрамами упрямую голову. Но он все равно пытается ее там разместить – из уважения к Седому. Убер нахмурился.

     - Ты сейчас серьезно? - спросил он.

     Седой молча смотрел на него. Светло и строго, словно библейский апостол. И вдруг не выдержал, засмеялся.

     - Да нет, конечно. Это ж из комикса.

     - Блять, - сказал Убер. - На секунду я почти поверил.

     - Но ты в следующий раз все-таки полегче. Это всего лишь слова.

     - Да, - Убер кивнул. – Не стоит убивать за слова.

     - Вот именно, - Седой потер лицо, потянулся. – Жрать охота! Страсть. Пошли перекусим?

     - Лады. А… - Убер замолчал, увидев в глазах Седова, что еще не все закончилось.

     Человек поднялся. «Здоровый, - подумал Седой. - Но дура-ак».

     Убер медленно повернулся.

     - С-сука, - сказал человек. Выплюнул на ладонь сгусток крови и два зуба. – Ты мне… я тебя…

     Он пошел вперед, набычившись. «Страшный, как пиздец».

     - Чувак, спокойно.

     - У-убью.

     - Чувак, будем честны, это не «Вишневый сад», - сказал Убер. – Это всего лишь пиздюли. Не надо делать из этого трагедию.

     Седой порадовался, что Убер говорит спокойно и насмешливо. Ни следа прежней ярости. Видимо, сегодня обойдемся без убийств. Это хорошо.

     - Я твоих детей найду и расчленю, - сказал человек тихо и отчетливо. - на кусочки порежу, сука.

     Убер ударил. Мгновенно, страшно и по-настоящему. Мужик подлетел и рухнул, как вавилонская башня. Убер пнул его несколько раз.

     Затем прыгнул сверху.

     Седой только вздохнул и отступил, чтобы кровь его не забрызгала. «Убер в своем репертуаре». Мужика ему не было жалко. За некоторые слова действительно убивают. Он бы и сам убил за такое. Он вспомнил Еву – и печаль пронзила его насквозь. «Два раза бы убил».

     «Только как мы будем разбираться с начальством станции?», подумал Седой. «Ох, черт. Как не вовремя».

      3.Мы проебали караван

     

     Петербург, разрушенный Катастрофой. Вдали возвышается поврежденный купол Исакиевского собора. Мощные стволы лиан, проросшие сквозь камень под Медным всадником, статую оплетают голые уродливые ветви. Разбитые и сожженные ржавые останки машин на площади. Все в густо-оранжевом свете. Скоро рассвет.

     Мимо статуй коней Клодта, зеленых от окисла, проходят люди в серых плащах и противогазах. За плечами у них огромные баулы. Это дальнобои, диггеры с секретным грузом.

     Идущий впереди диггер напевает себе под нос.

     В разрушенном войной мире мало кто знает «Holyday» Bee Gees. Легкая незамысловатая песенка. Высокий чистый голос Убера выводит:

      праздник хороший день

      самый лучший день

      праздник хороший день

      самый лучший день

     Караван идет через мертвый город.

     

     * * *

     

     Петербург перед рассветом. Три часа утра. Где-то вдалеке на востоке начинает медленно нагреваться линия горизонта, как вольфрамовая нить в лампе накаливания. Оранжевые отсветы пронизывают и зажигают воздух. Заставляют его светиться изнутри.

     Каменный лев с выщербленной пастью смотрит на Неву, по камню ползет оранжевый свет. С изуродованной выстрелами львиной головы срывается небольшая птица… нет, не птица. Это птицеящер. Он взмахивает крыльями и набирает высоту. Свист рассекаемого воздуха. Под ним проносится с огромной скоростью гладь воды.

     Развалины города с высоты птичьего полета.

     Эпицентр взрыва. Огромная воронка, полная воды, расстилается под крыльями птицеящера. Вода в ней удивительно спокойная, несмотря на ветреную погоду. Эта вода всегда безмятежна – и лучше бы в нее не соваться. Это знает даже крошечный птицеящер с почти отсутствующим мозгом.

     Покосившиеся фонарные столбы отмечают путь. В проводах одного из них бьется под порывами ветра изодранное белое полотнище – словно знак капитуляции всего человечества. Птицеящер набирает высоту, в последний момент уворачиваясь от белого всплеска.

     Мертвый канал, почти обмелевший. Рыжие заросли по его берегам. Местами камни набережной вывернуты толстыми мясистыми побегами.

     Пронизывающий ветер, несущий пыль и рентгены, сдувает мусор с набережных.

     С высоты птицеящер видит караван диггеров, идущих очень осторожно. В авангарде трое, передвигаются они перебежками, прикрывая друг друга – как боевая группа. Оружие, перемотанное тряпками – старые «калаши» и дробовик. Противогазы. Капюшоны, стянутые вокруг резиновых масок. Заклеенные скотчем штаны и рукава.

     Высокий диггер останавливается. Выпрямляется. Это Убер.

     К нему подходит другой диггер, ниже ростом. Это Седой. Трубка его противогаза перемотана синей изолентой. Седой поворачивается, делает знак рукой остальным – стоп, передышка. Караван, состоящий из десяти человек, с облегчением останавливается. Люди сбрасывают тяжеленные баулы с плеч, садятся, пьют воду, негромко переговариваются. Они спокойны. Но в этом спокойствии чувствуется некоторая нервозность.

     Вдалеке слышен странный гул. Словно тысячи лап переступают по мертвым улицам города. Далекий лай, доносящийся оттуда, сливается для диггеров в глухой белый шум.

     В бинокли Седой и Убер разглядывают поток собачьих тел. От поднимающегося за горизонтом солнца, собаки уже не серые, как они есть, а багрово-оранжевые. Потоки косматых тел заливают улицы Петербурга. Это собаки Павлова, как их называют в Питере. Их тысячи и тысячи.

     - Красные собаки, - сказал Убер. – Прямо как в «Книге джунглей». Вроде ж не сезон, а?

     - Это Гон, - Седой убрал бинокль. Сунул его в потертый пластиковый футляр и застегнул крышку.

     - Да уж вижу, что Гон. Черт, не вовремя, а? Я думал, он только весной бывает…

     - Надо их отвлечь, - сказал Седой. Убер огляделся. Тоже спрятал бинокль в футляр, повесил на пояс. Достал и нацепил на резиновую маску темные очки в тонкой золотой оправе. Пижон, подумал Седой. Смотрелось это… экстравагантно.

     – Их надо увести на юг, юго-восток, - сказал Седой.

     - Иначе не пройдем? – Убер помолчал. - Черт, а ты прав. Да, надо. «А мы пойдем на север… а мы пойдем на север», - пропел он неожиданно.

     - Я пойду, - сказал Седой.

     Убер покачал головой. За линзами глаз не было видно, но чувствовалось, что он усмехается. Пижонские темные очки только подчеркивали это впечатление.

     - Нет, ты не пойдешь. Я пойду.

     Противостояние как в кино. Один чувак в противогазе смотрит на другого чувака в противогазе. Только у того чувака, что повыше, на маску надеты пижонские темные очки. С тонкой золотой оправой. У другого – синяя изолента на трубке.

     - Только не говори, что у меня чувство вины, - сказал Убер. – И все такое. Конечно, я мог не соглашаться на это предложение. Подумаешь, повесили бы всех нас на заборе!

     Седой пожал плечами.

     - Ладно-ладно! – сказал Убер. - Только меня повесили бы. Одного. Но… Нам всего лишь нужно довести караван до Восстания. И все. И все долги спишутся.

     Седой тяжело вздохнул и шагнул вперед. Убер заступил ему дорогу.

     - В общем, я пойду, - сказал Убер. - И это не чувство вины, не думай. А суровая необходимость выпендриться.

     - Это другое дело, - согласился Седой.

     Убер помолчал.

     - Скажешь пацанам? – спросил он.

     - Ага.

      4. Бег в оранжевом свете

     Огромная долина, залитая оранжевым светом восходящего солнца. Если подняться на приличную высоту, то становится понятно, что это не скалы, а разрушенные дома. Скоро свет уйдет, и она превратится в серую.

     Вдали видно огромную воронку от атомного взрыва. Птицеящер делает пару сильных взмахов, ловит восходящий поток и взмывает вверх. С высоты уже видно восход, тогда как внизу еще доживают последние мгновения предрассветные сумерки.

     А вот и этот человеческий караван.

     Птицеящер видит, как один человек отделяется от каравана и бежит. Птицеящер удивлен – человек направляется к стае собак, а не обратно. Остальные люди собираются вместе и ждут.

     Птицеящер делает поворот, и начинает снижение. Ему любопытно.

     Человек, пригнувшись, идет к собакам. Выглядывает из-за угла, прячется.

     Вот собаки почуяли его. Человек начинает бить и греметь, пинать двери домов и мертвые машины.

     Собаки – или тот, кто за ними – принимает решение. И собаки медленно, как тяжелая неповоротливая машина, поворачивают за ним. Стая набирает скорость.

     В тоже время караван трогается. Птицеящер видит спину бегущего человека.

     Вот он прыгает – и его голова вспыхивает золотом. Птицеящер почти слепнет на мгновение. И вдруг человек спотыкается – и золотое пламя срывается с его головы и падают на землю.

     Птицеящер снижается.

     Собаки уже близко, он чувствует вонь их пастей, их голод. Голод того, кто за ними, кто гонит этот собачий организм вперед.

     И в последний момент птицеящер выпускает острые когти и хватает с земли золотую искру.

     Это очки с темными стеклами.

     Птицеящер сильно бьет крыльями, очки неожиданно тяжелые. Еще удар, взмах, еще.

     Одна из собак прыгает, но в последний момент птицеящер делает рывок вверх, унося добычу. И собака промахивается. Катится по земле, вскакивает. Обиженно скулит.

     А потом вливается в общий поток. Собаки бегут за человеком.

     Птицеящер поднимается все выше. У него есть добыча, нечто важное и яркое, что можно принести в гнездо.

     А караван внизу идет, пересекая пространство улиц, где недавно были собаки.

     А собаки идут за человеком. Быстро и жадно, не отступая. Человек, потерявший золотую искру, бежит.

     Птицеящер сделал бы на его месте тоже самое.

     

     

     * * *

     

     Оранжевая земля.

     Крепкий ботинок ударяет в землю. Бух! Мелькнули шляпки гвоздей в подошве. Взметнулось облачко оранжевой пыли...

     В следующее мгновение ботинок взмывает вверх – и проносится всего в нескольких миллиметрах от бетонной стены. Медленный, плавный полет... Приземление, удар! Если смотреть на это с точки зрения спортивного преодоления препятствий, то слегка мешает хрип на заднем плане. С клекотом и бульканьем, словно кто-то гулко отхаркивается в противогаз.

     Ноги в одинаковых ботинках приземляются – колени согнулись - миг! - и снова толчок.

     Человек бежит. Преодоление препятствий, что тут сделать. Раньше, до Катастрофы, это называлось паркур или трейсинг. Поиск оптимального пути. Сейчас от этого зависит, переживет ли человек наступающее утро.

     Человек в армейских ботинках приземляется в очередной раз. Взвилась пыль.

     Удар. Прыжок.

     Человек бежит огромными прыжками. С двух сторон нависают останки разрушенных зданий. Земля под ногами человека вибрирует. Кажется, за ним катится огромная волна, которая поглотит все.

     Это всего лишь собаки, думает человек.

     Всего лишь собаки... «Просто их до хуя».

     Прыжок!

     Быстрый взгляд вверх. Табличка на уцелевшем здании – полукруглая, проржавевшая по краям, гласит «ул. Тюшина». Номер «18» или «19», не разобрать. Это где-то рядом с Лиговским проспектом.

     Человек бежит. На нем – армейский защитный комбез, перемотанный скотчем, чтобы не допустить попадания пыли внутрь. Теперь, главное, не забежать в тупик. Когда за тобой идет стая, любой тупик будет смертельной ловушкой. Человек на мгновение оборачивается. Вздрагивает. Лучше бы он этого не делал. По улице за ним неторопливо катится темная шевелящаяся масса, вскипая и пузырясь... Масса, способная искалечить, сожрать, разорвать на части, все, что попадется ей по пути.

     Человек поворачивается, смотрит назад. В изогнутых стеклах противогаза не отражается ничего. Стекла совсем запотели.

     Шумный выдох, и человек бежит дальше.

     Темная пузырящаяся масса на мгновение замирает, выбрасывая из себя длинные щупальца – которые распадаются на отдельные, обросшие короткой шерстью, тела. У тел есть уши, хвост и оскаленные пасти. Изуродованные радиацией шкуры.

     Это собаки Павлова. У них Гон.

     А когда у собак Гон, остальные твари – даже бегунцы и гастарбайтеры, предпочитают спрятаться и не отсвечивать. И поменьше шуметь. Потому что собаки Павлова так устроены, что на любой шум у них автоматически включается рефлекс «жрать-жрать-жрать», и чем звук сильнее, тем больше они хотят жрать. Они сожрали бы и самого профессора Павлова с его колокольчиком.

     Забавная штука, эта постъядерная рефлексология.

     Человек бежит. Если бы у него была минута, он бы сверился по старой карте Питера, что всегда носит с собой. Многое, конечно, изменилось, но хотя бы можно проверить, не потерял ли он направление. Надеюсь, думает человек, караван уже прошел до Пушкинской. Пацаны ушли.

     «Но, если я сбился, я пропал».

     

     Собака выскакивает из-за угла. Оскаленная пасть, шесть или семь глаз разного размера на острой, как у овчарки, морде.

     Человек в противогазе вскидывает дробовик. Грохот. Выстрелом собаку сносит назад. Жалобный визг.

     Убер передергивает затвор. Латунная гильза вылетает и падает на землю. Он на ходу нагибается, поднимает ее и засовывает в карман. Металлические гильзы можно использовать еще раз.

     Убер бежит дальше.

      5.Гора мертвецов

     

     Убер бежит по улице. Кажется, стоит преодолеть эту улицу и там будет спасение. Станция совсем рядом… И тут Убер остановился. В конце улицы показались сразу несколько собак. «Черт».

     Убер соображает на ходу. Он с разбегу открывает дверь парадной, влетает в дом… И внезапно перед ним обрывается земля. Бляяя!

     Обрыв.

     Убер с воплем летит вниз, размахивая руками. Бум! Он приземляется, катится вниз по пологому склону. Влетает в мелкую лужу. Плюх.

     Молчание.

     Убер поднимает голову, оглядывается. На стеклах противогаза – грязные капли.

     Это огромная яма, котлован, вырытый за стенами старых зданий, от которых остались только фасады. Все остальное – мусор и развалины. Вот куда скинхед и влетел. На противоположной стороне котлована застыл ржавый экскаватор с остатками желтой окраски.

     Убер стоит в огромном котловане… вдруг под скинхедом проваливается гора мешков. Он опять летит, кувыркаясь, вниз.

     Убер приземляется на кучу серых мешков, падает, катится. Наконец останавливается. Перед ним чей-то выброшенный древний противогаз. Окуляры темные, смотрят на него. Убер смотрит несколько секунд, затем поворачивает голову.

     Вдруг один из пластиковых мешков расходится по шву, и из него к лицу Убера падает человеческая рука.

     Голая. Синяя.

     Убер вскакивает на ноги, миг – в его руке оказывается огромный нож. Это непальский кукри. Он сверкается оранжевым светом.

     Скинхед готов к бою. Он оглядывается.

     «Черт».

     Вокруг него – десятки серых мешков. Десятки трупов. Скелеты, высохшие тела. Маленькие и большие.

     Их словно выпили.

     Это целая гора трупов, которая тянется к одному из фасадов.

     Убер стоит. Ветер дует. Трупы лежат.

     Кто-то их убил. И они все без защитных костюмов. Голые.

     

     В голове Убера поет Том Вэйтс. Хриплый ужасный голос выводит мелодию, вкручивает в нее, как лампочки в елочную гирлянду, слова:

     

      И ты как будто Мастрояни, а она - как Кардинале,

      в этом старом и затянутом кино (забыл название),

      где заранее известно - все поженятся в финале,

      и ты помнишь эту песню,

      только все слова забыл…

     

     Кто убил всех этих людей? – Убер не знает. Никто не знает. Убер долго смотрит на лежащие трупы. Ветер припорошил их оранжевым песком. Том Вэйтс продолжает петь.

     Где-то далеко лает собака. Убер вздрагивает, поднимает голову.

     Убер начинает выбираться из котлована. Лай собак все ближе.

      6.Впусти меня

     

     Выбора у скинхеда нет. Его почти загнали. Он пробегает по мосту. Бежит, сворачивает в ближайший двор. Прихрамывая, пробегает двор-колодец. Тут могут быть свои монстры, но, когда у тебя на хвосте стая собак, некогда думать о других.

     Убер бежит. Он уже выдыхается. Хриплое, надорванное дыхание. Ничего. Человек может бежать там, где любая собака уже сдохнет. Проверено эволюцией.

     Убер оглядывается. Черт! Глаза его вспыхивают надеждой. Во дворе дома высится знакомые очертания наземного вентиляционного короба. Это часть метро.

     Вот это место. Здесь, во дворе, находится вентшахта, ближайшая к Обводному каналу.

     Место выглядит заброшенным, но Убер опытным взглядом видит оставленные недавно следы. Здесь проходили диггеры. Вот рифленый отпечаток ботинка в пыли. Вот цветной фантик от конфеты. Диггеры возвращались с добычей.

     Ржавый круглый короб высится здесь. Решетки забиты изнутри и снаружи досками и листами металла. Короб выглядит, как ветреная мельница из «Дон Кихота». Уберу смешно от такой ассоциации, но и до смерти страшно.

     Быстрее! Вот и дверь – надежная, железная. Ее поставили уже после Катастрофы.

     Убер долго стучит в дверь вентшахты, но там не открывают. Проклятье! Нужно бежать дальше – но собаки уже со всех сторон. Они заполняют переулок. Вот они появляются из арки. Одна, две, три… Убер оглядывается – с другой стороны двора тоже неторопливо бегут собаки. Поздно дергаться. Пять псов – в середине лобастый серый боксер. Видимо, собачий командир отделения. Убер стучит, долбится – дверь заперта. И вот он бессильно стучит кулаком и собирается бежать дальше. Если добежать до парадной, можно взобраться на крышу. И если повезет, забаррикадироваться где-то в доме… Но на это нет времени.

     Убер отбегает от двери, достает дробовик. У него семь патронов. Что ж… один надо оставить для себя.

     Как вдруг из-за двери звучит голос.

     - Кто там?

     Убер замер, потом бросился к двери. Закричал в щель.

     Снова голос. В первый момент Убер принял его за детский:

     - Что? Не слышу!

     Убер прислонился к двери, задрал маску надо ртом. Заорал изо всех сил:

     - Открывайте, а то меня сожрут!

     Молчание. Голос за дверь замялся.

     - Я не знаю… не знаю! Мне нельзя! – Убер вдруг понял, что это голос не ребенка, а молодого парня, почти подростка. – Мы сегодня… мы никого не ждали!

     Так, спокойно. Нельзя его пугать.

     Убер заговорил негромко и спокойно, очень убедительно:

     - Парень, меня сейчас будут жрать. Ты понимаешь? Открой дверь, пожалуйста.

     Заминка. «Ну же», подумал Убер. Шебуршание. Затем:

     - Пароль!

     «Черт».

     - Какой нахуй пароль?! – закричал Убер. - Я щас сдохну тут! Парень!

     Человек за дверью озадаченно замолчал.

     Собаки все ближе. Убер услышал их приближение, по затылку пробежал холодок. Он оторвался от двери, развернулся. Точно, сразу две собаки. Одна нормальная, а другая явный мутант. Они прыгнули одновременно. Убер выстрелил из дробовика. БУХ! Боже, благослови разлет картечи. Двух собак снесло одним выстрелом. Кровь, брызги.

     Собаки бежали. Убер стрелял и стрелял.

     Вой и визг. Убер передернул помпу, но больше патронов нет. Щелк. Пусто.

     Убер скривился. Наклонился к двери.

     Заговорил:

     - А когда меня будут жрать, я им скажу, чтобы следующим они забрали тебя! Веришь, нет?! Веришь?!!

     За дверью – молчание.

     Собака прыгнула. Убер спиной почувствовал это, мгновенно повернулся. И едва успел...

     В последний момент Убер сбил ее в прыжке ударом дробовика. Н-на. В следующее мгновение в его руке оказался кукри. Р-раз! Черная полоса крови.

     Следующая собака сбежала вниз, оскалилась. Из пасти падают клочья пены. Собака неторопливо бежит к Уберу. Это серый боксер. «Командир отделения», думает Убер отрешенно.

     В последний момент дверь открывается.

     Убер вваливается внутрь, застревает в проеме. Собака бежит за ним. В прыжке она вцепляется в рюкзак Убера.

     Убер едва успевает захлопнуть дверь. Финиш.

     Вентшахта. Слабый свет лампы.

     Глухие мощные удары в дверь. Рычание, утробные звуки.

     Убер сползает на пол, с облегчением прислоняется затылком к двери. Стягивает маску с лица – оно распаренное и мокрое. Спасен.

      7. Перо ангела

     

     Корзина почти собрана. Давно Нэнни не чувствовала себя такой усталой. Впрочем, теперь усталой она чувствует себя всегда. Надо бы присесть, что ли.

     Нэнни вздохнула и заговорила нараспев:

     - Когда взорвались бомбы, небеса загорелись. Ангелы обрушивались на землю, как обгоревшие куски вопящей от боли ангельской плоти… И еще долгие дни на землю опускались черные перья…

     Мика закрыла глаза и увидела, как медленно кружась, опускается на землю черное перо. Открыла глаза. Ого!

     - Няня, что это? – спросила Мика.

     Нэнни резко повернулась. Мика наклонилась над чем-то, чего няня пока не видит. Мика протянула руку... подняла.

     Нэнни вздохнула, начала вставать.

     - О, боже. Что ты там опять нашла?

     Мика повернулась.

     На ладошке у нее – черное воронье перо. Грязное и старое. Она держит его, как особую драгоценность.

     Нэнни замолчала.

     Мика подняла голову. У нее светло-карие глаза – неожиданно красивые.

     - Это перо ангела.

      1.Юра

     Голос за дверью принадлежал на самом деле… вот этому типу. Юра прищурился, разглядывая незнакомца. Изображение стало четче. Зрение у него давно садилось, местный врач объяснил, что это из-за недостатка витаминов и плохого освещения. И, конечно… Тут Юра вздохнул… «Из-за дурной наследственности».

     Незнакомец был в химзащите, но не простой, а в дорогой, офицерской. Замотана скотчем на запястьях и лодыжках, везде надписи, как у сталкеров Обводного. Юра тоже раньше хотел стать сталкером. У сталкеров интересная жизнь, героическая. Но – не судьба. Родители против, да и здоровье…

     Незнакомец сидел, прислонившись спиной к двери. Лицо мокрое от пота, голова выбрита налысо. Потеки грязи. На коленях скинхеда лежал огромный нож, на нем – следы крови. Юра вздрогнул. «Вот это ножище! Мне бы такой».

     Юра помедлил, потом спросил:

     - Вы сталкер?

     Незнакомец не сразу понял вопрос. Он поднял голову и посмотрел на Юру. У незваного гостя – голубые глаза. Аж хочется прищуриться, настолько они яркие, словно против источника света стоишь. Юра прищурился.

     - Что? – сказал гость.

     - Вы сталкер?

     Незнакомец задумался.

     - Скорее уж диггер.

     Юра помедлил. Ему не нравилось слово… какое-то… ершистое? Злое.

     - Кто это?

     Гость усмехнулся.

     - Неважно. Спасибо, что впустил, парень. Я уж думал, меня там сожрут. Знаешь, а давай, я тебе кое-что подарю... на память…

     Гость тщательно вытер нож и вложил в ножны на бедре. Поднялся на ноги. Потянулся рукой назад, за спину, пошарил. Кивнул Юре:

     - Помоги снять рюкзак.

     «Хорошая шутка». Юра не двинулся с места. Над ним часто подшучивали, и сейчас он точно не попадется. Юра поднял брови.

     Зато, помедлив, спросил:

     - Какой рюкзак?

     Пауза. Незнакомец остановился. Лицо удивленное.

     - Что значит, какой?

     Гость быстро пошарил за спиной, но так и не нашел рюкзака. Только обрывки лямок. Собаки выпотрошили его рюкзак, сообразил Юра. Вот же судьба.

     Незнакомец несколько секунд молчал, переваривая эту новость, затем в сердцах бросил на пол остатки рюкзака.

     - Вот фак! – сказал он. И вдруг засмеялся. - Все, что нажил сука непосильным трудом. Три кожаных куртки, три портсигара...

     Юра нахмурился. «Какой-то псих».

     - Зачем вам три куртки?

     Гость мотнул головой.

     - Забудь.

     Юра оглядел забрызганного кровью незнакомца. «Зачем он сюда пришел, к нам?». На мгновение ему показалось, что с приходом гостя в веншахте стало холоднее, словно потянуло в спину сквозняком. Юра повел лопатками.

     - Вам нужно помыться, - сказал он.

     Гость хмыкнул. Похоже, ему все казалось смешным. Его ярко-голубые глаза смотрели на Юру задумчиво, с иронией.

     - Помыться? – протянул гость. – В последний раз такое предложила моя жена. И потом залезла ко мне в душ... Надеюсь, ты такого не повторишь. Верно?

     Юра от удивления открыл рот. «Чего?!» Он показал на железнуб кювету со стоком и ржавую лейку от душа.

     - Дезинфекция, - сказал Юра. – Положено.

     - Давай, раз положено, - гость поднялся на ноги, с сожалением натянул противогаз, застегнул химзу, встал в кювету. Юра начал одной рукой качать насос, другой держал лейку душа, а гость медленно поворачивался под струями ржавой, дурно пахнущей воды.

     - О, тепленькая пошла! – обрадовался он в какой-то момент. Юра мысленно покрутил пальцем у виска. Опять эти старперы со своими шутками из прошлого. Хотя этот вроде не сильно старый.

      Когда с радиактивной пылью было покончено, гость с наслаждением стащил противогаз, стряхнул воду, и начал расстегивать мокрую химзу, с треском растягивая и отдирая прозрачные полосы скотча. Пока он разоблачался, Юра прислушался. За стенами вентиляционного киоска все затихло, но тревога не отпускала.

     Гость засмеялся. Хлопнул Юру по плечу.

     - Веди меня к своим старшим, средним, не знаю, кто здесь главный. Хотя подожди, – он посмотрел на Юру внимательно. - Тебя как зовут, парень?

     Юра открыл рот, закрыл. Как большая рыба.

     - Юра, - сказал он. - Юра Лейкин.

     - Дуралейкин? – переспросил гость, тут же спохватился: - Извини, брат. Извини.

     Юра моргнул. От незаслуженной обиды горело в груди. Гость помедлил.

     - Меня Убер, - сказал он.

     Юра моргнул.

     - Как?

     - Уберфюрер.

     Для Юры это звучало как «ключ разводной на двенадцать». Юра, подумав еще, серьезно спросил:

     - Это должно что-то означать?

     Человек, назвавшийся «Убером», махнул рукой:

     - Ни черта это не значит. Слушай, брат Юра, а что тут…

     Его прервал долгий чудовищный крик. Гость вздрогнул от неожиданности и замолчал. Юра поежился. Насколько он привычный, а все равно каждый раз мороз по коже. Бррр. И ведь все душу вынет, сволочь.

     Гость насторожился, огляделся, прислушиваясь. Лицо внимательное, черты лица заострились.

     Чудовищный крик то затихал, то становился громче – но все длился и длился. Это было похоже одновременно на плач ребенка и вопль боли тысячи людей. И победный крик обезумевшего от крови птеродонта.

     Гость покрутил головой. Глаза холодные, прищуренные.

     «Глаза убийцы», подумал Юра. По спине пополз холодок. Но в следующее мгновение он отогнал эту мысль.

     Крик оборвался. Но еще несколько секунд казалось, что он продолжает звучать – колеблется чем-то вроде эха в натянутых, как струна, нервных волокнах.

     «Что, черт побери, это было?», подумал Убер.

     Он выпрямился, посмотрел на Юру. Парень заметно занервничал, отводил глаза. Убер оглядел его с интересом. Русский или белорус, может быть. Лет шестнадцать, может, чуть больше. Шатен, сложение довольно хлипкое, но это может пройти с возрастом. Может, он вообще квадратом будет. Взгляд слегка близорукий. А вот это в условиях метро редко проходит. Лицо у парня недовольное. Тонкие черты лица. Несколько прыщей украшали высокий лоб. «Как тебя там? Юра, кажется?», подумал Убер. «Дуралейкин… Черт, вот же сочетание имени-фамилии. Не хочешь, а оговоришься».

     Юра наконец грубо сказал:

     - Чего?!

     Убер почесал затылок, затем лоб. Затем опять затылок. Легкий массаж затылочной области всегда помогал ему соображать.

     - Что это было? – спросил он наконец.

     - Не знаю, - сказал Юра.

     Убер усмехнулся. Ну, конечно, конечно…

     - Серьезно?

     - Да, а что? – с вызовом спросил Юра. Уши у него покраснели. «А парень-то совсем не умеет врать».

     Убер хмыкнул.

     - Я же вижу, что ты врешь.

     - Вру и вру, тебе-то какое дело? – сказал Юра. - Станция не твоя.

     Убер засмеялся.

     - Что смешного?!

     - У тебя уши горят, брат Юра. Чувствуешь запах? Будь на тебе противогаз, уже резина бы оплавилась. Ладно, не хочешь, не отвечай. Ты прав, станция не моя. Да мне и неинтересно, в общем… - Убер пожал плечами.

     Скинхед отвернулся, сунул «химзу» в мешок для санитарной обработки. За спиной – молчание. Убер закинул наживку и ждал. Он стянул шнурки мешка, обмотал вокруг горлышка и затянул.

     Юра заговорил, нехотя и сквозь зубы, как под пыткой:

     - Это тоннели стонут.

     Убер быстро повернулся. Поднял брови.

     - Правда?

     Юра кивнул.

     Убер опустил мешок на пол. Задумчиво погладил кончиками пальцев шрам над бровью.

     - Как трогательно, - сказал он. - Как, не побоюсь этого слова, поэтично.

     Юра замолчал. Насупился и закрылся. «Ну, чтоб тебя».

     - Обиделся, что ли?

     Молчание. «Вот черт. Это ведь почти ребенок».

     Убер заговорил серьезно и мягко:

     - Извини, брат Юра. Все нормально. Это твой монастырь. И твои правила.

     - Мой – что? – парень поднял голову, в глазах плеснулось недоумение.

     Убер тяжело вздохнул. «Боже, мы теряем культуру».

     - Станция твоя.

      Считается, что телефон Бога – белый, но Мика во сне всегда видит серый.

      Она открывает дверь и входит в комнату. В комнате стоит обшарпанный деревянный стол, отделанный желтым шпоном, на столе – серый, тусклый от осевшей на нем пыли, телефон. С витым длинным проводом. Совершенно допотопный телефон.

      Девочка снимает трубку. И очень осторожно прикладывает к уху. Мика однажды видела, как это делал Мэр, такое простое движение. Почти как почесать руку или нос. Нос у Мики почему-то всегда чешется.

      В трубке – тишина. А потом, если прислушаться – словно где-то далеко звучат гудки.

      - Алло? – говорит Мика далеким гудкам.

      В трубке – тишина. И легкое электрическое гудение на грани слышимости.

      Мика повторяет:

      - Алло? Алло!

      Тишина.

      Мика, уже в отчаянии, кричит в трубку:

      - Алло, меня кто-нибудь слышит?!

     

     Убер прислушался. Снизу, из тоннеля доносились металлические удары, далекий перестук колес. Звуки приближались.

     - Что это? – Убер посмотрел на Юру. Тот пожал плечами.

     - А! Это мортусы.

     Скинхед закинул на плечо баул с химзой и дробовик, подошел к люку. С вентиляционными шахтами в Питере всегда засада – метро очень глубокое, до тоннеля и станции вниз пятьдесят метров, а то и все сто. И спускаться обычно приходится по ветхой ржавой лестнице. Здесь метров шестьдесят, наверное.

     «Ох, грехи наши тяжкие», как говаривала бабушка Убера. Откуда-то сверху капала вода.

     Убер вздохнул. Ну, с богом. Потянулся и взялся ладонями за мокрый металл лестницы, встал на ступеньку, затем на следующую. Под ним была гулкая пустота. Чудовищный колодец.

     «Ух, высоко».

     Когда спускаешься в темноте, появляется ощущение – лестница бесконечная, внизу ад и что-то жуткое, страшное, и, блин, соскользнет рука и все, отлетался. Убер усилием воли вернул себе ощущение высоты и продолжил спуск.

     В какой-то момент ему снова показалось, что это будет длиться вечно. Это его, Убера, персональный ад. Он усмехнулся. Что он будет спускаться и спускаться вечно, а внизу его ждет то чудовище, что кричало. Убера передернуло. Чего только не придумаешь в темноте… Бред какой-то.

     Скоро он подумал, что сдохнет. Ржавая лестница скрипела под его весом и покачивалась. Убер мерно спускался.

     Лестница, наконец, закончилась. Убер ударился пяткой в землю, помедлил – кажется, все – и поставил на пол вторую ногу. Здесь, в тамбуре вентшахты – глубокая темнота. Скинхед вынул из поясной сумки и включил фонарь. «Хоть это у меня осталось». Щелк – и луч света вырвался в подземную темноту, осветил ржавеющую вентиляционную установку. Убер пошел вперед – вот огромный вентилятор, тоже ржавый, в слое пыли, он перекрывает тоннель, левее вентилятора, в перегородке – ход. Убер пригнулся, протиснулся в узкую дверь.

     Вскоре он вышел из ВШ, спустился вниз, к путевому тоннелю. Луч фонаря пробежал по заросшим пылью тюбингам. Звук приближался. Действительно, вскоре из темноты туннеля выехала дрезина мортусов. Катки скрежетали по ржавым рельсам. Путевой фонарь светил тускло и слабо.

     Убер вгляделся.

     На прицепной платформе лежали два брезентовых свертка, по форме – человеческие тела.

     Мортусы были в серых брезентовых плащах, с капюшонами, закрывающими головы, в белых масках на лицах. Фонарь горел на носу дрезины, освещая неровным подрагивающим светом отрезок туннеля. Батарея у них садится, подумал скинхед. Понятно.

     Дрезина медленно приближалась.

     Убер почесал затылок. Потом сделал два шага и остановился на рельсах. Прикрыл глаза от света рукой. Дрезина катилась. Свет фонаря уткнулся в Убера. Высокий силуэт скинхеда бросил длинную мощную тень в глубину тоннеля. Чей-то голос сказал: «что за?».

     Скрежет тормоза. Дрезина нехотя замедлилась. Убер выпрямился. Дрезина докатилась и окончательно остановилась в сантиметрах тридцати от его ног.

     На дрезине сидели двое. Младший держал рукоять тормоза, старший почти дремал, сидя на носу. Нахохлился, как брезентовый воробей.

     - Кхм, - сказал Убер. Эхо подхватило и откашлялось вдалеке. Младший мортус смотрел на него с раздражением.

     Старший поднял голову.

     - Чего тебе?

     Голос звучал глухо и отдаленно.

     - Уважаемый, вы до станции? – сказал Убер.

     Мортус глянул на него быстро, словно полоснул взглядом, нехотя кивнул:

     - Да.

     Убер почесал затылок. Отношения с мортусами у него всегда были своеобразные.

     - А эти – не от чумы померли, случайно?

     Брови мортуса поползли вверх.

     - А тебе какое дело? – мортус стянул маску с лица, с наслаждением почесал круглый нос. - От пули.

     Убер развеселился.

     - А, отлично!

     - Что отлично? – не понял мортус. Покрутил головой.

     Убер вместо ответа широко и зловеще улыбнулся, показав отсутствующий зуб в ровном белом ряду.

     - Шеф, подбрось до станции. Два счетчика!

     - Чего?

     

     Дрезина скрипнула и начала тормозить. Заунывный скрежет металла, искры. Убер спрыгнул на ходу, пробежал несколько шагов. Боль пронзила левую ногу, словно внутри нее выросло электрическое дерево… О, черт. Он остановился. Похоже, там, наверху, он не только расстрелял все патроны и потерял рюкзак, но и повредил ногу. Убер поморщился, растер колено. Растяжение, что ли?

     - Что с тобой, парень? – спросил старший мортус.

     Убер выпрямился.

     - Ерунда.

     - Жить будешь? – ехидно спросил второй мортус. Убер улыбнулся ему.

     - Вашими молитвами. Спасибо, что подвезли, - сказал он старшему мортусу. Тот безразлично кивнул. Дрезина проехала еще два метра, замедляя ход. Мягко толкнулась в ограничитель, чуть откатилась назад. Остановилась.

     Встречающие охранники из местных пялились на Убера в упор. И почему-то молчали. Убер озадачился. Дохромал до блокпоста, забрался по лестнице. Охранники смотрели равнодушно.

     - Эй, дружище, - обратился к одному из них Убер. - Кто тут главный, на станции?

     Охранник молчал.

     - Эй, слышишь?

     - Мэр. Туда, - сказал охранник.

     - Платить надо?

     - Тебе? – он словно впервые увидел Убера, задержал взгляд. - Нет.

     Убер кивнул.

     Так, что мы имеем. Серая станция, центрального освещения нет. Несколько световых очагов — это палатки, главная улица проходит между ними. Некоторые места просто затянуты веревками, на них висят простыни – старые, ветхие, застиранные, многие заштопаны. Тоже вариант, в принципе.

     «Обводный канал». Убер покачал головой. Одна из немногих станций, где он за все эти годы ни разу не побывал.

     Чем ближе к станции, тем более странно он себя чувствовал. Словно станция давила на мозг, сжимала виски. Как бывает с жестокого похмелья, когда кажется, голову зажали в висках, а мозг усох и после каждого неосторожного движения колышется в черепной коробке. Еще эти мортусы…

     Он покрутил головой, выкинул мортусов из головы. Крик — вот что могло быть важным. Тот, что он услышал из вентшахты. Убер размял шею, хрустнуло.

     «Если бы не рюкзак». Убер хмыкнул. «Вот идиотски получилось. У тебя нет ни черта, а ты собираешься побыть героем. Нет, не в этот раз. В этот раз я буду сдержанным и… как это слово?» Убер усмехнулся. «Благоразумным, во».

     Правда, теперь нужно добираться к своим, а у него нет ни одного патрона. И придется с этим как-то разбираться. «Чертова собака в одну секунду уничтожила мое финансовое благополучие». Ха-ха. Ха-ха.

     Он пошел по платформе. По опыту, сейчас ему предложат что-нибудь купить.

     «А вообще, странно, что с меня не взяли пошлину».

     «Но может, мне сегодня везет». Он потер ногу. Колено ныло.

     - Должно же хорошим людям иногда везти? – сказал Убер вслух. Прохожий покосился на него, но ничего не сказал. Ускорил шаг.

     Убер помедлил и пошел дальше.

     Да обычная станция, успокойся, сказал он себе.

     «Что тут может случиться?»

     На ладони Мики лежало перо. «Черное, старое и грязное». О, боже, подумала Нэнни. Не хватало еще заразиться и помереть тут.

     Мика подняла взгляд. Глаза карие, теплые. Длинные ресницы. В глазах горит огонек.

     - Это… - начала она. Нэнни раздраженно прервала:

     - Да-да, я помню. Это перо ангела.

     Мика кивнула. Легко и торжественно.

     - Да.

     «Ох уж этот ребенок», подумала Нэнни. Как втемяшится что в голову, не переубедить. Заговорила:

     - Какой же это должен быть ангел? С черными перьями! Это какой-то совсем неправильный ангел.

     «Как будто у нас есть выбор – между правильным и неправильным ангелом». Нэнни перевела взгляд на свою корзину. Вот, почти набрала. А у девчонки только половина. Все приходится делать самой, подумала она в сердцах.

     - Когда он придет, - сказала Мика, - я отдам ему перо. Красивое, правда?

     - Зачем ему эта ерунда?

     - Как зачем? Без пера он не сможет…

     - Чего? – спросила Нэнни с сарказмом. - Летать, что ли? Вот фантазерка!

     Девочка словно не слышала:

     - …Подняться на небо обратно.

     «Ворота», подумал Нэнни невольно. «Райские врата».

     - К Воротам?

     Мика кивнула.

     - Я так люблю Ворота, - Нэнни мечтательно покачала головой. И вдруг очнулась, сообразила, что делает. «Чертова девчонка, опять меня провела». Нэнни с трудом поднялась на ноги, сердито буркнула:

     - А ну, пошли быстрее!

     - Нэнни? – Мика удивилась.

     - Хватит уже шляться по тоннелям. Обедать пора.

     Итак, подвел итог Убер, шагая к станции от блокпоста. Ситуация следующая. Патронов нет, снаряжения нет, запасных фильтров нет. Рюкзаку каюк. Жрать нечего, работа будет или нет, неизвестно. Ситуация просто мечта.

     Станция чужая, незнакомая, на другом конце метро. Дальше на юг – только Кладбище. «А пацаны ждут меня на Садовой». Убер покачал головой. Хотя может, я здесь найду кого из знакомых.

     «А если нет… Придется что-нибудь придумать и срочно». Впрочем, бывало и хуже. Живой, здоровый и ладно.

     Ноги ступали хорошо и упруго, даже колено почти перестало болеть. Все-таки хорошо быть живым, подумал Убер. Главное, держаться подальше от неприятностей, и все будет отлично. Как он обещал Седому.

     Станция Обводный канал – пилонная, глубокого залегания, центральный зал такой же длины, как и путевые тоннели. Свободного пространства хватает. Убер шел и привычно отмечал детали.

     Два путевых тоннеля — частично используются как ферма и жилье. А центральная часть платформы заселена и плотно.

     В конце платформы, у барельефа с фотографией, располагался небольшой рыночек. Даже отсюда Убер слышал гул голосов и радостный шум торговли.

     Металлические фермы — на них висят полотнища, отделяя жилые помещения по бокам платформы, так что для главной улицы остается широкая прямая полоса. Обводный проспект прямо, подумал Убер.

     За световыми карнизами прятались фонари. Приглушенный электрический свет ласкал глаза. Особенно после этого моря расплавленного солнца наверху.

     Людей на станции в этот час немного. Местные оглядывались на Убера, видимо, чужие сюда заглядывали не слишком часто.

     Убер дошел до палатки с вывеской «Спятивший краб». «Похоже, я знаю, где у них можно пожрать и выпить, - подумал Убер. - Осталось выяснить, дают ли они кредит». Повернулся...

     - Ох! – произнес детский голос.

     Убер остановился.

     - Смотри, куда прешь, лысый! – недовольный женский голос.

     Перед ним были двое. Пожилая женщина с усталым, недовольным лицом, в красной вязаной кофте и – маленькая девочка желто-голубой кофточке и смешной юбочке. Темные волосы заплетены в косички. У женщины в руках была корзина. Корзина девочки лежала на полу, пять или шесть грибов расспытались по мрамору.

     - Сорри, - сказал Убер. Кажется, он задел девочку, когда поворачивался. - Прошу прощения, о прекраснейшая. Моя вина.

     Женщина смотрела на него сурово, Убер даже на мгновение смутился. Словно он когда-то с ней крутил роман, все было прекрасно, пока он однажды не сбежал ночью без всякий объяснений. Женщины часто так смотрели на Убера. Скинхед наклонился, подобрал вылетевшие грибы, положил в корзину девочке.

     Выпрямился.

     - Думаю, мне стоит проследовать в заданном направлении, - сказал он. – Так?

     - Иди-иди, - сказала женщина.

     - Ну, я ж не червонец, чтобы всем нравится.

     Убер усмехнулся, подмигнул девочке.

     Та смотрела на него пристально. «Какая странная маленькая девочка», подумал Убер. «Взгляд, как у пассажира Титаника».

     - Что? - спросил Убер. Девочка смотрела на него, не отрываясь. Карие глаза, длинные ресницы.

     - Ты пришел, - сказала она.

     Убер подождал продолжения. Но девочка, похоже, сказала все, что собиралась. Скинхед почесал затылок. «Говорит так, словно меня знает».

     - Привет, странная девочка. Да, я пришел. Неужели меня здесь ждали? – Убера вдруг осенило, он внимательно вгляделся в лицо девочки. Что-то в ее чертах было знакомое, возможно, даже родное. «Неужели этот момент настал?», подумал Убер. Как говорил один его старый друг: пора приглядываться, может, где-то уже бегают маленькие «уберы»? - Хмм. Может быть, я знаю твою маму?

     Девочка покачала головой.

     - Это вряд ли. Думаю, она умерла.

     «Вот блин».

     - Умерла? Когда?

     Девочка пожала плечами:

     - Не могу сказать точно. Но я очень давно ее не видела. Если десять дней означает смерть, значит, моя мама умерла три раза назад.

     Убер моргнул. По затылку пробежал озноб.

     - Однако. - Он сел на корточки, чтобы быть одного роста с девочкой. Но все равно оказался ее выше. - Мне очень жаль, сестренка, - произнес он мягко.

     Девочка посмотрела ему в глаза.

     - Найди мою маму.

     Черт. Убер моргнул от неожиданности.

     - Но…

     Такого предложения он не ожидал. Может, она ненормальная? Убер вгляделся. Да нет, прекрасная девочка. Просто – это горе. Горе часто делает людей прямолинейными.

     - Но зачем, если она умерла? – девочка кивнула. - Я понимаю, что она умерла. Но вдруг… - она помедлила. – Вдруг, я ошибаюсь?! Я же могу ошибаться, правда? Ведь мне всего шесть лет.

     Молчание. Женщина только вздохнула. «Тридцать дней назад?», подумал Убер. Ох, это вряд ли.

     Убер сказал мягко:

     - Это было бы хорошо, сестренка. Но в последнее время я мало верю в счастливые случайности.

     Девочка вздохнула. Он встал и выпрямился в полный рост. Посмотрел на нее сверху вниз.

     - Прости, сестренка.

     Девочка задрала голову.

     - Ты придешь ко мне в гости? – спросила она.

     Убер помедлил. Склонил голову на плечо.

     - Хмм. Хороший вопрос. Как тебя зовут, странная маленькая девочка?

     Девочка засмеялась. Круглая рожица, ямочки на щеках. Симпатяга, когда не выглядит как потерпевшая кораблекрушение.

     - Мика, - сказала девочка. - А тебя?

     Скинхед улыбнулся.

     - Убер.

     Мика задумчиво почесала короткий нос.

     - Что это значит?

     Убер задумался. Сначала он хотел ответить шутливо, как Юре, но передумал. Девочка по имени Мика заслуживала совершенно серьезного ответа.

     - Тот, кто находится на самом верху, - сказал он наконец. - И смотрит вниз, чтобы все было в порядке.

     Он буквально перевел с немецкого свое прозвище. Убер-фюрер -- означает «над-вождь». Можно, конечно, было бы сказать «тот, кто властвует над всеми вождями», но это было бы нескромно. Да, точно, нескромно. Когда-то Уберфюрером его прозвали злейшие враги – вкладывая в это прозвище издевку и презрение. А он сделал из этого прозвища знамя. Убер усмехнулся. Хорошие были времена.

     Услышав это, Мика замерла. Глаза вдруг вспыхнули:

     - Ты… я знаю, кто ты!

     «Черт, что я такого сказал?» Убер моргнул.

     - Прости, мне надо идти. Пока, странная маленькая девочка.

     Он махнул рукой и пошел. Дел еще непроворот.

     Мика крикнула вдогонку:

     - Ангел!

     Женщина шикнула на девочку:

     - Мика! Как не стыдно!

     Убер замер. «Ангел?». Он почесал затылок, виновато усмехнулся. «Если бы». Повернулся к девочке:

     - Что? Как ты меня назвала?

     Мика вдруг закричала:

     - Так ты придешь в гости?

     Убер засмеялся. Вот женщины. Никогда не отступают.

     - Хорошо.

     Мика очень серьезно кивнула:

     - Обещаешь?

     - Да.

     Женщина заворчала. Кто она ей, бабушка?

     - Оставь человека в покое! Простите ее, она назойливое дитя.

     Убер усмехнулся.

     - Я тоже.

     - Что? – женщина недоуменно подняла брови.

     - Я тоже весьма назойливое дитя. Не обращайте внимания, я шучу.

     Женщина осталась стоять с открытым ртом. Убер помахал ей и девочке, повернулся, закинул баул с вещами на плечо и пошел.

     * * *

     Нэнни посмотрела, как он уходит, повернулась к Мике. Нахмурилась, покачала головой.

     - Ты чего привязалась к этому головорезу? Он же страшный, как убийца какой-то. У меня аж мурашки по всей руке от его взгляда. Вылупит голубые глазищи и смотрит.

     Мика почесала руку, затем затылок. Прикусила губу.

     - Мика! – прикрикнула Нэнни.

     - Он сам сказал, - произнесла Мика торжественно. Посмотрела Нэнни в глаза. - Он тот, кто смотрит сверху.

     Нэнни вдруг сообразила. «О, только не это».

     - О, нет.

     - Ангел, - сказала Мика.

     Нэнни вздохнула. Зная характер Мики, можно даже не пытаться. Переубедить упрямую девчонку невозможно.

     - О, боже, - сказала Нэнни. – Боже, боже. Мне нужно выпить… чаю. Мика, хочешь чаю? – она на секунду отвлеклась. - Вкусного… Когда ж это мучение закончится? За что мне это?!