- Нет, не так, переверни ее..., это карта номер двенадцать - "Повешенный"...
- Какая странная...
Подвешенный за ногу человек висит между небом и землей, не в силах вознестись в небеса; не в состоянии встать на породившую его землю... Глаза его закрыты, потому что взгляд его устал от окружающего его "перевернутого" мира: растущие листвой вниз деревья, тревожно нависшее над головой, раскинувшееся неподалеку озеро..., и выглядывающее откуда-то снизу, чистое, голубое небо. Кому из смертных дано выдержать такое, сохранив при этом свой несчастный, неподготовленный к такому рассудок!
- Ну что, - теперь доволен? - спросила Мира. Андрей не ответил; он все еще тяжело дышал, но огонь страсти уже покинул его, и теперь он напоминал девушке насытившегося теплым антилопьем мясом льва.
Мира, обнаженная и бесстыдно освещенная из окна ярким весенним солнцем, села на кровати, поправляя приведенные в полнейший беспорядок волосы. Ее небольшая "спортивная" грудь двигалась в такт движениям рук, и Андрей невольно залюбовался этой чудной красотой. Тонкие, но сильные мышцы, очерчивали линию лопаток и красиво спускавшиеся "ступеньки" ребер терялись внизу, уступая место неподражаемому изгибу талии, переходящему в бедра.
- Поесть бы..., - скромно сказал Андрей, скорее мечтательно, нежели побуждая Миру к каким-нибудь действиям.
- Ну вот, - начинается! Я тебя, между прочим, предупреждала: либо то, либо - это! Ты как настоящий самец выбрал - то, поэтому теперь уже ничего не поделать! Так что давай - одевайся и принимайся за дело, а то времени уже - шестой час!
Андрей вздохнул, осознавая всю правоту ее слов.
- А в котором часу теперь темнеет?
- В девять..., я смотрела по Интернету.
- Значит, у меня в запасе еще три часа.
Мира повернулась к нему, показав широкие, темные соски:
- В запасе? Да у тебя уже нет никакого запаса, ты израсходовал его весь, пока удовлетворял тут свою дикую "африканскую" страсть!
- Ладно тебе, - довольно улыбнувшись, сказал Андрей, и заставил-таки себя подняться с постели.
- Ну, что там у тебя сломалось? - спросил он, одевшись. Мира, в накинутой длинной майке, осторожно прошла между натянутыми у самого пола "растяжками", мягко ступая своими длинными ногами с крепкими тренированными икрами.
- Сломался пружинный механизм "мышеловки" и у арбалета ослабло "колесико", поэтому стрелы ложатся не точно в цель и летят как-то под углом.
- Это мы сейчас поправим..., - Андрей направился в прихожую, где лежал великолепный набор инструментов, на который Мира никогда не жалела денег.
- Смотри, осторожно! Не задень, как в прошлый раз, телефонный провод, а то опять придется высвобождать тебя от аркана!
- Не задену, - буркнул Андрей, которого всегда обижали подобные насмешки, напоминавшие ему о том, насколько он был неповоротлив по сравнению с девушкой.
"Мышеловка" представляла собой две железные рамы, расположенные друг против друга в узенькой прихожей. На них были добротно приварены Андреем заостренные штыри; сами же рамы были завешены тонкими накидками, так что создавали впечатление встроенных стенных шкафов, какие часто можно встретить в тесных российских квартирах.
Осторожно потянув за рычаг, Андрей привел в действие свое "детище", изготовленное, впрочем, всецело по чертежам Миры. При этом подвижная рамка пришла в движение, но довольно вяло, так что вряд ли смогла бы застать врасплох даже человека с избыточным весом. Хмыкнув, Андрей осмотрел механизмы, - Мира стояла рядом, с интересом наблюдая за его действиями.
- Ну что?
- Сейчас починю..., скоба разболталась..., - поставлю "гровера".
- Люблю смотреть, как ты работаешь..., ты с ними, как с живыми...
- Только за это, небось, и любишь? - съязвил Андрей.
- Тебе скажи! - Мира засмеялась, красиво выставив на обозрение свои длинные, упругие ноги.
Мира потеряла родителей еще в детстве, при весьма загадочных обстоятельствах. Компания знакомых пригласила их на рыбалку, а утром в палатке обнаружили лишь два трупа со следами борьбы и ножевых ранений. Особенно много их было на теле ее отца, - бывшего борца-тяжеловеса, видимо, отчаянно защищавшегося от ночных убийц.
Следствие по этому делу завершилось ничем: опрос свидетелей ничего не дал, "экспертиза" тоже молчала. Правда, молодому, но весьма дотошному следователю показалось странным поведение ночевавших с убитыми приятелей, - слишком уж подозрительным было то, что никто из них ничего не слышал, но заподозрить здесь сговор было бы слишком опрометчивым. Убийцу (или убийц) так и не нашли, и страшное дело легло в архивы местного МВД в ожидании новых фактов, да так и осталось там, в молчаливой подвальной пыли.
Мира росла обычным ребенком: немного замкнутым, но не настолько, чтобы это бросалось в глаза опекавшим ее бабушке с дедушкой и школьным товарищам. Но при вступлении в переходный возраст, с ней стали происходить странные явления.
Она стала бояться спать по ночам; все чаще забиралась под кровать, обкладываясь со всех сторон разным хламом, и неизменно кладя рядом самый острый из кухонных ножей. Неизвестно, как бы сложилась ее судьба, если бы опекавшие ее старики "забили тревогу", - возможно тогда рассудок ее уже был бы навсегда затуманен "современными" препаратами, и впоследствии она никогда бы не встретила Андрея.
Но она его встретила. Андрей был единственным, кому она могла доверить свои страхи. И пусть, в глубине души, он все-таки считал ее ненормальной, - это не мешало ему любить ее, и с неутомимостью Гефеста собирать для повзрослевшей Миры изобретаемые ею хитроумные "приспособления". Он, не говоря ни слова, мчался забирать ее с работы зимой, когда темнота слишком рано опускалась на застуженные ветрами улицы города. Он даже стал разучивать вслед за ней приемы борьбы на ножах, и отжиматься от пола до потери сил, потому что Мира делала это каждые выходные с упорством профессионального спортсмена.
Днем он был ей другом и любовником, ночью - терпеливым врачом, сносившим все ее выходки, что граничили порой с полным сумасшествием. Иногда ему приходила в голову мысль о том, чтобы бросить ее. Особенно, когда в памяти его возникал "сладкий" взгляд Иры из отдела кадров, когда та пробегала через механический цех, в котором работал Андрей, в своих обтягивающих джинсах... Но сделать это ему мешало то ли сострадание к несчастной девушке, то ли собственная совесть..., а может, та самая любовь, вынуждающая нас любить тех, кого давно уже заставляет бросить наш "всезнающий" рассудок.
- Андрей!
- Что?
- А ты больше не пойдешь в ночную смену?
Стояла ночь. Приведенные в действия "растяжки" и ловушки опутывали кровать, как опутывает паук пойманную им муху. Рядом с Мирой, на специальном столике, лежал арбалет, а под подушкой, - как доподлинно знал Андрей, - широкий десантный нож.
...- Да, надо будет сходить..., недели через две..., - аврал там у них...
- Ты что? Не надо..., - Мира поднялась на локтях, и Андрей увидел ее глаза с расширившимися от темноты зрачками.
Андрей отвернулся. Сейчас ему стало особенно жаль девушку, потому что голос ее был неподдельно тревожен.
- Хорошо, я откажусь..., жаль только, - можно было бы денег заработать...
- Вот и правильно! - она поцеловала его и нежно прижалась к груди.
- А знаешь, я ведь понимаю, что, случись со мной то..., чего я так боюсь, - ты ничем не сможешь мне помочь..., и, все-таки, мне гораздо меньше страшно, когда ты рядом. Что ты молчишь: неужели ты до сир пор думаешь, что я - больная?
- Нет...
- Врешь, - думаешь! А хочешь, я расскажу тебе о том, какие они..., этого я еще никому не рассказывала.
- Расскажи.
- Они такие же, как мы, только, кажется, немного повыше. И кожа у них... белая, белая, - ну, совсем как молоко! Там есть рабочие; они постоянно трудятся на полях, и если даже замечают меня, то не подают виду. Но есть там другие..., воины, что ли. Они ходят с оружием, и часто бьют и унижают рабочих, видимо, желая заставить их работать еще лучше, хотя те и так трудятся, не покладая рук.
- И как же они видят тебя?
- Очень просто; я нахожусь у них в лесу..., - лежу на кровати, также, как и теперь, а вокруг меня настоящий лес! Знаешь, он там такой густой-густой, - уже за несколько шагов - ничего не видно!
- Откуда же тогда ты знаешь, что там есть поле? - тут же спросил Андрей, все еще чувствуя себя в роли врача.
- Так, в том-то и дело! От ночи к ночи я все время перемещаюсь по этому лесу, и иногда бываю у самой его кромки, и вот тогда мне бывает страшно по-настоящему, потому что воины проходят совсем рядом со мной..., - так близко, что я даже чувствую запах, исходящий от их толстых кожаных панцирей... Если бы ты знал, Андрей, как мне тогда бывает страшно!
...- А сейчас мы где?
- Сейчас все нормально! Мы с тобой глубоко в чаще; так глубоко, что здесь бывают только их диковинные животные, но все они совершенно безопасны... Знаешь, я иногда так жалею, что не умею рисовать! Наверное, я стала бы известной художницей, потому что таких причудливых созданий я не видела ни на одной картинке! ...И воздух у них тут такой чудесный, ну прямо, как в сказке...
Она прижалась к Андрею, уткнувшись ему в плечо, и вскоре он услыхал ее ровное дыхание. "Нет, я никогда не смогу ее бросить", - подумал он. "Но сходить "в ночную", все-таки, придется, - все равно заставят!"
В ту злополучную ночную смену Андрею работалось плохо. В первую половину рабочего дня все время ломались станки: летели шестерни, стучали, как сумасшедшие, разболтавшиеся шарниры. А уже под утро, когда ему удалось-таки наладить их работу и немного вздремнуть в своей подсобке, ему приснился высокий воин с молочно-белым лицом. Воин нехорошо улыбался ему, показывая неровные зубы, и говорил что-то неприятное на своем гортанном языке.
Отработав, наконец, смену, Андрей вызвал такси и поехал домой. Утренний воздух был колюче холодным, но он даже не додумался поднять стекло, погруженный в свои тревожные мысли. Перед глазами его все стояло молочно-белое лицо, искаженное презрительной ухмылкой.
Решив не будить Миру, он не стал звонить, открыв дверь ключом. "Ну, наконец-то! А то что-то я совсем распереживался", - подумал он, начиная уже смеяться над собственной мнительностью.
- Мира..., Мира, - я пришел! - сказал он, еще стоя в дверях, но ответа не последовало.
Не разуваясь, он заскочил в прихожую, сразу увидав схлопнутые рамы "мышеловки". От нее вела какая-то темная дорожка, в которой, приглядевшись, Андрей распознал кровь. Он бросился в спальню, едва не грохнувшись на скользком полу, и увидал неподвижно лежавшую Миру. В руке ее был зажат нож, рядом лежал разряженный арбалет; одна из петель растянутых по спальне арканов сработала, и теперь висела под потолком, разрезанная чьей-то рукой. В ушах у Андрея отчего-то стоял шорох листвы и запах чистого лесного воздуха...
Уже потом, когда приехала следственная группа, он никак не мог понять, куда подевалась кровь на полу в прихожей, а потому благоразумно решил молчать обо всем, что не вписывалось в рамки "нормального" человеческого восприятия, что, по-видимому, и уберегло его от лечебницы для душевнобольных. Но он все равно слег после этого: то ли с простудой, то ли от произошедшего с ним душевного потрясения. А когда его организм, все-таки справился с недугом, и он открыл глаза, то увидал свою, приехавшую из деревни сестру, что убиралась у него в комнате, а в прихожей - надсадный звук "болгарки", резавшей что-то металлическое.
Осознав, что происходит, он вскочил с кровати, и побежал в прихожую.
- Нет, не надо! - закричал он на Сергея - мужа сестры, деловито разрезавшего, так старательно изготовленную им когда-то "мышеловку".
- Ты чего вскочил? Иди, ложись..., зачем тебе этот металлолом?
- Да, ну, тогда прости..., а странный, однако, у тебя тренажер..., - Сергей осторожно провел по заостренным клиньям, и в этот момент Андрей явственно увидел, что острия эти покрыты засохшей кровью, что сдирала теперь шершавая, рабочая ладонь Сергея.
- Это хороший тренажер..., он еще послужит мне...
В ноздри ему ударил свежий лесной воздух, и Андрей смело вдохнул его, мужественно принимая свою участь. В том мире теперь, наверное, шел дождь, потому что сейчас воздух этот был насыщен влагой и озоном.
- Что, - душно тут, да? Настя, а ну-ка, открой окно, а то нашему больному тут дышать нечем! - сказал Сергей, удивленно смотревшей на Андрея сестре. - Да ты чего..., чего дышишь так? Ты это прекращай, - Миру твою уже не воротишь. Пойдем-ка с тобой выпьем, что ли, за ее упокой..., да и заодно за твое выздоровление..., вон, Настюха прям извелась вся, пока ты там в бреду метался!