Я сижу на берегу бассейна. На берегу. По-другому и не скажешь. Искусственная емкость с зеленоватой соленой водой раскинулась на площади почти в квадратный километр. Тысячи тысяч тонн воды. Максимальная глубина ванны бассейна 30 метров, минимальная - ноль. Это там, где искусственный прибой выносит на шершавый берег трепыхающиеся тела купающихся. Берег как мелкий наждак. У купающихся красная натертая кожа. Они смеются и лениво потягивают свои логдринки.

Я болтаю ногами в прохладной воде. Акватория бассейна разделена на термальные зоны и здесь у входа - самая холодная из них. Из одежды на мне только красные плавки-шорты и сканер кредитных карт на шее. Еще рядом валяется бинокль с примотанным к нему свистком - вещи совершенно необходимые мне для работы. Особенно свисток.

Помахав годовыми абонементами мимо меня проходят две дамы неопределенного возраста, посмеиваясь, направляются в раздевалку. С порога одна из дам оборачивается и заговорщицки мне подмигивает. Очень хочется тихо уйти под воду, чтобы больше никогда не видеть эту престарелую фею сладострастия, но я остаюсь сидеть. Мне лень шевелиться.

***

Со времени Великого Переосмысления жизнь изменилась. Говорят, в лучшую сторону. Возможно. Именно тогда я потерял работу. Кстати, не один я. Маркетологи, бренд-менеджеры, продавцы и прочие паразиты рыночной экономики стали такими же лишними на рынке, как и основной производственный персонал несколькими годами ранее. Да и от рынка остались одни рудименты, атавизмы своего рода. Это не было похоже на революцию. Просто сложились подходящие условия и мир стремительно изменился. Принято считать, что триггером Больших Перемен явился год (не эпоха, не век, даже не пятилетка) Великих Социальных Изобретений. Тогда в течении двенадцати месяцев свет увидели: Распределенная Энергия, Воссоздаваемая Материя и Локальная Симплификация. Эти три изобретения и явились столпами нового мира. Моего мнения никто не спросил. Вероятно, я этого не заслуживал. В любом случае, мне было слишком все равно, чтобы как-то реагировать на происходящее.

***

Мальчик, смешно крутя головой, входит в бассейн. Мелко ступая, он проходит мимо меня, озирается, кого-то выглядывает. Вернее, делает вид, что выглядывает. На самом деле, мальчишка хитрит: ему просто очень хочется искупаться.

Такая уж у нас игра. Она длиться год и четыре дня - ровно столько я здесь работаю. Мы с ним большие притворщики: я притворяюсь, что не замечаю его маленькой хитрости, он - что не замечает, что я притворяюсь. И нарушить заведенный порядок нельзя. Иначе все сломается и игры не будет, а без игры, что за жизнь? Представим, что мальчик скажет: "дяденька, мне так хочется поплескаться в пенном прибое, пустите меня, пожалуйста". Тогда мне придется не пустить, потому что работа такая - без билета не пускать. Но он не скажет, потому что игра. Или я скажу: "ходи, малец, так, если уж сильно хочется". Но тогда он откажется и больше не придет, потому что гордые дети свободной страны и потому что тогда не игра. А так игра и все довольны.

Я поднимаю бинокль и изображаю, что меня что-то заинтересовало на том берегу (хотя, что меня там может заинтересовать?). Когда я снова бросаю взгляд вдоль бортика, мальчик уже скрылся в раздевалке. Через минуту он выскочит оттуда в одних плавках и белкой-летуньей прыгнет с бортика. Конечно же, он прыгнет самым небезопасным способом - с разбега головой вниз. Я не стану свистеть. И не потому что лень, а потому что пусть прыгает.

***

Наш город стоит далеко от моря. Километров триста будет. По нынешним меркам - расстояние серьезное. Помню лет 15 назад мне пришлось поездить: строил линии электропередач со студенческим отрядом за полярным кругом, играл в робинзонаду с бандой малолетних головорезов на берегу далекого Байкала, кидал русские монетки в воды Гудзонского залива. Мы с другом любили шутить, мол бешенной собаке семь верст не крюк. Да и шуткой это, собственно говоря, тогда не было. За год в своих беспорядочных перемещениях мы могли намотать, тысяч по сорок - пятьдесят таких "бешенных" верст (это раз вокруг Земли с гаком) на всевозможных видах транспорта, а иногда и пешком. Тогда.

Теперь все не так. Съездить в соседний Областной Центр - целое приключение. Это не афишируется, но такое положение дел есть результат осмысленной политики оседлости пассивного населения. К таковому я и отношусь. Личного транспорта сложнее велосипедов нет. Общественный - прекрасно функционирует в пределах одной области. С междугородными и международными перевозками тоже все в полном порядке, только они крайне дороги. Свободная миграция теперь доступна только для интеллектуальной элиты. Как и 97% населения я к ней более не отношусь. Поездка на море обойдется мне в двести процентов моего месячного бюджета. И это только дорога. На море я не был 2 года, 6 месяцев и 11 дней.

***

Размеренная жизнь кассира и спасателя на водах (хотя, кого тут спасать?) имеет свои преимущества. Жесткий распорядок дисциплинирует тело. Пять с половиной из шести часов моего рабочего дня я полностью предоставлен своим мыслям. Оставшиеся полчаса я провожу в бессмысленных разговорах с завсегдатаями заведения. Иногда мне кажется, что и это через чур много. Рациональный мир трансформировался в мир развитого инфантилизма. Целеполагание в общем-то не изменилось, только усилий для достижения предельного комфорта теперь требуется на два порядка меньше. Прелесть усилий заключалась в их неэффективности: они возмущали окружающую действительность и, в конечном итоге, приводили к прогрессу. Эффективные усилия бесплодны.

***

Как я уже говорил, я не разговариваю с мальчиком: просто наблюдаю. Мне кажется, что мальчик - самый живой человек в этом супе из тел. По-существу, единственный живой человек. Мне нравится, что он не делает самого простого - не получает бесплатный абонемент через механизмы Социальной Гарантии (до крайности эффективные механизмы). Вместо этого, он прибегает к обычной детской хитрости (до крайности бесхитростной). Это надо додуматься. А еще мне нравится, что он играет. По-настоящему.

Игру мы вместе придумали. Я немного лукавил, когда говорил, что только наблюдаю. На самом деле, я делаю вид, что наблюдаю. Это тоже часть игры.

Как и все другие хорошие вещи наша игра родилась из неэффективного усилия.

По форме бассейн напоминает подчеркнутую букву "о". Подчеркивающая черта - это 50-ти метровая дорожка. Ширина у нее небольшая - метров пять - зато на дне и на бортике нарисованы черные полоски метровой разметки: жирная полоса через каждые 5 метров, тонкая черточка - через каждый метр. Предполагалось, что эта дорожка будет использоваться для нырков на дальность. Только вот, кому здесь нырять?

Мальчик нырял. Отдышится у бортика, сложит руки ладонями вместе, оттолкнется и уйдет под воду. Видно только искаженный водой силуэт, скользящий вдоль дна: взмах, еще взмах и вот показалась белобрысая голова: долгожданный вдох, отметка 23 метра. Затем долгая дорога назад на спине: так быстрее восстановить дыхание. К концу моей смены, спустя шестнадцать попыток была взята отметка двадцать шесть метров: упорный мальчишка.

***

Сегодня 933 день с тех пор, как я крайний раз был на море. По привычке, как и все пилоты, я не употребляю слова последний. На самом деле, я уже давно не верю, что поеду туда снова. Но привычка сильнее веры.

Но сегодня меня заботит другое: уже десять дней как я не вижу мальчика, он не приходит. Нет, не то, чтобы он и раньше ходил каждый день, но десять дней это уже много. Кроме того, мне тоскливо. Я даже не боюсь признаться, что наша игра стала для меня, если не смыслом жизни, то хотя бы его сублиматом. И ничего такого: сейчас многим приходится довольствоваться сублиматами, в том числе и духовными.

Я выхожу из здания торгово-развлекательно-оздоровительного комплекса, закончилась моя утренняя смена. Ловлю себе на том, что затравленно оглядываюсь по сторонам. Осень, по серому асфальту метет здоровенными рыжими листьями, небо высокое осеннее с мутными белесыми разводами где-то высоко в стратосфере. Я смотрю в небо. В моем кармане подписанный отпускной лист на двадцать дней и ничто не помешает мне провести их на море, а небо мне в этом поможет.

В год Великих Изобретений мы, парапланеристы, ликовали. В придачу к доведенным до предела совершенства крыльям мы получили маленький и бесшумный, обладающий колоссальным запасом хода, двигатель. Это казалось сказкой. Достаточно небольшой ровной площадки, чтобы, выведя крыло над головой, оттормозив его клевантами, чтобы не обгоняло, разбежаться что есть мочи, выжать газ до упора и, толкнувшись последний раз носком ноги твердой поверхности, взмыть в небо. А там уж ты сам себе хозяин, а небо судья. Нет больше зависимости от восходящих термических потоков или шумных громоздких пропеллеров с двигателями внутреннего сгорания. Только ты, крыло, небо и бесшумная сила у тебя за спиной. Вся тряпочная авиация ликовала. Ликовал и я, в то время только получивший допуск к полетам на тандеме и днями на пролет катавшим туристов. Даже потеря основной работы расстроила меня в то время несильно: денег зарабатываемых полетами (полетами!) на хлеб хватало с лихвой, иногда даже удавалось намазать на него масло. Ликовали мы до тех пор, пока все подобные двигатели не обложили непомерным налогом. С тех пор я почти не летаю, один - два полета в месяц без мотора с семисот метровой горки вниз в счет не идут.

Но сейчас в моем кармане, кроме отпускного листка, лежит еще и разрешение на моторные полеты сроком на три месяца. Я отдал за эту бумажку полтора месячных оклада. Теперь я снова свободен.

Свободен. Я пробую это слово на вкус. Оно отдает горечью. Ну и пусть. Сейчас я сяду в автобус, доеду до дома, возьму крыло и нехитрые пожитки, сяду в трамвайчик, который отвезет меня на вершину горы, и стану самым свободным человеком на свете. Через шесть - семь часов полета мое, затекшее от длительного сидения тело примет, море.

Я щелкаю социальной карточкой по контрольному автомату и прохожу к задним рядам сидений. Автобус почти пуст. Плюхаюсь в кресло и закрываю глаза. Я уже весь в полете: мозг прогоняет через себя знакомые картины, заранее пробует на прочность нервные цепочки, ведущие к конечностям (не ослабли ли наработанные рефлексы?).

Когда я в следующий раз открываю глаза, то вижу перед собой мальчика. Того самого. Он сидит на сиденье напротив, легонько качает ногами: еще немного и кресло будет ему как раз, а пока он касается пола только кончиками носков. Мальчик смотрит на меня выжидающе, а я смотрю на него.

- Ты давно не приходил.

- Так получилось. Сестренка болела. - и помолчав: - Теперь придется наверстывать, тридцать девять метров с ходу мне никак не проплыть.

Мальчик смотрит чуть исподлобья, чуть заметно хмурится. При этом от глаз разбегается сеточка веселых морщинок, смешно сочетающихся с общим серьезным выражением. И, тем не менее, игра закончена. Мальчишка оказался смелее меня. Но закончена она по-доброму, без принуждения, когда все уже наигрались и настало время передохнуть. Мы оба это понимаем.

- Ты все равно приходи. Я могу тебя кое-чему научить.

- Ага. А можно проплыть пятьдесят метров?

- Можно, если научиться правильно дышать.

- А когда твоя смена?

- Через двадцать дней. Я в отпуске. Сегодня еду на море.

- А какое оно море?

Я попытался собрать из кусочков воспоминаний Универсальный Образ Моря, но вдруг отчетливо понял, что оно разное. Лишь одно всегда неизменно - море сильное и честное, почти как небо.

***

Не рассчитал я со временем. Точнее рассчитал, только встречного ветра не учел: всегда у меня было плохо с планированием. Поэтому, больше, чем пилотом выходного дня у меня стать так и не получилось. Может быть и к лучшему.

Я бужу мальчика, когда мы начинаем крутить посадочную восьмерку над береговой линией. Странно, но ветра нет и я свободен в выборе направления посадки. Я рассчитываю посадку южным курсом, вдоль береговой линии, море слева. Солнце уже висит низко над горизонтом, готовое опуститься в зеленую стихию, зашипеть, разбросать по поверхности моря розовые блики. Мы задержались в полете, чтобы оказаться над морем в самую лучшую из возможных минут. Мы касаемся песка в пяти метрах от воды. Ноги настолько затекли от долгого сидения, что совсем не держат. Собственно, я на них и не рассчитывал. Запасной парашют амортизирует небольшой удар и мы заваливаемся на песок: он теплый и мягкий. Мальчик смеется. Я носом втягиваю порцию восхитительного соленого воздуха и тоже смеюсь. Минут через пять, когда к нам снова вернется способность ходить, мы встанем и неспешно поковыляем к воде, а пока мы просто лежим и тихо смеемся. И нам хорошо. Мне - как никогда в жизни, мальчишке - а кто их знает этих мальчишек? Но теперь наша игра действительно закончена, это была хорошая игра. И, кто знает, какие игры ждут нас дальше? А ведь ждут!

07.01.07

Карловы Вары - Москва - Казань